Зигзаги времени

               
                Повесть 
               
Электронное уличное табло  сообщает, что до прихода моего следующего автобуса еще целых 23 минуты. Правильнее всего – не ждать и пойти пешком. А этого случайного, который пытается завязать со мной какой-то двусмысленный разговор, ошеломляю фразой, спонтанно возникшей  самой себе непонятно откуда. Вежливо, но сногсшибательно:
-   Вы не еврей. У  нас ничего не получится.
-   Я ни на что и не  рассчитываю, – мужчина искренне удивился. Он не собирался меня обидеть. Ошиблась. Но все равно, этот выпад на всякий случай  надо отбить:
- Если не рассчитываете, зачем бы Вам передо мной «растекаться по древу»?
Развел руками. Из - под снежно -  белых манжет, стянутых изящными запонками,  - тонкие запястья с  длинными чуткими  пальцами.   Побежденно улыбнулся:
-  Эту партию выиграли Вы. Молниеносно. Сразу шах и мат. «Детский мат».
 Тут же стер улыбку, собрал разлетевшиеся от внезапного порыва ветра длинные, прямые черные волосы. Закрепил их сзади:
- Присядьте, - попросил, - «Ничего не получится», потому что я – мусульманин?
Из раскосых вырезов глаз сверкнули два черных мягких огня.
- Неважно! - Теперь хочешь – не хочешь, надо гнуть эту линию до конца, - мусульманин, христианин, буддист. Не еврей – это важно.
- Раньше  Вы такой не были.
Он прав. Не была. Бабушка моя меня  просила: «Я тебе такого еврейского мальчика найду! Будешь всю жизнь счастлива с ним». Нет. Вышла замуж по великой любви, за русского. Промаялась с его алкоголизмом. Разошлись. Мало того, что все наперекосяк, так теперь – дети православные. А я во Христа перестала верить. Какой Сын? Какой Дух Святой? Какая Богородица? Один Он – Всевышний. Напридумывали целый Кнессет.
Кстати, мой ход:
- Откуда Вам знать,  какая я была раньше?
- Я много о Вас знаю. Почти все.
Усмешка чуть тронула его губы. Обычно говорят о чувственном взгляде, о глазах – зеркале души. Нет. Самое выразительное и беззащитно выдающее      человеческую натуру – это губы. Глаза научились лгать, а на губы никто особенно не обращает внимания. Вот они-то и  есть – зеркало. Все расскажут. Только приглядись. Размягченно – беспомощные, полуоткрытые, чуть припухшие от скрытого волнения и от сомнения.
Пригляделась. И внезапно почувствовала, предательское томление, расплывшееся по телу. Этого только не хватало!  Дожилась! Совершенно незнакомый мужчина! С ума сойти! Ну, совершенно не мусульманские губы! Не твердо сжатые, не коварно напряженные, не тонкие.               
И главное – не лгут:
         -    Законом равновесия Вселенной
Земля утверждена для бытия.
Устойчивости этой неизменной
последовать - приговорю себя:
хранить любой ценой благословенный
Свет жизненного ровного огня,
не увеличить резким взмахом бренность
и хрупкость мне подаренного дня…
Эту «партию» проиграла я. Причем, совершенно безвинно. Четверостишия - мои. Позже у них будет заголовок: «Равновесие». Он прочитал их так по своему, что я едва их узнала. Но даже не это главное. Удивительно, что стихи эти родились несколько дней назад. И не только еще не опубликованы, а даже никому не читаны. Все мое томление моментом улетучилось.
- Ладно, - соглашаюсь, – Ваша «взяла» на сей раз. Но тут что-то «не чисто».
- Очень может быть. Правильнее сказать: не традиционно.
- Не реально.
-  Согласен. Бывает…Семя еще в земле, а цветок уже распустился. Зигзаг времени.
Я услышала не совсем скрытую иронию. Сейчас лучше всего сделать вид, что меня это не  удивляет, даже и  не интересно. Заговорю о чем-нибудь другом, не о стихах:
-  Что Вам  еще удалось  откопать?
Он уверенно кивнул:
 - Скажу. Но согласитесь, здесь на скамейке не совсем подходящее место для откровенной беседы, мельтешат прохожие и шумят машины.  Сядем вон в том кафе, закажем что-нибудь и серьезно поговорим?
Соглашаюсь и, пока идем к ближайшему кафе, пытаюсь понять, чем он берет.
Я не ханжа, но и не настолько общительная, чтобы запросто разговориться с незнакомцем, подошедшим к автобусной остановке и после нескольких реплик пойти с ним в кафе (не без  удовольствия, от себя это глупо скрывать)
- Эта бабушка, которая предлагала Вам еврейского мальчика, она не Ваша родная. Это пятая жена Вашего любвеобильного прадеда по матери.               
А Вы, между тем, даже не такая уж и  еврейка, - предупредительно отодвинул стул у столика, усадил меня, сел напротив. Говорит гадости и смягчает их внимательной галантностью.
- Не поняла! - притворяюсь, чтобы нащупать источник его осведомленности, - «такая уж, не такая уж»! Это что-то  вроде «труп скорее мертв, чем жив».               
- Что тут не понять? Папа еврей, а мама, что главное, – русская. Или украинка.  Это, если судить по документам. Но одного взгляда на вас достаточно, чтобы не поверить бумажкам и печатям. Вас внешность выдает. Пышный волос. Иудейские глаза. И еще что-то такое, что и не назовешь, только увидишь.               
 Бесполезно гадать, где он откопал эти подробности о нееврейской маме. Достаточно порыться в незасекреченных копиях  моего «теудат зеута»*   у какой-нибудь знакомой  «пкиды»** в социальном учреждении, в  медицинской страховке или даже в банке. Но зачем ему это? Странно, что я еще не послала его куда подальше:
- Вы не из Моссада?*** – даже хорошо, что не скрыла злой иронии. Но одновременно, вроде бы, и похвалила.
- А в Моссад берут мусульман?
- Вам виднее.- Я приказала себе немедленно накрепко закрыть рот. И помолчать, пока во мне уляжется внезапное  чувство  справедливости и моей правоты. Не хватает еще начать рассказывать незнакомому мужчине о том, как моей еврейской бабушке посчастливилось в суровое советское время поменять  некомфортную запись в пятой графе, получая  новый паспорт взамен сгоревшего,  и тем самым обречь на недоказуемую двусмысленность еврейского существования  все последующие за ней поколения детей  и внуков. И вообще, пора опомниться:
- Свалился ниоткуда, устроил тут шахматный турнир. Что Вам, собственно,    нужно? Вам– то что, еврейка я или не еврейка?
- Заметьте, это с Вашей подачи: «Ты не еврей. У  нас ничего не получится…»
- А что должно получиться?
- Мне нужна Ваша помощь.
-  Говорите.
-   Расскажите о  встрече в Каршинском аэропорту. Вы знаете, о какой.
-   Это, которая произошла 46 лет назад? Вы мне льстите!  Я так хорошо сохранилась?
                ***
 За всю историю школы такого выпускного класса, как 10  «Б», никогда не было. В этом были уверены без исключения все: и учителя, и Родительский комитет, и даже ученики школы. Классное руководство  в 10 «Б» после   учительницы, ушедшей на пенсию, согласилась принять на себя математик Нина Федоровна Сенькова. Она решилась на это непростительно быстро, не разобравшись. Сенькова  приехала в  Карши с мужем, которого перевели сюда по службе, как раз к началу учебного года. Нина Федоровна понадеялась на свой  богатый педагогический опыт, на хорошее знание  школьной  математической программы и не стала особенно –т о разбираться, что за класс ей предложили. Ученики    приняли смену классного руководителя  спокойно, без всяких  ученических каверзных проверок. Но вскоре Нина Федоровна с удивлением убедилась, что все ее классное руководство  в 10 «Б» помимо ее желания совершенно как-то вроде и не  касается класса. Все, что происходит,  течет совершено без её участия, не по ее планам, утвержденным учебной частью и начальством. Коллективные походы в кино, за город, в горы, на реку. Школьные вечера с капустниками, шуточки которые потом долго кочуют по
городу в семьях, а иногда даже доходят до Гороно. Выпуски стенгазеты,  большой, на два ватманских листа, с карикатурами, шаржами и эпиграммами на преподавателей и на себя же самих, со статьями, написанными ярко, грамотно, но совершенно без тормозов и соблюдения субординации. Весть о том, что вывешен свежий номер, моментально разлетается по школе, и тогда на переменах и после урока, пока дежурные убирают класс, у газеты – толпа, хохот, споры и одобрительные возгласы. Особенно беспокоили классного руководителя  комсомольские собрания, о которых ее никто не ставил в известность и с повестками, с которыми ее никто не знакомил. Нина Федоровна знала, что молчать об этом нельзя. Такая неуправляемость классом может привести к непредвиденным пагубным последствиям. И тогда, прежде всего спрос – с нее. На правах недавно приступившей к работе, она забила тревогу:
- Это единый неделимый твердокаменный сплав индивидуумов, настолько
совершенно разных, что диву даешься, как им удается сохранить такое неразрывное сплочение, - докладывала Сенькова на педсовете,- у них нет одного или, на худой конец, нескольких лидеров. Если возникает проблема, они одноразово прислушиваются к тому, кто в данной ситуации наиболее информирован, и чаще всего следуют его советам до тех пор, пока проблема не разрешается. В следующий раз таким «советчиком», таким временным «вожаком», становится совершенно другой. Есть, правда, у них несколько, как бы постоянных «профессионалов», но они лишь номинально признаются авторитетами в своем деле и совершенно не влияют на решение проблем, выходящих за пределы их умения.
 - Это слишком теоретически. Можно привести  примеры? Конкретно?- просили коллеги.   
- Ну…, - задумчиво  подбирала математик типичное разъяснение - у них есть так называемая «Мама», спокойная и рассудительная девушка. Она умеет разрешить мелкий спор, примирить обиженных и рассорившихся, помочь исправить двойку, особенно по математике, у нее несомненные способности.  А по литературе или языку  - «Поэт». Есть «Артист». Я уже не говорю о компетентных влюбленных парах, которые не плохо осведомлены в своем роде и всегда готовы дать совет желающим...
- Это уже слишком, уважаемая, - возмущение, конечно, справедливое….
- Да, я согласна с вами совершенно, - спокойно укрощала раздраженных опытная педагог,- но поскольку факт наличествует, я не вправе скрывать это от вас, коллеги.
   - А  школу радиофицировали  ваши ученики тоже по секрету  от Вас? Как зовут этого «гения – одиночку»? «Радист»?
Вопрос задал директор школы.  Нина Федоровна Сеньковой почувствовала   не очень скрываемую недоброжелательность и недоверие.               
- Вы напрасно иронизируете. Это не  назовешь секретом. Это скорее – сюрприз.  Почему «одиночка»? Чугошкину  помогали, один бы он не справился.  Но он очень талантливый парень, воспитанный, из приличной семьи.
 - Вот с него бы и начали,- осторожно посоветовал Амир Исмагулович, директор школы,- поговорили бы с ним. Кто помогал? Кто придумал? Это недопустимо, - чтобы классный руководитель не только не руководил детьми, но даже просто оставался в неведении о том, что происходит во вверенном ей классе.
 Однажды пригласил Нину Федоровну Сенькову в свой скромный кабинет. Несмотря на жаркий осенний день, застегнул пиджак и поправил повыше галстук, сам налил до половины в маленькую пиалу зеленого чая, подал с уважением, придвинув поближе вазочку с конфетами. Вежливо расспрашивал, долго  и внимательно слушал  и, наконец, согласился, что дело требует немедленных кардинальных  действий:
- Так почему же  Вы не воспользовались моим советом, начать с этого Вашего  «Радиста»? 
-  Амир Исмагулович, Чугошкин  умный мальчик, мягкий и интеллигентный в общении, но он не сделает ни одного движения против  общего течения в классе,- уверила директора Нина Федоровна.
 Исмагулов покинул свое кресло, пересел на стул поближе и тихо, очень доверительно поведал причину своего беспокойства:
- Мы с Вами – одного поколения. И хорошо понимаем: в наше время о такой ситуации не могло быть и речи. В страшном сне не снилось. Была дисциплина, сдерживающий фактор, все под контролем. Никто не высовывался,  а если кто выпячивался, сразу заметно, видно. И применялась меры, так сказать, профилактика. Сейчас кичатся: «Оттепель, свобода. Индивидуальность» А до чего это доводит?! В пятой школе два суицида, в седьмой семиклассница родила, а в интернате вообще – секретная подпольная организация  старшеклассников. Директора посадили, половину учителей дисквалифицировали.
Амир Исмагулович замолчал, вернулся на свое место, тяжело сел в кресло и осторожно  осведомился:
- Быть может, Вам известно тогда, с кем из учителей наблюдаются у класса наиболее  доверительные отношения?
Она, разумеется, знала. Однако многолетний опыт работы в школах научил Нину Федоровну тщательно обходить острые углы в общении с педагогическим коллективом, и тем паче  перед начальством предусмотрительно не торопиться с откровениями такого рода. Кроме того, именно его предупредительность,              вкрадчиво вежливый тон и чисто азиатская манера ловко  вползать в душу собеседника позволили ей незамедлительно понять опасную сущность этого   человека.  Поэтому, ссылаясь на недолгий срок работы в этой школе, она увернулась от капкана, расставленного директором. Он, наконец, понял, что первый, не очень конкретный разговор пора пока закончить. И они вежливо попрощались.
Рациональное зерно, заключенное в его вопросе, дало своеобразный росток. Сенькова умела наблюдать, анализировать и искать  наиболее правильный путь к решению. Профессия научила и обязывала.
Глубоким вздохом и таким же энергичным выдохом она решительно     заставила себя освободиться от неприятно давящего  чувства неизвестной опасности, поспешила выйти со школьного двора и сразу же села на скамью в тени под старой развесистой акацией.
«Если хочешь быть здоровой и прожить долго, - вспомнила она наставления своей мудрой мамы - научись, выходя с работы, все оставлять там. Сразу  же. Как только сделала шаг домой. Все забудь и живи только домом, семьей».
« Нет,- тихонько вслух возразила  Нина маме, уже почившей в глубокой старости, -  невозможно учителю так. Я уношу домой всех своих учеников. Они сидят в моей сумке в пачках тетрадей, которые я  проверяю по ночам, в конспектах моих предстоящих уроков, в нескончаемых думах о том, как предугадать и предупредить неминуемые просчеты в деле воспитания и обучения»               
Она еще раз глубоко вздохнула и решительно вернулась к мысли о  том, кого по ее мнению, наиболее близко допустила к себе эта неуловимая,  дикая душа ее десятого «Б». «Прежде всего, несомненно, - подумала Нина Фёдоровна, -   это Рафаэль Ахаевич» 
                ***
В прошлом году нынешний десятый «Б» был на хлопке дольше всех классов. Резон тут прост: класс в смысле успеваемости – сильный, месяц другой, пропущенный  в учебной программе, нагонит, тем более, если эту программу чуть -  чуть ужать с помощью учителей. В крайнем случае, можно немного, так сказать, факультативно продлить весной  учебный год. Или сократить зимние каникулы. А самое главное – у девятиклассников впереди еще год. Восполнят. Классная руководитель их как раз собиралась на пенсию, а новая еще только оформлялась. С классом  на хлопок послали учителя физкультуры. Мужчина не обременен семьей, здоровый, легкий на подъем, с уживчивым характером. Сказано: «Поедешь» - поехал. Не впервой ему.
 Второго сентября в раздолбанном старом автобусе с большим напрягом разместились сорок учеников со своими свернутыми матрасами  и подушками, с сумками,  которые сердобольные родители, не впервые провожающие детей на  хлопок, наполнили всякой снедью. Ехали долго: сначала по шоссейной междугородней, потом по разбитой районной дороге, наконец, по  колхозной пыльной  колее, как по волнам бурной горной реки. К полудню выгрузились возле хирмана.*
*Хирман - (узб)  - пункт сдачи собранного хлопка. Огромная куча хлопка в форме усеченного конуса, которая находится в углу хлопкового поля, а создается она путем утаптывания всего собранного хлопка .
Их разместили в саманное строении  под общей плоской крышей.  По бокам - две «коробки»  без окон, но с дверьми, в середине - столб от потолка до земляного пола.  Эти два подобия комнат под общей крышей соединяла посредине площадка,   огороженная стеной  с одной стороны. В левой «коробке» разместились мальчики, в правой – девочки.  За сплошной стеной – спуск по утоптанной, узкой – только арба и проедет -  кишлачной дорожке, по бокам которой два широких, крутых,  глубоких арыка,
обсаженных обрубленными  до «культей» тутовниками и высокими серебристыми тополями. Вода в арыках холодная, горная – и пить, и мыться, и стирать. По обе стороны за арыками – две горки.
- Левая подгорка –  мужская, правая – женская,  - постановил Рафаэль Ахаевич. Не путать! Сегодня обустраиваемся, отдыхаем. Завтра подъем в 5.30, общая зарядка, водные процедуры – и в поле. Завтрак через полтора часа от начала работы, обед тоже на поле. Конец работы в 18 вечера. Норма – 60 кг  хлопка в день. Ужин, горячий, уже «дома». Отбой  не позже 10 вечера.
Первые 4 дня собирали хлопок на элитных полях. Кусты усеяны пышными, только что раскрывшимися коробочками. Тяжко, спина устает, фартуки тянут вниз, но хоть хлопок есть. Кусты высокие, листья мягкие, шелковые. Норму собрать – только не ленись - не проблема. Дальше – хуже. Перевели на поля, где после хлопкоуборочных комбайнов в сухих коробочках остались только «ошметки» ваты. Пройдешь с тяжелым фартуком борозду чуть ли не в километр, устанешь, а хлопка почти не наберешь. Руки, поцарапанные острыми коробочками, обработанными с воздуха  химикатами, саднят, кровоточат, и подозрительно опухают пальцы.
- Знаю, ребята, вы не первый год на хлопке, вам это все не в новинку. Потерпите. Я поговорю с бригадиром, – Рафаэль не заискивал, не строил жалостливых гримас. После ужина, приготовленного стариком-узбеком  (горячий суп, картофельный с горохом, сдобренный  поджаренными помидорами и луком), умытые мальчишки и девочки, причесанные, переодетые в чистое, укладывались на сухую траву возле хирмана. Они лакомились еще не совсем съеденными домашними припасами, отдыхали, глядя на небо, не замутненное фонарями, на непривычно крупные завораживающе яркие звезды. Рафаэль, поправив двумя   ладонями свой вьющийся мальчишеский чуб, потягивался молодым крепким телом, играя мускулами загорелых рук, доставал  старенькую гитару: 
  -  «Черная стрелка
     Обходит циферблат,
     ржавые колесики               
    скрипят, скрипят, стучат  -  голос не сильный, чуть даже хрипловатый, с ленцой, и нарочито отстает от ритма аккордов. Песенка, вроде, знакомая. Дунаевский из кинофильма «Веселые ребята». Только слова-то за «колесиками» идут совсем другие:
- «Дедушка – летчик»
    Все зовут меня…»
 А дальше, также бесстрастно, без нажимов и намеков, не заботясь, поймут – не поймут:
- «На голубых погонах
  нету ни шиша».
  Молча слушают. А где еще можно услыхать такое! Не по радио же! Иди знай, о ком  и о чем! А и не это важно! Незнакомой загадочной жизнью  веет от таких    напевов, «невольничьей романтикой», превращенной юношескими  фантазиями в необузданную вольницу духа. Поет человек спокойно  и  словно в шутку.
- Ладно, чего такие серьезные? Про ссору хотите? Произошел разрыв  между людьми. Бывает!
Улыбнулся. Так, с улыбкой, всю песню и спел:
-Ты в тот вечер стояла молчаливая,
 Мои как будто бы не  слышала слова,
 Потом со мною горделиво ты простилася
 И мне кивнула не бережно, едва.

Ах, милая!
Ты ж у меня красивая, 
Любимая! Любовь неповторимая!               
Ну что ты смотришь, руки не подаешь?
Клянусь, ты друга лучше не найдешь,  Да, не найдешь!
 Я знаю, ты скажешь «Ну что ж» НО сердце ты свое не проведешь,   
«Дай руку, милая, вернется счастье вновь.
 Пусть будет дружба и прежняя любовь.
Никто из учителей не говорил с ними так прямо и красиво о любви. От таких песен замирало сердце:
А вчера  ты прислала мне по почте               
Свой портрет в конверте  голубом               
А на портрете ты  красиво нарисована:
Все тот же взгляд - И локоны кольцом
Ах, Милая!
Ты ж у меня красивая!               
Это: «ах, милая, ты ж у меня красивая» - он произносил, словно обращался к маленькой нашалившей  девочке. И  в первый раз, и потом, когда песню эту все знали уже наизусть и тихонько подпевали, Рафаэль поворачивал голову вправо, где сидели девчонки. И так покачивал головой, что каждой казалось, будто это именно ее он уверяет, что она – красивая.  И тогда уже громко, речитативом,  все дружно убеждали строптивицу: 
Ну что ты смотришь, руки не подаешь?
Клянусь, ты друга лучше не найдешь.  Да, не найдешь.
 Последний куплет все слушали, замерев. И даже уже хорошо зная, чем все кончится, не мешали разворачиваться событию. Рафаэль пел его  один, а все остальные ждали, когда опять все докатится до «Ах, милая», чтобы уже подхватить и спеть все до конца с восторгом.
А внизу ты там записку поместила:
«Я все простила, простила я тебя».
И вот сегодня в парке молчаливом
Встретимся, любимая моя,
Ах, милая….
 С пятого года обучения до самого выпуска из школы  литературу в этом классе вела тихая, малозаметная молодая женщина, круглолицая, с глубоко посаженными глазами, с гладко зачесанным волосом, собранным на затылке в круглый заплетенный в косу калач.  Ни разу не повысившая на уроке голоса, без особых эмоций, сосредоточено настороженная, она не пользовалась любовью своих учеников. Но  глубокие знания и почтение к  литературе не позволяли Наталье Петровне пользоваться только материалом  школьного учебника. Статьи из него она просто задавала детям на дом. Сама же всегда чуть монотонным голосом,  медленно и доходчиво рассказывала на уроках то, чего никто нигде не смог бы прочитать, даже если б задался целью углубить свои знания из других источников. Наталья Петровна и не требовала ни от кого больше того, что можно почерпнуть в учебнике  и следует знать по программе. И можно только диву даваться, как удалось ей, несмотря ни на что, поставить каждому своему ученику и всему классу  в целом так называемый «литературный   слух». Так что, слушая песни Рафаэля Ахаевича, никто не сомневался в нелитературности текстов.  Даже самые нерадивые «троечники» чувствовали несовершенность рифм, ритма, нестрогость построения фраз и мелодраматическую  слабость  сюжета.  Но,  обкормленные «пшеничными пышками» классической литературы, хранимые опекой родителей,  теперь они,  вырванные из привычного, более или менее добротного быта, не высыпаясь, недоедая, одичавшие от бесконечных забот о норме, уставшие от зуда и нарывов на руках, от грязи, от дневной жары на длинных хлопковых грядах,-  праздновали «праздник непослушания».  Отъедались « черным хлебом» наивного несовершенства безымянного творчества. Тем более, что подавалось оно ненавязчиво, под настроение, с юмором,  человеком, наделенным душевной легкостью, неотразимой  симпатией и врожденным артистизмом.
В конце декабря их вернули домой, грязных, простуженных, обросших, повзрослевших. Каждый, может, и не осознанно, скорее подсознанием  или присущей их возрасту интуицией, отзывчивой,  но потаенной, каждый чувствовал:  установилась общность, родственная связь. О ней не говорили. Но она уже так соединила их, словно стала одной душой  на всех. И Рафаэль врос в эту твердую связку.
Нина Федоровна не знала ее истоков, но ревнивый опыт подсказал ей, что она существует. Догадка оформилась в неоспоримую уверенность намного позже, когда она узнала о том, чем закончились неоднократные  тайные собрания ее 10-го «Б».

                ***

Официант подошел к нашему столику, щелкнул чем-то на стеклянной стене, легко раздвинул две ее половины вправо и влево. И мы оказались на берегу, совсем близко от пенного прибоя, от солоновато - прохладного запаха моря, прилетающего к нам с нежными порывами ветра. Солнце уже потеряло беспощадную жаркую ярость. Ярко малиновое,  оно низко повисло над  неоглядным  зеленым множеством живой подвижной  массы воды.
 -Сколько воды!- словно услыхал, озвучил мою мысль.
- А солнце, как сладкий леденец, на палочку и  - в рот!               
Его губы тут же молча  отозвались: верхняя чуть приподнялась и стала по- детски наивной, нижняя приоткрыла веселый блеск безукоризненно белых зубов. Улыбка смягчила две резкие складки на переносице.
- Сейчас оно утонет в море, а утром воскреснет на другом конце света.
- Поэтично, но печально.
-  Зато  оптимистично.   
       Мы молча смотрели, как холодный огненный шар погрузился в воду сначала только     нижним краем, потом все быстрее, наполовину, и, наконец,   исчез в далекой волне на горизонте. Темно не стало, но все изменилось, волшебство закончилось.
- Маша,  Вас ведь так зовут, верно? Вы даже и обидеться не имеете права. Смешно предполагать, что я счел Вас участницей этой встречи в аэропорту. Но Вы знаете о ней! Вы расскажете мне о случае в Каршинском аэропорту?
- А Вас зовут…
- Марк…
 « Да,- усмехнулась я мысленно,- чрезвычайно мусульманское имя»
- …Или Марат. Как Вам удобнее. Вы правы, я должен был давно представиться. Но, согласитесь, Вы так воинственно….- Он снова мягко улыбнулся,- Да ладно! А, давайте познакомимся  красиво. Здесь так романтично, мирно и уютно. В конце концов, ни Вас, ни меня наше знакомство ни к чему не обязывает. Красное или белое вино? Может, что-то крепче?
- Красное,- я с удивлением услыхала свой спокойный ответ.
Официант зажег на нашем столике свечи, Наполнил бокалы и переложил с блюда в наши тарелки несколько соблазнительно поджаренных на огне, истекающих соком колбасок. Оказалось, я зверски голодна. Но сначала, наверное, надо все-таки ответить на вопрос. Каршинский  аэропорт? Странно выворачивается время. Третье тысячелетие. Средиземное море. Прибрежное кафе израильского городка Бат-Ям. И Конец 60-тидесятых годов прошлого века. Страна Советов. Узбекистан. Глубинка. Кашкадарьинская область.
- Десятиклассники провожают свою учительницу Валентину Марковну на самолет. Она летит в Самарканд на  похороны мужа, скончавшегося в самаркандской больнице  после операции на сердце. Рейс отменяют. Причина государственной важности: из Карши должен срочно вылететь хозяин республики Шараф Рашидов. Аэропорт закрыт. Когда возобновятся рейсы неизвестно. Жара. Похороны откладывать нельзя. Вдова в трансе. Если она сегодня не вылетит, кто похоронит мужа?               
Я замолчала. Какой смысл продолжать дальше? И только спросила:               
- Зачем Вам этот, этот Плюсквамперфект?*               
- Отвечу вопросом на вопрос, - Марат медленно долил до середины мой пригубленный бокал, - если бы сейчас у Вас появился свидетель, способный подтвердить еврейство Вашей бабушки, попытались бы развязать запутанный узел времени?
- Значит, дело в восстановлении еврейства?
- Я только сравниваю степени важности. Ведь Вам это очень важно?
- Пожалуй…
-  В такой же степени события полувековой давности важны сегодня для меня.               
Марат приподнял свой бокал, вопросительным взглядом пригласил меня сделать то же.
Он хотел улыбнуться, но в этот раз губы его дрогнули совсем не весело, и он
*Плюсквамперфект - В немецкой грамматике Давнопрошедшее время.
попытался это утопить в нескольких глубоких глотках вина. Я отругала себя
за чванство и черствость. Однако это не помешало мне с удовольствием врезаться зубами в аппетитную колбаску.
Видимо, такой способ поглощать колбаски позабавил его:
-  Люблю, когда женщина ест без церемоний и жеманства, - однако сам принялся есть, не спеша отрезая от колбаски небольшие аккуратные кусочки. Я с подозрением глянула на его невозмутимую неторопливость и заподозрила в его якобы восхищении скрытую насмешку.
Тут же внезапно меня опалило горячей волной смущения. Скорее с раздражением, чем с удивлением, я отметила, какие амплитуды колебания выписывает линия моего отношения к этому человеку. За короткое время общения с  ним я прошла стадии совершенного неприятия и восхищения,  жалости, и раздражения, и даже, кажется, непродолжительного, но впечатляющего влечения. Не было только равнодушия. Это меня порядком озадачило и, как следствие, вызвало желание все это урезонить.
      -Надеюсь, Вы понимаете, что при элементарном подсчете совершенно ясно,- мне понравилось, что голос звучал достаточно холодно, но сохраняя видимость отстраненной вежливости, - во время интересующего Вас события меня еще не    было на свете…               
- Как, впрочем, и меня…
 -  …И свидетельствовать о нем может  только моя мама,- не  остановившись на его реплике,  продолжила я,- ученица того 10-го «Б», который в полном составе сбежал с уроков, чтобы проводить Валентину Марковну на похороны ее обожаемого мужа.  Поэтому никаких подробностей я не знаю, и зря Вы надеетесь, что…               
- Если бы Вы знали, как Вы ошибаетесь! – Марат привстал со своего стула, чтобы убедить меня,- даже этот  Ваш  короткий пересказ того события подарил мне целых два драгоценных открытия.               
Пока до меня еще не дошел смысл его возгласа, я, все еще «заведенная» своей же предвзятостью,  оборвала его радостное «Эврика»:               
- …И хотя мало вероятно, что мама помнит нужные Вам подробности,  настоятельно рекомендую Вам обратиться к ней, а не блистать тут передо мной вашим аристократизмом, потому что…
 Внезапно его слова обрели в моем сознании смысл, мне стало интересно, какие это перлы открытия он выудил для себя в моей злонамеренно сухой фразе. Я резко осеклась и тоже привстала:
-  Да? И что же такого необыкновенного я сообщила?
                ***
Уже третий день в10 «Б» происходят какие-то странные события. После уроков никто не уходит домой. Дверь в класс подпирается изнутри шваброй. Никому не известно, что там происходит, хотя на двери со стороны коридора прикрепляется листок бумаги, на нем четко, кратко: «Комсомольское собрание»
- Какие проблемы могут так долго  решаться на этих тайных собраниях?- пыталась выяснить встревоженная Нина Федоровна. На этот прямой вопрос ей ответила достаточно вежливо и резонно, невинно порхая длинными ресницами, Гала Зайцева:
- Это не классное собрание…
- … на котором обязательно присутствие  классного руководителя,  - добавил, как бы между прочим, крепыш Шура Ракитин.
-  … а комсомольские орг. вопросы, -  завершила фразу Клочкова Люда, белобровая блондинка с прозрачно - водяными глазами, -  первичная ячейка в состоянии решить сама.
 - Но что за тайные повестки на ваших собраниях? Я могу узнать?
- А никаких тайн, - шустро заявил Гена Цуркан, подвижный, черноволосый, всегда веселый парень, которого еще в прошлогоднюю хлопковую компанию местные узбеки, а за ними и все в классе называли «Артист-бола»*,- никакой тайны, на повестке три вопроса: «Отчет за прошедший период». «План на следующую четверть» и третий – «Разное».
 «Артист – бола» не лгал. Он только не уточнил, что именно это «Разное» и стало  тайной причиной столь затянувшихся заседаний. Дело, действительно, было чрезвычайное и серьезное. В классе появился вор. Мелкие пропажи денег, которые  выдавались родителями то на покупку булочки и компота в школьном буфете, то на походы в кино или на коллективный подарок кому-то в  день рождения, настораживали. Но до поры, до времени никто особенно не заморачивался: случайность, потерялся рублик, положила, забыла куда, найдется. Не разевай рот, в автобусе, может, вытащили. Или сам обронил.
               И вдруг в конце тренировки по баскетболу в раздевалке обнаружилось  пропажа денег, собранных на приобретение единой формы. Рафаэль Ахаевич сразу же после возвращения с хлопка предложил Десятому «Б» создать две классные баскетбольные команды: женскую и мужскую.
- Устроим сначала свои соревнования между классами, победившие команды посоревнуется с другими школами, а там, если все пойдет красиво, выйдем  на районные. И будем добиваться участия в республиканских соревнованиях.
 Рафаэль умеет зажечь. Он по -  мальчишески искренне верит мечтам, и в то же время ему достало опыта, деловитости и безоглядной предприимчивости, чтобы претворять их в жизнь. Пропажа обескуражила его, как неожиданный удар в спину. Рафаэль недоуменно, уже в который раз покрутил в руках пустой бумажник, наконец, сел на низкую длинную скамью, обхватил сильными мускулистыми руками голову, примяв свой знаменитый кудрявый чуб. Глухо сказал, как отрезал:

*«Артист-бола» - (узб) – мальчик - артист               
- Тренировка закончена. Свободны.
Все понимали, что дело не только в деньгах. Даже совсем не в них. Деньги можно восстановить, собрать еще раз, заработать где- нибудь на стройке,  на железной дороге. Непросто, но добыть деньги можно. Дело – в предательстве. Рафаэль верил им, их дружба родилась и окрепла не на пустом месте. Это он научил их ценить дружбу превыше всего. Она стала для них неприкасаемо святой, высокой идеей, цементирующим средством, которое сплотило класс до того самого состояния, которое Нина Федоровна назвала «твердокаменным сплавом индивидуумов». Не раз ребята убеждались в искренности старшего друга. И в  верности этой идее. А теперь – Рафаэль  предан. Подло, по – воровски. Он не станет разбираться, искать пропажу и виновных. Он гордый. Они должны сделать это сами.               
Сначала все зашли в класс и каждый выложил на свою парту все содержимое
портфеля. Это не дало результата, как и честно вывернутые друг перед  другом карманы. Стало ясно, что деньги уже перепрятаны вне класса. И теперь все зависит не от элементарных обысков, а от методичных разборок и  тщательного анализа всех предыдущих пропаж и обстоятельств. Прежде всего, они договорились, что никто не посмеет обижаться, если его будут расспрашивать с пристрастием при малейшем возникшем подозрении или предположении, даже в том случае, если они ошибочны.
- Нужно выбрать несколько человек, чтобы они записывали все вопросы и ответы,- это предложение  внесла Тамара Шевелева. Его встретили одобрительно.
- Не зря ты - дочь своего отца,-   ревниво похвалила Женя  Рузнецова. Это был прямой намек на то, что Тамарин отец – работник следственных органов. И осталось неясным, такая уж это похвала или тонкий укол. Между этими двумя «заклятыми подружками» еще с прошлого года  встала обоюдно непоколебимая любовь к Вите Ермоленко, симпатичному, смешливому однокласснику. За его смуглость и кудрявую шевелюру, которую он просто не успевал состригать, так быстро она отрастала, Витю прозвали «Индус». Он знал о соперничестве Тамары и Жени, искусно играл их чувствами, отдавая знаки внимания, ничем не обязывающие его, то одной, то другой. Тамара Шевелева вела дневник. Однажды на хлопке соперница умудрилась завладеть им и решила прочитать все Тамарины тайны вслух при всех. Однако ничего про «Индуса» и про саму Тамару  там не нашла. Зато про себя узнала из дневника много такого, чего совсем не хотелось открывать никому.
- Читай, читай громче, чтобы всем было слышно, - подбодрила «Дочь своего отца». Она терпеливо выждала, когда подруга проглотит все гадости, написанные о  Жене в дневнике, а затем, не торопясь, забрала свою тетрадь, села на нее и произнесла фразу, которая тут же стала афоризмом:
-  Все важное у меня в голове, а здесь,- она  похлопала себя по заднице, которой прикрыла Дневник,  - тут у меня только намеки! За эту милую шутку она целых три дня пользовалась неприкрытым вниманием «Индуса», но на четвертый он коварно перенес свое внимание на совсем погрустневшую, побледневшую и от этого явно похорошевшую личиком Женечку.
Видимо, Сашка Макаров  вовремя вспомнил этот анекдотичный хлопковый эпизод, и решил немного разрядить накалившуюся обстановку:
-  Тамар, вот тебе бы и писать, у тебя почерк, как у чертежницы. Но тебе нельзя доверить,…как это называется, когда всё  записывают?..
- Конспектировать?- подсказал кто-то.               
- Да нет, другое слово!               
- Протоколировать? Стенографировать? - Тихо подсказала Тамара.
- Да- да! Вот! Точно, «Дочь своего отца»! – Сашка произнес это с одобрением, без всякого сомнения, - так вот тебе нельзя это поручать, потому что ты все    
 важное оставишь в голове, а здесь,  - он повторил Тамарин «исторический» жест, - оставишь…, – хор голосов дружно поддержал Макарова:
 - …только намеки!
Когда смех утих, поступило еще два предложения.
- Будем собираться после уроков каждый день до тех пор, пока не найдем вора.
- И никаких заболевших! Приходить всем. От уроков можно освободиться справкой. От собраний – ничем. Температура, не температура – хоть ползком - явиться.
Затем они начали вспоминать с самого начала все прошлые пропажи, даже самые незначительные. Постепенно выяснилось, что почти все кражи выпадали на время уроков физкультуры, когда портфели оставались в классе, а ученики  занимались в спортивном зале. Класс не запирался, и никаких дежурных не назначалось. Чаще всего в классе оставались временно освобожденные от физкультуры: по запискам от школьной медсестры – девушки, а парни - по справкам от врача после болезни.
На третьем собрании прошли к выводу, что, сопоставив дату очередного воровства с датой записки или справки об освобождении, можно выяснить, кто в этот день оставался в классе.
- Но как раздобыть эти записки и справки?
 - Думаем!- Постановили. И разошлись.
                ***
- Какие два открытия дал Вам мой краткий пересказ??- как я ни старалась, жесть и холод в моем голосе бесследно исчезли. Мне передалось его волнение. Но одновременно мы оба сели, опомнившись и сообразив, что рядом - посетители, хотя и привыкшие к эмоциональному общению, присущему израильским характерам, но не в наших намерениях было открывать перед кем-то нюансы нашей неровной беседы.
- Вам очень важно знать, какие?
- Да, - не захотела я лгать,- мне чрезвычайно любопытно.
Марк медленнее, чем это делают обычно, аккуратно положил справа свой нож, слева вилку, вытер салфеткой губы:
- Хорошо. Я отвечу,- встал, протянул ко мне руку  ладонью вверх, чуть наклонил голову, - теплая музыка. Разрешите пригласить Вас?
Мне захотелось дотронуться до его протянутой руки. Узкая ладонь оказалась одновременно и податливо уютной, и довольно устойчиво твердой, ведущей. На такую можно спокойно опереться.
- Я узнал, что отца  интересующей меня женщины звали Марк. И еще: Эта      
женщина, как Вы сказали, «обожала» своего мужа. Если бы Вы сказали: «любила», я, может быть, не очень обратил внимание. Хорошие жены обычно – любят, просто любят. «Обожала»- это впечатляет.
Он  замолчал и, казалось, полностью отдался ритму музыки. В его движениях была ненарочитая грация, чуть имитирующая расслабленность. Но мне нравилось, что он не скрывает удовольствия от музыки, от движения и, хочется верить, от партнерши. Поэтому я не стала возражать.   И только для очистки совести, чтобы не дать себе окончательно попасть под его обволакивающее обаяние, попробовала вернуть его в реальность настоящего:
- И все-таки мне не совсем ясно, откуда Вам известно, что моя мама и, тем более я, знаем о той встрече в  аэропорту?
Он не сбился с ритма, не приостановил нашего плавного скольжения:
- Вы не поверите,  помогла госпожа Случайность. Но я так сильно хотел найти следы этого, как Вы сказали, «Плюсквамперфекта», что уверен, это даже не случайность, а скорее помощь госпожи Судьбы. В «Одноклассниках» я случайно набрел на группу «Каршинцы, объединяйтесь!», стал просматривать выложенные старые фотографии, читать комментарии и обсуждения. В одном из них меня заинтересовал сначала диалог между некой Таней  и Женей. Потом к ним присоединились Тамара,  кажется Шевелева, Геннадий и еще   Лена Богданова… Короче, я прочитал о случае воровства в их бывшем классе, кажется, деньги были украдены у какого-то Рафаэля, потом что-то было о любви этого Рафаэля к Валентине. Но самое главное,- они вдруг стали вспоминать, как провожали Валентину в Самарканд на похороны. Я увидел один раз промелькнувшее имя Шарафа Рашидова. Вы ведь знаете, какой пост занимал он в то время в Узбекистане?
- Самый высокий пост: Первый секретарь ЦК КПСС Узбекистана.
- Вот видите, я не ошибся в Вас, Вы информированная особа.
Музыка закончилась. Мы вернулись к столику.               
- Хотите кофе?
-Нет, спасибо, я и без него вряд ли быстро засну сегодня ночью.
- Мороженое?               
- Нет. Лучше расскажите, что еще так услужливо подбросила Вам Ваша госпожа Судьба, а потом мне, пожалуй, пора возвращаться домой.
- Она моя должница, эта госпожа. Слишком крутую дорожку выбрала мне, - и опять губы, на миг дрогнув, предали своего хозяина, хотя все лицо, включая   
 слишком беспечный взгляд, казалось спокойным. Оставив без внимания мои слова насчет дома, Марат наскоро закончил рассказ:
- А больше ничего она мне не поднесла на блюдечке. Фамилию Вашей мамы и, кстати, Вашу, легко нашел в подписях на фотографиях в тех же               
 «Одноклассниках». Порылся в поисковике, перечитал все Ваши стихи и прозу. Да здравствуют сайты «Поэзия.ру» и «Проза.ру». Из ваших повестей и рассказов  сложилась довольно прозрачная картинка с Вашим утерянным еврейством.
- А как Вы отыскали меня в Израиле?
-  По фотографии.
 - Ну, не совестно Вам так лгать? Что, ходили по всему Израилю, показывали мою фотографию: «Не знаете ли, где живет эта женщина?»
 Теперь смеялись и его глаза, и губы.
- Нет, а давайте попросим у официанта еще и мороженое, а? Успеете Вы домой!Тут на стоянке, недалеко, стоит машина. Не возражаете, я довезу Вас до дома? Благо, адрес и дорогу я хорошо знаю.
-Ваша машина?
- Ответ чисто женский.
- Конечно! Я – женщина, почему ответ должен быть иным? Но и Вы не ответили…
- Машину я взял на прокат. Едим мороженое?
- Пожалуй… Только без шоколада.
 - Принято.
- А мой вопрос о фото?
 Марат сложил в кучку три пальца, помахал ими, как это делают израильтяне, когда просят минутку подождать:
-Рега, Мари. Можно Вас так называть?
Подозвал официанта, попросил мороженого, налил мне вина:               
- А я не буду дразнить дорожную полицию.-  Поднял свой недопитый бокал, сделал глоток, подождал, когда выпью я.
- Осталось два вопроса, один Вы уже задали. Отвечу пока так:
- Нет, я не ходил по Израилю с Вашим фото и не спрашивал, знает ли кто-нибудь, где живет Мари. Второй вопрос, который Вы мне зададите, как только услышите ответ на первый, - о Вашем новеньком  стихотворении, которое я выучил наизусть…               
 Он замолчал. Я ждала. Принесли мороженое.
- Мари! Согласитесь, я не давал Вам обета искренности, но дело вовсе не в этом. Скажу Вам совершенно, как на духу, мне очень хочется придержать при себе ответы на эти вопросы только по одной причине, - он так откровенно    
 не прятал свои хитрые глаза и приоткрытые кривляки – губы, разве только не высунул язык, чтоб подразнить! Я заранее поняла, что он сейчас скажет:
- Вы догадались! Да? Правильно. Как я могу всё до конца рассказать Вам? Вы же сразу потеряете ко мне интерес. А я потеряю Вас.
- Вы только не сильно увлекайтесь Вашей льстивой ложью,- невозможно было не засмеяться, видя, его хитрую физиономию,- Вам нужна не я, а моя мама. Ладно, отвезите меня домой, обменяемся телефонами, завтра я познакомлю Вас с мамой. Сегодня уже поздно.
Через 20 минут я уже поднялась в свою квартиру, помылась под душем. Не обременяя себя дома нижним бельем, через голову на голое тело  накинула, не расстегивая мелких пуговичек,  просторную хлопчатобумажную разлетайку и такую же уютную, на резинке вместо пояса, старую длинную юбку. Налила себе апельсинового сока в большой стакан с изображением двух лошадиных голов. Зачем-то выглянула в окно. Машина, на которой он привез меня, стоит под окном на стоянке соседа. Вот только не хватало мне еще неприятности от соседей. Надо позвонить.
- Марат, почему Вы не уехали? Это чужая стоянка. Здесь нельзя.
-Хорошо, а где можно?
- Займите самую последнюю, там хозяева уехали на неделю в Эйлат. А что, там, где Вы сейчас проживаете, нет стоянки?
- Я, Мари, проживаю в моей машине.
  - Ставьте машину на последнюю слева! - Я помолчала не более секунды, - и поднимайтесь ко мне.               
                ***
Решили спросить  напрямую у Рафаэля, узнать, у кого хранятся записки и справки об освобождении от уроков физкультуры. Получили короткий безразличный ответ:
- У классного руководителя.               
Это усложнило течение расследования. Собрания на время прекратились. Выходило, что единственный выход – раздобыть сведения из классного журнала. Именно в нем помечены сокращенным  «осв.» все освобождения по датам перед  фамилиями. Но мимоходом всего не охватишь. Нужно переписать все случаи отсутствия учеников и учениц на уроках физкультуры, чтобы потом сравнить их с датами пропаж. Нужен классный журнал. Рафаэль  - исключается. Он против участия в расследовании:
 - Я в эти игры не играю. Противно мараться. Разбирайтесь сами, - сказал          беззлобно, устало, разочаровано. Но - как отрезал.
Выбора не было. Остался один, не очень надежный выход: обратиться к Юлию Гулямовичу. Этот учитель истории появился в школе полгода назад. Высокий, худой, в белом чесучовом костюме. Из - под шелковисто легких брюк поблескивали узкие носки черных лакированных туфель. Пиджак без отворотов,  застегнутый на все пуговицы, напоминал китель и казался несколько великоватым. Возможно, это впечатление усиливали худые руки с невероятно чуткими кистями, длинными красивыми  нервными пальцами.
При всей кажущейся мужественности,  полной противоположностью  его фигуре было бледное лицо, обрамленное чуть отросшим темным, шелковым, как у ребенка, волосом. Черные блестящие зрачки глаз, длинные густые ресницы, детские, чуть припухшие губы.
 До его прихода в класс уроки истории мало кого интересовали. Экзамен по этому предмету не сдавали. В течение четверти через определенные промежутки недель достаточно два, три раза прочитать заданную главу в учебнике, вовремя поднять руку, напроситься на ответ у доски, честно пересказать прочитанное. Трех полученных оценок достаточно, чтобы
учительница вывела средний балл в конце четверти, на большее не хватает классного времени. Так что после трех ответов про этот предмет можно просто забыть.
С Юлием все пошло  по - другому. С первого же своего урока он объявил, что хочет заключить с классом договор:               
- Устный. Но от этого он не станет менее обязательным для исполнения  ни для меня, ни для вас. Сорок минут урока делим пополам. Первые 20 минут – мои.  Рассказываю вам какой-то значимый,  интересный эпизод из истории развития и жизни человечества, вы – слушаете, по возможности – запоминаете.
 Вторые 20 минут – ваши. Вы рассказываете мне все, что знаете по теме, заданной на прошлом уроке на дом. Сами. Кто, что запомнил из прошлого моего рассказа или что-то где-то вычитал. Из любого источника. Рассказ должен быть коротким,  энергичным, по возможности интересно                изложен, и если не совпадет с общепринятым, то во всяком случае - аргументированным. Каждый имеет право оспорить отвечающего или просто дополнить. За три минуты из этих, ваших, 20-ти минут, которые мы назовем   
 «Фронтальный опрос», я объявляю всем, принявшим участие в ответах, а так же тем, кто дополнял, оценки за урок в зависимости от участия, знания темы и качества изложения. Желающие могут подойти за  записями оценок в дневники на перемене. Предупреждаю: если к концу четверти ученик не наберет в классном журнале на моей странице, по меньшей мере, шести оценок, ему предстоит короткий экзамен вне классного времени по всему материалу, пройденному за четверть. Причем, для краткости и скорости опроса, в основном буду «гонять» по датам. Юлий замолчал, встал у окна, хитро сощурив свои пушистые ресницы, явно ожидая вопроса.               
И он последовал после короткой паузы почти хором - одновременно:
- А еще пять минут?
- Слышали о нашумевшем  политическом  шпионском детективе Хаджи- Мурата Магомедовича Мугуева  «Кукла госпожи Барк»? О деятельности наших разведчиков на территории Ирана.
 Стыдливое молчание прервал лишь один неуверенный голос:
- Это о полковнике Дигорском? Как он ищет привидения в старинном особняке?
- Точно! Это начало. Читал?
- Начал, - вздохнул  «Радист» Чугошкин. А потом родители отняли. И больше я эту книгу не видел.
- Предпочитаете за оставшиеся пять минут  слушать мой  пересказ? Или чтение подлинника?
 Мнения разделились, но большинством голосов остановились на пересказе.
Сначала сложившиеся взаимоотношения класса с Юлием чем-то напоминали  ученическую влюбленность ребят в Рафаэля Ахаевича. Но чем дальше, тем яснее становилось, что с Юлием Гулямовичем все на несколько порядков выше, прочнее и   взрослее. Здесь и намека не было на заступничество, поблажку, сентиментальные бытовые откровения. Строго соблюдалась возрастная, уважительная дистанция. Вся дружеская теплота и привязанность держалась на чистоплотных отношениях двусторонней правдивости,  порядочности, справедливости и чести.
Не сразу, но достаточно скоро наступило такое время, когда двух уроков истории в неделю всем казалось несправедливо мало. Двадцатиминутная часть урока, отведенная на проверку домашнего задания и оценок, превратилась чуть ли ни в  самую интересную. Ребятам самим нравилось, когда она вырастала в дискуссии, но  и чего греха таить,  это не перестало выглядеть здоровым соперничеством и  погоней  за  хорошей отметкой. Кому же хотелось корпеть в конце четверти над зубрежкой дат?
К тому же свои 20 минут Юлий Гулямович использовал так, что главы учебника, которые все-таки задавались на дом, были пресным отголоском, тенью той панорамы, которую увлеченно, как настоящий художник за мольбертом, рисовал учитель. Переплетения событий, заговоров, войн, перемирий, человеческих судеб раскладывал Юлий загадочно, с неожиданными разгадками или так и нераскрытыми тайнами. При этом, увлекаясь сам, он помогал себе своими волшебными руками, с чуткими,  худыми длинными  пальцами, подвижными, «говорящими», как у дирижёра.               
Это запоминалось  и становилось основой отличных ответов хорошо усвоенных уроков, порой поинтересней «Куклы госпожи Барк».   
  Хотя и ожидание пятиминутки,  не ослабевало. С замиранием  сердца они следили за приключениями и хитросплетениями повествования нескончаемого шпионского детектива.
Обычно после урока, как только раздавался звонок, (а Юлий, как всегда, точно рассчитав время, завершал очередную главу  «Куклы»), к нему подходили с дневниками. В этот день,  все остались на своих местах.
- Дневников не будет? -  Юлий Гулямович встал, собираясь покинуть класс.
- У нас к Вам просьба. Нужна Ваша помощь, – в тишине  голос Тани Литвак не смог скрыть волнения.
-  Слушаю, - Юлий присел не за учительский стол, а на край первой парты  в среднем ряду, лицом к классу, давая этим понять, что на время снимает с себя обязанности и полномочия учителя, это предоставляет классу свободу действий.
- Нам нужно сделать некоторые выписки из классного журнала, но так, чтобы об этом больше никто не узнал.
                ***
В южной части Голодной степи, у северного подножия диких, плохо обжитых гор Нурата ютилось по берегам реки Санзар старинное поселение Жиззах.

 Жители его кормились главным образом тем, что посеют и вырастят. Лето жарит до + 45 С, зима  морозит до - 27 С, а то и до -30.

 В 17 году 20 века, как раз в день начала революции,  которая вспыхнула в далекой  России, в доме полунищего  дехканина родился сын. Дехканина звали Рашид. Это было одно из 99 девяти имен Аллаха. И означало оно – «руководящий». Плохо подходило это имя  бедняку. Чем ему, всю жизнь гнущему спину на бая, руководить? Однако, и отца его звали Рашидом. А потому, когда стали по российским законам записывать дехканина, чтобы дать ему документ о том, что есть он такой гражданин, то, как это делалось в то время, дали ему фамилию по имени отца. И стал он - Рашидом Рашидовым.  Хоть руководить ему по – прежнему нечем. Сына он назвал Шарафом, что означает: честь, почет, слава. Теплилась в дехканине надежда, что изменится хоть у сына жизнь к лучшему. Не зря же через некоторое время вроде как сдвинулась  жизнь семьи немного к облегчению. Устроился Рашид Рашидов в  милицию. Записали его в отряд. Дали форму, паек стал получать. Правда, не очень долго пробыл в отряде, безграмотный. Отыскались помоложе, пограмотней. Но Рашид не роптал, устроился  в артель «Красный караван» арбакешем*. Все равно материальное положение семьи стало намного лучше, чем когда на бая работал. А потом уже поступил  Рашид в колхоз. 
 Поселение, где жил он со своей женой и с детьми, стали называть на русский лад Джизак. Появилась там школа, семилетка, куда и отвел Рашид своего Шарафа. Мальчонка растет смышленым,  память у него необыкновенная. Все на ходу запоминает накрепко, и учеба идет легко, успешно. Быстрее всех учится. Никаких с ним хлопот. Когда случилось в семье Рашидовых горе, умерла жена Рашида, мать его детей, то родители умершей забрали к себе внука, чтобы облегчить вдовцу воспитание остальных.  Бабушка и дедушка старались, чтоб девятилетний Шараф не так сильно чувствовал свое сиротство. Под свою опеку взял мальчика мамин брат, дядя Хамид Алимов, известный в Узбекистане, одаренный талантом литератор, издававшийся под псевдонимом Хамид Алимджан.




*Арбакеш  - (узб) – Извозчик на узбекской телеге (арбе)



Юность лёгкой ласточкой умчалась,
Улетела, словно не была.
И в руках протянутых осталось
Лишь перо от синего крыла…

…Улетела, прошумев крылами…
Разве я сумел сдружиться с ней,
Насладился яркими цветами,
Надышался юностью моей?..

…Ну, прощай,  прощай, прошай, моя отрада,   
Золотая ласточка, прощай!…
…И в руках протянутых осталось
Лишь перо от синего крыла…

Шараф боготворит дядю.   Во всем ему подражает, а потому и в учебе стремится идти по стопам Алимджана: поступает сначала в техникум, а потом заканчивает вслед за Хамидом  Педагогическую Академию.               
Сам не заметил Шараф, как и когда это началось. Увлекся поэзией. Но никому не показывает своих стихов. Понимает, что тут до дяди не дотягивает. Вскоре
появилась в семье девятнадцатилетняя Зульфия, жена Хамида. Красавица и поэт.

 «Только что вымытый, полный сияния
Лес окружает меня красотой.
Хвои намокшей впиваю дыхание,
Тихо шагаю тропинкой лесной».

 Когда  Зульфия Исроилова  и  дядя Хамид поженились, Шараф на свадьбе впервые увидел семью, в которой  выросла Зульфия. Очень  красивый, дорогой подарок к свадьбе молодым сделала мама Зульфии, Хадича-опа. Эта красивая стройная женщина незаурядного ума и одарённости сама вышила сюзане удивительной красоты. На синем фоне большого сюзане изображено восходящее солнце в ярком зареве рассвета. Увидев его, Хамид восторженно  сказал, что это сюзане наполнило комнату каким-то особенным светом и теплом. Какой нежной, поэтичной была её душа, как любила Хадича всё прекрасное - природу, цветы, стихи. Зульфия - в  мать. Умна, красива, скромна, и талантлива:
 «…Обычай есть такой: джигита полюбив,
цветное сюзане невеста вышивает.
И вот шелков цветных весёлых перелив
В корзинке предо мной, как радуга блистает…
…На память обо мне прими подарок, друг;
Он ярок, словно сад во время листопада»
         Шло время. Шараф, с интересом изучая историю, уже неплохо разбирается в клановых хитросплетениях своего народа. По незаметным для постороннего, неузбека, особенностям черт лица, еле заметной разнице в интонации, в стяжении или наоборот  напевности гласных в речи человека, он может безошибочно сказать, кто перед ним: «ташкентский», «ферганский», «бухарский», «каракалпакский» или «самаркандский»  узбек. Ни Зульфие, ни ее маме и папе, уже немолодому литейщику, не присущи особенности ни одного из этих  «кланов». Чистая  литературная речь, без всяких местнических примесей. В чертах лиц семьи Исроиловых что-то явно азиатское, но все намного круглее, мягче, определеннее.
- Да чего тут гадать,  - между прочим, подсказал ему соседский дружок. Они - из бухарских евреев. По фамилии – ясно.               
Шараф очарован стихами новой родственницы. Уважает ее за  доброту и сердечную  простоту. В ее стихах  так много воздуха, голубого простора, легкого полета, нежного запаха арчи, которой славятся  предгорья Нурата.
«Была ещё нежна душа …  Когда в садах звенели соловьи
Той первой, раннею порой; И расцветали пышные сумбули*,
Мы жили, радостью дыша, То с ними песни родились мои,
Пленяясь каждою игрой…  И, оперившись, крыльями взмахнули…»
               
 По секрету  от всех Шараф , наконец  показал свои поэтические пробы юной тете, уже известной в стране поэтессе, печатавшейся под псевдонимом «ЗУЛЬФИЯ». Она похвалила стихи:
- Покажи Хамиду. Тебе нечего стесняться. И стихи покажи и прозу. Я же знаю, ты и прозу пишешь.
 Им троим комфортно вместе. Много читают. Серьезно изучают  творчество классиков. Навои, Ахматова, Тютчев, Омар Хайям, Пушкин. Шараф вслед за братом и его женой постоянно штудирует самую разную художественную и историческую литературу, знает многое наизусть. Обладая отменной памятью, парень постоянно тренирует ее.
 Вскоре параллельно с учебой Шараф активно пробует себя  на литературном поприще: стихи, проза, а также очерки. Он публикует их в техникумовской стенгазете. Дядя внимательно следит за этими литературными опытами своего племянника и всячески поощряет его на продолжение этой деятельности.
Что - то из наиболее удачного Шараф отправляет в  местные джизакские газеты и даже в центральные – в Самарканд. В итоге очень скоро Рашидов обращает на себя внимание серьезных людей, которые учитывают не только его несомненный литературный талант, но и родство с известным литератором и общественным деятелем Хамидом Алимджаном.
Родственные связи в Средней Азии всегда весьма важный элемент
      Сумбули* -- гиацинты               

продвижения по служебной лестнице. Шараф  получает предложение от руководства Самаркандской областной газеты «Ленин йули» («Ленинский путь») занять пост ответственного секретаря. Рашидов соглашается. На дворе 1935 год.               
Через шесть лет на посту уже редактора газеты он участвует в странной
 мистической акции, всколыхнувшей, по мнению многих, весь Земной шар.


                ***
Юлий, сохраняя невозмутимость, лишь приподнял голову:
- Какие вам нужны выписки из  классного журнала? Можете уточнить?   
Получив пояснение, не спешил с ответом и не скрыл, что ему эта просьба не по душе:
- Я понимаю, что в ваших намерениях нет ничего криминального,  однако, отдать классный журнал в руки учеников – это должностное преступление…
Он замолчал. Фраза оборвалась внезапно незавершенной. И всем казалось, что Юлий не отказал, только задумался. Наступила тяжелая пауза. Чем дольше она длилась, тем меньше оставалось уверенности, что это не окончательно - отказ.
 - Подойдем к этому с другой стороны, - Юлий словно спохватился. Он все еще сидел на углу парты,  заложив одну ногу на другую,- к кому-то, кроме меня, вы  обращались с этой просьбой?
 - Да.
- К кому?
 - К Рафаэлю Ахаевичу.
- Да? - учитель резко встал,-  и что? Отказ? 
Не дожидаясь ответа, который был и так очевиден, Юлий лишь на мгновение замер, чему-то странно, невесело улыбнулся и сразу снова стал серьезным. Потом поднял спущенный почти до пальцев широкий край белого рукава, глянул на часы и сразу же занял свое учительское место за столом:
-  Ладно. Если он отказал, то я соглашаюсь попробовать вам помочь. Сейчас прозвенит звонок на следующий урок. Поэтому – коротко: на моем уроке в следующий раз все проходит, как обычно. Мы занимаемся. Вы выделяете двоих, хотите - больше. Они  тут же, в классе, выписывают, что намечено. Постарайтесь уложиться в 45 минут. Если нет,  - закончите на следующем уроке. Все. Это вас устраивает?
   Зазвенел звонок на урок, слившийся с  ликующим дружным «Да».

                Через два дня на сдвинутых двух последних партах устраиваются две пары десятиклассников. На заранее разлинованных листах двое выписывают нужные данные с начала журнала, вторая пара идет им навстречу – с конца, то есть с того дня, когда пропали деньги на форму. Все шло скрупулезно, почти автоматически,  быстро. Урока хватило. Журнал вернулся к учителю с коротким, искренним «Спасибо»  Между уроками, на большой перемене, изменив устоявшемуся порядку, Юлий успел выставить оценки отличившимся в ответах. И спокойно, чуть быстрее обычного вышел из класса.               
                Последнее собрание  после уроков в классе провели в тот же день. Двери, подперли  изнутри шваброй.  На большой классной доске белым по черному с одной стороны вписывали  дату пропажи, затем искали этот или близкий к нему день, с отметками об освобождениях. Почти все «ОСВ.» (освобожден) быстро пропускались, за неимением пропаж. Но постепенно выявилась странная закономерность. Если освобождений было несколько в один день, то есть, в классе во время физкультуры, проходившей в спотрзале оставалось несколько освобожденных от физ-ры, то пропаж не было, а в случаях, если было только одно освобождение, появлялись совпадения с пропажами. И всякий раз неизменно фигурировала фамилия Раисы Гудиной. Когда эти совпадения повторились  несколько раз  с неожиданно изумительной  закономерностью, всё еще не совсем уверенные, потрясенные «следователи»  стали вдруг  вспоминать  возвращенные памятью подробности, на которые раньше не обратили внимания.
- Да, Рая! Я вспомнила, мы на следующий день зашли с тобой в продмаг, и ты купила на два рубля конфет «Мишка косолапый». Ты сказала, что деньги тебе дала Лида, твоя старшая сестра, и именно она велела тебе купить конфеты, потому что вы ждете вечером гостей. А потом сестра попалась нам на встречу и стала спрашивать тебя, кто это тебя угостил такими дорогими конфетами.
- Точно, я вспомнил тоже! Как раз в этот день была физкультура, я забыл форму, побежал на большой перемене домой за майкой, потом опоздал на урок, забежал в класс, увидел тебя, Гудина. Ты почему-то сидела не за своей партой, даже не в своем ряду, и рука  твоя быстро закрывала –мой портфель.  Ты руку отдернула, замахала ею и говоришь: беги скорее, только что звонок прозвенел, может, Рафаэль еще не пришел на площадку. А вечером дома я подумал, что потерял эти деньги, потому что их не было и все. Я маме рассказал о потере. Она меня отругала, но цветы купила. Я тогда даже никому и не сказал, что у меня пропали эти деньги, которые мы собирали на цветы «немке», у нее как раз день рождения был. Дата точно эта! Полное совпадение.
        - Ты и на хлопке продукты потаскивала. Помнишь, ночью я увидела, как ты тушёнку из железной баночки одна лопаешь? Я удивилась, а ты: «У меня весь день желудок болел. Я ничего не ела… Вот только сейчас отпустило» Я утром увидела в мусорном ведре банку эту, что ты опустошила, так мимоходом подумал:  «Откуда у Райки летческая тушёнка? У них в семье военными и не пахнет». А потом подумала: «Может, кто угостил». Слышала потом, как Павлова Олька спрашивала девчонок, которые рядом с ее матрасом устроились, мол, кто видел ее баночку тушёнки из папиного пайка. Девчонки посмеялись: «А был ли мальчик?» Я как- то не очень и внимание обратила, почему- то не совместились у меня в голове эти два факта.   
      Гудина, как затравленный зверек, молчала и смотрела исподлобья, забившись в угол на тех самых сдвоенных партах, которые недавно помогли  одноклассникам   вычислять ее предательства. Действительно, никто  не произнес слова «воровка», все говорили – «предательница».
Не пропустив ни одного случая, которые, кстати сказать, к концу сверки дат участились, наконец, дошли до последней кражи, когда пропала довольно крупная сумма денег из кошелька Рафаэля. Всё  четко совпало:   перед единственной фамилией – Гудиной Раисы - единственная пометка об освобождении ее от  физкультуры, единственного урока, проходящего вне класса.
- До чего ты, Рая, докатилась! – Кира Плетнева подошла  поближе, дотронулась до плеча Гудиной, - это ж уже даже и не в классе!  Обнаглеть надо! В раздевалке, рядом со спортивном залом!   
- И у кого!- Шура Ракитин презрительно через плечо глянул на Гудину,- ладно, у нас, но  у Рафаэля! У такого …, - Шурик не нашел подходящего слова, но его все поняли.
- Да, - помогла «Мама - Лена»  найти подходящее определение для всеобщего любимца  10-го «Б», - у  нашего  друга, у человека чистейшей души.               
 После этих слов почему-то казалось, что Рая Гудина  заплачет и станет просить прощения. Она вскочила, действительно из ее голубых красивых глаз брызнули слезы. Но не раскаяния. Её хохот пополам со слезами ошеломил всех:
 - Это Рафаэль-то – чистейшей души человек?! Дураки вы все! Посидел с вами  на хирманах, попел вам «зэковские» песенки, побренчал на гитаре! Поел с вами узбекской хлопковой бурды из общего казана, вы и растаяли. А какие он махинации проворачивал там с ихним бригадиром! Сколько недовесов подписывал! Вы знаете?  И что он от этого поимел, известно вам?
- Это ты дура, Райка! Думаешь, одна ты это знаешь? А мы слепые, не видели, не слышали?- Тамара Шевелева понизила голос почти до шёпота,- да он же этими приписками нас выгораживал, когда ни один не мог эти проклятые 60 «кэ - гэ»  по  норме в день собрать. А без выполнения нормы нас, завшивленных, не то, что раз в месяц в баню не повезли бы, а и кормить бы перестали за счет бригады. Мы бы еще у колхоза в должниках остались!
Тамара только на секунду остановилась, перевести дух, и продолжила, громче с каждой фразой, уже не понижая голоса:
 -  А скажи, ты, не считая первых трех дней, хоть один раз за все время сделала
норму? Нет! И никто не сделал. А он рисковал! Взвешивал – прибавлял, сдавал –
приписывал. А ты:– «Что он от этого поимел!» Бригадир поимел, раис* за приписки поимел. Может, еще, кто повыше, те и поимели. А Рафаэль только и поимел, что   головную боль: чтоб никто из нас не проболтался, не простудился, не надорвался, не отравился химическими опылениями! И чтоб до дома
*Раис (узб) – председатель колхоза

дотянуть нас всех целенькими, а не так, как несколько лет назад, если помнишь, весь город детские гробы провожал, когда грузовик с десятиклассниками на дороге хлопковой перевернулся на полном ходу.
Гудина не перебивала, но видно было, что она с нетерпением ждет, когда Шевелева замолкнет. Злость на ее лице расплылась и постепенно преобразилась в ехидную усмешку. Даже рука ее опустилась куда-то за черный форменный передник, словно собиралась достать из-за пазухи камень. Как только Тамара замолчала, Райка остервенело размазала по лицу слезы:
 - Ладно! Хлопок это дело прошлое. А Рафаэль ваш такой же чистой души человек, как и ваш новый любимчик Юлий! Вы всё кумиров себе ищете, а нет их, чистеньких ангелочков! Все притворщики и грешники! Не одна я!
Она вышла из - за парт, перекрывая гул, который поднялся в классе после ее заявления, медленно и четко, дрожащими губами выложила свой камень: 
 - Чистой души человек ухлестывает за женой вашего Юлия, проходу ей не дает, тюльпаны  ей с гор привозит, эдельвейс обещал. Не вру я!  Я сама слышала! Он ей напрямик такие слова говорил, что у меня язык не поворачивается повторить: «Что,- говорит, - ты за него держишься, не видишь что ли, не жилец он на этом свете. Мне, - говорит, - тебя жалко. Я для тебя горы сверну. Жить без тебя не могу! Будь моей!»
Это не подлость? Юлий и в самом деле больной. А ваш Рафик, если уж и впрямь любит, так и подождал бы!»
- Врешь ты, Райка! Где это ты могла подслушать такое?
- Не вру. А где подслушала, не ваше дело. Не обязана я вам доказывать, не верите, не  надо.   
 Она  по - бабьи всплеснула руками, ударила себя маленькими ладошками по красиво очерченным бедрам. Вспомнила что-то! И тут же выложила:
- Сегодня же, когда вы тут уговаривали Юлия журнал дать. А? Он сначала наотрез: нет! А как только узнал, что Рафаэль вам отказал, только услыхал его имя!? Видели его усмешечку? Кто не видел, не заметил, а я видела. Все он знает про свою красавицу, жену Валентину. Только ничего поделать не может.
Своенравная она баба, нравится ей этого кудрявенького, накаченного за нос водить. Любит своего Юлия, а Рафика нравится ей на веревочке придерживать. Вот Юлий хоть так, втихомолку, а поперек - то этому кавалеру и сделал: знайте, мол! Он не дал, а я – помог.
На лице Гудиной уже не было ни страха, ни злости, ни даже ехидства. Одно только удовольствие: всем нос утерла.
 Первым опомнился рассудительный, спокойный «Радист»:
- Так, Все! Хватит. Мы тут собрались не сплетни всякие слушать, не враки разбирать.
 - Враки? – Райка не унималась. Ну, так я вам скажу, откуда я все знаю! Да все очень просто, эта влюбленная парочка, Юлий со своей Валентиной, в нашем подъезде поселились. Он по болезни на особом учете, потому, как приехали, сразу и квартирку однокомнатную получили. Ясно? Весь дом видит, как Рафаэль часами торчит около дома, ждет Валентину  у подъезда. Наслушалась я там – всякого!
 - Протокол  собрания есть,- продолжил «Радист», словно и не перебивали его, - всё зафиксировано, осталось вынести решение, проголосовать. И по домам. Завтра все, как следует, оформим и отдадим  комсоргу школы. Какие будут предложения?
Единогласное решение тут же записали в протокол:
« Исключить из рядов ВЛКСМ »               
 Напоследок, когда уже сняли с дверей швабру, Гудина вынула из кармана черного фартука вчетверо сложенный лист бумаги в клеточку: Помахала им на поднятой вверх руке:
- Кому отдать этот документик? Приложите к своему протоколу.
-  Что это? Если раскаяние, то это уже не к нам.
-  Нет! Это любовное послание физкультурника к своей любовнице, к чужой жене. В кошельке было, вместе с деньгами. Хотите почитать на досуге? «Чистейшей души» человек писал!
- Никому твои краденые письма не нужны, - бросил на ходу через плечо «Индус».
-   Да!  Оставь его себе на память - добавила Женя Рузнецова.
               
                ***
 - Ало! Ало! Мари! Что-то с телефоном. Ало! Повторите, пожалуйста,  Вашу последнюю фразу!
 - Ставьте свою зафрактованную машину  на последнюю стоянку слева от входа    в подъезд и поднимайтесь ко мне!               
Еще через секунду внезапное просветление заставило меня опомниться: я сама позвала его?  Не нужно и зеркала, чтобы понять, как пылает мое лицо в огне досады. И самым неутешительным обстоятельством оказалось то, что мне не понятно: надеюсь ли я с уязвленной гордостью услышать его отказ или с   тайной надеждой жду, что он воспользуется моей спонтанной глупостью.  Сейчас откроется дверь и…
Телефонный звонок. В такое врем, кроме Марата – некому. И что? Он надеется, что я подтвержу приглашение? Трус! Не дождешься! Хотел бы, не переспросил!
- Какой этаж и  номер квартиры?
- Мистер Шерлок Холмс! Я думала, Вы и вправду знаете обо мне все.
 - Заодно, нажмите кнопку домофона. Код от входной двери я тоже не запомнил.
- Не  блефуйте, сэр! Третий этаж, шестая квартира, -  кажется, я уж почти пришла в себя, во всяком случае, нажала кнопку домофона без излишних душевных терзаний. В конце концов, я хорошо себя знаю и умею не лгать себе настолько, чтобы понять: эта моя неожиданная  маленькая и тихая истерика вызвана вовсе не обостренным целомудрием. Свободная тридцатисемилетняя женщина, сохранившая, скажу себе самоуверенно и без ложной скромности, свежесть молодости. Не настолько неразборчивая, чтобы не брезговать мимолетными случайными сексуальными сближениями. Но и не такая уж ханжа, чтобы страдать от  недостаточного  удовлетворения нормальных женских   физиологических потребностей. Сегодняшние неожиданные метания мне  совершенно не свойственны. И в этом еще следует  на досуге разобраться. Я глянула на себя в зеркало. Надо бы хоть переодеться и причесаться. Но поздно, не успею. И вредность не позволяет.
Марат переступил порог, сам закрыл за собой двери, ловко повернул торчащий в замке ключ, не ожидая дальнейшего предложения, прошел к креслу, поставил на низкий столик красное вино и коробку конфет.  Подошел ко мне, и галантно наклонившись, с  нарочитой серьезностью, еле заметно  подавив необидную улыбку,  поцеловал мою руку:
- Вы не представляете себе, как я благодарен Вам! Не оставили бомжа, дали милосердный приют.
- Присаживайтесь,- я сняла с мокрой головы полотенце - чалму, мы уселись напротив друг  друга  в два кресла по обеим сторонам журнального столика, -  для бомжа Вы несколько неподходяще приодеты, - я  заметила, что этот пижон успел сменить прежнюю рубаху на свежую, - да еще вино, шоколад… Это в бомжатниках такой сервис?               
- Угу. В моем бомжатнике есть почти все для обеспечения  жизнеспособности. Но, к сожалению, нет ванной.
 Я молча достала  из шкафа большое полотенце и махровый халат.
 - Вот, возьмите, пожалуйста. Обретите блага цивилизации. Ванная  - справа первая дверь. Все необходимое найдете на полках. Пользуйтесь с доверием.
Пока он моется, надо чем-то заняться. Два бокала.  Так - достала. Слегка поджарить зерна «арабика». Есть. Засыпать горячие зерна в ручную кофемолку. Я представила себе, как  Марат крутит ее деревянную ручку. Сидит после душа в моем халате. Халат размера на три больше моего, я специально покупаю такие просторные, мне нравится потонуть в банном халате, чтобы он не стягивал разомлевшее от воды тело. А потом, когда приходит время спать, стоит потянуть за поясок и опустить руки вниз, как халат легко и послушно сползает, вниз. И все! В постель. Спать.
 Видение не материализовалось. Вымытый «бомж» вышел из ванной «при полном параде», разве что густые мокрые волосы не очень гармонировали с  безукоризненной, как и прежде элегантно  сидящей на нем одеждой.
-  Какая жалость! Пренебрегли  халатом, а я надеялась поручить Вам чисто мужскую работу.
- А без банного халата эта работа невыполнима?
 - Без  него все  выглядит не так элегически. Кроме того, есть опасность, испачкать одежду, - я с сомнением повертела  кофемолку в руках.      
- Давайте, давайте, я постараюсь, - он расслабленно  облокотился на мягкую спинку кресла. После нескольких кругов деревянной ручки, по комнате разлился дразнящий, уютный запах молотого кофе.               
 - Квартира двухкомнатная? –  вопрос без особого любопытства, скорее, чтобы прервать неприлично долгую паузу.
Я решила не помогать. Пусть выкручивается сам:
- Да.
Марат помолчал, сосредоточенно покрутил ручку.
 -  Своя?
-  Схерут.
- «Схерут» – это, кажется, «рент»?
- Да. Это: «На съёме»
-  А дети? Мама?               
- Сын и дочь.  Они у меня близнецы, им по 18 лет, закончили школу. Уже в Армии. Когда только начали служить, жили еще со мной, а потом дружно решили, что им пора попробовать жить своей жизнью. Проверить себя на самостоятельность. Снимают квартиры в складчину с однополчанами, сын с друзьями, дочь с бывшими одноклассницами, тоже солдатками. В Израиле это  ни у кого не вызывает удивления.
- В Америке тоже.
- Ваши дети уехали в Америку?
-  Нет, мы там живем.- Марат приоткрыл крышку, посмотрел на результаты своей «работы», показал мне, - я  не знаток. Как считаете? Надо еще крутить или  достаточно?
- Если надоело, оставьте, если хотите, можно продолжать. Даже без домашнего халата Вам это очень идет. 
Марат послушно сел на место. Положил свои тонкие, длинные пальцы на крышку, с меланхоличной ритмичностью продолжил молоть кофе и повторил вопрос:
-   А мама? Мама Ваша живет одна?
Меня совершенно не смущает, что я, сидя напротив его кресла, абсолютно ничем не занята. Лохматая, не подкрашенная, позволяю себе смотреть на него, не спуская глаз. При этом не слежу за выражением своего лица, хотя  уже несколько раз поймала себя на том, что явно любуюсь его врожденной мужской грацией и холеными руками. Не отвожу первой взгляда, если мои глаза случайно встречаются с пронзительной звездной ночью его зрачков. И внимательно наблюдаю за губами, которые, как им и положено, с головой выдают своего хозяина. Он старается расслабиться, но это ему не совсем удается.
  - Мама жила с нами, а потом ей дали комнату в хостеле. Она согласилась. И очень довольна. Завтра убедитесь в этом сами.
Внезапно меня «повело»:  сознательно без паузы решаюсь проверить свои соображения насчет правдивости человеческих губ:               
- … почему Вы подавляете в себе ваши совершенно нормальные желания, создавшиеся в нашей ситуации?
Опа! Попала в самую точку! Кажется, мне удалось поймать его мысль. Во всяком случае -   озадачить. Надо отдать ему должное, он быстро пришел в себя:
-  Если озвучите хотя бы одно из  моих желаний, я немедленно этим воспользуюсь,- в ответе осторожно-игривый намек.               
Напугал! Будто трудно догадаться, что  сейчас ни на что, выходящее за  установленные рамки приличия, он не рискнет. К тому же,  губы не врут. Пересохли. А глаза то и дело мельком перекидываются на непочатую бутылку вина. И всего-то! Достаю из бара штопор:               
- Я заставила Вас молоть кофе, поэтому Вы решили, что неудобно настаивать на вине. Наливайте. Будем пировать. В кафе ведь у Вас не было возможности расслабиться.
Марат, конечно же, все понял.
Он откупорил бутылку, наполнил бокалы, признательно вздохнул:
- Согласен, Мари! Вы опять меня обыграли. И на этот раз коварно.
- Коварно?  Разве  это не Вы попытались напугать меня?
- А Вы напугались?
-  Марат, давайте не будем греть.  Бокалы.
-   Да, наверное, это слишком преждевременный вопрос. Сначала, наконец, надо попробовать с чопорного «Вы» перейти на «ты». Тем более, что в Израиле – это совершенно естественно. Пьем на брудершафт?
- Пьем.
Положенный невинный поцелуй, в обязанности которого входит завершение брудершафта, затягивается  непростительно долго. Мы оба это понимаем.
И делаем отчаянную напрасную попытку вернуться в реальность.
                ***               
Акцию, названную позже мистической, осуществляла  группа  исследователей, в которую  вошло всего около десяти человек. Сред них: руководитель - академик Кары-Ниязов, скульптор Герасимов, востоковед Семенов, он в совершенстве знал древние языки, знаменитый кинооператор Малик Каюмов, именно он снимал когда-то на камеру первую женщину Узбекистана, отказавшуюся от паранджи – 13-летнюю Таджихон Шадиеву, и писатель Садриддин Айни, он собирался написать роман о Тимуре. Желающих попасть на вскрытие  знаменитой гробницы, куда нога большинства простых смертных никогда еще не ступала, было значительно больше, и все они в те дни толпились у мавзолея.
Был среди этих людей и 23-летний Шараф Рашидов, который специально пришел к гробнице, чтобы написать статью про это историческое событие. Шансов на то, чтобы его мечта сбылась, у Рашидова практически не было,  однако, случилось настоящее чудо. Ему удалось познакомиться с оператором Маликом Каюмовым, и тот согласился взять его в свои помощники во время спуска в усыпальницу.               
 Амир Тимур. Так звали древнего властителя мощного государства (со столицей в Самарканде), которое  разгромило Золотую Орду, а также покорило Иран, Закавказье, Индию, Малую Азию. Тимур правил страной с 1370 по 1405 год.
          После смерти властитель нашел вечный покой в усыпальнице Гур-Эмир в Самарканде.
С момента погребения вход туда  строго запрещен,  к могилам могли приближаться только несколько избранных мулл. Поэтому в предвоенные годы у многих ученых возникли серьезные сомнения в том, что великий Тимур похоронен именно в Гур-Эмире.     «Академик Кары-Ниязов уверен, что тело древнего правителя покоится в Афганистане», - написал Шараф в черновике, заготовленном заранее. Накануне он проштудировал немало научно - исторических стаей. Всю ночь листал журналы и писал, с тем, чтобы сразу же после события отдать  сенсационную статью в набор.
   «…А ряд других ученых считают, что прах  Тимура спрятан в каком-нибудь богом забытом мавзолее в  Шахрисабзе. У этих версий есть веские причины для существования, поскольку Тимур умер во время похода в Китай. Тело его сразу похоронить не смогли и перевозили с места на место», - неплохой текст, статья должна получиться интересной.
 Из  научных журналов, которые штудировал редактор газеты Шараф Рашидов, ему стало совершенно  ясно, что за годы советской власти несколько раз поднимался вопрос о том, чтобы вскрыть гробницу Тимура и убедиться, что она не пуста. Однако религиозные власти были категорически против подобного святотатства. В качестве одного из аргументов они приводили слова, которые были начертаны на могильных плитах в Гур-Эмире: «До нас были великие и будут после нас. Если же кто-то вознесется над другими, потревожит прах предков, то пусть постигнет его страшная кара».  Но этого осторожный журналист, естественно, не написал в своих заготовках. Он был теперь уже достаточно опытным. У него хватило таланта и  интуиции, чтобы, сохраняя профессиональную честность, иногда позволять себе  в статьях оправданный риск, но соблюдать при этом               
необходимую осмотрительность.
Ситуация изменилась летом 1941 года, когда в дело вмешался сам Сталин. Согласно легенде, вождь в свое время даже свою партийную кличку, ставшую затем фамилией – Сталин, придумал в честь древнего правителя. Тимур в переводе означает «стальной», «железный». Говорят, что во второй половине 1930-х  годов по заданию Сталина в школах был введен новый учебник истории, туда было внесено  упоминание о Тимуре, как о правителе, который разбил Золотую Орду и спас Русь от ига.
Сталин считал, что вскрытие гробницы Тимура необходимо не только для научных, но и для пропагандистских целей: знаменитый скульптор Михаил Герасимов готов восстановить по скелетным останкам подлинный внешний   облик Тимура. Новый облик великого правителя послужит воспитанию в народе патриотизма. Возражать Сталину  никто не решился.   Вскрытие гробницы Тимура было назначено на вторую половину июня 1941 года…
Всего в усыпальнице было девять могил. Очередь до могилы Тимура дошла только 21 июня. Однако едва рабочие стали отодвигать могильную плиту в сторону, как в усыпальнице разом погасли все осветительные приборы. Был немедленно объявлен перерыв, и люди поспешили наверх.
И тогда с кинооператором  Каюмовым произошла странная история. К нему подошел незнакомый человек и сообщил, что в ближайшей чайхане с ним хотят встретиться некие старики. Оператор отправился на встречу. И

действительно застал в чайхане трех стариков.  В руках одного из них он заметил старинную книгу. Именно этот старик обратился к оператору со странным заявлением: «Запрети своим людям дотрагиваться до Тимура. Иначе будет очень плохо». Однако, увидев по лицу оператора, что тот им не очень доверяет, старик раскрыл перед гостем книгу и попросил его прочитать верхнюю строчку. А там значилось: «Прах великого Тимура не тронь, иначе начнется война!». Только тут Каюмов понял, что это не розыгрыш, и немедленно поспешил к своим коллегам.
- Коллеги подняли меня на смех, - рассказывал чуть позже Малик, - но все-таки пошли в чайхану. Старики никуда не делись, сидели там.
 Писатель  Айни начал издеваться над стариками на фарси:
 - Сейчас погоню вас палками!
Малик Каюмов устыдился поведения писателя. А  старики закрыли книгу и исчезли в ближайших переулках.











