Друзьям - товарищам...
Где-то в России…
…на берегу тёплого, уютного моря, в маленьком курортном
Поселении, умирал Художник. Умирал Художник тяжело и долго.
Агония длилась уже несколько лет.
Временами отказывали руки, временами — ноги. Иногда,
тяжелела голова. Временами — полностью выключались мозги,
отказываясь воспринимать окружающую их действительность.
От этого было одно спасение — уйти в подполье и впасть
в зимнюю спячку.
По весне, как правило, отпускало, становилось немного легче.
Свежий Северный ветер, проветрив впалую грудь Художника
кислородом, прочищал ему так же и мозги, и слабая Надежда
заставляла Художника шевелиться…
…доставались им; из-за шкафов, с антресолей, из кладовки
многочисленные работы. Расставлялись Художником по комнате…
Начинался просмотр…
Осмотр…
Анализ…
Внимательно всматриваясь в свои работы, Художник размышлял…
Что же нужно с ними сделать, такое-этакое… С картинами…
Такое, чтобы они не вернулись к нему назад… Обратно… Чтобы
они стали востребованы…
Добавить ярких красок?.. Заказать красивые, золотые рамки
к ним?.. А может снизить цены вдвое?.. А-а?.. Люди?!..
А-ау!!!
Кто подскажет?!..
А дальше…
Вскоре…
Вмиг пролетало лето…
Наступала Осень…
Поселение пустело…
Запоздалые курортники в шортах и в сланцах, но кутаясь в
тёплые куртки, шарахались по пустым, продуваемым сырыми
ветрами улицам Поселения не понимая: «Что они здесь ещё
делают? И куда, вдруг, подевалось Лето? Неужели снова Осень?»
А с ней…
Болезнь обострялась…
Агония вступала в свои права…
Невостребованные работы, в очередной раз, распихиваются
Художником по углам. Вывернув карманы, им подсчитываются
заработанные за сезон средства…
От полученной в итоге цифры, мутится в голове, становится
тоскливо и страшно. Страх останавливает дыхание, а от тоски
сводит живот.
Агония усиливается. Сжимает своей костлявой рукой сердце…
В изнеможении Художник валится на диван и, вытянув
холодеющие ноги, ослабшей рукой пытается нащупать свой пульс…
Тщётно…
Пульса не было…
Пульса не было уже давно…
Художник умер…
Осталось лишь сознание. Лёгкое, бесплотное сознание, или
осознание неизбежных перемен…
…телефонный звонок…
— Ты как там?..
— Меня нет. Я умер.
— Ну и прекрасно! Нам кочегар нужен на зиму. Приходи…
Освобождённое, вольное сознание потянулось к холодильнику.
Пусто… Хотя постой! Что это там звякнуло на дверце?
«Огненная вода» из чекушки привычно обжигает глотку и,
окончательно освобождённое сознание, облетев квартиру, заглянув
на чердак к голубям, недолго думая, умчалось в прошлое…
А в прошлом, далёком прошлом, была детская школа искусств.
А перед ней — портреты дедушки Ленина нарисованные по клеточкам
в школьной тетради, и пара подзатыльников от матери…
— Ишь, чего удумал! А платить за тебя кто будет? А водить тебя
туда через весь город, кто будет? А-а?!..
— Сам дойдёт, — парировал отец, — здоровый уже. Пусть рисует,
если хочется. Что ты, Мать! В самом деле, Мать?! Тваюмать!..
…унылые, пустые школьные уроки разбавились занятиями в
«художке». И постепенно детская душа наполнилась; Рафаэлем,
Леонардо, Репиным…
С благословения Учителя потянулась душа дальше, в краевой центр.
Сперва — художественное училище, затем — худграф… Затем — диплом…
«Огненная вода» по случаю получения диплома, огнём обжигает
глотку и, вольная, юная душа, захлопнув красную корочку,
мечтательно уносится в далёкое будущее…
Далёкое, загадочное, но светлое будущее…
Непременно — Светлое…
Заглянем туда вместе…
…слякоть улиц, собачий лай из подворотен, унылые кирпичные
заборы, заляпанные грязью из-под колёс проезжающих мимо авто.
Холодно. Сыро. Через пролом в стене видна котельная. Рядом
с ней — труба, уносящаяся ввысь и уносящая в облака ядовитый
дым. Внутри котельной — всё чёрное, шумное, пыльное…
Лопата в мозолистых, усталых руках… Ревущее в топке пламя,
пожирая уголь, сжигает время…
Время…
То самое время, которое некуда девать и никак не сжечь…
Не выжечь…
Дорога домой, после смены, заворачивает в магазин. Булка хлеба,
колбаса, две «полторашки» пива… Что ещё?..
У подъезда, Кочегара встречает знакомое лицо…
— Меня ждёшь?
— Тебя.
