Из книги «ПРИРОДА» 1994
Вступление
…какими словами рассказать о самом «основном» в нашей Жизни – о том, где живём мы, где сами «плоть от плоти» великой Земной природы, где… чувствуем себя (иногда!, слава Богу, иногда!) даже Царями этой природы?
…где живём-то? да среди бескрайних ландшафтов нашей (!) Земли, окружённых океанами воды, живём под бесконечной глубиной неба – его зовущей и ненасытной свободой, живём, имея в душе и сердце своём укрощённый неведомым Создателем огонь…
Дух-огонь!
Который не только держит Жизнь саму, но уже и Осознание ея… И пытаемся рассказать о своей прекрасной Родине – Словом (референтом мысли): но приблизимся ли к Истине? Или, как и древние Милетские философы, окажемся наивными младенцами перед Нею? …но не будем отчаиваться: М. Пруст предупреждал, что Истина всегда (!) окажется «ещё дальше»…
Да и термин «постулат» – исходное положение, принимаемое без доказательств (как аксиома)
Не забудем только, что взгляды Милетских философов излагаются в разных источниках с вариациями, очевидно, ввиду отрывистости сведений, которые «дошли» до нашего времени. Но нам важен сам факт, сама попытка рассматривать хотя бы важнейшие «стихии» (огонь, вода, земля и воздух) под знаком их единства происхождения (по мнению древнегреческих философов) от апейрона (безграничный) – «беспредельной, бескачественной, неопределённой материи"…
Современные взгляды на происхождение указанных «стихий» оставим специалистам, а «если» посмотреть «непредвзято»? так сказать, с языческих времён и языческими представлениями, когда формировались не только языки, но и «сам» стиль жизни (отношения друг с другом, ремёсла, умения-навыки жить с Природой «дружно»…), и весьма глубокие представления о Мире далеко не только греческих мудрецов?
И с точки зрения «Единства происхождения…» переставим акценты (и «усилим»): в конце концов, человек-то ведь не гость земным «стихиям»! И тело Его, и душа Его взрастали здесь! На Земле!
на нашей голубой планете по имени Земля….
*
…рефлексировать на тему апейрона проблематично по определению (Вставка от января 2024 г: Однако, философ и мифотворец Ю.В.Линник написал работу «Великая неопределённость» по этому «поводу» в своём Альманахе «Апейрон», Петрозаводск, 1998:7-12), но и по «поводу» «стихий» (постулатов) я думаю, что проблема Наблюдателя проявляется не только в микромире (при квантовой суперпозиции), но и в макромире: мир не таков, каким мы его описываем
…на излёте света и тьмы, тепла и холода, на излёте всех противоборствующих сил и рождается жизнь, появляется Разум…
Вставка от марта 2024 г: А историк науки и эволюционист Ю.В.Чайковский в «Лекциях о доплатоновом знании» (М. Товарищество научных знаний КМК, 2012) прояснил многие мифотворческие представления, собрав по крупицам сведения о зарождении философии и науки в Древней Греции…
...Земной мир не таков, но мы неотторжимая часть Его...
2021 г
ОГОНЬ
Огонь сжигает все, что произвела и производит природа, и огонь поддерживает самое прекрасное и уязвимое, что также вышло из природы — жизнь.
А теперь человек, защищаясь от огня и сохраняя его, видит в огне источник любого движения, видит символ огромной обобщающей силы. Как все это?
Взрыв
Время — движение (развитие!); оно захлопывается, когда иссякает источник движения, подобно тому, как исчезает свет при повороте выключателя; для нас наступает темнота, а для природы — вечность(?)... Вечность это не течение времени, но отсутствие его, отсутствие всего. Вечность — ничто и вечность — все(!). Какое «падение» в недрах микромира тогда свершается? Куда "исчезает" тогда «материя»?
Как был «подготовлен» тот самый первый взрыв, который обозначил (повторил?) этот самый крупный ритм Вселенной? Может быть, это безвременье или вечность, на самом деле — время вспять? То есть, в конечном счете, у Вселенной мы уходим вперед с поводком. Информация о взрывах, развитии, ритмах — записана в строении Мира — в каком напряжении структур определен этот космос?
Заложил ли тот взрыв технологию взрыва сознания (и осознания)? Все ли совершенные системы приводят к разумному началу? Это переплетение полей, непонятных — какие упорядоченные структуры определяет? И посреди всего — мы, вдруг, беззащитные, и уже неосторожные в высшей степени ко всему тому, от чего мы плоть от плоти...
Взрыв тот — отсчет времени (пусть и взрыв наоборот); он определил и определяет Строение; его начало и бессилие естественны; его законы неожиданны. Взрыв страшно далек и бесконечно близок...
Как рождается микромир (рождался), к каким пространствам он разлетается, становясь миром «обычным» для нас? Что есть бесконечность, ведь ее невозможно представить, невозможно понять? Логические запреты перед людьми, словно насмехаясь, они перед нами даже в цифрах, даже в буквах алфавита. Взрыв потому, что это переход, это движение, уже развитие — все связь мгновенная между уровнями (какими? уровнями чего?); это преобразование — скачок к иным структурам, это мгновенный захват принципиально новых направлений для развития.
Но, может быть, и не было никакого Взрыва, и у Вселенной совсем другие ритмы? Может быть, взрыв любой — только разрушение? Если это и так, то все равно этот получившийся хаос спустя «время» используется для иного построения: иначе наступает бессмыслица. Напротив, если Вселенная — система, то взрывам уготована своя позиция.
Последствие взрыва или взрывов — излучение, свет. Откуда тогда такая колоссальная скорость? Последствие взрыва или взрывов — информация; может быть, любая информация — это все «затухающая» энергия, когда-то высвобожденная из-под каких-то условий...
Здесь вселенское противоречие: если Взрыв и сейчас «остывание», то при чем здесь Развитие? а если Развитие (несомненное), то как его согласовывать с этим ритмом?
...иногда кажется, что то, что вокруг — с дождем или под бескрайним и голубым небом — уже с разлетевшимся в никуда чем-то главным, а нам осталась обнаженность, какая-то конечность и невероятная трудность самого процесса понимания...
Начала
Начала всему — в уже существующем — во взаимосвязи мира. В этом смысле о каком-либо объекте мы будем знать все только тогда, когда будем знать все о целом мире. Начала прежде всего — структурны.
Как органическая эволюция мира «подготавливается» физикой и химией? Какие системы вырастают в биологические? и далее — в социальные? Все связанное с человеком, конечно, включает и испытывает давление всех систем.
... Начала в любой нашей клетке, в нашем вдохе, в Слове нашем, в природе дня и ночи... Бесконечное прошлое и безбрежное будущее вытекает из настоящего; вся структура мира свернута в любой точке своими измерениями...
И начала — в некоем центре, в немногом — главном, в том, что определяет остальное. Как соотносится это главное в частях своих, и есть ли они? Не может ли быть такое, что главное — это принципы, «клише», то есть — идеи, при помощи которых разрушаются или созидаются микро- и мегамиры? Числа, например, не сами по себе, но как определенные соотношения тех же структур? ведь существует же понятие критической массы! да и философы давно утверждают о переходе количественных изменений в качественные. Только переход тот строг и зависит особенно при нарастании малого количества. Как все это?
Начала — взаимодействие, то есть, не что-то одно, и быть не может чего-то самого-самого, но одного. Из тьмы тысячелетий совсем не случаен вариант двух полов у человека. Это, может быть, минимальный уровень взаимодействия. К слову, сам человек, само человечество без взаимодействия с природой — ноль.
Начала каждой системы — в предыдущей. Начала неожиданны и непредсказуемы только для внешних зон, но закономерны и требуемы для внутреннего, то есть, системы противоречивы. Вновь: начала именно в несводимости чего-то друг к другу, в невозможности существовать в единственном числе.
Когда бы ни задумались — начала от нас будут в бесконечном прошлом. Может быть, если бы существовал постоянный свидетель Развития, по крайней мере, на нашей Земле, он бы сказал так (?).
Непонятно: «высшие» формы материи, значит, развиваются по спирали, а низшие? Так и остаются? Может быть, свои «границы» имеют физико-химические, органические и социальные (психологические) начала? А может быть, и физические процессы также приводят к возникновению чуть ли не сознания (о чем говорят некоторые)?
Начала таинственны, пусть это и начала Нового ритма, или как бы пульсирующие начала в различных точках Вселенной, а может быть, и начала, насквозь пронзившие, например, нашу Землю, наше Пространство, или примкнувшие ко всему «нашему»... И о чем думать мы тогда должны? встречая в своей или чужой жизни таинственные явления?
И вдруг после долгого ненастья день осенний солнечными пятнами покрывает зеленую еще землю с немногими опавшими листьями, и спокойное тепло нежится на коже лица, согревает одетое тело... Начало?
Звезды
И вот эти звезды, проглядывающие сквозь темно-синее небо, неестественно далекое и большое, звезды мерцающие... Догадки о множественности миров возникают немедленно, но вместе с тем сопровождают твои мысли и чувство какого-то эстетического совершенства, завершенности и еще странное чувство, что за всеми нами... подглядывают — созерцают нас, холодно, угасше, печально.
Это прежде всего свет со стороны, соотнесенный масштаб чужого мира, пусть и огромного, полного, как Земного, но одного. Это мыслимый для нас обзор Вселенной, но одна крохотная для нас звездочка вдруг в какие-то мгновения отражается в наших мыслях одним нам известным бегущим содержанием, совсем земным...
Звезды — физическая граница наших ощущений (!), столь отдалены, по крайней мере, от нас, что недоступны для нашего антропоморфизма. Звезды проступают — как бы на пределе, как бы соблюдая правила тонко рассчитанной неведомой психологической игры. Звезды нам нужны (!) как окружение, как спасение от окончательного «замыкания» мыслей, вернее, они выводят наши мысли, простые, обыденные мысли, на новый, особый виток: звезды дают нам дышать всей Вселенной.
Нам, людям, дарованы небо, проявляющиеся в ясные ночи звезды. Великие условия перед нами, великие направления — очищающие душу, ибо многое кажется мелким и суетным. Нам дарована наивность — разве не проникаемся мы ею в окружении свежего открытого пространства вокруг, свободного, едва проглядываемого, освещаемого (!) только темным далеким небосводом?
Неужели мчащаяся прочь от себя самой Вселенная изнутри зажгла эти страшно далекие от нас и друг от друга светила? Как все это на самом деле? А может быть, эти звезды разожглись извне или «спроецировались» в результате неизвестных нам сил (как все те же, некоторые, говорят)?
Едва видимый свет звезды — это все, что остается от колоссального пространства, может быть, воспринимаемого вблизи тех звезд также беспредельно, как с Земли; острия звезд нам волнение — осознание того, что с современными знаниями мы можем судить о них только умозрительно; недоступность их, между тем, сообщает нам даже какой-то покой, равновесие.
И сколько поэтов отдали звездам лучшие минуты своего вдохновения, сколько сказочного во все времена питало их, сколько верований останавливали свои сюжеты на звездах!
Свет тот дальний, ничего, кроме холодных блесточек, и не дает, но свет ближней звезды — Солнца — полыхает в ритмах суток, поглощая все цвета и уже определяя их спектр, определяя все мыслимые и немыслимые переходы от света к тени. Свет солнца, свет нашей звезды рождает и поддерживает тепло, рождает и определяет все богатство жизни, да и во многом вторично определяет наши психологические доминанты...
И вновь: эти символы (для нас!) мировых религий и безбожия, эти звезды — как вспыхнули?
Свет
Осознание в полной мере полифоничной и контрастной музыки рассвета — потрясающе. Именно рассвета, хотя краски всех времен суток поразительно многообразны и глубоки для прочтения. Природа встречает рассвет и проводит его через себя так, словно она совершает это в первый и последний раз: в реальной жизни задействованы связи все, между тем, как осознавать течение мира мы способны (можем) только иногда.
Общеизвестна роль света («космическая» роль) при возникновении растений и далее для эволюции всех живых организмов. Но почему-то эту роль не распространяют в полной мере на «потом» — на последующее развитие организмов. Свет — лишь часть спектра электромагнитных волн, то есть, это поле. Где современные трактовки организмов и их жизнедеятельности именно с точки зрения всевозможных полей?
Наверное, очень многое зависит и от пространства света, вплоть до физических параметров жизни. Но в особенной степени пространство света «работало» при формировании палеопсихики человека и работает при формировании конкретной человеческой психики, потому что душа наша — отражение мира, отражение всех его физических показателей и прежде всего — «световых». Чувство глубины мира, чувство пространства, или, напротив, чувство тесноты, — в нас прежде всего «световые». Прочесть как эту связь, не оскорбив сугубо личностное, даже просто индивидуальное? Пространство и освещение, наверное, играют «провоцирующую» роль. Эстетика света — есть ли она и в чем состоит? Ведь можно гимны петь и дневному свету, разнообразному и долгому, свету сумеречному — великому свету странных ощущений, «свету» ночному — свету рождения...
Свет в границах держит нас, как в ежовых рукавицах, предоставляя право судить о богатстве своем лишь по малой своей части. Но часть эта, доступная зрению нашему, развернута нам таким многообразием условий, вызывает такую гамму чувств, что удовлетворяет самому взыскательному
вкусу: часть эта сохраняет и масштабы, и соотнесенность известного и неизвестного, доносит и своеобразную вязкость в познании. Действительно, часть, фрагмент нам неисчерпаемы...
Свет — прежде всего следствие. Следствие мгновенного высвобождения (энергии?), следствие внутреннего напряжения, напора, следствие «бурного» соединения. Это следствие критического состояния микрокосмоса, когда уже начали меняться его физические параметры. И столь силен этот процесс, как мы знаем, что уже вся Вселенная пронизана этими излучениями, вся пронизана светом.
И свет уже творец всего органического мира, уже творец человечества(!), странный творец! Потому что неожиданен (для нас) в подобной роли, потому что трудно понимается его значение даже для органического мира. Признание света (поля) как творца, значит, признание его таковым и для каких-то иных реалий (высокоорганизованных?), но об этом мы имеем косвенные доказательства или вообще ничего не знаем.
СВЕТ
Свет царит и живет вопреки нашим мелочным или великим заботам, вопреки всему человеческому, свет царит и живет всегда и везде; мгновенный и бесшумный, он порождает громовые раскаты и всю остальную гамму звуков природы, неожиданный и бестелесный — смещает непомерные тяжести, вызывает всемирный круговорот веществ.
Мир залит светом, его сила согревает, его присутствие направляет (!), его мощь, как мы знаем, даже изменила весь внешний облик Земли.
Свет солнечный рождается и умирает ежедневно, свет беспощадный в знойное лето и свет спасительный в суровую зиму; открытый свет этот уже разбивается облаками, рассеивается на огромный невидимый поток, становясь просто светом дня, — предметы на поверхности земли приобретают, может быть, свои собственные объемы и цвета, в то время как при солнечном свете они казались и декоративнее, и недоступнее...
Великий свет утренних и вечерних сумерек вообще «растворяет» все материальное, приближая и отдаляя его от наблюдателя, путает цвета, замыкает в себе или отбрасывает прочь линии, почти всегда приносит покой и прохладу. Именно в сумерках наступает и проходит некая мера света, странным образом провоцирующая осознание (и «порождая» его!) на очень смелые обобщения, при которых пространственно-временные условия теряют привычную нам всем жесткость.
А свет ночи, темный настолько, что путь свой на открытой местности ощущаешь не глазами — телом всем! этот свет будто мгновения назад исчез, оставив лишь след свой, может быть, даже более темный, чем сама ночь.
И вот отраженный свет луны, печальный, воспетый знаменитыми поэтами, странный из-за ощущения нереальности, невозможности освещения земного ландшафта таким бледным светом... Что все тогда перед глазами нашими? Не гости ли мы на своей собственной Родине, занимая своею жизнью, своими мыслями лишь маленькую, к тому же, может быть, искусственную ячейку? Ибо остальное все — прекрасный организм живых и неживых «предметов», заключающийся в том, что с самого «начала» из всего «материального» «никто» не хотел себя «чувствовать» дураком. А раз так — напряжение на самосохранность должно быть поразительно прочным и естественным, а человеческое — лишь паутины в крепко построенном доме. Неужели все — так?
Мы только имеем возможность свое чисто человеческое соотнести с остальным миром, то есть, возможность получить только права.
Мир выстроен Мастером с математически совершенными приборами, а мы, подобно вирусу, можем погубить мир.
...Сумеречную, а затем серебряную прохладу раннего утра свет вытесняет тонким теплом, в свободе неба проступает голубое и далекое, и хотя под солнечными лучами сохраняющий эхо неподвижный воздух видится плотным, день наступил.
Что принесет он?
Свет как тепло
Тепло — в непосредственной близости от источника света (понятие непосредственной близости действительно здесь, на Земле). Моментом перехода тепла в холод «будем» считать момент перехода воды в кристаллическое состояние (вода — носитель жизни).
Свет как тепло — для живого.
Тепло открытого воздуха — прежде всего «чувство» свободы тела. Тело (наше) и сформировалось когда-то именно в таких условиях. Теперь же, мы как люди воспринимаем тепло открытого воздуха как комфорт пространства, причем, как комфорт отдыха, подсознательного согласия, в котором удивление богатству окружающего и оценка его буквально тонут во взаимоисключениях различных суждений, все быстрых, мелькающих легко и естественно...
Но тепло открытого воздуха мы более осознаем (или менее?); эти прекрасные описания летней природы, когда описывают, как легко дышится, как свежесть ненасытного ветра проносит запах земли и беспокойной дали, как остро удовлетворяется чувство Родины — маленькими подробностями родного пейзажа... Эти прекрасные описания природы — нам повторение (усиление) своих оценок.
...Тепло открытого воздуха вбирает угловатый, неестественный шум быстрого города, и уже тепло обнажает сухость, духоту тесноты строений; это тепло мечется среди разрозненных звуков низкой деревни, забытой всегда, это тепло в деревне резко напоминает о земле, о какой-то твоей обязанности; это тепло не может разорвать ветер поля или ветер луга, настоянный на запахе разнотравья: струйчатая тишина течет над мягкой землей, тишина от ломаных звуковых линий кузнечиков до звукового парения песен жаворонков; это тепло поселяется среди лесного запаха, среди покоя меняющихся светотеней, среди царства листьев...
Тепло это нам необходимо и как оценка себя, оценка других людей — какая оценка?
«Тепло» зимнего времени — в оттепель приносит ощущения странно расширенного объема воздуха, темного «внутри», в морозы — чувство собственного тела, чувство глаз, а воздух тогда плотен, словно весь поднимающийся вверх — от всего, воздух тогда пронзает тебя; то вдруг метель — движение снежинок, движение шума ветра, шума предметов.
Тепло сохраняем мы — горящий очаг, теплый дом; это тепло требуем мы, в тепле этом сохраняем свою жизнь, сохраняем свои позиции, свои традиции; этот уют держится и на отношениях людей — свет какого чувства рождает тепло взаимоотношений?
Тепло — давно символ; что мы так жадно прочитываем в горящем костре на туристическом привале? Какие наши мысли, какая память находит ответ, удовлетворение?
Какая-то аналогия нашей жизни в этих горящих дровах, во всем этом костре. Какая?
