С тех пор, как я оказался в больнице, прошло пять дней. Я полностью замкнулся в себе и целыми днями лежал в постели. В воздухе постоянно висел сладко-кислый запах лекарств и пота, что меня угнетало и сводило с ума. Мне совсем ничего не хотелось и казалось, что весь мир существует лишь в моей палате. Тот, другой мир за окном, где каждый день пропитан счастьем и весельем остался далеко позади. Больше я никогда не окажусь в нём и навечно останусь закован в собственном теле. Все сутки напролёт меня мучили эти мрачные и тяжёлые мысли. Понимая, что я превратился в жалкого беспомощного инвалида, я впал в глубокую депрессию. И выхода из неё я не видел. Ведь мне совсем не хотелось такой жизни. Мне не хотелось обременять своих родителей, каждый раз прося помочь их. Мне не хотелось проводить её в инвалидном кресле, с завистью глядя на здоровых сверстников. Ведь я совсем не такой, как они, и мне нет среди них места. Зная это, мне абсолютно не хотелось с кем-то видеться или общаться. Я понимаю, что все их эмоции липовые. Единственное, что люди чувствуют ко мне — это жалость или презрение. Больше ничего. Но самым худшим была моя беспомощность. В этой ситуации я совершенно не мог ничего сделать и изменить. А как же мне хотелось вернуть всё назад, чтобы моя жизнь не превращалась в вечные проблемы и унижения! Чтобы я оставался нормальным ребёнком, а не никчёмным калекой. Чтобы я мог сам себя обеспечивать и наслаждаться простым человеческим счастьем. Лишившись ног, я разом лишился всех возможностей и обыкновенной жизни. Кажется, что в таком состоянии у меня совсем не будет будущего. Как же досадно, что это просто несчастный случай, и его можно было избежать. Но, увы, всё обернулось иначе. Так, в раздумьях и проходил каждый день. Я полностью отдался унынию и не хотел возвращаться обратно. Мама часто заходила ко мне и пыталась развеселить, но видя, какая она несчастная, мне делалось только хуже. Всё вокруг становилось серым и однообразным.
Ко мне вновь стучится мой врач. Он в очередной раз расспрашивает меня о самочувствие и пытается подбодрить. Я же отвечаю ему сухо и коротко, даже не смотря в его сторону.
— Ну, — вздыхает доктор, — так дело не пойдёт, — произносит он, — с таким настроем ты никогда не поправишься.
— А мне разве может стать лучше? — бесстрастно произношу я в ответ. Искренне не понимаю, зачем мне находиться в больнице и терпеть болючие уколы, если это всё равно ничего не изменит. Какой смысл?
— Если ты будешь так на всё реагировать, то тебе никогда не станет лучше, — тихо повторяет он, — главное — это не ситуация, а то, как ты к ней относишься, — говорит доктор Эдгар. По его виду я понимаю, что ему нелегко со мной возиться и бороться с моим пессимизмом. "Но я его и не заставляю," — мысленно хмыкаю я и сильней зарываюсь в больничное тяжёлое одеяло с неравномерным количеством пуха.
— И да, к тебе сейчас заглянут родители, — сообщает врач перед тем, как удалиться из палаты. Я уже привык, что мама с папой ко мне так часто заходят, но, на удивление, мне не доставляет это особой радости и удовольствия. Я не хочу видеть их печальные лица и слушать лицемерные фразы о том, что всё будет хорошо. Через пару минут в дверь действительно стучатся, после чего мама заходит в палату. На её лице светится усталая улыбка.
— Привет, сынок, — ласково здоровается она, проходя ближе ко мне, — у нас с папой для тебя сюрприз, — специально таинственным голосом добавляет Эллин. Раньше мне всегда делалось любопытно, и я сгорал от предвкушения. Но сейчас я лишь скептично склоняю голову на бок, не зная, чего стоит ожидать.
— Роберт, заходи, — шепчет мама, и в дверном проёме появляется силуэт отца. Перед собой он катит инвалидное кресло. Увидев этот "сюрприз" с моего лица сразу сползает улыбка.
— Вот, — радостно продолжает мама, подкатывая коляску ко мне, — это очень удобное многофункциональное кресло. Посмотри, какое оно красивое, — говорит она, показывая какие-то рычаги. Но я совсем её не слышу. Мне больно. Больно и мерзко. Так я только сильнее ощущаю себя инвалидом. Сесть в инвалидную коляску значит признать свою жалость и никчёмность. Внутри меня вскипает злость, ведь я не просил это дурацкое кресло! Горло и глаза напрягаются от сдержанных слёз. Вот оно — мой приговор.
