КЛЮЧИ ОТ ЛЕТА
Тодя Клинчев, Ваха Копчик и Тит Беженар – безоглядно быстро закончили восьмилетку. В Свидетельствах, что выдала школа оценки не важные, и фамилий по-другому, как водится, записаны, но улица лучше знает, какие озорникам имена ставить.
И тут в рассказе тоже, они всё по незнанию запутанно обрисовали; иди, разберись, где трясогузка в мочажине поёт, и что за сарыч в облаках затерявшийся визжит. Скорее, они с обидой клевещут на бывший колхозный строй и партийных секретарей той системы.
Я, о системе той, малейшего понятия не имею.
Учение верным было!
Для того и совершили переворот секретари, чтобы систему строя поменять, исказить, присовокупить наработанное. Неумением взялись упразднять страну, которую захватили. Безобразничать, понимаешь ли, принялись ещё давно, когда пионеры-школьники наши совсем говорить не умели. А теперь, нарассказывают…
Очень рады были секретари, что освободились от присмотра начитанного человека, который ценил кадры, знания, и книги, больше чем их самих. Вот они и принялись мстить: ему, религии, оплачиваемому труду, и заодно всей художественной литературе, - упразднили её, как не нужный образ жизни.
Никчемные теперь руководители установились у власти.
А деваться некуда, приходится скудным умением содержание запутанное излагать. Ребята наши тут, очень строгие рассказчики. Прочитают два слова из написанного, и тут же возмущаться: мол, что за искажения у тебя выползают, мы не то тебе говорили, тут нашего нет, хотим видеть своё, как было по жизни пиши, пусть будет содержательно. Знаем вас, лишь бы человека сельского принизить. Мы лучше содержим в памяти порочное время - печаль нашу. Записывай, тебе говорят, как мы это видим!
Почему это я, должен со всеми спорить?
И почему это благородный горожанин, должен вычитывать нелепицу хуторскую. Который раз переписываю!
Что такое школьный табель?! – бумажка-промокашка, по сравнению с табелем начисления тяжёлых трудодней.
Мальчики эти ещё не выросли до взрослости, а на взрослую работу поставлены. Их сделали телятниками по продвижению, только по сообразности, что их отцы на ферме скотниками работают, носят самый простой труд, который особенно нуждается в важных человеческих определениях. Скотники непрерывно работают вилами, потому они люди вооружённые, - постоянную решительность имеют при себе. И детей своих учат: ни на миг не отпускать вилы. Один раз в сто лет – восстание случается.
Нижний пустующий старый коровник, разделили дощатыми сплотами на три загона. Каждому мальчику дали, по пятьдесят взвешенных тоннажными весами молочных телят на усиленный откорм.
По условленности сделано. Ведомо как должно двигаться…
Сверстники с их школы тоже на колхоз работают: на табачных, виноградных, кукурузных, свекловичных, и даже других полях. Целый день дети школьных бригад, сушатся на солнце. Надо усиленно кормить городскую пионерию, - детей компартийных секретарей, директоров, и других всех начальников, - которые всё лето купаются в Чёрном и Белых морях, едят шоколадное мороженое.
Тихо, не дёргаться, были бы ваши отцы не скотниками, а секретарями и вы бы тоже гуляли по чистым бульварам, купались бы не в грязном омуте.
В расшатанном забытье, эти самые партийные начальники, что установились править над колючими людьми с вилами, пробирались наверх только слизким умением. Они постоянно хитрили, врали, угодничали прихотям затесавшихся самых верхних сребролюбцев. Чрезвычайно трусливыми людьми обозначались партсекретари, все заражены: синдромом психологически активной зависимости, – неизлечимая болезнь СПАЗМ их поразила. Пропал прежний добродетельный режим.
Они, с раздражённым капризом поглядывали на написанное равенство закона, что было установлено короткой прежней эпохой. При упоминании имени, того самого человека, который писал эти законы и прежде управлял ими, они падали в обморок от бывшего страха. Он, видите ли, выставил себя необъяснимо почитаемым умником; для него, не имело значение ты телятник, скотник, министр, или секретарь политбюро над страной; закон одинаково равно стелился для всех. Чтобы устранить кровавое влияние секретарей, ограничил самое страшное наказание десятью годами тюрьмы и отменил высшую меру. С рабочим классом вождь дружил, крестьянство не понимал. Ну до того непонимающий правитель присматривал за государством прежде.
