Теплый августовский день медленно угасал, мягко окутывая сумерками город. Соня стояла на балконе, она ждала Евгения. Как всегда в последнее время, муж задерживался после работы. И она знала почему. Еще весной, девятилетний сын Гоша, вернувшись из школы, сказал ей:
— Мама, а я папу видел.
— Как это — видел? Где? — тревожно спросила она.
— Мы с классом в музей ходили. Там и папа был с девушкой. Нарядная такая. Он видел меня, но они прошли мимо. Видно, папка не узнал меня.
— Гошенька, ты ошибся, — с дрожью в голосе сказала Соня. — Папа наш в командировке. Вчера уехал.
Сын посмотрел на нее не по-детски серьезно и, грустно вздохнув, ушел в свою комнату. Не верить сыну оснований не было. Она готова была рыдать, кричать, рвать на себе волосы. Но в соседней комнате был сын. И только через закушенные губы вырвался глухой стон.
А ведь до этого дня Соня была самым счастливым человеком, потому что уже десять лет рядом с ней любимый Женя. Боже, как она любит его! Они поженились, когда она училась на втором курсе фармацевтического института. Евгений был серьезным взрослым человеком, работал инженером в строительном тресте. И он любил ее. Конечно, она не модель. Но кто это придумал, что тощие длинноногие девицы, они и есть эталон красоты? А она — невысокая, плотная, с карими чуть на выкате глазами и с тугими кольцами черных кудрей, чем хуже моделей? Наверняка, не хуже, если ее полюбил Женя, высокий голубоглазый блондин. Он любил ее, был ей опорой все трудное время, когда на третьем курсе родился сын, когда среди пеленок, сосок, конспектов и лекций с трудом находилось время для сна. Он вместе с ней прошел через это житейское испытание.
А вот теперь… Нет, она не стала скандалить, устраивать сцен. Она делала вид, что верит в его «командировки» и «совещания», потому что боялась потерять его. Но щемящее чувство ревности победило. И как-то вечером, когда сын уснул, и они остались одни, Соня, придумав историю несуществующей сотрудницы, сказала:
— Знаешь, Женя, к нам новая фармацевт приехала, Нина. Так у нее такая драма в семье. Ты представляешь? Муж ушел из семьи. А у нее ребенок. Кажется, девочка восьми лет. Нина так страдает. Извелась вся. Отравиться пыталась, но спасли ее. Ужас, правда?
Евгений, прищурившись, подозрительно посмотрел на Соню, и та уловила в его взгляде что-то незнакомое и чужое.
— Никакого ужаса тут нет, — вздохнул он. — Ты, конечно, хочешь знать мое мнение. Так вот. Почему-то женщина считает, что муж — это ее личная собственность. И больше ни чья. А ведь он свободный человек. Встретил другую женщину и сделал выбор в ее пользу. Это было его право — решать, с кем он будет. Если б жена понимала это, она осталась бы благодарной ему за то тепло, что он дарил ей, и трагедии бы не случилось.
— А ребенок?
— Хороший отец ребенка не оставит. А если плохой, так и жалеть его не стоит.
Все, что сказал Евгений, относилось к ней. Похоже, он и сказал все это для нее. В груди у Сони похолодело. Чтобы скрыть свою боль и проступившие слезы, она быстро вышла из комнаты, бросив на ходу:
— Пойду, чай вскипячу.
К этому разговору они больше не возвращались. И все пошло своим чередом. Внешне все было спокойно. Они, как и раньше, выходили в парк вместе с сыном, участвовали в его школьной жизни. В начале лета он сам отвез Гошу на море, где в приморском городе жила теперь Сонина мать, ухаживая за бабушкой. Без сына они даже вместе сходили на концерт заезжей знаменитости. Но все уже было не то. Продолжались «командировки» и «совещания» после работы. Евгений все больше отдалялся, и не стало между ними той роднящей сближающей теплоты. Но Соня цеплялась и за то малое, что еще сохранилось между ними. Только не потерять его. Без него и жизни нет. Без него только пустота в душе.
Как-то недели две назад, торопливо выбежав из кухни, где пофыркивали на разогретой сковородке котлеты для ужина, Соня мельком взглянула в овальное зеркало в прихожей. Что-то заставило ее остановиться. Она внимательно посмотрела на отраженную молодую женщину в сбившейся набок косынке и помятом халате. Стало стыдно.