Малик бросился за ними, чтобы просить их сняться на пленку вместе с их странным фолиантом, но стариков уже и след простыл.
К этому моменту свет в подземелье восстановили. Антрополог Герасимов отодвинул крышку последнего гроба. И, ликуя, извлек на свет божий кость ноги с огромной шишкой в коленной чашечке. Это служило подтверждением того, что вскрыта именно могила Тимура: согласно летописям, Тимур в одном из сражений был ранен в ногу и с тех пор хромал. Эту кость передавали из рук в руки как величайшую драгоценность. Сенсация состоялась.               
Однако ликование исследователей длилось не долго – до следующего дня. Воскресным утром 22 июня 1941 года по радио сообщили, что на Советский Союз напала фашистская Германия. Предупреждение старцев полностью подтвердилось. Потрясенные этим открытием, исследователи немедленно позвонили руководителю Узбекистана Усману Юсупову и рассказали о встрече со старцами. На что Юсупов буквально закричал, что надо было сразу же сообщить ему об этой встрече, а теперь уже поздно:               
   -  Я снимаю с себя всякую ответственность! – заявил глава республики и бросил трубку.               
В тот же день экспедиция была свернута. Гробницу Тимура привели в надлежащий порядок, однако череп великого правителя было решено переправить в Москву с  тем, чтобы Герасимов все-таки восстановил для истории внешний облик древнего правителя.*
*В этой главе использованы некоторые сведения, почерпнутые из книги Федора Раззакова «Дело «красного узбека».   
Вскоре Шараф и его любимый дядя, поэт Хамид Алимджан, вступили в ряды Красной Армии. Воевали. Вернулись с ранениями и с боевыми наградами.
Четыре года  Мировой войны отодвинули в туманное прошлое историю раскопок гробницы Тимура. После  кровопролитных боев, после смертельно тяжелых испытаний, после опасных ранений, боли   госпиталей и нелегкого возвращения к жизни события мистических предсказаний  не виделись уже такими реальными, какими казались в мирные дни. Шараф уже почти не вспоминал о них.    Это был эпизод, канувший в прошлое, оставшийся неразгаданной легендой  где-то далеко, в прекрасных, счастливых днях довоенной молодости. Новые события жизни захватили его  иными  радостями и  неожиданными бедами.
 В 1944 году тридцатичетырехлетний поэт Хамид Алимджан, герой, выживший на войне, любимый дядя, друг, соратник, погибает. Грузовик, который перевозил людей в кузове, переворачивается на полном ходу. Алимджана спасти не удаётся. Зульфия осталась с двумя детьми, с сыном Аманом и с дочкой Хулькар. Любящая жена до конца жизни осталась верна мужу, больше замуж не вышла.
«Как лёд разлуки потускнел мой голос.
Живу одна, на сердце камень положив»
Шараф через год стал членом Союза Писателей.  Чуть позже женился на узбекской скромной девушке Хурасен, которая родила ему четырех дочерей и одного сына. Верная спутница его жизненного пути, незаметная, благородная, заботливая умница, красивая даже в старости, настоящая узбекская жена.
 А Шараф Рашидович Рашидов, словно подтверждая имя («Честь, Почет, Слава»), данное ему отцом, упрямо, грамотно, честолюбиво, хранимый одним из 99 имен Аллаха, поднимается по карьерной лестнице – вверх:
 1949—1950 — председатель правления Союза писателей Узбекистана.
1950—1959 — председатель Президиума Верховного Совета Узбекской ССР и заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР.
С 1956 — кандидат в члены Центрального Комитета КПСС,
     С марта 1959 — первый секретарь ЦК КП Узбекистана. Хозяин своей  страны. 
И только  почти через полвека участие Шарафа в роковой  эксгумации   Тимура странным образом отозвалось исковерканным эхом.  Присутствие молодого журналиста Рашидова при   раскопке могилы  великого властелина средневековья повторилось впоследствии в судьбе Рашидова унизительным подобием предвоенной государственной акции в Гур-Эмире. Посмертные мытарства умершего  руководителя Узбекистана, как  всякое повторение истории, обернулись отвратительным пародийным фарсом.  Сначала таинственная скоропостижная смерь Рашидова.  Даже о месте кончины нет единого мнения: то ли в поезде, то ли на  даче, то ли на хлопковом поле какого-то колхоза. Не говоря уже о  причине, вызвавшей смерть: то ли инфаркт, то ли отравили, то ли сам застрелился. Пышные громкие советские похороны. Затем тайная ночная эксгумация  тела, проверка достоверности его смерти, поиски в его могиле золота. Перезахоронение неизвестно куда.
До сих пор утверждают, что его  тела нет в официально объявленной могиле на одном из кладбищ Ташкента. Как и не доказано, что похоронен Шараф Рашидов  на его  родине в Джизаке. Но все это произойдет не сейчас. Сейчас Рашидов на вершине судьбы.
                ***
На краткий протоколе собрания с решением исключить Раису Гудину из комсомола подписался весь класс. Секретарь школьной комсомольской организации  немедленно отнес протокол директору Амиру Исмагуловичу и  сразу  же получил предупреждение о неразглашении:
- Это ЧП – прежде всего – недоработка школьного Бюро комсомола, и конкретно –  именно твоя. Попробуем помочь тебе, уладить все, исправить твою оплошность. Но держи это в строгой тайне. Учти! Никто не должен знать. Слушок, конечно, прорвется, поползет, вон их сколько, которые подписались. Каждый по словечку – и полная картина.  А ты: «Ничего не знаю, ничего не ведаю». Поднимись в учительскую, отзови в сторону  Нину Федоровну, классного руководителя  этого ненормального 10 «Б», скажи,
 что я срочно вызываю ее к себе. Если  у нее урок, пусть с кем-нибудь поменяется, у кого окно. Скажи, я разрешил. Ступай.
Нина Федоровна Сенькова  зашла бочком в широкую дверь директорского кабинета. Хозяин школы встретил ее вежливо, предложил присесть на стул, ближайший к его креслу. Вкрадчивая  вежливость встревожила её  и  насторожила. Директор  что-то долго, молча, читал, потом так же ни слова не говоря, внимательно, почти ласково смотрел на подчиненную до тех пор, пока она, не выдержав его взгляда, не опустила голову.  И тогда он положил перед ней три стандартных листа бумаги, исписанные ученическими почерками. «Что он тут читал-то так долго? - Раздраженно подумала Нина Федоровна, -  пол-листа, остальное подписи». Прочитала и она. Подняла голову, спокойно посмотрела в узкие, настойчиво  ждущие глаза.
- Ну?  -  услыхала,  - что будем делать? Как исправлять ситуацию?
- А зачем ее  исправлять? Комсомольцы разоблачили многократно повторяющиеся неблаговидные поступки  своей одноклассницы. Они считают, что поведение этой девицы Гудиной не соответствует высокому званию члена ВЛКСМ. Они считают, что это, конечно же, суровое наказание заставит воровку пересмотреть свое позорное поведение и поможет девушке сойти с ее опасной тропы, которая может привести ее напрямик в тюрьму, если она  не одумается.
- Красиво сказали!  Теперь скажу я. Если Вы - опытный педагог, а не зеленая выпускница - заочница, не нюхавшая педагогических сложностей нашей работы, Вы должны, Вы обязаны знать два неписаных закона:
Любой выпускной  класс в Узбекистане оканчивает  школу со стопроцентным получением аттестатов зрелости. Это раз!
И два: Все десятиклассники поголовно – верные воспитанники Комсомола, преданные идеям родной Коммунистической партии!
 У меня в сейфе лежит постановление Районного Отдела народного
образования о том, что, согласно решению Обкома Партии, мы не имеем права выдавать выпускнику аттестат, если он не комсомолец. Немедленно принять – и тогда вручать аттестат. Теперь позвольте Вас спросить: А если выпускницу исключают из комсомола, то какая тут – Зрелость? И какой тут Аттестат? И какая тут стопроцентность?
 Исмагулов, словно сдулся, как  проколотый футбольный мяч, - буквально повалился в свое кресло после этой эмоциональной речи.
 Тягостная тишина колыхалась от его тяжелого дыхания. Нина Федоровна с ужасом поняла, что она и духом не ведала ни о каких таких постановлениях. Настолько это  привычно и  естественно, что всегда все выпускники –          комсомольцы.                Директор налил себе в пиалу холодного зеленого чая, выпил залпом и, не отрывая спины от кресла, тихо выдохнул:
-А Вы тут «поете»: «пересмотреть свое поведение, сойти с тропы»…
 И вдруг спохватился:
  - Так Вы, уважаемая, были в курсе? Вы знали об этих собраниях и ничего не сделали, чтобы предотвратить  появление  этого недопустимого протокола? Вы пошли у них на поводу? Не повлияли, не запретили, в конце концов?
Нина Федоровна мысленно стала лихорадочно вычислять:  «Сказать, что не знала, - признаться  в своей педагогической неосведомленности, обвинят в халатности, в отсутствии бдительности. А если знала и не остановила – и того хуже! Преступление! Не справилась, - расписаться в своей профессиональной   беспомощности…»
-   Так знали или не знали? 
  -   Я знала о собраниях, - медленно начала говорить она,  лишь бы не молчать, - но…не понимаю, что в этом…. что в этом криминального?  Это обычная  практи...
  -   Знали!? И ничего не сделали?  Мало того! - Не доложили! Скрыли от    администрации школы! – У директора  отвратительная манера разговаривать с подчиненными: он то впивается в лицо пронзительно хищным, взглядом, то вдруг принимается быстро писать что - то или просто чиркать в своем красном блокноте, словно записывает ответы говорящего.               
   -  Амир Исмагулович, - Нина Федоровна нащупала ход решения задачи, словно во время тяжелой контрольной вытащила из рукава  спасительную шпаргалку, - вспомнила и повторила: «это не классные собрания…(Гала Зайцева!)
- … на которых обязательно присутствие  классного руководителя (Шура Ракитин!)…-  … а комсомольские орг. вопросы, которые, -  первичная ячейка в состоянии (Люда Клочкова!)  решить сама»
 Ее голос прозвучал так уверенно, как будто  задача уже решена. Надо сказать, что на директора этот ход  решения произвел впечатление. Сеньковой даже показалось, что он в блокнот записал его на  будущее, как подходящий оправдательный довод.
- Но тайные повестки этих собраний Вы обязаны были контролировать? – похоже, это был даже не вопрос. А  предложение экзаменатора решить дополнительно  трудную задачку. Однако у экзаменующейся уже был ответ:
- Какие тайны? ( Ах, веселый мальчик «Артист – бола!»),- Нина Федоровна слегка подчеркнула ногтем, запачканным учительским мелом, повестку собрания, указанную в протоколе, которую только что читала, - посмотрите! На повестке  три вопроса: «Отчет за прошедший период». «План на следующую четверть» и третий – «Разное». Вот в этом «разном»  и произошло то, что…
Она замолчала, с гордостью дав понять, что задача полностью решена и совпала с ответом. Поэтому она сделала многозначительную паузу, встала и, с высоты своего роста глядя  сверху вниз на Исмагулова, закончила фразу примирительным знаком равенства:
– произошло то, что мы с Вами, уважаемый Амир Исмогулович, теперь должны  постараться исправить.
- Да, -  принял перемирие директор, - это будет нелегко, но если мы не убедим этот непредсказуемый, сумасшедший 10 «Б» не давать хода этому протоколу, то ходу дадут нам с Вами. Мало не покажется.
Он уже совершенно не враждебно, наоборот чуть заискивающе смотрел на Сенькову:
 - Попробуйте поговорить  с каждым в отдельности. Пожалуй, это будет удобнее делать в домашней обстановке, навестите учеников днем, чтобы не посвящать в проблему родителей.  Возможно, удастся нащупать в этом, как Вы его назвали,  «монолите»  - трещинку…
 -   Да. Предстоит решить сложнейшую задачу  с несколькими неизвестными, - задумчиво и со значением четко произнесла Нина Федоровна, без всякого разрешения направившись к выходу, давая понять этому скользкому малоприятному «единомышленнику», что теперь он должен хорошо прочувствовать и  помнить свою немалую зависимость от ее успеха или провала в предстоящем разрешении ситуации.
 Директор встал со своего кресла, засеменил вслед за ней и у самых дверей бодренько польстил:
- Ничего, я убедился, Вы - хороший математик. Найдете единственно верное решение этой задачи.               
 - Если эта задача вообще имеет решение, - с горечью сказала она себе, спускаясь по лестнице вниз к выходу во двор. За воротами школы, как это бывает иногда, Нина Федоровна позволила себе посидеть на скамье под знакомой акацией.
«Вот и выбрось все из головы, как только  закончится рабочий день», - вспомнила она опять давний мудрый  совет мамы. Вдохнула посвежевший воздух, откинула голову и глянула вверх, сначала на голые ветки,  совершенно потерявшие свою прежнюю ласковую листву, потом выше  - на облака в небе. Тяжелые серые, наполненные рыхлой влагой.  Пока еще облака. Но еще чуть – чуть и погрузнеют, постареют, станут тучами. Того и гляди не выдержат дождевого груза, порвутся и  рухнут на землю, на дома, на людей. Все на пределе. Вся жизнь. Есть же люди, которым живется легко! Вот хотя бы эта девочка - воровка Гудина. Порхает себе. Ходит в танцевальный сектор при доме культуры. Легкая, ловкая,  Подвижная. Пожалуй, у нее есть талант. Артистичная. Чего же ей не хватает? Попробовала раз стянуть денежку. Получилось. Удалось легко и в другой раз. Вот и втянулась, пока не потеряла осторожность и не попалась. Теперь, не попорхаешь, ласточка. Вот  лишат тебя аттестата, прослывешь, всякий на тебя пальцем показывать  станет. Весь класс против тебя!
- А вот она и трещинка!- Нина Федоровна встала и направилась к старому стадиону, за которым стоит трехэтажный дом,- хитрый старый узбек! Хорошо посоветовал: найти трещинку в монолите. И расковырять, расшатать. Только бы она была дома, эта  Гудина! И одна.
                ***
 Сначала я чувствую только его губы: «Почему они пахнут смородиной? Ах да! Вино! Но в вине не  проявлялся смородиновый привкус… Кажется, это называется послевкусием», - так мелькает моя последняя осознанная мысль. А дальше – одни ощущения.               
- Подожди. Не забирай лицо. У меня уже полдня - непреодолимое наваждение. Эти ямочки, на щеках вот тут, чуть выше губ. Мне с первого взгляда хотелось дотронуться до них губами. Это просто невозможно! С ума сойти!
      Я чувствую его чуть дрожащие пальцы на моих висках. Словно чем--то нежно шелковым мне перевязывают голову – его ладони скользят и  смыкаются у меня на затылке. Невольно я опрокидываю  на них голову, толчками сердца отмечая каждое прикосновение горячих сухих губ к моим щекам,  к глазам, ко лбу.
Чувственно  предугадываю полет его поцелуев и не только не сопротивляюсь, а наоборот предчувствую их продвижение и  нетерпеливо жду. Он опускает вдоль моей спины, от плеча до талии крепкую руку,  легко наклоняет меня, побуждая опереться на нее. Склоняет голову и проводит губами обжигающие линии по моей шее. Почему-то мне очень хочется коснуться его волос, и я пропускаю их между пальцами, как  молодую нежную траву. Жду. Знаю, что  его губы прокладывают путь к моей груди. На миг включается сознание, с досадливой насмешкой напоминая о  тугих матерчатых петельках и неподатливых мелких перламутровых пуговичках на моей разлетайке. Марат осторожно укладывает меня на свое кресло:
-   Тихо-тихо! Тихо, Мари… Это не проблема…               
Я вижу, что он двумя руками берется за края разлетайки у моей шеи, слышу резкий треск материи, короткий всплеск разлетающегося перламутра, потом плыву на его руках сначала вверх так, что могу положить голову ему на грудь, потом несколько шагов вправо. И только в своей спальне на кровати вдруг понимаю, что совершенно свободна от своих домашних одежд. Свободна и одинока. В самом прямом смысле - одна. Марка нет? Я резко перекатываюсь с одного пустого края кровати на другой. Озноб пробегает по телу. Сажусь. Пытаюсь прикрыться покрывалом, тащу его края на грудь, на  спину.
- Не надо, Мари! Ты прекрасна. Дай мне запомнить тебя такой, - из тёмного угла откуда-то сверху за моей спиной голос - тихий, нежный, завораживающий.
- Как ты меня напугал, - почему-то я говорю шепотом.
- Чем? Что тебя напугало?
Я, наверное, схожу с ума, потому что единственное мое желание сейчас -  дотянуться до маленькой тумбочки, нажать кнопку в настольной лампе и убедиться, что он не исчез.
- Ты права. Я не подумал об этом светильнике. Так лучше. При свете ты, как нарисованная. Иди ко мне, а?               
Без одежды он держит себя так же естественно, непринужденно, словно это и есть его повседневный образ существования.
«Красив! Гибкий, сильный. Породистая мужская грация…» - он со мной, а я любуюсь  им с завистью и за прошлое, и за будущее. Совершенно не зная, кому завидую. Мне тоже хочется смотреть на него и запоминать. Это печально. И я знаю – почему. Все так недолговечно. Не стоять надо, а немедленно подойти, обнять так, чтобы не осталось и сантиметра моего тела, не соприкасающегося с ним.
-  Что тебя напугало?- мы шагнули одновременно друг-другу навстречу. И он обнял меня, спрятал от испуга.
Кажется, только теперь, защищенная его присутствием и близостью, обретаю себя:
-  Угадай! - Мне трудно не реагировать на скольжение его рук по моей спине, по животу, по груди. Как мамина кошка Муша, выгибаюсь навстречу его руке. Но не желаю тут же признаваться, как  ужаснулась, лишь на мгновение потеряв его.   
- Ты испугалась нашей близости? Боишься последствий? Не скрывай,  В этом необходима  искренность. Я напугал тебя? Ты не готова?
- Марк! – Я не давала тебе обета искренности, -  он сразу узнал свои слова, но больше его поразило другое: 
- Марк? Ты так назвала меня? Марк?               
- Я не задумывалась. Так назвалось.
 - В этом вся прелесть. Марат - для тебя чужой. А если Марк - значит, я – твой.
«Надолго?» - Я не спросила,  это только промелькнуло.
- Это надо отметить. Подожди секунду. Давай я пока накрою тебя этим нежным покрывалом. Не сопротивляйся. Я – на секунду. Залезай с ногами на кровать. Принесу вина и отвечу тебе на один вопрос.
-   На два! Если хочешь, чтобы я тебя отпустила и тоже  ответила на твой вопрос.
  - На два! На два моих вопроса. Да?
-  Договорились!- легкая тревога, отголосок испуга прошелся морозцем по спине, как только он снова исчез. Хорошо, что слышно, как он спрашивает сам себя:
- Где у нас тут поднос? Должен же он быть!
- Слева от микрогаля!  - Корректирую с кровати.   
- Микрогаль… Это что? А! Скорее всего – микроволновая печь! Точно! Попал! Вот и поднос. Иду! Вот он я. Быстро? Заслужил твою откровенность? Бери бокал! 
  Жаль, что на брудершафт мы уже пили…Я не против повторить.   
«Я тоже»- сдержалась, не сказала, - пусть теперь, пока я опять не помутилась разумом от его губ, скажет мне, как нашел меня. А главное, каким чудом выучил мое недописанное  стихотворение.
- Почему ты не пьешь?
-  Задумалась.
-  О чем задумываться, скажи, как есть.
-   Марк! Сначала ты! Я дольше ждала.
-  Ладно! За «Марк» - уступаю. Пьем?- Медленно выцедил свой бокал, поглядывая на меня. Подождал, быстрым поцелуем выпил с моих губ остатки вина, сунул мне в рот шоколад:
- В общем, нашел я тебя элементарно: позвонил редактору, телефон – в одной из твои книг, выложенных в интернете. Напросился на встречу. «Убил» твоего редактора обещанием принести мою рукопись на предмет издания. Между прочим, почитал ему наизусть пару твоих стихотворений. Он, к моему удивлению, тоже прочел мне одно твое. Потрясающее! Он блеснул профессиональной памятью. А я под впечатлением этого стихотворения едва вспомнил, зачем пришел. Попросил  твой телефон (Посоветуюсь, мол, как ей с Вами работалось, «А еще проще - мне бы ее адрес»). Не ожидал, так, на всякий случай попросил. Он порылся в компьютере и выдал, говорит: «Вообще-то, мы не даем адресов наших авторов. Но, она не запрещала. К тому же, Вы – наш потенциальный автор. Вам полезно пообщаться с коллегой»
- А какие ты ему мои стихи читал?
Марк порывисто обнял меня, и расхохотался так заразительно, что я, не понимая причины, тоже не удержалась:
- Ну, ладно! Ну,  хватит! Что я такого смешного сказала? - давясь от смеха, я все-таки не могу удержаться от авторского гонора, - интересно же, что эти два мужика, сойдясь на знании моих стихов, читали друг другу, - Что ты смеешься?
-  А ты?
- Я за тобой…
-  А я… над собой! Какой же я дурак! Какой простофиля! Тебе уже  и не интересно, дальше, как я тебя нашел. Ты не просто замечательная женщина, ты - же еще и автор! Как я забыл! Мороженое, конфеты, комплименты, загадки… Господи! Когда надо было только говорить и говорить о твоих стихах! Читать их, расспрашивать, просить тебя почитать еще и еще… И тогда ты выложила бы мне все, что мне надо…               
Он смеется и не замечает, как хлещут его слова, жгут, обливают кипятком, сдавливают мне горло:               
- А что - всё? Что тебе надо? Что тебе «выложить»? Скажи, скажи, я выложу. И без похвал моих стихов, без лести, без чтения. Без конфет и вина.  Без напряга. Что тебе надо? Я же сказала тебе, что завтра отведу тебя к маме. Она все тебе расскажет. Напишет, если надо. Подпишет…
 Я плотно заворачиваюсь в покрывало и встаю у открытой  двери спальни. Немедленно прочь от этого человека. Не хочу его видеть. Не хочу чувствовать, как в моём мозгу повторяется, вертится в колесе одна и та же фраза: «Ты выложила бы мне всё, что мне надо»
Марат быстро включил верхний свет, метнулся ко мне. Протянул руки.
 Нет. Не хочу. Даже представить себе не могу. Дотронусь – обожжет.

                ***
Гудина оказалась дома. Одна. Неплохое начало.
- Не ждала гостей?- Нина Федоровна поняла, насколько плохо знает своих  подопечных. Вот, хотя бы эта неблагополучная Гудина. Глядя на нее в школе, никогда не догадаешься,  в каком убожестве  обитает это всегда оживленное, легкомысленное существо. «Птичка - невеличка»! Вот тебе и «порхает!»               
-  Ты не возражаешь, Рая, если мы с тобой поговорим наедине?
-   Проходите. 
У стола, покрытого потертой клеенкой стояли задвинутые четыре старых стула. Учительница достала из сумки пакетик с карамелью и розовыми пряниками, купленными по дороге:
-  Давай попьем чай?
Рая молча кивнула, выдвинула два стула и вышла в коридор поставить на керосинку чайник. На обратном пути принесла две чашки, замызганный заварной чайничек и маленькую пустую тарелочку под гостинцы.
-  Ты думаешь, что я сейчас стану в чем-то упрекать тебя или читать нравоучение?
 -  Естественно. Это Вам по должности положено, - на лице терпеливая покорность, мол, «Переждем».
-   Твои на работе? – пробный камушек, так сказать, не официально - доверительный тон, разговор на короткой ноге.
Девчонка не поддержала, ответила,  как заученное на уроке:
 -  Мама и сестра Лида – на работе,  отец в поездке, он помощник машиниста. На паровозе.
-Чайник закипел?
- Нет, сейчас принесу, его только подогреть. Он кипел.               
Из закопчённого на керосинке чайника разлили по чашкам горячую воду, закрасили жидкой заваркой.
-- Разговор у нас, Рая, очень серьезный и важный. Жизненно важный для тебя. Я открою тебе  секрет. О нем знают только двое: я и наш директор. Ты будешь третья. И всё!   Больше никто не знает и знать не должен. Дай слово! - Зацепило. Выражение притворной покорности сменилось на лице девочки неподдельным интересом вперемежку с настороженным недоверием.
- Честное комсомольское!
Нина Федоровна усмехнулась и  вздохнула:
- Зыбкое слово. Но будем надеяться. Тебе же самой выгоднее молчать. Да,- она
придвинулась вместе со стулом, опасно пошатнувшемся под ней, поближе к Раисе,- но прежде ты должна подробнейшим образом рассказать мне, что было на собраниях.
Гудина презрительно  фыркнула, всем видом показала: она  так и думала! Её, как дурную рыбку, учителка хочет поймать на  приманку, на слово «секрет»:          
- Да ничего особенного и не было, ругались и вспоминали, у кого, чего, когда пропало.
 -   А почему на тебя все свалили?
-   Я- то почем знаю!
 - Вот что, голубушка! Так будешь замыкаться, выгонят тебя из комсомола, и я тебе ничем не смогу помочь
 Гудина притворно вздохнула, с хрустом разгрызла карамельку:
-  Что ж тут поделать! Выгонят, так выгонят. Неприятно, конечно. Но – выживем.
- Да? Выживешь? Так вот тебе мой секрет! Сегодня я была у директора в кабинете, и меня ознакомили с постановлением правительства.  Правительства, Гудина! Нашего, узбекского правительства! Обрати внимание!  Некомсомольцам аттестат зрелости не вы – да – ётся!
 Гудина застыла с розовым пряником у рта:
- Почему?
-  По постановлению! Я же тебе сказала! Какая же это зрелость, если ты еще не дозрела до комсомола?
- Я дозрела, я – уже два с половиной года жила комсомолкой.
-  А теперь тебя выгоняют. И аттестата не дадут. Это до тебя, наконец, дошло?   
- Дошло! Я все расскажу! Я расскажу, Вы только с Морсмагулом  помогите.
- Раиса! Как тебе не стыдно! Как ты называешь директора школы, уважаемого человека!
- Да ладно Вам! Уважаемого! Не на собрании же Вы! Кто ж его уважает? Его еще не так называют! Сказать?
-  Не надо, прошу тебя!
-   Конечно! Вам теперь надо с ним «дружить».  Я не дура, я  ведь понимаю, Вам тоже не поздоровится, если у вас выпускницу лишат Аттестата. А я такое знаю, такое знаю…
-    Рассказывай!               
-   Они выписали из классного журнала даты и пометки, когда я оставалась одна в классе, по освобождению от «физры», а деньги в этот день пропадали.
 -   Из журнала?  А кто им его дал?
Гудина с готовностью открыла рот. И, поперхнувшись чаем, закашлялась:
 -   Не знаю.
Девчонка лжет, Сенькова поняла это сразу. Она крепко сцепила сильные пальцы на запястье  Раисиной тонкой руки:               
-    Не лги, Гудина! Не в твоих интересах! Наверняка это старший друг вашего класса. Ты пойми, если это он, то я пойду к нему, и разоблачение  его профессионального преступления он сможет отменить только тем, что уговорит  весь 10 «Б» забрать протокол с решением. И тогда ты спасена.
-  Мы спасены. Мы! Да? Нина Фёдоровна! -  Весело и ехидно подсказала нахалка. И тут же скривила рот,- неа! Они просили у Рафика журнал. Но, к сожалению, отказал им этот «честнейшей души человек», - она произнесла эти слова с таким сарказмом, что  осталось только поверить ей. «Мы любим тех, кому делаем добро и  ненавидим всех, кому приносим зло и обиды» - подумалось Сеньковой. Она отпустила Райкину руку:
 -   Что ж. Будем искать другие пути, - и повернулась в сторону обшарпанной  двери, намереваясь уйти.
-   У меня есть путь. Мой путь. Я знаю, как его заставить уговорить всех отменить  мое исключение.
-    Как? – Нина Федоровна немедленно вернулась к столу.
-    Сказала же! Слышали? Я сама!
-    Сама, девочка! Сама, если хочешь, - тихо, осторожно, почти ласково согласилась учительница,- ты все сделаешь сама. Я не собираюсь делать за тебя ни одного движения.
 И указательным пальцем  постучала по столешнице четкой дробью:
- Но сначала я должна знать до мельчайших подробностей каждый твой шаг. Каждое движение! Хватит самодеятельности! «Сами» вы уже натворили все, что могли.
 Ты сейчас же рассказываешь мне все, что задумала, а потом ни одного действия без моего согласия. Или я ухожу. И пропади всё пропадом! Она выжидающе замолчала.
- Ладно. Но теперь Вы дайте слово, что больше никто не узнает об этом. Клянитесь здоровьем детей.
- Ты, девушка, действительно, обнаглела! Что говоришь, ты думаешь?
 -   Думаю! - Она заговорила неспокойно,  порывисто, и очень искренне,-  да, я мелкая воровка, я предала друзей, у меня, кроме этого, еще много всякого. Грешков разных. Но за свою не очень ласковую и короткую жизнь мне посчастливилось увидеть настоящую любовь.  Не книжную, не киношную,  настоящую. Может, такую больше никогда не встречу. И я не хочу испоганить…
 - Час от часу не легче! Не хватало тут еще и любви! Когда ты все успела? Тебе  и семнадцати еще нет. 
-  Не о себе  говорю. О людях, о двоих. Они не ангелы, я знаю. Но любовь у них …В общем,  прошу Вас! Поклянитесь. Или я не скажу ни слова.               
 -  Ладно,  - Нина Федоровна сжала губы, отвернулась в сторону единственного в комнате, давно немытого окна и произнесла сквозь зубы:
- Чего не сделаешь, чтобы спасти заблудшего ребенка. Клянусь.          
 - …здоровьем моих детей,-  требовательно подсказала Гудина.
- Здоровьем детей…да, да, не маши руками, своих детей.
Они снова сели за стол напротив друг друга. Раиса выпила остывшего чаю, вытерла ладошкой мокрые губы. «Дикарка, - подумала Нина Федоровна, - что за манеры! А ручка-то маленькая. И сама она вся миниатюрная, как керамическая статуэтка. Ей бы Судьбу полегче…»
-  Вы правильно угадали: уговорить наших забрать протокол может Рафик. Но он не пойдет на это, особенно если узнает, кто отдал ребятам журнал. Не перебивайте меня! Человека этого Рафаэль ненавидит. Мог бы – убил. И он, как и Вы, если пойти и рассказать ему и попросить  поговорить с ребятами, сразу спросит: « Кто дал журнал?» И тут же его продаст Морсмагулу. Потому что он до сумасшествия любит жену этого человека.
 Райка  на секунду перевела дух и продолжила:
-  Есть еще один человек, который мог бы уговорить весь класс забрать протокол. Это тот, кто дал журнал.  Но просить его отговаривать класс от принятого решения -  бесполезно. Не станет он уговаривать никого. Во - первых, из гордости, чтоб   не сказали, что он трус и уговаривает забрать протокол, чтобы избежать наказания. Во- вторых, он правдоискатель и считает, что истина дороже: вор должен быть наказан.
-  Ты не назовешь имени этого второго?
 - Придется назвать…  Но только Вам. И, пожалуйста, попозже. Мне надо твердо знать, что это ему не навредит.
- Гудина, хорошо! Ты все изложила четко, просто математически четко. Если б ты еще учила, что задают на дом, у тебя бы не было проблем с математикой. Но до плана своего ты скоро доберешься?
- Скоро. Я знаю, кто сможет уговорить Рафаэля.
-   Кто?
-   Жена этого второго. Если она попросит, хорошо попросит, он не только уговорит класс. Он в зубах принесет  для любимой этот сволочной протокол.
- Рая!  Это уже прямо метод доказательства от противного. Только что ты утверждала абсолютную невозможность... Погоди, погоди… Так об этой «настоящей любви» ты мне тут распиналась? Хочешь сказать, что эта женщина пожертвует чистотой  отношений с любимым мужем, согласится на связь с Рафаэлем Ахаевичем  ради того, чтобы оградить мужа от суда за профессиональное преступление?
 - Нет! Нет. И нет! Вот не думала, что Вы такая наивная, и такая … такая… Не знаю, как назвать человека, который не верит в настоящую преданность.
 -  Почему – наивная?
 - Потому, что вы всерьез считаете, что, если журнал попал в руки ученика, то за это учителя будут судить. Сплошь и рядом! Каждый день только и слышно: «Ой, Ванечка, сбегай, принеси журнал из учительской, я забыла» или: « Танечка, я тороплюсь, отнеси журнал в учительскую, у меня автобус уйдет». Да если б за это судили, у нас бы учителей не осталось!
- А вот тут ты ошибаешься!  Во - первых,  во время «отнеси – принеси»  журнал бывает в руках ученика очень короткое время, а в нашем случае – журнал нужен не меньше, чем на час, а то и  на два,  во- вторых, детка, наивная не я, а ты!  Потому что  не представляешь, как можно вытащить на белый свет и использовать запыленный, полузабытый закон или указ в нужное время в нужном направлении. Ты не знаешь. А опытные учителя – хорошо это помнят. Никто не отменял этой  профессиональной ответственности. Ее нарушение называется –  пре - ступле  - нием! И, если понадобится, за это могут судить. И довольно строго. Не зря же ты решила, что жена пойдет на уступку, на жертву даже, чтобы оградить мужа от суда. От чего же еще? Если не от оплошности с журналом?               
- Да нет же! Никаких жертв, никаких уступок! Я же говорила Вам: нет!  Что же Вы такая испорченная, что не верите!
- Рая! Не забывайся. Давай, ближе к делу. Что ты тянешь?
- Да. Я тяну. Я тяну, потому что опять должна подличать. Но теперь уже помимо воли.  Мне не только не хочется делать эту гадость, а и  рассказывать о ней противно. А  другого выхода нет. Завтра я пойду к жене этого второго человека. И покажу ей письмо. И уйду. Увидите! Нам вернут протокол!
-  Какое письмо? Достоевщина какая-то! - Сенькова ошарашено смотрела на свою ученицу.
Раиса Гудина сняла с гвоздя у двери свой красивый, уже не новый, но еще хорошенький, сохранивший кокетливость  портфель. Лихорадочно порылась и достала листок бумаги, сложенный раз  в шесть. Положила его на стол:
- Вот, это письмо. Я его вместе с деньгами случайно «увела».               
Нина Федоровна, раздираемая раздражительными чувствами отвращения и в то в тоже время непреодолимого любопытства, вопросительно посмотрела на маленькую аферистку:
- Читать?
-  Как хотите, - пожала та острыми детскими плечами.
                ***
-  Нет, нет. Не трогай меня. Не подходи.  Не  дотрагивайся даже…
- Хорошо. Сядь. Я не подхожу к тебе. Прости, я нечаянно больно ударил тебя по самолюбию. Не догадался  подумать, каково талантливому человеку в твоей неустроенной невесомости.  Ты ранима и чувствительна, как лишённый кожи.  Я этого не учел. Мне внезапно пришла в голову смешная мысль, как мы все зацикливаемся на чем-то своем, любимом. Мать может часами говорить о поносике своего ребенка, Помнишь эти старые стишки про восхищение молодого папочки: «Как он в слове «мама дура» выговаривает «Р»! Невеста – оповещает всех, как красиво грассирует ее будущий муж. Врач об удачно вырезанном геморрое. Я не хотел тебя обидеть, Думал, мы посмеемся этому вместе. А тебе просто отказало на этот раз чувство юмора. Вспомни «Драму» Чехова. Как он посмеялся над авторским самолюбием?! «Вяжите меня, я ее убил. Присяжные его оправдали».
Марат наполнил свой бокал, быстро выпил вино. Я вижу, как дрожат его пальцы.
- Как ты могла подумать, что все это: закат, весь вечер, эта ночь, эта близость – все игра ради какой-то цели? Если ты так думаешь, я не пойду завтра к Татьяне Наумовне, к твоей маме. Сейчас же отвечу на все твои вопросы, если ты еще хочешь. И можешь выгнать меня.
Он стоит передо мной голый. Верхний свет от люстры делает его фигуру светящейся каким-то мерцающим отблеском. Такой же красивый,  каким я видела его недавно в полутьме. С надеждой, что я пойму его, ловит мой взгляд … Не могу видеть его таким, обнаженно  беззащитным. Иду в ванную комнату, приношу оттуда отвергнутый им халат.
- Надень, пожалуйста. Я готова тебя выслушать.
Марат послушно накинул на плечи халат. И померк. Устало присел на край кровати: 
                …   Мы – туями доступными кормлены
                наравне с гурьбой узбечат.
Нас, завшивленных и ободранных,
хауз тёплой водой привечал…

Как мы ждали старьёвщика, Боже мой!
в двухколесной глубокой арбе,               
как с бутылками мчались восторженно
за богатством в дешёвой фольге
по саманным кривым переулочкам –
«узбекча», «еврейча», «урусча»…
Как часами стояли у булочных,
как  на хлопке – с мальства, - на бахчах…

Мы теперь уже взрослые. Мазанки
уступили бетонным домам…
Ты – отец нам. А мы тебе? – Пасынки?
Не сыны тебе, Узбекистан!?

