Начало http://www.proza.ru/2017/01/19/362
Вещи, с которыми выступал Аркадий Райкин, были не новыми, но таково уж свойство настоящего искусства, что и во второй, и в третий раз оно воспринимается как что-то первозданное. Артист постоянно перевоплощался, заставлял людей смеяться над своими же пороками, и трагические по своей сути понятия переводил каким-то колдовским способом на язык смеха. И полтора десятка человек не отрывали взгляда от экрана телевизора, где седовласый маг показывал: «Вот так мы с вами живём; это, конечно, смешно, но разве это только смешно?»
Передача закончилась, но ещё долго цитировались отдельные фразы и звучал смех. Наконец улеглись и потушили свет.
Во сне Андрей бежал с «Дружбой» за белкой-летягой, валил дерево за деревом, пока белка не затихла от удара брошенного Петькой сучка.
А потом к ним приехал на деляну Райкин. Вернее, его привёз Пахом и сказал: «Сегодня политинформации не будет, а вместо этого перед вами выступит Аркадий Райкин». Пахом вытащил из портфеля мёртвую белку-летягу и добавил, обращаясь к Петьке: «А с тобой разговор будет отдельный».
Все члены бригады уселись на брёвна, а Райкин – седой, в черном костюме, галстуке и белой рубашке – взошёл на эстакаду, обвёл взглядом присутствующих и в своей привычной манере начал:
«Ну, так куда летим, граждане пассажиры? Что? Никуда не летим? И я так думал. А вот недавно у нас один товарищ лекцию читал, так говорит: летим.
Вот вы, говорит, сидите в этом зале или едете на своей машине, или получаете премию, или пишете жалобу, что вам не дали премию, или делаете что-нибудь ещё, или вообще ничего не делаете – вы всё равно, товарищ этот говорит, летите. Летите на большом корабле, который называется нашей планетой.
Вот, говорит, по отношению к своей соседке вы сидите, а по отношению к нашему светилу – движетесь. Не говоря уже про Альфу Центавра (звезда такая вроде бы есть). Так применительно к этой Альфе даже наше солнце, говорит, не может на месте устоять.
Ну, что солнце движется, это мы и без учёных знаем. Утром всходит, а вечером заходит, чтобы нам отдыхать свет не мешал.
И вот всё это вместе, то есть мы, соседка, Земля, солнце движется, говорит, в районе Млечного Пути. В районе. То есть в стороне от него. К этому Млечному Пути нам ещё, выходит, долететь надо. Если вообще летим в ту сторону. А некоторым уже сейчас подавай молочные реки.
Но не в этом дело. Что он говорит дальше…
Вот, говорит, была Земля, и не было на ней никого. Потом появились одноклеточные, многоклеточные, а затем и членистоногие. И – побежали. Кто куда. Ноги есть – надо их использовать, иначе засохнут!
Но это ещё не про нас. У некоторых было побольше ног и тем не менее они добегались. Бегать тоже надо с умом!
А выбежали все вроде бы из воды. А кто поленился, так тот и до сих пор плавает. Не все, правда. Некоторых уже поймали и посадили в Красную книгу. Но это я забегаю вперёд.
Так вот. Вздымались волнами моря и океаны, зеленели травой степи, шумели джунгли и тайга, и бурлила повсюду жизнь.
Ну, знаете, один бегает, другой плавает, а тут ещё летуны появились – никакого порядка. И тут вроде бы кто-то встал на задние лапы, передней почесал затылок и произнёс: «У-у?» А собеседник якобы ответил: «У-у!» Взяли они в передние лапы камни и пошли… наводить порядок.
Первым признал новый порядок мамонт и стал тише воды, ниже травы. Красной книги тогда ещё не было, поэтому отдельные особи спаслись только в тундре, в вечной мерзлоте. Видя такое дело, некоторые решили не становиться на задние лапы, а бегать на всех четырёх, чтобы их не догнали.