— Эх, Соня, Соня… — сказала она себе. — Так нельзя. Та, другая, наверняка следит за собой. Какая она? Гоша сказал: нарядная. Так-то, Соня. Сделай же что–нибудь.
На следующее утро, рано приготовив завтрак для Евгения, Соня до работы зашла в парикмахерскую, сделала красивую прическу. После работы забежала в магазин, купила марочное вино, какое нравится мужу, еще разных деликатесов и дома накрыла стол по-праздничному. Две свечи стояли в серванте, остались после Нового года. Поставила их на стол. Из кухни донесся духмяный хлебный запах.
— Ой, мой пирог! — всплеснула руками Соня и побежала в кухню.
Пирог получился, что надо. Красивый, аппетитный. С капустой и с рыбой. Женя такой любит. Все готово. Соня надела любимое платье — красное, струистое, с блесками. Это платье подарил ей муж, когда родился Гоша. Она редко надевала его, берегла..
Евгений, как всегда, задерживался. Соня терпеливо ждала. Наконец, послышались шаги, и повернулся ключ в замочной скважине. Соня зажгла свечи и погасила люстру. Это она видела в кино, но сама решилась на это впервые и теперь, стоя у стола, наблюдала за мужем. Тот вошел в комнату и остановился.
— Ба, у нас праздник? Соня, что отмечаем?
— Просто я тебя очень жду и люблю.
— Прости, после совещания еще кое-какие дела решить надо было.
— Я понимаю, — вздохнула Соня.
Евгений подошел к столу:
— О, мой любимый пирог! Спасибо.
Предательской слезой блеснули его глаза. Он спрятал лицо, склонившись на Сонино плечо. Теплая волна радости заполнила всю ее. «Он мой! Он мой!» — ликовала ее душа.
— Женя, садись за стол, — тихо и ласково позвала Соня.
Тот поднял голову, улыбнулся и сел за стол. Говорили просто так, ни о чем. Подливали в бокалы вино, ели пирог.
— Ну и пирог! Ты молодец, Соня, — похвалил Евгений. — И вино отличное.
— Мы на торжества всегда это вино покупаем, — напомнила Соня.
— Покупали, — грустно и тихо поправил муж.
Соня внутренне сжалась. То, что он сказал это в прошедшем времени, было началом трудного разговора, который, как понимала она, рано или поздно должен был произойти.
— Почему — покупали? — волнуясь спросила Соня. — Мы всегда будем его покупать.
— Нет. Соня. Не получится. Так случилось… Соня, я должен тебе сказать, — Евгений споткнулся, увидев ее побледневшее лицо.
И уже холодная волна окатила Соню.
— Говори, — помертвевшими губами еле выговорила она.
Он говорил торопливо, сбивчиво, словно спешил быстрее покончить с этой неотвратимой, унизительной миссией.
— Соня, я виноват перед тобой. Виноват. Да, виноват. Прости меня. Так получилось. Так вышло. Я не хотел. Да ты и сама знаешь. Гоша, конечно, рассказал тебе.
— Да, Гоша сказал, что видел вас в музее. А мы с тобой почему-то в музей не ходили, — тихо вздохнула Соня, сдерживая слезы.
— Она там работает. Научный сотрудник. Там мы с Галей и познакомились, когда наша бригада ремонт в музее делала.
— Галя? — почему-то спросила Соня.
— Да. Ее так зовут. Незаметно мы сблизились.
Он опять говорил. Говорил о детском доме, проблемах, сложных жизненных ситуациях. Она плохо слушала его. Поняла только, что та, другая, которую зовут Галей — из детского дома и у нее трудная жизнь. Но она поняла самое главное и самое страшное. Он уходит. Его не будет. А как же она? Нет, это неправда, этого не может быть.
Потом она почувствовала, что он крепко держит ее за плечи и трясет:
— Соня! Ты меня слышишь?
— Я слушаю.
И она заставила себя выслушать Евгения.
— Соня, я запутался. Я, как между двух огней. Я люблю вас обеих. Скажешь, так не бывает. А со мной вот случилось. Ты пойми. Галя ждет ребенка. У не совсем никого нет. Только я. Она не сможет одна с ребенком. А наш Гоша уже подрос. И мама тебе поможет. Тебе легче, чем ей. Понимаешь? А мы уедем.
