22:00. Официально рабочий день закончился четыре часа назад.
Маркус Айзенштадт в кабинете и, похоже, на всем этаже один,
наедине со своими мыслями. Иногда он прохаживается по комнате и
смотрит в окно, из которого видны только разбитые окна здания
напротив. Все возможные бумаги он прочитал и сложил на столе
аккуратными стопками уже по нескольку раз. Маркус не идет домой.
Он вспоминает. Он ждет.
Медленный взгляд в сторону телефона, а затем на часы. Рядом с
телефонным аппаратом небольшое фото сидящей за письменным
столом женщины. Маркус, наверное, в сотый раз проглатывает каждую
деталь: длинное черное платье, открытый верх обнажает родинку на
левом плече; тот самый играющий взгляд зелёных прищуренных глаз,
смотрящих прямо в объектив; заострённый, идеальной формы нос;
аккуратно заколотые, длиной чуть ниже плеч, светлые, а теперь слегка
подкрашенные, волосы. На обратной стороне знакомый почерк: «На
память. Нью Йорк, январь 1981 года». Она совсем не изменилась…
Вчера, на приеме в Институте Гёте в Тель-Авиве, эту фотографию
ему вручила Ольга Вагнер, жена немецкого атташе по культуре. Едва
завидев, встала и направилась к вошедшему Маркусу изящной
походкой алкоголички со стажем. Как всегда, навеселе, как всегда, с
дымящейся сигаретой у кончика рта.
- Вам привет от Лены Мирской.
Вложила ему в руку небольшой конверт и сразу же вернулась на
свое место рядом с посеревшей от возраста тель-авивской старухой. Не
открывая конверта, побледневший Маркус поспешно ретировался.
Ровно в полночь он снял трубку и стал сосредоточенно крутить
диск, набирая длинный американский номер. Несколько долгих гудков
и, наконец, буквально сквозь время, на него обрушился её голос.
- Алло, я вас слушаю, говорите…
- Здравствуй, Лена. Это Маркус.
- Маркус? Какой Маркус? (Перешла на немецкий) Не может быть,
чтобы ты мне позвонил, этого просто не может быть.
- Лена… (долгое молчание)
- Как поживаешь, дорогой?
- Я, конечно, удивился сначала и, пожалуй, разозлился на тебя. После
стольких лет молчания… Но сейчас я скорее растроган. Это фото… Так
неожиданно, просто не верится…
- Фото не предназначалось тебе. Это Ольгина самодеятельность.
Впрочем, я могла бы и догадаться, что она тебе его покажет, учитывая
все обстоятельства…Но это уже не важно. И где же был ты все эти 27
лет?
- Где я только не был. Объехал полмира, прожил полжизни. Постарел.
- Не строй из себя дурака, ты знаешь, что я имела в виду.
- Я каждый день думал о тебе…
- Не ври.
- Я люблю тебя.
- Ещё одна ложь, но она мне приятна.
- Я не вру.
- О чём ты сейчас думаешь, Маркус?
- Смотрю на фото и думаю о том, что ты вообще не изменилась. Такая
же красавица, как и раньше.
- Спасибо. А ты, всё так же красив?
- Разве Ольга тебе не рассказала?
- Ты ей нравишься.
- А она мне нет.
- Зато Вагнер в ней души не чает.
- Он её муж...
- Да, он ей многое прощает.
- Боже мой, Лена, боже мой… Сердце, кажется, готово выпрыгнуть из
груди. Твой голос…
- Маркус, почему ты позвонил? Неужели ты не понимаешь, какое это
удовольствие, какая боль… Слышать тебя… Ты всё забыл… Черт возьми,
ты всё забыл.
- Я ничего не забыл! Я помню запах твоих духов, каждое наше
мгновение.
- Это жестоко, Маркус. Зачем ты позвонил, что тебе нужно?
- Чтобы ты была сейчас здесь, прямо здесь.
- Ты с ума сошел… Вдруг я тебе поверю?
- Так не бывает, но, если бы случилось чудо, нынешний я всё сделал бы
по-другому.
- Конечно, по-другому… Ты бы не позвонил, как тогда, чтобы сообщить,
что бросаешь меня, а послал бы факс с ироничным заголовком,
размашисто подписанный синими чернилами. Мол, так и так дорогая,
обстоятельства изменились, твоя любовь греет мне душу и заставляет
моё сердце стучать быстро-быстро, я люблю тебя, но нам необходимо
расстаться…Тебе не пришлось бы слушать, как я рыдаю на другом
конце линии. Нажимаешь на кнопку, ждешь подтверждения и
свободен. Что ты молчишь, Маркус?
- Не знаю, что сказать. Это ниже пояса... Прости...
Лена опустила трубку на рычаг и присела на стул возле окна в
освещенной уличным светом гостиной. Несмотря на относительно
ранний час, половину шестого, первые зимние сумерки уже опустились
на Бруклин. Телефон больше не звонил.
В тишине только звук работающего отопления иногда отвлекал её
от неожиданно охватившего её отчаяния.