Семейные хроники. Флотский град Пионерский с суши
Фото после принятия присяги. Автор второй справа.
Флотский град Пионерский с суши и с моря.
Из Калининграда выехали на пригородном мотопоезде, в составе которого было не более пяти вагончиков, в неизвестном для нас направлении. Неотрывно, с жадным интересом, как ребёнок, смотрю в окно. Калининград, настоящий легендарный Кенигсберг наяву проплывает за вагонным окном, даже не верится в такую быструю и неожиданную смену декораций, впору ущипнуть себя за ухо и убедиться , что уже не сплю и всё это наяву.
В детстве в наш дом поселилась семья с сыном моего возраста. Оказалось, что они приехали из Калининграда. Мальчишка этот был напичкан под завязку разными байками и легендами об этом старинным городе. Естественно, всё это он с мельчайшими подробностями пересказывал мне, заполучив во мне внимательного и благодарного слушателя. Рассказы юного калининградца о трёхэтажных подземельях, в которых пропадали бесследно целые группы солдат, подземных ходах, которые выходили далеко за город, об оставшихся под землей целых немецких заводах, электростанциях, о разных таинственных происшествиях и городских тайнах. Он же меня просветил на счёт того, что в этом городе находится могила великого философа по имени Кант. Так я познакомился с Кантом и сразу же узнал место его захоронения.
В общем, стараниями нового друга в моём представлении сформировался таинственный, полный загадок и древней истории образ этого немецкого города. С тех пор, образ этот со временем и взрослением потускнел и за ненадобностью погрузился в глубины памяти. Но стоило только прозвучать названию этого города, как пункта нашего назначения, как ворох былей, легенд и сказок ожил в памяти во всех подробностях. То, что с детства казалось далёким, непостижимым, сказочным, вдруг стало реальностью, как подарок на день рождения, о котором мечтал ни один год. За окном вагона самый настоящий Кенигсберг! Жаль только, что я не могу пройтись по его старинным улицам и увидеть знаменитую могилу величайшего философа. Даже погода, туман и морось, не портит моего возвышенного настроения. Всё правильно! Это же Балтика, а какой ей быть, как не туманной!
Промелькнули кирпичные старинные здания, пригородные коттеджи прусской постройки. Далее поезд побежал по живописной местности. Вот она некогда знаменитая Восточная Пруссия! Зелёные поля, луга, рощи, перелески, речки, берега которых утопают в зелени. Иногда, среди деревьев и кустарников мелькают кирпичные строения хуторов. Солнце несколько раз пробивалось сквозь тучи, и картинка за окном стала ещё привлекательней. Я просто любовался прусскими пейзажами, которые так отличались от наших степных. Такое видел только на репродукциях картин европейских художников, Европу, облагороженную трудом сотен поколений. Моё утреннее впечатление от места своей будущей службы значительно улучшилось.
Через час поезд остановился на станции небольшого городка, такого же живописного, как и пейзаж вокруг него. Здесь, по указанию мичмана, мы вышли из вагона на перрон, искусно выложенный булыжником, тщательно подобранным по размеру и форме. Название станции, которое мы сразу же прочитали под крышей аккуратного вокзальчика, не испортило общего положительного впечатления, даже развеселило нас, удручённых тоской по оставленным родным краям и неизвестностью.
Городишко, куда нас привёз мичман, назывался, вы не поверите, Пионерский курорт. Само по себе сочетание слов было непривычно для слуха и вызывало улыбки. Пионерский лагерь - понятно, курорт – понятно, а вместе как-то неправдоподобно. Не забывайте, что шли тогда шестидесятые годы прошлого столетия! А вообще, смеясь, решили мы, что это неплохое название места для прохождения действительной срочной службы. Мичман подтвердил, что это конечный пункт нашего назначения. Наконец наши мытарства заканчиваются, а, возможно, только начинаются.
Мы построились в куцую колонну и двинулись вдоль железной дороги на выход из города. По левую сторону открылось поле пшеницы, набиравшей восковую зрелость. Впереди виднелась опушка леса. Именно туда и вела нас дорога, по которой мы бодро шагали. Добротная бетонка, по которой продвигался наш маленький отряд, была, видимо, ещё немецкой постройки. В лесу, по сторонам от дороги на нашем пути появлялись заброшенные бетонные сооружения, непонятного назначения. Мичман подтвердил наши догадки, что всё это осталось от прежних хозяев.
Лес внезапно расступился, и нашему взволнованному взору предстали обширные бетонные площадки. На некоторых из них чёрной краской расчерчены прямоугольные дорожки, поделённые на отрезки. «Плац для отработки строевого шага», - пояснил мичман. Мы, бедолаги, ещё не подозревали, сколько пота прольётся с наших стриженых лбов на эти квадраты, на выбеленный годами, солнцем, дождями и матросскими ботинками вечный немецкий бетон.