— Женя, но я люблю тебя! Люблю! Как я, никто тебя любить не будет. Не оставляй меня. Я не смогу без тебя.
С ней случилась истерика. Она громко рыдала, выкрикивая:
— О, Женя! Милый, останься!
Он прижал ее к груди, пытаясь успокоить:
— Я с тобой, Соня. Я с тобой.
Она затихла, изредка всхлипывая. Он отнес ее в спальню на кровать. Сколько она пролежала, уставясь в потолок тоскливым взглядом, она не знала. Только назойливая мысль била в виски: он уйдет. Уйдет… Потом стала успокаивать себя. Он останется. Он же сказал: «Я с тобой». Нет, он останется.
Почему так тихо? Где Женя? Где он? Соня встала и прошла в комнату. Евгений спал на диване, или притворялся спящим. Свечи давно сгорели. Комната освещалась оставленным в кухне светом. Соня унесла остатки ужина в кухню и стала мыть посуду. Все равно уж не до сна.
Утром, как обычно, она приготовила завтрак. Позавтракали, пошли на работу… Вечером муж задерживался, Соня ждала. Все, как и было. Только Евгений теперь спал в комнате на диване. Уже две недели прошло с того памятного ужина, но о разговоре при свечах они не вспоминали.
Да, прошли две недели. И Соня снова стояла на балконе и ждала мужа. Теплый августовский ветерок покачивал ветки рябины, и листья шелестели, словно успокаивали ее. Выросли рябины, как и Соня, взрослыми стали. А девчонкой она делала из их оранжевых ягод нарядные бусы. Вот и теперь ягоды уже стали оранжевыми. Скоро совсем яркими будут. Да, скоро осень. И они снова пойдут в парк. Осенний парк очень красивый — разноцветный и по-праздничному нарядный. Через неделю, пожалуй, мама привезет сына. Надо же успеть собраться в школу. Вырос, поди, за лето.
В тишине раздались шаги. К подъезду подходил Евгений. Соня бросилась в кухню разогревать ужин.
— Нет, Соня, ужинать я не буду, — отказался муж. — Я пришел за вещами. Помоги мне, пожалуйста.
Ноги у Сони ослабели, стали ватными. В голове все закружилось и перепуталось. Она присела на диван и простонала обреченно и жалобно:
— Же-е-е-ня…
— Прости, Соня. Помоги. Уже поздно.
Она монотонно, как маятник, ходила от шифоньера к дивану, подавая ему вещи, которые он укладывал в дорожную сумку. Застегнув на сумке «молнию», Евгений быстро вышел, коротко бросив:
— Прости.
Она выбежала на балкон. Конечно, он стоит у подъезда, не в силах уйти от нее. Но его шаги удалялись, становились все глуше. И тогда она птицей взлетела на перила балкона, птицей же, раскинув руки, бросилась с третьего этажа вниз. И только отчаянный вопль прорезал ночную тишину:
— Же-е-е-ня!
* * *
Софья растворила окно. Весенний ветер запарусил легкими шторами и принес запах моря и водорослей. Она любила этот правильный порядок, когда после зимней непогоды всегда приходит весна. Любила еще не раскаленное до бела южное солнце и нежную, беззащитную первую листву на деревьях.
— Хорошо-то как! — улыбнулась она.
Но улыбка скоро погасла. Вспомнился сегодняшний сон.
— Евгений… А уже казалось, что зажила, зарубцевалась душевная рана и все уже позабыто. Так зачем ты снова тревожишь меня? Хотя и во сне. И Петр Иванович вчера с такой надеждой смотрел в мои глаза… Боже, как все сложно! — с горечью выдохнула она.
— Соня, ты со мной говоришь? — спросила из кухни мать.
— Весна, говорю, пришла, — ответила Соня и, прихрамывая, прошла к матери.
Поседевшая мать мыла после завтрака посуду. Поседела она десять лет назад, когда Софья решила свести счеты с жизнью и бросилась с балкона. Спасли ее любимые рябины. Своими ветками они смягчили удар. Очнувшись, она увидела рядом поседевшую мать с темными кругами у глаз. Скованная гипсовым повязками, она пыталась пошевелить ногами. Ноги не слушались. Стало страшно.
— Мама,— прошептала она.
