Воробушек

Рассказ («Новые имена в литературе» (ФСЭИП, 2016))

Мы укрылись в кустах боярышника на заднем дворе детского сада. Нужно было торопиться — уже доносились беспокойные крики воспитательницы.
Я попросил Мишку расчистить землю, в руках у меня лежал мертвый воробушек, которого я нашел около беседки. Мишка подготовил место, кто-то вырыл небольшую ямку. «Глубже, глубже!» — говорил я.
Руки у меня подрагивали от волнения, мне предстояло сказать речь. Я аккуратно уложил хрупкое тельце в холодную черную землю. Хоть я и знал, что воробей мертвый, мне казалось, он до сих пор все чувствует.
Лапки воробья, прямые и неподвижные, как сломанные веточки, были неровно вытянуты. Пух на грудке запылился, глаза застыли в прищуре.
— Этот воробушек умер, потому что сел на провод, — начал я траурную речь. Я не знал, правду ли говорю, но чувствовал, что важно объяснить причину смерти, что причина должна быть, поэтому стал выдумывать. — Там было электричество, он сел и, короче, кхык. Он был хорошим и добрым и невиноватым. Мы хороним его, чтобы его друзья не повторяли его ошибок.
Мы неподвижно выдержали в молчании с полминуты, и я начал закапывать воробушка. Миша выложил на могилке крест из коротких палок. Когда мы вылезали из кустов, один мальчик спросил, правильно ли мы сделали, что похоронили птичку, я сказал, что правильно: в последнее время мы раздавили много муравьев и жуков-солдатиков, и, проводив воробья в последний путь, загладили свою вину.

Как обычно, меня забрали позже всех. Домой я шел в приподнятом настроении — я знал, что сегодня мне купят велосипед. Мне его отдавали уже вчера, но у мамы не было денег расплатиться сразу. Когда мы зашли во двор, я спросил, можно ли прямо сейчас забрать его у Кристины.
Мама дала мне пятьсот тенге. Именно за столько родители Кристины его отдавали. Ей они купили новый — горный, им ни к чему была старая «Кама», которая занимала место в кладовке. Кристина была не из хвастливых, но кто-то из ребят узнал, что ее новый велосипед стоил больше пятнадцати тысяч.
Мне было неудобно отдавать деньги Кристине, потому что я был в нее влюблен, и я попросил, чтобы она позвала маму. Тетя Тома улыбнулась, взяла синюю мятую бумажку и выкатила велосипед в коридор.
Во дворе у меня было не много друзей. Мишка, с которым мы вместе ходили в детский сад, несколько ребят из частного сектора и Кристина.
Кристине было восемь лет, и она уже заканчивала второй класс, нам с Мишкой по шесть. Он был ниже меня почти на голову, немного шепелявил и чуть не с рождения катался на горном двухколесном велосипеде. У него было точное и оттого особенно обидное прозвище Щека.
Я называл Мишку Щекой только в исключительных случаях, когда мы с ним ссорились, или когда он не давал прокатиться на своем велике. И то и другое случалось довольно редко. Но стоило появиться Кристине, этот вело-шумахер из верного друга превращался в коварного предателя.
Я предложил Кристине покататься вместе, она согласилась, и мы спустили наши велосипеды во двор. Увидев издалека Мишку, я стал нервно мять руль и кусать губы. Он резво крутил педали и довольно улыбался во все щеки. Мишка круто затормозил прямо передо мной, я еле сдержался, чтобы не отпрыгнуть.
— О, ты на велике? Ты же не умеешь кататься! — прошепелявил он, самодовольно поглядывая на Кристину.
— Сам ты не умеешь! — выпалил я и тут же пожалел об этом.
— За сколько велик взял? — спросил он издевательски.
Мне стало неловко и очень обидно.
— За стотыщмиллионов! — выкрикнул я. — За столько же, за сколько ты свои щечки!
Кристина рассмеялась и предложила Мишке поехать с нами. Он сказал, что покажет нам классную горку за три квартала от дома. Этот гад знал, что мать разрешает мне уходить не дальше соседнего двора. Знала это и Кристина и вопросительно посмотрела на меня. Я сказал «Поехали!»