Из-за поворота среди высоких сосен и малахитовой зелени подлеска неожиданно предстал перед нами городок, укрытый за высоким бетонным забором. Двух-трёхэтажные дома аккуратной кирпичной кладки с высокими крышами, покрытыми красной черепицей, так приковали наши взгляды, что мы от избытка чувств невольно приостановились и какие-то секунды молча рассматривали диковинные здания. От этого лесного городка повеяло на нас, и сутки не проживших на этой земле, экзотическим, не выветрившимся за два десятилетия немецким духом. В эти мгновения я, наверное, не удивился бы, если караул городка был бы одет в знакомую по многочисленным кинофильмам немецкую форму.
Не подлежало сомнению, что этот городок наш пункт назначения. Как тонкий психолог, мичман, понимая важность момента, не нарушил немую сцену и дал нам возможность пережить встречу со своим ближайшим будущим. Каково оно будет? Что ожидает нас за этим высоким забором, под чуждыми нам немецкими крышами. Невольно подтянувшись и сплотившись, без команды мы двинулись к своему будущему по бетонке, которая через пару сотен метров упёрлась в большие двухстворчатые металлические ворота, окрашенных под стать окружающему пейзажу в зелёный цвет.
На КПП караульная служба в морской форме, ещё одно подтверждение тому, что судьба неуклонно ведёт нас на флот. Через пять минут мы прошли пропускной пункт третьего балтийского флотского экипажа, который и в прямом и образном смысле стал нас вратами флота. Не только для нас, рубикон этот перешли тысячи таких же новобранцев до нас и тысячи войдут в эти же врата после нас. Само название «флотский экипаж» интриговало, известное нам устойчивое словосочетание «экипаж корабля» становилось каким-то глобальным и впечатляющим.
– То экипаж корабля, мы же попали здесь в экипаж целого флота, - представлялось в наших несведущих головах. – Возможно, это самая главная воинская часть флота,- тешили себя мы амбициозными мыслишками. Первое, что пришло мне в голову, когда я впервые услышал, что мы находимся во расположение флотского экипажа, был всем известный с детства послуживший матрос Федос Чижик, герой рассказа русского писателя мариниста Константина Станюковича и одноимённого кинофильма 1955 года. С флотского экипажа его направили нянькой в дом капитана первого ранга, туда он решил вернуться, не выдержав издевательств жены офицера.
Действительно, в 19-начале 20-ого столетии в российском флоте существовали такие воинские части, располагающиеся на берегу, которые, тем не менее, назывались флотскими экипажами. Образовались эти части во времена бурного развития в Росси парусного флота. Поначалу это были экипажи парусников, поставленных на зимнюю стоянку, и экипажи строящихся судов. Впоследствии задачи экипажи усложнялись. Они комплектовались офицерами всех специальностей и кадровым рядовым составом. Из их числа набирались команды кораблей. Один такой экипаж, по численности до 1100 человек и статусу соответствующий сухопутному полку, был способен укомплектовать команду корабля первого ранга и несколько военных судов нижних рангов. В начале двадцатого века на Балтийском флоте было сформировано двадцать таких флотских экипажей. Такие флотские экипажи были действительно кадровой основой флота.
Поначалу я и подумал, по своей полной неосведомлённости, что мы попали именно в такой же экипаж, в котором служил некогда матрос Чижик. Однако, старожилы экипажа, если так можно назвать прослуживших на месяц больше нашего, сразу прояснили назначение этого городка и воинской части, носящей такое гордое наименование. Оказалось, что назначением флотского экипажа было приём флотского пополнения срочного призыва и его первоначальное военное обучение, всем известное, как курс молодого бойца. Более того, пробыв в экипаже пару недель, стало понятно, что флотского здесь, если не считать того, что все одеты в морскую форму, лишь названия. Кубрик – спальная комната человек на пятьдесят в казарме, палуба - ясно, что любой пол, камбуз- столовая, гальюн-уборная. Офицеры экипажа носят погоны с красными просветами. Мы, прошедшие вводный ликбез в поезде Харьков – Калининград, уже знали, что означали эти красные просветы – принадлежность к сухопутным подразделениям флота. Ещё на базе экипажа проводились краткие сержантские курсы, именно сержантские, ибо за весь период нашего пребывания в экипаже не было ни одного курсанта, направленного в экипаж с корабля. Старшинские курсы для плавсостава или проводились в другом месте, или корабельные старшины вообще не нуждались в таковых.
Нас, как дипломированных техников, почти готовых специалистов для флота, после окончания курса молодого бойца также протащили через эти курсы. По окончанию даже выдали корочки, но хватило ума не присвоить нам старшинские звания, хотя обещали наверняка. Вот был бы цирк на кораблях - сопливый карась в чине старшины второй статьи или даже первой. Нарочно не придумаешь.