— Заходи…
Нежный взгляд в лифте, тёплая рука в ожидании чуда…
(Милая моя, не жди от меня ничего, я уже умер.)
Чудо, впрочем, происходит, но кулинарное. Стараниями Милой…
После…
Спустя…
Пустые «полторашки» перекатываются босыми ногами под столом.
На столе — остатки кулинарного чуда… Хорошо… Им уже хорошо.
Много ли для счастья надо?..
Нежная, женская ладошка ползёт вверх по лохматой мужской руке…
— Милый… — Лукавый, весёлый взгляд…
— Да?..
— Чем дальше займёмся?
— Не знаю. Можно книжки почитать… — Невозмутимо, в ответ…
— Что-о?! — Ладошка заползает под рукав мужской рубашки и
щипается, больно…
— Хорошо-хорошо!!! Книжки — не будем!.. Можно новости по
«ящику» посмотреть…
— Что-о-о?! — … ещё больнее…
— Сдаюсь, сдаюсь!!! — … руки вверх…
Оказывается, для полного счастья ещё кое-чего нужно…
Напоследок…
И, убаюканное упругой, горячей плотью сознание, отправляется
в путь… В путешествие… Снова в прошлое…
А там…
…цветущее, курортное Поселение на берегу тёплого моря. Толпы
краснопузых отдыхающих с тугими, «московскими» кошельками в
руках. Утомлённые солнцем, морем и вином, они бесцельно шарахаются
по паркам и пляжам Поселения в поисках приключений. Иногда находят
их, на свою голову…
Курортным Поселение стало задолго до того, как стало Поселением,
будучи когда-то — Городом. Десятки тысяч Горожан так и не поняли,
как это они в одну ночь, пока считались бюллетени, превратились в
Поселенцев. За какие, спрашивается, грехи?
Так вот, курортным Оно стало в 15-ом году. Уточню — в девятьсот
пятнадцатом… Впрочем, уточню точнее — в одна тысяча девятьсот
пятнадцатом…
То наивное, романтическое время давно кануло в лету, а нынешней
главной достопримечательностью курорта стало наличие в нём семи
морских портов, разместившихся на трёх причалах.
Несмотря на то, что эти три громыхающих, вонючих причала были
втиснуты в аккурат между Центральным пляжем и Набережной, поток
отдыхающих с детишками не иссякал… Им было всё равно, где плескаться…
А поселенцам, тем более… У поселян были другие заботы…
Летом…
Например; Художник, вместе с коллегами, в центре Поселения, у всех
на виду, у всех нарасхват… По улице — стенды с картинами, рядом — сам
Художник под раскидистым деревом, в тени, натирает портреты. К нему —
очередь. Работа кипит. Картины, попутно, раскупаются.
Хорошо!
К вечеру, на знойный день натягиваются грозовые тучи, и-и… Ливень,
как из ведра. Все — в рассыпную, кто куда…
Картины в сумки, стенды — под плёнку, сумки — под стенды, сами —
под дерево… Да куда там! Промокли до нитки…
— Ну что, коллеги, чем согреваться будем? Заболеем ведь…
— Чаем, с бальзамом…
— Бальзамом, но с водкой…
— Никакой водки! Только с чаем…
— Ладно, решили, пусть всем будет хорошо. Согреемся бальзамом, но
без водки и без чая…
Художник — деньги в кулак и, как самый молодой, бежит в магазин.
Магазин — через дорогу, а по дороге — реки, после ливня, не перейти…
— А-а!!! Хрен с ним! И так уже мокрее-мокрого…
И в брод, по колено, почти как в детстве — босиком по лужам… На
обратном пути — в руке бальзам «Казачок». «Казачок» привычно обжигает,
согревает, веселит и…
Коварно усыпляет.
Сидит Художник на своём стульчике, уткнувшись лбом в своё дерево и
пускает счастливые пузыри…
— Чьи картины?
— Его. — Указывают пальцем ещё «живые» коллеги.
— Ну, тогда давайте. Вот эту и эту… Не будите, пусть выспится…
Выспался…
Открыл глаза…
Спальня…
Его спальня, его квартиры на двенадцатом этаже… За окном — рассвет,
а перед окном — девушка, завёрнутая в простыню… Облокотившись о
подоконник, стоит уткнувшись лбом в стекло (почти, как он давеча —
лбом в дерево), рассматривает алые всполохи зари на небе.
Почувствовала взгляд — обернулась…
— А-а, это — ты…
— Милый! Мне такой сон приснился! О-обалдеть! Слушай! — И весело
плюхнулась к нему в тёплую постель…
— Приснилось мне, что я вышла замуж за Бандероса… Не смейся! —
Закрывает ему рот ладошкой. — Короче! Слушай!..
Вышла замуж я за Бандероса… Чё ты ржёшь! Я тебе точно говорю.