— Но я же не просил этого, — тихим голосом произношу я.
— Да, но оно тебе необходимо, — напоминает мать, от чего мне делается только хуже.
— Я всё равно туда не сяду! — упрямо спорю я. Мне хочется, чтобы меня все просто оставили в покое и ушли отсюда. Что бы просто перестать существовать! Тут ко мне подходит отец, кладя свои руки мне на плечи.
— Ну, а как по другому? — спрашивает он, смотря мне прямо в глаза, — другого выбора у тебя нет. Ты что, хочешь вообще только лежать? — продолжает он, — понимаешь, мы столько денег вложили в эту коляску. Мог бы и "спасибо" сказать, — заканчивает папа. Я признаю, что он прав и стыжусь своей неблагодарности, но меня всё равно задевают его слова про деньги. Ведь это значит, что отец упрекает меня? Ему жалко денег на меня? Так я и не просил эту инвалидную коляску! Настроение испортилось совсем. Я был подавлен и огорчён.
— Понятно, — тихо и бесстрастно отвечаю я, — спасибо, — добавляю в конце, после чего вновь поворачиваюсь к стене лицом. Взгляд упирается в тусклый серый цвет, такой же блеклый, как и моя жизнь.
— Пойдём, — говорит Роберт и покидает небольшое помещение.
— Пока, сыночек, — тихо произносит мама, следуя за своим мужем. Вскоре их шаги стихают за дверью, и в палате воцаряется тишина. Ещё какое-то время я тупо смотрю в стену, пытаясь осмыслить ситуацию, но потом разворачиваюсь обратно. Совсем рядом с моей кроватью стоит инвалидное кресло. Оно действительно является качественным. Множество подпорок, рычагов и удобные сиденья говорят о дорогой цене. Вновь думаю о том, что, сев в него, я признаю себя инвалидом. Но потом понимаю, что другого выбора у меня действительно нет. Это всё же лучше, чем всё время проводить в постели. Так по крайней мере я смогу передвигаться. Тяжело вздохнув, я начинаю карабкаться в коляску. С трудом, опираясь на руки, я перекидываюсь в сиденье. Внезапно на лице появляется улыбка от того, что я впервые с момента аварии смог сделать что-то сам, хотя мне всё ещё противно находиться в этом дурацком кресле. За долгое время лежания моё тело начинает стонать. Перешагивая через себя, я берусь руками за колёса и медленно подъезжаю к зеркалу. Осторожно заглядываю в него в надежде увидеть обычного здорового мальчика. Но вместо него я вижу настоящего урода. Он сидит в инвалидном кресле, и у него нет обеих ног. Вместо них остаются лишь два жалких обрубка, на которых находятся повязки. Этот человек мне кажется противным и вызывающим отвращение. Я не в силах смотреть на самого себя и закрываю глаза. Хочется просто плакать от своей беспомощности. Чувствую, как моя грудь начинает содрогаться. Но вдруг на смену жалости к себе приходит злость. Я злюсь на самого себя за то, что я такой. Каждая клеточка моего тела наполняется гневом, и я с силой начинаю разматывать бинты. От этих действий мои "ноги" вновь наполняются стреляющей болью, но я совсем не обращаю на это внимания, а просто продолжаю срывать повязки с левой ноги, которая была короче. Со временем я добиваюсь желаемого, и длинный бинт падает на пол. Я с ненавистью в глазах смотрю на свою оставшуюся часть бедра. На ней растягиваются суровые большие швы, стягивающие раны. Они настолько крупные, что покрывают большую часть кожи. Я вновь бессильно злюсь и начинаю биться в истерике.
— Я не хочу быть таким! — сквозь застывшие слёзы в голосе кричу я и бью свои остатки ног. Невыносимая мука поражает конечности, но это только сильнее меня заводит. Через несколько минут я немного успокаиваюсь и затихаю, смотря в своё отражение, которое больше не могу терпеть. Пытаюсь разглядеть в себе и красивые стороны. У меня светлые, почти белые волосы, большие серо-голубые глаза, да и вообще тонкие черты лица. Но кто станет обращать внимание на лицо, видя, что я безногий? Когда у меня есть такой недостаток, то никто не заметит во мне и каплю красоты. Я обречённо берусь за колёса и нервными рывками подъезжаю к постели, а затем через силу перекидываюсь в неё, задевая нервные окончания на оставшихся ногах. Это вновь вызывает новую волну боли, но я покорно терплю, сжимая зубы и сдерживая стон. Постепенно она прекращается, и я облегчённо вздыхаю.
