Нет, вчерашний Бах оказался каким-то, уж слишком торжественным для моей графоманской писанины, даже неудобно перед стариком, опередившим на пару сотен лет свое время и доломавшим натуральное звучание инструментов своим, хорошо темперированным клавиром.
Ведь, оказывается, наша современная гамма, совершенно искусственна и не естественна, а реальное, натуральное соотношение звуковых частот открыл еще этот, неугомонный Пифагор, и совсем, совсем полутона не распределялись равномерно по октаве, что создавало огромные трудности для исполнителей – попробуй, транспонируй какой-нибудь прелюд, как любила говаривать моя одногруппница Стася, в другую тональность! Тут уж нужно инструмент заново настраивать. Ну, там, лютню, какую-нибудь, еще – так-сяк. А – орган?! Да тебя же настройщик прибьёт на месте!
Вот и подправили естественное, природное звучание, и подогнали под нужды исполнителей, а человечество, сначала поморщилось, а потом, да еще после гениального, хорошо темперированного-то, привыкло и уже ничего не замечает. Да, попробуй теперь ему, человечеству-то, запилить что-нибудь в правильной-то гамме – уши отвалятся, как минимум… Хотя современные, электронные машины справились бы с этой задачей, даже не поморщившись.
Помню, как я был потрясен, когда забрёл, еще в девяностые года, на выставку электронных музыкальных инструментов, что открылась на моём пешем, ежедневном маршруте на завод Лепсе. Очень необычно было, после грохота и дикости моего дорогого завода, оказаться в царстве музыкальных, электронных прибамбасов, включая, даже эти, дымовые пушки, которые, наряду с туманом, распространяли и ностальгический запах, напоминающий мне о прежних, сравнительно регулярных, при позднем совке, посещениях эстрадных действ. Запахи и ностальгия были на первом этаже, а на втором, одни парнишка, с конским хвостиком каштановых волос, демонстрировал возможности навороченного японского синтезатора. Он, на наших глазах, просто напел, через микрофон, в чрево этого клавишного конструкта, самое банальное тра-та-та, ля-ля-ля, а затем задал, по нашим наводкам, исходные параметры. Ну, там, духовые – под диско, струнные – под рок, ударник – под джаз. Столько-то тактов, такой-то размер, темп этот монстр сам вычислил, и парнишка запустил программу.
И как же это вдруг всё потрясающе зазвучало! Насколько профессионально, тонко, гармонично! А паренек, увидев мою реакцию, произнёс: « Подождите немного. Сейчас Он начнет развивать тему». И, когда Он, виртуозно и с каким-то сумасшедшим, нечеловеческим изыском, таки действительно начал эту тему развивать, я не выдержал и сбежал.
Да, что же это такое твориться-то?! Так мы скоро доживём до тех времен, когда и сочинять, и исполнять, и слушать музыку будут роботы! Ну, если посмотреть на этих, зависающих под «умца-умца», то, похоже, что я не так уж и далёк от истины…
И вот эту вот, навязчивую инструментальную музычку, которую мы все слышим, но не слушаем, во всех этих маркетах и прочих, подобных местах, знаете, кто сочиняет? Он. Да-да, именно Он, и называется она ужасно и совершенно правильно: Музак. Мы с вами, уважаемые, ежедневно слушаем Музак, который для нас (?) пишет Он.
Тонны, тонны, мегатонны Музака! Сотни направлений! Один только нойз чего стоит! Музыка шумов, шумов в наших головах и душах.
Интересный казус вышел с этой, последней, огромнейшей и подробнейшей музыкальной энциклопедией, что подарил нам туманный Альбион. Мало ему Битлов, что ли… И вот, в этой самой, просто огромаднейшей вокабуле есть всё, буквально всё: от ударов ссохшимися чреслами шамана по коже бубна, до дедо..доде…какофонистов, короче. Все. Кроме электронной музыки! И когда кто-то из наших йо-братанов пролистал эту муть, и не нашел даже намёка на священную «умцу», то он, естественно, возмутился и грозно вопросил: « Чуваки! Чё за байда! А где же наш музон?». И что же ему ответили эти рафинированные, до полной и безнадёжной голубизны, снобы? А они прислали ему вот такой вот стишок: «Та, та-ту, ту-та, ту-ту \ Та-та, та-та, та-та , ту \Ту-та, та-ту, та-та, ту-ту \ Ту-та, та-ту, ту-ту-ту… Ну, и чё?..
А вот, говорят эти издеватели, посмотрите, почтеннейший – чем не стих? Рифма, ритм, размер – всё безукоризненно. И если не полениться и подсчитать, сколько здесь «та» и сколько «ту», то можно проследить целую трагедию борьбы этих знаковых слогов, этих вечных «инь» и «янь» (я не поленился, посчитал. Кого-то действительно больше, на единицу). Всё здесь есть, но есть ли тут ПОЭЗИЯ?..
Опачки! Поэзия! Вот, про поэзию я и вспомнил прямо сейчас, сию минуту, всвязи с одной моей одноклассницей из милого моего, все еще Днепропетровска, пока эти, клоуны под куполом, его не переименовали.
Наверное, все помнят так называемую «балду» - самопальные стихи, которые пишут, по строчке, по очереди, не видя предыдущего «творчества», сразу несколько «поэтов»? Мы, своей креативной троицей – я, Радя и Ян, а, также, периодически примыкающий к нам Момот, частенько грешили рифмованием всего, чего ни попадя. Напишешь строчку, и передаешь соседу. Он пишет продолжение, а мою – загибает, прячет и передает дальше, так, что каждый видит только последний шедевр. Иногда что-то получалось, чаще – нет. А нам то что? Время урока идет, свобода приближается, все при деле.