Флотский экипаж, куда нас привёз мичман, хотя и считается, что находится в городе Пионерском, на самом деле, расположен в лесочке, километрах в двух от города. Если город выходит на берег моря, то в экипаже морем и не пахнет, до берега также не менее двух километров. Так что увидеть Балтику нам довелось не раньше, чем через месяц после прибытие на её берега. С самим городком познакомились раньше, выходили главным образом на какие-то работы, или на почту. Небольшой, чистый, узкие кривые, утопающие в зелени, улочки аккуратно застроены зданиями немецкой архитектуры. Как может не понравиться такой городок? Самые старые здания находятся внизу, почти рядом с великолепным песчаным берегом, который бесконечной белой полосой уходит за горизонт. Одиночные сосны на небольшом береговом возвышении, как часовые, сопровождают песчаную ленту берега нескончаемой шеренгой. Типичная балтийская Ривьера.
Город Пионерский курорт получил своё современное название только в 1946 году. Незадолго до этого местные жители, наверное, в принудительном порядке покинули его, и он стал русским городом. До 1946 года он назывался Нойкурен и был, кстати, основан всего лишь на сто лет позднее Москвы, в 1254 году. В переводе с немецкого «Нойкурен» означает «Новый Курен» В основе названия наименование балтийского племени куров (куршей), представители которого не сохранились до настоящего времени, растворившись в пришлых завоевателях, пруссах. Но вот память об этом народе сохранилась в названиях города и Куршской косы, которая была основным местом его обитания. Возможно, в каких - то селениях на косе они сохранились. Почему небольшой рыбацкий посёлок получил такое немного нелепое название «Пионерский курорт»?
Но, согласитесь, подыскивать и присваивать названия городам не такое простое дело. Тем более, что поступил срочный политический заказ единовременно переименовать десятки городов, посёлков и деревень. Среди них такие исторические монстры, как Кенигсберг, Тильзит, Пиллау. Быстро исчерпав небогатую фантазию на переименовании крупных населённых пунктах Восточной Пруссии, комиссия по топонимике для малых использовала любую зацепку, любой повод для подбора названия. А здесь, в том же 1946, году на базе немецкого курорта «Нойкурен» создаётся детский ортопедический санаторий. Получается, создаётся новый детский курорт, но не называть же город «Детский курорт». Однако, дети это пионеры, а пионеры –дети, отсюда, думается, появилось политически выдержанное и соответствующее истине название - Пионерский курорт. Впрочем, если опустить слово курорт, что сразу же начало практиковаться, то название Пионерский, наряду с Балтийском, пожалуй, одно из самых удачных переименований городов бывшей Восточной Пруссии. Но это моя личная субъективная точка зрения
Население города небольшое, около 12 тысяч. Это рыбаки, выходящие на лов рыбы в океан, береговые работники рыболовной базы, пограничники, военные и гражданские работающие в школе младших авиационных специалистов ШМАС, расположенной прямо в городе, в 3-ем Балтийском флотском экипаже, где мне выпала честь начинать службу. В ШМАС из ребят –призывников пестовали младший обслуживающий персонал для мощной морской авиации флота. Уровень подготовки был очень высокий. Выпускники Пионерской ШМАС пользовались большим спросов в частях всех флотов, а многие после окончания службы нашли достойное применение своим знаниям и опыту в гражданской авиации. В городке школы младших авиационных специалистов мне приходилось побывать несколько раз. Это бывшая крупная база подготовки лётного состава для люфтваффе начала готовить военных лётчиков в 1940 году.
В первом же потоке курсантов в этом осином гнезде начал подготовку восемнадцатилетний Эрик Хартман, который через несколько лет станет асом номер 1 люфтваффе. Немецкие военные лётчики под влиянием идей германской мифологии, взятой на вооружение немецким фашизмом, гордо называли себя асами, подобно высшим мифическим существам, обитателями некоего царства Асгарда, обратившихся впоследствии в демонов. По окончанию войны, когда дотошные любители военной истории обработают всю статистику воздушных боёв второй мировой, Эрик Хартман окажется самым успешным лётчиком - истребителем за всю историю военной авиации. Он сбил 352 самолёта, в том числе 345 советских. Но победы его в итоге окажутся напрасными, а расплата наступит незамедлительно, его осудят в Советском Союзе на 10 лет. Однако, это ничему не научило фашистского маньяка-стервятника. И здесь налицо затейливая связь событий и времён. В начале пятидесятых годов Хартман организовывает бунт в тюрьме моего родного города Шахты, из которого через пятнадцать лет я прибываю в бывший некогда Нойкурен и хожу по брусчатке военного городка лётной школы люфтваффе, откуда он начал свой бесславный путь в шахтинскую тюрьму, и мне местные знатоки шёпотом рассказывают о главной достопримечательности военного городка.