В полной тишине я опять погружаюсь в мысли, которые терзают меня всё это время. Кому я такой нужен? Зачем мне вообще жить дальше? Не знаю. Наверное, так бы я и мучил себя этими вопросами, если бы ко мне не зашёл доктор Эдгар. Заметив кресло, бинты и меня в таком состоянии, он сразу понимает, в чём дело.
— Андре, — начинает он, — тебе не стоит переживать из-за этого, — говорит врач, но я лишь демонстративно закрываю голову подушкой, не желая его слушать.
— Не хочешь слушать — не слушай, — как всегда спокойным тоном говорит мужчина, — но позволь я тебе сделаю новую повязку, — говорит он. Я только сейчас обращаю внимание на то, что на белых простынях появляются маленькие пятнышки крови. Эдгар начинает что-то мазать, накладывать, но я не смотрю в его сторону, а просто устало уставляюсь в потолок.
— Завтра тебя переведут в обычную палату, — сообщает врач, наложив свежие бинты, а затем удаляется из комнаты. Опять не обращаю на его слова внимания, но догадываюсь, что это не принесёт мне особой радости. Я нехотя начинаю собирать вещи, складывая одежду с книгами в свой рюкзак. А затем с трудом тянусь к тумбочке, в которой находятся кружка и некоторые сладости от родителей. В скором времени всё было готово, и чтобы скоротать время, я углубляюсь в чтение книги, но всё равно никак не могу сосредоточиться на сюжете. Мне кажется, что если я попаду в окружение людей, то они сразу начнут на меня странно смотреть и обсуждать за спиной, поэтому мне жгуче не хочется переводиться в другую палату. Но выбора нет, поэтому я пытаюсь себя убедить, что ничего страшного не будет, а все страхи — это лишь мои домыслы и переживания.
На утро, как и предполагалось, ко мне зашли пару работников из медперсонала — молодая худенькая санитарка в белом халате, края рукавов которого были розового цвета, и мужчина в синей форме. Они помогли мне перебраться в мою новую коляску и довезти до палаты. Почему-то, когда они катили инвалидное кресло, мне стало страшно. Я сильнее вцепился своими руками в подлокотники, чувствуя, как сердце забилось чаще. Я понимал, что скорость совсем небольшая, но не мог ничего с собой поделать. Мне казалось, словно сейчас навстречу мне снова вылетит разъярённая машина и с силой столкнёт на землю. Но к счастью, скоро мы оказались перед входом в палату. Когда меня туда закатили, то в нос сразу ударил запах медикаментов и пота, а в воздухе висела духота, от которой я чуть не задохнулся.
— Вот твоя кровать, — улыбаясь, сказала молоденькая девушка, — располагайся, — вежливо добавила она и удалилась в дверном проёме. Второй санитар поступил точно также. Я неуверенно оглядываюсь по сторонам. В помещении находилось явно больше народа, чем полагалось, поэтому некоторые люди ютились на одной кровати. Проходы между ними были очень узкими, стены покрашены в светло-бежевый цвет. У стены имелся небольшой холодильник, на котором располагался маленький старый телевизор. Возле некоторых кроватей стояли тумбочки. Такая обстановка мне сразу не понравилась, но я лишь покорно пересел в постель. Моей соседкой оказалась молодая девчонка лет пятнадцати. У неё были крашенные в красный волосы и достаточно упитанная фигура. Правая рука находилась в подвешенном состоянии, в которой виднелось несколько болтов. Когда меня завозили, она увлечёно болтала по телефону, но завидев меня, сразу отвлеклась от разговора и уставилась на мои ноги. Мне стало очень неловко от её пристального взгляда. Казалось, что она даже не скрывала своих эмоций, хоть и молчала. Я невольно опустил голову вниз, стыдясь своего тела. Хотелось просто провалиться сквозь землю, чтобы не чувствовать на себе этот взгляд. Наверное, я бы не выдержал, если бы девушка снова не отвлеклась на телефон и не включила музыку в наушниках. Я немного успокоился, но на душе всё равно остался тёмный осадок.
Чтобы немного отвлечься, я принялся разглядывать других больных. Среди них в палате лежали ещё две девушки. Как оказалось, они приходились друг другу сёстрами. Старшая была здоровой, но она постоянно находилась в палате, чтобы помогать младшей сестре, у которой стоял диагноз "сколиоз". Из-за этого её тело серьёзно съехало в сторону, таз перекосился, а спина выглядела ужасно кривой. Из разговоров я понял, что через пару дней ей предстояла операция. У другой стены размещалась ещё одна кровать, на которой лежала девочка примерно десяти лет. Как мне показалось вначале, её сопровождал дедушка, но позже выяснилось, что он являлся её отцом. Это меня крайне удивило, но акцентировать внимания я не стал. А вот за меня то и дело зацеплялись чьи-то любопытные взгляды.