Свет для жизни
Великое и неслышимое преобразование происходит в зеленых листьях — в царстве растений; совершенство и изящество их форм, неслучайность цвета — все сотворил свет. Зеленая и гулкая громада леса, словно убегающая вдаль зелень равнин и холмов, вместе с прорисованными линиями, вместе с проступающими пятнами бурого и серо¬го — нам отрада. И общий фон этот, сдвигаемый после дождя к свежести и даже буйству всех оттенков зеленого, и одно¬временно к более проглядываемому чему-то темному и серому, — лишь усиливает наше сложное чувство родства, причастности к своей родине.
Свет как источник тепла необходим и другим организмам — и более простым, и более «сложным».
А свет и причина ветра, причина дождя, причина всеобщего движения — круговорота веществ; свет устанавливает запреты — для того же буйства зеленого, запреты грубые, внешние, внутренние, и зеленое сгорает, засыхает, сгнивает; и зеленое самозащищается, дублирует свои структуры, приспосабливаясь к условиям, как все остальное живое, оно сохраняет глубинные собственные взаимосвязи и связи с внешним.
Свет — источник круговорота всего, что есть на нашей Земле, фотосинтез — тот же круговорот.
Свет для жизни давным-давно уже течение, давным-давно уже в ритмах времен года, в ритмах времени суток. Как и когда установились эти ритмы? И великое приспособление у живых организмов (не только зеленых) к этим ритмам (свету). Приспособление — тоже развитие.
В течении том любой пейзаж, любой ландшафт видоизменяется: звуковой фон к позднему утру лишается гулкости, звуки замыкаются близким пространством, в то время как ночью и во время рассвета невидимая даль дышала рядом, звуки перебрасывались к нам, соединяли для нас таинственную темноту или сумеречность, и уже местность вся летела неизвестно куда, наполняя сердце твое ожиданием и удивлением. Удивлялись мы свежести слабого, но тяжелого ветра,
удивлялись прохладе, растекающейся понизу и уже поднимающейся, да и сам воздух становился неоднородным, — то медленным, медовым, то легким, ускользающим... А запахи! Запахи спелой земли, цветущих трав, запахи тяжелой и чистой воды, грузных деревьев...
Сам свет в солнечный или пасмурный день бесконечно богат, — возьмите время редкого дождя осенью: белесое небо словно задевает вас космами воздуха, но вблизи воздух цвета предметов, прозрачно-полый, поодаль — прозрачно-серый, а небо выше — клубится, и капельки дождя, словно рождающиеся на высоте вашего роста, падают беззвучно на плоские и рваные пятна лужиц...
Каких событий мы так ждали?
Свет для жизни когда-то послужил если не первым, то самым мощным толчком — непосредственным, а теперь и опосредованным, обрамляющим все ее проявления.
Свет для человека
Пространство перед нами — прежде всего небесное, его источник и хозяин — свет. Как соизмеримы размеры неба и человека? Для наших органов чувств ощущение неохватности неба — факт, проявляющийся при любом времени года и суток, при любом физическом состоянии «атмосферы».
Свет определил нам — небу и человеку — физические размеры. Как? В чем?
И теперь уже, под этим пространством голубого или серого неба, под этими редкими или сплошными облаками, даже во время стихии атмосферных сил — в нас все это вызывает чувство величия происходящего, чувство благодарности за жизнь, одновременно и чувство необходимости того же происходящего, чувство... Родины (?)... Как прочесть эти условия полнее?
И хотя человеческое в нас — от других людей, но эти породившие нас условия — как сказались и сказываются?
Свет. Какими эпитетами награждали и награждаем долгожданные лучи солнца! Неожиданную игру солнечных зайчиков! Как жадно мы смотрим на «вообще» течение жизни, на «закаты» и «рассветы», как поражают нас, особенно в детстве, все необычное перед глазами — радуга, слепой дождь, искрящиеся льдинки в голубом морозном небе зимой.
Все дело, может быть, в световом насыщении пространства; при определенно слабом — сумеречном освещении, действительно, «выстраивается» (проецируется нами?) не-существующее в реальности окружение, более темное, оно словно обрамляет непосредственную зону вокруг точки взгляда — зону «комфортного» освещения (насколько можно при данных условиях); поодаль, — то есть, уже в реальном окружении, — зона «втягивающей в себе пустоты» (!), и мы взглядом пронзаем темное окружение, а через «пустоту» приближается к нам самое-самое дальнее, что днем виделось совсем иначе... Да и сам ты странно сориентирован — то словно подле в общем-то отдаленных предметов, а то и близкие от себя воспринимаешь как бы издалека.
При более светлом освещении иллюзии эти постепенно исчезают, но постепенно и своеобразно, и даже при дневных вариациях освещения у нас перед глазами еще сохраняются какие-то «несуразности».
Играет ведь пространство в глазах наших — пульсирует, мерцает, «растворяя» предметы, или, напротив, стягивается к ним!
И все — свет.
И все-таки, соотношение между человеком и окружающим пространством выражаемо ли в каких-то числовых границах, или оно столь ничтожно (со стороны человека), что и нет, собственно, никакого соотношения?
А может быть, наш внутренний мир как-то сопоставим с этой благоприятной для нашей жизни световой громадой? Может быть, точнее, он во многом определен ею? Но как?
МЕРА
...к могучему небу устремлялась каменная шатровая церковь; казалось, под тяжелым текучим небом падали и недосягаемые шпили шатров, и мощные стены, да и холм весь, на котором стояла эта серая от времени заброшенная церковь, в этот пасмурный и ветреный день, словно летел к одному ему известному будущему...
У нас давно потеряна мера памяти, мера жизни.
Мера тепла внутри живого, внутри человеческого. Эта мера, может быть, и породила жизнь, порождает человека.
Какова она? Огонь тот, сжигающий все на свете, огонь, вспыхивающий ослепительным сиянием, для нас, для живых обитателей нашей Земли уже давно запрятан в сложные «энергетические системы» от молекулярных до биосферных. Мера огня, мера тепла, мера соотношения или взаимоотношения во всем — и рождает движение (Развитие?).
Мера — стихия. Именно она «устанавливает» естественность. Какие логические (математические) запреты мы должны преодолеть, чтобы понять природу жизнестойкости живых и неживых структур? Какая алгебра не будет противоречить гармонии?
Мера — обязательно скрытое число; конечно же, не числа правят миром, но числа стоят за тем, что правит. Как «стоят» числа? Эта мера определяет и чисто человеческое — искусство — прорывы в откровение, даже в озарение. К мере в искусстве приходишь в результате какого-то протеста, борьбы, приходишь, фактически отдавая здоровье и жизнь.
Мера страдания, мера любви — мы и об этом вправе говорить, хотя, конечно же, не измеришь ни эти чувства, ни другие; мера — соотношение разных чувств, перекосы в соотношениях порождают трагедии как для одного человека, так и для многих.
...Мера нашей памяти в заброшенных и оскверненных повсеместно могилах, разрушенных памятниках и церквах, забытых профессиях, мера в уничтоженном внутреннем стремлении работать — все нравственная мера, самая главная мера у нас. Только сейчас наступает отрезвление после очередного, уже коммунистического ига. Кто виноват?
Виновата психология народа, позволившего себя унизить (вера в хозяина? вера в ложную идею?), виновата «таинственная» русская душа, наименее подчиняющаяся внешним обстоятельствам, но умеющая довольствоваться малым... И возросшее нравственное насилие отбросило государство и народ далеко назад.
Мера нравственности отдельного человека, однако, не «вмещается» в меру трагедии (или процветания) государства: она «больше», она смыкается с колоссальной мерой живой Природы; мера живой Природы «покоится», в свою очередь, на всеобъемлющей мере всего мироздания, всей Вселенной.
И наоборот: от неживой природы к живой, и от нее к человеку — увеличивается взаимопроникновение, подвижность элементов, составляющих целостность...
Это — так?
Равновесие тепла и холода
Условия нашей жизни — в тонкой температурной «пленкe», за пределами которой наша жизнь обречена. Тепло — исходное условие для жизни и самой жизни, — не увеличивающееся (!), не уменьшающееся (!), но в каких-то ритмичных пределах оно, действительно, до сих пор — константа, и при этом ритме наступления тепла и холода соблюдается пусть и относительная, но равноудаленность от «среднего» значения.
Равновесие тепла и холода для жизни усиливают жажду жизни, усиливают «любовь» к жизни. На пути к экстремальным значениям становятся разнообразнее защитные механизмы жизни, а сами параметры условий, значений раскрываются бесконечным богатством для «постороннего» взгляда. Ритмичность тепла и холода стимулирует ответ на вызов среды, и не только живых организмов вообще, но уже человека: наши психологические, эстетические решения, интеллектуальные, становятся более «полными», может быть, единственно исчерпывающими...
Равновесие тепла и холода не исключает оптимума условий для жизни; для человека уют, комфорт также не в зоне равновесия между теплом и холодом. Это смещение в термальной ординате как соотносить с мерой? Живое всегда уходит от строгой симметрии. И все же?
Результат равновесия — цвет Земли и цвет времен года; результат равновесия — редкие «состояния» Красоты: в иные дни осенью и весной, когда равновесие буквальное — какие чувства, поразительные, настигают нас? — прощания? встречи?
Равновесие — всегда напряжение. Напряжение мы чувствуем; в нашей психологии словно закодирована готовность воспринимать совсем другие времена года, совсем другие ветры...
Равновесие тепла и холода — это направление изменений, это та простота, которая показывает границы возможности жить, возможности оценивать; эта простая связь между светом и теплом обнажает сейчас холодный редкий дождь с распластанными на земле мокрыми осенними листьями, светлую и мокрую темноту, мгновенно и постоянно отходящую вдаль...
Это равновесие в иное время будет напряжено чудом падающего снега или морозной замкнутости зимнего воздуха, это равновесие может дарить вам открытое и радостное тепло, запахи нагретой земли или цветущих трав; иное равновесие будет невыносимым изнуряющим зноем под открытым небом, и все это — земные условия, все это — прекрасная и заданная ориентация нам.
Иногда кажется, что на Земле нашей слишком много совпадений, замыкающихся на целесообразность, на антропоморфные объяснения, но не говорит ли все это лишь о том, что мы — плоть от плоти от своей Родины — Земли, что вся психология наша — земная насквозь?
Границы жизни
Они уже неопределенны, они и в древних пространствах, и в преобразованном мире. Границы необыкновенно хрупки и непредсказуемо неуловимы. Границы нашей жизни разбросаны от одной точки — одной единственной мысли, которую мы можем и не пережить, до таких далей, в которых мы блуждаем, не осознавая даже абсурдности такого существования. И границы пульсируют по своим законам...
Но человеческое в нас — от всех других, потому та единственная мысль — информативна до бесконечности, она лишь свернута.
Необыкновенная хрупкость границ — от бездны физических тисков, неожиданных и неотвратимых; неуловимость границ — в замкнутых и открытых системах, в их непознаваемости до конца, в их бесконечных свойствах. И начало жизни — во всем далеком мире, от всех его свойств.
Это не экстремальные значения физических условий, но способность к качественным прорывам, уже способность.
Границы жизни — от внутреннего давления до равновесия между всеми ее формами, это ее неуничтожимость: способность к самообновлению всегда.
Границы нашей жизни это не только глубины и высоты человеческих достижений, хотя они так или иначе ориентируют нас, может быть, даже определяют; но в собственных возможностях — в тех нормах и законах, которые мы сами себе принимаем. Где граница нам? Собственные возможности человека уже имеют глобальные масштабы, и не выпить ли ему воды, как былинному Илье Муромцу, чтоб поубавилась сила?
Границы все в мере.
В несказанной красоте окружающего мира, в том напряжении, которое единственное выковывает границы.
Мера здесь и развитие всех форм шаг за шагом, даже в том случае, если между отдельными шагами толща времени, но и развитие части форм (что это такое?).
Мера в напряжении всех возможных связей. В живой природе все связи «прогоняются» через многие механизмы, и прежде всего, через круговорот веществ, а в нашей жизни? Какой эквивалент красоте природы нашей Земли выставляет человеческая жизнь? ведь только в этом случае мы можем говорить о мере во взаимоотношениях среди людей?
Границы жизни при всей их неопределенности, хрупкости, непредсказуемости — жестки и так же «неотвратимы», как и слепые силы неживой природы, и границы эти могут «зло» мстить нам и в будущем. И точно также границы нашей жизни это не только глубины и высоты, не только нормы и законы, но и вся бездна возможностей человеческих, такая бездна, что весь остальной мир, и людей и природы, оценивается всего лишь одной мыслью, даже не оценивается — уравновешивается. Где здесь мера?
И мера — должна быть, и среди людей.
Иначе нет преемственности: мы плоть от плоти.
Прошлое и момент
Вот такая странность: момент, миг подпирается непостижимой для воображения толщей времени; именно мгновение испытывает колоссальное напряжение, именно мгновение обладает реальной силой: все остальные мгновения «лишь» подготавливают новый. (Откуда новые мгновения? откуда течет время?).
Чем большими связями обладает в данное мгновение структура, тем больше она влияет на другие структуры.
Спустя мгновение уже начинается прошлое: оно буквально идет «по пятам». Прошлое — это все, что имеем мы для вечного в сущности мгновения, это все, что наработано, создано. Собственно, перед действительностью, перед мгновением «отчитывается» прошлое. Потому что настоящее — это такое острие, которое и мгновением называть можно с натяжкой. Для нас мгновение — секунда, доля секунды, а для другого?
Огромный день умирает перед сумерками, сумерки уже поселились в кроне голых деревьев: день это мгновенье? или год — мгновенье? В чем элементарная мера времени для природы? ведь какая-то жизнь останавливается и в доли секунды?
Многообразие связей, то есть, в конечном счете, целостность, приобретается не единым мигом — постепенно. Прошлое, конечно же, оказывает определяющее влияние на все, что подвержено времени.
Мера между прошлым и мгновением — в уровне целостности. Отсюда должен быть какой-то вывод, но сделать который чрезвычайно трудно. Может быть, о «собственном» времени: скажем, Земли?
Да еще есть мы с неуничтожимой памятью. Как преодолеть нам длящиеся уже давно «мгновения» неудач и национального позора? Для кого-то они, действительно, длятся давно, а страна лишь сейчас приобретает чувство стыда... Ответ прост: отбросить ложные ценности, вернуться к ста¬рым или принять новые — общечеловеческие. Потому что пересматривать, перетасовывать даже из добрых побуждений, подкрашивать прошлое нельзя: это ослабляет какое-то иное мгновение — которое наступит! Наше, пересмотренное для нас, прошлое ориентировало на искусственные ценности, о которых в лучшем случае спотыкаются нормальные человеческие жизни.
Эта мера — непреходяща (мгновенье — мера?). Может быть, с тех незапамятных времен, с того самого Начала все Развитие и идет через Меру...
...прошлое нам вздыбливает просторы, открывает дали, защищает свободным всегда небом и его рвут и не могут разорвать мгновения стихий; прошлое жжет нам сердце, направляет мысли, прошлое не отпускает от самых дорогих воспоминаний, — и что нам до отвлеченной Меры? она сама проявится, подскажет, успокоит...
И прошлое «выправит» связи, и для нас мгновения будут вновь прекрасными — ведь сильные ветры подвластны сильным людям!
ЛЮБОВЬ
Это самое загадочное чувство: чувство целого; это чувство подготавливается всем существом твоим, и все равно наступает неожиданно, вдруг, и оно неостановимо, подчиняя
даже твой ум, более того, ум «запаздывает», и ты лишь осознаешь то, что уже живет в тебе.
Это великое чувство. Разве не оно сильнее всего на свете? Разве не оно переиначивает все существование твое, наполняя высшим смыслом, какой только и подвластен человеку? Любовь к родителям, родине, любовь к женщине, любовь к ребенку — все составляет содержание твоего смысла жизни, если не всего смысла, то его неопределенно большую часть.
Это откровение потрясающей силы; оно буквально изменяет нас, оно снимает все наносное, искусственное, люди предстают друг перед другом своей сущностью, может быть, даже обновленной.
Любовь открывает в тебе силы, в иное время скрытые, неизвестные тебе самому, потому что наконец-то ты находишь ответы, да ответы и словно провоцируют возможные твои вопросы (!). Ты становишься богаче, мудрее...
Но любовь и безрассудна — вопреки всему, вопреки всем традициям и нормам. При этом отношении предлагают даже собственную жизнь, упрямо отстаивая свое видение целого, отстаивая по сути дела себя. Это чувство целого — от гигантского прошлого, имеет почти инстинктивную природу: какая логика мгновенно выстраивает здесь стратегическую целесообразность? Какой огонь соединяет здесь то, что сам когда-то разъединил и разбросал по всей Вселенной?
И это всего-навсего — отношение. Оно может быть и наивным, почти детским, но и в таком «виде» оно определяет поведение все.
Оно не высказывается до конца — оно бесконечно, «безмерно», непонятно тебе самому — оно волнует тебя и успокаивает, оно дарит счастье и приносит несчастье, оно возвышает и унижает, оно дарит и отнимает жизнь...
Это отношение — сама наша жизнь.
Но ты физически не можешь осознавать свое отношение постоянно: ты забываешься на какой-то волне этого святого чувства, ты незаметно фантазируешь, подменяя оценку своей собственной инерцией видения. Здесь какое-то наше чувство самосохранения — осознавать мы можем как бы импульса¬ми: новизна оценки при этом не пропадает.
И любовь — трудна. Этот уровень тобою поднимается, но и тебя поднимает: как выдержать такую тяжесть, такой крест? Ведь все духовное твое не есть естественное; и в наиболее мощном проявлении ему не чуждо «человеческое».
Наконец, любовь усиливает, воссоздает веру, и тогда уже возникает неуничтожимое; разве можно истребить то идеальное, что мы любим?
Естественность целого
Скажет ученый — определите целое.
Что целое? Семья? просто двое? весь (один) народ? Или, шире, целое — все, что на земле? то есть, и природа, и человечество? Целое то, что развивается, и объединяет в себя то, без чего оно не может существовать. Целое, если иметь в виду человека, не может не включать как минимум природу какого-либо края Земли. Но прежде всего, целое это двое, всего лишь двое, если эти двое уже впитали в себя истинно человеческие черты.
Целое это и один человек, если проявляется в нем все то же человеческое, и если он не нуждается в других и вообще ни в чем (?). Только дело-то в том, что мы все жадно (и большей частью неосознанно) нуждаемся в элементарных физических условиях своего родного края, нуждаемся в других людях, даже в том случае, когда мы чувствуем не бог весть какую свою необходимость...
Мы — часть! и всеми помыслами так или иначе вокруг того таинственного «центра», вокруг которого и вращается данное целое. Человек не центр мира. Это глубокое и страшное заблуждение, оно преследует человечество, между тем, некоторые народы когда-то (а может быть, и все народы) уже выработали правильную стратегию жизни.
.. .целое восстанавливается, потому что в какой-либо части его уже есть наметки или даже программы, или зашифрованные копии других частей. В «нашем» целом человек «подразумевался» с самого начала (!). При «наличии» целого, пусть даже мысленного! даже в мечтаниях! только и идет движение вперед. Наиболее полное наше существование — в семье, со своим народом, на своей родине; иначе у людей развивается нечто однобокое, вплоть до самоуничтожающегося.