Мать вздрогнула, неожиданно выбежала из палаты и крикнула в коридоре:
— Доктор, доктор!
Вошел пожилой полноватый врач в белом халате и высоком колпаке.
— Доктор, она очнулась, — почему-то заплакала мать, осторожно поглаживая дочь по щеке.
— Вот и славно. — Доктор улыбнулся и присел на стул возле койки. — Вышла, наконец-то, из комы. Сейчас все будет хорошо. Только придется долго и упорно трудиться, чтоб встать на ноги. А пока — коляска.
Да, пришлось потрудиться. Надо было терпеть боль и бороться с отчаяньем, чтоб не сдаться. Спасибо, рядом кроме мамы, были добрые люди. Была жива еще бабушка. Вечерами, гладя неподвижные Сонины ноги, она напевно и тихо говорила ей:
— Сонечка, Господь спас тебя. Не дал совершить страшный грех. Не твое это дело — решать про жизнь и про смерть. Он решает. Я буду молиться за тебя, пока жива. Отмолю твой грех. А ты живи.
— Бабушка, как жить? В коляске?
— Ты сама, внученька, беду эту сделала. Терпи. Сын у тебя. Даст Бог, все будет хорошо. Встанешь ты на ноженьки.
Евгений писал сыну открытки на Новый год и на день рождения и присылал небольшие переводы. Но Гоша отца не простил и не отвечал ему. И открытки с переводами приходили все реже, а потом их не стало совсем. О Жене в семье не говорили, чтоб не напоминать о той страшной ночи.
Умерла бабушка. Жить стало еще труднее. Пособие по инвалидности да пенсия матери — вот все, на что они жили. Соня понимала, что должна помочь семье, должна встать на ноги и пойти работать. Она старательно растирала, массировала ноги. Уставала. Теряла веру. Но потом начинала все снова. Помог Гошин тренер. Он принес ей списанный тренажер и научил сына делать массаж. И скоро Гоша стал это делать мастерски.
И еще один добрый человек оказался с ней рядом. Познакомились они в сквере, где Софья в коляске медленно передвигалась по дорожкам. Она как-то сразу обратила внимание на невысокого крепкого мужчину с волнистыми седеющими волосами, крупным носом и слегка прищуренными глазами. При встрече он уступал ей дорогу и улыбался. Скоро он стал с ней здороваться и она приветливо отвечала ему. Однажды она почему-то остановилась около скамейки, где он читал газету. Он увидел ее и пригласил:
— Подъезжайте сюда. Пора познакомиться.
Она подъехала. Мужчина кивнул на приветствие и сказал:
— Меня зовут Петр Иванович. Я хирург. Приехал сюда из Сибири. Не мог там оставаться. Там очень рано умерла моя жена. Все напоминало о ней. Очень тосковал поначалу. Другую женщину рядом даже не мыслил. Так и привык один обходиться. Но одиночество — страшная штука. Теперь мне очень хочется общения, доброты, дружеского тепла.
— А дети у вас были? — спросила Софья.
— К сожалению, не случилось, — вздохнул Петр Иванович.
— А у меня сын.
— Это очень хорошо. А муж? Я вижу, вы всегда одна. И как вас звать?
— Софья. Я живу с мамой и с сыном.
— Понятно, — кивнул новый знакомый.— Может погуляем?
Он поднялся и легко покатил коляску.
— Ой, что вы? Не надо. Мне неловко. Я сама, — возражала Софья.
— Нет, нет. Мне это — просто удовольствие. Я давно присматриваюсь к вам. Вы мне нравитесь. Я и сам от себя этого не ожидал. Много лет женщины меня не интересовали.
— Ну что вы?— смутилась Софья.
— Простите, что я так откровенен. У меня такое чувство, что давно знаю вас.
Теперь на прогулках Петр Иванович катил коляску. Она чувствовала себя страшно неловко. Это заставило ее еще с большим усердием заниматься на тренажере. Наконец, наступил день, когда она почувствовала тепло своих ног и ощутила их движение. Скоро она встала на ноги и неуверенно сделала несколько шагов около стенки. Со временем шаги становились все увереннее, и она все ходила и ходила по комнате, тренируя ноги. Выезжать в сквер на коляске она уже не хотела, а выйти самостоятельно не решалась и потому долго не видела нового знакомого. И когда она все таки вышла в сквер, увидела Петра Ивановича на той скамейке, где они познакомились.