Можно было на этом закончить и без того много сказано не по теме, если бы не имела место недопустимая, как мне представляется, гуманность проявленная к фашистскому асу-русофобу в период хрущёвской так называемой оттепели. Осуждённый за организацию бунта на двадцать пять лет наш заклятый враг уже 1955 году был великодушно отпущен в Западную Германию, где в тридцатичетырёхлетнем, золотом для военного лётчика возрасте продолжил службу в бундесвере, передавая бесценный боевой опыт нашим потенциальным противникам. А началась бы война, он ещё с большим остервенением сбивал наших неопытных пацанов и хвастливо малевал бы кресты на фюзеляже. В те же времена, с тем же подозрительным «великодушием» были порезаны наши почти готовые крейсера и заложена мина замедленного действия под город русских моряков – Севастополь. Не даром у моряков есть верная примета - Не любит свой флот, значит, не любит родину.
Все объекты военного городка построены с немецкой дотошностью и педантичностью. В подготовке асов, золотого фонда военно-воздушных сил мелочей не бывает. Я восхищался городком Пионерской ШМАС, всё компактно, удобно, аккуратно, благоустроено и красиво. Городок нашего флотского экипажа был тоже неплох, но городок авиаторов, несомненно, был лучше. Неудивительно, что здесь готовят лучших в стране младших авиационных спецов. Рассказывают, что сегодня пионерский военный городок авиаторов брошен, разграблен и полуразрушен. Слов нет…
Во флотский экипаж два раза в год приходит молодое пополнение флота. После двух месяцев курса молодого бойца, когда с призывников снимают гражданскую стружку, они разъезжаются по городам, базам, полигонам, учебным отрядам, чтобы потом уже никогда не вернуться. Через три-четыре года они, отслужив своё, разъедутся по домам. Пионерский для них будет начальным пунктом срочной военной службы, не более.
Для меня всё вышло иначе. Город Пионерский, наряду с Балтийском и Либавой стал основным местом моей военной службы на Балтике. И не потому, что здесь прошли первые три месяца службы, курс молодого бойца и курсы младших командиров. Через три месяца нас, молодое пополнение плавсостава, увезли в Балтийск, таинственный Пиллау. Прощай Пионерский?...Когда, три месяца назад мы вышли из вагона мотопоезда на станции «Пионерский курорт», я спросил сопровождающего нас мичмана, есть ли здесь море, то не мог предположить, что следующий мой приезд, вернее, приход в Пионерский состоится по морю. Спустя две недели я вернулся в Пионерский, но уже на боевом противолодочном корабле, в ранге «карася» Дважды Краснознамённого Балтийского флота.
Как оказалось, в том же 1967 году командованием флота гавань г. Пионерский, а вернее, прекрасная гавань Пионерской базы океанического рыболовного флота, была выбрана базой рассредоточения кораблей военно-морской базы Балтийск и досталась она 24 дивизиону малых противолодочных кораблей. Это был год резкого усиления напряжённости между двумя военными сверхдержавами США и СССР. Причиной послужила одна из самых коротких в истории кровопролитных войн. Началась она 4 июня 1967 года и длилась до 10 июня. За те шесть дней молодое еврейское государство, поддерживаемое материально, политически и морально США, фактически разгромило многочисленные и амбициозные армии Сирии и Египта, поддерживаемые нашей страной. За шесть дней интенсивных боевых действий погибли более сорока тысяч человек, главным образом арабы.
Ближневосточный узел затянулся и на многие десятилетия станет источник постоянных кризисов, которые будут сотрясать не только государства непосредственно втянутые в этот конфликт, но и ставить на грань войны две мировые противоборствующие силы – США и Советский Союз. Именно, после пятидневной войны в июне 1967 года на Ближнем Востоке началось великое, продлившееся десятилетия противостояние советского и американского флотов в Средиземном море. Вот тогда то наши стратеги поймут, что без сильного флота невозможно защищать государственные интересы. Только тогда, когда борту противопоставишь борт, можно рассуждать о паритете и сдерживании. Впрочем, несколькими годами раньше нам был преподан наглядный урок на тему необходимости располагать сильным океанским флотом – Карибский кризис. Когда порежешь ударные корабли и займёшься разведением «тюлькиного флота», остаётся лишь только снять башмак и в приступе бессильной, тупой злобы стучать им по трибуне.