В любом целом колоссальные силы созидающие, неуничтожимые. Это великие силы, они являют результат (побочный?) и творения искусства, и сложнейшие многоуровневые философские системы... На защиту целого направлена и вся мощь религий и учений (однако те и другие могут быть направлены на защиту искусственных систем). Эти же силы обнаруживают неожиданную жесткость, чаще скрытую, даже жестокость. И все они в напряжении от сил иных: протеста личности как таковой, в живой природе — биологии особи, вида.
Целое естественно потому, что оно в постоянном процессе, движении — развитии. В каждый момент его границы всегда
приближенны, но они жизненны. Ибо целое нуждается во взаимодействии с другими уровнями целостности, постоянно, иначе оно будет деградировать, распадаться. Целое всегда подпитывается общим рядом уровней целостности и может «осознать» себя только в общем ряду.
Человек остро стремится к целому, даже упрощенному, но рано или поздно это целое усложняется (для человека), обретает полноту связей, и уже светится бесконечным смыслом наше самое близкое и дорогое... А что или кто это дорогое — не в этом суть.
Одиночество
Это другой полюс, другая земля, другие ветры — все другое. Это то, что называется один на один с собой, но не с самолюбованием, не с эгоизмом. Одиночество — страдание, даже незамечаемое тобой, это как раз та бездна, которую нужно закрыть во что бы то ни стало.
...старые женщины, сестры, перед осенними сумерками посреди раскиданной по оврагам деревни долго-долго стоят у ворот своего дома, провожая сына... Чем будут заполнены длинные-предлинные вечера в этих стенах? ночи, прерываемые бессонницей с думами о небольшом, но трудном деревенском хозяйстве, о детях в городе, о вечной несправедливости вокруг?
Одиночество старых людей — трагедия. Какая любовь, безответная, привела к такому результату? Как увидеть в подобном состоянии и другие причины, а они есть, и есть простое желание существовать одному, или жить и умереть именно на своей земле.
Одиночество — с детства. И с детства — непонятно, даже непереносимо. Всегда при одиночестве открываются какие-то холодные, даже страшные расстояния. Открываются в привычном мире провалы, неожиданные, бесконечно огромные, словно рядом с нормальным миром и нормальными перспективами существует мир с аномальным пространством, где огромные расстояния могут читаться мгновения¬ми, а точки — бесконечностями...
Это, действительно, бездна, куда «заглядывать» без риска можно лишь уверенным и сильным, потому что одиночество непонятно, потому что это тот «срез» сознания, который подготавливал, сопровождал человеческое рождение (и был
свидетелем его). Потому что все это — и необъективно, ибо только часть (неуничтожимая!) сознания. Одиночество — это только одна страсть, одна сторона: где, кем она уравновешивается? или чем?
Это осознание протеста природы; наше чувство любви, пусть такое же таинственное, но — великое, это чувство родовое, как оно соотносится с одиночеством? Одиночество (тоска, печаль, ностальгия) — все осознание движения к этому чувству.
Это сжатая пружина, может быть, тупая, бессмысленная — приводящая к самым неожиданным выходам, но даже и «осмысленная», все равно — интуитивная (инстинктивная).
Чувство одиночества оберегает нас? останавливает перед какой-то бездной? ...и все же какие потрясающие примеры безответной любви нам известны! Конечно, одиночество — во многом проявление любви, оно во многом во имя этого чувства.
Каким-то образом чувство одиночества олицетворяет луна. Каким?
В нормальной жизни мы по инерции «пролетаем» это чувство. Или все же порции его отмеряны нам — каждому и в разной степени?
Ибо одиночество отрезвляет: оценка наша другого человека, оценка всего на свете тогда становится полнее (возвышен¬нее?).
Красота
Красота спасительна — среди хаоса проявляется опора, связи; самое главное — связи (отношения), самые простые и самые сложные. Красота это прежде всего необходимость кого или чего-либо кому или чему-либо. Какие соответствия (пространственные, временные) здесь жизненны? На какие числа падают «нагрузки» в этих соответствиях (повторах!)?
Ибо красота, конечно же, в природе это застывшие или преходящие варианты соотношений — вещества, линий, звуков, красок, запаха... И каждое соотношение — в напряжении, и только в напряжении: оно результат, итог.
Красота вовне нас: но и внутри глубинные силы разбрасывают наши же конечные действия на позиции необходимости красоты, поиска красоты: и в удивлении мы сами же от собственного осознания — в нашей глубинной основе все та же непонятная целостность, всегда составляемая из разновременных структур (!). В чем они? какие они? как их анализировать?
Люди осознают красоту природы, природа — строится по ее законам. Интересно, всегда ли красота «совпадает» с функционально оправданной конструктивной характеристикой? Наверное, и здесь ответ — в уровне целостности. В нашей земной иерархии целостностей функционально оправ¬данное «совпадение» будет только для некоей высшей целостности. Что она? И человек сам, видимо, входит как часть (?!) в эту целостность. Отсюда все остальное будет несколько «смещено» от излишней самостоятельности в красоте той или иной структуры (!). Иными словами, объяснить красоту, исходя из движения от простого, невозможно. Целое строится сразу отовсюду.
Красота восстает, красота — организация.
Это — структурные связи, материальные (материализующиеся?). А как во взаимоотношениях среди людей? Ведь нравственность — это область свободы человека. Что считать результатом, итогом наших устремлений? Какая красота остается после нас? Жесткая, единственная, острая наша жизнь как соприкасается с красотой? как являет (или отрицает) красоту?
Красота естественна, следовательно, свобода выбора, при¬надлежащая человеку, должна естественно его приводить к красоте (а свобода выбора действий, хотя бы в чем-то, сохраняется при самых тиранических режимах).
Красота неуничтожима.
И жестока. Потому что нравственность — лишь пути, стремления к гармонии во взаимоотношениях, а прекрасное лицо, прекрасное тело — результат совсем-совсем других сил. И какие противоречия у нас поэтому...
Спасительная красота, да непонятна — вызывает бурю в мыслях: какие же соответствия (числа!) проявляются в нас?
ВОДА
Что вода — это жизнь, люди выстрадали нелегкой историей; а впереди уже иное — история познания воды как материального носителя жизни. Но вода предваряет,
провоцирует механизм отражения, тот механизм, который дает нам чудо осознания жизни. И вода — такой же символ, глубокий, как и огонь, затрагивающий буквально все наши понятия.
Жизнь
Жизнь «демократична» до идеального предела. То есть, отсутствует некий центр: поэтому мы и не осознаем жизнь до конца, наше сознание (осознание) тщетно выступает «центром».
«Субъектами» взаимоотношений (реальностей) выступа¬ют — что выступает? (кто?), — в живой природе особи? в обществе отдельные люди? Мораль: отказ от поиска объединяющей идеи (идей) и доверие к конкретным людям — наделение их максимально возможными правами. Тогда поиск наиболее общего перестает быть болезненным.
Интересно, живем мы не по своим схемам (!). Если по своим — выглядит все искусственно, неясно, неприспособленно, даже нелепо. Жизнь наша — словно такое взаимодействие, которое непременно предусматривает и внутренние импульсы, и внешние запреты. Иными словами, наша естественность в орбите постоянных взаимодействий (уже неосознаваемых полностью ?), жизнь наша — течение, которое осознаем мы потом, ибо запреты все не охватываешь, а логика каждого шага определяется заново... Только тогда — естественность! Иначе — отчуждение конкретной личности, пусть в мелочах, пусть в принципах (!?).
Но как необъятен внутренний напор! Его саморазвитие — и гибельно (агрессивно, самодовлеюще), и бесконечно разнообразно. Где скрыты его пружины? Как ткань его, биологическая, как пространство мгновенное внутреннего мира — самозащищаются? И наша прекрасная природа — изнутри и извне окружают как непонятное наше Я (пронзают его)? Но и коллапсирует природа — если только для себя она, если замыкается своим..
Полная наша жизнь, сохраняющая перспективы, — толь¬ко во взаимодействии с внешним. Наша жизнь — «правильное» отношение (!). Это течение непредсказуемое, хотя течение и определяется уже расставленными акцентами. Но кто сосчитал их (отмерил)? Чем вообще определено направление, богатство жизни?
Ничем. Никто не экспериментирует над нами (кроме нас самих), тем более над природой. Проявляется некая мерность, жесткая, для людей — жестокая (и для живой природы), определяемая конкретными природными (социальными) силами. Как ни банально, за наше счастье (или несчастье) в ответе мы сами.
Все причины настоящего — в нашем далеком или недалеком прошлом. В нашем.
Взаимодействие много чаще «бесконтрольно». Контролем, наконец, у нас выступает сознание (осознание?). «Отталкиваясь» от результатов, забывают, что жизнь это прежде движение (Развитие!). Результат всегда предельно конкретен, но движение — не запрячешь в строго подчиненные рамки: что обобщено во внутреннем напоре жизни? какая абстракция запрятана? Жизнь — это переустройство всего, уже переустройство — не сосуществование.
А запреты — условия. Физические. Химические. Моральные (Одни были до нас, иные — определены нами).
Прибой
Шум волн на берегу — природная мерность; в сумерках, подхватывающих взгляд твой, взгляд любой свежестью и освещением, при свете дня, обнажающем основание и мгновенную легкость бесконечного верхнего пространства, при всех событиях — один и тот же шум, мерно накатывающийся, да и оставляемый здесь же.., этот шум, эта мерность были до человека (до жизни?).
Мы знаем разнообразие прибоя — от ленивых прибрежных всплесков всей этой тяжелой водной поверхностью до беспрерывно бегущих на берег грозных волн, вырастающих перед самым берегом в пенистые россыпи.
Что нам та мерность? Часами можем смотреть на прибой, думая о своем (как — думая? и думая ли?). Какие неосознаваемые ассоциации возникают в нашем внутреннем мире? какое удовлетворение испытываем мы?
Возможно, что на границе воды и земли (и — воздуха) при оптимальных условиях зарождалась и должна была «зародиться» жизнь, ибо вся эта граница на самом деле —
гигантская пробирка, где различные химические реагенты смешивались, «взбалтывались», «подогревались»...
И — инфраусловия, сопровождающие эти процессы, процессы Рождения. Как пронизали условия (окружение?) рождающиеся структуры? И достаточно ли их на подобной границе сред?
И сейчас на этих гигантских водных площадях, или прозрачных до дна или скрывающих свои глубины, неподвижных или быстрых течением, давным-давно все в сфере влияния Живых существ. Сейчас — эти пространства, словно по инерции повторяют (уже для нашего сознания) те же условия окружения — смутные (и вместе с тем до предела конкретные!)...
Этот шум, эти все наши ощущения вызывают в душе нашей странное движение, странное соответствие (к чему? соответствие чего?) ...Словно быть на берегу, быть перед водной поверхностью при этом шуме — нам успокоение, нам какая-то живительная сила.
Это и чувство края. Времени? Водное пространство не напрасно наделено суеверьями (поверьями), какой-то защитой от злых сил. Действительно ли наше пра-прапрошлое оставило нам какие-то ориентиры? и мы их чувствуем, и уже как-то выразили?
...на берегу реки или озера, на берегу моря, при сумеречном освещении (с луной или без) — великое время, время диалога без слов, время — духовный лекарь. Как прочесть глубинную красоту? когда неостановимая жажда смотреть, вбирать в себя пространство спокойной силы будто сдвигает в сознании все имеющиеся предчувствия, и направлено движение это к чему-то близко понятному, может быть, даже родному, но неуловимому, невыражаемому прямо и не могущему быть выражено четко и ясно: потому что родина нам — все земное окружение, потому что Начала наши, начала сознательные — от природного к людям, а не от людей к людям же. Начала.
Как иначе выразить это?
Вода как носитель жизни
Что определило воду как исходную среду для возникновения и развития жизни? Не всеобщий ли ее круговорот? то есть, именно вода явилась связью между состояниями всех имеющихся веществ?
Круговорот веществ это иначе круговращение информации. И какой же прекрасный сбой в ее передаче произошел когда-то — нарастающий и неслучайный! И сейчас мы в этом «круговороте» воды читаем (!) нужный смысл, но непрямо, ибо пытаемся соединить и начало и конец, между которыми время космическое...
Мы поражаемся красоте дождя, падающего снега, мы чувствуем какой-то великий скрытый смысл происходящего... Какой? ...в дожде сером перед потемневшими строениями людей и предметами, или в летнем ливне с веселой и упругой зеленью вокруг, мы читаем должное быть, и мы удовлетворяемся этим.
А вода, увлекая, и — растворяет, включая в свои структуры самовоспроизводящие построения, и где свойства общие? где частные? Получается, что «водные» основы самой жизни совсем не исключили появления потрясающего разнообразия ее форм. И получается теперь, что целостное восприятие человеком преображенной поверхности Земли (на основе воды) доставляет и должно доставлять и может доставлять ему высшее наслаждение. Парадоксально, что в сущности мы находим бесконечные значения всего лишь в одном веществе! И получается, что в природе каждый фрагмент ее бесконечен по всем измерениям.
Вода распрямляет и поднимает все живое, но и уничтожает до основания — через гибель и разложение. Вода создает и — разрушает, очищает и очищается сама — через испарение, через естественную фильтрацию.
Живые существа консервируют воду на долгие годы или многократно прогоняют ее через свой организм, профильтровывая самым тщательным образом; живые существа буквально цепляются за воду в пустынных областях и защищаются от нее же в холодных: самые удивительные приспособления выработаны на этот счет.
Жизнь и вода взаимосвязаны, взаимосохраняют друг друга, но вода и не связывается полностью живой тканью из-за своих свойств. ...И имеем открытые водные пространства, имеем дождь, снег, ледники - прекрасные и необходимые ландшафты!
Вода лишь условие (?); именно в это основание «вплетается» жизнь? Это постоянное условие не только для органической жизни, но и для... мыслей (!). Все связанное с водой в природе (ландшафты, явления) проходит как должное для нас, ибо стимулирует, воодушевляет, умиротворяет (!) наш внутренний мир, который и не раскроется без мира внешнего.
Цену всей жизни мы можем определить и через глоток воды...
Самонадеянно утверждать, что мы знаем всю химию и физику воды, что осталось уточнить лишь детали: детали те могут перевернуть знание все о воде как веществе; весь мир внешний нам не просто серьезнейший партнер для жизни, но и неподдающийся нашим же схемам, восстающий даже из самой маленькой мелочи; мир внешний, так преобразованный водой и на водной основе — в прекрасном развитии...
«Зелень»
«Зелень» — это умиротворение; это узкие тепловые рамки, при которых остановленный свет уже химически изменяет вещества, где сохраняется разбег для дальнейшей жизни, где беззащитность и нежность всех структур определяет тебе такую меру поведения,
которая тебе трудна, но и которая приносит тебе наивысшее наслаждение. Эта мера включает в себя чувства все... На земле с зелеными растениями мы чувствуем себя... на твердой основе (!) — нужной. Это доказательство того, что ты не сошел с ума (!?), что от тебя многое может зависеть, это такие подробности, которые властно и ненавязчиво (незаметно) требуют твоего хотя бы мысленного вмешательства.
И зеленое преобразило поверхности Земли — сплошным ковром, когда цветение трав словно разбрасывает каждую пространственную точку, и все возвращаемся и
возвращаемся мы к чему - то родному и понятному, преобразило громадой
леса — с замкнутым и спокойным серым воздухом, шумом листьев, то далеким — верхним и уходящим, то близким — подробным и незаметным: и шум, и запахи, и свежесть словно слетают с каждой веточки, словно рождаются в этих
неспокойных листьях... И вот лес зимой: ты поражен все утончающимися ответвлениями, а тонкий свет между ветвями сверху вдруг открывался холодной голубой свободой, а серые голые деревья своими раскидистыми ветвями свободно держали эти бес¬крайние пространства... Зимний лес — эталон совершенства линий и оттенков белого и темного. Здесь раскрывались какие-то пределы красоты и жизни.
Зимний лес, а летом — зеленая громада леса, умиротворяли даже во время стихии; в любом состоянии природа «способна» была ответить без слов, ответить верно и глубоко. И мы «тянемся» к зеленому, даже экзотическому, но более — к родному, к родным ландшафтам (и зеленым! и живым!). Эта «зелень» когда-то действительно преобразила всю Землю и до сих пор поддерживает ее «жизненный» тонус. Однако, зеленое определяет и наше ценностное отношение к виденному; мы не просто отдыхаем среди зеленых пространств, но словно погружены в некую питательную среду, которая уже задает и направление мыслей, и их непонятно-верный настрой.
Зеленое на земле давным-давно в разнообразных формах и цветовых переходах ко всем другим цветам: целые науки находят здесь объекты для исследований.
Осенью смысловая цикличность во временах года подводит зелень к бурым и даже красным тонам. Усталость и завершенность каких-то событий читаются повсюду; а весною — напор, пробуждение, неостановимое...; но оно начинается робко: зеленый лужок ранней весной вызывает удивление, почти неверие, как вызывают удивление и спокойствие эти простые и непонятно надежные зеленые растения.
ЧИСТОТА
Или это то, чего, может быть, и нет, а есть случайности, или это то, что включает в себя все — самое основное, отстоявшееся. Чистые помыслы — доказуемы ли? Чистые помыслы это нравственная непротиворечивость (детская наивность?).
Трудно определить чистоту.
Символов чистоты в природе сколько угодно — и родники, и чистые реки, и ледоход, и снежные поляны, и лес любой.., да любой ландшафт, где нет «грязного»: хлама, просто грязи. Ландшафт с человеком или следами его деятельности — тоже может быть «чистым» (это было уже?). Чистота — это установившееся напряжение (в природе до антропогенного пресса).
Чистота у человека это вера в самые лучшие человеческие качества, вера и следование этой вере. Именно эта вера приносит и страдание и счастье наивысшего напряжения.
Без понятия чистоты невозможно понять ни свою историю, ни свою суть (!). Чистота — в основе всего, и не только природы. Это цельность, целостность? В человеческом поведении это естественность, ясность. И это каждый раз «выделение» главного, это жизнь главным. Это освобождение от всего, что не выражает главное, и потому это привлекает,даже увлекает (парадокс!). Потому тот человек, который, как кажется нам, являет собой «чистоту» в поведении, во взглядах — святой человек.
Природные эталоны чистоты, конечно же, отражаются на человеческих понятиях о чистоте, на стремлениях к чистоте. Однако, нетрудно заметить, что и природа «стремится» к такому своему состоянию, при котором определяются силы все, и их соотношение, точнее, их напряжение и будет составлять так называемую чистоту.
Чистота это последовательность и сила ума, иначе ты сам не увидишь главное, иначе запутаешься в мелочах, это страдание, потому что тогда видишь ты среди людей все «подводные камни» в их взаимоотношениях.
Это пространственное, структурное понятие.
Это — форма? ибо неважно, какие детали, какое «содержание» организуется, важен принцип, важен результат. (Потому абстракционизм, например, в живописи есть искусство настоящее). И нам важна, необходима как воздух чистота — кругом: в отношениях друг с другом, в ландшафтах, в жилище (!); тогда устанавливается какое-то согласие, покой, а иначе — конфликт, чаще скрытый, дискомфорт, все вплоть до физической боли, даже болезни.