- Это они такое рассказывают?
Не знаю, они вроде, или другие... Даже были единицы, что отгораживались от непременно бархатного табака, тягучих вин, и молочной телятины, - их высылали в глубинку страны, где правильное определение затухало.
Спроси этих ребят, имеет ли отношение телятина к тёлкам, - не знают, запутанность всякая в их мозгах остывает. А знатоков из себя строят.
Молоко что доила вся ферма, охлаждали, обезжиривали, брали сливки наверх для начальства. Обрат возвращали обратно на ферму для пойки тех телят, которые поручили растить выпускникам восьмилетки. Растить тяжелеющий скот всё лето придётся. И бражку из отрубей прокисшую, тоже ежедневно лили в ясли кромешные.
А то, что позолоченные дети СПАЗМов, их всех партийных слуг, и все другие зажиточные Птенцы Ален Далл…ли… (забыл как звали, и кто он такой), - сокращённо, они все ПАДАЛИ.
Проводили золотые пионеры каникулы в отборных пионерлагерях, санаториях, домах отдыха, и вполне беззаботными бегали в привезенную их отцами заграничную моду. Ужасно всё это не нравилось телятникам. Потому что завистники. Не хотят бегать в ветхой одежде и шитых из свиной кожи ичигах. Тоже, телятники, а в моду хотят влезать.
И даже слышали они призывы пионерского равенства. Где его обнаружили.
- Может упустить всё это?
- Пиши, что тебе диктуют, у нас по-прежнему: диктатура пролетариата в сердцах горит.
Гоните телят сорванцы!
Оказывается особенно недосягаемым для юных пастухов, горел светоч Артека, - этот самый важный пионерлагерь, что был обновлён прежним правителем для отличников учёбы ещё в войну. Война давно закончилась, правитель умер, а наши троечники новыми сочинениями полны.
Изобильных пятилеток тоже нет, - и дети уставших от страха партсекретарей, - выросшие комсорги, обиженные инакомыслящие деятели, - предки, которых сидели грозными парторгами, - сразу одновременными отличниками сделались.
Даже телята знают, какие из них отличники.
Сами телятники до безобразия неряшливы поведением, не снимают весь день запревшие кожаные ичиги привязанные тесьмой. Кричат скверные злоречивые русские слова в то время, когда успевающие позолоченные школьники усиленно учат гладкую иностранщину, что бы тут, и за пределами социализма, иметь важные должности и назначения, значительное содержание наследовать, преимущество иноземное получить, - быть избранными хотят.
Избранные извлекали опыт жизни для будущих обогащенных условий.
- А что телятники?
- Телятники выдумывают, живут блудными утверждениями, говорят что все кто для выгоды учит чужой язык – рабы того языка. Свою узость оправдывают, и как вообще можно верить малоспособным, когда они сами за четыре года, три французских слова едва выучили, беспрерывно всем ведомое повторяют: - «пан теля пасе».
Пасли они телят ежедневно, - полдня пасли. За это беспрерывно презирали партийных панов - состарившихся чугуноголовых, что иностранными языками преградили вольным пастухам дальнейшую учёбу. Заставляли не только будущих толмачей, а всех свободных умом художников вынуждали напыщенные слова произносить, речь и рисунки свои порочно коверкать. Бесовское дело скорбное наружу извлекать.
Тит с высокой лежанки, выстроенной в телятнике, мог нарисовать любую башню мира, и даже сам далёкий Рим.
А правящие партийцы опасались, осторожничали, всегда помнили, что во время последней войны все командующие: армиями, флотом, фронтами, соединениями – были бывшие сельские телятники, потому они до ужаса боялись неожиданно вспомогательного удара от них, требовали от назначенных сельских управленцев усиленно учить всех крестьян только по текстам генетической агрономии академика Вавилова. Запереть их всех, в дальние колхозы. Никого не пускать в новый свет, и новое скрытное время.
Секретари и секретарши, наследованную партийную власть коряво теребят, требуют от рабочих и колхозниц усиленно нарабатывать собственность, что бы в новых условиях, передать всё исключительно своим детям. Были они лично мрачными людьми, потому не знали как незаметно можно – всё государство сразу умыкнуть. Вот тоже дельцы.