- Это прочитал ему я. Если  захочешь, то когда-нибудь поймешь, почему мне на душу так легли эти стихи об усыновленном и потерянном поколении, о пасынках Узбекистана. Которые считали, что это их родина, а потом поняли, что они чужие. 
Я присела на другой конец кровати:
- Мама любит это стихотворение. Читает его иногда своим подругам и одноклассникам. Тем, которые из Узбекистана сейчас разъехались в Германию, в Россию, в Америку. Некоторые плачут. И мама, хотя она сильная. Она, как я, плачет не от боли, а только от обиды.
Не могу удержать себя и смотрю на его грудь, светящуюся из незапахнутого халата.
-  А это, «Эрот и Венера», прочитал  мне твой редактор:
Он целовал ее губы
и те и другие…
Нежно терзал ее груди,
от страсти тугие.
Не было Тайны и Меры
желаний меж ними, -
только безмерная вера
в любимое имя…

Путы слепого запрета
спадают не часто,
может, безумие это,
а может быть, - счастье.
Замерли где-то рассветы –
расплаты лихие…
Тихо кружила планета
тела их нагие.

- Во мне вспыхнула такая ревность, как будто узнал об  измене любимой жены.
-   А было такое хоть раз?               
    -   Что?   
    -   Измена любимой жены.
Он в сомнении поджал губы, словно плечами пожал. Но сказал вполне уверенно:
      -  Не было, - ответил, как отмахнулся. И снова вернулся к прерванному, - мне  хотелось на место этого Эрота. Дай мне свою руку. Дай! Только руку! Я расскажу тебе, как часами сидел на скамье напротив твоего  подъезда и боялся, что твои фотографии в интернете не соответствуют действительности. Боялся, что не узнаю тебя. Они, действительно, не совпадали. В жизни ты оказалась  красивее, живее. Но узнал я тебя сразу.
 Марат замолчал. На  полуоткрытых губах я вижу ( Конечно же! Вижу!) вопрос и ожидание. Мне даже понятно, что он хочет спросить: Хочу ли я узнать, как попало к нему никому не известное, новое стихотворение.
 - Спроси. Ты же хочешь спросить.
 -  Спрошу. Ты скажешь: «Хочу знать» Отвечу. А потом выбросишь меня, как использованный, прости, презерватив? Да, я знаю, грубо сказал. А не грубо возненавидеть меня за один ненамеренный проступок? Я отвечу, но не забудь, что ты тоже должна мне два ответа. И предупреждаю тебя, что второй вопрос будет житейский и натурально - грубый.
- Опять про презерватив?
- Почти.
- А можно покороче?
-  Я уже спросил.
-  Не поняла… А! Хочу ли я еще знать, откуда у Вас мое «Равновесие»? И действительно ли Вы перестанете меня интересовать после того, как я получу ответ? Как видите, можно обойтись и без натурализмов. Отвечаю. Да, меня интересует эта чертовщина с никому не показанными стихами. Со своей стороны, прежде, чем мы расстанемся, я немедленно отвечу на все. Во всяком случае, на  что смогу.
Он смешно выпятил нижнюю губу:
- Пропал такой замечательный брудершафт! Мы снова на «Вы»?
   Теперь я ничего не понимаю. Встает и уходит. Совсем? Что – то, похожее на уже пережитый этой ночью испуг,  волной сквозит от головы, через сердце – к ногам. Надо взять себя в руки. Я собираюсь выгнать этого человека, выкинуть прочь, как  … Фу, ты, наваждение! Не собираюсь повторять за ним …  Прислушиваюсь. Не ушёл? Что-то ищет в своем рюкзаке на вешалке. Или одевается? Нет, не ушел. Возвращается в спальню, наверняка уловил обеспокоенность на моем лице. Иначе откуда это торжество на   его физиономии?! Протягивает мне сложенный лист бумаги, чуть помятый, исписанный авторучкой. Разворачиваю. Мой почерк. Мой почёрканный, но вполне законченный черновик нового стихотворения  «Равновесие».
- Ты спеши… Вы спешили на автобус. А я сидел на скамейке. Ты…, то есть - Вы на ходу вынули из сумки большой шарф, видимо, хотели прикрыть им плечи от кондиционера в автобусе. Я заметил, что при этом выпал этот листок, подобрал. Честно хотел отдать. Но Вас  и след простыл. Вот теперь – возвращаю. Мари! Прости мне сразу  все! И хотя бы скажи, что тебя испугало?
  Я не собираюсь его мучить и тем более мстить. Обещала – скажу. «Но не больше!» - приказала себе и поняла, что двигаюсь к его распахнутым рукам, потому что невыносимо хочу еще раз прижаться к нему всем телом:
- Я испугалась тогда,  потому что  ты положил меня на кровать  и исчез в темноте. Мне показалось, что я одна. Навсегда – одна. И больше тебя не увижу.
Он понимает, знает, что мне надо сейчас. Поэтому мы стоим неподвижно, так близко друг к другу, как будто нас не двое, у нас одно тело, одно сердце. Одна судьба.  И Марк  шепчет мне на ухо:
  -   А второго, натурально,  вопроса не будет…
 -    Потому что ты давно знаешь ответ…
 -   Знаю.  Ты  хочешь еще близнецов.
  -    А ты?               
                ***
Моральные устои человечества перегружены аксиомами. Именно поэтому время от времени возникает потребность доказать тот или иной постулат. Или пренебречь его категоричностью.   
Нина Федоровна  всегда считала, что это аморально -   читать чужие  письма, тем более - краденые. Но, кроме острого любопытства, ее подталкивало к нарушению этого святого параграфа из морального кодекса советского человека  ещё и чувство ответственности за порученное ей дело по урегулированию неприятнейшего и опаснейшего обстоятельства, от разрешения которого зависела судьба не только ее, классного руководителя и опытного педагога, но и, как оказалось,  многих других. О которых, кстати, до момента прихода к Гудиной она даже не подозревала. Необходимость быть в курсе пересилила. Она осторожно, двумя пальцами  взяла письмо за край листа:
«Дорогая моя! Любовь моя неповторимая.
 Ты мучаешь меня, а я люблю тебя за эти муки еще больше.
 Ты, красивая, осторожная, грациозная, ловкая, то ласковая, то недосягаемая. Играешь мной, как кошка  с пойманной мышью. А я и есть пойманный. Вот, как увидел тебя, когда вы приехали с  твоим дохликом – мужем, так и поймался. И с тех пор нет   
 мне покоя. Иногда я думаю, сказала бы ты мне: Отстань, пропади пропадом. Оставила бы меня совсем  без надежды. И пропал бы я. Забыть не забыл бы. Но тебе бы покой дал. И уж все к одному. Так нет же! Ты только соглашаешься, что я хороший, что интересно тебе со мной. И всякое такое. А любишь ты навсегда и навечно своего Юлика. Искренне говоришь. И я верил тебе, что любишь его. А вот вчера узнал я, дорогая моя, (не спрашивай, как узнал. Не могу сказать) что ты беременна.
 От кого, Валентина? От Юлия – не может быть. Он болен. Смерть за ним по пятам ходит. Он или не знает об этом, или не хочет знать. А стать отцом уже явно не в силах. Это даже и врачом быть не надо, чтобы понять. Так от кого родить собираешься? Хотелось бы, думать, что – от меня. (Что?  Не  по Сеньке шапка?)  Или есть у тебя еще кто-то? Тогда, кто ты, Валентина? Святая моя! Жена верная, любящая только своего мужа?!                Дай ответ. Твой навеки Рафаэль
P.S. А эдельвейс с горной снежной вершины я тебе, как обещал, все равно подарю»

«Надо же! Страсти какие! - Подумала Нина Федоровна, отложила листок с письмом   и сосредоточенно села на расшатанный стул, - никогда бы не подумала! Еще этот закоренелый холостяк - одиночка Рафаэль Ахаевич, так куда бы ни шло! Умная, приличная женщина. И красива, ничего не скажешь! На актрису Терехову похожа. Правда, и язычок у нее, как бритва, ей палец в рот не клади. Глазами своими, с поволокой, как посмотрит! И спокойно так, словно нехотя, так «отбреет»! А муж у нее, хоть и болезненного вида, но мужчина красивый, порода в нем чувствуется, историк – от Бога.  И вообще – не чета этому физкультурнику с кудрявым чубчиком. Валентина с Юлием Гулямовичем, надо признаться, - красивая пара. И на тебе!   Вот что тут открывается!»
 Она молчала, но быстро очнулась и  испытующе посмотрела на девчонку,  словно хотела проверить, не подслушала ли она ее мысли :
- Ну? И что ты собираешься делать?
Рая быстро убрала со стола следы чаепития:
- Я Вам ужу докладывала. Иду к жене. Что будет дальше, Вы слышали. Как видите, все просто. И ничего я от Вас не скрываю. Только Вы мне уже сейчас не мешайте, у меня мало времени. Мне еще надо, пока моих дома нет, переписать это письмо…
- Зачем?
- Как зачем? Не оставлю же я ей подлинник, чтоб она его просто уничтожила и все!
А ещё надо успеть переговорить с  ней, пока муж в школе на уроках во второй смене  И Вы мне, пожалуйста, не мешайте, Мне переписать без ошибок надо.
-  Хорошо. Я уйду. Но ты завтра же утром до моего урока расскажешь все, что произойдет сегодня. Я должна быть в курсе. И больше ни шагу, никакой самодеятельности.
Райка протерла клеенку, постелила газету. Вырвала из тетради чистый лист. Села за стол, не оборачиваясь, бросила из-за спины «До свиданья»  и начала писать. Как только за Сеньковой закрылась дверь, бросилась, закинула щеколду и быстро вернулась к столу. Писала осторожно, поверяя каждое слово. Копия должна быть точнейшая. Чтобы без случайных проколов все прошло гладко, как задумано. Новой розовой промокашкой тщательно просушила копию, еще раз прочитала. Пора.
 Надела школьную форму с повседневным темным фартуком. Заплела и сложила сзади две белобрысые жидкие косички: прилежная школьница спустилась на первый этаж в своем же подъезде. Остановилась у двери, глубоко вдохнула. Позвонила. Услышала:  «Открыто!» Вошла. Обомлела. Чистота, как в больнице. Полы, выкрашенные светлой краской, блестят, будто еще не просохли после ремонта. Стены не белые, нежно салатового цвета. Старое черное пианино, ничем не покрытый деревянный стол, и легкие «венские» стулья. Два высоких, до потолка, книжных шкафа. Прямо напротив двери на  сложенном диванчике, прикрывшись легким пледом, полулежала Валентина с книгой на коленях. Она удивленно улыбнулась.
-  Здравствуйте, Валентина Марковна. Я учусь у Юлия Гулямовича в десятом «Б». Это в том классе, которому ваш муж помог, отдал на время своего урока классный журнал. Меня зовут…
- Здравствуй, Рая Гудина. Я тебя знаю, ты…,- она сделала паузу, чуть больше, чем можно было ожидать,-  наша соседка с третьего этажа. Проходи. Бери стул, - Валентина опустила ноги с дивана, не глядя надела тапочки, - слушаю тебя. Чем обязана столь неожиданному визиту?
 Она сверкнула улыбкой, смягчив  неприкрыто нарочитый,  издевательский тон, и тут же стерла ее.
« Правильно называют её, «ласковая стервоза»!» - подумала Рая, - Это ведь  она из-за намека на журнал огрызнулась»
 Стул не взяла, осталась стоять.
  -  Я Вас долго не задержу. Прямо к делу, сразу. Вы я вижу уже в курсе, что у нас было  комсомольское собрание  и…
- Да. Я все знаю. Не расстраивайся, не пересказывай,  – и опять не понятно: издевается или вправду сочувствует, - и что?
 - Мне нужна Ваша помощь, - Рая подождала вопроса. Но он не последовал. Валентина молча ждала, с неприкрытым  интересом разглядывая просительницу, чуть склонив к плечу голову с густыми, пышными темно - рыжими волосами.
- Если класс не передумает и не заберет протокол, в котором записано решение собрания исключить меня из комсомола, то пострадаю, конечно, в первую очередь я. Потому что есть негласное постановление Отдела Народного Образования, присланное в администрации школ по указанию  Обкома Партии. Это негласное – тайно гласит, что все выпускники десятых классов, получающие Аттестаты зрелости, должны быть комсомольцами. Я как некомсомолка не получу аттестата об окончании школы. Гудина внимательно посмотрела на Валентину, заметила ее чуть приподнятую  удивленно бровь. Подождала. И опять не услыхала ни слова. «Ладно! Молчи - молчи! – раздраженно подумала Райка,- молчит тот, кто сумеет помолчать  последним!»
- Я получу по заслугам, ладно!- смиренно и терпеливо продолжила девушка,-  но вы же, Валентина Марковна, взрослая, опытная женщина, Вы же понимаете, что не  я  одна пострадаю. Когда эта бомбочка разорвется, повалят комиссии всяческие  и начнутся разбирательства. Вас не волнует, что самый увесистый осколок полетит в Вашего мужа? Поэтому я и решила обратиться к Вам, чтобы вы помогли убедить класс забрать протокол.
«Сейчас она меня прогонит!» -  Гудина невольно втянула голову в плечи. Подождала совсем чуть – чуть и поспешила уточнить, - не Вы сами, конечно. Вас наши непреклонные не станут слушать. Но Вы очень даже можете повлиять на того, кто смог бы убедить класс отменить решение.
Валентина с сожалеющей улыбкой, медленно, расслабленными ладонями поаплодировала Раисе:
- Я понимаю, Вас, - перешла она на «Вы».   («Ага! Поняла, что и мы не лыком шиты - воспрянула Гудина, - может, обойдется и без письма? Страх,  как не хочется пускать его в ход!»)  - Вы храбро сражаетесь. Это вызывает во мне сочувствие к Вам. Но Ваши доводы для шантажа слабоваты. И не потому, что  я не понимаю, как это серьезно: комиссия - для моего мужа,  он не  совсем здоров, ему совершенно не нужны эти
нервотрепки. А потому, что Вы еще плохо разбираетесь в людях. Или просто не успели понять сущность Юлия. Я и пальцем не шевельну, чтобы оскорбить его такими уговорами.               
  - Вы меня, Валентина Марковна, недооцениваете. Я знаю,  Вы хотите сейчас выпроводить меня, может, вежливо, может, взашей,-  Раиса, наконец, взяла стул и  села.  Упрямо, не мигая, не отводя взгляда, стала смотреть в золотистые с притягательной поволокой глаза,- я хотела обойтись малой кровью, потому что уважаю,  …когда в семье вот так,… как у вас с Юлием друг к другу.
Теперь она не торопилась, и не только потому, что с удовольствием, по -  обезьяньи легк, переняла  у Валентины понравившиеся  великолепные паузы, способные  смять гонор спорщика. Раиса просто побаивалась, что её расчет даст сбой, уж очень своенравная женщина эта золотовласая Валентина. «Но если удастся, далеко пойдешь, Райка!» - подбодрила она себя.
 - Вы меня не совсем поняли. Когда я попросила Вас повлиять на того, «кто может уговорить», я не вашего мужа имела в виду. О том, что для Юлия честь и истина дороже жизни, я сразу сказала тем, кто хотел послать меня к нему. «Дороже жизни» - это  для него не слова. И Вы это знаете лучше меня. На это я теперь и рассчитываю. У меня нет другого выхода.  Без этого ВэЛэКэСэМэ - значка и без Аттестата вся моя жизнь катится под откос. И не удивляйтесь, что я готова схватиться за ноги и стащить под этот откос за собой  и Вас и даже Вашего мужа. Если есть надежда, что это спасет меня, я пойду… по трупам. Буквально.
На последнем слове плечи Валентины чуть передернулись. И снова она одарила Раису короткой, едкой улыбкой:
 - Из какой это индийской мелодрамы  такой монолог?- теперь она рассматривала эту девчонку с удвоенным саркастическим вниманием.  Но почему-то не решилась вышвырнуть ее. «Что она знает, эта «артистка»? В чем так уверена? Если бы её уверенность не была так  нахальна, можно было бы счесть всё за  выдумку и игру. Но именно эта  неподдельность и зажатая напористость, нехватка умения притворяться, подсказывала, что маленькая шантажистка прячет за пазухой даже не камень, а что-то посерьезнее,  - Какой  длинный  пролог… Выкладывай уже!
 Раиса вынула спрятанную на груди за школьным фартуком копию:
 -Вот это я переписала полчаса назад с подлинника. Если Вы захотите, я покажу вам подлинник. Но кажется мне, что этого и не понадобится. Во - первых, Вы хорошо знаете стиль автора, его словечки, а главное, там в постскриптуме есть одна фраза, простая такая, про цветочек. Она, наверняка, сказана  автором письма только Вам. Поэтому подлога быть не может.  Кроме того, я подарю Вам эту копию, сможете показать ее автору письма. Он- то не сможет отказаться от авторства. Перед Вами – не посмеет.               
Валентина встала, чтобы взять, наконец, эту зловещую бумажку. Неизвестность всегда страшнее самой злой реальности.               
- Я еще не все сказала, - отчаянно крикнула Гудина, и спрятала копию за спину,- еще шаг и я убегу. И тогда я отдам письмо не Вам. А догадайтесь – кому! Потерпите. Я должна сказать все до конца, - она  задыхалась, как от долгого бега,- Это письмо писал человек, которого Вы сумеете убедить добиться у класса отзыва протокола собрания о моем исключении. Ради Вас он сделает это. Постарайтесь. Вы оба постарайтесь. Думаю, вы поняли. Подлинник этого письма  меняю  - на протокол. Если через неделю этого не произойдет, я …  Но это потом. Читайте.
 Валентина читала письмо ещё и ещё.  Зачем-то перевернула лист и посмотрела на чистую страницу:
 - …Договаривай!  Хотя мне уже понятно, что ты скажешь. Но произнести это надо тебе. Иначе задохнешься от долгой задержки дыхания.
-   Да,  доскажу. Если через неделю он не принесет мне в своих мышиных зубах этот протокол, я отдам подлинник Юлию Гулямовичу. И не лезьте ко мне со своими убеждениями, что это убьёт его, а мне не поможет! Сама знаю. Но сделаю это. Обещаю - сделаю. Иначе, кто поверит в мои угрозы  в следующий раз. Клянусь, я отдам ему подлинник.
 Валентина вынула из выдвижного шкафчика белую столовую салфетку. Подошла к Райке, вытерла ей слезы. Усадила на стул, налила из графина в стакан воды.
- Выпей!
 Потом налила воды себе и медленно выпила сама, вытерла той же салфеткой свое вспотевшее лицо:
- Ты сделаешь это. Верю. Думаешь, я тебя ненавижу?  Нет, презираю. Но и восхищаюсь. Далеко пойдешь! Если не свихнешься на мелочах. Слишком увлекаешься. Впрочем, возможно, это еще пока по молодости, - Валентина говорила без присущего ей насмешливого напора, устало присев на диван,- странно, но я хочу, чтобы именно ты поверила. Несмотря на это письмо, ты веришь в любовь и преданность, хочу, чтобы ты,  именно ты, поверила мне, что ребенок во мне – от Юлика. А тот намек, в   письме. Это игра обиженного. Не было у меня с ним ничего.  Прав он, насчет кошки и мыши. Только Ты и поверишь, потому что знаешь Рафаэля. А Юлик не поверил бы, потому что сам не умеет лгать. И да. Это может убить его. У него слишком слабое сердце.
 Иди домой. Я постараюсь. Возьму пример с тебя. Добьюсь, чего бы мне это ни стоило.
- Грех во спасение свят? – Испытывающе спросила  Райка.               
 - До греха дело не дойдет. Я ведь кошка. А он так и останется до старости – Глупым маленьким мышонком. Покажи подлинник!?               
-  Видишь, какая ты все-таки, коварная! Кошка! Покажу.  Но только в моих руках. А ты свои заведи за спину. И не двигайся.
  Не отворачиваясь, она спиной к двери сделала два шага на лестничную площадку и только там развернула перед Валентиной письмо Рафаэля: 
 -  Ты – сильнее меня. Не опускай руки.

                ***
Перед рассветом мы заснули коротким нечаянным сном. Разбудила нас легким прикосновением к лицам прозрачная занавеска, внезапно взлетевшая вверх от первого солнечного порыва  утреннего ветра. Я укротила ее, завязав некрепким узлом, и прикрыла трисы*. Они отгородили  спальню от разгорающегося солнца и просыпающегося города.
- Спи!  Я позвоню на работу,  попробую выпросить выходной.
Марк согласно кивнул головой, блаженно потянулся, рывком поймал меня у окна, уложил рядом:
-  Что сейчас у кого выпросишь? Темно! Нормальное начальство еще спит,-  и, не.
размыкая рук, снова провалился в сон.
- Уже не темно… Я опустила жалюзи, а звонить, правда, еще рано: никто ничего не даст…
Прежде, чем снова задремать, я высвободила свою правую ладонь из кольца его

*Трисы – жалюзи

нежных рук. Не прикасаясь, стала обводить пальцем черты лица Марка. Чистый,
высокий лоб, прикрытый мягко спадающей прядью черных, блестящих волос. Темные в разлет брови слегка  переступили границы переносицы.  Резко обозначенные мужественные скулы, прямой нос, густые ресницы, мягкие  полные губы.  Округлый подбородок скорее можно было бы назвать четко очерченным, чем суровым. И при этом поразительная нежность кожи лица. Как у ребенка. Я  нарисовала его. Дала название «портрету»: «Портрет на воде и закрыла глаза. Голубое чистое небо слилось с синевой  Кинерета. Солнечные всплески воды под нашими ногами. Мы бежим по краю волн, перегоняя друг друга, смеёмся и брызгаемся. Пока ни натыкаемся  головами на картонный живот высокой женщины, в длинном черном платье и в замысловатой шляпе. Она подняла над нашими головами планшет или ноутбук, я никак не могу  разобрать. Экран переливается яркими  фосфорическими красками и звенит странной музыкой. Оркестр из железных  колокольчиков с фальшивым звуком.
Он звенит и звенит. Исчезает все: и небо, и Кинерет, и солнце, и женщина с радугой. Звон все настойчивее и назойливее. Марк протягивает руку, достает с прикроватной тумбочки телефонную трубку:
-Тебя разыскивают.
- Маша! Почему ты дома? И почему не отвечает твой мобильник? Ты здорова?
- Все в порядке, мама! Мобильник, наверное, разрядился. А ты никуда не уходишь сегодня?
- Хочешь приехать? Давай. Я дома.
- Ладно, я позвоню тебе еще. Позже.
    Потом я позвонила напарнице, довольно быстро договорилась. Несколько дней – я свободна.
Пожалуй, пока еще есть время, мне нужно залезть в поисковик и посмотреть, наконец, хоть что-то о Рашидове. Ведь именно о нем Марк хочет поговорить с моей мамой.
 Быстро включаю компьютер. Оказывается, сведения об этом  бывшем политике   довольно  скудные. И почти всё строго официально. Родился, учился.
Джизак,  Самарканд, Алимджан, поэзия, Зульфия,  война, тяжелое ранение,  фронтовые награды.  Работа в школе, учеба. Журналистика.
 Через какое – то время меня стало преследовать чувство, что плавно текущие годы жизни человека от его рождения в 1917году  до смерти в 1983  преломились  на два  разнородных куска. Первый - светлые помыслы, жизнерадостные мечты и планы, искренняя любовь к женщине и к Родине. Все, что можно узнать, услышать, прочитать о нем, однозначно совпадает. Рассказы, официальные биографические сведения, воспоминания знавших его -  не подвергаются никаким сомнениям, потому что отличаются только незначительными оттенками.   Но это только до момента, когда карьера Рашидова пошла,  решительно и непреклонно  вверх. Вторая часть  возникает сразу, как только он стал Первым секретарем ЦК КПСС Узбекистана. Все воспоминания о нем, все, что теперь, в 2013 году, можно узнать  об этом бывшем  государственном деятеле, поразительно даже в мелочах отличается одно от другого. Словно Шарафов Рашидовых было, по меньшей мере, двое. А то и больше.  По немногословным официально опубликованным биографиям он весь в тайнах, осыпан званиями  и наградами. Но!  И  книги-то, изданные под его именем – написаны не им. И он, оказывается, самый главный мафиози и диктатор.  Хитрый умный раб Кремля.  Как правило, всюду однообразно  кратко отмечены кое-какие успехи в  процветании Республики за время его правления, но больше  - серьезные, грубейшие нарушения закона. Как бы вскользь, но совершенно определенно, упоминается, что после его смерти раскрылся образ руководителя,  погрязшего в коррупции, приписках, махинациях, взяточничестве.  Множество различных воспоминания людей, которые были с ним у власти.  Чаще всего эти статьи губят подчистую  образ талантливого государственного деятеля и просто человека.
 А где  тот, который был до назначения его на высокие посты? Тот умный, романтичный, любящий  свою родину, свой народ, сражавшийся за это на фронте? Тот поэт, чистый, любознательный, друг и воспитанник  народной поэтессы Зульфии? Тот отзывчивый, культурный, интеллигентный, внимательный к людям и их насущным делам журналист? Тот  успешный редактор газеты. Куда он делся?               
       Я оторвалась от компьютера, нашла на кухне холодные  остатки вчерашнего кофе. «Сушняк». Так, кажется, мужики называют утреннюю жажду. Заглянула в спальню. Спит. Возвращаюсь к компьютеру. Пора повернуть этот зигзаг прошлого, вернуться в настоящее, иначе мы не попадем сегодня к маме. Но вот, вот! Вдруг ! Наконец-то! Улавливаю сквозь туманную даль кого-то очень похожего на молодого Шарафа. Он еще не так высоко, но  его уже в числе руководящего актива  общественности допускают на открытое  расширенное  заседание пленума ЦК,  поручают  выступить и кратко назвать кандидатуру, за которую потом все дружно проголосуют. Простая     формальность. А он?! Наивный.  (А может, наоборот, хитрый? С дальним прицелом? Может, бессонными ночами этот романтик мечтает: «Я вот каким стал бы в этом кресле») Он, простодушно(?), старательно,  восторженно разливается на трибуне речью:
-  «Каким должен быть первый секретарем Центрального Комитета  Коммунистической партии Узбекистана? ... Должен быть самым культурным человеком всей партийной организации. Он должен быть самым объективным человеком среди всех. В то же время он должен быть подкупающе (!) искренним, но неподкупным ни в каком отношении, предельно честным, почти идеально безупречным человеком!
         Хорошо сказал! Красиво. На этом бы и закончил! Да нет. Дальше – больше:
 -     Первый секретарь ЦК Компартии республики должен быть доступным для соратников, сослуживцев, для окружающих. Он должен быть самым скромным человеком во всех отношениях, особенно в быту. Но в то же время он должен отличаться требовательностью к себе и к другим.
 Если задуматься, что тут нового он сказал? Кто этого не скажет? Прописные истины! Но это воспринимается, как «Кодекс» будущего хозяина страны. На последок просматриваю в интернете комментарии к его биографиям, и к опубликованным обвинениям. Вот что странно: незнакомые люди, далекие от власти, волей судьбы и случая встречавшиеся с ним, повторяют этот его «Кодекс» Первого секретаря ЦК КПСС Республики уже применительно к нему самому. Ладно бы, писали это при его жизни, а то ведь о давно умершем. Вот:               
  !
1. Мирослав (miroslaw_p@mail.ru) 2011/03/11
  … в радостное и грустное время приходилось творчески работать Рашидову. Сужу по последнему слову Усманходжаева на суде (см. "Наука і суспільство"), что в то время "приходилось жить в условиях двойной морали". Главное было уметь выстоять, это был героизм. Работая на поисках и разведке коренного золота в Узбекистане, я по случаю, спрашивал о Рашидове и получал ответы с почтением и любовью произнесённые -АКАМ и даже -УКАМ.
Что такое  «Акам, укам»? Скорее всего что-то уважительное. Спрошу у Марата, Он наверняка знает.
2. Журнал «Биржевой Лидер»:
 «Современники вспоминают о Шарафе Рашидове, как о довольно простом в общении человеке, мыслящем государственными категориями, которому был чужд партийный снобизм. Он запросто общался с простыми людьми и искренне интересовался их проблемами. Рашидов мог привести на Алайский рынок заграничных гостей, при этом рынок предварительно не зачищался от лишних покупателей и продавцов. В то время в республике не устанавливались железные решетки на здания государственных учреждений…
    Кортеж, сопровождавший Рашидова, не создавал препятствий на пути обычного автотранспорта. Милицией не перекрывалось движение автомобилей за два квартала от заданного маршрута, а лишь обеспечивался зеленый свет на пути кортежа….
            Однажды человек, который оказался на пути кортежа с очередным высоким зарубежным гостем, бросил букет роз в сторону автомобиля, в котором ехал Рашидов. Случилось так, что букет попал Рашидову прямо в лицо. Все люди замерли от испуга, но первый секретарь просто взял букет и, приветствуя собравшихся на улице людей, помахал им»
Так! Это уже из серии легенд, про розы. О Сталине тоже до сих пор нет, нет – да и промелькнет что-то умильно восхищенное: «Какой был справедливый, как одевался скромно, какой порядок был при нем!» Вот, что-то в этом роде  о Рашидове:
       «Его месячная зарплата была в два раза меньше той, которую получал чиновник, руководящий крупным строительным трестом, и составляла 620 рублей. Фамилия Рашидова стояла в общей зарплатной ведомости. Дети Шарафа Рашидова не искали выгоды от родственных отношений. Они учились, как все».
3.Борисов Л (ipb@pisem.net) 2009/04/08]      .
      Ш.Рашидова уважаю, как человека. А всё остальное - это система времени.

3. Р.Миллер (yehudinfo-1@nana10.co.il)
4. ... …нос к носу столкнулся с Рашидовым на открытии нового здания физфака. Охрана, если и была, то незаметная. Он ходил в толпе студентов и разговаривал с нами.  Впоследствии, нечто подобное я повстречал уже только в Израиле. Как спокойно и непосредственно президент  Э. Вайцман со своей Реумой без церемоний пришли и уселись в партере, а потом, в антракте общались, по-видимому, с друзьями-приятелями.
               
5. МАРК БАЛХИЕВ вспоминает на сайте «Проза.ру» о встречах с Рашидовым.
Я в то время работал на заводе. Он приезжал, интересовался нашей работой.  А потом встреча произошла в городской больнице.   Проехала черная автомашина «Волга» и остановилась.  Из неё вышли Шараф Рашидович и его супруга,               
одетая в узбекское национальное платье. Он, поздоровался с каждым за руку, назвав имя и отчество, интересовался о самочувствии и здоровье. Что нас всех, удивляло, так это его простота, доступность, вежливость и изумительная память. Это подтверждалось при всех последующих встречах с ним. А там , в больнице, шофер вынес и поставил на капот машины два блюда-лягана, прикрытых платками, видно подарки-совга. Шараф Рашидович поздоровался, спросил о здоровье, о семье, о делах. Я стоял как вкопанный, руки заняты, на губах сигарета…
-А Вы кого пришли навестить?
-Недавно сюда привезли нашего товарища,- ответил Шараф Рашидович, -из Сурхандарьинской области. Приехали навестить его, сейчас ему лучше…
Ташкент.1992 год.
Таких комментариев еще много. Мне хватило и этих, чтобы заинтересованно ждать, что расскажет мама.
                ***
На перемене перед физкультурой Рафаэль Ахаевич заглянул в 10 «Б»:
- Урок сегодня  не на площадке. В спортзале.
Построились. Рассчитались на первый – второй.
- Разложите несколько матов, чтоб всем хватило места, и усаживайтесь. Будем говорить. Теория, так сказать.
Закрыл на задвижку широкую дверь, сел, чтобы его видели все, на первую ступеньку судейской лесенки. И хотя все давно уже угомонились, перестали шутить и толкаться, удивленно ждали,  -  молчал, глядя куда - то поверх голов.
Потом обыденно спросил:               
- Гудина есть? Где Гудина? Отсутствует? Отметим. Кто еще отсутствует? Больше никто? Хорошо. Тогда  начну, -  и опять замолчал. Помотал головой, смущенно потеребил пятерней чуб,- да-а-а … Бывало, мы с вами на хлопке не раз говорили откровенно. Вот и сейчас. Должен я вам признаться. Может, даже и не как  моим ученикам,  а как младшим товарищами. Через несколько месяцев вы уже и не         
мои ученики. Будем встречаться  на улице, на танцах в парке, в кафешке как старые  друзья. Вот и теперь я к вам – как к друзьям. За помощью.
Он снова помолчал. И вдруг , хлопнул себя по коленкам, заговорил почти весело:
   -   Что такое любовь, думаю, вам уже объяснять не надо. Некоторые сами уже – по уши, другие вот-вот. Да, «Индус»? Женя, Тома!? Злата, Толик!? Таня? «Радист»?  Да? ... Я, может, кажусь вам старым перечником… Но вот такая напасть. Люблю. Зверски люблю.               
    Он впервые поднял глаза и бегло обвел взглядом напряженные лица ребят. Вздохнул глубоким вздохом и с силой выдохнул, дернулся, словно сейчас пустится отплясывать лихую цыганочку. И опустил голову.
 -   Люблю женщину, как никогда никого не любил. А у нее – муж. Любимый. Такая вот полная безнадежность у меня. Если с ним что-то случится, то она без него пропадет. Она без него жить не захочет. И вот случилось с ней несчастье. Или со мной беда. А нависло все это над ее мужем. Муж очень болен. Врачи говорят, что  любой стресс  может убить его в одночасье. Я однажды с отчаяния написал ей письмо, с упреками, что дразнит она меня, мужа ее «дохликом» назвал, мол, все знают, кроме него самого, что смерть его уже за спиной стоит. Со злости и безнадежности наплел на нее там напраслину, обвинил ее в неверности мужу. А а потом опомнился   не отправил ей это гадкое письмо. Носил его в своем портмоне. В оправдание свое скажу, что, скорее всего, порвал бы я это подлое письмо, не отправил бы. Но вдруг оно пропало. Вместе с вашими деньгами, что на спортивную форму собирали. Помните?
  Они, не только помнили, они знали, кто украл.
-    Гудина!
-   Точно, Райка!
-   Она же перед нами этим письмом махала.
 -   Предлагала  отдать…
Рафаэль поднял две руки и резко опустил, моментально установилась тишина:
- Зря не взяли. Я знаю, что  письмо у нее. Но вы не дослушали.
- Вчера приходила эта женщина  … ко мне.
-  Рафаэль  Ахаевич, мы знаем ее имя! – Это сказала «Мама – Лена». Она хотела облегчить ему этот нелегкий момент, потому что поняла,   как ему тяжела эта необходимость рассказывать детям, по существу все-таки еще – детям, всю эту неприглядную правду взрослых проблем.               
- Да…да… к сожалению это все расползается, как грязь, как липкая гнилая грязь. И надо спешить, пока эта грязь не убила ее мужа. Вы же знаете его, этого пижона – идеалиста. Юлий – чистюля. Для него нет полутонов. Вчера Валентина приходила ко мне. Она гордая, просто так не пришла бы. Именно она умоляла меня уговорить вас забрать протокол  с вашим постановлением об исключении Гудиной из комсомола.
Рафаэль замолчал, пережидая наступивший взрыв:               
- При чем тут протокол?
-  Да ни  за что!
 - Нет! Этого не будет.
 - Что это даст?
Подождал, когда  возмущение немного стихнет:               
- Дослушать можете? Оказывается, есть такое постановление, что если  выпускника школы выгнали из комсомола,  он не получит аттестат. Это клеймо на всю школу и скандал на всю область.…. Тихо! Не начинайте снова! Я знаю, что вам это по фигу, вы даже рады. Честно говоря, я тоже. Но Гудина… Вы понимаете, что это значит, не получить в нашей стране аттестата зрелости? Это конец надеждам, конец будущему, она ведь мечтала о сцене… А тут, в нашем маленьком станционном поселке под гордым названием  Станция Карши… На ней застынет позорное клеймо… На фабрику и то не устроишься без того, чтоб не спросили: комсомолка? Школу закончила? А где Аттестат? А – а -а! Так это ты, которая…
 -    Вот, Вы ее  теперь еще и  пожалейте, воровку!
  -   Что заслужила, то и получила…
 -    Да ничего с ней не будет! Уедет  куда-нибудь в Тамбов к тетке и там годик поучится,   получит Аттестат.
-     Нет, Люда,  это ты не знаешь! Чтобы в другом городе продолжить учебу, надо из прежней школы табеля забрать и справки об окончании девяти классов. Характеристики нужны.
-  И  что? Не дадут? Что хочешь, дадут, лишь  бы слиняла из поселка и школу не марала.
- А протокол-то все равно останется. И дело до Обкома партии дойдет. Никто ей ничего не выдаст.
 В наступившей  внезапной тишине, как момент неисправимой истины  пронзительно искренне прозвучал голос   «Мамы - Лены»:
  -  Господи! Что ж мы с ней сделали!
  -   Это не мы с ней сделали, - поправила ее Тамара Шевелева, Это она сама себе натворила.               
   -    Один раз оступилась и на всю жизнь?
   -    Выплывет! – Шура Ракитин встал на голову,   помахал в стойке ногами, снова сел на мат и продолжил поучительно, - зато урок. На всю жизнь. Не воруй.   
   -   От воровства, говорят, даже наказания не отучают. Наоборот – озлобляют. После тюрьмы, например, мало кто «завязывает», а еще хуже становится.
  -  Скажешь ты тоже, Генка: «После тюрьмы»! Мы что ее в тюрьму посадили?!
  -     Может, так прославить, это еще хуже тюрьмы.
  -    Этой нашей жалостью мы только докажем ей, что можно и дальше продолжать, раз с рук сошло.
  -    Слушайте! А может, ее лечить надо? Говорят, болезнь такая есть. Клептомания.
   -   Клептомания - это навязчивое стремление совершать кражи без корыстной цели,- произнесла  «Дочь своего отца»,  - украденная вещь может и не иметь никакой ценности.  А  удовлетворение приносит сам факт хищения.
  -Да, – поддержала Томку соперница и украдкой  глянул на «Индуса», заметит ли он ее осведомленность, не меньшую, чем у некоторых,-  клептоман понимает, что нарушает закон, а если его поймают, он обычно испытывает смущение или раскаяние.
- Ни смущения, ни раскаяние у Гудиной нет.
 Рафаэль Ахаевич посмотрел на часы. У него катастрофически мало времени: «Сейчас или никогда. Кажется, в классе появились разногласия. Кто-то уже пожалел паршивку, кто-то засомневался. Пора выложить последние два козыря». Он поднял одну руку вверх и другой показал на свои часы. Потом попросил не перебивать его.
 - Вы так и не поняли ничего, потому что еще не знаете, почему Валентина пришла ко мне с такой мольбой: «Уговори ребят забрать протокол».  Я специально рассказал вам     об  Аттестате, чтобы вы поняли, в каком  безвыходном тупике оказалась Гудина. И чтобы вы поняли, что теперь она способна на все, чтобы выбраться из него.  Два дня назад Гудина явилась к Валентине, показала мое письмо, дала прочитать копию. И сказала совершенно определенно, что, если через неделю, (а теперь уже, минус три дня) ей не вернут протокол, она отдаст подлинник моего письма  Юлию.  И она сделает это! Сделает. Потому что она сама в отчаянии. «Сейчас, чтобы защитить свое будущее, я способна пойти по трупам» - это ее слова. Рафаэль вытер пот, каплями покрывший его лоб, стекающий на глаза и на щеки:
- Если письмо окажется в руках Юлия, может произойти все, что угодно. Вы достаточно знаете этого человека. Поверьте мне,  я не преувеличиваю.  Это письмо… Оно может убить его. Вы готовы взять на себя эту  страшную  ответственность? Кто из вас готов?
   Вопрос повис в тишине, прерванной  звонком. Урок закончен.
    - Хорошо! Я придержал еще одно предложение, это мое  не очень честное предложение, на самый крайний случай, тот случай, если  мои доводы и предупреждения  останутся неуслышанными. Вот оно,  - он понизил голос почти до шепота, - заберите протокол. Прежде, чем отдать его Гудиной, сделайте копию. Распишитесь все на нем снова.  Дайте девчонке получить Аттестат. И сразу же после выпускного бала отдайте протокол комсоргу. Ведь когда вы выносили постановление «Исключить», вы не имели в виду еще и лишение ее аттестата! За одно преступление нельзя наказывать дважды. Все. Урок закончен. Идите на перемену. Не обсуждайте это в коридоре. Соберитесь, как вы это умеете, и решайте. Но не тяните. Осталось мало времени. Спасибо, что выслушали меня. И не судите строго. Учитель тоже человек. Он тоже может любить и ошибаться.
 Рафаэль Ахаевич отодвинул засов.  Распахнул дверь. Неожиданно натолкнулся  на стоящую посреди раздевалки Гудину. «Подслушивала?» - мелькнула мысль. Он тут же ее отверг.
 «Нет. Если б подслушивала, то после звонка, отошла бы подальше. Похоже, она только что пришла узнать, уговорил ли я ребят»
  -     Ну? Рафаэль Ахаевич! Что они решили?- в голосе искренняя заинтересованность,  не очень умело  прикрытая развязным нахальным тоном.
 «Бесстыжая!- хотел крикнуть ей в лицо Рафаэль, - и тут же осадил себя, - почему бесстыжая? Она переживает не меньше моего. А я виновен не меньше ее. Пожалуй, она видит сейчас во мне единомышленника. И по существу, она права»
 - Сгинь, - только и сказал. И прошел  в коридор.  Получилось больше устало, чем зло.
 Однако уже в коридоре он  понял, что Гудину настигли одноклассники и не выпускают из раздевалки. Он решил  не вмешиваться, но на всякий случай не ушел. Прислушался. Понятно! Этого следовало ожидать. Они  требуют, чтобы Гудина отдала им письмо сейчас же, без всяких условий и вымогательств.
-  А то что?  Побьете? Убить не сможете. Жила тонка. Придете ко мне домой и будете искать там письмо? А я в милицию! И за ваши угрозы тоже могу заявление написать. Вот хоть сегодня. А Рафаэля Ахаевича, вот он там, в коридоре за дверью стоит, в свидетели позову, если он честный, пойдет. Может, вам тогда придется еще кого-нибудь выгнать из комсомола. А что? За привод в милицию – запросто. Глядишь, не я одна останусь без аттестата.   
«Ну! Деваха!  - Рафаэль с отвращением  восхитился. Хорошо дерется за себя! Одна против всех. Далеко пойдет! А я – профан! Она меня в зеркале в раздевалке видит».
 И он заставил себя снова вернуться:
- Что за разборки?! Идите на урок в свой класс. И, пожалуйста, не прибегайте больше к этому… насильственному  методу  выбивания…
- А пусть прибегают! – Райка приветливо улыбнулась, шагнула к учителю. Встала рядом,- пусть прибегают! Только время потеряете! Понятно? Дуру нашли? Я не ношу это письмо в портфеле и в карманах не ношу!               
 Она вывернула кармашек на фартуке. И на теле не прячу. Раздеться? Могу!
И дома нет его. А, чтобы вы успокоились и  поняли, что получите его только в обмен на протокол, знайте: он у  Морсмагула в сейфе! Не волнуйтесь, Рафаэль Ахаевич! Он его не прочтет! Мы с Ниной Федоровной на почте заклеили его сургучной печатью. Лида,  сестра моя на почте работает. Помогла. А Сенькову я взяла на почту, чтоб Лидка не приставала с расспросами. И еще, чтобы  Нина  отнесла письмо директору. Пусть сама выдумывает, что там. Правду она не скажет. Не в ее интересах.
                ***
  Я навела  мышку  на «Завершение работы».
- Марк. Мы сегодня поедем к маме?- мой вопрос разбудил его сразу.
- Всё! Проснулся. Иду в душ.  Потом кофе. Можно?
-  Я начну, а ты докрутишь. Ладно?
 Через несколько минут он уже сидел в кресле и терпеливо крутил ручку кофемолки.
- Марк, тебе дать турку? Или подождешь, когда я выйду из ванной?
-   Доверяешь? Я сварю.
Кофе оказался довольно приличным.
- Хочешь еще что-нибудь к кофе? Пожевать.
-  Чуть позже.
Я уселась с чашечкой в кресло:
-  Правильно. Не будем перебивать аппетит.
- Будем его нагуливать?- он намерился встать с кресла.
-  Чуть позже! Посиди, Еще один звонок:
- Мама, у тебя яблоки есть?
- Есть. Хочешь пирог?
 - Очень! Ты себя хорошо чувствуешь?... Я приеду не одна… С Марком. Ему необходимо поговорить с тобой… Нет, нет- нет, мам. Именно с тобой и совсем не  обо мне… В каком смысле – кто? По профессии, что ли?-  Я отвела телефон в сторону, - Марк, ты кто по профессии?
 -  Ассенизатор, - и даже глазом не моргнул.               
- Мам… Он этот…  В общем, ассенизатор... Хорошая профессия? Чем она хороша?...  Ах, хорошо оплачивается!?... Что - что? Этого я у него не спрашивала…Даже  не пришло в голову спросить… Да вот он  здесь, сидит в кресле, пьет кофе... Нет, мама!! Что ты! Не буду я его об этом спрашивать!
Марк отхлебнул горячий кофе и громко подсказал:
- Вдовец…               
- Мама, пожалуйста! Мы подъедем... Скоро. Прямо сейчас. И ты сама у него все спросишь… Он хочет, чтобы ты рассказала о Рашидове... Я не знаю, зачем ему это нужно. .. Для чего нам  еще немножко  задерживаться? Пирог может испечься, вы будете разговаривать… Не в пироге? А в чем?... Не нужно тебе никаких приодеваний и  макияжиков!  Ты и без этого – красавица. Ладно, хорошо, хорошо! Все, мам. Пока!
Марк осторожно забрал у меня чашку, поставил рядом со своей:
- Золотая еврейская мама! Какая прелесть! Нам подарена задержка?! Маму надо слушаться.
На повороте в спальню, куда он тут же понес меня, Марк  на ходу наклонил голову к моему животу и зубами развязал на нем  пояс от халата. Как только мы оказались на прохладной простыне, и он коснулся горячими губами моей груди, последние остатки моего осознанного восприятия действительности улетучились. Все началось снова. Но совсем по- другому. Словно впервые в жизни...