В основе мира, в основе нас какое-то непротиворечие — «стремление» к немногому, к главному. И стремление то ведет нас, оно освобождение от наносного, второстепенного...
Оно и есть...чистота?
Целостность
После снегопада — оттепель: пространство рождается на глазах... Как все? Как оно буквально мечется среди белой в овалах плоскости, среди тонких серых предметов, проглядывающих в беспорядке из-под снега? Пространство словно стягивается поверх этой прохлады, обнажая пустоты на пути взгляда (я теперь более догадывался о значении сумерек: в сумерках именно рождалось пространство, распадаясь в каждое мгновенье; потому-то было всегда странное чувство необычности виденного, происходящего, чувство волшебности.). Как рождается пространство — целостность? Какие формулы опишут его рождение?
А ведь, действительно, все это — именно целостность, земная, вместе с нашим сознанием, где все не просто взаимосвязано и взаимозависимо, но и в определенной соподчиненности, в определенной замкнутости на явление наподобие нашего сознания (!?), и в прекрасной открытости, приемлемости всего окружающего. Потому целостность земная (любая?) не может быть «объяснимой» (понятной) нами «вдоль и поперек», иначе: она просто не может быть читаемой в линейной перспективе, когда любая точка зрения высвечивает все тайны...
В том-то и дело, что теснота свертывает эти тайны (перспективы!), и целостность земная есть напряжение алогичное для привычных точек зрения.
Целостность — влияние сил всех, сопротивление сил всех; целостность в тисках времени: она формируется им, но и формирует время сама! Как все это понять?
Наше сознание — целостность (теперь? с каких пор?). Оно строит своё пространство по представлениям своим, но и зависимо. От чего?
Целостность — это то, что выстраивается в сложнейшие взаимозависимые системы, и одновременно, распадается на простейшие элементы: мгновенно? в какие отрезки времени? (это тоже как бы состояние атома). Это — все и — ничего. И — информация между «верхним» и «нижним» значениями быстрая, полная, строгая.
В жизненную целостность вплетена вода как основа; в «социальную» целостность что вплетено в качестве основы?
Но и родство мы чувствуем при созерцании природы Земли (и физической, и органической); значит уровни целостности объединяются через немногое — самое
сильное.
Что это?
Содержит ли структура целостности все времена? Ведь у неё есть пульс (ритм) — характеристика таинственная.
И целостность (временная?) есть у нас, у людей — что? народ? общество?
или государство, например, с мощнейшим (уже "точно"временным) идеологическим институтом? И масса примеров целостности в природе...
...Прекрасная тайна перед нами, но применительно к человеку - трагичная...
Вечная?
Снег
Движение снежинок поразительно по силе и неопределенности вызываемых чувств: то спокойное перед подробной строениями и деревьями местностью, то незаметное, но колкое и холодное, когда мглистое небо начинается сразу от заснеженной земли, всегда кажущейся выше, то быстрое и тяжелое — хлопьями покрывая вдруг контрастную местность, а то радостное для нас — в солнечном и морозном небе струящимися льдинками, тонкими настолько, что небо прозрачно и с ними...
и что мы думаем?
...а сам чистый снег на земле, исключающий точное восприятие поверхности, «разнообразен» по цвету, разнообразен по отражению света, поглощению его (!). Сам снег определял пространство: в морозное время словно отторгал свободный и вязкий открытый воздух, в оттепель — «впускал» его в предметы, что проглядывали контрастом, и пространство просачивалось, размыкалось, становилось безбрежным.
И на солнце искрящиеся голубые поляны завораживали чистотой, и морозный свет солнца голубел под открытым воздухом, и непонятно радостно было тебе: взгляд твой разлетался по пушистым полянам бесчисленных снежинок, и не мог ты остановить его...
Не случаен чистый цвет у снега — белый, этот цвет при пасмурном освещении отторгал и звуки, и холод, и свет сам; цвет этот скрывал иное время — время жизни, этот цвет при свете луны или во время сумерек рождал (провоцировал!) все сказочное и волшебное, потому что этот цвет возвращал к себе, к своему уюту, к своей памяти... Может быть, этот цвет отрицал жизнь, но скорее — он, действительно, возвращал к ней.
И жестко!
Он немедленно «помогал» находить тебе «верное» направление мыслей, этот цвет — вызов. Этот цвет сам перестраивал пространство — ты же сопротивлялся, недоумевал, да и наслаждался, но и с тобой оставался протест...
Ответом на вызов могла быть только твоя деятельность, только твоя работа — физическая. А твои эстетические оценки? Определяли они или подчинялись твоей же деятельности?
...взрывались холодом снежные поляны, уносились прочь при солнце, волшебно отдалялись при свете луны, — и все это лишь замерзшая вода, все это лишь такой же ответ на вызов.
Восприятие чистоты снега уже у нас сопровождается каким-то смыслом, связанным с восприятием вообще красоты. Мы уже силимся додумать все производные — и холода,
и белого снега, и воды как исходного вещества. Может быть, просто все? и имело только повод? А эпитеты наши, чувства ничего не стоят?
Как же все было на самом деле? По «порядку»?
Родники
Кто из нас не считает родники символом самого чистого, что вообще может быть на земле? В те времена, когда установилась общественная жизнь, эти природные явления были прочищены и облагорожены. А сейчас состояние родников — разве не показатель здоровья общества?
Нам не до чистоты (красоты?).
У родника ты буквально остановлен выбивающейся из-под земли жизнью: летом — особой прохладой и темно-зеленой растительностью, прозрачно переливающейся и неповторимой на вкус водой; зимой — в морозы клубящимся паром над глубокой в сугробах проталиной, уходящей в снег, а сама вода боязно теплая, кристально чистая.
В родниках словно таинство свершается (как долго нам всем оно казалось вечным!), и недаром родники овеяны легендами и поверьями, и почти все они носят то или иное имя.
У родника ты остановлен не буйством зелени, даже не чистотой воды, но осознанием факта рождения чистой воды, осознанием связи всего живого с чем-то глубинным в земле, осознанием какого-то своего собственного очищения в этом месте.
Ты остановлен великим таинством связи Рождения и Чистоты.
...а ведь все просто: вода, просачиваясь сквозь землю, естественно и «выбивает» из-под земли, но уже наполненная всем, чем богата земля на ее пути. Наполненная — и прозрачная как слеза! Это примечательно, что символом чистоты для нас является не дождевая вода, но родниковая — со вкусом всего, что дает основу жизни.
Память сохраняет нам знание о родниках, разбросанных вокруг детских привычных маршрутов, и в то обостренное время родники казались вообще чудодейственными склона¬ми земли, откуда вытекала не только сама жизнь, но и само время, и все на свете как бы имело обязательные выходы на родники.
Рождение нового должно и может быть только чистым, то есть, с исходным напряжением.
...и тебя останавливает беззащитная конкретность (натура?) и мгновенное Великое значение этой конкретности: Земля наша истекает родниками, а от родников пошла и есть наша земля (какой смысл вкладывать в подобное утверждение?).
Родниковая вода имеет неуловимо тонкий вкус и прохладу; она утоляет жажду полно; ее свойства уравновешивают самые сложные отклонения в нашем организме...
Мы нуждаемся в этих источниках, и если представить себе, что наше общественное устройство как одно из следствий приведет к их полному загрязнению и исчезновению, то это будет показатель смены нашего самого главного качества — нравственного.
Но пока мы нуждаемся.., пока человеческое в нас сохранено.
ДОЖДЬ
Я всегда считал дождь Великим явлением, любил и поклонялся ему. Любил любой дождь.
Воздух пресыщался запахом противостояния земли и неба, невидимая даль была рядом, все было рядом: и звуки, и тишина, и память, и действительность.
Дождь соединял.
Да, конечно, прежде всего он наполнял жизнью, наполнял новым напряжением, он поддерживал прежде всего — жизнь.
...пасмурное время с редким дождем словно растворяло и твое осознание; твое я становилось устремленным от всей местности, от всего пространства: это было странное состояние, но и был ты свободен, ты жил, пусть минуты, как бы одновременно всем, что отражало твое беззащитное и уязви¬мое сознание. А сознание (как всегда!) — вопреки всем измерениям и традициям, на этот раз «находило» резонанс в природе.
Летний ливень, короткий, с громом и молнией, в окружении тепла и шума, сам был ожидаем — и природой всей и тобой. Слепая ненасытная стихия врывалась в течение дня, увлекала в новую борьбу, и, обессиленная, исчезала... И стеной стояла, закрыв полнеба, уже неопасная грозно-синяя туча, где еще полыхали разряды и где, как мы знали', не утихало это всеобщее движение.
Дождь сохраняет или возвращает тепло, и защищает тепло; дождь — всеобщее и постоянное движение: в этом пространстве движения, собственно, родилась и продолжается жизнь, в этом пространстве движения рождаются наши эстетические оценки — какие? какую целостность мы пытаемся охватить?
Еще все дело заключается в том, что мы постоянно искали символы: осенний дождь, например, когда желтые, словно прорисованные листья и пожухлая трава определяли цветовой фон, когда освещение само металось в тисках прохлады и спелости, осенний дождь был неотъемлемым атрибутом, выразителем всего времени года, и был связью, то есть, информационным носителем между тем, что было и есть.
Но самое главное, оказывается, как раз заключалось в этом своеобразном «контроле» над жизнью (!), и самое удивительное, что мы в этом контроле находили наслаждение.
Я любил и «спокойный» дождь в старом городе или деревне — тогда прошлое, действительно, восставало, тогда время не играло разъединяющей роли и давно прошедшие события, казалось, случились только-только...
И тепло было, тепло внутри, от сознания твоего, что ты, именно ты, можешь все сделать.
Да так, собственно, и было на самом деле.
Стихия
Зимним ветреным днем в прозрачном березовом лесу качались замедленно верхушки деревьев; сам ветер беспрерывно и порывисто шумел в тонких ветвях, белел неестественно снег, а вся оттепель под неопределенно свинцовым небом казалась тревожной. Думалось о стихии.
Стихия это не совсем то, что не управляется, не предсказывается, но силы внутри ее как раз и стремятся свести на нет уже возникшие несоответствия. Стихия в природе это способ саморегуляции («самоуправления»). И все это быстрое, иногда мгновенное восстановление «справедливости» на самом деле разрушительно для более мелких систем.
Строго говоря, вся природа — стихия, но ее спокойное течение (движение) мы не определяем стихией, а только тогда, когда события становятся опасными, в частности, для нашей жизни.
Ветер стих, повалил хлопьями снег; я помнил оттепель, когда липкие, большие и белые хлопья снега (было заметно в полете, что хлопья белые) почти мгновенно перелетали над земной поверхностью и срезались деревьями и строениями. Хлопья снега летели в пустом и темном дневном воздухе, а местность вся тогда вдруг оказалась новой, резко очерченной и высокой.
Стихия слепа; это, действительно, высвобождение колос¬сальных сил, разрушительных, гибельных. И силы ветра в общем «смотре» стихийных сил сопоставимы с другими. Собственно, речь-то о том, может ли что-то одно или немногое уничтожить остальное? Поскольку планета наша в развитии (живая), то: есть ли у жизни запреты на все случаи уничтожения? (саморазрушения)? То есть, есть ли шансы у природы выжить? «Уготовлен» ли стихиям свой «шесток»?
Стихия слепа и среди людей, слепа и опасна, и не потому, что она, в сущности, долго «готовится», а разрешается быстро, но потому, что стихия у людей это всегда насилие. Да, это ответ на несправедливость, даже естественный ответ, но истина в том, чтобы избегать несправедливости именно ненасильственным путем, чтобы предугадывать события за несколько ходов, как в шахматах.
Но стихия и притягивает; среди людей раскрывает черты характера едва ли не с биологической силой, проявляет совсем скрытые возможности, но в конце концов все это новое направлено на самозащиту, и будет направлено на самозащиту, если бы и вначале во главе были люди с идейными соображениями... Потому что стихия — эпизод, она — ненормальное напряжение — экстремальное; в стихии усиливаются все человеческие характеристики.
Стихия притягивает масштабом, столкновением огромных сил. Есть какое-то тайное сладострастье в созерцании природной стихии, но и ужас от ее непосредственной угрозы для жизни, вдруг неотвратимой и нелепой.
В стихии проверяется одна из главных человеческих черт: свобода выбора. Если мы — герой и толпа, то о какой свободе надо вообще говорить? Если мы беззащитны перед природой, то где наше человеческое?
Пасмурность
Кажется тогда, что в каждом конкретном случае в неуловимые доли секунды перед нашими глазами рождается и умирает пространство, и от этого оно кажется составленным из мельчайших и математически идеальных равных кусочков. Взгляд твой уносился словно сам собой во все его точки, а мысли твои замыкались на заботы земные, на заботы, связанные с земным.
Пасмурность ограничивала или направляла твои фантазии, она буквально обуздывала твою непомерную умственную силу, да ты и рад был, тебе было хорошо и уютно. Не является ли пасмурный день вообще естественным «ограничителем» каких-то наших возможностей (может быть, и разумных)? День такой ставит все на свои места: человеку — «человеково».
Пасмурный день не искажает, не вытягивает (!) внешний вид предметов, он не
провоцирует на какое-то смелое или неоправданное обобщение, он оставляет все таким, какое оно и есть на самом деле.
Это объективность? подобие равновесия? движение к равновесию?
Равновесие всего на свете, ибо совершенно ясно, что солнечный день это неудержимый приток внешнего.
Пасмурные дни различны не только по временам года. Поражает любой такой день, например, летний, с редким дождем, когда спокойная зелень упруга, а мягкая земля вбирает в себя весь дневной шум, когда тепло с тобой, а мысли — о чем-то полнокровном, насыщающем, но родном и понятном, когда уют подразумевался не только в твоих мыслях о доме или просто крыше над головой, а в чем-то неизмеримо большем, и когда местность вся словно «ожидала» какого-то события...
Одухотворение местности трудно было выразить, может быть, она в кротости? хотя каждый фрагмент, каждый признак восставал своей независимостью, своим напряжением...
Незабываем и зимний пасмурный день, например, в морозную погоду какой-то цепкостью, жесткостью, «безраличием».
И ты «выбираешь» мысли, «основанием» своим, рождением своим, теплотой своей не отпускающие непосредствен¬но от всего, что вокруг, от всего, что давным-давно с то-бой — от памяти.
А твоя задумчивость, неопределенность в тех же мыслях не более как твоя неповторимость, индивидуальность. Все равно ты с чем-то земным.
Конечно же, легко «прорываешь» ты эти метеорологические условия, и при любом состоянии природы ты волен думать о чем угодно. Но не станет же никто отрицать подобное влияние, пусть в малой, незначительной степени, которое вполне достаточно для становления нашего сознания, имея в виду колоссальную толщу лет его истории.
Дух твой, обнимая землю, принадлежит тебе: но естественен ли его полет над землей, когда видна только она?
Движение
Движение это бесконечное перемещение объёмов пространства, перемещение его "точек", и это перемещение, медленное или быстрое, необходимо (?).
Движение и развитие — антагонисты (?). Развитие вообще идет через движение (!). Что — развитие? Никто не знает. А движение — прекрасно, прекрасно в остановленных мгновениях, прекрасно в видимых целях. Движение просто, объяснимо — описываемо. Несмотря на свою понятность, оно — от целого, от целостности, от общего. Движение — дедукция (?).
Не имея возможности (способности) сопереживать развитие, мы с огромным вниманием наблюдаем за движением, испытывая глубочайшее удовлетворение (и часто неосознаваемое). Почему? Почему созерцание, сопереживание движения нас приводит к этому? И нас вовлекает?
А «из» развития мы только фиксируем изменения, и, мгновенно и нелогично сравнивая с предыдущим видением, вдруг осознаем его, и осознание это нам и укор, и какая-то боль... Развитие мы осознаем при взгляде назад, при оценке настоящего именно с прошлым.
Поскольку движение это в сущности умирание, не странно ли нам находить в движении удовлетворение? В том-то и дело, что никакой странности мы не ощущаем. Мы в особом соотношении со временем: мы его читаем не "вдоль", а "поперек".
Что-то еще должно быть в движении, даже в самом простом, то, что скрывает значение — и для нас, и для природы. Может быть, движение это «приглашение» увидеть красоту? То есть, это раскрытие Строения. Несмотря на то, что это, действительно, естественное состояние структур, нам нужно вырваться из этого банального вывода: в строении мира заложено его "прочтение" — движение. Развитие мы можем "раскрыть", описывая только движение? (!!).
...падающий снег, течение большой реки после заката солнца, когда цветовое отражение неба холодно и безразлично разлито по движущейся водной глади вместе с перебрасывающимся из дали в даль шумом, движение человеческого тела, смена освещения дня, любое элементарное движение — нам нечто новое (и неожиданное!), которое берет от нас естественный и нескрываемый интерес.
Движение в природе наполняет «сверху донизу» развитие, и так же как в человеческой жизни реальная деятельность (движение!) составляет ее наполнение. Но ведь движение не исчерпывает развития, это же очевидно.
Ещё раз — что развитие у людей? Что в природе? Как бы там ни было, мы так любим (не размышляя!) движение всего, что вокруг, что это отношение само по себе может составить весь наш смысл жизни: только смотреть! (читать, слушать, играть, действовать...)
ОТРАЖЕНИЕ
Пасмурным зимним днем перед оттепелью не передать тот шум ветра над заснеженной деревней (шум — хмурый? темный?), когда казалось, весь свет-то исходил от мягкой белизны улиц (темной белизны): но в снежном убегающем пространстве читалось все родное и понятное; белый снег изначально расшифровывался как непротиворечие.
.. .отражение света водной гладью это достраивание пространства, его увеличение, это ответ спровоцированный, но и неожиданный (для нас). Это иллюзия увеличения. Имеет ли для природы значение сам факт отражения света (звука...) кроме как энергетического (защитного)?
Имеет значение принцип отражения, имеет значение уже для нас, для понимания собственного сознания. Как аккумулируется «свет» внешний в нашем внутреннем мире и составляет память, составляет уже наше человеческое, и прежде всего — глубину осознания, то есть, колоссальную вариабельность возможных действий (бесконечную)? Непосредственное поведение (просто отражение?) также прекрасно своей сжатой непонятностью; но и оно заключает в себе свободу выбора — уже заключает: проблема-то свободы всегда в ее осуществлении...
Отражение возвышает — в физическом и «человеческом» смысле слова; в природе оно «поднимает» взгляд, оно не только «увеличивает» видимое пространство, но и теснит его, уплотняет; среди людей отражение есть и созерцание, и сопереживание; отражение поэтично по своей природе — «дает» оценку как бы со стороны, или — принимает ее (!?), но в любом случае отражение это нечто целостное — уже иное по энергии и информации, но цельное...
Как все?
При отражении «должен» присутствовать какой-то феномен или эффект — чисто физический (!). При «столкновении» каких-то сред или их мгновенном увеличении (?) и «должен» рождаться момент «осознания», «сознания». Наша личность, индивидуальность, неповторимость, наша внутренняя Вселенная — запечатлена в мгновенных (микромгновенных) раздирающих пространство состояниях. Наш внутренний мир, так прекрасно и трагично отражающий мир внешний, есть та же иллюзия многократно «переработанного» пространства, есть «побочная» энергия чисто материальных сил и структур... Наше неуловимое Я — нечто целостное (!) по сравнению с нашим таким же целостным внутренним миром, наше Я оценивает наш (!) внутренний мир, и внешний (?).