Кра-аса-вчик! Обалдеть! Короче…
Вышла я замуж за Бандероса, дали нам комнату в общежитии. В
Лазаревке. Заходим в холл, а там… этот… как его?.. Швейцар! Руки
растопырил, падла, орёт: «Куда, с-суки, собралися? Нету местов!»
А Бандерос ему баксы — чух-чух-чух так из кармана, как карты в
казино, на стол…
Поднялись к себе на этаж, а дверь не открывается… Ключом туда-сюда,
никак… пока не сломался… Полезли с Бандеросом к себе через чужой
балкон… И залезли в ресторан… Или в кафешку. Сидим — жрём…
Бандерос за обе щёки наворачивает: «Ой, как я люблю всё это
русское.» — Прям так и говорит… А сам всё жрёт, жрёт… А официантки,
б…..ди, так жопами и вертят перед ним…
Я ему: «Хватит жрать! Ты чё сюда пришёл?» А он, хвать меня за это…
спереди… и прямо на столе, в кафешке… Ну, это тебе неинтересно будет…
А потом, мы на пляже с ним очутились… Там же, в Лазаревке… Помню —
песок… жарко… И Бандерос в голубых трусах… Чё ты ржёшь, дурачок!..
Я тебе точно говорю — в голубых трусах в полосочку… Прямо посреди
пляжа сел… Нет… Сперва трусы снял, потом сел… Из него, так прям и
полезло всё это…
Что — это?! Дурак, что-ли! То самое! Я же сзади стою, всё вижу!..
Лезет, вижу, с трудом… Мама родная! Он, бедный, тужится, мучается
и орёт благим матом… Орёт… Это… Щас-с… Вспомню… Орёт: «О, боже! За
что мне всё это?! За что я в России родился?!»
Вот такой, блин-н, сон приснился… Представляешь?! Чё ты ржёшь,
чучело! Я тебе серьёзные вещи рассказываю!
Парадокс…
Полтора десятка лет Поселением «рулили» «варяги», и с каждым
из них художники находили общий язык, вернее — точки
соприкосновения. Расставили свои стенды с картинами вдоль Гостиного
Двора, по тротуару, от перекрёстка улиц имени Красных Революционеров,
у известного в Поселении ещё с Красных времён ресторана, и до самой…
И всем было хорошо, никто никому не мешал. От Высоких,
Раскидистых Деревьев всем было достаточно и тени, и прохлады,
и места под Солнцем…
Да на беду художникам, послал Бог Поселянам МЭРина из аборигенов.
Поселяне, возможно, и довольны…
Ну а художники «вылетели» из центра Поселения, как пробки из
бутылки с газированным пойлом — первым же декретом…
— Нечего тут глаза мозолить! Отираться у всех на виду, вид
центральной улице своими мордами портить! Мусора после вас — не
разгребстись, да и дохода от вас казне никакого! Отваливайте на …
от моего ресторана! Чтоб Я больше здесь никого не видел на …!!!
Это, если кто не понял, небольшая выдержка из речи МЭРина,
которую тот держал перед ошалевшими художниками.
Разбрелись художники со своими картинами по всему Гостиному
Двору в поисках своего места. Но не было им места…
Нигде…
— Здесь нельзя — загораживаете…
— И здесь тоже нельзя — не положено…
— А здесь, так во-още — только за деньги и то не всем!..
Втиснули их-таки, всем скопом, в дальний угол парка имени первого
Красного писателя…
Стойте…
Пока что…
Вот здесь-то и почувствовал Художник первые признаки болезни.
Самочувствие его пошатнулось, впрочем до агонии было ещё далеко…
Настоящая Агония началась в тот год, когда рухнул… Что-то там
рухнуло… У многих… Не у всех…
Россиянам, впрочем, к разрухе не привыкать, но в тот раз
обернулось всё по серьёзному…
Поток прибывающих на курорт, впрочем, не иссяк. Наоборот,
увеличился даже за счёт тех, кто не смог выехать в дальнее
зарубежье. Но уже не было пьяных загулов по кабакам, не швырялись
в музыкантов деньгами. «Тугие» кошельки ушли в разряд преданий
и легенд. И, к огорчению художников, случайные курортники,
забредавшие в их «медвежий» угол парка, проходя мимо стендов с
картинами ускоряли шаг и смущённо отворачивали в сторону головы.
Впору было задуматься о дальнейшем существовании.
— Надо пробовать в центр выгребать, хотя бы с портретами…
— Надо… Авось — пронесёт…
— Конечно пронесёт!.. Да не перестреляют же нас там!.. В самом
деле?!
Не перестреляли.
Нет.
Что вы!