Переезжать через дорогу было страшно — светофоров в нашем городке не было, и машины без конца носились туда-сюда. Мишка проскочил прямо перед грузовиком и остановился, дожидаясь нас. Как он был горд собой! Я не стал повторять этот номер, я правда плохо катался.
Ребятам постоянно приходилось останавливаться, ждать меня — у них были хорошие скоростные велосипеды и больше опыта, я краснел от стыда и злости. Велосипед реагировал на каждую кочку, я еле удерживал руль.
Мишка, чтобы подчеркнуть мою медлительность, кружил вокруг меня. Я тихо, чтобы не услышала Кристина, попросил его не делать так. Он нарочно подъехал ко мне очень близко, так, что я затрясся от страха, и несильно толкнул ногой мое колесо. Кристина этого не увидела, и он, дождавшись, пока она обернется, толкнул еще раз. Я начинал жалеть, что не послал его куда подальше еще во дворе, что не успел увезти Кристину раньше. Да и вообще, нужно было просто признаться, что мне нельзя так далеко уезжать.
Мы неслись мимо ветхих деревянных домиков. Шифер на крышах давно подгнил и пожелтел. Я уже знал, как он ведет себя в огне: после многочисленных пожаров, устроенных мной, мать прятала спички. Захотелось оказаться где-нибудь во дворе, попросить у кого-нибудь спичек, поджечь какую-нибудь картонку, раздуть костер и сжечь этот проклятый велосипед.
Было интересно разглядывать улицу и дома, которые я не видел раньше, но приходилось постоянно смотреть на руль и дорогу.
Мишка и Кристина остановились, слезли с велосипедов и ждали меня. У Кристины был испуганный вид. Я подъехал, и у меня закружилась голова от увиденного. Это был крутой длинный спуск с огромными выбоинами, усеянный крупными камнями.
Я почувствовал стук сердца и в груди, и в висках, и во всех конечностях сразу. Мои друзья тоже заметно волновались. Даже Мишка перестал довольно улыбаться.
— Не боишься? Можешь просто пешком спуститься, если сильно страшно, — предложила мне Кристина.
— А ты поедешь? Или тоже пешком? — спросил я.
— Я поеду.
— Конечно, она поедет. Она же умеет кататься. А ты лучше пешком, — встрял Мишка.
— Я тоже поеду, — тихо сказал я.
— Только не тормози. Если поедешь, то со скоростухой. А то вообще пешком лучше иди!
— Да поеду я, нормально я поеду!
Мы договорились, что Кристина отправится первой, чтобы мне было не так страшно, потом я, а Мишка третьим. Он сказал, что будет следить, чтобы я не притормаживал. Как же я тогда его ненавидел.
— Первый пошел! — крикнул Мишка, и Кристина стремительно налегла на педали.
— Второй пошел!
Я тяжело выдохнул, но он толкнул меня в спину прежде, чем я успел опомниться. Сильно петляя, я покатился вниз. С трудом выправил руль и крутанул несколько раз педали. Достаточно!
Скорость увеличивалась неправдоподобно быстро. Мир вокруг смазало, расплющило и выбросило мне в глаза. Руль сильно дрожал, ключ, висевший у меня на шее под майкой на шнурке, выскочил и стал биться о грудь. Когда он подлетал на уровень глаз, становилось страшнее вдвое: я боялся, что он слетит, и я не смогу его найти — тогда мне достанется от мамы, и я боялся, что отвлекаясь на него, я потеряю управление и разобьюсь. Всерьез и навсегда…
Эти мысли не выстраивались словами — они просто с шумом неслись в лицо, как неслось все вокруг, добавляя дрожи в руках. Я чувствовал, что что-то происходит внутри меня, как будто появляется какой-то новый орган, с которым мне предстоит прожить всю жизнь. Я услышал хрипящий треск из-под Мишкиных колес. Он летел на меня.