И один раз вышло так, что нашу поэтическую переписку перехватила, в шутку, Людочка наша, торопыжка. Ох, чтобы не забыть про Людочку, которая, ну, точь же в точь напоминает мне этого самого Торопыжку из Носовского Незнайки – сумасшедшие, на выкате глаза с неиссякаемым интересом, носик пуговкой, всколоченные волосики и, даже, такой же берет и шарф, и вечное, неизменное «тю!», которым она шпиговала, как щедрая хозяйка шпигует булку изюмом, свою торопливую, как и она сама, речь. Наша учительница по руслите, Эмма, как-то раз, даже обиделась и одёрнула эту говорильную тю-машину: Ты, мол, Людочка, думай, с кем ты говоришь! Хоть своей учительнице-то не «тюкай»! «Да разве ж я вам тюкаю! Тю-у-у!..» - отвествовала наша затюканная торопыжка, а Эмма только засмеялась и махнула рукой…
Так вот, перехватила, значит, эта самая Людочка наш поэтический шедевр и не отдаёт – дразнится, тюкальщица этакая. А рядом с ней, на парте, посиживала себе некая непростая девчонка, чем-то напоминающая, отдалённо, мою киевскую одноклассницу, Олечку Романенко, тоже, немножко хулиганистую, по характеру. Назову-ка я и этот интересный персонаж Ольгой Ромичевой, например. Ольга Ромичева… Ничего. Вроде, звучит.
И эта самая Ольга, несомненно, обладала какой-то харизмой, и некоторые наши девы даже склонялись в её банду, выскальзывая из-под несомненного лидерства двух признанных классных королев – Танечки Андреевой и Верочки Корчак. Ну, о них – немного позже, если что-то вспомню.
Итак, обладающая харизмой Ольга, к которой я потихоньку присматривался, причем исключительно в познавательных целях, так как предмет моего воздыхания уже всецело завладел моей душой и партой в крайнем, у окон ряду, эта самая Ольга жестко отобрала нашу «балду» у подруги, и передала её мне, из рук в руки, приговаривая, что нельзя отбирать у людей этого…Эту… «Ведь это же – стихи» - спокойно и без всякой издевки произнесла Ольга, и, открыто, глянула мне прямо в глаза. Ну, она всем смотрела прямо в глаза, такой уж был характер. И я, почему-то, вдруг поверил, что эта начинающая гопница и действительно относится к поэзии так, как она того заслуживает – с уважением, пусть даже перед ней не волшебство, перелитое в звучание, а обычная «балда».
Теперь я попытаюсь у вас разузнать, наблюдали ли вы, в свою бытность в школе, некий странный, необъяснимый феномен, когда совершенно обычная, вполне себе средняя по всем показателям девочка, вдруг, в один какой-то момент, буквально слетает с катушек? Начинает, например, грубить, по поводу и без оного, недоумевающим преподавательницам, которые не находят ничего лучшего, кроме как тоже грубить, возмущаться и негодовать в ответ.
А я пару раз замечал этот феномен, причем, исключительно с девочками. У парней срыв башни происходил, обычно, уже по окончании школы. Тогда, действительно, могли произойти такие удивительные метаморфозы, что только руками разведёшь, а, вот, в школе все ребята, как-то оставались, по поведению, в своем обычном амплуа. Возможно, я ошибаюсь, но мне совершенно ничего не припоминается, что могло бы идти в разрез с этим моим наблюдением.
Как бы то ни было, Ольга наша Ромичева с катушек слетела довольно резко и наглядно. Может, что-то произошло в её семье, что заполнило, вдруг, её девичью душу неким цинизмом и отчаянной дерзостью? Сразу же начались глупые её пикировки с нашими учительствующими дамами, которые, зачастую, на наших глазах, опускались до того же уровня, что и сбрендившая пацанка, и мне, например, видеть это было довольно-таки тягостно.
Затем у Ольги возник резкий конфликт с нашими королевами, чуть ли не до драки, с привлечением уже гопниц повзрослее, со стороны Ольги, разумеется, а не наших кисейных барышень, и оные барышни начали бунтовать класс против возмутительницы спокойствия и потрясательницы их тронов. Дело дошло даже до некой коллективной слёзницы, с требованием избавить и примерно казнить, которую подписал почти весь класс – окружение покинуло Ольгу, как только у неё начались нешуточные конфликты с преподами. Да, какое там «почти»! Весь класс и подписал. Кроме меня.
И, перепуганная наша Эмма, наша классная, в чей адрес, а не сразу в ЦК КПСС, коллектив отправил своё беспощадное требование, собрала общее собрание, чтобы как-то это всё погасить и, не дай Бог, не выпустить дальше. Кошмар! Коллективное письмо! Ужас! Бунт! Нет, чтобы порадоваться такому яркому всплеску коллективизма, которое нам всем прививали с младых ногтей…
И главным аргументом нашей Эммы, в споре с классом, была одна единственная зацепка, которую она повторяла и повторяла, как мантру: «Вот, ведь, Снакин же не подписал!». Значит, нет единогласия, значит, все еще можно исправить, загладить, замять, замести под ковёр… И всё как-то, постепенно, действительно замялось. По-моему, и Ольга, вскоре, внезапно, угомонилась. Наверное, собрание возымело на неё какое-то влияние, не знаю.
На вопрос же моих приятелей, почему я не подписался, вместе со всеми-то, я обычно, в шутку, отвечал фразой, почерпнутой из фильма про Ларимура: «Мне папа не разрешает ничего подписывать». Но сам-то я знал, что главной причиной была та памятная сцена, в которой черноволосая, самоуверенная, начинающая гопница передала смешному очкарику мятый листочек с «балдой» и, совершенно серьёзно сказала те слова, которые не сказал бы больше никто в нашем классе: «Ведь это же – стихи»…