— О, Софья! — радостно встретил он ее. — Вы на своих ногах! Я очень рад. Я ждал вас.
Он быстро перешел на «ты», но она не решилась на это. Теперь они встречались почти каждый вечер, звонили друг другу, пили вместе чай, чаще у Софьи, где всегда были вкусные пироги, испеченные матерью. И стали необходимы друг другу. Даже сын Гоша как-то сказал:
— Мама, я не против, если Петр Иванович будет жить с нами.
А вот вчера Петр Иванович решился и сделал ей предложение.
— Простите, — сказала она ему. — Это так неожиданно. Я должна подумать.
— Я подожду. Но только до следующей встречи, — уточнил он.
Софья долго не могла заснуть и все думала. Да, теперь она человек самостоятельный. Работает. От прошлой беды осталась навсегда хромота и боли в позвоночнике, заявляя о себе в непогоду и при переутомлении. Сын уже взрослый. Студент. Сильный, здоровый. Занимается спортом и шахматами. Привозит кубки и грамоты с турниров. И мама еще крепкая. Можно и решиться на этот шаг.
А ночью приснился Евгений. Он звал ее, смотрел на нее грустно и обиженно. Проснулась она встревоженная и растерянная. Надо же. А ведь все уже стало понемногу забываться, и ей показалось, что прошлое ушло далеко и не вернется. Все оказалось сложней и запутанней. О, Женя, где ты? Как живется тебе с той, другой? Любит ли она тебя так, как я? Зачем ты меня потревожил? Теперь едва ли смогу принять предложение Петра Ивановича, если где-то есть ты. Или стоит согласиться и не вспоминать тебя, не думать о тебе?
Мать помыла посуду, вытерла полотенцем руки:
— Вот и все. Управилась. А ты чего Соня такая задумчивая? Сегодня суббота, выходной. Так погуляли бы с Петром Ивановичем.
— У него сегодня дежурство. Завтра погуляем. Ты знаешь, мамочка… Он мне вчера предложение сделал.
— К этому и шло. Столько лет вместе. И оба еще молодые. Ему пятьдесят с небольшим. А тебе всего сорок два года.
— Мама, он хороший человек. Очень хороший. Но не Евгений. А Женя мне приснился сегодня. А утром я долго о нем думала. Все хорошее вспоминала. Как он нас с Гошей из роддома забирал, как мы втроем в парке гуляли. Видно, не смогла я его разлюбить.
— Знаешь, дочка, не говорила я тебе. Приходил он в больницу, когда ты в коме лежала. К тебе приходил. Прощенья просил. И у меня тоже. Да только тогда не до него мне было.
Зазвонил телефон. Софья взяла трубку:
— Гоша, что случилось? Задержишься? Дополнительные занятия? Хорошо, что позвонил. До вечера. — Она положила трубку. — Занятия, сказал, дополнительные. Ясно, какие занятия. С Леной, наверняка, встречается.
— Пусть встречается, — сказала мать. — Девушка она хорошая.
— Да только б не случилось в его жизни, как у меня.
— Не надо об этом. Сходи лучше, Соня, почту возьми. Почтальонка из подъезда только что вышла, — попросила мать.
Софья принесла газеты и письмо:
— Мама, смотри — письмо.
— От кого бы это? — удивилась мать. — На наши письма все уже ответили.
— От кого бы ты думала? От Евгения!
— От Жени? Столько лет молчал. Ни слуху, ни духу. И вдруг объявился. С чего бы это?
— Случилось, видно, что-то, — дрожащим от волнения голосом сказала Софья, разрывая конверт.
Письмо было коротким: «Соня, здравствуй. Пишу тебе не потому, что принудили меня к этому жизненные обстоятельства, а потому, что люблю тебя и всегда любил. Случилась у меня беда. Погибла Галя. Остался я с тремя сыновьями. Старшему девять лет, среднему – шесть, а младшему всего два года. Один я с ними не смогу. Если простила меня и любишь, приезжай. Стань им матерью. Буду ждать и надеяться. Евгений».
— Надо же как случилось, — вздохнула мать. — И что же ты теперь, Соня, будешь делать? Как поступишь?
— Мама, Женя зовет меня. Я ему нужна. Очень нужна. Я не могу его теперь бросить. Я поеду к нему.
