Первый солнечный лучик робко заалел на оконной занавеске. Потом он, осмелев, перекинулся на стенку и заиграл солнечными зайчиками. Да недолго. Набежавшее легкое летнее облако поглотило его. На какое-то время все вокруг посерело. Но скоро солнечный свет властно и уверенно ворвался в комнату и ярко осветил лицо тетки Пелагии.
Тетка Пелагия проснулась. На кровати, у противоположной стены лежала неподвижно сестра Ненила, пятью годами старше тетки Пелагии. Недавно сестру разбил паралич. Рука и нога с правой стороны не двигались. И говорила она непонятно. Редко догадывались, чего она хочет.
На кухне звякнула подойником жена племянника Вени, Ненилиного сына. Валентина, высокая, рябоватая и черноволосая, была работящая и домовитая, без дела не сидела и все успевала. Веня-то в страду домой не часто приходил, ночевал на полевом стане.
- Ох, проспала, - испугалась тетка Пелагия. – Теперь не успею.
- Чего не успеешь-то? – отозвалась Валентина. – Все еще успеешь. Печка дотапливается. Картошка в чугуне сварилась. Корову я подоила, в стадо отогнала, кур и поросенка накормила. Молоко по кринкам разлила, поставишь в печь, как протопится. Я в обед уберу.
- Хотела ватрушки испечь.
- Так в самый раз и успеешь. Теть Поль, маму-то покорми. Я кашу ей сварила, а она еще спит.
- Покормлю.
- Так я побежала. На ферме полно работы.
- Беги уже.
Тетка Пелагия встала с кровати, сунула ноги в тапочки и пошла во двор умываться. Там на столбе висел старенький рукомойник, на прибитой полочке – мыло, а на гвоздике – полотенце.
Тетка Пелагия была невысокая, крепкая. Русые волосы, чуть тронутые сединой на висках, заплетала сзади в тонкую косичку. Правда, зубы во рту были уже не все, но тех, что остались, ей вполне хватало.
А в молодости-то была она хороша собой. Брови узкие, губы тонкие, нос небольшой, чуть заострен. Вот только глаза подводили. Серые, чуть косо разрезанные вверх, они видели слабо. Приходилось прищуриваться, чтоб что-то разглядеть. Это у них семейное. У сестры Ненилы зрение слабое, да и матушка, помнится, тоже плохо видела.
Тетка Пелагия проверила тесто, которое завела с вечера. Оно было готово. Она взяла из чугуна несколько картошек, очистила, размяла, заправила сметаной. Принесла из погреба творог и тоже смешала со сметаной. Растрепала тесто. Ватрушки сделала с картошкой и с творогом и оставила их расстаиваться на широкой доске, покрытой холщевой скатертью.
Ненила уже проснулась. Тетка Пелагия вытянула из-под нее грязные пеленки, замочила их в щелоке. Она обтерла сестру влажным полотенцем и уложила на сухие пеленки.
- Ну вот, Ненилушка, теперь я тебя покормлю и побегу, - улыбнулась сестре тетка Пелагия. – Если опоздаю, так Егорушка мой не дождет меня и уедет.
Печка уже протопилась. Тетка Пелагия замела жар помелом к загнетке и посадила в печь ватрушки. Ближе к загнетке поставила кринки с молоком.
Скоро ватрушки испеклись. И сестра Ненила, хоть немного, но поела каши. Тетка Пелагия расчесалась перед зеркалом и заплела косичку. Она надела черную шерстяную юбку, которую берегла с молодых лет и серенькую в мелкий цветочек шелковую кофточку, ее она купила тоже давно. Решила положить на лицо румянец, чтоб быть привлекательней. Она осторожно потерла свеклой щеки. Но получилось очень ярко, бросается в глаза. Пришлось все стереть носовым платком. Натертые щеки заалели. Вот и ладно. Так-то лучше.
Тетка Пелагия наскоро сложила в холщевую сумку ватрушки, завернув их в старенькое полотенце. Поставила туда же сметану в глиняной чашке с крышкой, бутылку с топленым молоком и через двор пошла вдоль деревни.