Для повышения боевой устойчивости 64 бригады ОВРа в частности и военно-морской базы Балтийск в общем, по- видимому, и было принято это решение. По каким то сигналам или приказам в любое время года часть кораблей дивизиона, обычно не более 4-5 из общего количества 9 спешно покидали Балтийск и, обогнув мыс Таран, после трёхчасового перехода швартовались в пионерской гавани. В летний период, когда напряжённость боевой подготовки спадала, корабли неделями находились в гавани г. Пионерского.
В Пионерском не было естественной гавани, поэтому, в 1924 году немцы создали искусственную, прекрасно защищённую от волны открытого моря, вместительную акваторию. Создатели гавани использовали естественную дугообразную конфигурацию береговой линии и построили два протяжённых мощных бетонных волнореза-мола, которые под прямым углом пересекались в море. В месте пересечения один мол не доходил до другого, большого, называемого Северным, метров на пятьдесят тем самым образуя проход в гавань. Мощный Северный мол после пересечения ещё метров на сто уходил в море прикрывая вход в Пионерскую гавань от крутой северо-западной балтийской волны.
Мол, который не доходил до Северного волнореза был гораздо короче и его длина составляла около трёхсот-четырёхсот метров от берега до наблюдательной вышки, стоящей на конце волнореза. Сваренная из труб высотой более десяти метров, вышка принадлежала пограничникам. Впрочем, несмотря на то, что она была оборудована крытым помещением и имела со всех четырёх сторон огороженные перилами проходы, пограничники на ней бывали редко. В оконечной части Северного мола маяк или, правильнее сказать, навигационный сигнал давал направление судам на вход в гавань. Также там работал звуковой сигнал, который включался в туманную погоду, которая на Балтике, как известно, нередкое природное явление. Под его протяжную, печальную, но какую-то особую органную монофонию, будучи молодым матросом, «карасём», засыпал я крепко на пробковом матрасе, поверх твёрдого рундука в тесном и душном матросском кубрике. Просыпался ночью и вновь слышал матросскую колыбельную, и становилось на душе хорошо и спокойно. Любил я этот звук. Потом, когда демобилизовался, уже ни разу не слышал я подобный звук, но сих пор, с каждым годом реже и реже, во сне приходит ко мне невесть откуда балтийский блюз пионерского звукового маяка шестьдесят восьмого года. Звук моей матросской юности. Что может быть слаще и желаннее?
На расстоянии двух третей длины мола от берега пришвартовали громадный металлический дебаркадер с одним единственным деревянным строением на ближней к берегу стороне. Длина дебаркадера была, наверное, около ста и ширина около пятнадцати метров. К дебаркадеру швартовались в два, а то и в три ряда корабли 24 дивизиона малых противолодочных кораблей. Надстройка на дебаркадере служила и временным штабом дивизиона и КПП, так как прямо напротив неё добротный широкий деревянный трап соединял дебаркадер с молом. Мол довольно высокий, защитный гребень его находится на высоте около четырёх метров от воды. Сторона мола, обращённая к открытому морю наклонная, на внутренней стороне под защитой гребня высотой с человеческий рост вдоль всего защитного сооружения устроена пешеходная дорожка шириной около полутора метров. В штормовую погоду волна перехлёстывала через гребень, и пройти, не промокнув до нитки, эти двести метров от берега до стоянки кораблей , было нелёгкой задачей.
Такая жёсткая изолированность кораблей от берега породила особые, можно сказать, экстремальные способы самоволок, на официальном языке- самовольных отлучек с кораблей на берег. Все, кто служил в армии или на флоте, да и те, кто не служил, знают, что такое «самоволка». Монотонный и однообразный ход службы, в котором нет никаких положительных эмоций, настолько приедается, что, однажды, человек вопреки здравому смыслу, в нарушение всех воинских уставов, готов плюнуть на всё и уйти без разрешения из воинской части, чтобы хоть несколько часов почувствовать себя свободным. Впрочем, каждый самовольщик надеется на благополучный исход своего предприятия. Наиболее хитрым и осторожным, а возможно и умным это удаётся. Их уход из воинской части остаётся нераскрытым. Раз на раз, однако, не приходится. Бывает, сбегает человек в самоволку раза два успешно, а на третий что-то ломается в его тщательно разработанной системе, и он попадается со всеми неприятными для него последствиями.
Любителями острых ощущений из экипажей кораблей двадцать четвёртого дивизиона малых противолодочных, находящихся в Пионерской гавани, были изобретены три способа ухода в «самоволку». Все три способа были рискованными и даже опасными для жизни.