Просто…
…подошли служивые. Взяли, сперва в сторону — «под козырёк»,
а затем Художника — под белы руци, и в кутузку его, на трое
суток. Чтоб под Ногами не путался…
Напоследок — ткнули-таки его дубинкой в почки и захлопнули
за ним железные двери…
Рухнул Художник лбом в холодный, бетонный пол и отпустил
своё сознание в очередное путешествие…
Интересно, куда на этот раз, в прошлое или в будущее…
Что-то я запутался…
А может, в параллельное?..
А в нём…
…телефонный звонок…
— Ты как там?..
— Меня давно уже нет. Я умер…
— То что надо! Давай к нам, ночным стражем. Нам творческие
личности нужны…
…полная луна освещает Сторожу путь. Территория у него большая —
в полчаса не обойдёшь. А Сторож и не торопится. Запрокинув голову
к небу, разглядывая далёкие звёзды, он бредёт не спеша по
заданному маршруту, мотая фонариком вправо-влево… Пусть видят
(кто там его контролирует по видеокамерам), он — на посту.
Бездонное небо влекло Сторожа своей ночной магией. Хотелось,
раскинув руки, а хорошо бы — крылья, подняться ввысь, к звёздам
и остаться там навсегда…
На века…
Полнолуние. Собачий вой вдалеке…
— Хочь бы, чё-ли, укусил кто-нибудь!.. В самом деле… Оборотень
там, или вампир… Может хочь жизня бы стала веселее… И интереснее…
В самом деле!..
После ночной смены дорога домой лежала через магазин. Хлеб,
колбаса, две пол-литры «беленькой», с запасом, так сказать… Что
ещё?..
У подъезда Сторожа отирается знакомая ему личность…
— А-а, Васька. Ты что тут? Только не говори мне, что меня ждёшь!
Мне некогда!
— ……? А-а? — Жадно рассматривая прозрачные пакеты Сторожа.
— Я с ночной, идите вы к ……!
— А может …………?! А-а?! — В глазах тоска и жажда…
— Ладно, пошли к твоим охламонам в подвал. Хрен с вами!
— … раз пол литра, два пол литра, три… Где — там? В пакете?
У стены? Что это — Смирновская? Самогонная?!?! Хрен с ней,
наливай!
…льётся рекой, льётся без устали, без меры…
— Чё там? Время?.. Шесть часов чего? Утра или вечера? Домой…
Щас-с гляну… Выгляну… — Вернулся. — Темень на улице… Продолжим…
Наливай…
Позже…
— Три часа чего? Дня — ночи? На улицу, за мной! Щя глянем!
О-о!!! Просветлело! Домой! Васька, за мной! Домой…
— Васька! Твою мать! Отлепись от забора, брошу на хер!.. Я тебе
чё, поводырь чё-ли? Щас-с брошу! На хер ты мне сдался… О!
Тележка… — Сторож присмотрелся. — Блин, да она не одна, а с
мужиком… Ну да на… мужика этого… Васька! Ты где? Щас-с я тебя
уложу в телегу и домой отвезу… Постой… Это кто? Твою мать!.. Это
кто, Васька?.. Учитель?.. Тва-аю… ма-а-а… Васька, глянь, это же
мой Учитель… Это же он учил меня рисовать… В детстве…
Да-да…
Это он…
Тот самый Учитель…
Из того самого детства…
Из того самого детства, когда родители — побоку, все кругом —
дураки. Только — Я! Слушайте только Меня!
И вдруг, когда тебе давно уже тринадцать лет и ты уже давно
умнее всех… Вдруг… Неожиданно… Появляется он…
Учитель…
Стоишь перед ним дурак дураком и чувствуешь себя мелкой вошью.
Мелкой, бледной вошью…
Перед сутулой спиной в сером, засаленном пальто… Перед
потёртыми брюками и шерстяной, вязанной его мамой, шапочкой —
даже в летнюю жару…
А запах изо рта!.. Мама дорогая!..
Из того рта, в который ты смотришь, ловя каждое слово. Каждое,
драгоценное для тебя слово…
Густой запах чеснока с борщом, заправленным свиными шкварками…
Дышать нечем, воротишь нос, но…
УЧИТЕЛЬ…
Семь букв и все заглавные…
— Кем хочешь быть? — Спрашивал.
— Не знаю… — Пожимал плечами в ответ.
— Так не бывает…
— Как не бывает? Очень даже бывает. — Умничаешь. — Ещё не
знаю просто… Наверное — художником…
— Художником быть мало. Это всего лишь профессия… Надо
стать Человеком…
— Я уже целых тринадцать лет человек. — Не понимаешь, о
чём это он?..
— Да нет, мой юный друг, — смеётся, — многие прожив всю
жизнь, так Человеками и не становятся. Никогда. — Уел…
И вот он снова, вынырнул из небытия…
Спустя…
Время…
Много времени…
…упёрся руками в большую, железную тележку, толкая её перед
собой…
…а на тележке — головы… Человечьи…
Бр-р-р-р…
— Это чё у вас?!