Деревня уже проснулась. За прудом блеяло и мычало стадо. Кое-где из-под воротни просовывалась лохматая собачья голова, и раздавался звонкий неудержимый лай. Тетка Пелагия слышала лучше, чем видела. Она прислушивалась долго и внимательно и, наконец, уловила доносящийся издалека звук работающего комбайна. Это напомнило ей юность, когда деревня была очень большая. И вокруг – поля, поля. Комбайны, как по морю, плыли по пшеничным полям один за другим. И на душе было спокойно и радостно. Теперь же многие переехали в село, деревня стала маленькой. А многие поля зарастают мелким березником. Но это была ее деревня, и она любила ее.
Когда дошла до поворота на шоссе, услышала сзади разговор. Это доярки с утренней дойки шли. Какая-то из них сказала:
- Смотрите, Пелагия-то опять на шоссейку побежала.
Сказано было не обидно, даже с сочувствием. Люди-то в деревне не злые. А тетка Пелагия, подслеповато глядя на дорогу, уже свернула к шоссе. Только бы Егор не проехал.
С Егором она познакомилась весной. Ездила на станцию, в районную больницу к глазному врачу. Врач ничем хорошим не обрадовал. Улучшить зрение нельзя, надо жить с таким, какое есть. Автобусы не ходили. Люди ездили на попутках. Тетку Пелагию посадил в кабину бензовоза пожилой седоволосый мужчина. Дорогой познакомились.
- Зовут меня Егор, - начал разговор водитель. – Живу один, жена умерла. Сын с семьей – в городе. Приезжает в отпуск, дом подремонтирует, в огороде поможет. К себе не зовет. Да если б и позвал, я бы не поехал. Квартира у сына тесная, маленькая.
Егор помолчал немного и снова стал рассказывать:
- Воевал я, конечно. Немного до победы не дотянул. Ранен был. Пуля в легком застряла. С ней и живу. Чувствую себя неплохо, работаю. Обычно рано выезжаю. Сегодня задержали нас, вот опаздываю, придется поднажать. Да как поднажмешь? Дороги-то – одни ямы. Тебя-то как звать?
- Пелагия.
- Поля, значит.
- Да. Раньше-то так звали.
- А живешь с кем?
- С сестрой старшей. Сын у нее со снохой. А внуки-то выросли, двое парней. Хорошие ребята. Тоже в городах живут.
- А своей-то семьи нет что ли у тебя?
- Нет. Не случилось. Да вот, мы и подъезжаем. За тем леском –то и высади меня.
- Жалко, не договорили.
- Так договорим. Завтра я выйду на шоссейку. Как будешь проезжать, остановись. Отдохнешь. Да и поговорим.
Егор не взял денег за проезд, и Пелагия решила отблагодарить его домашними пирожками.
- Ладно. До завтра, - попрощался водитель, и машина тронулась.
***
И всю весну, и вот уже лето кончается, а тетка Пелагия, как на службу, ходит встречает бензовоз. И Егор стал таким родным человеком, словно всю жизнь знала его. Она каждый раз готовилась к этой встрече, пекла пирожки или шанежки, или оладьи. Юбку свою лучшую всякий раз надевает. А по весне-то в жакете плюшевом да в платке кашемировом ходила. А теперь налегке – кофточка легкая да косыночка синенькая. Егор стал для нее главным человеком в жизни. Мужчин-то у Пелагии не было. Был жених Федор. Давно это было, до войны. Она тогда заневестилась. Отец ситцу купил на платье и туфли. И дозволили ей со старшей сестрой на вечеринки ходить. Тогда и познакомились. Он уже и сватов заслал. Договорились по осени свадьбу справить. А тут – война. Ненила-то перед самой войной вышла замуж. Веню-то в войну родила. А муж погиб. И Федор тоже не вернулся.
Тетка Пелагия поставила в траву за обочиной холщовую сумку и присела. Егоров бензовоз узнала скорее по звуку, чем увидела. Она поправила косынку, отряхнула юбку и вышла на шоссе. Машина остановилась. Егор спрыгнул с подножки на дорогу:
- Ждешь, Полюшка? Здравствуй. Давно ждешь?