— Соня, с твоим-то здоровьем… Разве поднимешь ты троих малышей?
— Я смогу, мама. Стану им матерью. Ради Жени. Да и детей жаль. Не виноваты они.
Радость переполнила Софью. Письмо от Жени! Он ждет ее! Она почувствовала себя счастливой влюбленной девчонкой. И душа ее согрелась по-весеннему после всех страданий, тревог и волнений.
— Соня, а как же Петр Иванович? — напомнила мать.
Софья задумчиво и грустно посмотрела в окно. Невдалеке виден сквер. Там скамейка, где она скажет ему о своем решении. Бедный Петр Иванович… Без не он останется совсем один. Наверное, ему будет так же больно, как было ей, когда уходил от нее Евгений. Прости, Петр Иванович.
— Мама, завтра я все скажу Петру Ивановичу. Надеюсь, он поймет меня. Поступить по-другому я не могу. Меня зовет и ждет Женя. Понимаешь, мама?
Мать вздохнула и покачала головой.
Вечером Софья отправила Евгению телеграмму: «Простила приеду люблю Соня».
* * *
Софья подошла к скамейке. Петр Иванович в костюме, тщательно причесанный, весь какой-то торжественный, с букетом цветов, оживился, увидев ее:
— Соня, я рад тебя видеть. Это — тебе, — подал он ей цветы.
— Здравствуйте, Петр Иванович, — Софья взяла букет и присела. — Как прошло дежурство?
— Сложно. Было несколько экстренных операций. Устал.
— А выглядите бодрым.
— Я в ожидании положительного решения.
Софья молчала.
— Почему ты молчишь? — встревожился Петр Иванович. — Случилось что-то?
— Случилось… — вздохнула она.
— Что же произошло?
— Вчера пришло письмо от Евгения. Он остался один с тремя детьми. Просит меня приехать.
— И ты… Как ты решила? — глуховато и тихо спросил Петр Иванович.
Софья снова молчала.
— Молчишь… Да… Я все понял. Соня…
Петр Иванович как-то тяжело осел, побледнел, лицо покрылось капельками пота.
«Скорая» увезла их обоих. На опустевшей скамье остался сиротливо лежать букет. Софья, предупредив мать по телефону, осталась с Петром Ивановичем. Он дремал, очнувшись, шептал:
— Соня, ты здесь… — и слабо сжимал ее ладонь.
Она чутко прислушивалась к его слабому дыханию и глуховатым стонам, осторожно промокала полотенцем его влажный лоб и мысленно просила Бога сохранить ему жизнь.А если его не станет… Она похолодела от этой мысли. Это невозможно. Он столько лет был ее опорой и стал самым родным и близким другом, который любите и всегда рядом. Только сейчас она поняла, как дорог ей Петр Иванович и, кажется, она тоже любит его.
Утром перед работой Софья зашла к врачу:
— Доктор, как Петр Иванович? Инфаркт?
— К счастью, обошлось без инфаркта. Но это серьезное предупреждение.
Теперь после работы Софья торопилась домой, чтоб наскоро перекусить, собрать кое-что для больного и бежала в больницу. Скоро Петр Иванович стал вставать, потом выходить в больничный садик, и они сидели на скамейке, наслаждаясь теплым солнцем и свежей зеленью. О Сонином отъезде не говорили. Странно, но в эти тревожные дни Софья даже не вспоминала о своем решении ехать к Евгению.
Наконец. Петр Иванович позвонил, что его выписывают. Софья отпросилась с работы и на «такси» привезла его домой. Там помогла ему переодеться в домашнюю пижаму, поставила на газ чайник, вытерла накопившуюся пыль.
Потом они пили чай и разговаривали. Больше говорил Петр Иванович.
— Соня, у меня было много времени подумать. Я думал и так, и этак. Ставил себя на твое место. Понял, что ты правильно решила.
— Петр Иванович…
— Молчи, Соня. Я скажу. Ты поступаешь правильно. Умом я понял, что ты права. Да, права. Только сердце-то не может этого понять
— Но, Петр Иванович…
— Подожди, Соня. Я еще не все сказал. Так вот, как мужчина, должен бы я и поступить по-мужски.
— Как это — по-мужски? — не поняла Софья.