Водное отражение — пусть и элементарное и начисто лишено каких-то иных значимых объяснений, но напоминает нам о «запутавшемся», «заблудившемся» пространстве внутри нашего сознания, напоминает о великом пути, по которому прошел, идет и будет идти загадочный и простой, бесконечный даже в любой пространственной точке материальный мир.
Поверхность воды
Это лицо мира.
В спокойное время в сумерки или ночью поверхность воды словно срезала взвешенный объем, отбрасывала вверх,
и весь объем пространства словно тек от светлой воды, от той поверхности, которая сама и не видна была — лишь отражение... Водная поверхность светлила окружающую свободу, и казалось, что твое понимание, твоя иллюзия всеприсутствия покоились на ином духовном богатстве, к которому ты мог лишь идти, чувствуя непротиворечивое и молчаливое подтверждение самых лучших своих догадок.
Водная поверхность не просто отражала состояние природы, но усиливала его, «добавляя» те черты (признаки), которые подразумевались в окружающем, хотя прямо и отсутствовали. А мы и вовсе наделяли (чувствовали) простое явление природы чем-то до конца неосознаваемым. Водная поверхность не была обыкновенной границей, но средоточием лучей, какой-то защитой... Она сокращала расстояние для взгляда, она «перебрасывала» звуки издалека.
Может быть, любая поверхность, тем более включающая воду (например, биологические мембраны), являла собой такую реальность, где возникали новые качества, совсем не вытекающие из ее составляющих.
Я вспомнил, что в спокойное время суток, когда устанавливается хрупкая прохлада, в воздухе рождается какая-то мгновенность, звонкость, — не вода ли тому причиной? Это ведь ее невидимые, но конечно же хрустальные, кристаллики соединяли дали, и звуки дали были с нами, были рядом.
А водная гладь мягка и отзывалась на малейшие изменения воздушного давления. В ее мягкости, преображаясь, тонул свет и, отражаясь, разом уходил в неопределенную высь.
...мы привыкли настолько ко всему человеческому, что давно не замечаем странности при взгляде на свое отражение в зеркале. Вы ведь всегда видите себя самого, свое лицо, свои глаза с какой-то долей отчуждения: вы узнаете каждое свое пятнышко, каждое свое движение, — и все же зеркальное отражение чем-то остается чужим, замкнутым на себя...
Странность, конечно, была не в зеркальном слое: в нем пряталась лишь технология момента; странность скрывалась в начальном и конечном результате явления... Как это — оценивать себя со стороны? В «зеркальные» мгновения ты живешь неестественными фантазиями — видишь свои же черты так свойственные другим людям, и то, что хотел бы видеть в себе самом. Ты обманываешься, ты необъективен (!).
Нас всегда поражала не сама поверхность воды, но «родственное» — отражение, поражало связанное с ним богатство.
Наше сознание так и нацелено на ответ — пусть ответ-намек, пусть ответ-проблеск, и уже достраиваем мы самые фантастические построения. Но, может быть, они и не фантастические?
Формы
Отражение поверхности Земли уже сейчас оформлено: многообразие организмов (даже трудноподсчитываемое) «укладывается», в сущности, в немногие модели. Внешний вид вкупе с «блоками внутреннего строения» случайны ли у живых организмов? Нет, как не случайны и земные ландшафты. Но под закономерное объяснение мы должны подвести не наукообразные пассажи, а строгое соподчинение фактов.
Мы должны «проследить» общую стратегию — симметрию целостных объектов (которые могут быть только в развитии), и тактику, когда в каждом конкретном случае заданная симметрия структуры не достигается даже в идеальном случае. Живые организмы в своей выпрямленности собственного (да и исторического) Развития пронизаны прямыми и обратными связями. Современная наука пока описывает лишь считанные проценты событий (связей).
Да, вода как универсальный растворитель и как уникальный «носитель» во многом определила свойства и признаки форм: не потому ли морозные узоры на оконных стеклах есть не что иное как фантастика знакомая? так или иначе повторяющаяся во внешнем виде растений?
Все земное знакомо, даже если оно и видится впервые, знакомо каким-то архетипом строения, каким-то трудным и неопределенным движением Начала и изящной, совершен-ной зрелостью... Формы эти чужды какой-либо нравственности, но и пронзают все твои объяснения. Синоним «нравственности» в живой природе — целостность? Или странная параллель?
Формы поражают целесообразностью строения, приспособленностью, и вместе с этим странной замкнутостью на какие-то повторы: эти прокрустовы ложа Развития кто подсчитал? и, тем более, привел в систему?
Целостные (развивающиеся) объекты, находясь в определенных связях с внешним, естественно, при одинаковых физических и иных давлениях внешнего, вырабатывают сходные противовесы; это напряжение взаимосвязи существенно корректирует исходное предковое направление, да оно и иной природы.
Формы подтверждают, усиливают наши представления о красоте без слов, ещё без слов, но основная информация проходит: ответы давно даны, да слова не звучат.
И все — именно Отражение, отражение того потока света, так задерживающегося на Земле. Мгновения заперты в нашем сознании, в окружающей жизни — чужие мгновения. Они удержаны нашим «напором», «жизненной силой» (как бы ни называли эту энергию), и уже время словно идет от нас...
И разливается энергия в готовые чаши — размеры и формы которых определены на Земле, и пытаемся мы связать цепочки превращений в единое непротиворечивое целое. Удастся ли?
Сознание
……..
Все, что составляет наш внутренний мир, доказуемо для других только опосредованно — через действие, Слово. Наш внутренний мир (какое бы содержание мы ни вкладывали в это понятие) — невесом, мгновенен, свободен, даже если он и покоится на ложных основаниях и абсурдных идеях: детерминанта выбора все равно остается за нами — за конкретным челове¬ком. И потому наш внутренний мир нам и в радость и в тягость. Ты сам перепроверяешь и знание, и веру с действитель¬ностью, но для тебя незаметно наступают мгновения осознания — естественно, вдруг. Осознание — высшее человеческое состояние. Именно осознание (редко?) — поворачивает течение твоей последу¬ющей жизни, дает тебе оценку, которую позже ты лишь детализируешь.
А можем ли мы сказать себе, когда же у нас впервые наступило подобное состояние – состояние осознания? И можем ли мы сказать себе, когда, действительно, в нашем (чувственном) внутреннем мире стали проявляться выверенные кристаллы сознания?
Да, сознание — «часть» внутреннего мира; принято считать, что это та часть, которая и формировалась вместе со Словом, и в наибольшей степени выражается им. Это отражение той реальности, которая складывается и складывалась в обществе, отражение его духовной напряженности, иначе говоря, сознание это то, что принадлежит нам и другим одновре¬менно…
Да, повторяю, как будто, сознание — отражение социальной действительности в её непосредственном течении, но оно оказывается с ней и в противоречии, если считывается искаженная информация от «социума», если им камуфлируются абсурдные идеи, если вся мощь инфор¬мационных служб государства (общества) направлена на подмену твоих личных представлений о жизни. Почему в противоречии? Потому, что вербальная информация далеко не единственна, да и Слово как таковое не могло и не может «возникать» на пустом месте; сознательная связь с действительностью не в жёсткой связи, как, допустим, рефлекторная, обеспечивающая жизненно важные…
Вопрос в том, что же протестует (или одобряет, иначе – оценивает) социальную или иную действительность, если сознание «только» отражает её? Откуда (за) рождаются побуждающие причины к нефункциональным на первый взгляд действиям?
*
…сознание (как и «весь» внутренний мир) как феномен доказуемо именно в действитель¬ности
а как ноумен (предмет мысли), как потенция? Можем ли мы так ставить вопрос?
……….
ЗЕМЛЯ
Земля — вторая родина жизни. Земля для нас — основа, то пространство, которое ориентирует, наделяет тяжестью. И земля нам — символ труда, объект и средство наших усилий. И поражает земля — тем, что родится на ней, тем, что все на земле также подчинено высшей организации — Красоте.
ТВЕРДЬ
Она должна была стать, если бы ее и не было.
Твердь как нечто твердое, как нечто внизу, как фундаментальная ориентация: это немедленная организация пространства, ибо твердь не может быть сплошной, не может быть сплошным и пространство (!). Это значит, что что-то (!) стягивается , высвобождая расстояния и искажая их. Мы не можем представить себе те колоссальные силы и объемы перемещающихся структур, но именно эти буквально дикие напряжения обуславливают и силы тяготения, и внешний вид целостных структур и многое другое, о чем мы скорее-всего и не догадываемся.
Твердь, а значит и свободные образования, это протест самой природы против диктата однообразия, где также идут великие процессы, но охватывающие отдельные стороны, «отдельные технологии Мироздания».
Это прежде всего основа какой-либо поверхности, той поверхности, на которой только и может возникнуть взрыв дальнейшего Развития. Поверхность — это свобода выбора для живых организмов. Возможность свободы погружена ткань нашего предразвития. Потому понятие поверхности гораздо более включает в себя, чем думают люди, и должно больше включать. А земная поверхность уже давно поверхность Жизни, уже давно преобразована ею.
Соотношение между всеми силами, слагающими поверхность, давным-давно определено и выверено, и напряжение то пронзает нас, пронзает наше тело и душу. Как? какие оценки, смутные, уже заложены в наши мысли? как это понять, что природа человека это природа Земли? понять и не оскорбить при этом никого? Наоборот — возвысить!
Твердь восстанавливает что-то неизменное, постоянное, прочное, придает поверхности особые или полные свойства.
Среди них — немедленные ритмы, равномерные смены состояний; твердь это дисциплина света, влаги, тепла, это упорядочивание всего. Если ритмы, то и круговорот веществ, то есть, твердь это необходимая ступень для развития — и развития Жизни, и развития человека.
Твердь восстанавливается и в живых структурах, восстанавливается в понятиях человека, являясь символом какой-то глубинной перспективы.
А мы многое не замечаем: не замечаем очевидного разделения пространства, не замечаем непомерной тяжести и безграничной свободы, принимаем как нечто должное все ритмы земные и обусловленные ими свои биоритмы, видим только свои заботы, да и чудеса обнаруживая только в малом, чуть ли не исключительно в ловкости рук...
А чудо во всем — во всем нашем огромном мире, чудо в его взаимосвязи между самым малым и самым большим, самым конкретным и самыми абстрактным; чудо в оценке: в откровении целого, в его охвате (осознании !), и в этом чуде нечто закономерное отведено тверди.
Тяжесть земли
Это сила Земли. В чем она? знаем ли мы хотя бы ее формы?
Это великая привязанность, зависимость, сориентированность всего, что на земной поверхности; это в каждом живом организме, в каждой клеточке нашего тела, в глубине нашего сознания. Это — ожидаемо и неожиданно, незаметно легко и неимоверно тяжело.
Это то, что все мы так или иначе пытаемся преодолеть, это то, что «наложило» вечную печать на все таинственно родное и понятное; это нерасшифровываемые ответы при созерцании земной природы, ответы, приносящие удовлетворение, это наши физические болезни и слабости, но и здоровье и неосознаваемое счастье, почти физиологическое.
Тяжесть земли — это естественные ритмы и естественные законы. И среди людей — преодолевать или использовать мы должны их?
Тяжесть всего земного столь велика, что именно она определила родство земного, те прокрустова ложа развития форм. И развитие оказалось в ежовых рукавицах жестких условий: ведь именно «расставленные» запреты в строении структур, на которые «натыкается» саморазвивающаяся жизнь, и также «расставленные» направления, на которые жизнь «попадает», и определяют реальное богатство жизненных форм на Земле. Это соотношение элементов, это напряжение полей диктует замысловатость узоров и сюжетов Жизни.
Тяжесть земного определяет меру свободного пространства, меру круговорота веществ, меру всего, что происходит на земле, происходит у нас. Тяжесть земли это взаимодействие таких сил, большая часть из которых нам и неизвестна; это чувство взаимодействия «разных» полей. Это масса излучений, которые, если ощущаются, то неопределенно (и беспокойно! и радостно! и в итоге — гибельно, и в итоге — живительно...).
Это странный (для нашего ума), но закономерный эффект взаимодействия — гравитация или тяготение. Тяготение таинственно. Он дано, а природу его описать мы не можем (кроме математических выкладок его начальных и конечных причин результатов физики ничего не представили).
В тяготении, может быть, все и сходится — и время, и скорости, и структуры. И неудивительно, что многое и физикам здесь непонятно.
Это, конечно, результат того Начала, того Взрыва (?), но и результат иных, также неизвестных событий. На нашей Земле или на иной планете все предельно взаимосвязано (завязано на) — и нереальное прошлое, и чуждое будущее, бесконечно большие и беспредельно малые расстояние, самые обычные и самые странные события... И соединяет все — информация мгновенная, многообразная, неощущаемая нами (чаще всего), точнее — неосознаваемая.
В сущности, тяжесть земли для нас это считываемая информация с того, что породило нас. Какая она, эта информация в итоге окажется для нас? Не так: какие мы окажемся для информации?
Напряжение
Напряжение может быть только в системе — в некоей целостности, которая пронизана бесчисленными (как правило) связями. Природа этих связей (этой информации) разно¬образна, неожиданна, глубока.
Напряжение — действующие связи, это нагрузка на связи, это сбор направлений на Развитие. Может быть, развивающиеся структуры на самом деле получают команды благодаря действующим связям? с внешним миром, связям внутри?
...я знал, что другие люди — недосягаемые примеры, и потому невозможно было быть самому слабым, что жизнь человеческая не придумана и постоянно обнаруживала более сильных своих выразителей: постоянно впереди что-то было, к чему можно и нужно было стремиться.. В человеческой истории так было всегда. В истории жизни? Кто (что) подначивал (о) это «стремление»?
И только потому, что мы достигали чего-то непридуманного, только потому, что мы чувствовали свою незаменимость, свою ответственность, когда-нибудь мы и могли воскликнуть: у нас было что-то настоящее!
Действительность, у которой и люди, и природа в плену, сама есть неслышимое движение колоссальной силы (и инерции?), имеющим одно (?) направление, которое мы назвали будущим. Эту действительность, то есть, иначе, — одновременное движение всего, что есть на Земле, порождает средоточие всех физических сил (на Земле).
Действительность, которую «катит» маховик времени, жестка до предела; все целостные структуры в ней могут существовать, только приспособившись друг к другу и самому общему в природе земли. Именно действительность «прогоняет» связи (и структуры через них), постоянно эксплуатируя их, «совершенствуя»... И напряжение связей, которые насыщены информацией, тем больше, чем больше информации проходит по ним, соответственно, чем больше связей у системы, тем она напряженнее (или свободнее? потому что напряжение и не выдерживают! и начинается разрушение).
А напряжение осуществляется разными механизмами: здесь и борьба и взаимопомощь, и отталкивание и притяжение...
Человеческое общество — целостность. Почему не про¬анализируют его с точки зрения системы? Любая целостность имеет инерцию силы: это слепая сила, она сминает одни структуры и разрушает изнутри другие, инерция подменяет напряжение, имитируя совсем другую природу движений.
Но, в конечном итоге, напряжение поддерживает целостность, это движение к самосохранению, к равновесию: как нам, например, в своей стране «поддержать» движение информации, установить новые (!) связи, по которым будет протекать живительная информация?
В своей стране — в очередной раз.
Земля
Нам, людям, она так нужна: и опора, и защита, и кормилица, — какими только добрыми эпитетами не награждали землю! Все мудрые учения в основу свою кладут
отношение к земле, всему дает земля жизнь, все так или иначе окружает, и все принимает в себя.
Сама итог Развития, сама следствие мельчайших изменений за непредставимо долгое время, земля — уже основа тепла, разлетевшаяся бескрайними просторами да бесконечными долинами, основа жизни, основа для нас.
Какими словами воспеть землю?
Мы взросли на ней; наше Слово сформировало нас именно на земле; наш труд, чем мы так придирчиво или неосознанно гордимся, — от земли, от всего, что дает земля, щедро и чудесно; наши понятия красоты — того общего и невысказываемого до конца, что в глубине и мира внешнего и нас, прежде всего охватывают землю — цветущую, зеленую, благоуханную... И хотя обязаны мы всем своим, и «душой и телом» земле, обязаны мы теперь уже охранять от самих себя землю, сохранить ее детям своим, а долг все возрастает год от года...
Земля же может дать любые ответы нам — ответить на труд, так извращенный в нашем государстве, что оплата его возвращает большинство подданных государства на тысячи лет назад — в рабство, земля может ответить на главное — самое беспокойное и свободное, что у нас остается, ответить нашей душе, — без слов, сняв «тревоги все и печали», сняв мелочные обиды...
Земля, ее ландшафты, тесные или просторные, ее цвет и запахи, земля, сейчас скрытая мчащейся морозной метелью, колкой, жесткой, когда ты задыхаешься внутри холодного объема, земля грязная и холодная, или выветрившаяся, сухая, земля пыльная, — всегда сохраняет память о себе, как о чем-то ином, к которому все живое буквально льнет и которого будет держаться.
Да, земля это и наша память, не затихающаяся повторениями история, это то, к чему так приспособлено наше существование.
Это работа, изнуряющая или радостная, бесконечная, и земля отвечает плодами работы, и земля преобразовывается, принося людям свободу и счастье, но земля и наказывает за все бездумное, топорное, неумелое, наказывает жестоко, закрывая развитие целым народам.
Земля — отдых, который быть может настоящим только на земле — в окружении того, что ты хочешь, отдых, когда удовлетворяются и умиротворяются все твои мысли...
Земля, наконец, всегда ждет, ждет влаги — напоить дремлющие в себе силы, ждет тепла — соединиться единственной и прекрасной связью со всем живым и неживым в себе и вокруг, и ждет, так ждет работы, ждет нас, и отзывается на нашу работу, благодарно и захватывающе.
РОДИНА
Что с того, что нами руководят ритмы и понятия, впервые осознаваемые совсем не в детстве и совсем не на родной стороне? Попробуйте тогда определить понятие Родины, ведь оно лишается и времени, и места... Но оно не исчезает, как не может исчезнуть что-то важное, глубинное. А действительно, самое сильное и лучшее, личностное у человека может вести начало с совершенно неожиданного мгновения жизни.
Родина остается, хотя вроде бы в некоторых случаях она и не имеет для человека никакого значения; но память детства, память языка, невольная симпатия «выдаст» характер человека: может быть, когда-то ностальгия сметет тяжесть приобретенных впоследствии понятий, едва ли не всю сознательную жизнь так успокаивающих его. Хорошо ли, плохо ли, разве в этом дело?
Родина остается и «сама по себе», хотя без лучших своих сыновей, без своих певцов ее образ тускнеет, даже раздражает (!). Какая у нас Родина? Та ли, что успешно многие советские десятилетия уничтожала весь свой полуторатысячелетний опыт?
Родина это что-то общее, свойственное всем нам, то есть, какой-то архетип, какая-то постоянная проекция назад, к самому лучшему.
Это абстракция, которую трудно выразить, или предельная конкретность? Это рабство, то есть, конечная привязанность или великая свобода?