- Нет. Только пришла. Пойдем, сядем на травке. Я ватрушечек испекла. Поешь, отдохни.
- Балуешь ты меня, Поля, - улыбнулся Егор и обнял Пелагию.
Егор с аппетитом ел ватрушки со сметаной, а Пелагия всматривалась в его широкое круглое лицо с крупным носом и седыми усами. Волосы тоже были седые и коротко острижены. А сам он был осанистый, плечистый. Из-под коротких рукавов тенниски медленно двигались в такт разговора загорелые руки, жилистые, с упругими венами.
- Не молчи, Поля. – Егор тронул за плечо Пелагию. – Все я о себе рассказываю. А ты теперь про себя расскажи. Как ты без семьи-то осталась? Про это-то ты мне не говорила. Милый-то был у тебя?
- Был. Федор. Не вернулся. Вот ты, Егор, воевал. Может, ты встречал там на войне Федю-то? Он был красивый. Светловолосый. Кудрявый. Глаза синие. Не встречал?
- Нет. Не встречал. Война-то, она, Поля, большая. Редко, когда земляки встретятся. Из разных мест солдат-то привозили, много и нерусских было. Был у нас один. Невысокий, худой, черноволосый. А лицо, как загорелое.Не знаю, какой нацинальности. Не понимал он по нашему. Команды не понимал. Делал то, что другие.
- Вот, как трудно-то ему было, - вздохнула Пелагия.
- Да. Даже случай был такой. Высоту мы одну удерживали. Так, небольшая горка на берегу реки. А за леском, на этом же берегу, фрицы стояли. Они эту высоту взять хотели. Вот и шли бои. То они нас потеснят, то мы их отгоним. Мы оказались на обрывистом крутом берегу. Прямо в глубь берега вырыл я укрытие. Из лесу принес березку и замаскировался. И другие бойцы так поступили. Солдатик тот , нерусский то ли вырыл мелко, или совсем не вырыл, только ветками закрылся. Слышим, крик. Выглянул я осторожно. Вижу, два фрица солдатика подхватили и тащат его. Жалко. А что поделаешь? Война. «Язык» им понадобился. Это, чтоб немцам рассказал про наш батальон.
- Да, жалко солдатика, - снова вздохнула Пелагия.
- Ты слушай дальше. Мы утром ждем полевую кухню. Кашу должны привезти. Смотрим, идет к нам фриц. Каска на нем с рогами.
- Как с рогами? С какими рогами? – удивилась Пелагия.
- Рога, как у быка.Такие каски у немцев еще в гражданскую войну были. Сохранилась где – то.
- Зачем рога?
- Да чтоб страху на нас нагнать. Так вот. Я уже автомат взял наизготовку. А тот идет прямо к нам. Идет один, так стрелять в него никто не стал. Подошел близко. Смотрим, а это наш солдатик. На голове каска с рогами, в руках котелок с кашей, а спереди – плакат во всю грудь. Крупными буквами написано: «Вам – не вояка, нам – не «язык».
- Вот, повезло парню, - качнула головой Пелагия.
- Повезло, - согласился Егор. – А мы ихней каши попробовали. А тут и наша поспела, ничем не хуже ихней, даже вкуснее, потому что – своя, родная.
- Значит, не встречал ты Федю-то. Конечно, война большая. А я после войны в город уехала. Брат младший у нас там живет. Молод был. В армию призвали в конце войны. Вернулся. Не ранен. Жить остался в городе. Женился. Двое деток родились. Письмо мне написал, попросил приехать, детей понянчить. А я что? Свободна. Поехала. Жила у них, пока дети не выросли. Поняла, что больше им не нужна.
- Прогнали что ли?
- Да нет. Что ты? Сама поняла. Вернулась в деревню. Родителей уже нет. И домика нет. К сестре Нениле пришла. А у нее к тому времени Веня подрос, да скоро и женился. Мальчишки родились. Опять я сгодилась. Работать-то устроилась уборщицей в школе. Какие-никакие, а деньги давали. Кормили-то нас огород да скотина. Двор не пустой был: корова с телком, овцы, поросенок, куры. А деньги то тоже нужны. Сахар купить в магазине, масло постное, да хоть бы и мыло. Так что помощь моя была не лишняя. Мы с Ненилой и со скотом управлялись и с мальчишками помогали. Так и жили. Ребята-то выросли, мы состарились. Но куском хлеба меня не упрекают, хотя не работаю и пенсия у меня маленькая.