Только во второй половине дня мы попали  в зеленый уютный городок Кирьят - Оно, расположенный между  Гиватаим и Петах – Тиквой. Миновали  новый «каньон» - недавно шикарно достроенный многоэтажный торговый центр, обогнули маленький «кикар», в середине которого установлено трехмерное изображение  пронзительно синего цвета не то контрабаса, не то виолончели. Еще два раза повернули влево и остановились около красивого многоэтажного здания, к которому вела широкая аллея финиковых пальм и два нежно-зеленых травяных газона.
- Хостель в Израле  - это дом для престарелых?- Марк объехал высокий дом и свернул  на обширную стоянку позади него.
- Это специальные дома, в которых живут пенсионеры, не имеющие собственного жилья. Но это не дома престарелых.  Дом для немощных  старых людей называется Бейтавод. А хостель предназначен для самостоятельных людей, которые продолжают  привычную  для них жизнь.               
 - Почему бы этим самостоятельным пенсионерам не сделать жильё в  рент?
 Он взял с заднего сидения букет астр и прозрачные мешочки с фруктами,  шампанским и коробкой шоколада.
 Мы зашли в просторный вестибюль. Он пестрел приветливыми лицами знакомых  знаменитостей на разной величины рекламных приглашениях, сообщающих  о концертах, лекциях, и даже о цирковом представлении. Нажали кнопку двойного лифта.               
-  Раньше каждый прибывший в Израиль репатриант-пенсионер получал специальное пособие,  позволяющее ему снимать жилье. Со временем арендные ставки выросли, а пособие не выросло. И государство решило пойти другим путем – создавать подряды  для частных застройщиков на строительство специальных домов для пенсионеров, платить этим подрядчикам (кабланам) аренду и расселять  пенсионеров.
-   Расселяют бесплатно?
- Нет. Но много дешевле. И не так одиноко. Всё! Ликбез закончен, - в просторном зеркальном лифте я увидела нас двоих со стороны. Элегантный мужчина с цветами и темноволосая женщина, неплохо, даже модно, одетая, с чуть припухшими от бессонницы глазами и губами.
- Мы неплохо смотримся со стороны,- поймал мой взгляд? Хорошо, только взгляд, а не мысли. Я подумала: «Эти двое, в зеркалах, еще вчера были совершенно чужими. И неизвестно, кем окажутся друг для друга завтра. Наверное, поэтому сейчас, в  настоящем, их отражения так странно одиноки. Лишь на миг случайно встретились, чтобы доехать в лифте, каждый на свой этаж».
Он научился подслушивать мои мысли? Ах, да! Я забыла, что губы не лгут. Глаза отвела, а губы остались сжатыми. Он решил расправить их быстрым, шаловливым поцелуем. Лифт прервал его. Жаль, что коридор оказался  безлюдным. Вот бы потешили старшее поколение!
 На стенах длинного коридора между дверьми, помеченными номерами и табличками с фамилиями, красовались акварели и картины, написанные маслом, вышитые мелким болгарским крестом, а так же гладью.
-  Похоже, это все – подлинники, - Марк даже останавливался перед некоторыми, интересными, по его мнению.
-   Не исключено. Ты не представляешь, сколько поистине талантливых, культурных, образованных людей собирают под свои крыши эти хостели. Музыканты, художники, инженеры, педагоги, композиторы, архитекторы, артисты. Мне повезло как-то провести серию презентаций своего сборника в хостелях. Слушателей  критичнее, но и внимательней, и благодарней я не встречала.
Марат остановился, но на этот раз вовсе не для того, чтобы рассмотреть очередную картину. Втянул носом воздух:
 - По запаху  я могу ( хочешь?) найти дверь твоей мамы.
Мне стало стыдно. Уже за полдень, а я так ничем существенным не накормила мужчину. Перебивались в перерывах какими-то скоростными бутербродами и кофе.
- Давай!
Ошибиться ему не дала мама. Она встретила нас открытой дверью, когда мы только подходили:
- Слава Богу! Наконец-то дождалась! Через Америку добирались?
-  Почти.               
-   Т-а -ак! Спасибо.  Маша подсказала? Астры – мои любимые цветы. Знакомиться будем за столом, а то плов перезреет. Мойте руки – и за стол. Нет, погодите! Посмотрите – ка на меня. Ваши глаза напоминают мне одного человека из моей давней юности. Даже, может, не глаза, а общий взгляд, вот как-то вместе с губами… Поразительно! Бывает же так! Ой, извините! Помыть руки – это вон туда.
                ***
Нина Федоровна зашла в кабинет директора одна. Троих ребят, которых выбрали десятиклассники, она попросила пока  подождать в коридоре.
-   Я позову вас.
Исмагулов с интересом и  с надеждой на хорошие новости пригласил ее присесть. По  настороженному взгляду  его глаз, глубоко утонувших в рыхлой глубине лица, Сенькова поняла, что в глубине души  директор недоверчиво не разрешил себе заранее радоваться. -  Спасибо, Амир Исмагулович! Если Вас интересуют подробности, разрешите мне рассказать их Вам чуть позже. Потому что там, за дверью, стоят мои ученики. Мне удалось убедить их. Они пришли  забрать протокол.
- Забрать?- он даже не поблагодарил ее,- зачем его забирать, если он уже не нужен, раз не имеет силы?
 Нина Федоровна не ожидала такого подвоха. Но быстро нашлась.
- Я полагаю, уважаемый товарищ директор, что Вы не станете обострять отношений с ребятами и сделаете все по закону.  Комсомольцы отзывают свой документ, на котором их подписи. Они имеют на это полное право. И вообще-то, они должны затребовать его не у Вас, а у комсорга школы. Вы хотите, чтобы они подняли вопрос, почему документ у Вас? Вы не представляете,  как нелегко мне было убедить их отступиться от своего  решения, и насколько все  это зыбко до сих пор. Надо ковать железо, пока оно горячо. А все остальное потом.
 -  Хорошо. Если вопрос ставится так щепетильно, то надо позвать сюда секретаря комсомола школы. Пусть он и отдаст им протокол. А еще лучше, чтобы на наших глазах в присутствии всех они уничтожили этот документ.
Нина Федоровна  молча оценила этот неблагополучный поворот: «Гудина не поверит, если  не получит протокол в свои руки и сама не уничтожит его. Надо что-то делать!» Она не сразу смогла уловить причину этих директорских «выкрутасов». Чего он добивается?
- Я попрошу свою секретаршу позвать комсорга, а Вы пока расскажите мне обо всем подробно.
 «Ах вот оно что! Его гордость ущемлена, что все сделали без него. И, по сути,  он ничего не знает! Надутый  фазан! Морсмагул! Настоящий Морсмагул. Хотя не           известно, что это слово означает. Но  это что-то такое же мерзкое, как он сам!» Нина Федоровна чуть не сорвалась. Она уже повернулась, чтобы уйти и хлопнуть дверью. «Какая услада для души! Пусть, если сможет, исправляет всё сам!»  Он заметил этот ее порыв и второй раз со льстивой улыбкой   попросил ее присесть.Она и сама поняла, что  только что чуть не испортила всё.
 - Боюсь, что пока мы будем препираться, уважаемый Амир Исмагулович, ребята просто сбегут. И тогда я… И тогда мы… уже ничего не сможем сделать. Зачем нам комсорг? Дети уже все равно знают, что протокол у Вас. Я обещаю Вам, что прослежу за его уничтожением.
- Хорошо. Зовите их.
 Нина Федоровна спокойно открыла свою сумку. Совсем незаинтересованным тоном, словно только что вспомнила, попросила, подняв голос только на последних словах:
- Сначала я бы попросила Вас вернуть мне конверт из вашего сейфа, который на хранения оставила Вам – я.  И пожалуйста, очень прошу, не заставляйте меня нервничать. Поверьте, вся эта история стоит мне немалого душевного напряжения.
Директор поверил, что дальше тянуть опасно. Однако не отказал себе в удовольствии сделать все предельно не спеша. Открыл сейф, загородив его спиной. Затем отошёл чуть в сторону, озабочено несколько раз перебрал четыре  бумажки,  которые вынул из него. И только после этого достал конверт, осмотрел его с двух сторон, нарочито проверяя, цела ли печать, вздохнул притворно и игриво:
- Ах, эти женские штучки! Всё тайны, тайны, тайны. И манерно положил, наконец, конверт в ее открытую сумку:
- Пожалуйста! В целости и сохранности.               
Она незаметно облегченно вздохнула и громким щелчком застегнула сумку.
Чуть позже ей еще предстояло с изумлением узнать, что в конверте – не подлинник, а вторая копия. Подлинник Рая Гудина предпочла хранить у себя. И спрятала его надежно в свой тайник, у бабушки в старом доме, туда же, где хранила ворованные деньги, которые она собирала на поездку в Москву, чтобы после окончания школы поступить в театральный институт.
     Все остальное произошло уже намного проще. Довольно быстро, без лишних слов директор отдал протокол ребятам, вошедшим в кабинет. Так же молча и быстро они вышли вместе со своей классной руководительницей из кабинета директора. 
-Надо, чтобы это быстрее  попало к Гудиной, сказала она как бы между прочим.
- Нина Федоровна,  раз это решение общего собрания, мы должны сделать все, как полагается. Пришить протокол скоросшивателем к своим комсомольским документам, но только с другой резолюцией, то есть с другим решением. Сделаем другой протокол, все перепишем, как в этом, только с другим постановлением. Приколем его, а этот отдадим Гудиной.               
 - Когда?
 - Завтра.
Все прошло, как задумано. Протокол переписали,  постановление собрания, естественно, оставили прежним. Тайком от Гудиной снова собрали все подписи. Прикололи новый протокол в папку, где хранилась вся их комсомольская документация.
За день до этого Рая  видела, как ребята отдали бумаги физкультурнику.  А сегодня после уроков,  дождалась Сенькову возле учительской. Передача конверта с сургучом произошла на улице за углом школы, куда она пошла за Ниной Федоровной. Та протянула  ей конверт и нервно хихикнула:
 -   Прямо - шпионские страсти. Надеюсь, ты сегодня же отдашь это Валентине Марковне. Протокол ребята  уже …
-   Знаю, видела…
- Могла бы и не перебивать. Я, между прочим, намного старше тебя, кроме того – твой педагог. Впереди у тебя экзамены на аттестат зрелости, который ты чуть не потеряла. Разве я тебе не помогала добиться отмены исключения из  комсомола?  К тому же  математика – не самый легкий экзамен для тебя.
 Раиса сообразила, что Сенькова права. Она смирено опустила голову:-  Простите,  Нина Федоровна. И спасибо Вам за помощь. Понимаете, я очень тороплюсь. Мне надо еще успеть сбегать в одно очень важное место и забрать подлинник, чтобы отдать его Валентине. Боюсь не успеть.
-  Гудина!  Подлинник же в конверте, а его ты только что положила в портфель.
-  Нет, Нина Федоровна!  Там еще одна копия. Я сохраню её в своем тайнике.  Вот таким, запечатанным. Мало ли что! Это был отвлекающий манёвр. Слишком дорог мне этот подлинник, чтобы доверить его такому…  такому… В общем,  вот так. Я побежала?
 Она не стала ждать ответа. Через секунду и след простыл.               
Опытный педагог Нина Федоровна Сенькова скривила губы в саркастически печальной улыбке.
- Лети, лети, птичка!  Высоко поднимешься. Где только опустишься?
 Гудина, действительно, торопилась. Но не за подлинником.  Его она забрала от бабки еще вчера. А сегодня ей хотелось раньше Рафаэля вернуться домой, чтобы  не пропустить его встречу с Валентиной.  Успела.
 Рафаэль, как всегда, встретил Валентину возле  подъезда, отдал  протокол. Гудина  видела в окно эту короткую встречу. Ей понравилось, как надменно неприкасаемо вела себя женщина. Даже не раскрыла рта, чтобы поблагодарить. Взяла, посмотрела первый лист, повернулась и медленно ушла. Рафаэль смотрел вслед, пока ни закрылась дверь подъезда. Потом надвинул кепку на глаза, втянул голову в плечи и быстро ушел со двора.
Теперь остался последний акт этой затянувшейся драмы. У Раисы дрожали от нетерпения руки. Но она еще повременила.  Пусть Валентина  подождет. Заставила себя выпить чуть нагретого чая. И, наконец, разрешила себе спуститься к Валентине.
 -  Проходи. Я ждала тебя. Принесла?
 -   Да.
 -   Покажи.
 Раиса развернула листок. Валентина не стала читать.  И не дотронулась до письма.   Отдала протокол.
  -  Чувствуешь, как у нас тепло? Я растопила голландку.
 Гудина дотронулась рукой  до теплого серебристого  ствола  круглой  цилиндрической печи, встроенной в угол стен так, что обогревала и комнату и кухню.
-   Идем,- через коридорчик зашли на кухню, подошли к  дверце в печи, за которой пылал огонь. Валентина широко открыла ее железной кочергой:
 -  Кидай!
Письмо вспыхнуло сразу же, словно нашло, наконец, свое естественное долгожданное состояние.  Вслед за ним в горящей глотке  печи сгорел и  документ.
 Обе почувствовали расслабляющую пустоту освобождения, совершенно не схожую  с ликованием. Валентина закрыла наглухо печь, не выпуская из рук кочерги, двинулась к входной двери. Открыла ее:               
-   Всё. Иди. Надеюсь, наше общение на этом закончилось.  Навсегда.
    Она ошиблась.

                ***
 Азиатская весна не подкрадывается медленно и осторожно. Еще вчера – маленькая, невзрачная девочка - подросток, за одну ночь она преображается и вдруг  светлым утром просыпается такой красавицей – глаз не оторвать. Уже и почки на ветвях раскрылись, дразнятся нежными зелеными язычками листьев. Белоснежные лица цветущего урюка.   Розовые  румяные цветы на яблонях, на сливах. Небо чистое и высокое, а земля вся  разноцветная, как хан-атласное платье.
Десятиклассники сразу же поснимали куртки и пальто. Девчонки  - легкие, веселые, привлекательные хохотушки. Парни порывистые, спортивные, задиристые. Учителя  все более беспокойные, озабоченные быстро бегущими днями, катастрофически приближающими выпускные экзамены. Химичка Анна Пак на своих уроках замучила всех валентностями и паучьими  формулами.
 Теперь на уроках  переписываются  прошлогодние экзаменационные билеты. Решаются  типовые задачи по физике, по математике. До мелькания в глазах выносят за скобки, находят неизвестные, упрощают, сокращают, приводят к общему знаменателю примеры, едва помещающиеся на одной стороне листа в клеточку.
Пишут домашние и классные сочинения, а чаще всего – планы к ним - по темам, которые были в прошлые годы на выпускных экзаменах и даже на приемных в институты. По стандартным, раз и навсегда установленным  правилам: «Сравнительные характеристики», «Женские образы», «Лирика Пушкина,… Лермонтова… Маяковского… », «Трагедия лишнего человека » «Образ Базарова»,  свободные темы «Мой любимый герой», « Моя любимая книга». А иностранный!  Пишут и заучивают тексты на опять-таки стандартные темы.  Повторяют забытые слова и правила грамматики. Все эти имперфекты, перфекты, слабые и сильные склонения – окончания, префиксы, управления, исключения.
 А на Земле – весна!
 Златке Коростелевой ее дружок Толик Акопов подарил на День рождения капроновые чулки и духи «Подарочные»  в красной коробке.  Подарок принес не домой, а прямо в класс. Шуму было – на всю школу! Опять этот 10 «Б»  вытворяет умопомрачительные фокусы!
 На педсовете обсуждался этот поступок. Возмущались. И выговаривали свое недовольство в сторону классного руководителя этого класса. Химичка Анна Пак  заявила, что она не удивится, если завтра эти дети еще до окончания экзаменов пригласят весь учительско - преподавательский состав школы на «ихную» свадьбу. Она, как и на уроках, трясла головой,  и на её  черную кофточку (почему-то они всегда у нее черного цвета)  летела белая  обильная перхоть.
 Географичка стучала в такт своих возмущений указкой и трясла  косо обрезанной, отросшей челкой, которая в классах у развернутых карт  постоянно лезла в ее левый глаз, мешала  находить нужные географические объекты.
Нина Федоровна пристально смотрела на Амира Исмагуловича и выразительно ждала, что он своей директорской волей убережет ее от нападок, хотя бы учитывая ее недавние заслуги в борьбе за честь школы.   Молоденькая учительница физики, маленькая черноглазая Лилианна Аркадьевна что-то оживленно, с улыбкой шептала своей соседке по столу Валентине Марковне. Рафаэль Ахаевич крутил на одном пальце баскетбольный мяч и совершенно               
 отсутствовал, присутствуя.
 Наконец встал директор. Он любил начинать речи, стоя, чтобы видеть всех сразу и чтобы его видели. Потом он усаживался в свое кресло, и его плохо было видно из-за стола. Наверное, или кресло было низковатое или директор немного до него не дорос:
 - Я бы хотел услыхать Ваше мнение по обсуждаемому вопросу, Валентина Марковна!  Сидите, сидите, пожалуйста. В вашем положении это совершенно естественно.
Для меня, и думаю,  что  для всех находящихся здесь Ваших коллег,  очень интересно было бы узнать Вашу точку зрения на эту исключительно нескромную демонстрацию не просто дружеских, но, скорее, откровенно любовных взаимоотношений между этим юношей и  этой девушкой. Тем более, что Вы сегодня на нашем педсовете представляете как бы двоих: и себя и своего мужа, который по состоянию здоровья отсутствует. А я  должен доложить коллективу, что Юлий Гулямович получил от меня отпуск по состоянию здоровья и улетел в Самарканд на обследование и на лечение.  Возможно даже на серьезную  и нелегкую операцию, давно запланированную врачами, ведущими кардиологами нашей республики. Излишнее напоминать, что все мы искренне  желаем ему скорейшего выздоровления.  Простите меня за столь долгую преамбулу. Мы слушаем Вас.
   Валентина Марковна все-таки встала, сразу почувствовала  любопытные, оценивающие и довольно дружественные взгляда на своей фигуре, слегка изменившейся и подтверждающей ее интересное положение.  Она слегка закусила в раздумье нижнюю губу, потом отпустила ее на волю, склонила рыжеволосую голову чуть на бок, пожала плечами. И тихим, совсем не пафосным голосом спросила:               
-   А в чем, собственно проблема?  Юноша (вы сами так их назвали) любит девушку. Самый возраст любить – 17 лет. Ромео и Джульетта Шекспира были намного моложе.  И кто внимательно читал эту прекрасную повесть, наверное, заметил, что отношения между ними были отнюдь не платонические.  Мы живем в Узбекистане. Здесь созревание юных организмов  происходит гораздо быстрее, чем в Европе. Но дело даже не в этом. Злата и Толик не прячутся по углам, по подъездам. И не скрывают своей привязанности друг к другу.  Именно поэтому мне  хочется поверить, что им нечего скрывать. Отношения их чисты и прозрачны.  Так, что  мы тогда обсуждаем?
 Меня слово «любовь» не пугает.  На любви держится Вселенная и жизнь на Земле.
 Она не спеша села. И после небольшой паузы поняла, что большая часть учителей с ней соглашается. Согласие это вылилось в дружные аплодисменты.
        -  Ну, что ж!  -  Директор широким взмахом руки поймал и опустил под стол аплодисменты,- если большинство, как  выяснилось, придерживаются Ваших, прямо скажем, нетрадиционно передовых взглядов, - то, пожалуй, на этом и закончим.
 Напоследок хочу довести до Вашего сведения, Валентина Марковна, что замещать уроки истории в 10 «Б» придется Вам, пока не вернется Юлий Гулямович.  Думаю, Вы справитесь? Таким образом мы обеспечим Вам  нагрузку, соответствующую одной учительской ставке, что положено Вам по закону и, - он дружески, совсем
по- домашнему улыбнулся,-  хорошо  повлияет в дальнейшем  на размер Ваших декретных пособий, как дородовых, так и послеродовых.
 Никого эта улыбка не обманула. Нескрываемое удовольствие на  его расплывшейся физиономии выдавало  коварство: поставить нового учителя, беременную женщину в этот проблемный класс в самом конце учебного года перед выпускными экзаменами?! Мог дать ей замещение в 10 «А»! Юлий ведь и там работал.   «Подлец - благодетель!» Это прозвучало. Но тихо. Совсем тихо. За пределами школы.
       
На следующее утро после педсовета, во вторник,   по расписанию первый урок  –  история  в 10 «Б».   Валентина  зашла в класс, как в клетку  с тиграми.  Звери молчали смирно и настороженно.
- Здравствуйте. Садитесь. Для тех, кто не знает,  меня зовут Валентина Марковна Гулямова. Пока не вернется Юлий  Гулямович из больницы,  историю веду – я, замещаю его в вашем классе, - она заставила себя коротко улыбнуться, - хотя  знаю, он не заменим. Вопросы есть?
Остроносый тигренок с двумя жидкими косичками  невинно смотрел прозрачно-серыми, водянистыми глазами:               
-  А Вы добрая?
- Нет. Справедливая. Я, Люда, слыхала, какое прозвище мне дали мои ученики. Вы, наверное, тоже знаете? Не стесняйтесь, произнесите, раз уж зашел разговор о моей доброте, - она спокойно ждала в тишине. Это была ее первая  знаменитая пауза из тех, которыми  ей впоследствии не раз удавалось обуздать «этот  Юлькин зверинец»,- не хотите? Не говорите. На перемене вспомните. Я согласна с этим прозвищем. Но учтите, «стервоза»  -  да, но все-таки – «ласковая». И все зависит от вас: у меня - как аукается, так и откликается.  Еще вопросы есть?               
- На уроках все будет, как при Юлии Гулямовиче?-  спросил  осторожный тигр Макаров - «Старик», и вправду, чем-то напоминающий старого безбородого мудреца.
- На уроке, Саша, будет всё почти так же: 20 минут на новый материал, 20 минут «Фронтальный опрос», пять минут на объявление оценок и запись в дневниках.
«Куклы Госпожи Барк», естественно, не будет.
- А что, Юлий Гулямович забрал эту книгу с собой в больницу? – пропорхала своими невинными ресницами Зайцева, молодая гибкая тигрица.
- Нет, Гала. Книга дома.  Но  мое отношение к этому приему педагогики не совпадает с мнением Юлия Гулямовича.  Придется подождать возвращения Юлия…  (она помолчала совсем чуть-чуть) Гулямовича.  Надеюсь, это произойдет скоро. По классу прошел легкий гул.  «Тигры демонстрируют клыки». Оля Павлова, Кира Плетнева и Злата с Толиком  одновременно подняли руку. «Ого! Это уже целый тигриный клан!»
- Оля, Вы хотите что-то спросить? – Валентина Марковна закусила нижнюю губу в предчувствии чего-то неожиданного.
- Нет. Я хочу сказать, что мне это не нравится, и в качестве протеста  прошу разрешения уйти с Вашего урока.
- Я никого не держу, - вслед за Павловой из-за парт вышли те трое, кто поднимал руку. К ним присоединилось еще несколько  учеников.
Валентина отпустила губу, ласково улыбнулась и весело добавила:
- Но обязана вас предупредить. (В этот раз пауза была намного длиннее. И это застало вставших  в смешном положение, вынудив их застыть на полном ходу без движения  в ожидании продолжения.) Любой, кто хоть один раз пропустит мой урок без справки об освобождении, получит аттестацию за четверть, а соответственно и за год, только после специальной контрольной в неурочное время по всему пройденному материалу, включая хронологию. И эта оценка, как вам известно, войдет в  аттестат.               
Удар укротителя хлыстом по арене прозвучал внушительно.
 Она отвернулась от вставших, подошла к окну, открыла журнал и на весу отметила карандашом дату сегодняшнего урока. Не поворачиваясь, громко  и официально спросила через плечо:
 - Пожалуйста, дежурный, сообщите, кто сегодня отсутствует.
- Отсутствующих нет,- услышала.  Повернулась к доске и написала тему урока, даже не проверив, вернулись ли «бунтовщики» за  свои парты. Она не сомневалась, что все на месте.               
Потом  в течение примерно месяца еще повторялись всякие единичные пробные штучки. Она не злилась.  Но получалось так, что зачинщики всегда по ее воле оказывались в смешном проигрыше. При этом она умела  иногда слегка,  но чаще довольно чувствительно, задеть  чуткое  и ранимое чувство собственного достоинства своего «оппонента». И вскоре эта, полная едкого улыбчивого сарказма, ее искрометная «защита» полностью отбила у всех желание вступать в конфликты с «Ласковой стервозой». Мало того, они сумели оценить ее остроумие и находчивость. Экспромты, которые она выдавала, попадали в их капустники и в стенгазету.
К Раисе Гудиной Валентина относилась неизменно  подчеркнуто вежливо в случаях опросов и оценок, но в  остальное время, словно не ведала про  ее существование.
        Свои 20 минут проводила увлекательно. Раскрывала тайны истории в той же  вопросительно независимой манере, которая не давала скучать слушателям. Заинтересует их, и держит в постоянном внимании и в предчувствии, что вдруг задаст внезапный интригующий  вопрос, сделает паузу, выслушает ответ, согласно или отрицательно качнет головой и сама даст неожиданное логичное и ясное  объяснение. Валентина не задабривала своих учеников легкими  завышенными оценками, но незаметно для них старалась придерживаться того тонуса, которого достиг ученик при Юлии.
Постепенно, незаметно, но закономерно  Валентина оказалась в числе тех  немногих, кому раскрылась душа класса. По-прежнему,  как с первого урока (что тогда удивило ребят) называла всех по именам, хотя  раньше не знала их. Однако официально говорила всем «Вы», подчеркнуто сохраняя этим определенную, не давящую, но обязательную дистанцию.
  Особенное и трогательно внимательное отношение  к ней  проявилось, когда  ее беременность  перестала быть невидимой тайной, хотя, впрочем,  давно известной всем. Походка, прежде стремительная, порывисто независимая, стала мягче, осмотрительнее.  Валентина перешла на обувь без каблуков.  Ей  очень  подходили  неприталенные, широкие сарафаны, распущенные легкие  разлетайки – кофточки. Лицо будущей мамы нисколько не испортила беременность, только чуть пухлее стали губы, а в золотистых глазах  стало больше туманной обворожительной  поволоки. От этого они казались добрее, а весь ее облик –  то ли снисходительнее, то ли покладистее.
 Иногда, если ее спрашивали, она коротко рассказывала, как проходит в Самарканде лечение Юлия и подготовка его к операции:
- Если решат, что необходима операция, его переведут в Ташкент. В кардиологический центр, к ведущему кардиологу.  Он светило. Академик Васит Вахидович Вахидов. Он делает  «закрытые» операции  на работающем сердце. Это значит, что сердце не останавливают. Оно работает, а с ним делают все, что необходимо. Проблема в том, что эти «закрытые операции» проводятся в ограниченном количестве, всего 100- 120 операций в год. Поэтому - очередь. Надо ждать.