Пришлось издалека их обучать, - и самыми способными среди всех СПАЗМов выявились два первых обкомовских грызуна:
- Один глуповатый подкаблучник, а другой упрямый пьяница.
- Пастухи и скотники так говорят?
- Околесицу всякую тут носят! Вынужденное повторение идёт за ними.
Ребята же, телятники наши, были весьма способными пастухами, до безумия беспечны и веселы поведением. Они работали, чтобы бы за лето накопить деньги на телевизор, и потом смотреть как будут уворовывать труд трёх усиленно напрягавшихся поколения. Едва ли такое пройдёт без хохота в искупанной проказе. Самим современность покупать придётся, иначе, кто тебе даст мыслить бесплатно.
Телята, задрав хвосты, тоже резвились, когда выгоняли из загона на выпас. Прыгали, бодались, пыль поднимали, – показывали, что исправно набирают привес для конкретного исчисления нужного тоннажа и зарплаты пастухам. Это дело!
Позолоченные пионеры тем более, не могли быть недовольными, центнеры отбивных котлет выпасали для них сверстники из забитых сельских ферм.
И пусть колхозные батраки, тоже не скрипят завидным пониманием, не очень-то огрызаются, ферма им варит каждодневные супы из фасоли, ни одно другое животное не ест фасоль, потому: нехай с восторгом пасут телят.
Они в просторном телятнике, меж растопыренных густо беленых стропил и бантин - лежаки себе смастерили не хуже пляжных топчанов, сухим сеном устлали, молочко попивают выдоенное из вымени вкусных коров, не мешанину какую-нибудь сгущёнкой сдабривают, перекрикиваются по простору пустого телятника, приключениями несостоявшимися хвастаются.
А тем временем непоседливые телята загородку толкотнёй приоткрыли, убежали в кукурузное семенное поле, початками объелись и тут же дрыхнущим стадом в круг улеглись.
Спят, уснули ребята на нарах, необыкновенно весёлая новая смена пионерлагерная им снится, какие-то мутные соображения в мечтах просыпаются.
Хвала кнуту - он взмахом вечен!
…И кнут фуражира, – хромого орденоносца труда, достаёт лежаки на стропилах, по очереди обжигает тесьма жёсткая сонные спины. Спрыгнули, сползли опоздавшие вовремя в твердь ступить ноги, в мочагу говяжью угодили отхлёстанные пионеры, стадо обратно за сплоты загонять спешат, бегают, бьют мётлы и стебли кукурузные им в лицо, тянет у Тоди ушибленная нога, и некому жаловаться.
Объевшиеся телята лениво подняли морды, и падало их сытое мычание в низины обмелевшей речушки.
Хромой волк быкам не страшен!
Одна только группа телят утоптала кукурузу, а всех троих телятников премии лишили, завышенный привес обнаружился на тоннажных весах. То заслуга семенной кукурузы. Обиделись низко-лётные.
Тит на кусках обоев, на обложках животноводческих журналов, на листах альбома, продолжал рисовать славных телочек, и двух отменных бычков, он сам красной тряпкой приучал их по-боевому бодаться.
Лань и Лишай имели имена боевые телята, обрат и бражку из ведра пили.
В воскресный день пришли одноклассники бой быков смотреть.
Тит в загоне станцевал танец пикадора, поднятыми руками приветствовал публику, вроде сам Мадрид смотрит; для лучшей ярости напоил быков молоком от бродящей по ферме одуревшей коровы с тучным выменем, и начал главное представление.
Брал крупного Лишая за рога, сворачивал шею, и бык падал на землю.
Номер не вызвал восторга.
Тогда Тит ухватил Ланю, и принялся описывать круги борьбы, вдруг резким подрывом свалил гладкого бычка, ударил ногой между рогами и отбежал, играя победившими узорами всего тела.
Тит кланялся зрителям, а телёнок всё не вставал, мычал лёжа, стонал и пыхтел…
Ветврач пустил воздух с вздутого желудка, подождал и затем вынужденно прирезал скотину: снял шкуру, изучил вздутый живот, и отправил тушу подводою в колхозную кладовую.