- Ой, Полюшка, засиделись мы, - Егор посмотрел на большие круглые ручные часы. – Завтра доскажешь. Поеду я. Спасибо тебе.
- Так поезжай. Счастливо доехать.
Пелагия стояла у обочины, пока не затихло урчащее натужное завывание бензовоза
***
На следующий день печь ничего тетка Пелагия не стала. Ватрушки остались. Валентина немного поела. Веня домой не приходил. А сестру Ненилу кормили жидким. Тетка Пелагия подогрела в печи ватрушки, уложила в холщевую сумку, поставила еще чашку со сметаной и знакомой привычной дорогой пошла к шоссе. Глаза видели плохо, но ноги дорогу хорошо помнили и вели, куда надо.
Снова сидели на траве. Егор хвалил вчерашние ватрушки, потом попросил:
- Полюшка, давай опять рассказывай о себе.
- Так все я тебе, Егор, не один раз рассказала.
- А я еще послушаю.
- Да нечего и рассказывать-то. Живу, за сестрой ухаживаю. По дому-то невестка Валентина сама управляется. Когда и я помогу. Теперь ты рассказывай.
- Да о чем? Все уже ты про меня знаешь.
- Вот о войне спросить тебя хочу. Страшно было? Ведь стреляли и убивали. Вот и ты раненый.
- Страшно? Как тебе сказать? Вначале не страшно было. Азарт какой-то. Еще перед атакой по сто граммов дадут, вот и шли. Зло только: зачем нам мирную жизнь изувечили? Страшно стало потом.
- Когда?
- А когда немцев из наших сел выбивали. Не страх, а ужас охватывал. Пепелище. Торчат печные трубы. На одном пепелище старуха седая сидела. Никто ее оттуда увести не мог. У каждого сгоревшего дома расстрелянные семьи, старики и дети. В центре села виселица с повешенными. И некому хоронить. Мало кто живой остался. Вот, правда говорят, что сердце кровью обливается. Это точно. Такая ненависть к врагам появляется. Страшная. С этой ненавистью и идешь в бой, чтоб отомстить за все, что они на земле нашей сотворили. Ненависть была сильнее страха.
- Ох, Егор, что повидать тебе довелось. Страсти какие!
- Да. Вот скоро сорок лет после войны пройдет, а память все хранит. Кажется, по дням могу рассказать всю мою военную судьбу. А тебе-то сейчас как живется? Не бросят тебя, как состаришься?
- Да уже и состарилась. Скоро шесть десятков сравняется. Вот только, если зрение пропадет, в тягость им буду.
- Тогда тебя к себе заберу, буду за палочку водить, - засмеялся Егор.
- Ой, Егор, все ты шутишь.
- Так не шучу. Не брошу же тебя. Сроднились мы с тобой.
Пелагия вздохнула с облегчением, хотя и не очень-то поверила Егору.
***
Потом напрасно выходила на шоссе тетка Пелагия. Не было ни бензовоза, ни Егора. Но она продолжала ходить: не было вчера, приедет сегодня. Может, машина на ремонте. И, наконец, она услышала знакомое тяжелое громыхание машины и вышла на дорогу. Но бензовоз промчался мимо, пахнув на тетку Пелагию бензинным запахом.
- Что же это с Егором? Неужели не увидел? Не узнал? Дожду, когда обратно поедет, - решила тетка Пелагия.
Она не пошла в деревню, села у обочины. Ждала часа три. И вот показался бензовоз. Но вначале она услышала знакомое урчащее пыхтенье и вышла на дорогу. Машина остановилась. Из кабины выскочил рыжий и чубатый молодой парень и стал ругаться, на чем свет стоит:
- Ты чего это, старая? Жить надоело? А если б я не смог затормозить? В тюрьму точно б загремел.