— Работы мои…
Присмотрелся Сторож, точно — бюсты в натуральную величину.
— Везу их в музей сдавать. Не знаю, нужны ли они музею, но
дома им уже места нет… Ты-то — как?
— Работаю. — Только бы не дышать, только бы на него не
дышать. — С ночной, вот, смены иду, с приятелем… Устали…
— Да? Ну ладно… Удачи!..
И все…
Весь разговор…
Спустя столько лет…
Покатил Учитель свою тележку дальше, по щербатому асфальту.
Головы в ней тряслись и плясали, как живые, крутясь и
оглядываясь по сторонам — куда это нас? За что? Встречный
ветер развевал полы распахнутого пальто, а спина Учителя
согнулась ещё больше, под тяжестью…
Чего?
Жизни?
Над тяжестью толкаемой вперёд тележки?
А на тележке?
Итог прожитой жизни?
И всё?..
А где моя тележка?..
Стоит Сторож шатаясь, на краю тротуара, смотрит вослед
удаляющемуся Учителю. Воспоминания — душат…
Горькие воспоминания о счастливом времени…
И слёзы… Пьяные… Глупые…
Душат, нечем дышать…
Глупые, пьяные слёзы…
Утёр Сторож рукавом сопли, вцепился рукой в дерево…
Вертит головой по сторонам, высматривая…
— Васька-а!!! Паскуда! Да ты что, со мной в прятки
играешь? А-а-а, провались ты!
Хлопнул себя ладошками по карманам, помнил — заначил
трошки на похмелку…
Полоснуло огнём по глотке — жжёт! Жжёт, не переставая,
не вздохнуть… Не оторваться от горлышка…
— У-ф-ф!!! — Полетела пустая бутылка в…
Побрёл Сторож…
Куда?
Вряд-ли домой…
Где дом?
В какой стороне?
— Эх, Учитель! Чёрт бы тебя побрал! Где ты взялся на
мою голову!..
Пьяные руки упираются в случайный забор, пьяные ноги,
семеня, не держат, спотыкаются…
— Эй, псина! Хватит лаять! Не видишь — устал человек,
прилёг отдохнуть… Учитель!.. Учите-ель!!! — Заорал во всю
глотку. — Я вспомнил! Я вспо-омнил!!! Вспо-омнил!!! Я хочу
быть Челове-еком!!! Слы-ыши-ишь?!?! Я хо-очу быть
Че-ело-ве-еко-ом!!! Да замолчи ты, с-сука, — собаке, — что
лаешь?.. В ушах звенит…
Закрыл руками уши, свернулся калачиком и, переваливаясь
с боку на бок, втиснулся в ближайшие кусты…
Всё.
Отбой.
Понеслось сознание в прошлое…
А в прошлом…
В далёком, счастливом прошлом…
После получения диплома…
После получения диплома, молодого Художника занесло в
художественно-оформительские мастерские при городском саду
Большого, Индустриального Центра.
В просторном, с высокими потолками, дореволюционном
здании трудилось около тридцати, весьма творчески одарённых,
личностей.
Трудились на благо Родины.
Заказы получали со всех концов, богатой в то время,
Индустрии. А так же; от простых контор и прочих, мелких
учреждений. Работы было — невпроворот. Особенно, перед
Красными праздниками. Портреты дедушки Ленина рисовались
уже не по клеточкам, как в детстве, а переводились через
эпидиаскоп — десятками…
Трудились дружно, весело. В конце трудовой недели в
мастерской накрывался шикарный стол с деликатесами; кильки
в томате, шпроты балтийские, лосось, сайра бланшированная,
печень трески, тушёнка белорусская…
Целую поляну вскрытых ножом консервных баночек с крышкой
«на бок», разбавляла редкая кучка крупно нарубленной
колбасы, хлеб, лук и — «Столичная».
После обжигающей горло водки становилось тепло и уютно.
Захмелевший, счастливый молодой Художник, приткнувшись в
углу дивана, сквозь тяжелеющие веки, наблюдал шумный
балаган и слушал…
Слушал и внимал…
Разговорам не было конца…
О вечном, о земном, о весёлом и грустном, о политике
(куда же без неё). О политике всегда в полный голос, а не
на ушко соседу. Матом так, всласть — эту власть…
О любви…
К сожалению, почти всегда, разгорячённые алкоголем
разговоры о любви оканчивались на грязном…
Тогда, смущённый молодой Художник закрывал глаза и
притворялся спящим…
Тогда, его толкали в бок, подавали наполненный стакан
и-и… Под общий ржачь над очередной непристойностью, окончательно
потерявшийся молодой Художник, лихо опрокидывал поднесённый
стакан в рот и, зажевав водку корочкой хлеба смоченной в
соусе из-под шпрот, счастливо смеялся вместе со всеми…
Всё было хорошо в Стране Советов, вот только то, для чего
юный Художник и учился-то в школе искусств, а затем в училище
и, напоследок, в институте — было невостребованно.