Родина это твое Начало, а начало всегда таинственно, начало всегда преобразование великое. И конечно же, таинственный и свободный мир одного человека имеет родину — конкретные условия, конкретное окружение, но и имеет непонятную природу своего Рождения, непонятные ритмы своей жизни, непонятные масштабы отражения мира: какие возможности для нас закрываются уже в детстве, а какие, словно на зеленый свет, без остановок реализуются всю нашу жизнь?
И конечно же, такой доказательный — материальный, такой разнообразный след любого народа имеет Начало, которое будет сказываться на всем последующем его пути, которое во многом будет определять его культуру и его идеи.
Печать Родины естественна, так же как естественен сам человек: раб ли он, свободен ли он, зависит вовсе не от того, привязан он к Родине или нет.
Возвращаемся мы иногда к родному, переживая заново все прежнее, переживая с болью — осознанием утраты, возвращаемся и совсем, своеобразно замыкая круг свой еще при собственной жизни, находя не только успокоение, но и смысл в таком возвращении... Но что говорит и эта модель поведения?
Любовь к Родине, так же как и вообще любовь — личностна, мы не вправе устанавливать извне ей предписания.
...Родина касается всех нас — своим невидимым и тяжелым крылом: а мы — всего лишь продолжение бесконечного мира, всего лишь часть даже нашего земного окружения...
Внешний мир
Внешний мир непридуман, в нем все настоящее, уязвимое или жестокое, но все (?) стремящееся к самовоспроизведению...
Он ведет: предельно разнообразный, ненасытный, абсолютно необходимый. В нем всегда часть тебя (!), он включает и тебя, он — все, он есть вся природа, весь мир, а ты противопоставляешь себя ему, защищаешься от него, недоумеваешь, хранишь тайны от него.
И ты прав, ибо ты тоже — мир, но в котором господин сам же; кто (что) «командует» во внешнем мире? Если каждая система (целостность) определяется собственными «причинами», если вся иерархия систем — точно так же, — при чем здесь командиры? Командиры всегда «внутри» систем.
А внешний мир — как дыхание нам; определяя твою природу, он определяет ее каждое мгновение — «материально и духовно»!
Именно это и забывают, забывают, что наша автономность весьма относительна, что любая автономность относительна.
Внешний мир это и день и ночь, это сумерки, это любое состояние природы, неживой и живой... Внешний мир немедленно является твоим «продолжением» (!), как только ты его осознаешь; проблески осознания словно прорисовывают огромность внешнего мира в тот момент, когда выходишь из помещения на улицу: какие самые общие связи своего естественно пробуждаются с земным внешним миром?
Святая святых для нас — осознание, может быть, по природе неожиданно просто, только как эту природу описать?
Источник (причины) саморазвития мира внешнего (то есть, всего мира) — в нем самом. Это означает только одно: что, например, источник развития живой природы — не только в ней, но и в «неживом» окружении, так же как источник развития человеческого мира — не только в нем самом! Я всегда верил и знал, что человек может раскрыться только среди других людей, среди природы. Человеческое ведь, прежде всего — взаимодействие, взаимоотношение.
Потому внешний мир — всегда слишком серьезный «партнер» для жизни, да он и жестоко мстит за легкомысленное отношение к себе, мстит человеку, обществу. Разве не в этом трагедия нашего народа, которому навязали надуманные законы развития общества?
Любая система (целостность) не может быть и не может развиваться сама по себе и только: отношение (взаимоотношение) ее с внешним миром (иными системами) есть самое главное.
Велик внешний мир, может быть не столько бездонностью и бескрайностью, сколько глубиной взаимосвязей, велик тайнами саморазвития, и где мы среди них? хотя бы — в каких масштабах живем?
Память
Степень свободы нашей от памяти — есть ли она? Непосредственное поведение — естественно и радует, оно не закомплексовано, но как включить в него нелегкие мысли? как включается «сознательная» память?
Подобно тому, как неживая природа и не «замечает», что она в основе живой, и обратная связь не затрагивает ее атомные связи, «природа» памяти есть нечто далекое и
неважное от самой памяти; да и сама память инертна, даже мертва, если не освещена нашей мыслью.
Память — это и подробности, детали, это та картина отражения, которая уже была. Но это и не просто груз прошлого: она и продукт целенаправленного освоения мира, она избирательна.
...мысль отягощена памятью — направлением; как память «обрамляет» (или подталкивает?) мысль? Память формируется сознанием и — наоборот; и целые завалы памяти в нашем сознании могут оказаться (оказываются) невостребованными никогда.
Память немедленно «включается» при том или ином направлении мысли; любая деталь внешнего мира, отражаясь в нашем сознании, самопроизвольно ассоциируется с другими видениями; собственно, мысль или даже наше осознание — разве может быть вне конкретного?
Память привязывает нечто к конкретному, она ориентирует связываемое время: наше сознание многолико и по существу есть готовый ответ на изменяющиеся события. А как же иначе?
Это наша наследственность. И живая природа имеет сходную самозащищаемую технологию.
Память дорога нам: это единственное свидетельство наше¬го единственного пути на Земле. И мы вглядываемся в свое Начало, вглядываемся с надеждой и тревогой — что это было за время, определившее так многое в нас? Но не доносит память нам объективные оценки, лишь смутные...
Память это жесткая цепь доказательств нашего существования. Не мысль есть свидетельство нашей жизни, но память, т.е. конкретные дела сейчас и когда-то.
Это связь с действительностью.
И потому память нам иногда — укор, иногда — прямое руководство, а иногда и безразлична: она не осознается — мы забываем все и вся, мысли наши блуждают в огромном внутреннем мире.
Свободен ли человек всегда, даже если он и раб? ведь он бесконечен своим внутренним миром, своей памятью, своим Я, которое будоражит и вздыбливает самую жестокую (жест¬кую) действительность или... теряется среди уже недоказуемых внутренних пространств...
Нет, свобода наша не в выборе мыслей, но действий. Человеческое в нас не для одного — для всех.
Осознание
Это — первое впечатление, оно всеохватываемо, оно сильно, но физически не может быть продолжительным, потому что ты начинаешь проглядывать уже другие детали, ты идешь дальше, и целостность, которую ты мгновениями «осознавал», уже как бы позади, уже в тебе.
Осознание это квант времени для нас, который мы «осознали» (а иные кванты не осознаём?); может быть, мы вообще все живем в «разные» времена? ведь иные осознают окружающее раньше, и новые «кванты» осознания ведут их все дальше и дальше? Но одно несомненно: моменты осознания как бы связаны с «живой» временной ординатой, ибо уже сознание как таковое анатомирует это время, обращается с ним как с пространственной характеристикой. Т.е., сознание, отражая окружающий мир, переплавляет его ориентиры...
Осознание это момент движения (какого? чего движения?) «внутри» сознания, это охват жизненно важной для нас внешней целостности. Это странное «всеприсутствие», когда ты словно «видишь» явление со всех сторон, когда отражаемые события или структуры как бы сближаются, хотя чувство необходимого масштаба сохраняется... Это —
преобразование, мгновенное, но и выверенное, стройное, соподчиненное... Мы сами к нему позже будем долго идти, прочитывая и фиксируя во внешнем то, что естественно являлось перед внутренним взором.
Это озарение: как ночная молния прочерчивает уже известный ей зигзаг, и местность обнаруживает себя, так и осознание прекрасно высвечивает необходимые детали (це¬ли).
Это и немедленная самооценка: возвышающая тебя (унижающая?: разная) самооценка.
Осознание — вдруг, неожиданно. Т.о. — естественно. Оно дано нам природой. А сознание — это усилие! Это тяжелый труд: соотнесение того, что тебе уже известно, с тем, что ты видишь и чувствуешь, с тем, как ты должен поступить. Сознание — постоянная перепроверка, это постоянная оценка твоим индивидуальным,личностным
Сознание — уже творимое человеческое пространство; именно оно передается поколениям как нечто духовное и единственно отличающее человека от природы. Именно сознание выстраивает нравственные ориентиры, отсутствующие в живой природе, ибо сознание соотносит события друг с другом, безжалостно включая и «себя» в какое-либо событие.
Осознание «загорается», самопроизвольно подает «сигналы» нам, и мы со всем своим — тяжелым и легким, устремляемся «вдогонку».
Как часто оно мерцает в нашем внутреннем мире? может быть, мы и не все эти акты и запоминаем? Может быть, только «крупные»?
Как все это важно понять...
БОГАТСТВО
Это прежде всего — действительность, т.е. то, что действует сейчас. Единственна ли действительность для всех и всего? Действительность стягивает к себе координаты все, напряжение все. Если и мир задыхается от чего-либо, то только от богатства. Мы ведь и не подозреваем, в каком пересечении сил живем, какое — вокруг, не задевая и не воздействуя на нас.
Это и точка зрения: иначе ничего не увидишь; точка зрения это освещение потока жизни, потока развития. В живой природе это направление иных, но также конкретных сил.
Богатство это результат, путь, среди людей — и память. Как действительность свертывается в нечто максимально компактное и экономное, — и может быть воссоздана? Какие преобразователи действуют? не сознание ли наше?
Богатство ошеломляет нас с детства и всю жизнь. Именно богатство — многообразие, его подчиненность неизвестным законам становления; оно влечет нас, имеющих сознание, но оно и направляет (и изнутри?). Богатство — и огонь, и пустота (т.е., безбрежное пространство).
Богатство — строится, творится.
Богатство потому, что что-то (что?) разрывает однообразие, протестует всегда и постоянно против него, находит выход и выстраивает «свое» поле, но и в нем повторяется все тот же протест.
Богатство высвечивается через конкретности (и только!), но определено такими скрытыми (сейчас) силами, которые пронзают конкретности, пронзают через все прошедшие времена. Богатство — открытый мир, открытый всему, жесткий, жестокий, все потому, что его шлифуют все пересечения сил; остаются, однако, и должны оставаться своеобразные узлы (любого несопоставимого масштаба), где богатство как бы лишается своих качеств... Это решетка Вселен¬ной — что это? Тоже — «протест»?
Богатство должно находить ответ — для другого, да и для себя, для развития себя. Конечно, это не замкнутость на что-то конкретное (!), но стремление выйти из его ряда. Это всегда результат и причина: связь.
Творение богатства бесконтрольно? Нет, спонтанно!, стихийно, это напряжение наивысшей пробы. Среди людей оно само по себе вне морали (?)
Это — саморазвитие.
Может быть, живое не оригинально в своем самовоспроизведении, только у неживого воспроизведение в иных масштабах и на иных основах.
Дом, семья богаты; «улица» — богаче; природа вся, мир людей «замыкают» богатство на новой ступени, и на каждой ступени богатство — с бесконечными значениями, на каждой ступени оно поглощает извне силы — все.
Словно вихрь.
Природа человека
Природа в нас это инерция (?). Мы пытаемся командовать своей природой, исходя из того, что приобретено нами от других, исходя из того, что приобрели мы сами. И в согласии ли мы с природой своей?
Восстает в нас природа, восстает и вовне нас тогда, когда мы ее игнорируем или «недоучитываем».
Природа человека это то, что проецируется из природы вокруг, это следствие. Наша природа индуцирована из внешнего: в этом преемственность, связь, в этом ограниченность, но и сила; мы как бы часть огромного пространства.
Наша человеческая природа есть пересечение всех физических сил; есть следствие того жизненного напора, который заполнил уже давно всю земную поверхность. ...И не потому ли такое большое значение придаем мы действию (поведению), сюжету? И любим все — это развертывание, эту свою единственную доказываемость, что мы есть.
Любовь как чувство — развитие (перерастание) природного в нас. Любовь как чувство среди людей возвысилась и возвысила людей: голос природы был уравновешен острым
требованием соотнесенности, справедливости, и любовь — ориентация в мире, твоя ориентация... (Неужели любовь "сознательна"? С самого своего начала?)
Природа в нас ведет — до осознания? после чего наши «отношения» имеют возможность быть «сознательными», соотнесенными со всем тем, что окружает нас... Природа в нас это инерция жизни: природа тела, природа «сознания», природа осознания; собственно, что неприродное в нас? Каким своим Я венчаем мы свою природу? что уже противопоставляем ему все остальное? Значит — и уравновешиваем?
Природа в нас — это мы сами, с головы до пят, с самого своего простейшего желания до самых тайных, сокровенных мыслей. И противопоставляем мы себя — сознательно, все той же природе.
Наше Я (великое, несомненно), не обратная ли связь между (между чем?), например, богатством «сейчас» и богатством прошлого? То есть, это напряжение естественное, это Рубикон, после которого уже имеется возможность оценки. Иными словами, наше осознание, допустим, это предел — момент, миг, — и мы уже «смотрим» назад, соотнося с пределом видимое (и утверждая себя в том прекрасном и страшном сюжете!).
Природное в нас — непонятное, прекрасное непонятное, это целостные «вложения», это сплошные «изолинии», круговая оборона ушедшей действительности...
Потому и наше Я (это не синоним осознания) — словно на вершине восхождения (уже на вершине).
Природа осознания — это задействованные все наши связи (вспышка, резонанс). Природа сознания — это труд, мужество, постоянная работа. Природа нашего Я это некое опережение мгновенных мыслей, это непонятное всеприсутствие, а в моменты осознания — буквально.
Как все?
Времена года
Это прежде всего «вытягивание» своего осознания к проходящим подробностям, свежести, это опьяняющая свобода открытого пространства; это постоянная смена оформления, в силу чего одно и то же пространство читается иначе, но всегда — полно, «достоверно». Это — макроритм, который сопровождается традицией и в пределах одной жизни.
Это именно то действие, тот сюжет, который мы вообще любим, и который своеобразно замыкает какое-либо жизненное событие, повторяет его с немногими, но качественными изменениями, и в ритме том находим мы опору, основу для взгляда вперед.
Во временах года находим мы моменты встречи, ожидания новизны, и все — ненасытно;
потому что все — тот круговорот природного, который «вычленил» через длинную и непонятную цепь изменений наше Я, неуловимое и уязвимое.
Мы, собственно, внутри непротиворечивой и «родной» системы, хотя и мним себя как бы в центре (событий?) земного, между тем наше Я только в начале пути, и Начало наше трудно сориентировать, а путь невозможно наметить.
Времена года нам в помощь; как проанализировать влияние ритма природы на личностное (?) Я и в целом на сознание?
Повторяющаяся смена природных состояний провоцирует (порождает) новизну восприятия, ожидание тех представлений, которые были получены когда-то, и уже ожидание реальных событий.
Этот грузный, «многоплановый» круговорот всего, круговорот неохватываемого нашим воображением пространства нами же воспринимается как течение, как «живое» время, а вместе с человеческими заботами — как «сознательное» время.
Чисто природные события голубизна прохладного неба весной, чистота и запах древесных веточек и распускающихся на них почек, или серый ненасытный ветер, хмурая свобода далей, мгновенно пронзающих тебя, и ты словно уравновешиваешь эти дали, или в ином времени, летнем или зимнем, природная чистота будто освобождает тебя от суетного, ненужного, неглавного...
Великий смысл ты ищешь в более простом, при взгляде «назад», в той взаимосвязи живой и неживой природы, которые, в сущности, предшествовали рождению человечества.
Великий смысл, в сущности, мы ищем в своем Начале, бесконечно глубокое значение — какое? Что замыкается в нашем желании жить, в жажде свободы, в этих необъятных (и теоретически!) далях, и повторении времен года? Нас¬только «сильно» замыкается, что простое наблюдение (описание!) дает нам высшее наслаждение (но только краткое описание, «точное», описание и того, что есть в природе, и того, что чувствуешь ты...)
Мы испытываем наслаждение на пути к своим тайнам: не удивительно ли?
Дни и ночи
Это — макроритм единственных для нас земных условий...
Не подозревая, мы купаемся в богатстве дней и ночей; давным давно определились многие подобные ритмы напряжения. Какого?
...Словно свет и тьма вращают необъятную Землю, или все это порождается более глубокими причинами, но нам, на окраине мира — уже богатство развернутое (и бесконечно «свернутое»!): многообразие тепла и холода, но многообразие, не отпускающее от себя возможность существования жизни; многообразие движения и покоя, — движения волн и воздуха, вызывающего буквальное ощущение времени, — движения живых существ, так необъяснимо-понятных, — многообразие уюта и давления открытого пространства...
Мы чувствуем и шум дали, и тишину — все напряжение этого колоссального и прекрасного ритма, и случайные звуки ближнего окружения нам кажутся неестественно громкими и резко очерченными... Да и тишина нам кажется или одухотворенной, или имеющей какое-то промежуточное, временное значение.
Постоянно в днях и ночах мы ощущаем жажду их видеть, неосознаваемую: природа наша направлена вся на какое-то дополнение — то ли мы должны что-то получать, то ли отдавать должны...
И свет и свежесть! Открытый день, открытые сумерки, открытая ночь — наполняют и не могут наполнить наше... сознание (!) живительным смыслом смыслом целостности, непонятной и единственной для существования нас самих. Вдох воздуха, свежесть ветра, свобода открытого пространства для нас — эквивалент жизни и не только в биологическом смысле, не только физическое условие, но и социально наполненное направление, направление, обуславливающее Разумные особенности (в самом прямом смысле!).
Дни и ночи это тот естественный ритм, который обнажает бесконечность богатства нашего взаимоотношения с окружающим миром; и то богатство прежде всего в немногом: лишь в смене освещения; и то богатство прежде всего в изменении
пространства, которое читается каждый раз иначе, которое словно пульсирует в наших ощущениях (перед ощущения¬ми ?), и такая тренировка наших органов чувств за исторический (геологический!) срок не могла не сказаться на природе нашего внутреннего мира.
Это система — природа дней и ночей, система земных ритмов, с одной стороны, и природа нашего внутреннего мира, с другой, — находит свой выход и должна находить в эстетике строящегося пространства, где не будет драматических противоречий нашего и прошлого времени.
Дни и ночи! Ваша непридуманность, ваша «лечебность», ваше течение, к которому мы естественно возвращаемся из человеческих традиций, если хотите, — припадаем, ваша поэзия, которая звучит неосознаваемо для нас в нас же самих — вечная основа и вечная цель нам…
А движение уже давно в нас самих.
ЧЕЛОВЕК
Он не подчиняется схемам извне: непредсказуем; мы во многом «вычисляем» его возможное поведение, ответы, но он нас удивляет всегда. Человек сам прокладывает свою перспективу, исходя из личностных сознательных побуждений, внося и осознавая не только реальность её оценки (не только собою, но и другими), но и комедийность или даже трагедийность. Человек есть результат взаимодействия с действительностью, результат явный, очевидный, заметный.
Действительность диктует нам условия или вытекающие из наших взглядов на вещи, или несогласующиеся с нашей же инерцией мысли, но всегда условия мы соотносим с тем, что нам известно, что нам советуют, соотносим со своей совестью.
Человек есть результат многих себе подобных, есть всегда ответ от всех (от многих других). Даже эгоизм кого-то конкретного имеет явные родимые пятна. Потому конкретный человек есть выражение и во многом некоего общества. Потому в поведении, во взглядах, уже в мыслях у нас живет человечество. Человеческое — от общего к частному, от абстрактного (?) к конкретному.