— Как? А так: оборвать сразу все концы. Не тянуть кота за хвост. Расстаться. И навсегда. Но я оказался слабым человеком. Без твоих звонков, писем или даже просто коротких открыток я не смогу.
Петр Иванович опустил поседевшую голову. Софья встала, подошла к нему и прижала его голову к своей груди.
— Петр Иванович, вы для меня так много сделали. Вы были со мной в самые трудные дни моей жизни. Вы для меня родной человек и самый близкий друг. Спасибо вам за все, — на глаза Софьи набежали слезы.
— Значит, договорились. Я буду ждать звонков и писем. Когда ты уезжаешь?
— Завтра. Я сегодня работала последний день.
— Не приходи ко мне прощаться. Сегодня попрощаемся.
— Как скажете, Петр Иванович. Мама будет заходить к вам. Обед приготовит, за продуктами сходит.
— Я и сам могу. Но пусть приходит. Мне не будет так одиноко.
Они еще долго пили чай и разговаривали. О том, что Гоша хорошо сдает сессию. Что скоро в городе будет много отдыхающих, и будут очереди в магазинах и теснота в трамваях. Но есть солнце и море, и звездные южные ночи. И надо жить и радоваться жизни.
Вернувшись от Петра Ивановича, Софья приготовилась к отъезду. Дорожная сумка была собрана. Осталось взять мыло, зубную щетку и кое-что по мелочи. Гоша приподнял дорожную сумку и строго сказал:
— Мама, так нельзя. Сумка очень тяжелая.
Он, не обращая внимания на возражения матери, выложил из сумки зимние вещи.
— Пошлем посылкой, — сказал он. — А вот теперь сумка в полном порядке.
— Какой ты у меня заботливый, сынок, — прослезилась Софья. — Гоша, ты не обижаешься на меня за то, что я уезжаю к отцу?
— Нет. Я уважаю твое решение. А я остаюсь с бабушкой. Здесь мои друзья. Институт.
— И твоя Лена, — улыбнулась Софья.
— Да, и она тоже, — чуть смутился сын.
Мать подошла и тоже приподняла сумку:
— Так-то лучше. А то дорога дальняя. Намучаешься с вещами. А теперь — пошли ужинать.
— А мы с Петром Ивановичем чаю напились, — сказала Софья. Мама, я пообещала, что ты поможешь ему.
— Почему же не помочь хорошему человеку? Помогу. А пока — быстро за стол.
Рано утром Софья уехала.
***
Поезд шел споро, равнодушно постукивая на стыках. Мелькали за окном ели и сосны. Совсем другая растительность и климат другой. Прохладно, хотя уже лето. А в ее родной город съезжаются отдыхающие и, наверняка, становится тесно на пляжах.Софья задумчиво смотрела в окно. Ее попутчицы, веселые девчата, недолго помудрив над разгадыванием кроссворда, убежали к друзьям в соседний вагон.
Разные мысли беспокоили Софью. Куда она едет, зачем? Конечно, к Жене. Но Женя, родной, любимый, остался в ее прошлой жизни. Прошло уже столько лет…И он уже другой человек. И придется заново узнавать его, привыкать. Но почему –то, чем дальше уезжает она от родных и близких ей людей, тем сильнее щемит где – то внутри. Как они там? Как Петр Иванович? Не случилось бы снова сердечного приступа. Захотелось погладить его седоватую голову, прижаться к его плечу, услышать его спокойный глуховатый голос, снова увидеть ласковый прищур его глаз. Но поздно… Она едет к Евгению.
В купе заглянула невысокая, худощавая, средних лет проводница:
- Через полчаса – санитарная зона. И стоять поезд будет долго, больше часа.
- А почему так долго?- спросила Софья.
- Бригада меняется.
- Спасибо,- кивнула Софья и снова стала смотреть в окно.
Наконец, поезд остановился. Из вагонов выходили люди и становилось шумно и тесно на перроне. Софья поежилась от утренней прохлады и пожалела, что не накинула теплую кофту. Она вошла в вокзал, отыскивая глазами телеграф. Надо послать телеграмму Петру Ивановичу. Обещала же писать ему часто. А перед глазами – расписание движения поездов. Поезд в ее родной город шел через полчаса. И откуда пришла решимость и исчезли сомнения? Софья торопливо подошла к билетной кассе и купила обратный билет.