Хотя…
Возможно…
Возможно, он просто плохой художник?..
А возможно, ему просто не везло… утешал он себя…
Пейзажи, портреты, натюрморты заполнили все стены и углы
его комнаты. Иногда, несколько работ, пройдя отбор на Краевую,
годовую выставку, висели распятые на позор публике в
центральном выставочном зале…
Целых две недели…
А затем, небрежно снятые, возвращались к своему Творцу…
И, завёрнутые в мягкую, белую бумагу, отправлялись на
антресоль… До лучших времён…
Стране Советов нужны были Герои, Плакаты, Лозунги…
Да-а-ё-ёшь!!!
И дали…
Перестройку…
Перестрелку…
Пере…
Короче — девяностые…
Парадокс…
В нищей, ограбленной стране, стали востребованы художники
по своему прямому назначению…
Поснимали, уже Россияне, пыльные ковры, забабахали себе
евроремонты и, подражая буржуйским, глянцевым журналам,
голые стены стали заполняться живописью…
Вернувшийся домой художник, приятно для себя обнаружил,
что ожил курорт. Потребовались картинки с видами местных
достопримечательностей.
На память…
О море…
Об отдыхе…
…а где-то в вечности, размазанный по просторам Мироздания —
телефонный звонок в никуда…
— Здравствуйте…
— Здравствуйте…
— Мне дали ваш номер, я хочу…
— Извините, ничем не могу… Художник давно уже умер…
— Алло! Кто это?! Я с кем говорю?..
— С Дворником.
— Странно…
— Сам удивляюсь.
Широкая метла из верблюжьей колючки весело и музыкально
шаркает по территории Детского Садика…
Вжик — пшик.
Вжик — пшик.
Пшик — вжик — пшик.
Вжик.
Вжик.
Деток давно уже разобрали родители, строгая заведующая
отправилась домой. Дворник один.
Грустно…
Впрочем, не печальтесь за него.
Он любит одиночество…
Нет-нет! Что вы! Он не эгоист.
Просто — любит одиночество…
Но на свою беду — всегда в окружении.
Даже будучи Дворником.
Любит одиночество…
А всё равно грустно…
Одному…
Очередной парадокс…
Метла, навжикавшись, приютилась в кладовке. Походив по
Садику, Дворник привычно оглядел территорию хозяйским
глазом и решил, что хватит, пора домой.
У калитки Садика его нетерпеливо ждала…
Его…
Нынешняя…
— Давай посидим. Я пузырёк у Фофана выпросила в долг…
Для тебя…
— Для меня?!
— Хорошо, для нас…
— В Садике больше нельзя, уже «спалились». Пошли к морю…
Они пошли…
— Смотри, твоя бывшая… Ухоженная… Красивая… Смотри —
хахаля себе молодого нашла… Да во-он же! Через дорогу…
Блондинчик… С серьгой в ухе… Смотри — под ручку идут…
— Чё ты мелешь?! Дура! Это мой сын… Отвернись!!!
Пошли отсюдова!
Голову в плечи, крутой разворот на месте и, в сторону…
Подальше…
Пришли на море…
Время года было летним, песок — горячим… Пройдясь по
пляжу, Дворник с возлюбленной взобрались на высокий обрыв
и уселись на его краю, свесив вниз ноги.
Достали пузырёк «от Фофана» и, разлив содержимое по
пластиковым стаканчикам, чокнулись…
— Дзынь-ь!!! Давай, моя родная, за тебя…
Привычно обожгло глотку, в животе потеплело…
— У-х-х!!! Ну и гадость! Занюхать даже нечем…
— Есть! Забыла… Вот!
И поспешно достала из замызганной сумочки пару пирожков.
— Сама пекла!
Протянула их, счастливая, Дворнику. Тот откусил…
— Ты их когда пекла? Неделю назад?
Возлюбленная расстроилась, даже слезы накатили в её,
вдруг уставшие, глаза.
— Ладно тебе, не отвлекайся… Разливай давай…
Дзынь-ь-ь…
Стало привычно хорошо…
Обоим…
Обнявшись, они откинулись на спину в мягкую, тёплую траву
и, болтая свесившимися вниз, в обрыв, ногами, принялись
привычно наблюдать за появляющимися в вечереющем небе
звёздами…
Звёзд зажигалось всё больше и больше. Начали привычно
шмыгать между ними спутники…
Спутница Дворника сопела рядом, уткнувшись носом ему в
рёбра. Спутников в небе начало шмыгать непривычно много…
Всё больше, больше…
Закружились, как в вальсе…
Завертелись, вместе со звёздами…
От этого звёздного вальса, дворнику стало нехорошо и
тревожно. Он сел, оперевшись руками о холодную, пожухлую
траву…
Возлюбленной не было…
Зато рядом сидел какой-то мужик…
— Ты кто?