Тит забрался на лежак, укрылся за полог, молча с тягостной обидой, рисует проигравшего Ланю, наносит угарные карандашные линии по всему трепыхающемуся телу бычка; выгибал ему спину, холодил сердце и свалявшийся ворс, оскаленных зевак ещё дорисовывал.
Перестал играть в корриду. И лето тоскливо увяло как перезревшая тыква.
Друзья уехали учиться на дождевальщиков. Тодя на «Волжанках» работать хочет, а Ваха «Фрегаты» выбрал. Орошать землю будут. Нужное дело в засушливой земле.
Тит рисовальщиком пошёл в художественное училище записываться, привёз комиссий всё стадо нарисованных телят.
Экзаменационные ПАДАЛи на рисунки смотрят, вопрос ставят: какой язык кроме телячьего знает телятник.
- Язык у нас один, русский – отвечает пастух, - я рисовать хочу.
- Русский все знают, ты европу нам давай: английский, французский, немецкий, испанский – наконец.
- Испанию я люблю, там коррида есть – сказал колхозный тореадор. Могу любую инсценировку боя быков нарисовать.
- Ты не умничай, слушай, что комиссия хочет, - прикрикнула главная комиссионная ПАДАЛЬ. - Французский знаешь?
Тит смотрел на оплывшее лицо, которое не вырастило в жизни даже одной просяной метелки, а уверенным стояло, насыщенным живёт по земле мировое лицо.
- Французы самого русского поэта убили, а убийцу их писатели уже два века славят. Если бы русский офицер их Дюма застрелил, наши бы ПАДАЛИ ещё триста лет выли.
- …Ну, тогда немецкий надо было выучить.
- Не хочу, они двадцать миллионов наших людей в овинах сожгли.
- Значит, на английский записывайся, весь мир знать будешь.
- Англичане в Индий над Ганди издевались, а до того всех индейцев умерщвлению подвергли. Негров рабами сделали. Незаконное государство содержат. Опасно с ними связываться. Я могу это на картинке показать.
Рисовать умею и телят пасти выучился…
Члены комиссий передают друг другу альбом, напряжение телячьих мышц исходило из бумаги, горячая кровь в жилах борющихся бычков обжигает им пальцы, сокращающиеся мускулы дрожь из растерянных рук извлекают, не удерживают, роняют экзаменаторы рисунки на пол.
Приёмная комиссия посовещалась и заключила: что мальчик достаточно глуп, не владеет языками, путано изъясняется только на одном наречии, отстаёт в умственном развитии, артиста из него не выйдет.
Написали: Быть зачисленным в Художественное училище не может. Не знающий мировые языки неспособен красиво рисовать!
- Иди коров дальше пиши, - сказали ПАДАЛи в один голос, - у всех глаза похожи на юбилейные рубли, а ум с выползшими рогами сходен.
И хочется заплакать, да нельзя, главенствующая в комиссий вертит во рту слова косноязычные, и само наступающее время тоже сердито смотрит.
Тита с одобрением в животноводство вернули, послали выпасать яловое стадо в летнем лагере фермы, исхудалого норовистого коня Горчака закрепили за ним.
Тореадором ты не получился, ковбоем будешь – сказал ветврач.
Титу же никогда не хотелось коровьим мальчиком быть, желал красным командиром сделаться. Он вместо седла фуфайку коню подвязал, кузнецы из стёртой рессоры сделали ему боевую саблю, ножнами - полый стебель из подсолнечника висел, яловое стадо - в армию превратилось. Горчак на спелой кукурузе оправился. Летит в атаку красный командир, рубит головы колючим бодякам, срезает каски созревших подсолнухов, метель образуется от его наступательных атак.
А вечерами, после вечерней школы приходила к нему Фрамуза. Они у трухлявого пня, жгли долгий ночной огонь, выпекали молочные початки кукурузы, и резали созревшие дыни.
Краска недосягаемо ярко горела на слившемся с пламенем полотне. Одно воссоединение убегает, другое сближается. Тит из пламени костра рисовал танец красного кавалериста и тень раздетой одичалой девчонки восседающей на непобедимом красном быке.
… И снова краска сливается с пламенем на картине. Воссевшая на огненном быке голая девчонка соединяется с горящей тенью художника. Тени играют. Осиротелая ночь незаметно тает…
Такое вот их сказание. Ничего я тут ни привнёс, не сумел.
Подними ты рисунок, - … если захочешь.