И всегда — выбор: действий, мыслей (?), выбор осознанный. Это и ожидание свободы выбора — через всю жизнь, даже через жизнь поколений. Человек есть пространство свободы — трудное и противоречивое при соприкосновении с действительностью, и легкое, мгновенное в мыслях; это непременное переустройство действительности. Личностное (и не всегда сознательное) побуждение — это давление, уже давление на окружающий мир; господствующие идеи — колоссальные силы, и, как теперь знаем, планетарные силы.
Человек связывает время: и время мечется в нашем внутреннем мире, провоцируя на действия. А мы живем логикой предшествующего шага — потому что одни разобщены в нашем обществе, другие — объединены ложной идеей... Мы забываем груз памяти, поразительный при сопоставлении отдаленных событий, но рано или поздно и человека, и общество в целом начинают сопоставлять; в прозрении и страдании этом есть какое-то наслаждение — гибельное? Сопоставляем мы свой быт в разные времена, сопоставляем богатства природы, сопоставляем богатство души человеческой, так странно глубоко и необратимо отвечающей за изменения вокруг и в нас, и в природе...
Человек — обладатель всех возвышенных и низменных характеристик, которые он сам же и выдумал. Человек — творец, хотя господствующие в обществе представления унижают, разрушают личность. Человек — продукт общества, несмотря на то, что именно общество и рождает творца, и убивает его.
Человек гениален с детства (в детстве). Его гений (дух) пробуждается ответами взрослых? или дух незаметно "блокируется" ими?
Почему исчезают ответы в юношеские и взрослые годы? Не потому ли, что действительные ценности в человеческих отношениях становятся неопределенными, неестественными или откровенно циничными?
Чувства
Организм наш пронизан земными силами. Чувства наши — от земли. Чувства — природная сила, та же стихия. Чувства даны нам; как наше Я «громоздится» на их направлениях, как живет ими? Предполагают ли чувства уже самоорганизацию той основы, на которой они и возникают? Как далеко упорядочивается основа, между прочим, «сохраняя» чувства как земное условие?
И великое условие.
Во многом мы руководствуемся им: мы даже не принимаем полностью расчеты разума, не умеем или не хотим проанализировать до конца ту или иную ситуацию. Ослепляют чувства, преподнося момент, следуя за настоящим, и забываемся мы в чем-то неглубоком, возвращаясь в мыслях к одному и тому же. Ведь чувства — всегда начало, а начало таинственно и непонятно, начало — единственно для нас.
Одни чувства в нашей жизни — уродство, но такое же уродство — их игнорирование; а мера неимоверно трудна. Мера — глубинный, родовой, всеобщий признак. В каждом из нас эта мера бесконечно своеобразна и приблизительна. Снимаем мы информацию с чувств своих для себя, и тут же буквально заслоняем ее домыслами, и живем-то по сути в мире придуманном, живем в какой-то копии, слабой и неверной...
А чувства, действительно, велики: чувство видимого пространства, чувство прикосновения, чувство вообще расстояния, ориентации; богатство мира пронзает нас, приглашая наше Я осознать его...
Полно ли входит настоящее в нас, с ветром светлым над пасмурной землей, зеленым шумом, или сейчас жарким солнцем, свободным и голубым небом?
Самосохранение нашей животной и человеческой целостности какие запреты накладывает на чувства? Мы купаемся в своих ощущениях, но держа голову, между прочим, поверх всего, отфильтровывая «ненужную» информацию. Какая нужна нам? какая не нужна?
Самосохранение тоже уже дано нам. Дано все — весь мир, включая нас, в свернутой и преобразовывающейся действительности. И явления в ней — бесконечные «матрешки», скрывающие в себе и прошлое, и будущее, скрывающие в себе все напряжение.
Что чувства скрывают наши? как прочесть их? Может быть, прочесть чувства это то же, что и прочесть окружающий мир? Не будем ли мы находить, познавая себя, странные параллели?
А чувствуем мы гораздо больше, чем знаем, чем можем объяснить: даже тогда, когда нет новой информации, все, что в нас — живет едва ли не самостоятельной жизнью, все, что в нас — в странном круговороте, медленном или мгновенном, и подступают к осознанию давние или ближние предчувствия...
Тщетно стараемся мы представить их в виде ясных конструкций, соотнося с действительностью. Что это? Да и в сновидениях, иносказательных, сюжетных, все те же предчувствия...
Что сопровождает нас?
Ум
Это всего лишь способность к сравнению, способность оценивать события и явления, способность к выбору (!). Ум это способность находить абстрактное в конкретном.
Но ум и некое отчуждение от природного, уже самостоятельное, и уже защита от возврата к низменному, косному, есть условие нашего осознания, рывками вбирающего
порции действительности.
...потому связывает время именно ум, и странно нам, тяжело, иногда невыносимо тяжело — сопоставлять, осознавать преходящее. Мгновения останавливаются только в нашем сознании — полно, со всем богатством своих связей с другими мгновениями... Что значит — пережить их?
Ум нам — много, так же как и чувства, и действительно, иногда ум словно кара нам, но мы постоянно забываем, что сами мы в значении своем нечто большее, возвышеннее, чем сиюминутно (?) думаем о себе, и потому ни чувства, ни ум нам не судьи. Судья нам — совесть, сознание, то есть, уже сплав наших способностей с единственной действительностью.
Ум «поставляет» сознанию все исходные данные для поведения, так же как и чувства; ум это и прежний опыт — знания и границы знания — вера. Границы причудливы; они неправдоподобно близки и фантастически далеки — неуловимы, и мы не знаем, что более в них — веры или просто здравого смысла. По существу, это наше мировоззрение, мироотношение.
Ум «вторичен», но и определяет во многом чувства, дисциплинирует, уже во многом определяет и поведение.
Иные из нас обременены знаниями, которые уже само¬произвольно, естественно передаются кому-либо, иные переполнены верой, и вера та воспламеняет остальных, — примеров всему этому не счесть; ум — резкая характеристика людей, уже вопреки природному — низменному.
Но не ум выстраивает особое пространство — пространство нравственности, в основе которой — свобода и права личности, в основе которой нормы поведения людей, направленные не только на самосохранение человеческое, но и на развитие его. Пространство это выстраивает совесть, сознание. Не может развитие миновать этой, осознанной, по крайней мере, частью общества, ориентации на суверенитет личности, ибо ум — только личностная, индивидуальная особенность, а личность может состояться только среди других: вопросы личности должны быть с ответами.
А мы в своей индивидуальной жизни настолько органично учитываем непосредственное окружение свое, что забываем какие-то основы, которые, впрочем, трудно и выразить. И запутываемся вконец между чувствами своими, знанием и верой, да и особенно не разграничивая их.
Все едино для нас, для нормальной жизни.
«Смысл жизни»
Он в реализации своего Я — не похожего ни на что на свете своего видения мира; часто осознание этого видения и не наступает — человек «забывается» в конкретных делах. Однако, если человек и живет просто по течению, все равно реализуется какая-то сторона его мироотношения, а может быть, и все.
Анализ того, что хочет в жизни сам человек, рискует быть мелким, и чаще всего, действительно, представляет собою "самокопание". Человек, занимающийся подобным самоанализом, часто нелеп, живет невпопад, а в лучшем случае — чудак. Люди непосредственные — не задумываются о смысле, проживают ситуации полно (единственное условие раскрыть свои способности).
И все-таки, вопрос о смысле жизни проступает — и неоднократно; как даем ответы мы на него? останавливаясь извиняющими объяснениями — неглубокими, чуть ли не первыми попавшимися?
Он естественен, смысл жизни, но и болезнен, да он, в сущности, неуловим — неосуществим даже теоретически. Ну что такое — реализовать свое Я? Я, которое непонятной природы, Я, которое не только в нашем бесконечно свободном внутреннем мире, но уже и отталкивающееся от мира реального (ведь Я имеет Начало постоянное. Какое оно?)
Смысл жизни это твоя познанная, а лучше — осознанная необходимость. И когда осознаешь ты твое предназначение — не долг ли руководит твоими действиями и мыслями? Служение своему предназначению, в сущности, своему долгу — не подлинная ли свобода твоя? Ты ведь выбрал и теперь лишь реализуешь свой выбор?
Иные и не задумываются о «смысле жизни», но посторонний наблюдатель раскрыл бы его, а иные болезненно ведут его поиск, каждый раз «проходя» мимо него: нашел бы наблюдатель эту точку опоры для сомневающегося?
А человек многомерен: характер его конкретной неповторимой жизни может быть разным не только при разных внешних обстоятельствах, но и при неодинаковом внутреннем состоянии, а та нить, которая связывает его «состояния» и ускользает из памяти, и является вновь — может ли быть нашим смыслом жизни?
Человек — явление. Следовательно, как явление, он имеет что-то Начальное, связующее с иным (иными) явлением (явлениями), он имеет что-то немногое — важное, закамуфлированное тысячи раз, которое, в сущности, управляет его жизнью. Это внутреннее, спрятанное, иногда выступает на «поверхность» , и тогда мы говорим о судьбе человека — его линии среди людей.
А она, эта судьба, в свернутом, и часто неосознанном виде давным-давно в нас самих.
Что это?
ВОЗДУХ
И — воздух, предел физической свободы для «земного» развития, воздух, взрывающий пространство изнутри, воздух — итог, следствие того самого напряжения, что
обнаруживает таинственную основу всего, что есть на Земле. Воздух — всегда окраина, граница; и мы — в ней.
ПРОСТРАНСТВО
Представление о пространстве вообще мы получаем, существуя и пронизываясь буквально пространством воз¬душным. И пространство то скрывает в себе постоянно влекущие к себе перспективы, пространство то обнажает такую игру красок и света, тепла и расстояния, которая странным образом повторяется во взаимоотношениях среди людей.
Пространство то создает уют и разрушает его, подробности пространства «включают» память и замыкают ее на немногое, пространство «вытягивает» наше Я к себе, предлагая себя: пространство беззащитно для такого всеохвата и недосягаемо в собственных соотношениях.
Пространство обнажает естественную связь с природой (оно и есть природа), пространство же и лишает тебя естественной связи, лишает и в уюте, все тогда, когда человек защищается псевдоценностями.
Пространство, в котором мы живем — само живое, живое по внешним признакам — цвету, движению, шуму, по тем соотношениям собственных размеров, которые дробятся пе¬ред нами, и, кажется, что уже только они (соотношения) могут вызывать (в нас, например), совершенно разные оценки пространства, совершенно разные наши личные состояния...
Пространство, в котором мы живем, однако, организовано иначе — жестче. Его организация в каких-то внешних атрибутах предваряет «нашу». Но и в нашей жизни несколько уровней, по крайней мере — два.
Может быть, пространство «организует» и природу времени, его ритмы, то есть, свои собственные ритмичные и неизбежные состояния, но этот «процесс» идет на самом глубинном уровне.
Воздушное же пространство — это граница, безусловно. Это поверхность многих сред и следствие многих сил. Интересно, что та свобода, та легкость, та проникаемость для наших органов чувств, обуславливается, провоцируется, в сущности, «пеной» — тем вихрем, который возникает как давление или связь между бесконечно тяжелыми «частями» пространства.
Пространство ненасытно и ненасытно потому, что все Начала наши — в нем.
Оно необходимо нам вдохом воздуха — жизнью, необходимо простором и свежестью — свободой, необходимо ветром — символом перемен, оно необходимо нам само по себе, естественными подробностями ландшафтов.
Выполненное когда-то жизнью, оно и теперь заполнено ею, уже заполнено нашими мыслями, невидимыми и невесомыми, мгновенными и решающими для нас, живых.
Это пространство над землей — его свобода и напряжение, какое значение имеет для нас?
Прозрачность
Туман вдруг ставит нас большими, оторванными от естественного окружения, вдруг замыкающимися на собственные (человеческие) проблемы. Но издали, клубящийся, он «лишь» обогащает и без того бесконечно богатую проявлениями поверхность земли. Взвешенный в воздухе, редкий в непосредственной близости, он движется над землей, неся прохладу, свежесть, запахи земли и воды...
А прозрачность вокруг — нам условие для ориентации в нашем же прекрасном и огромном пространстве.
Хозяин свет здесь; прозрачность — следствие, и света, и иного напряжения. И мы, воспринимая прозрачность как проникновение к внешним предметам и явлениям, в удивлении и от своей способности воспринимать окружающее, и от своей точки зрения, и от странного всеприсутствия. Мы в удивлении от того, что прозрачность на страже конкретного (?), индивидуального (?!), ибо она есть неизменная возможность физической свободы, свободы даже в том случае, когда для большинства структур она является только возможно¬стью.
День прозрачен до дали; прозрачно пространство до неба; прозрачна чистая вода. И сама прозрачность увлекает, не останавливает взгляд — кружит: мы теряемся в чистоте окружения.
Она мгновенна, она доставляет ответ (всему?); и именно только она. Прозрачность — это также условие единственное, но для давления, например, света. И прозрачность в конечном счете определяет и характер жизни на земле, и наше состояние, и когда-то — духовное. Именно она, прозрачность, возвысила дух до небес (буквально), именно она соединила мир наш внутренний с миром внешним.
Одновременно это иллюзия пустоты; но она уже давно проросла все теми же странными соотношениями (собственными), в которых расстояние «делилось» — оптически, иллюзорно (из-за интенсивности и характера света, из-за характера самого воздуха)...
То есть, информация «запиралась» в счастливые тиски и отталкивалась самопроизвольно от подобных соотношений; и мы, таким образом, естественно заблуждаясь, считали себя центром мироздания, хотя вроде бы и полностью исчерпывали доступный нашим органам чувств пространственный кусок, даже описывая его средствами искусства и поэзии...
Прозрачность также ненасытна для нашей природы, она естественна для нас, требуема. Она — это наше продолжение, продолжение всего, что есть на земле.
Прозрачность вокруг — нам масштаб, нам чувство пространства, в конечном счёте — чувство самих себя.
Сумерки
Странно, что люди сумеркам не придают особого значения; между тем, это великое время кажущегося смещения расстояний, время «растворения» цвета, да и время само словно отстает, а ты забегаешь и забегаешь вперед (!)...
Сумерки это глубина света, глубина пространства, это, если хотите, бесконечность его, — и не где-то, а рядом, и мы от этой бесконечности в недоумении, мы не можем ее постигнуть, она странная, эта бесконечность есть что-то максимально общее, чуть ли не абстрактное, и одновременно предельно конкретное...
Сумерки это всегда и твоя память, память рядом: это твоя инерция, провоцируемая внешним миром: это сконцентрированное время, пульсирующее только в тебе (оторванное время!).
Это прекрасный (волшебный) излом природы, который мы чувствуем, ибо он вызывает в нашем сознании ощущения двойственности, необычности происходящего: «дергаются» ощущения времени, ощущения пространства. Почему?
Природа рождается и умирает не в отдельной точке: может быть, и того самого «взрыва» и не было; природа возникает и исчезает всюду — в мириадах точек, она «стягивается» везде с исчезновением света, или, напротив, «разбухает», взрывается с исчезновением света, заполняя (?) пространство. В таком случае время — не противопоставление пространству, но характеристика природы; но и пространство — не пустота, а уже организованная «решетка», уже пронизанное миллионы раз поле; в таком случае пространство не просто природа, но память ее, восстанавливающая всякий раз ее структуру, развитие...
А сумерки? Это лишь прекрасная имитация всего этого, лишь отдаленный след.
В тысячах деревень к вечеру и к утру наступает время великое — редкое, несмотря на мерность повторения, по красоте: тишина сумерек летит над оврагами и околицами сел, над садами и улицами — под синей или пасмурной свободой неба, летит сквозь тебя; тишина сумерек громкая в каждой мерцающей точке вокруг, прохладная и ненасытная; тебе кажется, что ты всюду — приближен ко всему, но и бесконечно отдален: сумерки это лишь еще одна параллель осознания в неживой природе — его предварение, его несопоставимое по толще тысячелетий опережение... Другая параллель — отражение водной гладью.
Увлекает серая взвешенность сумерек, плывут в сумерках очертания предметов, а сами предметы словно начинаются подле ваших глаз. И всюду — свежесть, всюду спокойное и необратимое движение: что-то непротиворечивое происходит вокруг, необходимое самой глубинной твоей сути...
Даль
Чувство пространства у нас таково, что для нас имеет значение даль. Какое?
...даль влечет, она буквально вытягивает наши готовые ответы, оставляет их у «себя», и оказывается, что наши ответы приблизительны, мелки, относительны, оказывается, что нас, независимо от нашей же сложившейся точки зрения, так же буквально возвышают.
Возвышает нас таинственная организация пространства, сложившаяся бесконечно давно, и мы приобщаемся к ее чуду — неосознанно, хотя и стараясь ее описать, понять...
Даль ставит тебя на «место»: открывает тебе весь мир и одновременно показывает тебя «маленьким»; это соотношение возвышает тебя, не унижает: странно, что кто-то выводит отсюда свое ничтожество...
Даль ненасытна, бесконечна в своих состояниях — все в твоих оценках, также бесконечно непохожих. И ты, действительно, словно мир внешний держишь в себе, в своих руках, и ты выше самых высоких гор — мысли твои днем теряются в звонком и недосягаемом небе, в понятной отдаленности горизонта, а ночью — достигают звезд и загадочной луны, и все, что охватываешь ты, вся эта огромность — твой мир, в котором ты находишь все свои цели, весь свой смысл, и мир этот для тебя давным-давно вселен в твое сознание...
Даль — со всех сторон; это всегда свежесть, это прохлада даже в летний зной; даль — это свобода, давление свободы.
Даль влечет потому, что ты получаешь возможность смотреть как бы со стороны на свой же мир, и уменьшающийся масштаб подробностей позволяет тебе увидеть многое из того, что ты не мог разглядеть, точнее — охватить ранее рядом и разом; это новое захватывает тебя, провоцирует на обобщения... Что из того, что большинство обобщений не осознается тобой?
Даль перед тобой — словно подарок, словно редкое событие, словно — вдруг; только поэтому ты так жадно всматриваешься в нее, ведь все человеческое неотторжимо от этих раскинутых пространств... Даль, даже неизменная в каком-либо ландшафте, бесконечно богата светом и красками в течение дня, тем более — времен года. Богата и даль, и само пространство — до горизонта; собственно, самое важное для нас и «вбирается» этим пространством, ориентирами которому и служит поверхность земли. Даль это не просто горизонт, но все прилегающее к нему...
Даль — граница, с которой наши чувства еще могут «брать» информацию, граница, откуда информация для нас нами же считывается с искажениями: но домысливаем мы что-то, но кажется нам что-то другое там... И пусть твердо знаем мы, что за далью — такая же даль, но естественная граница наших физиологических возможностей нам дорога и определяюща.
Да и не она ли нас формирует? Не она ли останавливает нас в наших же поступках?
ЖИЗНЬ
Защищая связанные водные структуры и защищаясь ими, жизнь пронизана и воздухом — и сама пронизывает его. Свобода воздуха не могла не войти в плоть и кровь живых организмов, не могла не войти в понятия человека: жизнь впитала все земное в себя — все химические переходы, все физические силы, все пространственные отношения.
Жизнь спокойна в своем течении, отточена в формах: только сознание наше мечется над всей земной природой, беспокойно возвращаясь к прежним оценкам и отвергая их, только сознание человеческое то замыкается чисто своими заботами, то разрывает их, позволяет смотреть на мир шире.