                ***
Однажды во вторник  на первый урок истории вместо Валентины Марковны зашла завуч.
Она попросила десятиклассников провести 45 минут вне школы:
-      Погуляйте на улице, чтобы не мешать остальным классам. Я надеюсь, что вы уже достаточно взрослые, чтобы в создавшейся  трагической  ситуации  вести себя сдержанно и достойно.
 За этим последовало сообщение, что Валентина Марковна вынуждена срочно  лететь  на похороны мужа, скоропостижно скончавшегося в Самаркандской  больнице.
 Десятый «Б» не был бы тем самым  « ненормальным  единым неделимым твердокаменным сплавом индивидуумов», если бы сразу же  единогласно не пришел к выводу, что надо немедленно пойти к Валентине, пока она еще не улетела. Зачем, они еще не знали. Там будет видно. Чтобы принять такое решение им хватило несколько минут. Портфели оставили в партах.  По опустевшему коридору тихо прошли мимо  классов, где все остальные  учились. Спустились со второго этажа в вестибюль, попросили  старую Мирьям, дежурившую  в гардеробе у пустых вешалок для верхней одежды учеников, закрыть их класс на ключ и заявили, что уходят из школы   по распоряжению завуча.
По дороге договорились, что нет необходимости всем сразу вваливаться в квартиру к учительнице, надо отправить к ней четырех человек, остальным подождать у подъезда.
Выбрали «Маму – Лену», Таню Литвак, Вовку Погорянского  и  Шуру Ракитина.   
 Оказалось, что те даже не успели зайти. Валентина Марковна уже закрывала  ключом в коридоре свою входную дверь.  Небольшой чемоданчик стоял у ее ног, на плече висела маленькая дамская сумочка
-     Вы ко мне? Да… Вот так… случилось… Мне надо срочно в аэропорт.  Вылет  через полтора часа.
 -    Мы – с Вами, - Ракитин подхватил чемодан, вышел первым. Валентина отрешенно посмотрела на ребят, ожидающих ее во дворе. Молча постояла,  опустив голову и     закусив нижнюю губу. Потом жестко провела двумя ладонями по лицу, словно умылась, и кивнула головой:
- Тогда пошли.
 Когда вышли на большую дорогу, Шурик поймал левака:
- Вы поезжайте, - он передал чемодан Погорянскому, помог Валентине Марковне сесть на переднее сидение. – Пока билет, пока что  … А мы дойдем пешком.  Тут недалеко.
 Она послушно села:
-    Билет я вчера купила, как только телеграмму принесли. Папа Раисы Гудиной помог, у него в кассе знакомая. По телеграмме дают бронь.  … Иногда, – сказала и снова погасла. Отключилась, глядя перед собой невидящим взглядом. Выбранные, кроме  Ракитина, поехали с ней.
 Остальные дошли до  железнодорожных путей. На запасных линиях кто пролез под вагонами, кто  поднялся  и спустился по ступенькам переходных открытых вагонных площадок. Кладбище обходить не стали, прошли насквозь  между старыми могилами, поросшими  травой, уже  начавшей желтеть, хотя  лето еще не наступило.
 - У Юлия в Самарканде есть родственники?  Кто его там похоронит? Она на сносях, что она сможет в чужом городе?  -  «Малышка» - Киташина отличалась  житейской практичностью. И ее вопрос застал всех врасплох. Никто  не знал о Валентине и Юлии ничего, что выходило за пределы школьных событий.
Отозвалась лишь Гудина, не очень - то надеясь, что ее кто-то станет слушать:
- Нет у них никого. Он  бухарский, его еврейская община как сироту вырастила и в Москву в университет направила. А она вообще из Крыма, там какие-то колхозы были сплошь еврейской национальности. Говорят…, -  Раиса замолчала, остановилась, зло оторвала от подола прицепившийся к платью сухой репейник  с мелкими колючками.
- Что замолчала? Договаривай!
-  И откуда она все это знает?!               
-   Да она ж  за ними из-за протокола еще тогда шпионила. Все и пронюхала.
-   Перестаньте! Пусть рассказывает, – «Мама – Лена» помогла Гудиной отрывать въедливые колючки.
  - Говорят, всех этих  колхозников переправили в товарниках  в Биробиджан, там они и сгинули.  Валентина сначала с бабушкой  старенькой осталась в Крыму.  Бабушка ее потом померла.  А она школу окончила и  тоже в Москву подалась. В Университете  они с Юлием и сошлись. И расписались. И ничего я  не вынюхивала. Мне моя Лидка, сестра, рассказала.
-   А она откуда знает?
-    Все вам расскажи! – она отцепила  последнюю колючку от подола  и ушла вперед.  Широкими шагами, виляя, обошла  могилы,  быстро обогнала   одноклассников. Но потом так же внезапно остановилась, ожидая, когда они подтянутся.
 - Ладно. Скажу! Перед тем, как Юлию улететь в больницу в Самарканд, он лежал четыре дня дома. Валентина боялась оставлять мужа одного. Наняла Лиду в сиделки. Лидка в отпуске как раз. И согласилась. Они ей раскладушку поставили. Она у них так и жила эти дни, пока он  немного окреп, и они смогли  посадить его в самолет. А в Самарканде его уже, по договоренности, врач и санитары встретили на «скорой».
 -  Понятно, - подвел итог «Старик», - длинными бессонными ночами… Две женщины... Сидели, разговаривали…
- Как пойдем? - Перебила «Старика»  Кира Плетнева. Через военный городок? Или   обходим?
 Решили не обходить. Нет времени. Через территорию военного городка проскочили подальше от казарм,  бегом между финскими домиками, в которых жили семьи военнослужащих.
В маленьком аэропорту всех сразу же насторожило что-то необычное. Они не сразу поняли – что. В самой большой комнате, которая  официально называлась слишком пышно:  «Зал для ожидающих», было пусто. Лишь в углу на  железной, длинной без спинки скамье  сидела их  учительница с тремя учениками.
- Почему пусто?
 - Где все?
-  Вы опоздали?
 - Самолет улетел?
 - Рейс задерживается?
- Что вообще происходит?               
 - Тихо! – что вы все орете?!-  Таня Литвак вскочила на железную скамью и  замахала там  крест- накрест двумя руками над своей коротко остриженной головой,-  не опоздали, самолет не улетел, рейс не задерживается. Рейса для пассажиров вообще сегодня  не будет. Отменяется. Следующий по расписанию только  через два дня.
-  Почему  только через два дня?               
-  Потому что по расписанию самолеты из Карши в Самарканд в этом месяце летают  три раза в неделю. – Таня спрыгнула со скамьи вниз,- Давайте не будем кричать, сядем и подумаем, что делать. Поездом? Автобусом? Как еще?
-  Вы узнавали? Вам объяснили, почему отменили рейс? – поинтересовалась Оля Павлова
 - Нет. Мы спрашивали, но нам не  объяснили. – Таня пожала плечами,- если и объяснят, что это даст?
- Танька права. Не в этом сейчас дело. Нужно искать тут в аэропорту телефон, звонить  на автостанцию и в железнодорожную кассу. Узнавать, когда рейсы в Самарканд.
-Витя! - Женя Рузнецова позвала «Индуса», - пойдем. Я видела у входа телефон - автомат.
-  У кого есть копейки?-  Злата и Толик решили тоже заняться звонками. Женя! Вы звоните насчет автобусов, а мы – о поездах.
Копейки нашлись. Но всех остановила  «Дочь  своего отца». Она посмотрела на «Индуса»,  выразительно повертела пальцем у виска:
-   Чтобы туда дозвониться, надо знать номера справочных телефонов. Вы их знаете?
 Вопль разочарования полетел под потолок «Зала для ожидающих».
«Мама -Лена» подошла к двери с табличкой  «Начальник аэропорта». Подняла руку ладонью к ребятам. Все смолкли.   Лена постучала. Тишина. Она постучала громче. Тот же результат. Тогда она взялась за ручку и потянула дверь на себя.  Открылась  узкая приемная. За столиком, где обычно сидит секретарша, никого не оказалось. Все немедленно столпились у двери. Лена пожала плечами:
- Что делать?
-  Татьяна протиснулась между ней и открытой дверью, приложила палец к губам,   дала знак всем тихо двинуться за ней и шагнула к двери с  именем и фамилией начальника. Когда остался один шаг до блестящей лакированной двери, она стремительно открылась. Миловидная девушка в форме, очень похожая на стюардессу,  по инерции  не успела остановиться, налетела на  толпу школьников, уронив все, что было на ее подносе, который она не смогла удержать в руках.   Девушка быстро попятилась спиной к двери, навалилась на нее, плотно закрыв. И только убедившись, что никто в кабинете не прореагировал  на звук упавшей посуды,  стала быстро подбирать с пола осколки.
Парни кинулись ей помогать, что еще больше напугало девушку. Она выпрямилась и ахнула истеричным шёпотом:
 -  Кто вы такие? Немедленно покиньте секретарскую.
 - Нам срочно надо позвонить, как можно вежливее и спокойнее  произнес «Артист - Бола». Он успел улыбнуться девушке своей симпатичной, добродушной улыбкой.
  - Здесь кабинет начальника аэропорта, а не телеграф. И вообще! Рейсы отменены. Мы уже объявляли. Идите домой, что вы здесь столпились?!
 -   А чего ты-то тут раскомандовалось?!  - Повысила голос Кира Плетнева,- мы хотим поговорить  с начальником. Мы требуем объяснить, почему отменили рейс. Имеем право! Вот всегда так! Чем меньше сошка, тем больше ложка! Доложи своему начальнику, что с ним хотят говорить комсомольцы  Каршинской школы № 12.
 «Стюардесочка»  с тревогой посмотрела на дверь начальника:
- Пожалуйста, не кричите, иначе я нажму на кнопку и сюда сейчас же явится наряд милиции. Вам это нужно?
- Вам это тоже не нужно – прозрачно заглянула в испуганные глаза секретарши белобровая Клочкова Люда.
- Да, это никому не нужно,- похоже, секретарша и вправду ничем не поможет,- она еще раз оглянулась на полированную дверь и прошептала,- самолет отдали Шарафу Рашидову, Секретарю ЦК КПСС Узбекистана! Он ездил по колхозам области, смотрел, как идут дела по хлопку, а теперь летит на сессию в  Ташкент. Меня уволят за то, что я вам сказала. Прошу вас, уходите.   
 - Уйдем! Но сначала дайте нам позвонить. У нас женщина на похороны  должна попасть.
 -   Что же Вы думаете, мы просто так тут требуем?
-    Помогите нам.  Дайте позвонить или позвоните сами! У Вас наверняка  есть номера справочных вокзала и автостанции.
 -   Помогите отправить человека на похороны мужа.
 -   Или пропустите нас к начальству, если Вы бессильны.
 -   Вы понимаете, что его там, в Самарканде, кроме нее и похоронить некому?!  Он  в больнице умер, наш учитель.
-   Жара, понимаете?
-   Что она будет хоронить, пока доберется?
-    И как ей теперь туда попасть?
-    Она  беременная! Она его ребенка вынашивает!
-    Хотите, чтобы с ней тоже случилась беда? Прямо в вашем  аэропорту?
-    Если бы вы знали, какой он  учитель!               
-     И как они любят  друг друга…
-     И какая она! Учитель, каких поискать! Справедливая. А как с ней поступают?!
Никто уже не сдерживал голоса. Они готовы были кричать и доказывать еще и еще. И чем больше понимали, что ничего не добьются, тем отчаяннее. Секретарша давно  поняла, что успокоить их ей не удастся. Она села за свой столик, обхватила руками кудрявую  головку с приколотой  и съехавшей набок изящной пилоточкой, и молчала.
 -  Где она? –  они услышали негромкий мужской голос и увидели, что дверь в кабинет начальника аэропорта открыта. К ним навстречу в тесную секретарскую комнату вышел мужчина лет пятидесяти, высокий,  спортивного  вида, одетый  в хорошо сидящий на нем костюм шоколадного цвета.  Большой лоб, аккуратная  короткая стрижка, темные волосы, подернутые ранней сединой. Внимательный, доброжелательный взгляд  прищуренных глаз. Приятное лицо  узбекского интеллигента,- где ваша учительница? – Повторил, - пойдемте к ней.
Он подождал, когда ребята вытекут сквозь неширокую дверь в зал ожидания. Слегка коснулся плеча последней выходящей, тихо спросил:
- Как зовут учительницу?
 - Валентина Марковна,  -  так же тихо ответила ему Татьяна.
 -  А мужа?
 -   Юлий Гулямович.
 -   Красивое имя, - вздохнул Рашидов, - что он преподавал?
 - Историю.
Уверенной, но сдержанной походкой  мужчина  подошел к Валентине. Она сидела в той же позе, в которой оставили ее ученики.
- Здравствуйте, Валентина Марковна, - сказал он чуть громче, чем в приёмной. Эхо повторило его приятный уважительно спокойный голос.
 - Она подняла на него глаза:
- Здравствуйте, Шараф Рашидович.
 - Примите мои  искренние соболезнования.
Она только качнула головой.
- Это Ваши ученики?
- Скорее, они ученики моего мужа. Но и мои тоже.
- Вы с Вашим мужем воспитали хороших ребят. Честных, преданных, умеющих защитить свои права и добиваться справедливости. А главное – не бросать человека в беде.
 -   Спасибо - у нее  чуть просветлел взгляд.               
 - Это Вам спасибо, Валентина Марковна. Вам и Вашему мужу. Он  оставил достойную смену.  Не зря жил человек.
 Рашидов оглянулся на стоящих чуть поодаль двух хорошо скроенных парней в гражданском. Легким кивком головы подозвал.
-  Известите экипаж, что маршрут меняется. Сначала мы летим в Самарканд, затем - в Ташкент. Идите.
Второго он задержал. Обратился к Валентине:
 -  Отдайте этому человеку, Валентина Марковна, ваш билет. Он сдаст билет в кассу, деньги вернет Вам. Самолет уже оплачен. Вы полетите со мной. Мы сделаем небольшой крюк. И не волнуйтесь, – это одновременно и к ней, и к ребятам, - там, в Самарканде  Валентине Марковне помогут  достойно похоронить  Юлия Гулямовича. Прощайтесь. Через 15 минут вылетаем. Вас проводят к трапу.   До свидания, комсомольцы! Успешно вам сдать выпускные экзамены. И у меня к вам просьба: не растеряйте в жизни всего доброго и ценного, чему научили вас  ваши наставники.
Он ушел в ту же дверь, откуда появился.

                ***
-    Вот, пожалуй, и все, что я могу Вам рассказать – мама загадочно  улыбнулась и подняла  вверх указательный  палец,-  случилось, правда, еще одно маленькое явление, прежде, чем мы  попрощались и проводили Валентину до выхода на взлетку.
Я заметила, как напряглись губы Марка:
- Расскажите, Татьяна  Наумовна. Пожалуйста! Все- все, до самых мелких подробностей.
- Давно у меня не было такого внимательного и ненасытного слушателя. Хотя, Маша моя и кошка Муша тоже умеют хорошо слушать. Но их корысть я понимаю! Машуля потом использует мои рассказы в своих повестях, а Муша любит слушать меня, потому что во время воспоминаний я волнуюсь, тереблю ей холку и чешу за ушками. Это ей очень нравится. А вот Вашу  корысть, Марк, я еще не уловила. Но надеюсь, Вы  приоткроете мне ваши тайны? Я любопытная.
-   Мам! Ты наше терпение проверяешь? Дорасскажи!
 -  Хорошо. Дальше было так. Не успел уйти Шараф Рашидович Рашидов в кабинет к начальнику аэропорта, как мы услышали, что  ко  входу  со стороны улицы подъехала машина. Так резко затормозила, аж взвизгнули тормоза. И кто бы вы думали, зашел в «Зал ожидания»? Нет! Не зашел, а просто ворвался, вбежал.
    -   Рафаэль? -  в один голос догадались мы с Марком.
    -  Он! Кто же еще!
Марк резко дернулся:
- Господи! Еще один «папаша!»               
Мама отрицательно покачала головой:
- Он принес ей эдельвейс, а она даже не взглянула на него. Эта «ласковая стервоза» не зря получила своё прозвище!  Что она произнесла ему при этом!
Мы снова спросили в унисон:
- Что произнесла?
Мама засмеялась:
 - Вы теперь так все время  станете разговаривать хором? Она сказала:  «Это первые цветы, которые я положу ему на могилу. Он будет рад»
   -  Рафаэль все-таки любил ее! Принес обещанный эдельвейс! Как романтично! Мам, один цветок?    
   -  Какая же ты торопыга, Машка! Вечно ты вырвешься вперед.  И все испортишь!
Он принес ей  маленький букет эдельвейсов. Вы когда- нибудь видели настоящий дикий эдельвейс? А? Который рос на высокой снежной  вершине!
Такие ножки, травянистые. А наверху  белые лучистые листья – звездочкой. Они словно вырезаны из тонкого,  пушистого, белоснежного войлока. В середине этих звездочек тесным кружком молочные, желтоватые и даже  светло голубые едва раскрывшиеся бутончики нежнейших маленьких соцветий. Это чудо!
      -      И она взяла? – ревниво спросил Марк.
   -    Невозможно было не взять. Он  примчался прямо с гор. Даже не успел, как следует,  согреться его ватник. И Рафаэль не подал  эдельвейсы ей в руки, а положил прямо на колени, на ее длинное черное платье. 
«Хочешь?- спросил  Рафаэль, - я полечу с тобой и помогу тебе с похоронами?» Она сказала: «Нет». И больше ни слова. Только детей, нас, молча всех пообнимала. И ушла. И больше мы ее никогда, никогда не увидели. Она не вернулась.
 Марк помолчал. Налил вина. Подал каждой бокал:
- Она умерла при родах, чуть позже после смерти мужа.
 Мы выпили молча, не чокаясь. Марк сел:
-  Я родился раньше срока. Доращивали, как цыпленка  в инкубаторе. Под колпаком. Потом отдали на воспитание узбекской женщине. Мы жили с ней в Ташкенте в отдельном маленьком кирпичном доме. Она не усыновила меня,  не скрывала, что не мать, но очень любила, как сына.  Я звал ее по имени, Саида - опа.  Она хорошо говорила по - русски, но  с ней я общался и на  узбекском,  она хотела, чтобы я знал его не хуже русского. Саида не работала. Вся жизнь ее была полностью посвящена мне. Я понятия не имел, на какие средства мы жили. Но  не бедствовали. Когда я подрос, к нам время от времени заезжал ненадолго мужчина, которого Саида - опа велела называть Шараф - окя. Сама она называла его по имени отчеству.  Он привозил мне небольшие подарки, разговаривал со мной, шутил, а иногда и журил. Летом он часто забирал меня с собой, отвозил в свою семью, где я гостил иногда месяцами. Мы хорошо ладили с его детьми, с Динарой, Сайерой, Гулей  и Севарой. А его сын Вовка был мне, как брат. Его по- настоящему Ильхомом звали, но он любил, когда я звал его на русский лад. Их мама, Хурасен, радовалась  моим приездам. И мягко выговаривала  мужу, что меня  долго не привозили к ним:
- Если некогда, можно ведь попросить, чтобы мальчика привозили помощники.      
 Между прочим, у них часто были в гостях и другие чужие дети. Во всяком случае, охране у ворот было строго приказано всех детей пропускать в дом  беспрепятственно. Однажды одна девочка, которая весь день общалась с Севарой, уходя, тихонько спросила меня:
- А почему ты не идешь домой? Все уходят, а тебя оставляют. Ты – их сын?
-  Нет. Я у них в гостях.
 - А чей ты сын?
 Я не знал и молчал.
 И тогда подруга, которая держала ее за руку, уронила фразу. Она как осколок  от взрыва, засела в меня и  долго мучила. Почти всю жизнь:
-   Наверное, он побочный сын хозяина. Нагулянный с другой женщиной.
 Я вздрагивал, когда Шараф говорил мне:  «Сынок» «Как дела в школе, сынок»? «Сынок, что тебе привезти  в следующий раз?»
 Я любил его добрый голос, ласковый взгляд, легкую руку на моем плече. Мне  не хватало отцовской ласки. И чего там греха таить, мне хотелось, чтобы он оказался и вправду моим отцом. « И не важно, - думал я, - что от другой женщины. Я ее не знаю и не надо. Зато у меня есть отец. И какой отец! Самый главный! И он любит меня!»
 -   А что? Спросить о твоих родителях не у кого было?- мне, действительно, это не понятно.
 -  У кого? У  его жены Хурасен?  У  женщины, которой,  может быть, изменил ее муж с моей матерью? Я хоть и не очень еще взрослый был, но уже хорошо понимал: тайны в этой семье и в этой стране  имеет право раскрывать только хозяин. Если он молчит, значит, молчат все. О! Смотри! Татьяна Наумовна опять над чем-то хлопочет. Вам помочь, хозяйка?
-   Нет- нет. Я сама.
Мама заварила чай в наш старый, еще каршинский, чайник с темно- синими узбекскими узорами, поставила на стол пиалы и подала свой фирменный пирог с яблоками.
Началось чаепитие, Марк уписывал  мамин пирог, словно перед этим не было плова и всяких маминых салатов и салатиков.
-    Ага! Радовалась мама! Вам понравился пирог!  Замечательно! Вы ешьте, вот этот кусочек возьмите, он самый сочный. А я на правах бывшей ученицы Вашей мамы и Вашего папы  задам вам один немного провокационный вопрос. Можно?
Марк кивнул.               
- Неужели Вы даже ни разу не попытались поговорить об этом  с Саидой?  Вы же знали, как она вас любит! Нет, нет! Поешьте, ради Бога! Сначала поешьте. Потом расскажете. Мы с Машулей подождем. Да, Маш?
Марк не торопясь дожевал пирог, выпил еще одну пиалу чая, держа ее на узбекский манер – только за донышко, удобно расположив на длинных тонких пальцах.
- Мари, дай мне какой-нибудь шарф или платок… Есть? Я вам сейчас все в лицах изображу,- он выжидающе улыбался.
-  Маша! У меня на третьей полке павлопосадский платок. Тот, что с подсолнухами, Давай, тащи! Сейчас представление будет.
 Марк начал серьезно. Платок изящно повесил на согнутую руку:
  -    Я поговорил, конечно.  Мне даже сначала подумалось: «Не Саида ли моя мама?». Мне странно, что ее никогда, ни разу не пригласили в дом Рашидовых. Это можно объяснить только одним: чтобы не оскорблять чувств хозяйки.
«Саида, ты моя мама?» - Марк быстро надел платок на голову до самых черных выгнутых бровей. И ответил женским добрым голоском, с едва заметным акцентом:
 - «Нет, сынок. Но я люблю тебя, как родного, я же тебя грудью своей выкормила» - Он снял платок и продолжил своим голосом:
 «Вот и  ты – меня сынком называешь, и Шараф - ока  тоже», - платок снова накинут: «Это оттого, что мы тебя любим»
 Без платка: « А он не мой отец?»
В платке: - « Не знаю, Марат. Вообще, навряд ли.  В народе про него говорят: Он халол. Знаешь что такое халол?»
Марк то надевал, то откидывал платок:
 «Знаю. Кристально чистый. Если ты не мама моя, почему тебя никогда к ним в дом не приглашают?»
 - «Дурачок ты, сынок! Там своих нянек хватает! Зачем еще одна нянька?»
 - «Ты не нянька!»
 - « Для тебя я, правда, не нянька! Ты мне, как сынок. А для них – я нанятая работница. Я служу, мне платят. Хорошо платят. Я не обижена. И уважение ко мне проявляют. Но слуга должна знать свое место. Кто же слугу в гости приглашает? К тому же, родной, я тебе честно скажу: когда  они тебя  забирают, я к себе домой в Самарканд еду. У меня там семья. Муж. Дети. Тоже ведь скучают»
Больше Марк не надевал платок. И рассказ вел своим голосом:               
  «Если ты меня любишь, скажи мне честно, что ты знаешь о  моем рождении, о  моей маме. Я тебе ею клянусь, что не проговорюсь. Скажи. А то я пойду спрашивать к Хурасен»
   «Что я знаю, Марат? Только то, что просочилось ко мне нечаянно.  Говорят, что на чужой роток не накинешь платок. А еще как накидывают! Ты проговоришься, тогда что со мной станет?»
  «  Не проговорюсь. Я поклялся!»
 « Говорят, что ездил Шараф Рашидович часто в Карши. По хлопковым делам. А однажды  прилетел на  самолете из Карши,  и привез с собой очень красивую женщину Валентину. Беременную. Определил ее на сохранение в самый лучший роддом. Навещал, говорят.  Фрукты, овощи пересылал ей со своими посыльными. А потом начались у нее роды преждевременные. И как ни старались врачи, как ни бились… Знали ведь, кто спросит с них – а не смогли спасти. Умерла.  Ребенка спасли. Тебя. А у меня все наоборот случилось. Меня спасли. А девочка мертвой родилась. Маму твою похоронили. А  меня наняли. Дом этот для нас приобрели. Вот  все, что я знаю»
 «Как фамилия Валентины?»
   « Кто же мне правду скажет? Может, такая и есть, какая у тебя в метрике: Гулямова. Там так и написано: Мать Валентина Гулямова, Отец – Юлий Гулямов. Ты  - Гулямов. А правда это  или нет, не знаю. Метрику тебе  по указанию Шараф Рашидовича выписали. Как он сказал, так и записали.  Я только про имя сама слышала, как он говорил, мол,  Валентина  при жизни мечтала, что если девочка,  она назовет  её Юлия, а если мальчик – Марком назовет»
  «А почему отчество в метрике не написано?»
 « Не знаю. У нас, у узбеков, вообще-то не очень на отчество обращают внимание. Может, не досмотрели, а может, зачем-то специально...»
 «А почему я – Марат?»
« Марк – не узбекское имя, а тебя узбеком записали. Я  тебя потихоньку на обрезание к мулле свозила, там тебе и дали второе имя»
«Шараф- ока знает про обрезание?»
- «Сынок,  ты уже не такой и маленький! Сам подумай, могла я это сделать, без его разрешения?»               
 «Ильхомка его тоже обрезанный?»
«Меня  ли об этом спрашивать? Вы друзья - братья. Ты его и спроси. А мне кто доложил? И дурак он, если тебе признается! Отец - главный коммунист. А сын в мечети обрезан? Ты и сам-то не очень распространяйся об этом, сынок!»       
«Почему мне  не говорят правды про маму?»
« Думаю, это вот тот самый платок на роток. Услышат звон, не допусти, Аллах! Испачкают имя. Пойдут сплетни. А ему нельзя. Первый человек в Республике. Знаешь сколько врагов?! И начнется Ад! Так и ждут, так и ищут,  чем бы опорочить. Кто ж поверит, что такой большой человек простую женщину пожалел?» Да и тебе жизни не дадут. Ты живи, расти, не сомневайся. Вырастешь, все тебе и расскажут и покажут. А пока потерпи. Живи, как жил, раз судьба у тебя такая»
Марк вздохнул:
- Рассказали бы, может. Но случилась беда. Думаю, убили  Рашидова. Не мог он сам… Сильный был человек. Хотя, может, потому что сильный, поэтому и смог? Семью спасал. Обложили его обвинениями, как волка красными флажками. А мне 16 лет. Только паспорт получил. С ним получали. Он спросил:
« Кем тебя записать? Кем ты себя чувствуешь? Евреем? Узбеком? Хочешь - русским?»
Что меня связывало с еврейством? Я даже удивился, такому вопросу. Только сегодня из Вашего рассказа, Татьяна Наумовна, понял что-то и про маму и про папу. Русским я тоже себя не чувствовал. Так и не решил ничего. Молчал. Он сам выбрал:
 «Пишите – узбек».
-   И всё. Больше я его живым не видел. И никого из семьи больше не увидел. После похорон Рашидова  меня срочно увезли в Москву. Жил я год  в разных семьях. Верите, даже не успевал запоминать людей и школы. Легко получил аттестат. Легко поступил в университет. Всё как будто само собой, по чье-то воле катилось. Жил в общежитии. Каникулы проводил разнорабочим на археологических раскопках.   Интересно, да и деньги не плохие.  Или записывался в студенческий строительный отряд. Перед последним курсом  летом полетел в Ташкент.
Марк сделал паузу. Легкая тень досады легла на его чистое лицо. Я поняла, что воспоминания  о последнем его приезде на родину  не из приятных.
-  Нет! Вы представляете? – Он почти выкрикнул это, - как будто все мои шестнадцать лет провалились в преисподнюю. Растаяли! Саиду я не нашел. Исчезла. Дом, где мы жили,  едва нашел. Его перестроили. Фасад перекрасили в какой-то жуткий желтый цвет. Вход перенесли куда-то совсем на задворки. Чужие люди  через закрытую дверь прокричали, что никакой Саиды не знают. И велели уходить, пока  они не вызвали милицию. В дом Рашидовых я даже и не пытался зайти.  Приехал туда, где они жили. Постоял поодаль, посмотрел на машины, которые выезжали и въезжали в их двор. Понял, что  и там уже все по- другому. В тот же день  решил улететь обратно в Москву. Билетов в кассе не оказалось. Не то, что на этот день. Но и на завтра и на следующие пять дней вперед. 

                ***
В большом, душном  кассовом зале  почти на всех окошках, плотно закрытых непроницаемыми деревянными задвижками, выставлены таблички.  Крупно, жирно  печатными буквами сообщающие  по русски:  «Билетов нет». У открытых касс давились толпы, ссорилась с криками, иной раз  и с  потасовками, стихийно вспыхнувшими  и также скоро потушенными. При том, что неподалеку дежуривший милиционер даже с места не сдвигался. Достаточно, что его видели. Всё гасилось собственными силами. Нахала, влезшего без очереди, с позором выпихивали из толпы. Он покорно  отправлялся   в конец длинного неподвижного, безнадежного «хвоста».
 Марат встал в очередь, просто так, чтобы не стоять посреди зала, как одинокая статуя.
 « А неплохо было бы поставить в этом зале памятник пассажиру, оставшемуся
 без надежды улететь», - подумал и улыбнулся. Собственно, стоять в очереди не было никакого смысла. Надо искать какие – то другие лазейки. Наверняка, они есть.
- Он еще и улыбается!  - нежный голосок, - во всех этих очередях я не вижу ни одного, кто способен, улыбнуться.  А Вам весело? - Этой девушке он  только что ответил: «я» на вопрос «Кто крайний?»
 - Знаете, как  Хан однажды отменил сбор налога в одном поселении?
 -  Нет. Расскажите.
- Налетели сборщики, стали обирать население. Все плачут, но платят.  Через короткое время Хан снова посылает сборщиков в это же селение.  « Они плачут, говорят, что у них уже все взяли, нечем платить»  - докладывают сборщики Хану. «Ищите, найдёте»- приказывает Хан. Нашли. Забрали. В третий раз посылает их Хан за данью: «Люди смеются, - докладывают слуги Хану, -  и говорят, что у них ничего нет». «Если смеются,- отвечает хан,- возвращайтесь.  Нет у них ничего».
Девушка довольно своеобразно восприняла его притчу. Она сочувственно слегка дотронулась до руки Марата:
- Так у Вас что, тоже нет ничего?
- В смысле? 
-   Денег  на билет  нет, что ли? Обокрали Вас,  или что?  Зачем тогда очередь занимать?               
 У Марата пропало желание продолжать беседу. Он закусил нижнюю губу. И с вежливой ехидной улыбкой  выдал ей свою любимую шутку из  репертуара Райкина:
- Меня зовут – Авас.
 -  Меня Гуля. А Вас?
 -  Авас!
 -  Странный Вы какой-то! – пожалела его Гуля, - задумалась. И вдруг спохватилась,- А! Это имя у Вас такое:– Авас! Да? -  И залилась веселым колокольчиком смеха.
 Марату понравился ее смех. Они стояли в самом хвосте усталой  очереди  и хохотали. Люди с удивлением оглядывались на них.
 Первой опомнилась Гуля:
- Ладно, Авас! Или как там Вас!  Деньги – то у Вас  на билет есть? Или нет?
 - Есть, а что?
- Могу помочь приобрести билет с рук. По цене чуть выше, чем в кассе. Вам куда?
-  В Москву. А насколько это - «чуть выше»?
-  Там, как договоритесь.
-   Ладно. Давай посмотрим. Веди.
-    Я не пойду. Сам! За углом у последнего входа стоит мужчина, финка в синюю полоску. Подойди, скажи: « Я от Гули».
 Марат быстро пошел к выходу. Гуля осталась в очереди. Мужика он заметил сразу.
 Они спустились  от входа  по широким мраморным ступеням  на тротуар, сели на скамейку у зеленой ограды. Договорились. Марат вытащил бумажник. Отсчитал обговоренную сумму:
 - Покажи билет.
-  Сначала деньги.
-  Так не пойдет. Я хочу посмотреть, что ты мне продаешь.
-  На, смотри,-  мужчина  левой рукой протянул Марату билет,  правой  рывком выхватил деньги и кошелек, вскочил. Марат успел с силой вставить  свою стопу между ног мужика. Увидел, как тот споткнулся о подножку и упал. Тогда Марат наклонился над ним, чтобы забрать свой кошелек. Внезапно почувствовал, что  кто-то с силой вывернул назад сначала одну его руку, потом другую. И  повалил на землю.
 - Спокойно!- услыхал,- милиция! Мужчина в полосатой финке лежал рядом  тоже с заломленными назад руками.
-  Вы лучше у десятой кассы девушку в зеленом платье прихватите! Гулей зовут. Наводчица, – прохрипел Марат, корчась от боли в плечах.
 - Разберемся! Кошелек, деньги – твои?               
-  Мои.
-  Документы где?
-  В рюкзаке. На скамейке остались.               
Тот, который повалил Марата, оказался   в гражданской одежде. Мужика в полосатой финке  придерживал милиционер в форме. Еще один, тоже в форме, быстро скрылся в кассовом зале. Мужчина в гражданском нашел в рюкзаке  Марата паспорт, пролистал, положил к себе  в карман. А дальше произошло совсем непонятное. Мужика в финке и  Гулю с приведшим ее милиционером человек в гражданском отправил в милицейскую машину, а Марата он  усадил  в свой «газик» рядом с собой на переднее сидение. Сам сел за руль. И они уехали.
Марат смотрел на дорогу, узнавая незабытый родной город. Они доехали до  улицы Навои, проехали мимо старой Хадры  и остановились возле Кукельдаша, исторического сооружения из красного кирпича, бывшего  до революции старейшим медресе.  На  короткий сигнал «газика» старик в потертом чапане* открыл тяжелые  деревянные резные ворота. Машина въехала в прохладный двор, отгороженный от мира высокой толстой стеной. В стене – равномерно по всему кругу  - двери в маленькие жилища -  кельи. Посреди двора на круглой клумбе высокие   пышные благоухающие розы. Через весь двор узкий арычек с чистой быстроструйной веселой водой.
 Только когда старик закрыл ворота, мужчина  освободил Марату руки, разрешил выйти из машины, завел в келью.  Она оказалась двухкомнатной. Оштукатуренной и побеленной. В крохотной  прихожей  - столик с телефоном и с   большой пишущей машинкой. Вторая – кабинет. В обеих царил сумрак и  сильно ощутимый холод.  «На улице плюс пятьдесят, - подумал Марат, разминая руки,- а здесь замерзнуть можно» Человек в гражданском открыл узкую створку вставленного в стену шкафчика. Вынул чапан:

*Чапан -   (узб)  верхняя мужская одежда, халат, подпоясанный куском подшитой материи.
-Надень.
 Сам снял со спинки  стула темный пиджак, накинул на плечи, сел за крепкий стол.
Пронзил Марата  острым  взглядом странных глаз неопределенного цвета.  Светлые-  зрачки, словно обведены по кругу черным карандашом. От этого взгляда  хочется вывернуться, независимо от того, виноват ты или нет:
- Марк Гулямов, - прочел он, будто в первый раз, паспорт Марата, - и что ты,  Марк Гулямов,  искал на улице Шадовой  в доме номер 15? И что тебе понадобилось  на
другой улице, где ты простоял  в тени кустов два часа? Что ты плечами пожимаешь?
Отвечай!
- Я думал, меня за мой украденный кошелек арестовали. Или за то, что я пытался у афериста свое вернуть.               
- Про это мы еще поговорим. Ты на вопрос отвечай.
 Марат молчал.
  -  Ну? - Это прозвучало угрожающе.               
 -   Не знаю. Ничего я не искал, и мне ничего не надо.  Соскучился по родине, Прилетел на каникулы. Прошелся по городу. На Шадовой я прожил 17 лет. С Саидой, приемной … матерью
-    С приемной?
-    С няней… Но другой матери  я не знаю.
-    Кто платил няне?
 -    Никто. Она сама зарабатывала. На дому шила, одеяла стегала. И сдавала в артель.
-   А отец?
-    Отец умер.
 -   Когда?- пронзительные глаза сузились и оттого  взгляд стал еще острее.
-   Давно, - Марат опустил голову.
-   Имя и фамилия отца?
-    Юлий  Гулямов.
-    Имя матери? Настоящей матери, по документам!
-    Валентина Гулямова.
 -    А отчество?
-     Не известно. Мне не известно.
Зазвонил телефон. Пока шел разговор, Марат исподлобья следил за лицом человека, от которого, как он понял, сейчас зависит все, что может с ним случиться через минуту и в будущем. Марат про себя дал ему имя:  «Суровый» 
-  Ладно, твоя невиновность подтвердилась на допросе  арестованных мошенников, - он сказал это громко, словно хотел, чтобы его слова услыхал не только Марат. Кивком головы указал на дверь. Чапан аккуратно  снова  повесил в ящик за узкой дверцей в стене. Легонько повернул плечо парня к машине.  Ехали через  весь город, не говоря ни слова. Возле старого ТашМи завернули направо. Проехали в переулок и остановились на берегу Салара. Пустынные берега по обе стороны реки  хорошо просматривались. Ни кустов, ни деревьев.   
 - Присядь – ка, - уселись на траву. Марат  жадно вдохнул  давно знакомый запах мяты и речной воды. Тяжело едва колыхалась гладь волн, неторопливо двигалась  вперед, но  кое-где внезапно закручивалась  в конусы воронок. Дымка покоя застилала глаза. Обманчивая  тишина  обволакивала  безразличием к происходящему: «Да будь, что будет! Надоело дрожать и подбирать слова»,- подумал, сорвал бархатный куст мяты, потер в руках и вдохнул тревожно знакомый запах.
  - В общем. Ты нормально отвечал. Догадался, что нас «слушают»?               
 Марат пожал плечами, - ничего он не догадался. Просто, как всегда, осторожно  и на всякий случай отвечал, как давно научила его еще Саида. Но отрицать не стал. Пусть  Суровый думает, что догадался.
- Ты зря прилетел сюда. И тем более пошел по старым местам. Никого в Москве не предупредил. Там паника. Парень исчез. Рано ты расслабился. Сейчас как раз самый пик. Даже мертвый Рашидов не в фаворе. Поперек горла всем.   НО зато удобно, все шишки на него валят. А ты – на тебе! Нарисовался. Пришлось устроить этот спектакль с билетом и с грабежом.
  -А где Саида? –  Быстро спросил Марат. Почуял беду.
- Нет твоей Саиды. Похоронили. Машина сбила. Переходила дорогу не по переходу.
Марат стиснул зубы и быстро, чтобы не показать своей слабости, провел ладонью по лицу, внезапно ставшему мокрым.
 - Сволочи!  Чем женщина-то помешала? – Скрыть досаду и ненависть  не удалось. Да и ни к чему. Он  окончательно убедился, что этот человек из тех, о ком говорила ему Саида, когда его отправляли в Москву: « Ты не бойся, сынок! Хоть и умер Шараф Рашидович, а верные ему люди остались. И не бездействуют. За тобой будут следить и всегда помогут. Ты о них и знать не будешь, а они с тебя – глаз не спустят» Марат чувствовал их присутствие часто. Но ни разу не сталкивался вот так, как с этим. 
-  Саида не отдала оставшиеся, нужные кому-то, документы.
 -  Какие у нее документы! Полуграмотная женщина!
 - Твои. Твои документы. Паспорта  матери и отца,  дипломы родителей, метрики, справки о смерти, брачное свидетельство. Всякие копии. Всё у  Саиды после смерти Шарафа  Рашидовича спрятали. Кому-то они понадобились.
 - Я, собственно, за ними и прилетел. Надоело мне  жить «Иваном, не помнящим родства». Хоть фотографии в паспортах посмотреть! Лица отца и матери!
 - Рано, парень. Еще не время, - голос прозвучал почти мягко.
 «Наверное, зря я ему такое имя придумал: «Суровый», - подумал Марат. 
   - А с документами, - закончил фразу Суровый, -  теперь  наоборот! Поздно.
-  Что  значит поздно?
-  А то и значит! Нет этих документов. Сожгли их. Все до единой бумажки.
- Кто сжег!?               
                ***
  Мама осторожно забрала у Марка свой  платок с подсолнухами. Присела рядом, украдкой вытерла заплаканные глаза.
Я подошла сзади  к табурету, на котором сидел Марк и, не стесняясь мамы, плотно  прислонилась к его спине, опустив руки к нему на грудь. Мне захотелось хотя бы  так снять дрожь с его губ. Неожиданно всех рассмешила Муша. Она гибко потерлась о ноги гостя, без всяких церемоний легко и грациозно прыгнула к нему на колени, подсунула свою  узкую  египетскую мордочку под его руку так, что Марк вынужденно погладил ее. Потом она уютно разлеглась на его коленях, и, упруго выгибаясь под его ладонью, предоставила ему возможность гладить ее всю от головы до хвоста. Я, как завороженная, смотрела, на это.  Марат почувствовал  мое состояние, потерся  щекой о мои руки. Невольные ассоциации с прошедшей ночью заставили меня тихонько отойти от него. Мама  со значением  посмотрела на меня, сомкнула губы,  резко прикрыла и тут же открыла глаза,  Я поняла ее: «Хватит!  Больше никаких вопросов!» и  поспешила выйти на кухню, чтобы еще раз подогреть остывший чайник.
А Марку, похоже, хотелось излить кому-то все наболевшее до самого конца. Рассказать обо всем, что томило его столько лет. А может, он надеялся, услышать от моей мамы  еще какую – нибудь, пусть уже и не такую важную, но желанную подробность о его родителях. Он начал с того, что похвалил мамину кошку:
- Муша  у вас, Татьяна Наумовна, действительно, отличный слушатель. А Вы –замечательный рассказчик. Вы не пробовали писать?
- Нет, что Вы, Марк! Рассказывать я люблю. А писать – нет.  Эту способность Бог подарил моей дочери, а я  от вида чистого листа сразу в ступор впадаю.
- Если бы Вы знали, Татьяна  Наумовна, как я Вам благодарен! Ведь Вы, сами того не подозревая, расставили все на свои места. Жизнь моя приобрела логичность благодаря более ясному прошлому. А это, оказывается, очень важно для настоящего. И может быть, даже для будущего.
-   Что Вы сейчас сказали, Марк! Удивительно! Это просто мистика какая-то. Ваш отец  на уроках истории часто повторял нам именно это. Он внушал нам, что история – это не мертвая наука, она складывается из множества судеб разных людей. Когда люди изучают течения и  повороты времени, то, чем яснее для них прошлое, тем логичнее – настоящее и тем более предсказуемо  будущее. 
- Как Вам это запомнилось!- поразился он.
 - Когда это проникает в душу, тогда и запоминается. Вон Вы как подробно запомнили и пересказали нам Ваш разговор с Саидой!               
- Да. Я уверен, что почти слово в слово.
- Однажды я спросила одного знакомого актера, -  начала рассказывать я,  заваривая свежий чай, и вопросительно глянула на Марка, наполнить ли его пиалу. Он, не прерывая меня, осторожно опустил Мушу на пол, забрал у меня  заварной чайник и принялся переливать чай в пиалу, из нее назад в чайник. Потом снова в пиалу – в чайник. И так несколько раз. Я замолчала.
- Рассказывай, Мари! Мы слушаем…
- А что это ты делаешь?- Я знала, что это такое, но мне хотелось отвлечь  его хоть ненадолго от воспоминаний, дать отдохнуть его нервам.
- А!-  он улыбнулся,- А ты спроси- ка у мамы! Она знает!
- «Туда- сюда»  это называется. Так узбеки заваривают чай. Так он вкуснее. Ты что, забыла? По узбекски –кайтариш.
Марк с уморительной подозрительностью посмотрел на меня:
- Если знала, то забыть невозможно.  Передумала рассказывать про знакомого артиста?- Вопрос  с улыбкой, но нотка ревности все-таки выпятилась.  Это сладко польстило мне:
- Спросила его, как они умудряются заучивать большие тексты  всех пьес. Вот он мне примерно так же и сказал: « А зачем заучивать? Когда это проникает в душу, тогда и запоминается».
 - Это так и есть. Татьяна Наумовна, сколько в Вашей жизни было всякого.  А когда Вы рассказывали, мне казалось, будто это произошло вчера. Значит, тоже – проникло в душу.
Мама засмеялась:
- Когда в зал  ожидания вбежал с эдельвейсами Рафаэль, Вы закричали…
- Это было так неожиданно и так реально, настоящий зигзаг времени! Я  словно сам сидел в этом зале.   А Вы, Татьяна Наумовна, тут же помогли мне  понять, что моя мать - чистейшая женщина.   
Мама вдруг встала:
- Вот теперь я поняла, кого Вы мне напомнили, когда только вошли! Юлия!
 Удивительно бархатная чернота зрачков и в тоже время  светлое, внимательное лукавство. Это всех поражало в Юлии. А теперь – в Вас! Знаете что? Оставлю вас на время. Я придумал что-то очень интересное
 Если только удастся  осуществить. Вы пока пейте чай и доедайте пирог.
 Она вышла в маленькую прихожую, довольно долго рылась там в стенном шкафчике. Что-то нашла и быстро вышла из квартиры.               
Мы, как сумасшедшие, не сговариваясь, кинулись друг к другу. Я прислонилась спиной к входной двери. И на этом завершилась связь с  понятием времени, места и реальностью, окружающей нас. Существовали только руки, губы, тело и наше желание соединиться в одно целое, в неразделимое ощущение друг друга.   
У времени есть одно странное свойство: оно умеет исчезать. Совершенно не понятно, куда оно провалилось. А вернулось, только когда в длинном коридоре 7-го этажа, повторяемое эхом, раздалось веселое мамино:
-Боря! Какое тебе спасибо! Ты сделал очень нужное, просто даже важное  дело для одного очень хорошего человека. А что не успел, если получится, ты уж, пожалуйста, занеси мне. Сразу же, как получится. Хорошо? А мы тебя яблочным пирогом угостим. Принеси, мы будем ждать. Пока.
Я нырнула в душевую, предоставив Марку самому привести себя в порядок прежде, чем мама дойдет до своей квартирки и откроет двери. Мама умная, чуткая женщина. Не зря она пообещала какому-то Борису пирога, мама прекрасно понимала, что в ее отсутствие мы явно забудем о пироге. Приближаясь к двери, она довольно громко напевала какой-то мотивчик, а потом тщательно вытирала свои новые безупречной чистоты тапки о прорезиновый половичок перед порогом.
- Прошу прощения, я отсутствовала больше часа. Не предполагала, что это займет так много времени, но зато я принесла для Вас, Марк, кое - что интересное, - мама заглянула в кухонный закуток, - а где Маша? В ванной? Маша! Выходи скорее. Что-то интересное покажу!
Я увидела их, склонивших головы над  стандартным листом бумаги. Это оказалось вытащенное из компьютера сборное фото выпускников. Я хорошо знала эту виньетку. Мамин 10 «Б», каждая личность в овале, под фото имя и фамилия. Вверху, чуть крупнее, – весь педагогический коллектив школы, тоже каждое фото – отдельно. И так же под каждым лицом  внизу  мелкими письменными буквами – имя отчество и фамилия. Фотографии Валентины Марковны и Юлия Гулямовича  помещены рядом под общим: «Гулямовы».
 Марк долго молчал. Не отрываясь, вглядывался в незнакомые родные лица. Я не могла спокойно смотреть на его размягченное, то по- детски радостные, то вдруг печально обиженные губы. Он водил тонким пальцем по лицам матери и отца, что-то тихо шептал им и совершенно не стеснялся слез, он их просто не замечал. Я  так и осталась у двери ванной, мама тихонько отошла от стола.
Действительно, время умеет исчезать. Но хорошо, что оно все-таки возвращается. Марк, наконец, оторвавшись от стола, улыбнулся счастливо.
-   Пойду- ка я умоюсь,- выговорил, как извинился. Вернулся, вполне справившийся с волнением.
-  Так! Продолжаем пировать,- скомандовала мама и поставила на стол поднос   с чистыми бокалами, с фруктами и с непочатой бутылкой сухого вина.            
 - Мам! Мы все-таки – за руль сядем.
- Нет! Извольте-ка, уточнить: кто поведет машину?
- Я – ответили мы вместе.
- Такой метод разговора я уже недавно где-то слышала, давайте- ка по отдельности. Ты, Машуль, давай, скажи: «я», а мы с Марком все-такт выпьем. Нам есть за что выпить.  Да, Марк? А тебе, Маш, я сварю шахор. Хочешь?
- Это что – шахор?
- Черный кофе из молотых зерен.
- Молотый чем? – с опаской уточнил Марк.
- А!- догадалась мама, - Муська уже помучила Вас своей ручной ретро – кофемолкой? Не волнуйтесь, Марк. В моем возрасте уже пора экономить время. Его у меня теперь больше, но это на определенно взятом отрезке. А вот в общей массе осталось не так уж и много, Поэтому кофемолку я вообще не держу. У меня вот – в пакетике, готовый, черный, уже молотый. Натуральный,  очень свежий и пахучий.
Марк принялся открывать вино, Мама сварила кофе.
 В дверь постучали.
- Маша! Это, наверное, Борис! Марк, наполняй третий бокал.
 Я открыла дверь. Мама поставила кофе на стол.
- Принес, Боря?
- Принес.
- Тогда, поднимем кто, что может. Говори, Борис.
- Уважаемый Марк, хоть мы еще не знакомы, но пока мы сканировали, пока увеличивали, в общем, Танюша успела меня заочно так познакомить с Вами, что убедила сделать Вам подарок от всех нас. Я этим немного увлекаюсь. Это, так сказать, мое хобби.
 Он взял оставленную у двери сумку, вынул оттуда  сверток  и протянул его Марку.
 Это оказались два небольших портрета в одинаковых светлых рамках. На портретах довольно четко скопированы с общей фотографии и увеличены Валентина и Юлий.
 Марк раскинул свои большие руки и обнял  сразу двоих вместе, маму и Бориса: 
- Мне 46 лет. И все эти годы я прожил без прошлого. Жизнь катилась из настоящего в следующий день. Но никак не складывалась, то и дело рассыпалась. Потому что не было у нее начала. А вы вернули мне прошлое. И теперь я уверен в своем будущем.
Они выпили вина, Борис с удовольствием закусил маминым пирогом и, конечно же, не удержался от совета. Впрочем, довольно делового:               
-  Вы, Марк, отправьте письменные запросы в архивы. В Каршинский, где работали ваши родители, в московский, где они учились. В те годы было принято писать при поступлении на учебу, на работу подробную автобиографию. А там ведь указывается и девичья фамилия и место рождения. А в местах рождения тоже есть архивы. Таким образом, Вы сможете докопаться, например, до своей истинной принадлежности к той национальности, какая дана Вам судьбой от рождения. Что ведь тоже немаловажно.
-  Борис, Вы, конечно, правы. Одно меня останавливает. Я  не уверен, что все это уже давно не сделано теми профессионалами, которым было поручено уничтожить прошлое и мое и моих предков.
- Вот Вы мене объясните, если это не секрет, зачем это делалось?
- А Вы, Борис, простите, откуда репатриировались в Израиль? Я спрашиваю Вас не из любопытства, а с чисто практической целью.
- Из Ташкента, оттуда, да! Так что многое я и сам помню!- понял его Борис.
- Это  существенно облегчает мой ответ Вам. В уничтожении моего прошлого после смерти Шарафа Рашидовича стали заинтересованы, прежде всего, те, кто еще надеялся:  светлое имя  и память, поднятые на щит святости народного вожака и любимого хозяина, вернет клану утерянную власть. Его забота о беременной женщине и ее отпрыске, естественно, могла быть использована противниками как тень на светлый образ.  А вдруг!  Ведь все – люди, все – человеки. И ничто человеческое никому не чуждо! Целая команда профессионалов работала над тем, чтобы ничего не просочилось за пределы семьи. Но просочилась. Поэтому возникла необходимость просто уничтожить все документы, чтобы нельзя было доказать ничего, даже существования этого факта. Мол, это просто  легенда! Её можно использовать, повернуть, как кому выгодно.   
Те, кто не желал осветления имени Шарафа Рашидова,  опороченного после смерти , кто не желал возврата к власти его клана, поняли, что, если мои документы подтвердят непорочность поступков «великого» Рашидова, это  докажет, на какие гуманные поступки был он способен в общении с народом. Опять – таки начнутся всякие статейки, рассказы, очерки о сочувствии к простым людям. Это может еще больше всколыхнуть увядшую, было,  любовь узбекского народа к своему вождю, воспитанную на протяжении долгого его правления. Поэтому они тоже решили, что ни одна  бумага не должна подтверждать наличие моего существования. И представьте себе, над этим тоже работала профессиональная команда. Борис молчал. Мама радостно улыбнулась:
- И ни один профессионал не смог додуматься, что какая – то еврейская бабушка Таня возьмет да и увезет альбом с изображением вашего папы и вашей мамы в свой далекий Израиль. Да еще и расскажет об этой истории, которая прольет свет на чистоту и достоинство прекрасных людей и на их простые человечные поступки.
- Возможно, дорогая Танечка, ты смогла рассказать о них именно потому, что за давностью происшедшего это уже перестало быть государственной тайной.
 - Такое бывает, Борис, когда тайны отмирают сами собой, - согласился Марк, но тут же добавил, - и все-таки иногда даже умершая тайна способна погубить ее носителя и хранителя.
-  Что ты имеешь в виду?- я почувствовала, что за этими словами Марка скрывается еще одна трагедия.
                ***

