На экране - фильм о жизни марийцев Поволжья. Смотрю на лица, слушаю особенный говор - точно мелкие камушки в ручье перекатываются. Праздник урожая отмечают, как всегда, совместной трапезой. Во дворе накрытый стол с обязательными блинами и квасом, в миске янтарный мед. Дрожит огонек на тоненькой свечке из темного воска, старик в вышитой белой рубахе и белой войлочной шапке - карт - читает молитву. Люди благодарят богов за помощь в работе.
Вспоминаются другие деревенские застолья, на которых я бывала в детстве, в 80-е годы 20 века. Праздники урожая тогда проходили громче, кажется, люди лучше умели веселиться.
Сейчас другая эпоха, другой быт на обломках старого уклада. Но присмотревшись, понимаешь, что изменений не так уж много и в основном они внешние - одежда, обстановка. Суть же человеческая осталась прежней. Та же манера говорить, манера молчать, умение скрыть заветное под нарочитой простотой... Все настолько знакомо, будто долгие годы прожила рядом с этими людьми из фильма. И чувство родства, не по крови, по чему-то иному, дает о себе знать.
Немало летних дней провела я когда-то в деревне, особенно в раннем детстве, до 10-11 лет. Ходила со взрослыми в лес, помогала на пасеке и в огороде, купалась в пруду, валялась на сеновале, слушая шуршание мышей. Ко всему присматривалась, делала свои маленькие незаметные открытия. Росла... Жизнь только начиналась и казалась не просто длинной, но бесконечной, сулящей новые небывалые радости.
Мой летний мир был языческим, природа царила в нем безраздельно. Все вокруг имело свое лицо, свой характер. Были какие-то особые тропинки в лесу, потаенные озерца, хорошие и плохие места. Существовали мои личные счастливые и несчастливые приметы... Детское волшебство, знакомое многим.
К иконкам в бабушкином углу я была равнодушна, марийские обряды казались интереснее. Что-то древнее, таинственное, похожее на полузабытые сны, чудилось в них, привлекало, будило воображение. Мир, населенный разнообразными сущностями, силы природы, с которыми можно было говорить, культ предков... Очень я это все понимала и чувствовала. Кочки на болоте, и те казались живыми, а голоса духов в шелесте деревьев я умела расслышать без всяких усилий.
Марийцы издревле селились в тех краях. Привычно было видеть пестрые ленточки, повязанные на ветвях, находить у источников серебряные денежки с дырками - когда-то они были частью монисто и украшали праздничные женские наряды. Потрешь потемневшее тусклое серебро речным песком - и оно заблестит, как рыбья чешуя под лучами солнца.
Много было монеток, лишь одна сохранилась до сего дня, гривенник 1837 года. Остальные я потеряла или раздала.
Помню некоторые марийские слова: солнце - кече, ясный, светлый - волгыдо, жизнь - илыш. Помню вкус коман-мелна, сырников туара, сотовый мед, душистый, с горчинкой. А в домашней аптеке - сушеные ягоды черемухи и дикой малины, липовый и земляничный цвет, горькая кора ивы. И отдельно - завернутая в пергаментную бумагу шкурка змеи, непонятно, для чего, но тоже нужная.
Все это не просто память, а часть моего личного потаенного мира. Что-то вроде внутреннего кюсото - священной рощи, куда нельзя входить без особой надобности. Там царит тишина, сотканная из голосов ветра, поскрипывания деревьев и еще каких-то едва уловимых неопознанных звуков.
И там же образы людей из детства, вечно занятых нескончаемым деревенским трудом. Раньше мне казалось, что все эти тети Фени и дяди Толи давно и благополучно забыты, убраны навсегда в темный дальний угол кладовки памяти... Ан нет. Чем я старше, тем чаще вспоминаю, задумываюсь. Понимаю сейчас, что встреча с ними - подарок судьбы. Малообразованные, они щедро делились житейской мудростью, которая пригодилась потом куда больше книжных наук.
Глупо было бы идеализировать деревенских: добро и зло соседствуют в них, как во всех живущих. Но слабости и изъяны не заслоняют то главное, что таится в их прозрачных, словно лесные ручьи, глазах. Внутренний покой, независимый от внешней суеты.
Как залечить сердечные раны, простить обиды, где взять сил для жизни, когда все рушится, - об этом спрашивали природу, разговаривали с Богом в лесной чаще. К смерти относились просто, с уважением, но без страха и заискивания. Скорбь была им чужда, их привычка шутить даже в трагичных обстоятельствах порой изумляла. Казалось, ничто не сотрет с их лиц легкую лукавую усмешку. А может быть, горе просто не имело над ними власти...
От этих теплых воспоминаний самая темная грусть тает, точно кусочек воска в огне. Плодов урожая хватит надолго, и поминки превращаются в праздник.
Нет на свете тех людей из детства, но в то же время - вот они, тут, рядом, ясно видимые внутренним взором. Подмигивают, ободряют, советуют, норовят угостить. Кажется, будто я держу в руках охапку полевых цветов, мелких и пестрых, пахнущих сладостью, горечью, несбывшимися мечтами и нечаянными радостями. Как привет через время из длинных дней короткого лета.
декабрь 2013