- Ты не сердись, милок, - тетка Пелагия тронула парня за плечо. – Я не со зла. Спросить тебя хочу. Егор на этом бензовозе ездил. Где он? Случилось чего-то с ним?
- Случилось, - уже спокойно ответил рыжеволосый. – Пуля у него в легком, куда-то не туда пошла. Положили на операцию.
- О – ох, что с ним-то будет?
- А кто про это знает? Врачи ничего не обещают. Выживет ли, неизвестно. А если и выживет, едва ли за руль-то сядет. Ну давай, тетка, уходи с дороги. Ехать мне надо.
Тетка Пелагия шла домой и плакала. Маленький кусочек счастья выпал ей в конце жизни. Словно Федю с войны дождалась. Да уж очень коротким было ее счастье.
Она едва дошла до дома и легла в постель. Валентина звала ее ужинать, но она отказалась. Очень болела голова, ломило в затылке и в глазах. Тетка Пелагия тихо стонала, едва справляясь с болью.
А утром она поняла, что случилась беда. Она проснулась и ничего не увидела: ни сестру Ненилу на соседней кровати, ни света в окошке.
Подошла Валентина.
- Теть Поль, ты проснулась? - спросила она.
- Ой, Валентина, горе-то какое…Не вижу я. Совсем ничего не вижу.
- Ничего, пройдет. Попереживала ты в эти дни. Отдохнешь, отлежишься. Даст Бог, все наладится.
Тетка Пелагия ждала, ждала день и два, и неделю…Теперь к столу ее водила Валентина, а она ощупью находила на столе ложку и чашку, чтоб поесть. Через неделю попросила Валентину:
- Валентина, отвези-ка меня в сельсовет.
- Зачем?
- Да надо мне.
В сельсовете тетка Пелагия сказала председателю:
- Филипп Павлович, охлопочи мне место в доме престарелых.
- Да что ты, теть Поль? – вмешалась Валентина. – Что, мы тебя не доглядим что ли?
-Нет. Две лежачих беспомощных старухи – это и для тебя, Валентина, неподъемное дело. Да ведь и ты стареть станешь, не под силу это будет тебе. А там, я слышала, хорошо ухаживают.
Около месяца ждали направление в дом ветеранов для тетки Пелагии. Все это время она чувствовала себя обузой в семье и совсем лишней. Переживала и плакала. Долгими темными часами вспоминала прошедшую жизнь свою, жениха Федора, сгинувшего на войне. А особенно больно ей было вспоминать Егора, свое нечаянное короткое счастье. И надо же было встретиться, чтоб теперь навсегда расстаться. Расстаться не по людски, не простившись. И не было прощанья. А будто и вовсе не было ничего.
-Не было? – у кого -то невидимого спросила тетка Пелагия. – Нет. Все это было. Было! И я всегда буду помнить.
Провожали тетку Пелагию всей деревней. Люди стояли у колхозной конторы. Некоторые женщины плакали, жалея свою ровесницу и давали советы:
- Держись, Пелагия. Не переживай. Обживешься, так в гости попросись. Филипп Павлович привезет тебя. Повидаемся.
Особенно плакала Валентина:
- Ой, теть Поль, Зачем тебе надо уезжать? Как мне-то теперь тут жить? Совестно.
День был дождливый, и дождь смывал с лица тетки Пелагии слезы. Сквозь слезы она сказала:
- Прощайте. Ждите следующим летом. Приеду. Валентину-то не корите. Сама я так решила.
Отвез ее в дом ветеранов на колхозной машине Филипп Павлович, председатель сельсовета.
А в конце осени доярки, возвращаясь с утренней дойки, увидели, как у поворота в деревню остановился на шоссе бензовоз, и какой-то человек долго ходил около машины в ту и другую сторону. Кто-то сказал:
- Глядите – ка, никак тетки Пелагии знакомый друг остановился.
Потом бензовоз тронулся и с протяжным завыванием скрылся за поворотом.
А тётка Пелагея сдержала слово, приехала погостить в деревню. Как-то весной она проснулась от головокружительного аромата сирени, доносившегося с прикроватной тумбочки. Почему-то к нему примешивался, по- особенному радуя и волнуя, едва уловимый запах бензина.