 Суровый  встал с травы отвернулся к Салару, не поворачиваясь, ответил через плечо:
-  Кто сжёг?  Много будешь знать, скоро…   Хотя, сейчас по- другому говорят: Много будешь знать, совсем не состаришься, – улыбнулся, мол, шутка!
-Теперь слушай! Сейчас я отвезу тебя на  станцию Джилга. Маленькая станция. Там подождешь, -  он посмотрел на часы, -  час, может чуть больше, поезда «Ташкент – Москва».  Минуту стоит. Самолетом нельзя, извини. А в поезде фамилию на билете не пишут. Место купейное. Верхнее. Залезешь и постарайся поменьше высовываться. Вот тут в рюкзаке  твоем продукты. До Москвы хватит, думаю. В боковом кармане внутри деньги - на первое время. Пока не заработаешь сам. Кошелёк, билет и паспорт вот – бери. Поаккуратней  там.  Этот, что спекулировал билетами на самолеты, настоящий. Тебя не первого обобрал.
-    Ничего бы он меня не обобрал! – запальчиво возразил Марат, я его уже повалил, если б Вы мне руки не скрутили, я б у него забрал свой кошелек.
-  Угу! А ножичка в живот не хочешь? Небось, и не заметил у него «перо»?  Он специально упал! Ты бы наклонился, тут бы и получил. При Рашидове этого не было. А без него пышным махровым цветом расцвел в городе бандитизм.
-  А Гуля?
 - Что, Гуля?
-  Она с ним?               
-   Не знаю я никакую Гулю.   Мы с этими двумя милиционерами только на этом деле и сошлись. Нас ни бандит, ни кто другой не  интересовал. Тебя забрали. И -  Пока, будьте здоровы! Остальными займется милиция. Если, конечно не откупятся.
-  Как же всё сожгли!? Теперь мне  никогда не  докопаться до моем прошлого!
- Ты сейчас лучше о настоящем подумай. А потом еще и о будущем. Уезжать тебе надо из этой страны. Как у тебя с английским?               
 -  Так себе.
-   В университете остался год?
-   Да.
-   Тему дипломной работы  уже знаешь?
-    Выбрал, но еще не утвердили окончательно.
 -   За год, что осталось учиться, освой, как следует, английский. Возьми частные уроки.  Деньги на учителя пришлем. Запомни этот телефон, – он написал номер на листке блокнота. Подержал  его какое-то время  на ладони:
- Запомнил?
 Вынул красивую инкрустированную янтарем  зажигалку, сжег вырванный лист. Посмотрел на часы.
- Телефон в случае крайней необходимости или угрозы. Ничего не говори. Только набери и жди ответа. Как только услышишь ответ, повесишь трубку. Этого достаточно. К тебе сами подойдут. Помогут. Все. Пора.
 Они приехали на Джилгу часа за полтора до поезда. Марат вышел на пустую бетонную дорожку первого пути. Оглянулся. По шоссейной  дороге, которая бежала назад в Ташкент  параллельно   железной дороге, мелькнул удаляющийся «газик». Марат почувствовал что-то похожее на тоску:
«Странно, - подумал, усмехнувшись, - часа два, не больше общались. Ни одной улыбки, ни одного ласкового слова. Уехал, даже имени не назвал. А мне жаль, что, может, больше никогда не увижу его».
 Подумал  и тут же забыл. Фигура Сурового слилась  в неопределенное  серое пятно. Остались только странные напряженные глаза и необыкновенная зажигалка. Она вспыхивала в сознании ярким солнечным светом прозрачного золотого янтаря. Время тянулось медленно. Но, наконец, поезд пришел. Марат быстро прыгнул на нераскрывшуюся ступеньку нужного вагона. Уже на ходу предъявил проводнику билет.
- Почему не в Ташкенте сел?
 - Опоздал. Догонял.
 - Постель будешь брать?
 -  Буду.
Проводник открыл ключом купе, свернул билет Марата трубочкой, засунул в кармашек тряпицы с номерами  мест в вагоне:               
 -  Твоя полка верхняя слева. Пассажиров пока нет. Купе забронированное. Зайдут пассажиры на следующей станции.
- Мне без разницы. Я спать буду.
- Через десять минут Марат, действительно, отвернувшись к деревянной стене,
заснул под монотонный стук колес.               
Сквозь сон слышал, что в купе сели пассажиры.  Назавтра проснулся довольно поздно. На нижних полках в полголоса   обсуждали, где  пообедать. Женский  и мужской молодые голоса предлагали вагон - ресторан. Третий голос, постарше, хрипловатый  и сварливый, настаивал не шастать по вагонам:
- Проедут с тележкой из ресторана. Остановим, выберем  и поедим в купе.   
- Там у них в железных судочках еда чуть получше, чем баланда. Все остывшее, не - вкусное. И выбора никакого.
-  Ничего! Привыкай к баланде. Может пригодиться, - прохрипел старший и  захохотал.
- Нет уж! Нет,- обрезала его смех девушка. Сам сиди, сиди тут и привыкай. А я пошла в ресторан. Хочу стол с белой скатертью и нормальные тарелки.
- Одна не пойдешь! – Выступил молодой мужской голос, - Слышь, Старый! Кончай бз…ть, Чего ты меня затыкаешь, молода еще! Спит он! Больно надо ему чужие споры тут подслушивать. Ладно:  Старый! Кончай бдеть. Так нормально?
 - Так - куда ни шло!  - одобрила девушка, - Пошли? Нормально пообедаем. У меня после вчерашних событий  аппетит просто как у парижской…
Все трое вышли. Марат спустился вниз. Долго ждал очереди в туалет. Умылся. Решил тоже поесть. В рюкзаке оказалась тщательно упакованная запеченная в духовке целая курица, помидоры, огурцы, яблоки.  Три бутылки лимонада. Лепешки. Явно заготовленный ресторанный набор, . Это еще раз подтвердило сказанное Суровым, что вся история с «поимкой» у касс была разработана заранее.
 - Царский обед, – Марат так и застыл с полным ртом:  в открытой внезапно двери  стояла вчерашняя девушка Гуля.
-  Ба! Авас! Это ты?! Ничего себе совпадения!  Ты жуй, жуй!  Я  на минутку вернулась. Кое- что нужно взять. Мы тут пока еще в ресторане. Она подняла нижнюю полку, порылась в чемодане. Что- то сунула в свою небольшую сумочку, висевшую на плече. И исчезла в коридоре. Через секунду снова приоткрыла дверь, не зашла, только просунула голову:
- Авас! Учти! Мы не знакомы. Понял?               
Марат кивнул головой. Он мало верил в совпадения. Появление Гули показалось уму подозрительным. Он  перебрал несколько  разных предположений. Но ни одно не показалось ему правдоподобным. Пришлось  понадеяться, что в дальнейшем проявятся какие - нибудь зацепки и повороты, которые позволят сделать более достоверный вывод. А пока он достал  обнаруженный в рюкзаке настоящий  потайной нательный пояс с карманами, закрывающимися  тонкими, но очень крепкими замочками – змейками.  Спрятал  в него деньги и паспорт, надел на себя. Не очень удобно. Зато надежно. Подтянувшись на руках, улегся на свою верхнюю полку.
 До самой Москвы выяснить что-то, объясняющее эту неожиданную встречу, не удалось. Еще только один раз девушке удалось на несколько минут улизнуть от своих спутников и перекинуться с Маратом быстрыми фразами.
- Кто они тебе? – Марат постарался задать этот вопрос безразличным голосом. Ему не очень это удалось. Но, к счастью, Гуля поняла его заинтересованность по - своему.
 -  Ревнуешь? Мне это нравится. Они мои подельники. Я работаю с ними. Старый – мой дядя. А тот, что помоложе – его сын.
  -  Тебе нравится  такая «работа»?
  -   Не очень. Но я им нужна. Люди почему-то мне сразу же верят. Дядя меня не отпустит, даже если я захочу.
- А как вам удалось выкарабкаться так быстро?
- Да раз плюнуть! Откупились.  С условием, что мы свалим из Ташкента. Они нам еще и билетики по брони закупили, по нашей, конечно, просьбе и за наши денежки по  двойной оплате. Мы на такси отъехали подальше от Ташкента. И сели ночью в это купе.
 Я, когда увидела тебя, обалдела.  Подумала: «Может, это судьба?»  А, Авас? Судьба?
 Марат подумал, что вот сейчас она должна задать ему такой же вопрос: как он освободился  и кто помог ему воспользовался бронью. « Скажу, как и она: откупился»
 Но Гуля не спросила. Это тоже показалось Марату не естественным. «Почему? Знает? Она свой человек? Почему тогда Суровый не предупредил? Наоборот, сказал, что не знает такую.  Марат посмотрел ей прямо в лукавые черные искристые глаза и ответил почти правду:
 - Я в случайности не верю.
 - Ты тоже? Если не случайность. Значит судьба! Хочешь мой телефон в Москве?-   Быстро достала из сумочки  листок из блокнота, протянула ему. На нем только имя и два номера телефонов: ташкентский и московский.
-  Написала бы еще, кто ты! И фамилию бы свою.               
- А ты бы хотел, чтобы там было написано: «Наводчица такая-то»?
- Вообще-то, конечно, чтобы отправлять к брату  желающих  приобрести билет,  фамилия не нужна.
-  Мы  не только у касс работаем. Иногда я даю вот так же, как тебе, телефоны и мне звонят. Знакомимся. Домой приглашают. Я смотрю, как живут. Если есть, что взять, сообщаю подельникам.
- И домой приглашают?
 Она вспыхнула:
-   Ты не ухмыляйся! Я не проститутка. Постель в мои обязанности не входит! 
 В коридоре вагона послышался скрипучий голос дяди. Гуля успела выйти ему навстречу, а  Марат мигом сгреб еду и вместе с ней подтянулся на  свою полку, укрылся простыней и отвернулся к стене.
 В последнее утро поезд уже приближался  к Подмосковью,  Гуля  дождалась, когда Марат выйдет из туалета с полотенцем и зубной щеткой.
 -  А ты мне свой телефон не дашь? – спросила быстро, взявшись за ручку туалетной двери.
 -  Зачем?
 - Не хочешь, не надо!- Вспыхнула Гуля.
 -  Да нет у меня телефона! Я же – студент. А сейчас у меня каникулы, так еще и места в общежитии нет пока.   
- В каком институте учишься?
Марат назвал университет
Девушка! Вы тут будете теперь знакомиться? Или  все-таки пойдете умываться? Ваша очередь!  Подъезжаем. Всем надо собраться! – Интеллигентная старушка сочувственно поторопила Гулю.
- Ладно. Прощай. Если это не случайность, то еще увидимся, - видимо, она поняла, что он уйдет из купе еще до того, как она вернется.
 Марат быстро уложил свой  рюкзак. Нахлобучил на голову капюшон от  куртки, спрыгнул  с полки вниз. Бросил через плечо двум мужчинам: «До свидания»
И ушел в тамбур.
 Москва встретила его дождем. Он нырнул  в вестибюль метро. И только тут всерьез задумался: «Куда, собственно, ехать?» В общежитие  без  направления из деканата не пустят. До начала учебного года  ещё далеко. Завалиться домой  к  однокурснику, у которого оставил вещи и книги, когда улетал, совершенно бессовестно. Никто его
 там не ждет. Спасибо, хоть вещи взяли на сохранение.  В гостинице добыть место без предварительной записи – бесполезно и пробовать.
Ночь можно перебиться на вокзале.  Благо, вокзалов много.  Но это не выход. Милиционеры дергают спящих. А днем толкучка, народ. Долго не протянешь. Надо снять угол. И помочь ему это сделать, скорее всего, может только Гуля. Летом у Марата в Москве ни друзей, ни знакомых. Все съезжаются  ближе к сентябрю.  Марат нащупал в кармане записку с ее телефонами, нашел автомат  и позвонил:               
-   Гуля! Одному твоему знакомому студенту нужно снять угол  до конца августа.
- Я знала, что ты позвонишь.
- Да?  Товарищ майор все рассчитал?
- К-какой товарищ майор?
- По заданию которого ты меня кадришь…
-  Дурак! - Гуля бросила трубку.
Марат долго искал двушку, чтобы позвонить и извиниться. Наконец, купил  на улице у выхода из метро пирожок с картошкой и попросил продавщицу:
-  Дайте двушек на сдачу. «Угол» ищу. Снять до сентября.
- Давай я тебе лучше адрес дам. Подружка моя ищет квартиранта.
 - Давайте! Вот спасибо! Далеко отсюда?
 - Не далеко.
 -  Хорошо! Адрес. Но и двушек тоже, на всякий случай, если я хозяйке  не подойду.
 Продавщица глянула на Марата оценивающим взглядом. Улыбнулась:
 -   Сколько тебе лет?
  -  Двадцать один
  -  Подойдешь! – Но двушки все-таки дала.
Марк не стал перезванивать Гуле. Пошел по адресу. Хозяйки не оказалось дома. Он позвонил соседям. Те сказали, что, она на работе. Дома будет через час, может, два.
 Марк вышел на улицу. Посмотрел на небо. Вроде, прояснилось. Снял тужурку, подстелил её на непросохшую скамейку у обшарпанного столика напротив подъезда. 
Сел, решил ждать. Заодно перекусить.
- А твой «товарищ майор» позаботливее моего будет. Вон, как укомплектовал тебя. До Москвы хватило, да еще и осталось.
 Марк  спокойно дожевал кусок бутерброда и только потом оглянулся.
- И что ты тут делаешь?
 - Продолжаю кадрить тебя по заданию моего «товарища  майора».
 - Скажи правду – не поверят?               
 - Угу. Будешь еще допрашивать? Или угостишь девушку?
 -  Садись. Ешь. Рассказывай, - он вытащил из- под себя край тужурки. И не без удовольствия почувствовал рядом ее теплый уютный бок.
-  Чего рассказывать? Все равно не веришь.
 -  Говори, Там разберемся. Ешь бутерброды. Запить только нечем. Это мы потом организуем. Дождемся только хозяйку квартиры. Я у нее угол сниму.
- Мне сказал, что квартира кому-то другому нужна.               
- Почему «другому»? Я сказал: «Одному твоему знакомому студенту».
-  Да! А мои мужики на меня насели, обругали почем зря: «Клиента упускаешь!», я говорю: «Какой клиент! Студент. Квартиру ищет, Угол снять» «Вот, - говорят, -  ты с ним «квартиру» и поищи! Походи по людям, приглядись». Дядька тебя у метро видел, как ты пирожки покупал. Он  за тобой дошел  сюда. Вон с того автомата, что на углу, позвонил мне и велел идти сюда к тебе, пока ты во дворе.
Марат притворно вздохнул:
-  Жаль. А я - то мечтал, что ты ко мне «не ровно дышишь».
-  Так я и не ровно… А ты какого-то «товарища майора» придумал. В шпионки меня записал.
-  Не в шпионки, а в сотрудницы.  Я ж тебе еще в поезде сказал: Не верю в совпадения. Ладно. Поела? Теперь иди. Я сам дождусь хозяйку. Не хватало еще, чтобы я в ваших наводках участвовал.
- А что я дядьке скажу?
 - Придумай что-нибудь. Скажи, мол, нищета у хозяйки… Нечего взять.
- Слушай, Авас! Мои  собрались на гастроли…
- Кончай ты! «Авас, Авас!» Маратом меня зовут. Я тебе тогда анекдот рассказал. Райкин! Это же классика! Очень смешно выдал. А ты заладила:  «Авас»!
- А я никаких твоих Раек не знаю,  как назвался, так и зову.
 Марат опешил:
- Ну, ты  и …
- Что замолчал? Хочешь сказать «дура»?  А где мне было про твоих Раек анекдоты  услыхать? Когда я из дома малюток – в детдом, а оттуда прямо в лапы дядюшки.
-  Ладно, прости. Да не реви ты. Успокойся. Ты начала что-то  про гастроли? В театр хочешь? Давай, сходим вдвоем.
Еще не просохли слезы обиды, а она уже  хохотала до новых слез: 
  - Какой театр! Дядя с братом в Киев хотят податься.  Там поработать, гастролировать там. Понимаешь? А меня не берут.
-   Как же они без тебя работать будут? Почему не берут?
-  Внешность   у меня не тамошняя. И языка не знаю. Это  не внушает доверия. Там у них другая есть. Тоже на «Г»  Галя. А у меня отпуск,-  Гуля скорчила жалкую мину, - отпуск без содержания. Говорят: «Скажи спасибо, что жилье тебе на это время обеспечено»
- А не врут? Не прогонят тебя оттуда?
-  Нет. Я им еще нужна. Не кинут они меня.               
 Март понял, к чему девчонка клонит. Предложит пожить с ней. Сначала обрадовался, что вопрос с жильем решается так просто, но тут же опять закралось подозрение. Не «пасет» ли она его по заданию? Ведь, по сути, с того самого дня, как встретились возле кассы, она все время рядом. Суровый предупреждал: Поосторожней! И сразу же подоспела третья, смягчающая компромиссная догадка: «Может, просто хочет «содержание» на время отпуска себе обеспечить?» 
 - Зачем вы тогда в Москву  поехали?
-  Надо было срочно линять после ареста.
-  Почему не сразу в Киев?
-   Хотели сначала тут попробовать. Но с «крышей» не сошлись в цене.  Совсем оборзели! Заломили и уступать не хотят. А без «крыши» никакой работы не выйдет, свои же и завалят.
 - Ничего не понимаю! То ты говоришь, что с жильем у тебя все в порядке, а то с крышей не договорились.
 Гуля торжествовала. Такой простой вещи не понимает! Разлились, как уже однажды  в Ташкенте, громкие  веселые колокольчики:
- Вот видишь? Я не говорю тебе «Дурак!».
- Сказала!
-  Когда?
 - По телефону, когда трубку бросила.
- Это совсем по - другому.  От радости и от обиды. А сейчас – на самом деле! «Крыша» -  это, когда платишь, кому надо, а они твои дела покрывают, «крышуют». Понял? Вот так! У вас свои  «райки» У нас свои!
- Это ты меня дожидаешься насчет жилья? – Они и не заметили, как к ним подошла женщина.
- Да. Сдаете? У Вас комната  или угол?
-  А это кто с Вами? Вам надо на двоих?               
- Нет. На одного.
- А девушка будет к Вам приходить?
- Вполне возможно…  Что тут такого, страшного? В общем-то, это не обязательно, если Вы возражаете, мы можем встречаться в городе. Да, Гуля?
Гуля не успела ответить. Хозяйка покачала головой:
 -Нет, молодой человек. Я, наверное, Вам откажу. Не хочу, знаете ли эти …
 И тут Гульнара показала, на что она способна. Это была настоящая «Гастроль»!       
Она вдруг из наивной девчонки превратилась во взрослую опытную, пытливую служащую правопорядка.
-  Так, гражданочка! А что, собственно представляет Ваш съем? У Вас разрешение на сдачу есть? Налог уплачен?  Пройдемте, покажите документы. И хочу предупредить  Вас, что по закону, если даже с документами  у Вас все в порядке, вы  не имеете права предъявлять жильцам такие претензии. Вы знакомы с правилами сдачи личного жилья в пределах Москвы? Подписывали договор с ЖЭКом? Пойдемте, пойдемте, все покажите.
Она двинулась к подъезду.
 Хозяйка испуганно слушала, кивала головой то  согласно, то отрицательно, но ни слова не могла вставить в  воодушевленные претензии неизвестно откуда свалившейся на неё представительницы законопорядка. Она  растерянно пошла за говорящей, но успела повернуться, наконец, к Марату:
-  Это кто?  Вы специально? Это проверка?
Марат  восхитился. Вот это талант! Какая импровизация! Теперь он понял, почему так дорожат Гулей ее компаньоны. «А может, и те, кто приставил ее к тебе» - услыхал он внутренний голос, очень похожий на сухие резкие фразы Сурового. Он ускорил шаг, догнал Гулю, уже входящую в подъезд. Шепнул ей:
- Хватит. Согласен. Я поживу у тебя.
 Он  положил руку на ее плечо. Потом спокойно ответил хозяйке:
 - Это не проверка. Мою жену возмутило, что Вы так бесцеремонно  отказали человеку только за то, что он сидел на скамье не один. Мы немного поссорились, я хотел снять квартиру, чтобы пожить  одному. Жена хорошо знает законы. К тому же она несколько возбуждена нашей ссорой.
Ни его самого, ни Гулю, что еще более странно, не удивило даже в душе, что он назвал ее женой.
-  Поезжай домой, дорогая,- обратился он  к Гуле, - я позвоню тебе.
 Три дня он прожил у испуганной хозяйки. На четвертый Гуля сама пришла к нему и сообщила, что дядя и брат уехали. Он расплатился и съехал. До начала занятий в      университете они жили у Гули.  В сентябре Марат получил общежитие. А накануне нового года Гуля сказала, что у них будет ребенок. Марат позвонил по телефону, который ему дал Суровый. Через несколько дней дежурная  на входе в общежитие вручила ему пакет. В нем  приглашение из   ЗАГСа молодым на регистрацию брака в ближайшую субботу,  небольшая, но достаточно приличная для новобрачных сумма денег и  паспорт с фотографией Гули, с московской пропиской Гульнары  Рахимовны Рузыевой, родившейся в городе  Самарканде. Дата рождения  поразила Марата. Оказывается, они родились в одном городе в один год, в один месяц и в один день. На пороге ЗАГСа  Марат отвел Гулю в сторону от свидетелей и немногочисленных приглашенных:
  -Гуля, что бы ты мне сейчас не ответила, это ничего не изменит, мы выйдем отсюда мужем и женой. Но я хочу, чтобы между нами не было тайн. Если есть у тебя что-то, чего я не знаю, скажи сейчас. Сейчас  я все приму от тебя  и пойму. В тебе мой ребенок. И ты – моя. Между нами не должно быть тайны. Ты же знаешь, для нас обоих это очень важно.
 - Может, тайны и есть. Но я о них ничего не знаю, - Гуля посмотрела ему в глаза.
 И спокойно положила красивую головку ему на грудь. До плеча она не доставала.
     Дядя, и брат приняли сообщения о замужестве Гули совершенно миролюбиво.  Но на церемонию бракосочетания не пришли.  Дали в качестве подарка  деньги. Молодые сняли небольшую отдельную комнату недалеко от университета.  Уроки английского проходили интересно. Гуля схватывала все на лету. Марату же предстояло только хорошенько все вспомнить, обратить внимание на произношение и беглость, пополнить запас новых слов.   Через год семья Гулямовых: Марат, Гульнара и сынок Саид уехали в  Чехословакию. Марата пригласили преподавать в тамошнем университете. Еще через  год Гулямовы вернулись в Ташкент, а затем по статусу беженцев  совершенно законно обосновались в Америке.

                *** 
    
Конечно, я понимаю, что пора ехать,  и на новые воспоминания о   растаявших тайнах у нас уже нет  ни времени, ни душевных сил. Поэтому надо спрятать  тревогу на потом.
- Нам, наверное, уже пора ехать?               
Марк посмотрел на меня с благодарностью, но заметил, что и маму насторожила его последняя фраза о гибели тех, кто хранил эти, казалось бы, уже никому не нужные тайны.
И тогда он решил повернуть разговор в более спокойное русло.
- Татьяна, Наумовна, а как сложились судьбы детей и учителей, о которых Вы рассказывали?
Мама поняла, кто прежде всех интересует Марка.               
Она взяла виньетку с фотографиями выпускников 10-го «Б». Но ее прервал Борис, он попрощался, наговорил много всяких приятных слов и пожеланий. Получил в ответ тысячу благодарностей. И откланялся. Мы сели тесным рядком над фотографией:
-  Ну, начнем с Рафаэля, его , конечно, ты уже рассмотрел. Без вины виноватый романтик – злодей. В том же году переехал в Самарканд. Учительствовать больше не стал, работал геодезистом. Мир тесен. Встречали его бывшие ученики в городе с молодой женой, симпатичной женщиной, и с дочкой. Вот и все.
 Марк еще раз пристально вгляделся в фотографию и примирительно вздохнул:
- Вообще-то, его можно понять. А эта девочка, та, что с письмом?
-  Рая Гудина. Из комсомола ее не выгнали. Получила аттестат и уехала в Москву поступать в театральный. Отдавать протокол с решением об исключении  не стали, класса-то, по сути, уже не было, комсомольская группа перестала существовать.
- Поступила?
 - Нет. Вернулась, работала где-то на станции. Стала пить. Очень быстро спилась. И рано умерла. Жаль. Она, действительно, была  не без таланта. Но, видимо, кроме таланта, человеку для успеха в жизни и для счастья нужно еще что-то… Не знаю…Может, чистая душа?
Мама помолчала. Погладила  пальцем изображение Гудиной:
-  Если хотите, могу в двух - трех словах сказать и о других. Нина Федоровна Сенькова, классная наша, с мужем офицером уехала. Перевели его опять куда - то. На ее место  прислали по распределению новую учительницу математики, совсем молоденькую Зиночку. Вот тут судьба так интересно все переплела. Наш  «Артист – бола», Гена Цуркан, какое-то время работал учителем физкультуры в родной школе, временно. И влюбился в учительницу Зиночку. Любовь оказалась взаимной. И на всю жизнь. Редкостная пара. Замечательная у них дочь,  - в Латвии, там же и внучка, талантливая девочка. А живут Зиночка и Геннадий – душа в душу. Они теперь в России. Я бывала у них, под Калугой. Душой отдыхаешь в их семье. Кстати, Марк, именно с ним мы и переписывались, когда шел разговор о встрече нашего класса с Рашидовым.
- Да,  в  той переписке  участвовала еще и Тамара Шевелева. Как Вы ее назвали, «Дочь своего отца» И Женя…
-  Рузнецова, – подсказала мама,- цепкая у Вас память, Марк. Запомнили. Хотите  что-то и о них?               
 Я поняла, что Марк не ради простой  вежливости расспрашивает маму. Видимо, все,  кого столкнула жизнь с его родителями, были ему теперь не безразличны. Так он заполнял вакуум вокруг памяти о них.
Мама невольно улыбнулась:
  Ни одной из «соперниц»  не достался «Индус», он выбрал третью, совсем не из нашего класса. Женя  и Тамара повыходили замуж. Уехали. Учились, работали.  И поначалу казалось, что вся эта полудетская история закончилась.  Но случилось так, что жена «Индуса»  умерла. У Женечки умер муж. Тамара разошлась со своим. И все началось сначала. Только теперь уже совсем  по - другому. Виктор попробовал пройтись «по старым адресам»,  оказалось, что
 «Жизнь смурна и превратна:
Никого никогда не зовите обратно»
- Татьяна Наумовна! Это, кажется, Ирина Снегова?
- Да, Марк. Это ее стихи. Вам нравится ее поэзия?
 - Я вообще – не очень силен в этом. Но именно эти две строчки знаменательно врезались в мою судьбу.
 Я слушаю разговор  мамы  и Марка, боюсь пропустить любую даже самую незначительную  мелочь. Мне важно каждое его слово.  Как нищая собирает случайные подаяния,  так я собираю в суму своей памяти его нечаянные признания и обрывки воспоминаний. Так уж получается. Сначала влюбилась, а потом хочу узнать и понять, в кого. «Трагедия хранителей ненужных тайн» - сказал. Какая трагедия? Неужели еще не всё? «Две строчки Ирины Снеговой -знаменательные в  судьбе» Что еще?  Кто еще?
- А кто еще? – Марат спрашивает об участниках маминого рассказа, я думаю совсем о другом, но как часто совпадают наши слова и мысли!
- Еще Леночка! «Мама – Лена»! Наша математическая отрада. Если весь класс не решил заданную задачу, то Лена всегда поможет. У нее всегда все получается. И еще: своими спокойными логическими доводами она умеет погасить на корню любую вспыхнувшую ссору.  Она защитилась, преподавала математику в университетах. А теперь в Киеве.  На пенсии. На даче садовничает. Сын Саша   и дочь Надя. Двое умненьких внука. В бабушкесвоей души не чают. И внучка Катюшка, живет с родителями в праге.
Уморила я вас своими друзьями? Вот, на этом и хватит. Я о них принялась рассказывать, чтобы Вы убедились: частица  души Ваших родителей – на всю жизнь с нами, в нас! И как бы далеко не уводило нас время, какие бы зигзаги оно не совершало, все равно, то, что Валентина и Юлий вложили в наши сердца уже на всю нашу общую жизнь. Так или иначе – нас это объединяет. Шараф Рашидов был прав.               
 