— Я — Ангел…
— Хто-о?!
— Ангел я, хранитель. Твой, между прочим…
— Ну-ка, обернись…
Мужик повернулся. За спиной у него были крылья.
«Карнавал, чё-ли?» — подумал Дворник…
— Нет, не карнавал, не маскарад, и не отставшие от цирка
клоуны! Сказано тебе — Ангел, значит — Ангел.
И он шутливо стукнул костяшками пальцев Дворника по лбу…
— Проснись! Открой глаза!
От неожиданного удара в лоб, у Дворника слегка прояснилось
в голове и стало всё понятно, а главное — реально…
Даже сидевший рядом Ангел с крыльями…
— И где же тебя черти носили…
— Не поминай, — шутливо…
— … когда я в тебе нуждался?
— Ты нуждался во мне?
— А разве — нет?
— По моему — нет.
— А что же — сейчас?
— Да просто вижу — один сидишь, скучаешь. Дай, думаю,
присяду рядом, поболтать…
— Разве я один? — Хлопнул ладошкой о примятую траву, но
возлюбленной рядом не было. — Ах да…
— Уже нет, не один. — Ангел усмехнулся…
«Надо же — мой Ангел, — подумал Дворник, — о чём бы его
спросить?»
— Не спрашивай, ты сам всё знаешь. Скоро вспомнишь…
— Когда?
— Если хочешь — можно прямо сейчас…
Ангел встал, расправил крылья и, стоя на краю обрыва,
протянул Дворнику руку…
Дворник глянул вниз. Там — темнота и бездна, ничего не
видно…
— Давай, шагай за мной…
Ангел взял Дворника за руку…
— Ага! У тебя крылья, а я? Шмякнусь об песок. — Выдернул
поспешно руку…
— Не шмякнешься, я поддержу…
Дворник вновь, с опаской, посмотрел за край обрыва.
Там — Мрак…
«А-а! — Подумал Дворник. — Один раз живём! Можно и
полетать, если приглашают.»
Он взял Ангела за руку, сжал её и они вдвоём, шагнули
вперёд… Рука Ангела выскользнула и Дворник камнем рухнул
вниз…
«Вот же б…..ь!!!» — Успело пронестись у него в голове…
Но-о…
Он не шмякнулся, как ожидал. Падение продолжилось
неожиданно долго…
Ветер шумел у Дворника в ушах до свиста, волосы
трепались. От набегающего потока воздуха рубашку раздуло,
сорвало с тела, а новые ещё шлёпанцы улетели почти сразу…
Так он и падал…
Во Мраке…
В Бездну…
В долгожданном одиночестве…
Хотя нет…
Постойте…
Вот же Ангел…
Рядом…
Дворник ясно и отчётливо его видел. Расправив крылья,
тот спокойно парил рядом с ним. Дворник же, что
называется — голова-ноги, кубарем…
Ангел схватил его за руку и остановил беспорядочное
вращение. Дворник, непроизвольно расставив руки в стороны,
как крылья, рассматривал спокойное и внимательное лицо
Ангела…
— Я что-то не пойму — мы летим или падаем?
— Какая разница…
— И как долго?..
— Скоро…
Дворник почувствовал и, вдруг, увидел присутствие ещё
множества существ вокруг…
— Это что ещё за лысые покемоны меня облепили? Я им
что, сахарный?..
Ангел рассмеялся.
- Да! Как сахарный пряник! Пусть полакомятся тобой,
не жадничай!..
Дворника объял ужас…
Множество зубатых уродцев начали кусать и рвать его
тело с жадностью. Отталкивая друг друга, они дрались
меж собой за лучшие куски…
Дворник…
Хотя, уже нет, не знаю кто…
…и Сторож, и Кочегар, и Художник, и Возлюбленный, и
Проклинаемый — всё в одном лице…
…чувствовал на себе острые, жадные зубы, впивающиеся
в его плоть. Но странно — боли не было.
Наоборот…
С каждым отрываемым от него куском, наступало необычное
облегчение. Падение замедлялось. И ещё страннее; тело,
руки, ноги, всё было на месте, а не обглоданное голодными
тварями…
«Покемонов» становилось всё меньше, а тело — как-то легче,
чище…
Наконец, последний зубастик, рыгнув, отвалил в сторону,
как ускоритель ракеты после старта…
И Художник почувствовал, что парит…
В невесомости…
Падение закончилось…
— А дальше что? — Спросил он Ангела…
— Расправляй крылья и следуй за мной…
— Крылья?!
Художник что-то начал припоминать…
Да ведь они были у него!