— Смотри, — послышался приглушённый шёпот, — у того мальчика, что, ног нет? — спросила молодая девушка, которую я не приметил с самого начала.
— Ага, — отозвалась моя соседка по койке. От этого мне сделалось неудобно. Захотелось исчезнуть, раствориться, хоть как-то выскочить из этой палаты. Но затем они стали обсуждать другие сплетни. Из их разговора я понял, что красноволосую звали Оливией, а её приятельницу Виолеттой. Мне мешала их вечная болтовня. Хотелось просто остаться в покое, никого не видеть и ничего не слышать. Помимо шума, в обычной палате мне мешали ужасная духота и теснота. Моя коляска то и дело кому-то мешалась, за что мне приходилось постоянно извиняться. Это обстановка давила на меня, угнетала и выталкивала прочь. Когда я лежал один, то было намного легче и спокойней. Всего за несколько минут я устал от этой атмосферы. Я понял, что не могу находиться в обществе. Это меня изматывало и тратило энергию.
Так, в суете и шуме протянулось несколько часов, но ближе к вечеру ко мне зашла мама. При её виде мне сразу сделалось лучше, но вместе с тем я понял, как сильно соскучился по дому.
— Привет, — тихо произнесла Эллин, присаживаясь на край кровати. Оливия снова недовольно взглянула на меня, намекая на то, что ей мешал визит моей матери, но я постарался не обращать внимания на её нахмуренное лицо.
— Когда я поеду домой? — без приветствия спросил я, беря её за руки и смотря жалобными глазами.
— Ещё нескоро, сынок, — виновато взглянула на меня мама. Этот ответ уронил моё сердце.
— Но я больше не могу терпеть, — горячо зашептал я ей на ухо, не желая, чтобы нас кто-то слышал, — мне здесь так плохо, — добавил я.
— Я поговорю с врачом и попрошу его, чтобы тебя выписали пораньше, — пообещала Эллин. От её слов во мне проснулась надежда, что я действительно пробуду здесь меньше положенного срока. Ещё какое-то время мы разговаривали друг с другом. Я расспрашивал её о доме и узнавал, как у неё дела. Слушая мамины рассказы о жизни за больницей, я понимал, как соскучился по семье и как безумно хочу вернуться домой. Мне хотелось, чтобы сейчас мы вместе вышли из скучной больницы и поехали к себе, но ничего такого не случилось. Мама вновь покинула помещение, оставив меня здесь.
С тех пор, как меня перевели в обычную палату, прошло несколько дней. Признаться честно, я очень устал за это время. Еда была отвратительной, меня постоянно окружали чужие разговоры, запах болезни, процедуры и повязки. А когда санитарки подкладывали под меня судна, то Оливия всегда косилась в мою сторону, что меня очень унижало. Всё смешалось в одну картину, и каждый день копировал предыдущий. Реальность перестала казаться реальностью. Она больше походила на тяжёлый серый сон, который повторялся каждый день, и я всё никак не мог проснуться. Мне казалось, что я скоро сойду с ума. Каждый раз я засыпал с надеждой вырваться из этого места и побежать далеко-далеко. Найти то место, где не будет врачей, унижений и боли. Мне безумно хотелось вновь ходить, бегать с другими детьми, чувствовать свободу, а не видеть нудные стены больницы. Чтобы хоть немного отдохнуть от вечного шума и тесноты я часто выезжал в коридор. Там было намного спокойней, я мог остаться наедине со своими мыслями и подумать о наболевшем. Там меня всегда ждала тишина. Порой я сидел у окна, смотрел на дорогу, ведущую куда-то вдаль и жаждал сбежать отсюда. Мне хотелось просто открыть окно и спрыгнуть вниз, чтобы оказаться за пределами длинных коридоров, уколов и белых халатов. Но я понимал, что это ни к чему не приведёт. Обречённо вздыхая, я возвращался обратно, где снова слушал разговоры Оливии. Она что-то рассказывала про некую любовь к одному врачу, как она с ним разговаривает, как он на неё однажды посмотрел и назвал своим другом. От этого у меня уже голова шла кругом, но я обречённо терпел и покорно ждал, когда пройдут эти два месяца.
Однажды ко мне снова зашли папа с мамой, а после их ухода я по привычке выехал в коридор. Я думал, что мои родители уже покинули больницу, но неожиданно заметил их за углом коридора. Нас разделяло совсем ничтожное расстояние, но они не могли меня увидеть. Я уже хотел подъехать к ним и попрощаться ещё раз, как вдруг услышал голос отца.