Первый способ –сухопутный, но отнюдь не самый лёгкий. Единственный пешеходный путь до берега проходит по молу. По молу можно идти обычным штатным способом, по проходу устроенному с внутренней стороны мола, но этот путь находится под надзором караульной и дежурной службы. Можно идти по гребню мола, но это было бы глупо, потому, что на гребне самовольщик будет виден, как на ладони. Наконец, можно пройти совершенно незамеченным по внешней стороне мола, но там нет никакого уступа, по которому можно было бы добраться до берега. Внешняя сторона, обращённая в открытое море, имеет всего лишь лёгкий наклон вовнутрь. Однако, доморощенные искатели приключений, тщательно обследовав этот заманчивый путь на свободу, обратили внимание на то, что внешняя сторона облицована брёвнами, торцы которых и образуют непрерывный уступ на высоте около метра над поверхностью воды. По этому то уступу, прижимаясь спиной к наклонной поверхности мола, теоретически можно добраться до берега.
Теоретически при идеальных условиях, полном штиле на море и в дневное время. Однако, как известно, жизнь богаче любых сухих теоретических схем. Первые же попытки освоить внешнюю сторону молу окончились провалом. Даже лёгкое волнение на море представляло серьёзную помеху для осмелившихся пройти по этому сомнительному пути на берег.. К тому же, в самоволку, как водится, ходят ночью, поэтому, скользкие старые брёвна и балтийская волна оказались непреодолимыми препятствиями для последователей графа Монте Кристо. Впрочем, возможно были и успешные попытки, о которых история, естественно, умалчивает.
Второй способ самовольного ухода с точки рассредоточения сил балтийской ОВРы на желанный берег был до безобразия простым, а, значит, гениальным. В противоположность первому сухопутному уход с корабля на берег, непреодолимо манящий гражданскими удовольствиями, осуществлялся водным путём. Вернее сказать была попытка его опробования, которая завершилась полным фиаско.
Старший матрос, трюмный машинист Анников задумал уйти с корабля на берег на подручном плавсредстве, небольшом металлическом боновом плотике, использущимся для обслуживания кораблей с воды, помывки и подкраски бортов, сервисных работ и ремонта механизмов управления крышками сопел газовых турбин на транце. После отбоя, когда на корабле всё стихло, он незаметно и бесшумно пробрался на полуют, спустился на плотик, пришвартованный к транцу. Отвязав конец и орудуя заведомо заготовленным подобием весла, пустился в плавание через гавань. Плотик оказался плохо управляемым одним веслом , и Анникову составляло больших трудов выдерживать направление.
Скорость продвижения к заветному берегу была ничтожно мала. Вдобавок ко всему в темноте беглецу не удалось воплотить в жизнь свой штурманский план, по которому необходимо было по короткому и наиболее безопасному направлению добраться до северного мола, а уж потом, двигаясь вдоль мола и под его прикрытием, незаметно добраться до берега. Плот отклонился от короткого маршрута и оказался на середине гавани, прямо на пути входа судов в гавань. И вот тогда, как в той притче с бутербродом , который почти всегда падает маслом вниз, Анников вдруг с ужасом увидел, как в гавань на довольно большой скорости входит большой морозильный траулер. Рыбаки спешат домой после нескольких месяцев промысла в Северной Атлантики у Джордж-банки. Озарённый электрическим светом рыбак, пройдя траверзу восточного мола, сразу же взял левее, тем самым, лишив Анникова надежды на благополучный исход. Самое скверное было то, что с траулера его явно не замечали плавающий предмет с человеком. Да и как его можно заметить в такой темноте.
Неминуемое столкновение произошло, плотик перевернулся, и Анников оказался в воде. К счастью , в последний момент на траулере или услышали истошный вопль отчаяния или всё таки заметили плавающий предмет с человеком на борту. Через час сконфуженного, промокшего до нитки Анникова с пришвартованного траулера отконвоировали восвояси на восточный мол в расположение дивизиона. Трюмный машинист старший матрос Анников служил на моём малом противолодочном корабле МПК-85 и был моим первым товарищем. Поэтому , когда его душевная язва затянулась, во время одной из субботних больших приборок на полуюте, как на духу, он описал мне в деталях свою первую и последнюю попытку уйти в самоволку водным путём.
Однако, самый удивительный и экстремальный способ достичь манящего свободой берега испробовал корабельный электрик матрос Александр Попов. Призвался на Балтику он из Геленджика, где работал в знаменитой в те годы лаборатории по испытанию глубоководных аппаратов. Работал он аквалангистом и на этом «пунктике» был «помешан» . В дивизионе он дослужился командира отделения электриков, но уже в конце срока службы совершил какой-то проступок, за что его разжаловали в старшие матросы, продлили срок службы на полгода и перевели на мой корабль. Ещё раньше мне приходилось с ним встречаться на дивизионных занятиях по специальности, на которых он отличался прекрасным знанием техники. Симпатичный, спокойный, толковый, остроумный, добродушный парень, располагающий к себе окружающих. Оказавшись негаданно под моим началом, он нисколько не обременял меня своим бывшим служебным положением.