Мишка появился слева, обогнал, заслонил мне дорогу, слегка притормозил и рванул вперед. Я выпустил руль, каким-то чудом на скорости соскочил с велосипеда и, слегка запнувшись, остановился. Велик с грохотом пропахал землю, руль вывернуло в обратную сторону. Переднее колесо продолжало кружиться в воздухе, а сам велосипед застыл в нескольких метрах от меня.
Я наклонился, упираясь руками в коленки, и смотрел перед собой. Холодные потные ладони дрожали вместе с коленями.
Мне хотелось упасть в траву, раствориться в ней целиком или хотя бы заснуть на несколько часов, но новое сердце напружинило мышцы новой тугой кровью. Ноги были как чужие и ступали не туда, куда я их отправлял.
Я медленно поднял велосипед. Внимательно оглядеть его не получалось, заметил только, что протерлась резиновая ручка руля и наружу вылезла блестящая трубка. Я покружился на месте, пытаясь сообразить, в какой стороне дом, заметил знакомое здание и неуверенно пошел в том направлении.

Во двор я зашел, ведя велик за руль. С трудом затащил его на третий этаж, закатил в квартиру и оставил в прихожей. Спускаясь по лестнице, я пытался выглянуть во двор через окно, но разглядеть ничего не смог — не хватало роста.
Я просидел на лавочке у подъезда Кристины минут десять, прежде чем во дворе появились они. Было трудно сдерживать слезы, но я не мог расплакаться при девчонке.
Кристина остановилась, чтобы узнать, куда я исчез. Я сказал, что тупорылый Щека меня чуть не угробил. Сказал так громко, чтобы он тоже слышал. Он крикнул в ответ, что я маменькин сыночек и придурок. Я побежал за ним, но он без труда от меня оторвался.
Стало еще сложнее не плакать.
Я нашел припрятанную кем-то в кустах толстую дубину и стал ждать, когда вернется Мишка. Как только он подъехал, я ткнул дубиной ему в спицы, и он полетел с велосипеда.
Он закричал, его лицо загорело огненно-красным, а глаза помутнели от слез. Пока он доставал из погнутых и переломанных спиц дубину и оглядывал свой велосипед, я уже прошел метров пятнадцать в сторону дома. Все это время Мишка не переставал выкрикивать всякие гадости в мой адрес.
— Заткнись, Щека паршивая, пока по морде не получил! — не удержался я.
Он бросил велосипед на землю и побежал на меня с дубиной в руках.
— Сука! — выкрикнул я впервые в жизни, от злости и страха, единственное плохое слово, которое знал. Оно обожгло мои губы, лицо и уши запылали и загудели, из глаз потекли горячие слезы, а кулаки стали тяжелее.
Я побежал на Мишку, и от удивления он замер на месте.
Я знал, что сейчас сделаю. Я чувствовал это всем телом. За шаг до столкновения я замахнулся и выбросил кулак Мишке точно в нос. Кровь, густая и яркая, брызнула, как из раздавленного томата, и полилась сквозь пальцы по подбородку и рукам. Мишка стал громко кричать и размазывать кровь по лицу. Красные капли падали на асфальт.
Мишка нервно поднял брошенную на землю дубину, я рванул к своему подъезду.
Я взбегал по ступенькам, пытаясь понять, что произошло, слышал его вопли и топот позади и, сорвав с себя шнурок с ключом, влетел в квартиру. Дверь захлопнулась у Мишки перед самым носом. Перед его разбитым носом, из которого почему-то до сих пор текла кровь.
Не прекращая орать, Мишка долбил деревянную дверь дубиной и ногами, замолкал, харкал на нее и опять орал. Я ушел в дальнюю комнату, чтобы не слышать этого, но казалось, что очутись я хоть под землей, все равно буду слышать вопли друга.
Сегодня случилось что-то, чего ни переиграть, ни исправить.
Я встал перед зеркалом в комнате матери — принялся кривляться и гримасничать. Затем замер, вытянул вперед руки, прищурился и стал вглядываться в себя.
Утром мы с Мишкой хоронили воробушка, мы знали, что он умер, но не знали как. Может, его просто кто-то убил… намеренно или случайно.