Когда-то…
Были всегда…
Он повёл плечами вверх-вниз, вспоминая…
Плечи заломило. Ключицы или лопатки, вывернуло не поймёшь
как, свело шею… Художник почувствовал, как с вывернутыми
лопатками происходит что-то необычное…
Как будто за спину повесили тяжёлый рюкзак…
Нет-нет…
Не то…
Как будто на спину к нему снова уселся его маленький
сынишка и, обхватив его шею своими тонкими ручками, голыми
пятками пришпоривает ему бока…
Нет…
Не то…
Не так…
За спиной что-то чувствовалось, огромное и родное… Когда
то утраченное…
Но до чего же больно!..
— Ты как себя чувствуешь?
— Как туша свиньи, подвешенная мясником на острые крючья
за рёбра… Да что же это?!?!
— Терпи. Это тебе не чистка «покемонами», это — крылья.
Терпи. Это твои крылья…
Художник, хотя уже не знаю — кто, поведя лопатками,
взмахнул крыльями раз, другой…
Тяжело…
— Постой-постой! — Сказал он Ангелу. — Кажется я тебя
припоминаю… Постой!.. О-оба-алде-еть!.. Да я и себя-то
вспомнил…
— Тогда — в путь… Нас давно уже дома ждут… Поделишься
с братьями своими приключениями…
Где-то…
Даже не знаю где и как это назвать…
В бесконечности или в вечности…
Или в банальном космосе…
Два Ангела…
А впрочем, кто знает — кто они на самом деле…
В который уже раз, удалялись… Или нет… Не знаю…
Растворялись?..
Где?..
В пространстве или по всему пространству?..
Один спокойный, безмятежный, а другой…
Как будто ему шило вставили в… Пониже спины…
…выписывал вокруг спокойного и безмятежного пируэты
высшего пилотажа и что-то кричал…
Восторженно кричал, радостно, громко…
А может и не кричал…
А просто орал во всю глотку, прочищая лёгкие…
Если они у него, конечно же, были…
*****
Каждое утро, ещё до зари, «потомственная» немка Дора
Моисеевна, отправлялась на берег залива, на прогулку.
Заперев дверь, она обнаружила спящего на лестничной
площадке соседа. Усевшись на ступеньках и обняв перила,
тот с ангельской улыбкой на лице, блуждал где-то в своих
мирах…
Дора Моисеевна не удивилась этому зрелищу. За то время,
что они соседствуют, подобная картина представала перед
её взором не раз…
— Э-эх-х! — Подумала с тоской Дора Моисеевна. — Сбросить
бы мне десяток, а лучше — два, лет, уж он бы от меня не
ушёл!
Они были добрыми соседями. Он, иногда, помогал ей с
мелким, неожиданным ремонтом по квартире. Она — кормила
его за это и, просто так, по праздникам — вкусными,
обильными обедами.
Но-о…
Те шалавы (по определению Доры Моисеевны), которые его
окружали, были катастрофически её моложе…
Погуляв с часок босиком по линии прибоя и встретив по
обычаю своих предков — ариев, солнце, Дора Моисеевна
вернулась домой.
Сосед так и сидел на лестнице, уткнувшись головой в
прутья перил.
— Да что же это он! Сколько можно на бетоне сидеть,
застудит себе всё «хозяйство», кому он потом нужен будет.
Надо будить!
Но разбудить соседа в этот раз Доре Моисеевне не удалось.
Не удалось это сделать и прибывшей карете «Скорой Помощи».
Уложив тело на впопыхах найденное кем-то одеяло,
взбудораженные соседи осторожно снесли его вниз, с двенадцатого
этажа и, уложив у подъезда — тело в носилки, а носилки в
карету, разбрелись по своим квартирам.
Карета «Скорой Помощи» не включая мигалок и сирен, неспешно
вырулила из тесных закоулков микрорайона на проспект и
спокойно поехала…
Спешить было некуда…
Но это ещё не всё…
Спустя какое-то время…
Вернее — отпустив время на простор…
На волю…
После того, как оно отрезвилось, отгуляло…
Набегалось, наскакалось взад-вперёд…
Утомилось…
И успокоилось…
Где-то в Европе…
…на берегу холодного, северного моря, прославленному
мореходу и путешественнику Герарду Вермеру ван Дельфтскому,
на семьдесят пятом году его жизни невестка подарила
долгожданного внука.
Мальчик родился крепкий и здоровый. Целыми днями он спал
в своей люльке. Пускал пузыри, после того как вдоволь
насосётся мамкину грудь. Портил пелёнки, когда ему вздумается…
Теребил дедову бороду, сидя у него на руках…
По обычаю того времени, при крещении, мальчик получил
имя — Йоханнис ван дер Мер…
…новое приключение началось…
_____________________
Посвящается всем тем, кого нет сейчас с нами...
Сейчас, в наше время, принято говорить - Царствие
им Небесное...
Думаю, во все времена уместнее будет говорить - Земля, прощай!
В добрый путь!