Через месяц , когда я ближе узнал Попова, у меня с ним установились дружеские отношения. При этом он ни в коем случае не покушался на мой авторитет командира. Я узнал о его редком пристрастии к изучению подводного мира, о котором он много рассказывал со знанием предмета. Он так увлёк меня океанографией, что я почти согласился вместе с ним и ещё одним парнем из дивизиона подать документы на океанографический факультет Ленинградского гидрометеорологического института, отказавшись от мечты поступать в МЭИ.
На корабле он стал классным водолазом, любил тренировочные и рабочие погружения. На флоте он, по-видимому, оказался не на своём месте. Его способности и профессиональную подготовку прозевали на технической комиссии и направили в Пинскую учебку. В самый раз служить бы Попову в специальном подводно-диверсионном подразделении флота. Там сполна пригодились бы знания, умения и навыки а , главное, интересы Александра Попова.
Итак, теперь нетрудно догадаться, что третий способ самоволки из расположения дивизиона малых противолодочных кораблей был подводным. Только такой способ мог выбрать матрос МПК-85 Александр Попов. Для этого были приобретены на «рыбаках» по дешёвке старые водолазные аппараты, так называемого изолирующего действия. Дыхательная смесь на них вырабатывается химическим способом в заплечном ранце. Нечто похожее было и на наших кораблях, изолирующие противогазы ИП-46,47. Но они предназначались для тушения пожаров в загазованных отсеках, где обычные противогазы бессильны. Правда, инструкция по эксплуатации разрешала погружаться «ипистам» в затопленные отсеки для выполнения операций по борьбе за живучесть корабля. Аппараты эти были сложны в использовании, капризны и опасны. Пользователей изолирующих противогазов готовили специально, и эта боевая повинность заносилась в книжку боевой номер.
Перебрав и восстановив рыбацкое старьё, Попов и его дружок, трюмный машинист, такой же ссыльный с другого корабля, после тщательной отработки всех деталей задуманного предприятия в назначенное ночное время надели аппараты, спустились с полуюта в воды пионерской гавани и пересекли её вплавь в подводном положении. Уж неизвестно, чем они занимались на берегу, но сами они уверяли, что переодевались в гражданскую одежду, заранее припрятанную на берегу и проводили время в Светлогорске, городе – курорте, расположенном в нескольких километрах от Пионерского Сомнительно. Похоже, они просто не хотели признаться в том, что главной их целью была крепкая порция адреналина, получаемого от рискованного приключения.
Береговую часть гавани занимали причалы океанической базы рыболовного флота, где также в два-три ряда швартовались большие и малые рыболовные траулеры. Пионерская база океанического рыболовного флота насчитывала около ста промысловых и рефрижераторных судов. Траулеры, п большими флотилиями уходили на шесть месяцев в северную Атлантику и возвращались обычно по ватерлинию загруженные рыбой. На причале рыбу выгружали, солили, коптили, закатывали в банки. Рыбопромысловые суда здесь же , в базе становились на ремонт, чинились также и рыболовные снасти, кошельковые неводы. На берегу располагались здания и цеха судового ремонта, служб обеспечения базы и переработки рыбы. Над бухтой распространялся непередаваемый аромат, исходящий из коптилен цеха по переработке рыбы. Запах жирной атлантической свежекопчёной сельди, накрывающий наши корабли возбуждал и без того хороший матросский аппетит. Иногда, и почти всегда перед праздниками, рыбаки угощали военных морячков своим деликатесным продуктом. Вкуснее пионерской солёной и копчёной сельди я не едал.
Отношения между нашим дивизионом противолодочных кораблей и базой океанрыбфлота поддерживались партнёрские и даже дружеские. Когда были нужны крепкие матросские руки, особенно, когда шла большая рыба, с кораблей выделяли команды на помощь рыбакам. База снабжала нас вспомогательными плавсредствами и другой необходимой техникой. Диспетчер базы поддерживал постоянную связь с вахтенной службой дивизиона. Были случаи, когда с наших кораблей высаживались аварийно-спасательные группы на аварийные «рыбаки», стоящие на рейде Пионерской бухты. Происходило это обычно в праздничные дни, когда на траулерах оставались только вахтенные, которые порой набирались до чёртиков и, как результат, трюм судна мог ни с того ни с сего заполниться забортной водой или на борту вспыхивал пожар.
По всему было видно, что Пионерская база океанического рыбфлота было прекрасным, интенсивно работающим и, несомненно, прибыльным предприятием, на котором кормилась добрая половина населения Пионерска, около пяти тысяч работников. « Всё проходит»- в 2004 году в базе уже насчитывалось шесть судов из 115, имевшихся до известных исторических событий. Шесть тысяч человек потеряли работу, а мы все недосчитались на своём столе десятки тысяч тонн первоклассных рыбных продуктов. На Руси это называлось реформироваться «из куля в рогожу». Если военно-морской флот государства сократился в разы, то могучий рыболовный флот, созданный трудом поколений, практически уничтожен в пропорции 6/115. Браво! Господа хорошие! Скушали курочку (приватизировали), несущую золотые яйца и не подавились.
