Много чудес рассказала ему Шахерезада,
приводя стихи поэтов и слова песен, вплетая
сказку в сказку и рассказ в рассказ.
Каждая женщина - Шехерезада. Она рассказывает мужчине сказки, чтобы усыпить в нем зверя. Усыпить... и погубить.
Об озерах, о павлинах белых,
О закатно-лунных вечерах,
Вы мне говорили, о несмелых
И пророческих своих мечтах.
Словно нежная Шахерезада
Завела магический рассказ,
И казалось, ничего не надо
Кроме этих озаренных глаз.
А потом в смятеньи <...> туманных
Мне, кто был на миг Ваш господин,
Дали два цветка благоуханных,
Из которых я унес один.
Николай Гумилев
Ты - самый красивый призрак ночи, я - самая близкая, земная мечта.
Я разлюблю тебя тогда, когда слепой художник нарисует звук падающего лепестка розы, на хрустальный пол несуществующего замка.
Манящий тайнами Восток
И девы в сказочном наряде!
Каждую ночь мысли о тебе, словно звездопад, гроздьями падают и сгорают во тьме, оставляя только обжигающий след грусти и печали.
Иногда, так хочется, чтобы ночь никогда не заканчивалась.
Женщины по своей природе склонны к таинственности и любят окружать себя секретами.
Возможно, загадочность и есть тот тайный
омут, что мерцает в самых глубинах каждой
женской души.
Фрэнсис Скотт Фицджеральд
И было у царя две жены,
И обе были ему нужны.
Одна ждала его после охоты или войны,
По утрам, когда глаза от недосыпа еще красны,
Улыбалась, шептала о скором приходе весны,
А ночами смотрела его невеселые сны.
Он был импозантен, молод, по-царски силен, красив,
Неразговорчив и несговорчив, непредсказуем и горделив,
Как все они, люди престола, то беспощаден, то справедлив,
Но с нею, с нею был ровен, - был бы повод, был бы ревнив.
Она поднималась засветло - та царица еще была! -
Пряла пряжу, месила тесто, гобелены ткала,
Не прихорашивалась у зеркал, - знала, врут зеркала,
И не видела дальше царя и пределов его двора.
Они почти никогда не оставались вдвоем:
Царство то затопляли реки, то засуха жгла огнем,
Приемы, пиры, советники, свет свечи в проем...
Жили вместе и порознь - час за часом, и день за днем.
Но было у царя две жены,
И обе были ему нужны.
И всё б ничего с одною женой, но у царя было две.
Мысль о второй вспыхивала, как блик свечи на его челе, -
Ветреной, неуловимой амазонке в лихом седле,
Легкомысленной и свободной, без царя в голове.
Она просыпалась поздно и поднималась не с той ноги,
Волосы были гладки, слова безвесы, шаги легки,
Ненавидела стены, не прельщалась зерном с руки,
А что царь называл "своей ласточкой", врут придворные языки.
И было у царя две жены,
И обе были ему нужны.
Но когда приходила осень, и ливень хлестал в окно,
Первая погружалась в работу, вращала веретено,
А вторая ломала крылья, клювом рвала сукно,
Ибо там, под царской рубашкой, было ей, как в аду, темно.
И первая задвигала засов, долго терла след от кольца,
Мыла руки, обмывала раны, вытирала слезы с лица.
И жили они, как в сказке без морали и без конца:
В некотором государстве, в некотором тридевятом ца...
И было кому утешить, и было кого любить:
Одна помогала выжить, другая заставляла жить.
Марина Гербер