И тогда тот же двуногий товарищ почесал затылок другой лапой и выдумал лук. Натянул – есть! Натянул – есть! Стащил убитых в одну кучу и не знает, что с ними делать: одному не съесть, до пещеры далеко. Обхватил он голову теперь уже обеими лапами и думает. И начали у него мысли раскручиваться, раскручиваться. И было это – колесо.
И – поехали. Сначала на тачке, потом на коляске, потом – на машине. Реликтовую тачку сейчас разве что на стройке увидишь. А машину мы все полюбили.
Мчим мы на этой машине и мчим. Очистим лобовое стекло от разных букашек и бабочек и мчим дальше. Нам нужна живность покрупнее. Пусть нет мамонта, но остались олени, тюлени, пернатые. Забуксовали колёса машины – пересаживаемся на вертолёт. Ружья наготове, порох сухой, свинец быстр и тяжёл.
И вот уже многие из тех, которые быстро бегали, скрылись в Красной книге. Но большинство в неё ещё бегут. И мы верим и в них, и в себя – добегут!
Ладно бы – только колесо. Но нам же в пещерах показалось тесно, и мы потянулись к свету. Взяли топоры и начали расчищать пространство. Некоторые, правда, стали в защиту леса, топоры осудили, и тогда между лесом и человеком возникла «Дружба». И чем больше культивируется эта «Дружба», тем меньше становится леса. А значит, и его обитателей.
И это же, говорит лектор, не где-нибудь, а на нашем родном и единственном корабле. И мы, говорит, рубим сук. И вот представьте, говорит, картину: нигде ничего не бегает, не плавает, не летает. И даже не ползает. Полный порядок. Глазу зацепиться не за что. Деревья срубили, трава посохла. Оставались два зайца – их съел последний волк, за что волка расстреляли. Корабль летит, но даже крысы неизвестно куда подевались. Остался один капитан. Ему бы покинуть корабль и добраться до земли, но земли нигде не видно, потому что она под ногами. Голая. Дует ветер. Холодно капитану. Согреться бы, так костёр развести не из чего. Последнюю берёзку израсходовали на бумагу, из которой сделали плакаты в защиту леса.
И тогда капитан ложится на голую землю, вписывает себя в Красную книгу и поджигает её. Книга толстая, горит долго, и капитан уходит с корабля раньше, чем затухает Книга.
А корабль летит, летит, но об этом уже никто ничего не знает…
Так вот я и спрашиваю: куда летим, граждане пассажиры?»
Райкин застыл в вопрошающей позе и тут послышался нарастающий вой сирены. Андрей открыл глаза и не сразу понял, что находится в постели. Во дворе выл Ворон. За стёклами окон воздух наливался предутренней синью. Понял, что пора вставать, и всё-таки вздрогнул от задребезжавшего будильника. И лежал ещё несколько минут, тупо смотрел в потолок, пока уже сбегавший в туалет Кеша не сказал:
- Ты чё, бастуешь?
Идя умываться, Андрей захватил с собой белку и молча положил на видное место: пусть посмотрят.
Когда уже после завтрака все собрались на деляну, кто-то вспомнил про белку и сказал, что не надо оставлять её в тепле. Бросили Ворону. Тот понюхал, посмотрел на людей и виновато отошел в сторону: извините, мол, я это есть не буду.
Они привычно переходили от дерева к дереву, расчищали вокруг комля снег, и цепь вгрызалась в сонную плоть лиственницы, разбрызгивая светлое крошево жизни. Дерево с шумным вздохом грохалось вниз, и вздрагивала земля. И Андрею казалось, что она вздрагивает не от удара, а потому, что с каждым поваленным деревом Земля набирает ускорение, потому что уменьшается её сопротивляемость. А когда станет голой, то будет лететь ещё быстрее. Он смотрел на поваленные деревья, а видел последнего человека, застывшего у холодного огня Красной книги.