Я тогда работал в одной из школ N-го района учителем физкультуры. Школа плохонькая, организации никакой. Как среди администрации и педагогов, так и среди учеников. С работами в то время было сложно.
Начиная с девяностых, рождаемость в стране стремительно падала. Поэтому в той школе, где я проучительствовал два года, мне, как самому малоквалифицированному специалисту не нашлось часов на будущий, и директор перед отпуском предупредил, что контракт со мной продлен не будет.
Мне, со средним специальным образованием, найти работу согласно квалификации в дипломе, когда и с высшим-то коллеги без работы, было достаточно сложно.
И вот, в очередной раз, купив газету «Работа для вас», увидел в ней объявление, что требуется учитель физического воспитания в одну из школ N-го района.
Я позвонил по указанному в объявлении телефону, поговорил с секретарем, условившись на следующий день с утра подъехать и поговорить с директором.
Ехать пришлось с пересадками. От дома далековато. До учебного заведения примерно час двадцать езды. Причем оно находилось на отшибе, на взгорье, плотно окруженное грязно-желтого цвета девятиэтажками, которыми застраивался город в конце восьмидесятых, начале девяностых годов. Многоэтажные дома перемежались с частным сектором. Среди достопримечательностей, не считая индустриального пейзажа – беспрестанно курящих труб заводов, продовольственных складов, приземистых, закопченных зданий комбинатов, - забиравших львиную часть территории N-го района, естественно, включающего в себя и самое главное промышленное предприятие, некогда титан советской индустрии, молох человеческих душ – Тракторный завод, -- невдалеке проходящая кольцевая.
Короче, устроиться то я устроился. Оформился, все как положено. Из приемной директора меня вывел мой коллега, уже предпенсионного возраста, выглядевший весьма странно. Маленького роста, но коренастый, широкоплечий, одетый в видавшего виды вылинявший спортивный костюм советского образца. Бритая голова отливала синевой. На носу находились очки в роговой оправе с большими диоптриями, за которыми не знали покоя сильно увеличенные, гневливо удивленные, мутноватого, болотно-зеленого цвета глаза. Портрет довершала окладистая борода, обрамлявшая изрезанными морщинами лицо, почти полностью закрывающая грудь, под которой прятался свисток на тонком черном шнурке. Когда физрук стремительной походкой вошел в приемную, с надменным прищуром скользнул взглядом по присутствующим и, вперив в меня свои диковатые глаза, протянул мне руку, я, отвечая на приветствие, привстав от неожиданности, еле сдержал улыбку. Он напоминал мне какого-то сказочного персонажа. Эльфа или гнома, или дервиша. Его попросили показать новоприбывшему, то есть мне, зал, кабинет, а также дать инструкции по поводу предстоящей работы.
Мы вышли из приемной и стали спускаться по лестнице на первый этаж, где находился спортзал. Он шел впереди, несколько склонив голову, словно меня и не было вовсе. Зал от вестибюля отделял предбанник. В этом предбаннике слева находились двери, ведущие в раздевалки, справа, сразу при входе – кабинет, представляющий собой каморку метр на метр со шкафами со всяким методическим материалом и двумя партами, составленных у стены буквой Г в углу, и двумя стульями. Хотя я знал, что нас, по крайней мере, трое.
- Так, это наша комната. Это святое. Кроме нас сюда не должен заходить никто.
Голос не грубый, но сипловатый, может быть даже простуженный. И даже не представился.
- А директор? – Решил я иронизировать. Не получилось. Он посмотрел на меня как на непонятливого своим фирменным взглядом, описанном выше.
- Никто. – И точка, понял я. Прямо как в комедии.
- А это раздевалки. – Он приоткрыл дверь как раз напротив нашей каморки. – Это мужская.
Мы зашли в мужскую. Внизу - кафельный пол из коричневой дешевой мелкой плитки. Слева у стены -- длинная скамейка. На стене набита планка, к которой прикреплялись вешалки. Вешалок явно не хватало.
- Ишь, сучье, разболталось. …(нецензурно) надо их. – Сказал старший, и провел ладонью по планке. И мне, - попустишь – под монастырь подведут.
- Да, с современными детьми нужно строго, - согласился я, учитывая предыдущий опыт работы.
- Душить их надо. И (многократно повторенный нецензурный глагол, выражающий степень физического воздействия)… Там, женская. – Он, выйдя из мужской, махнул рукой, указывая на женскую. Следи, чтобы на уроках и на переменках не бегали здесь. Воркуют голубки.
Предбанник заканчивался двустворчатой деревянной дверью в спортзал, который на закуску решил мне продемонстрировать мой коллега. Звеня ключами, он стал ее открывать. После того, как раздались два звонких щелчка, он, довольно проворно для своего возраста, юркнул в образовавшийся проем. Я устремился за ним.
Заметил, что сетки на основных баскетбольных кольцах были порваны. Вдоль по стене справа и в простенках между окнами слева прикреплялись щиты поменьше, но выше основных, с кольцами и вовсе без сеток. Стены выкрашены бледно-голубой краской, пол – светло коричневой – основное поле, желтой – зоны, белой – разметка. Над окнами натянута сетка. Высокий потолок - обшарпанный и давно не беленный. Справа к стене привинчены перпендикулярно полу и почти под самым потолком продолговатые лампы дневного света прямоугольной формы, защищенные от ударов мяча металлическим каркасом. В тот момент, когда я уже почти догнал физрука, он резко остановился как раз под кольцом. Я чуть не натолкнулся на его коренастую фигуру. Указующий перст взметнулся вверх.
- Подшить.
Коротко и ясно. Я посмотрел на изодранную сетку, часть которой была и вовсе оторвана от обода. Длинные нити свисали так, что их можно было достать без прыжка, достаточно протянуть руку.
- Короче, мой дорогой, работать тебе и работать…зимой мы заливаем каток, летом красим зал. Директор не жмот – проплачивает. Определишься с Лешкой и Зиной (мои коллеги), кто за какие виды спорта отвечает, и кто кого везет на спартакиаду, чтобы не возникло как в прошлом году – работает с командой один, на соревнование возит другой, деньги получает третий. Ну а я в качестве ценного консультанта. Все, ребята, отработал я, теперь ваша очередь дырку под деревянный член подставлять. – Он сально несколько раз кашлянул.
- Все понятно.
- А цыган (нецензурный глагол), и, причем сразу, как только к тебе подходят эти морды, заряжай ногу… иначе стырят все… и в камору не пускай, а то любят там сидеть. Лешка развел тут с ними дружбу-любовь. Человеческого языка они не понимают. Я их, черных, сколько здесь работаю, столько и (опять все тот же нецензурный глагол).
- Так нельзя же руку поднимать, посадят. Теперь у них у всех права. Он тебя оскорбит в лицо, тыкнет, пошлет на три веселые, а ты стой, улыбайся и обтекай.
Гном скупо ухмыльнулся в бороду в ответ на мою реплику.
- Если тебя послали, скажи, что ты уже в пути. Так и не надо руку подымать. Не надо. Он тебе мать-перемать, ты улыбаешься, он повернулся довольный, а ты ему по геморрою с ноги ка-а-ак… Он, дескать, как закричит, как? учитель ударил, да я… суд… милиция… Ну а ты, какой ударил, все же видели, пол скользкий. Я поскользнулся, и чуть не упал, вот нога правая и поехала вверх, так сказать, инстинктивно и случайно оперлась о Ваш зад. Короче, еще Маркс сказал, - он два раза пригладил свою бороду, – "битие" определяет сознание.