— Дорогая, ты понимаешь, что мы не сможем его содержать? — спросил Роберт. Я сразу догадался, что речь шла обо мне, и сейчас происходит что-то важное, поэтому остался в своём укрытие.
— Почему? — непонимающе взглянула на него мама, — на что ты намекаешь?
— Он инвалид, — начал отец, — без ног. Чтобы протянуть такого ребёнка требуется много денег. К тому же, чтобы помогать ему, кому-то из нас придётся уволиться, — продолжал он, — поэтому денег будет немного, а тратить их на инвалида, который в будущем не сможет вознести ущерб, я не собираюсь, — твёрдо сообщил папа. Я в ужасе смотрел на него, не веря его словам.
— Что ты такое говоришь? — воскликнула Эллин, — какой ущерб? Какие деньги? Это наш ребёнок! — возмущённо запротестовала она, но на её слова Роберт лишь нервно уронил голову на руку.
— Как ты не можешь понять? — крикнул он, — мы просто его не потянем! Он испортит нашу жизнь! С ним нас ждёт только горе, проблемы, больницы, — загибал пальцы отец, — а я ещё хочу пожить нормально, но вместе с ним это невозможно!
— Как ты можешь говорить такое о собственном сыне? — с ужасом в глазах произнесла мама, отходя от Роберта.
— Пойми, у нас ещё будут дети, — прикоснулся к ней отец, — здоровые. Мы ещё станем счастливыми, — говорил он, а я больше не мог слушать собственного отца. "Стать счастливыми?" Я испорчу их жизнь? Чувствую, как глаза наполняются слезами, как скрипит моё сердце... Но я молча продолжаю наблюдать за их ссорой.
— Ты зверь, Роберт, — чётко произносит мама, продолжая от него отходить.
— Я намерен его сдать в детдом, — хладнокровно сообщает отец, — и ты обязана согласиться, — добавляет он. В его голосе звучит плохо скрытая угроза, но внешне он полностью спокоен. От этих слов меня бросает в дрожь. Я не могу поверить в то, что меня могут бросить мои самые дорогие люди на свете! В момент, когда мне так нужна родительская поддержка! В горле образуется горький ком. Мне хочется подбежать, сказать: "Нет! Не надо!", сказать, что я заработаю денег, что буду самостоятельным, но почему-то не решаюсь двинуться с места. Чувствую, как горячие слёзы стекают по моим щекам, а руки охватывает дрожь. Неужели, когда я стал инвалидом, то стал им ненужным? Неужели теперь они меня не любят? Я опять начинаю злиться на себя за то, что я такой. Но что я могу сделать?
— Нет! — кричит Эллин, — я никогда не брошу своего мальчика! — вопит она.
— Всё, успокойся, — бесстрастно произносит Роберт и уводит её из коридора, а я продолжаю сидеть за углом и молча рыдать, уткнувшись в ладони. Пытаюсь себя успокоить тем, что этого не будет, что мама не оставит меня и уговорит отца. Но кого я обманываю? Они не станут возиться с инвалидом, такой я им больше не нужен. Я не в силах вынести предательства. Кажется, словно внутри меня осталась только пустота и душераздирающая боль. Но проходит несколько минут, и я возвращаюсь в палату. На моём лице нет слёз, нет никаких эмоций. Мне хочется просто исчезнуть, уйти из этой никчёмной жизни. Вижу на тумбочке пачку каких-то таблеток. Я не знаю чьи они, для чего, но мне резко захотелось взять их и выпить все разом. Я подчиняюсь столь импульсивному желанию. Осторожно оглядываюсь по сторонам и незаметно беру упаковку. В этот момент я ни о чём не думаю, только о предательстве родителей и о своей плохой будущей жизни. Что меня ждёт? Ничего. Вновь выезжаю в коридор и достаю бутылку с водой, которая всегда лежит у меня в коляске. Затем высыпаю сразу горсть таблеток в руку, закидываю их в горло и запиваю водой. А затем ещё раз. Мне хочется раз и навсегда покончить со своими мучениями. Наверное, если я исчезну, то родителям станет только легче, ведь им не придётся возиться с дурацким оформлением в интернат и тем более содержать меня. Уже через пару минут чувствую, как темнеет в глазах, а в затылок врезается прилив теплоты. Не ожидал, что таблетки подействуют так быстро. Мысли становятся невнятными и размытыми, как и очертания коридора. Перед взглядом всё смешивается в одно, свет постепенно превращается в тьму, и я незаметно для себя проваливаюсь в чёрную глубокую бездну.