                ***               
 Первые годы в Америке Марат не любит вспоминать. Он чувствовал себя щенком, выброшенным жесткой рукой в стремительный, бурный поток неизвестной реки. Без всякой надежды на помощь.  Гуля напрямик зло и настойчиво спрашивала его:
-  Где твои покровители?  Они бросили тебя? Ты им больше не нужен?
-  О каких покровителях ты все время твердишь? Кому  я был когда - нибудь нужен?
-  Вот только не притворяйся! И не лги мне. Я, конечно, плохо разбираюсь в ваших мужских тайнах. Но  то, что тебе помогали, этого от меня ты и не скрывал. Деньги, паспорта, визы.
 - Старые, студенческие связи. Преподаватели со связями в верхах. Друзья. Ты знаешь, в моем университете учились отпрыски непростых людей.
- Ты тоже отпрыск непростых?
-  Нет. Я то самое исключение, попал в обязательный мизерный процент показательного  списка, как абитуриент из братской республики, так называемый,  национальный кадр.
Марата удивляла настойчивость жены, с которой она постоянно добивалась от него ответа. Зачем ей знать кто? Зачем ей имена?
-  Хорошо. Если не врешь, скажи хоть одно имя: кто тебе помог?
-  Зачем тебе это?
 Ты перед ЗАГСом пытал меня, нет ли у меня тайн. А теперь я тоже хочу быть уверенной, что у тебя их нет.
- Есть. Если бы ты меня тогда спросила, я  бы сказал: «Есть». Но это не значит, что рассказал бы.  Это не мои тайны. И я не вправе их раскрывать даже тебе.
 Она обиделась, отвернулась. Марат обнял ее, похудевшую, с чуть заметно  наметившимся животиком второй беременности:
- «Много будешь знать, скоро состаришься» А мне  нужна молодая, красивая жена. Я не хочу, чтобы ты скоро состарилась.
 - А я слышала, по - другому эту пословицу, - она внимательно посмотрела на мужа, явно ожидая увидеть мгновенную  реакцию. Но лицо Марата осталось спокойным. Подождала вопроса.  Марат умел  держать паузу. И Гуля не стала ждать:
-  Сказать?
-   Скажи.               
 -  «Много будешь знать, совсем не состаришься»
«Совпадение?» - подумал  Марат? Или она знает  Сурового?               
 -   Кто это тебе так угрожал? – спросил лениво, безразличным голосом.
 -   Не знаю, он не назвался.
 -    Кто «он»? Когда? С кем ты тут уже познакомилась, а я и не знаю?
 -    Ух! Какой ревнивый!  Это давно. Еще в Ташкенте. Когда нас  милиция у кассы схватила.
   -   А что ты спрашивала у него? Почему он тебе так ответил?
   -    Да ну его! Это не я  у него спрашивала, а он у меня. Нас уже  выпустили из ментовки. Мы быстро на такси. И до  станции Арысь. Билеты у нас от Арыси! Приехали раньше поезда.  Сидели, ждали, как порядочные пассажиры. Не нарушали, ни с кем не общались. Явился тип.  С дежурным «мильтоном». Корочку красную показал.  Моим говорит: «Не волнуйтесь, Я с вашей дамочкой пять минут переговорю. И отпущу». Завел в дежурку. Я сигарету вынула из сумочки,  а спички не нахожу. Он руку в карман, достал зажигалку, щелкнул. Хороша зажигалка! Я такую больше никогда ни у кого не видела. Янтарная. Стоит он высокий, злой. Глаза какие-то странные.
   -     Какие странные? Обкуренный, что ли?
   -     Да нет!  Зрачки у него интересные. Сами светло - серые, а по краям вокруг зрачка черным кругом обведены. Необычно, но красиво.
 «Суровый!» - Марат насторожился. Чтобы  не выдать себя, чуть  опрокинул Гулю  на руку,  наклонился, несколько раз поцеловал жену в нежную шею:
  - И всё – то вы, женщины придумываете! Глаза вам не такие, вопросы никчемные.
 Гуля не привыкла к нежностям на улице. Кругом люди! Машины шмыгают. Дети ходят. Что за манера у этих американцев  не обращать ни на кого внимания. Марат быстро перенимает их привычки. Она потихоньку отстранилась от его ласки.
 - Конечно, никчемные! Задавал, вроде – лишь бы говорить!  Две минуты разговор длился,  а вопросы прямо сыпал, словно на пожар торопился – один за другим. И среди них – о тебе.
-  Быстро, думаю, спрашивал, не потому что торопился, а чтоб ты не успела что-то придумать.  Но обо мне? Прямо именно обо мне? И по имени?
- Да. Про тебя спросил, почему я именно к тебе в очереди подошла, знала ли я тебя раньше, и что ты мне о себе успел рассказать. А потом вспомнил, что про имя твое не спросил. Тут  почти такой же концерт вышел, как у нас с тобой.               
 «Как его зовут?»- вдруг спрашивает, - «Авас – говорю» Он сначала зыркнул на меня, уже руку поднял, то ли ударить хотел, то ли по столу шарахнуть. Но вдруг засмеялся и говорит: «А! Это его так зовут! Авас? Да?» - «Да,- говорю, а зачем это ты меня про него все время спрашиваешь? Он  мне никто! Я его всего три минуты и видела» - « А хочешь поближе узнать? Или врешь, что не знаешь? Говори правду! Не отворачивай глаза. Отвечай!»
Послала я его на русском языке.
-Скорее всего, обо мне заговорил, чтобы сбить тебя с толку. Про дядьку спрашивал?
- Да. И про брата, и еще про дату и место моего рождения. Имя мамы, имя папы. А ответы почти не слушал.  Я про маму и про папу порола, что поподя.
- Почему, что поподя?
- А что я ему скажу? Что подкинули меня новорожденную в дом малютки?!
Потом прямо внезапно он меня и отпустил.
-  А когда ж он тебе эту поговорку сказал?
- Какую? А! Про старость!
- Это, когда я поняла, что он меня отпускает, я обнаглела уже, почувствовала, что все равно отпустит.  Прямо в дверях уже спрашиваю:
« А скажи, начальник, вот ты обо мне все спрашивал,  это понятно. Хотя,  не знаю, за что. А зачем про этого парня что-то выпытывал? Может, он шпион?» Тут он мне так вот, поговоркой, и ответил.  И вдруг серьезно так, почти ласково, глаза сузил  и предложил: «Хочешь еще о нем поговорить?  Давай, возвращайся, поговорим!» Меня, ясное дело, как ветром сдуло.
 Марат засмеялся:
- Гулька, ты ж и аферистка у меня! Еще и вопросы «спецу» умудрилась задавать! И глазками стрельнула, как ты умеешь. Да?
Гуля остановилась у входа  в маленькое кафе - мороженое. Облизала пересохшие губы.
- Мы мороженого хотим. Как там, в кошельке, потянем?
- Натянем.
За стоиком Марат грустно посмотрел на жену:
- Саиду больше повезло. Когда ты его носила, ему ни в чем отказу не было.
- Ничего, вот родится, может к этому времен что-то и наладится. Тогда восполним.
- Гуль-гуль! Ты мне скажи,  почему ты так торопишься? Могла бы еще  немного подождать, когда Саид подрастет, когда появится стабильная работа.  Сняли бы жилье получше. И почему ты со мной не посоветовалась, когда перестала предохраняться?
- Я не успела.
- Что не успела?
- Посоветоваться. Несколько дней забыла, не приняла меры  и сразу же залетела.
-   Гуля! Я серьезно! Ну, что ты мне сказки рассказываешь!?               
-  Ты мне тоже рассказываешь сказки. Я же тебе верю!
-   Какие я тебе сказки рассказываю?
-   Может, не будем уточнять? У? А то я тебе сейчас накидаю вопросов. Не расхлебаешь! И будешь изворачиваться, как я с беременностью. Марик! Я не стала с тобой советоваться, потому что я тебя люблю и хочу от тебя много детей. А ты               
 меня не очень. И не согласился бы! А стал бы меня отговаривать. А теперь уже дело сделано. Ладно, договорились: третьего родим по обоюдной договоренности.
 «Надо менять тему. Она уже на взводе», - Марат лихорадочно искал, куда повернуть:
- Гуль, а почему ты нашего сына Саидом назвала? Это имя твоей первой любви?
-  Ты уже меня это спрашивал.
-   Да. И ты мне уже на это  не ответила.
-   Ответила.
 -  Нет. Ты сказала, что это твое любимое имя.
 -  Это не ответ?
  -   Хорошо! Один ноль! Тогда я спрошу по - другому. Можно?
   -   Спросить можно.  Но не обещаю, что обязательно отвечу.
   -  Почему  Саид – твое любимое имя, чем оно тебе нравится, чем дорого?
Гуля посмотрела на мужа долгим взглядом. В нем был вопрос, причем, такой, на
который, казалось, она уже знала ответ.
Марат терпеливо ждал. Она наблюдала за прохожими  через большое чисто вымытое оконное  стекло кафешки.  По тротуару быстро пробегали люди. Молодая пара вдруг остановилась. Девушка в короткой юбчонке прислонилась  к окну кафе, парень обнял ее. Они целовались, совершенно не обращая внимания ни на проходящих, ни на сидящих  за столиками.
 -  О чем ты думаешь? О них?
- Я, думаю, что прежде, чем ответить тебе, я задам тебе вопрос. И твой ответ будет моим ответом.
- Замысловато. Но давай попробуем. Спрашивай.
 - Когда я предложила тебе назвать сына Саидом, ты обрадовался.  Сказал, что тебе это имя тоже дорого. Я тогда, как и ты, не спросила, чем оно тебе дорого. Ответь сегодня:  Чем оно тебе дорого?
  - Мою маму, мою приемную маму, а другой я не знал, звали… , - молниеносная, невероятная догадка пронзила  его так ощутимо, что он почувствовал боль в висках,- Что? И твою маму тоже звали Саида?
  -   Вот и ответ. Я же говорила!
 -    Откуда тебе это известно?               
  -    В детдоме, не помню, в каком классе, когда я уже научилась читать, воспитательница показала мне записку, которая хранилась в папке в моём «Личном Деле». Там было написано: «Девочку зовут Гульнора. Отец Рахим Рузыев. ( Умер)» Дата моего рождения, даже часы указаны и вес.  Внизу: «Обязуюсь не предъявлять родительские права на ребенка» На месте росписи ясно написано: «Саида Рузыева».               
- А дядя и брат? Они тебя давно нашли? - Нашли, когда я уже ни в каких родственниках не нуждалась. В конце десятого класса. Сказали, что они  по папиной линии. Но я в это до сих пор слабо верю. Фамилии у них вовсе и не Рузыевы. Хотя, конечно, с такими биографиями, как у них, может, они их давно уже не раз меняли.
 -  Меня, честно сказать, удивило, что они так спокойно тебя отпустили. Ты же приносила  им немалый доход! Талантливая, находчивая, умела в доверие войти быстро. Такую не только поискать, еще ведь и воспитать нужно, научить. А они тебя на блюдечке, с голубой каемочкой  отдали.
- Я у них не одна такая. В каждой республике по две, а то и больше. А может, все – таки и правда  они из нашей родни.
 -Ты  устала? Пойдем домой?
- Домой? У нас есть дом?
- Не печалься, Гуль! Будет у нас все. Главное, что мы любим друг друга. И верим, что справимся.
- Любовь, Марат, не в словах проявляется. Ей нужны поступки.
Она права. Марат терялся в догадках. Почему его выкинули в эту, да, необыкновенную, да, сказочную страну, о которой, наверное, многие его сверстники мечтают как о самом невероятном счастье. Но для него она – чужая. А главное,  эта постоянная неустроенность и неуверенность в завтрашнем дне. Без всякой поддержки. Пособия, которое они с Гулей получают по эмигрантской карточке, хватает только на часть оплаты жилья. На остальное нужно зарабатывать самому. Соблазны, на которые нет средств, - на каждом шагу. Марат выносит это нормально. Гуле это намного тяжелее. Сначала хозяин квартиры, которую они сняли, устроил его  в какую-то социологическую фирму, которая занималась подсчетом машин проезжающих по определенному участку дорог. Потом на этом же участке он «считал» пешеходов.               
- Учти, тебя берут на эту работу только потому, что ты не старый и неплохо знаешь язык.
Ему дали в руки счетчик и он стоял на перекрестке с утра до вечера за 2 доллара в час. И никого не интересовало, хочет ли он есть, пить или в туалет. С едой и питьем  Марат  быстро приспособился. С туалетом было сложнее. Но  и это не самый главный  минус. Хуже то, что работа «считальщика» - не постоянная. Надо – вызывают.  Не надо – не зовут.               
 Поэтому, когда подвернулась работа разносчика рыбы, в районе, где жили еврейские выходцы из Венгрии, Марат, не задумываясь, согласился. Теперь в его обязанности входила доставка рыбы из магазина  в квартиры покупателям. С утра до  10 часов вечера  бег  по лестницам четырех и, пятиэтажных домов. Естественно, что именно из таких домов без лифта заказывали доставку товара. Ноги гудели. По ночам мучили судороги. Марата преследовал запах рыбы, от которого невозможно избавиться самой интенсивной стиркой одежды и  тщательным мытьем в душе. Еще долгие месяцы после его  увольнения с этой работы Гуля, уже вернувшаяся из  самого дешевого американского роддома с маленькой здоровенькой Валечкой, печально улыбаясь, спрашивала мужа:
- Эти розы, которые ты выгружаешь из машины на прилавки в цветочный магазин, поливают удобрениями, приготовленными  из рыбного мяса?
Марат был рад, что тяжелые ящики с нежным цветочным товаром в горшках,  и особенно огромные упаковки срезанных цветов, установленные на неподъёмных по тяжести подставках, следовало поднимать с особой осторожностью и нести в подсобку для цветов – пахли, как и полагается им - именно цветами. Из неминуемых отходов цветочного товара Марат составлял маленькие букетики и с разрешения хозяина относил их Гуле.
Однажды заболел продавец, и хозяин попросил Марата, уже хорошо разбиравшегося в названиях цветов и даже поднаторевшего в составлении букетов по их назначению, поработать на продаже. Молодой красивый, спортивного вида парень, с приятным акцентом  понравился покупателям. Так Марат стал продавцом цветов. Это не намного улучшило материальное состояние семьи.  Навязчивая мысль о том, как сдвинуться с этой точки неизменности не давала покоя. Владелец квартиры, в которой они все еще жили со времени приезда, спросил его, не хочет ли он в праздничный день подзаработать «счетчиком» на уже знакомой работе.
 Его и еще несколько пожилых «счетчиков»  привезли и расставили на перекрёстках небольшого,  относительно тихого, приятного городка.
- Шесть часов без перерыва, - сказали им. Потом 30 минут отдыха и еще шесть часов.
 Домой отвезем.
Через пять часов стояния с прибором в руке Марат понял, что предстоящий час до перерыва станет для него испытанием, которое он должен  постараться выдержать.               
Но когда на быстром ходу вырулила полицейская машина и с красивым шиком резко остановилась в сантиметре от его ноги,  Марат даже забыл о своем естественном хотении.  Подошли двое. Один остался чуть поодаль.
Второй полицейский браво козырнул, поздоровался:
- Что ты тут делаешь? - Выслушал объяснение. Видно было, что ему показалась смешной  и абсурдной сама идея такой  работы. Подобные подсчеты статисты, социологи и дорожная служба вели в основном в больших городах. Видимо в этом городке о них не слышали.
 - Сколько  часов  уже работаешь?
- Чуть больше пяти часов.
Следующий вопрос блюстителя порядка поставил Марата в тупик не столько
неожиданностью, сколько необычно заботливым, по - житейски  простодушным тоном.  Марат больше привык к «железным» повадкам нью-йоркской полиции:
- Ты что-нибудь хочешь?
-  Нет! - На самом деле Марат хотел. От всей души хотел, чтобы полицейский оставил его в покое, потому что не мог понять, что  тому от него надо, и ничего хорошего от этого щеголеватого представителя  власти не ждал.
  - Серьезно скажи, - настаивал полицейский, - что-нибудь хочешь?
  - Нет.
  - Сумасшедший  русский, – повернувшись к напарнику, констатировал полицейский.
  -  Второй подошел к Марату:
   - Давай, - на чистом узбекском предложил,- я постою с твоим счетчиком, а ты дуй  (слово «дуй» он сказал на русском) с моим напарникам вон в тот паб, там есть туалет. Да и перекусить не дорого. 
 Марат не заставил себя долго упрашивать.
 Когда через час он снова стоял на своем посту, в кармане у него лежала заветная визитка с  номером телефона полицейского - Лёни  Готмана, бывшего ташкентца.
Лёня еще в 71-ом году  уехал с родителями в Америку. В начале семидесятых евреи начали уезжать из  Узбекистана. Этот недолгий просвет послабления  удалось использовать  лишь самым решительным и разворотливым. Вскоре канал прикрыли.
 Со дня встречи с Готманом  в жизни Марата и его семьи постепенно многое изменилось. У Лёни были неплохие связи и цепкий взгляд. Он понял, что с его помощью этот молодой, неглупый мужчина, талантливый   ученый  быстро поднимется на ноги. И кто знает, возможно, вместе они смогут начать и продвигать свой совместный бизнес. И вообще, Лёня любил и умел помогать умным людям, особенно «своим». Даже если потом  и не удавалось приспособить это себе на пользу. Хорошая дружба, основанная на благодарной признательности, это тоже полезно и приятно.
 Подросли дети. Жена пошла работать в частный  детский сад, куда ходили и Саид с Валюшкой.    Гуля оказалась замечательной заботливой, ласковой и умной  мамой, это помогло ей состояться и как хорошему воспитателю. Марат  успешно прошел курс компьютерного программирования, получил отличный диплом и стал               
программистом. Кроме того он  получил право преподавать химию и биологию. Пригодился и его Московский диплом инженера – технолога деревообрабатывающей промышленности. 
Сначала купили машину. Потом удалось взять в банке выгодный кредит на покупку  квартиры. Казалось, что это и есть счастье.
- Гуля, ты жалеешь о прошлом? – этот вопрос как - то задала её приятельница. Они сидели на диване в гостиной. Дети уже спали. Женщины  разговаривали о своем. Мужчины единодушно решили, что  колдовать над  приготовлением какого-то придуманного ими нового коктейля лучше в мужском составе. Марату было интересно, что ответит жена.
Гуля поймала быстро отведенный в сторону  взгляд мужа и ответила  чуть громче, чтобы он все-таки услышал:
- О своем прошедшем, хорошем или плохом,  горюют только тогда, когда оно проходит, ничего не оставив после себя.
- А что у тебя осталось от прошлого?- он задал ей этот вопрос внезапно, когда все ушли  и Гуля убирала посуду в посудомоечную машину. Она прислонила головку к его плечу:
- Мы уже в другой стране. Прошлое  - ушло. Но от него осталась горечь и ошибки. Зато  теперь у нас все впереди.
 Он погладил ее блестящие гладкие волосы. И жёстко сказал:
- Это меня и тревожит. Что у нас впереди?
Марат убедился, что с тех пор, как его отправили в Америку, клановая опека о нем, завещанная Шарафом  Рашидовым, не давала о себе знать. Сначала он заподозрил, что Лёня имеет к ней отношение, но потом понял, что ошибся. С Готманом ему просто помог Бог. И все-таки не покидало чувство, выработанное многими годами, что  слежка не прекратилась. Самое неприятное, все больше росла уверенность, что в этом замешена Гуля. Давно. Он только не мог понять, на кого она работает. Кем приставлена к нему?  Его покровителями? Или теми, кому всю жизнь противостоял Рашидов? 
С каждым годом эта убежденность все чаще  подтверждалась всякими мелочами,  на которые она уже и не обращала особого  внимания. Она привыкла к ним и не могла до конца скрыть. Очень умно  и не пыталась  даже их объяснить, потому что такие вещи, чем больше объясняешь, тем меньше они выглядят правдоподобными. Не станешь же в обычной семье объяснять мужу одинокие прогулки, какие-то странные знакомства, «случайные», как отмахивалась Гуля: девушки, старушки, звонки, телефонные разговоры, девичники.
 - Гуля, откуда ты узнала, что меня воспитала Саида?- Он задавал ей внезапные вопросы.
 - Я не знала, – она погасила верхний свет, включила настольную лампу возле дивана.
-  Но ты вспомни, как ты мне сказала: «Твой ответ будет моим ответом». Значит, ты знала!
-  Мне захотелось поиграть – на удачу. Попала в десятку.  Случайность!
-  Случайность - это непонятая нами, неизвестная закономерность.
Она махнула рукой:
- Знаешь, Марат.  Я думаю, нам не стоит возвращаться в прошлое. Там уже никого нет. 
  -   Если бы это было так, тебя уже не держали бы при мне. Кто  владеет прошлым, распоряжается и настоящим, и будущим.  Кому ты позволяешь владеть нашим будущим?
- Мартик, дорогой! Тебя задушит твое прошлое, если ты не прекратишь впускать его в свою душу. Тебе надо к психоаналитику. У тебя развивается мания преследования.      Она усадила его на диван, расстегнула рубаху. Прислонилась ласковой нежной щекой к груди, потом подобрала ноги на диван, легла, положив головку к нему  на колени, потянула вниз резинку шорт и коснулась горячими губами его живота.
- Ты любишь меня?
-  Ты знаешь, что люблю. Потому это и мучительно.
 Она дотянулась рукой до настольной лампы, выключила ее:
-   Где-то я слышала, красиво сказано, сейчас вспомню… А! Вот: «Всякая любовь хочет быть вечной. В этом и состоит ее вечная мука».

                ***

- Марк! Как умершая тайна может погубить человека?
  Он не ответил. Показал глазами на маму:
-  Мари! Нам пора! Дело к вечеру. 
 Я поняла. Маме, действительно, пора отдохнуть.
- Тогда прощайтесь.
Мама обняла Марка, потом отстранилась от него, не опуская рук, посмотрела ему в лицо:
- Вот ведь, как играют человеком гены! У Вас не было возможности перенять эту мамину привычку - в волнующих ситуациях закусывать нижнюю губу. А ведь Вы делаете это точно, как  она!               
 Марк тут же отпустил на волю губы. Мама еще раз обняла его. Заворачивая в аккуратную коробочку подаренные Борисом портреты, наставляла:               
-Я рада, что узнала Вас. Дай вам Бог счастья. Приезжайте. Не забывайте. Глядишь, я в своих закромах или у друзей что-нибудь еще откопаю для Вас.
-Спасибо! Радостной, легкой жизни, Вам, Татьяна Наумовна.
 Мама улыбнулась:
- Говорят, труднее всего прожить первые семьдесят лет. А дальше дело пойдет на лад. Правильно говорят. Знаете, сначала я жила, потому что родили меня: этот свет познавала на ощупь, на вкус, на запах, на звуки. Потом жила, чтобы от наук и от мудрости людской побольше впитать и познать. Дальше вся моя жизнь жаждала любви, чтобы я любила и меня любили. И чтобы рождались дети. Потом - чтобы отдать все, что познала и что накопила. А теперь, когда все уже отдано, живу в свое удовольствие.
В дороге Марк помолчал, пока мы выезжали на трассу, а потом вдруг рассмеялся:
 - Мудрая у тебя мама. Смотри – ка: в нескольких предложениях всю суть жизни выложила.
Я согласилась. Но словно  тяжелый камень в тонком ручье, запрудивший светлый поток родника, мешала мне не объясненная его фраза о трагедии. Я предполагала, что он имел в виду свою жену.
- Как  ее звали, Марк?
 Он понял, о ком я.
-Гульнора,- произнес с ударением на окончание, по - своему, по -  узбекски.
- Расскажи о ней? – произнесла специально с вопросом, - если хочешь. Если нет…
- Зачем тебе?
- Хочу знать всю твою жизнь.
- Зачем тебе?
- Затем, что самое важное и самое ценное на свете – это человеческая жизнь, а мы живем и поступаем с ней так, словно не знаем о том, что ценнее нет ничего в Мире.
- Почти Экзюпери!
- Мне без разницы. Значит, мы с ним одинаково мыслим.
- Хорошо. Я расскажу.
Марк приоткрыл стекло машины справа от себя, подставил лицо под поток воздуха, закрыв глаза, посидел так, отдалившись, отдавшись встречному ветру,затем, подняв стекло, вернулся:
- Я много раз вызывал жену на откровенность. Мне важно было, чтобы она сама призналась мне, что всю нашу совместную жизнь шпионила, доносила обо мне кому-то, кто нанял ее. Я не мог понять, как могла она жить раздвоено. Любить так искренне и так преданно и в тоже время – предавать.
- Тавтология интересная  получилась: «Преданно предавать!»               
- Думаю, если бы роковые события не придали всему губительное ускорение, она рассказала бы мне все сама.
 Сначала она вдруг вспомнила о  моих сомнениях, почему ее дядя и брат  так легко отступились от своей сообщницы, отпустили ее замуж, ко мне. Мы поссорились из-за какой-то мелочи, и она вдруг в отчаянии стала выговаривать мне, что я – как все, готов продать ее за пятак.
 «Кто продал тебя?» - «Дядька и брат!»- «Что ты имеешь в виду? Кому продали? Мне?»- «Не тебе! Я не знаю, кому. Кому-то еще там, в Ташкенте после ареста у аэрокассы. Потому что я помню, что не было у дядьки столько бабок, чтобы откупить сразу нас троих. Мы тогда на мели были.  Откуда у них деньги вдруг появились на это. Да еще  и на билеты от Арыси до Москвы. Это они меня продали. Сначала я работала на них, на родственничков, а потом за то, чтобы они отпустили нас, согласились продать меня. Чтобы я работала на ментов!»- «И ты работала?» - «Тебя бы продали, и ты бы работал, как миленький! Они на кон ставят не только жизнь проданного человека, но и всех, кого он любит! Понял?!»
     Больше она  ничего не захотела пояснять, ушла в сою комнату и не вышла оттуда, как я ни звал. На следующий день ушла на работу и не пришла домой ночевать. Оказалось, что и на работе ее не было три дня. Позвонила туда, сказала, что сильный грипп у нее.
 Потом явилась домой.  Я не стал расспрашивать ее,  и она ничего не объяснила. Мы помирились без всяких выяснений, при молчаливом согласии, ради детей, которые были уже школьниками и чутко реагировали на наши размолвки.  После этого я долго опасался задавать ей вопросы на эту тему.
- Боялся, что она совсем уйдет?
- Нет. Хуже. – Он вдруг попросил меня остановиться у какого нибудь магазинчика.
- Купим… Ты хочешь вина? Или, может, лучше коньяк  купить?  Дома нет ничего. Мы все выпили.
 - А нам надо?
- Ты сама виновата. Тебе понадобилась моя прошлая жизнь… А туда безнаказанно не возвращаются. Мы приедем, я помою тебя в ванной, И себя тоже…. Мы перейдем в твою замечательную уютную спальню, будем пить…что ты захочешь. И … потом в промежутках разговаривать. Я успею рассказать тебе  по дороге о себе то, чего  ты еще не знаешь, а потом  ты - мне.               
- О! Если еще и я  - тебе, то нам не хватит одной ночи. Придется мне звонить на работу и говорить, что у меня вирус.
- В кого ты у меня такая язва?
- Почему язва?
- Потому что Гуля мне не изменяла. Ее «грипп» был не с мужчиной.
- Я не имела в виду твою жену. Нужно знать наших врачей, чтобы понять: у наших терапевтов есть только два диагноза: грипп, если он, как факт, валит всех подряд или, если одиночно, то - вирус.
- Странно, все твердят, что у вас самая лучшая медицина, даже иногда наши толстосумы едут к вам на излечение.
- У нас умеют вытаскивать человека из лап смерти,  тут  нам равных нет! А на простые заболевания  - стандарт. Один на всех: вирус.
- Так почему, если и о твоей жизни, то одной ночи не хватит?
 - О счастье можно сказать: «Я счастлива!»  Можно еще раз повторить: «Очень счастлива!» И еще раз, и опять пять раз. И всякий поймет, по- своему, но поймет, как ты счастлив. А о несчастье, чтобы тебя поняли,  рассказывают ночи напролет.
     Мы отоварились, сложили пакеты на заднее сидение.
-  Хочешь, я за руль? Из меня уже давно все выветрилось.
- Нет, Марк. Давай ты мне расскажешь  про грипп. Ладно? Чего ты боялся больше, чем ее ухода? Что могло случиться хуже этого?
- Не могло случиться, а уже случилось. Я увидел на ее руке следы инъекций. По характеру следов  сделал вывод, что это только начало. Я дал себе слово, что больше  не  допущу  такой обстановки, которая заставит ее уйти из дома. Чтобы это не повторилось. Через некоторое время  понял, что она сознательно провоцирует меня на повторение ссоры. Ни с того ни с сего Гуля пристала ко мне с назойливым вопросом: «Этот, со странными глазами,  твой агент? Как его звали?» - « Какой? С какими странными глазами?» - «Который меня допрашивал перед поездом  в Арыси! Думаешь, я не поняла? Он меня допрашивал, чтобы узнать, не прокололся ли ты там, у касс! А я только потом поняла, как это случилось, что мы оказались в одном купе» - «То, что мы оказались в одном купе, это, скорее, дело рук тех, кому было выгодно тебя подсадить ко мне».
Марк посмотрел на меня, стараясь определить, понимаю ли я, о чем разговор.
- Я поняла, Марк. Она напомнила тебе о встрече с Суровым. И о том, как «чудесным» образом вы встретились в поезде.
- Да, она все время повторяла: «Твой агент», «Этот твой» Я возразил: «С чего ты взяла, что мой?»- « А с того, что  он – не мой! Я своих хорошо знаю!»      
- Вот тут я и сорвался: «Милая! Ты заметила? Ты довралась до правды!» И она, словно даже обрадовалась. Хлопнула дверью. В этот раз ее не было неделю. Когда вернулась, я сказал, что знаю, чем она занималась все это время. И сообщил, что ее уволили с работы, где она проработала более десяти лет. Пообещал, что если это повторится еще раз,  расскажу всю правду детям. Потому что не смогу больше скрывать от них причину ее недельных отлучек из дома. Мне показалось, что это  напугало ее. Она больше не провоцировала меня на стычки, нашла себе новую работу в магазине для подарков. Больше времени проводила дома с детьми.
       Марк  замолчал, явно окунувшись в  воспоминания. За окном машины происходило что-то странное. Солнце уже окончательно перекочевало к западу. Но светило еще ясно, будто и не намеревалось сегодня закатываться. Вокруг тихо и безветренно. И вдруг все пространство от неба до земли пересекли прямые, широкие линии. Совершенно не понятно, откуда взялся этот поток. В тишине он весело шумел, и не было больше иных звуков. Даже машин не было слышно. Только шепот дождя. Я съехала к обочине. Мы остановились, открыли дверцы и смотрели, как завороженные, то вверх на белые  солнечные облака, отыскивая несуществующую тучу, то на веселые штрихи, которые стали плотнее и проворнее, то на маленькую лужицу, которая пустилась в пляс  радужными кругами.
 - «Слепой дождь»! - Я не могла оторваться от этого чудного действа.
-  «А у нас – золотые дожди,
    и дыхание моря зовущего,
    небо в звездах и светлые дни –
    все твердит о бессмертии сущего»- я опять с трудом узнала свои стихи. Он проговорил их шепотом, в унисон с усилившимся дождем.
Подул слабый ветерок, линии с неба сразу стали резко косыми. Один шаловливый  рывок  обрызгал  нас пригоршней воды. И, пошалив, унялся. Дождь заторопился и стал совсем мелким, таким легким, что теперь его присутствие угадывалось только  рябью в лужице. В кронах  придорожных  деревьев появились первые смельчаки -  вороны и большие зеленые попугаи.
- Мне приятно, что ты читаешь наизусть мои строчки. Ты их заучиваешь? По ночам, что ли?
- По ночам мне некогда. По ночам я изучаю тебя… по – другому.
- А что для тебя важнее?
- Что я сейчас ни назову, все будет для тебя комплиментом. Не напрашивайся. Все важно. А заучивать стихи не надо. Читаешь и…               
- …  «Когда это проникает в душу, тогда и запоминается» - мы вспомнили это и сказали вместе. И он, наконец, рассмеялся. Я снова взялась за руль. Подумала, что, может, не стоит больше возвращать его в прошлое, слишком нелегко ему это дается.  Он понял мое молчаливое  сомнение:
- Я сам сознательно восстанавливаю свое прошлое. Это не твоя вина, это твоя заслуга. Чтобы оно больше не мешало моему настоящему и, надеюсь, будущему, я хочу до конца обозначить все, что уже прошло.
 Мы снова мчались домой по скоростной дороге. Быстро  стемнело. Вдали показались огни моего города.
 - Тогда я слушаю.
- Может быть, на этом  она и завязала бы. Ведь не настолько она еще погрузилась в это, чтобы не суметь выйти. Но однажды  в воскресный день, я отвез детей к Лёне, там намечался детский праздник в честь Дня рождения его среднего сына. Возвращался  домой. У нашего подъезда меня окликнул, назвав Маратом, пожилой человек. В Америке меня так давно уже не звали. Здесь для всех, кроме Лёни да иногда Гули, я был Марком. И вообще, круг моего общения вне работы, да и на работе, в общем-то, в основном ограничивался знакомыми и друзьями Лёни, меня больше воспринимали как еврея, чем как узбека. Я даже несколько раз бывал в синагоге: то на бар-мицвах, то на Песах по приглашению и настоянию друга.   Человек подошел ко мне близко:
- Узнал?
 Конечно. Эти глаза, увидев раз, ни с чьими не спутаешь. Суровый.
- Узнал.
- Пригласишь в дом?
- Гуля Вас помнит.
- Это уже не имеет значения. Она уже с некоторых  пор, (насколько я в курсе», «заморожена».
- Тогда зачем?
- Не зарывайся, парень. Кто добро забывает… Хочу все расставить по местам.
 Я молча раскрыл перед ним двери подъезда. Пока мы поднимались в лифте,  позвонил жене и предупредил, что приду с человеком «оттуда», которого она назвала однажды  «моим»:
- Ничего особенного, Гуль! Не волнуйся. Просто хочет поговорить.
 Она успела переодеться.  Выглядела ослепительно.
 На узбекское приветствие ответила по- английски почти равнодушно, свысока.
 Пригласила в гостиную. Подала кофе в  замысловатых парадных кофейных чашечках. 
 Суровый, конечно же понял, что все эти «панты» специально для него, в отместку за прежние унижения  в Арыси. Похоже, это его только насмешило:
- Ладно. Хватит. Потешила самолюбие и будет. Мне эти выступления ни к чему. Садись. Слушай.
  Суровый долго и подробно говорил нам о кланах, о положении, в котором оказался Рашидов перед смертью, и о том, что вынуждены были предпринять его сторонники после убийства  «Хозяина». 
-  Представляешь, Мари? Он так  и сказал, без всякого сомнения:  «после убийства». В общем, я не буду тебе пересказывать все эти клановые переплетения. Они никуда не делись, сейчас они замерли, но на самом деле состояние этого кажущего затишья держится на силе власти и остается не менее взрывоопасным. Я вам с мамой и Борису вкратце рассказал о нашей с Гулей малой крупице в этом огромном казане крутой каши.
Потом наш гость приказал Гуле принести рюмки и что-нибудь покрепче:
 «Надо помянуть одного человека, дорогого вам обоим». Суровый налил всем троим коньяк. Не торопясь поведал мне то, что я давно уже знал: о том, что моя жена работала на клан,  враждебный нашему. Что, конечно же, ее продали этому клану подельники.
« Но ты, Марат, не будь дураком! Не думай, что она только за страх работала. Конечно, этого со счетов не сбросишь, они взяли в заложники и тебя и вашего  Саида и  даже того, кто, еще родится. Но признайся она тебе вовремя, мы бы узнали и помогли. Все расчистили бы. Я пробовал разобраться в Арыси, говорил с ней. Но она не раскололась. Фактов  у меня не хватило. Все только начиналось тогда. А когда мы узнали, поздно стало. Поэтому ты и остался без нашей поддержки. Здесь они сильней. Мы только и смогли подсунуть тебе в друзья Лёню. Он не наш. Мы лишь подтасовали вашу встречу. Все, чего ты добился с его помощью – это твоя заслуга. Молодец! Хорошо  тебя воспитал Хозяин. Только доверчивый ты очень. Это, наверное, гены. Или нянькины науки перетянули. Так вот, учти. Страх страхом, а на счету твоего цветочка  Гулечки за её честную и верную работу порядочная сумма  накопилось.  Думаешь, на какие средства она неделями оттягивается? Смотри!  «Проширяет» она всё.  Ничего детям не оставит.  А не мешало бы. Хоть чем-то оправдала бы предательство свое». Он смотрел на Гулю внимательно и как только заметил, что она хочет встать и улизнуть,
 оттянул из рукава пистолет: «Сидеть!» - тихо сказал. Но она застыла. Отпустил назад оружие и почти ласково продолжил: «Мы ведь еще не выпили за упокой вашей мамы. Я слушал недавно разговоры между вами, которые ты  записала и передавала своим.»
  Я был уверен, что поймал его на вранье: «Вы же сказали, что все это уже не имеет значения,  «Она заморожена»  Кому нужно знать, о чем мы разговариваем? Кому интересна, кому нужна информация о том, где работает и что ест какой-то Марат  - Марк»?
Суровый усмехнулся криво и снисходительно:
«А ты и поверил, что все уже не важно? Так могут думать и рассуждать только обыватели и домохозяйки. Люди, плохо разбирающиеся в подводных течениях политики и разведки. Чем старше созданная цепь, даже если она надолго заморожена, тем выше ее цена. Попавший в нее, остается там навсегда. Когда уже кажется, что она распалась, вот тогда ее надежнее всего использовать. Так вот, говорили вы про Саиду. Но так, мельком. А я ради нее и пришел.  Виноваты мы перед ней. Не хочу этот грех на своем горбу тащить»
 Марк увидел, что мы подъезжаем к дому. Замолчал.
- Договори, Марк. Постоим на стоянке.
Я заглушила мотор.
- Ладно. Я подскочил, схватил Сурового за грудки, кричу: «Вы её сбили машиной? Вы пожгли мои документы?».
Он меня, как котенка, стряхнул с себя: «Не мы. Это Гулины хозяева в отместку, что не отдала Саида твои документы. А сожгла их она сама, когда поняла, что не сберечь ей их» -  « В чем тогда ваша вина перед ней?». Суровый протянул двумя руками бокалы мне и Гуле. Взял свой: «Сначала помянем ее чистую, преданную душу». Мы выпили.
«Гуля, тебе сказали, что твою  маму звали Саида? И никто из вас, ни Марат, ни ты не задумались, что и даты рождения у вас совпадают? Это и была та самая Саида Рузыева, приемная мама Марата, которая вместо тебя выкормила грудью и вырастила твоего мужа»
 «Родила и бросила? Тоже  продала? Хоть за хорошие деньги?»- Гуля снова наполнила бокалы: «Теперь выпьем за предательство. Это, оказывается, у нас в крови! Что ж тут удивляться и корить?» - «Молчи, дура! Тебе с ней не равняться! Она не знала, что ты – жива. Ей сразу сказали, что умерла  девочка. И унесли». Когда на следующий день за трупом пришел муж, ему сказали, что похоронили уже, сослались на закон, что надо в этот же день хоронить умершую».- «А как же записка при ребенке? «Обязуюсь не предъявлять родительские права на ребенка»» - «А, что - записка? Сами написали. Имя, правда, спросили у Саиды, мол, как хотела дочку назвать? Имя – от нее.  И фамилия настоящая. Даже могилку соорудили. Только пустую. А надпись, все, как полагается.  Документ матери вручили. Справку о смерти . С номером ряда и могилы. Не боялись. Мало ли Рузыевых в Узбекистане!»
 Марк откинулся на сидение, закрыл глаза,  недолго помолчал и продолжил:
- Я спросил Сурового прямо, знал ли Рашидов о подлой замене.- «Этого я тебе сказать не могу». – «Не знаете или не имеете права?» Суровый отмахнулся от моей настойчивости: «Полегче, парень! Не дави. Не на допросе! Сообщили всем, кого это касалось, что у женщины умер ребенок и что она согласна кормить чужого. От Рашидова нам поступило указание досконально проанализировать состояние здоровья матери. Мы представили  заключение врачей».
             Я видела, что Марка насторожил уклончивый ответ на прямой вопрос. Врать не хотел, но и в правдой не  очернил «светлый образ Шарафа»
- Ты все еще веришь, что он, действительно, «халол» -Марк улыбнулся и тоже не дал прямого ответа Увел – в сторону:
- Ты запомнила это слово! Оно тебе понравилось?               
-  Конечно! Звучит красиво, нежно. А значение кристально – хрустальное! «Кристально чистый человек!!!».
 -  Так создаются легенды. Конечно, Шараф Рашидов не мог остаться кристально чистым. Невозможно за столько лет во власти не запачкаться. Даже такому сильному и по существу порядочному человеку.
 Я снова молча  подивилась этому лукавому умению Марка увернуться от четкого «да» или «нет», но все-таки ответить так, чтобы стала понятна его точка зрения.   А он при этом продолжал, как ни в чем не бывало:
- … Гуля – тому пример.  Простая детдомовская девочка. Только случайно провела ее судьба по этой грязи. Но Гуля не такая сильная. Поскользнулась и погибла. Сразу же после ухода Сурового она…
- Ты так и не узнал его имени? Не спросил? Так Суровым и остался?
- Спросил. Что, ты думаешь, он ответил?  Ну? Догадайся! Ты же пишешь! У тебя  интуиция. Давай, говори первое, что пришло в голову! Старый служака тайного фронта. Выжатый системой, все понимающий, и все-таки не потерявший надежды, что все еще вернется на круги своя. Что он ответил?
-  «Много будешь знать, совсем не состаришься….»? - Я выпалила фразу из его рассказа. И зажмурилась в ожидании подтверждения.
-  Точно. Браво!
Люблю похвалу, но почему-то чем дольше она звучит, тем меньше я ей верю. Поэтому  мне понравилось короткое одобрение Марка.
-Я перебила тебя, «Сразу после ухода  Сурового»… что?
- Она собрала вещи и заявила, что уходит навсегда.  Я знал, что это предлог, что она опять возвращается к наркотикам. Уговаривал, говорил ей о нашей любви, о детях, о том, что мы должны все забыть, все начать сначала.  Она даже не дослушала. Ушла. Я понял, что это, действительно, навсегда. И смирился. Прошло  немало времени. Я все время думал о ней, боялся, что когда-нибудь придет страшная весть о ее смерти.
Однажды  не выдержал тоскливого, мучительного чувства вины за бездействие, подумал, что, наверное, все-таки не все сделал, чтобы спасти ее. Стал искать ее. И вдруг она позвонила сама. Сказала, куда прийти. Не стану тебе говорить, что  с трудом узнал ее. Сложно передать это смешанное чувство омерзения, отчаяния, безвыходности,  любви  и жалости.
 - Ты предлагал ей лечиться?   
-  Да.  Я пересилил себя. Обнял. И сразу же забыл, что она немытая, обросшая, опухшая. Такая родная, такая маленькая, слабая, больная:
 «Ты разлюбила меня?»- « Нет! Нет. Никогда!»- «Тогда  согласись на лечение. Все беды  позади. Дети уже большие. Скоро мы останемся совсем одни. Будем жить друг для друга» - « Я люблю тебя. Но без этого я уже не могу» - «И ты меняешь меня и детей на эту гадость?» - «Это не гадость. Это теперь моя жизнь» - «Это твоя смерть!» - «Кстати, о смерти, я написала завещание на Саида и Валечку. Там еще  осталось   достаточно. Я не успею все истратить» - «Нам не нужны эти грязные деньги» - «Это решать не тебе. Дети сами  решат. Возьми завещание.  Не отказывай мне.  Это моя последняя просьба. Даже преступникам не отказывают в последней просьбе. А я не преступница.  Я – жертва». Это прозвучало пафосно и лживо. Хотя в принципе, возможно, она и права.  Чувствовалось, что она держится из последних сил. И все же не отказала себе в удовольствии напоследок устроить мне показательные выступления, которые я так ненавидел в ней всегда:
« Помнишь, любимый, как мы читали с тобой Ирину Снегову? Молчишь? Все ты помнишь! Уходи! Уходи и больше до самой моей смерти не приходи».-  Она играла. Плохо играла. Зачем? Не знаю. Может, и вправду,  не верила, что это – смертельно? Подняла руку, покачиваясь, встала в позу и, к моему изумлению, без единой запинки произнесла эти строки:
Жизнь смурна и превратна…
Никогда. Никого
 не зовите обратно» 
 И ушла, как  уходит со сцены престарелая  примадонна  в плохой пьесе.
Это последний раз, когда я видел ее живой.

Марк первым вышел из машины, подал мне руку. Я с удовольствием размяла ноги, пока он доставал пакеты и закрывал на ночь машину. Огромная низкая луна, одна, окруженная лишь прозрачными быстрыми облаками,  висела над пальмами. От вечернего ливня на  Земле не осталось и следа. Но дышалось легко. Воздух пах свежестью. С радостным чувством освобождения (от чего?) я раскинула руки и сладко потянулась:
- Какой длинный день!
- Как жизнь,- согласился Марк.