Ещё во время службы в 3 Балтийском флотском экипаже мне приходилось несколько раз побывать в городе, который импонировал своей игрушечностью, чистотой, зеленью, брусчатыми мостовыми, старыми немецкими домами. Своей центральной частью он выходил к морю, живописному балтийскому взморью, широкий песчаный пляж, упирающийся в довольно высокий и крутой обрыв на всём протяжении вдоль берега поросший высокими, одиночными соснами. С моря этот характерный пейзаж балтийского побережья Восточной Пруссии, примыкающего к Куршской косе выглядел непередаваемо живописно.
Куршская коса, феномен прибалтийской природы в ясные летние дни хорошо просматривалась с высокого городского берега бледно-жёлтой полоской на горизонте. Вначале мне показалось странным и необъяснимым видение этой полоски суше на горизонте там, где должно быть открытое море. В хорошую погоду эта узенькая жёлтая полоска на горизонте просматривалась даже с бака нашего, не очень высокого корвета.
Тайну этой «земли Санникова», так я назвал про себя то появляющуюся, то исчезающую в море золотистую полоску, открыл мне молодой моторист Александр Шемарулин. Однажды, я обратил внимание на то, что он пристально разглядывает еле различимую полосу суши в, казалось, открытом море.. Тогда то он мне и поведал, что таинственная желтоватая полоска суши на морском горизонте есть Куршская коса, его родина. Там он родился в посёлке Рыбачий, там у него прошло детство, юность, оттуда его призвали на службу. В ясные летние дни, когда морская волна стихает, я вижу, что Шемаруллин стоит на высоком баке корабля и, погружённый в себя, смотрит в море, значит на горизонте видна тонкая еле заметная золотистая полоска суши в открытом море, его земля, земля Шемаруллина , а не Санникова. Нашёлся хозяин.
К городу примыкали немецкие сельскохозяйственные постройки на базе которых работал колхоз. Как-то, в конце августа, наша первая рота флотского экипажа полным составом вышла на оказание помощи этому совхозу в уборке урожая зерна. В городе или по соседству работал рыболовецкий кооператив, занимающийся прибрежным рыбным промыслом. Рыбаки выходили в море на деревянных моторных шаландах рано утром, а в полдень возвращались мимо наших кораблей с уловом довольно крупной трески. С бортов мы дружески приветствовали их и по-доброму завидовали им. Иногда, когда улов был богатый, шаланды, причаливали к нашим бортам и дарили нам крупную ещё живую треску. В обед мы лакомились жареной треской, с благодарностью вспоминая рыбаков.
С высокого бака и надстроек нашего корабля, пришвартованного к дебаркадеру почти в самом конце мола, был прекрасный панорамный вид на берег. На переднем плане причалы с судами Пионерской базы, которая примостилась на довольно узком пространстве под высоким лесистым мысом, после которого берег уходил вправо к Светлогорску. Чуть левее, на высоком берегу просматривались сквозь заросли здания прибрежной части города. Дорога из города выныривала из прибрежного парка и серой лентой сбегала вниз к воротам Пионерской базы. Ниже дороги начинался широкий песчаный пляж, который тянулся белым обрамлением моря влево, сливаясь с ним на горизонте. В погожие летние дни пляж заполнялся отдыхающими.
Мы же, с завистью смотрели на сотни обнажённых тел на пляже, находясь на раскалённых жарким июльским солнцем металлических палубах корабля. В увольнение на берег ходили редко, тем не менее, раз пять удалось искупаться на том пляже, в том числе раза два - три были коллективными посещениями пляжа. Недалеко от ворот рыболовной базы, чуть выше дороги, на склоне высокого берега виднелась высокая крыша, покрытая красной черепицей. Здание из красного кирпича в стиле средневекового замка стояло одиночно, окружённое старинным кованым ограждением. Там располагалась пограничная застава, но по непроверенным рассказам разных знатоков, которых хватает на флоте, эта усадьба была ничем иным, как прусским владением не то Гиммлера, не то Гебельса.
Берег фактически сухопутная государственная граница, поэтому пограничники каждый вечер боронили на пляже следовую полосу, и находиться на пляже после девяти вечера было запрещено. С наших кораблей было видно, как каждое утро с рассветом, наряд пограничников гуськом спускался от заставы к берегу, и, начиная от нашего мола, шёл, удаляясь, по пляжу вдоль следовой полосы в поисках следов возможных ночных нарушителей границы.