Что — жизнь? Великий напор — протест природы против какого-то угасания? жесткая «дисциплина» самосохранения все той же природы? уход от смерти? ибо жизнь вечна? В чем неотвратимость возникновения жизни, ее логика Развития из вечной материи? Отчего уже «есть» и люди, слабые и одновременно сильные до самой последней степени жестокости?
Люди уже защищаются Богом, отмеряв себе временные рамки поступков, но забывая обо всем на свете или попирая нормы человеческого самосохранения, оставив себе только животные. Божественное как защита не случайно, но так ли уж закономерна сама мысль, свободно пронизывающая земные пространства и уравновешивающая их бесконечность одним-единственным решением?
Жизнь — это найденная свобода, но и испытание, где вероятность самоуничтожения уже достигает 50%, и вероятность эту поднимает человечество в лице своих самых «прогрессивных» представителей.
А жизнь спокойна даже в стихии: жизнь возобновляется и после самых страшных ураганов. «Победит» ли жизнь самое себя — людьми? А живые ландшафты — еще перед нами; мы — их зеркало. То есть, самоосознание природы само по себе опасное предприятие, точно так же и обычный акт наш осознания потрясает нас же своей целостностью, взаимосвязями: осознание есть отказ от прежних представлений...
И все-таки жизнь — вечна. Потому что ее память продублирована до Начала; в скрытом виде ее память в природе неживой, в тех химических и физических силах, которые развертываются на каждом новом уровне пространства, в тех соотношениях структур, которые вызывают или блокируют действие этих сил.
Есть ли в живых организмах нечто такое, что не сводимо к физике и химии? точно так же в человеческих отношениях фиксируем ли мы несводимость к биологии? Но не скрывается ли ответ в самой организации пространства, которое диктует тип отношения, подчиняет и биологию, и социологию, и которое — эволюционирует, и это только мы (на данном уровне знаний)называем: это физика, это химия, а это биология, а это уже социология (с самопричинностью человеческих поступков)?
А в природе "всё" едино...
Дыхание
Оно незаметно и естественно для жизни: дыхание само проявление жизни. И оно полностью определяет перспективу — и структуры будущего, и само будущее. В суете мы сужаем понятие дыхания во много раз, хотя и выставляем его в редких ситуациях оценки жизни поэтической метафорой.
Дыхание — действительно, показатель жизни; характеристика жизни или иной системы вытекает из характера дыхания в масштабе системы. В чем показатель жизни общества? неживой природы? как осознать значимость дыхания системы?
А дыхание это любой шум или звук природы, это малейшее дуновение ветра, это постоянно изменяющееся состояние дня и ночи, это настроение человека, микроклимат в коллективе людей... Это — система законов в государстве, в основе которых права личности? Но одно ясно, что дыхание — границы, границы Жизни, то есть, естественности, это границы всего мира: границы со смертью. И границы эти не где-то, а внутри любой системы. Собственно, любое пространство свертывается и «стягивается» не куда-то, а в само себя. Развитие и Жизнь, наверное, одно и то же, только уровни разные есть у Развития, и люди привыкли жизнью именовать только биологический уровень.
Дыхание это ритм всего мира, и он, естественно, связан и с чередованием света и темноты, тепла и холода... Границы — в ритмах и только; в этих временных пределах постоянное рождение и смерть, в этих ритмах вся информация природы.
Дыхание, то есть, течение природы, ее движение, Развитие, потому неуловимо, что оно в каждый момент содержит свидетельства и прошлого, и настоящего, и будущего, и остановленное — всё перечисленное разрушается немедленно. Собственно, мы «должны» видеть на земле нашей разные времена — "отставшие", и даже вообще "остановленные" (остаются «немые» свидетели Жизни), и — будущие?
Вся цепочка зависимостей в дыхании это тайна; а отдельные звенья — есть индикаторы жизни. С какого издалека надо смотреть на жизнь, чтобы понять ее?
...уставшее лето темными ночами мчит громаду деревьев, строений, склонов; темная мгла сама держится над землей и слышно, как дальние звуки встревоженно и шумно улетают куда-то, и сам ты словно приподнят, словно внутри всеобщего и сильного рождения, сам ты словно имеешь единственное направление, куда стекают и твои мысли — светлеющую синеву далекого ночного неба...
И с рассвета до восхода солнца — долгое-долгое и таинственное время. Что происходит тогда? Какое напряжение и где рождается, чтобы проявиться позднее, ясным и подробным днем? Какое будущее уже запрограммировано, ибо дыхание природы обнимает структуры все?
Какое настоящее можем охватить мы?
Впечатления
Собственно, впечатления это не только какие-то мгновения или какие-то общие непродолжительные знакомства с предметами или явлениями, но это как бы порции, кванты информации, которые может воспринимать и воспринимает человек сразу и целиком, причем необязательно осознавая.
Мы вбираем мир впечатлениями (и — впечатлениями?).
Даже сосредоточивая внимание на чем-либо, все равно наступает момент отторжения внимания от объекта, когда теряется не только новизна восприятия, но естественно происходит переключение своего Я от одной области охвата к другой: мы ведь часто говорим «я поймал себя на мысли о том-то и том-то...».
Все же впечатление — это копия (пусть бледная, даже едва «различимая») с мира целиком, с предмета или явления целиком, копия, схваченная нами.
.. .или это печать действительно мира, и мы отмечаемся им в зависимости от нашей уже «распределенной» роли при жизни? И, может быть, с точки зрения системы, то есть, равновесия, — все это так, только обезличено все (вероятностно)?
Я думаю, что сама личность не может не иметь силы движущей, при которой она только и способна к впечатлению, причем личность может остановить даже инерцию общества, правда, лишь в моментах, близких к колебаниям общества в ту или иную стороны...
Печать мира на каждом из нас неоспорима — в строении тела и души (да, души!); элементы мира и структуры его мы буквально закручиваем на себя, природа наша насквозь пронизывается все теми же силами, что и вовне: мир тонет в нас, и не хаотично — упорядоченно, и чем «упорядоченнее», тем больше чести и хвалы нам. Когда наш внутренний мир становится эталоном для других? Не «пересиливает» ли именно тогда личность, как система, иную систему? И уже общество равняется на личность, на впечатления одного человека? Что возвысило этого человека? не внутренние ли его силы?
Но и самый упорядоченный внутренний мир не может осознать всю глубину прекрасных взаимосвязей мира, и не только потому, что его чувства и ум не охватывают всех масштабов мира, но и потому, что внутренний мир человека уже сориентирован, уже точка зрения, уже один (и только) поток света, а природа вся есть — и все и ничего, и миг единый и непроглядываемая вечность с бездонными глубинами, и "настоящие" бесконечные просторы...; природа вся есть структура взаимозавязанная до предела: мир натянут как струна — настроен на взаимосвязь времен, и вся природа его едина фантастически смелыми переходами, о которых, мы, слава Богу, сейчас и не догадываемся...
Вот и впечатления наши: тени ли мы великих основ, или сами завоевываем окружающее пространство, разве можно сказать окончательно? Разве не в равной степени наделены мы богатством — живое и неживое? Разве не в равной степени впечатления наши есть «продукт» и мира внешнего, и только нас самих?
Иными словами, мы не только "Ось эволюции"(Тейяр де Шарден), но и пронизаны перекрёстными силами всего необъятного Мира...
Жажда жизни
Слишком часто оказываемся мы в состоянии инерции, когда машинально действуем и даже машинально «думаем».
При чем здесь тогда жажда жизни? Значит, она — иногда, значит, она — квантированна».
В определенных пределах понятия жажды жизни и осознания её идентичны, но в общем, понятие жажды жизни значительно шире, оно — все уровни того протеста, которым мы приблизительно определяем понятие жизни.
Жажда жизни это самосохранение всех биологических и социальных (психологических) систем в «организме» человека; — автономное самосохранение?
В основе самосохранения не только инстинкты и технология (потенциальная и актуальная) буквального построения организма (и здесь много прекрасных тайн), но у человека (Человека) прежде всего личностные ординаты становления, и ни на что не похожие. Именно они становятся определяющими для нас. Пружина жажды жизни здесь.
Психические особенности наши, то есть, по сути, черты характера, принимают на себя роль «локомотива», но «стрелки» движения переводят всего лишь немногие наши мысли, вплоть до одной-единственной. И получается так, что весь комплекс систем, который и составляет человека, — своего рода треугольник, или лучше — пирамида. Лишь разрушая личностные структуры — концепцию жизни, например, или что-то опорное для всего мироотношения, мы высвобождаем иные механизмы защиты, вплоть до животного страха перед смертью. Но такая «жажда» для личности уже не будет иметь никакого значения.
Системы, которые составляют личность, вовсе не громоздки, — они мгновенны и немедленно доставляют любую информацию с любого фрагмента треугольника (пирамиды) к его вершине.
Так какова же «природа» жажды жизни? ведь мы существуем, мы «видим» смысл своего существования, как бы богато или бедно, осознанно или по инерции мы ни жили?
Ради детей, ради чего-то разумного и справедливого (здесь мы можем расставить акценты), но в чем-то более общем? чтобы было соотносительным и для «наших» уровней и для иных? А, может быть, вся эта пирамида — из мыслей и действий, из обязанностей и потребностей, так взаимосвязанно скрывает в себе всю экспансию жить, что и концов-то не найти?
...именно во всей «природе» жажды жизни смысл, а не только в человеческой жизни, в вечно развивающихся структурах природы (включая нашу), изначально сориентированных на взаимосвязь. Повторяю, нельзя вести поиск жажды жизни только среди людей или только среди органической природы, но — природы всей.
...когда устаем мы от всего, даже от потерь — от беды и горя, все равно только человеческое, наш внутренний мир находит в окружающем — в ландшафтах, в течении природы вокруг великий и невостребованный никем смысл. Какой?
ВЕТЕР
Ветер это прежде всего движение — осязаемое, видимое, слышимое. Движения мы всегда ждем, движение нам заполняет (!) какое-то ожидание, отвечает внутреннему требованию ощущать постоянные перемещения, ибо в основе нашего внутреннего мира также движение. И внешнее движение вызывает веселье странное, даже боязное: подобно тому, как один смеющийся человек (и только смеющийся) может заразить смехом, даже хохотом, целую толпу людей, так и здесь, движение и ветер, в частности, провоцирует (убыстряет?) движение в нашем внутреннем мире...
Какая мера движения, мера ветра нам «требуется»?
А ветер то под небом голубым — жжет и разрывает простором, то под серой пеленой облаков замыкает бездонностью, и сами по себе мы кажемся больше... Ветер — регулятор(!?) света, днем — от ослепительно-яркого и голубого, гудящего, до пасмурного, непонятно и ровно шумного. А ночью облачное небо — это темень вокруг и с ветром — символ неуюта, а под звездами — ветреная ночь неестествен¬на и фантастична.
Мы прекрасно знаем, что ветер — сам следствие физических процессов, но мы-то ждем не расширения или сжатия воздуха, мы ждем, мы радуемся ветру или боимся именно его.
Ветер соединяет все на свете — нашу память, наши смутные оценки и предчувствия, все наше разрозненное и незаметное ветер словно оформляет в сильное и важное и поэзия ветра возвышает нас, поэзия шума листьев на ближних деревьях, поэзия чувства всей местности: что это? словно ветер лишь вызывает лавину какую-то, и она сметает все наносное и неглавное...
Приносит ветер свежесть, так желаемую в знойное лето, приносит прохладу в душное время, приносит чувство всего пространства — его запахи и краски (!), приносит ветер вообще другое состояние дня и ночи...
Но ветер — и стихия: ломает или вырывает с корнем вековые деревья, разрушает дома, останавливает течение рек, в конце концов соединяет небо с землею сплошным потоком воды, — в каждом случае оставляя после себя хаос... Что уравновешивает стихия на той или иной местности в общем балансе событий на Земле?
Стихия это всегда отсутствие меры, например, для чело¬века. Какая мера движения оптимальна для нас? Мера ветра, мера шума, мера... веселья?
Вольный ветер — символ свободы, но ураган гибелен для нас, слеп, эта свобода для нас — словно за чертой.
Ветер — символ перемен, именно тогда, когда идут изменения в закрытом (застойном) обществе. И когда действительность открывает личность всему потоку информации, которая «взваливает» на личность ответственность, только тогда говорим мы о перспективах, надеждах, возмужании, о служебном росте...
Мы только тогда говорим о духовной ориентации, единственной, ибо появляется свобода выбора.
Шум листьев
Конечно, он вызывает воспоминания, и не просто о конкретных событиях, но незаметно «укладывает» воспоминания в непонятную и успокаивающую протяженность, в какое-то движение, можно сказать, тревожно-спокойное (!). Ловя себя на мысли о том, что ты стараешься что-то осознать, ты думаешь о своих невесомых и всеприсутствуемых мыслях как о венце могучего и природного, бесконечно длительного, тревожно-прекрасного, ибо доказываемого тут же...
При шуме листьев ты отвлекаешься от своей природы, ты отстранен даже от суеты человеческого, от тяжести человеческого, где-то и свое осознание (!) ты словно подсматриваешь со стороны...
Шум листьев. Усиливающийся — верховой, по верхушкам деревьев, до отдельных мягких хлопаний и исчезающий подле тебя, и — напротив, словно уходящий в разные стороны, ослабевающий, и словно погружаемся мы, наконец, в какое-то единственно «верное» течение, а голубым днем шум листьев чист и прозрачен, а пасмурным лесной шум «спускает» мысли (!)... Шум листьев — лучший отдых твой; это связь нашего необъятного внутреннего мира, требующего тем не менее доказательств своего существования по сравнению с миром внешним, и даже по отношению к своему телу (!)... Эта связь с миром внешним, может, однако, также в считанные мгновенья буквально захлопнуться—и также незаметно для остального внешнего, для остальной Вселенной.
Что это за связь? какие миры встречаются, в большинстве случаев и не влияя друг на друга?
Шум листьев или нечто сходное «показывает» масштабы того, что имеет человек: как во Вселенной имеются сгустки материи со сверхплотным веществом, где искажены все физические величины, так и в нашем внутреннем мире, в бесконечно малом «вместилище» (по сравнению с масштаба¬ми Земли), совершенно фантастично (один к одному!) отражается мир весь — со всеми своими необозримыми расстояниями. Природное: цвет ландшафтов, беззащитные запахи земли и дождя, цвет воды и, напротив, зимняя суровость белоснежных пространств, сами соотношения физических величин видимого, — как все связано с нашим внутренним миром?
Сознание, как взаимосвязь людей появляется много поз¬же, но не как «шапка», а как итог постепенный, и сознание цементирует свой, меньший объем внутреннего мира, а больший объем, окраинный? и близко не охватывается нашим Я. Вспышки осознания, время от времени озаряющие наш внутренний мир, всегда однонаправлены, как однонаправлен, по сути, даже свет солнца — от себя. Какое единство пронизывает и шум леса, и разговоры людей — мощно и непредвзято? И эстетические оценки наши, и строение Мира?
Шум листьев, прекрасный и легкий, тревожный и успокаивающий — как следствие, как детали всего течения природы — так нужен нам, людям, и нужно все природное, живое, нужно, чтобы не забываться в своем человеческом, ибо мы, действительно, — венец, да венец только тогда венчает, когда сохраняется вся протяженность многообразия бесконечного и дорогого нам Мира.
Метель
Это состояние природы для нас в высшей степени значительно, ибо перед нами не только движение белой прохлады или белого холода, вызывающее хоть и странное, но веселье, перед нами реализованная возможность запрета жизни, перед нами то условие, продолжение которого, распространение которого на всю землю означает смерть...
Но мы не можем не любить метель, наверное, за эту возможность противостоять, пусть маленькой, но стихии, за эту возможность быть свидетелем прекрасно-холодной игры полутонов и форм, игры, где себя ты ощущаешь единственным «носителем» уюта и «сопротивленцем» безжизненной этой игры. Даже родная земля — с деревьями и случайно торчащими из-под снега травами где-то в сознании как бы считается уже только ареной, местом действия совсем чужих сил. А ты — жив, ты вместе с другими людьми еще сохраняешь уют...
Движение понизу — белесая или белая пыль над твердым снежным настом, холодное жесткое давление ветра, вакуум необъятного и также холодного неба — это метель; мчащийся косо снегопад — хлопьями, ослепительно-белыми, в кажущемся темном и глубоком воздухе, и уже на глазах растущие пушистые сугробы — это тоже метель. Веселая или предельно суровая — непохожая, метель это такое состояние природы, которое, как и шум листьев, может быть поводом, спусковым механизмом для нашей странной задумчивости, когда мы так чувствуем вечное течение природы, ее ритмику. Но при этой задумчивости, впрочем, «нормальный» само¬контроль не отпускает наше сознание от близких людей, от службы и т.п.
Метель — при низком декабрьском солнце, при высоком мартовском, при пасмурном освещении, сумеречном, метель ночью, — естественно принуждает нас к сопротивлению ей, которое «включает» все биологические и психологические наши системы. Согласимся, что в этом сопротивлении наступает момент «победы» как итог, наступает сразу или спустя некоторое время, и этот момент необходимо провоцирует то веселье, ту радость, о которой уже было сказано.
Действительно, непонятная радость! Разве может быть злое веселье? А здесь оно примерно такое. Разве может быть веселье просто так? Ведь это совершенно ясно, что «системы» в нашем, внутреннем мире так «поворачиваются» относительно друг друга, что нам кажется и смешно, и весело, и мы себе кажемся сильными.
Но метель может быть настолько жесткой и невыносимой, что мы говорим о буране и тогда момент победы весьма условен: любой физический фактор на Земле обнажает и оптимальные, и экстремальные параметры для человека; наше тело и наша душа (!) ковались с «учетом» их.
Уже сказано, что сопротивление физическому движению само по себе рождает поэтический настрой, но такой же настрой рождают и чисто человеческие обстоятельства: предания, память, традиции. Сколько их у нас, связанных с метелью, и опоэтизированных, но сколько бы ни было, метель, равно как и другие «спусковые механизмы» (великие механизмы!) всегда останутся до конца непонятыми, останутся с тайнами.
Поэзия
Она неожиданна и неостановима: прорывает преграды все — и недостаток образования и полноту знаний, и крайнюю субъективность и глубокое безразличие. Она неожиданна, потому что мир твой внутренний совершает своеобразный круговорот, независимый от твоей воли, и в круговорот тот вовлечены и впечатления твои, и понятия, и в фокус твоего осознания, твоего Я, попадают «разные» сочетания взаимосвязей... И тебе, действительно, иногда остается лишь не полениться «подобрать» удачные находки; но инерцию естественного «внутреннего» круговорота ты можешь усилить: с трудом! с великим и неблагодарным трудом! Только тогда твои сборы будут значимы для тебя и для других.
Поэзия это всегда смелость созвучий и красок, смелость ритма и ассоциаций, смелость напряжения мысли, всегда — отражение давным-давно существующего порядка среди людей и природы.
Лишь порядок тот, может быть, был невидим или неприметен, лишь порядок тот был не рекламирован, но поэзия, великая, созидающая (с момента появления!) уже была в нас — с рождения нашего, с появления человечества. Как это понять? Если все уже было до нас, то при чем здесь мы?
А все понятно и естественно. Ибо поэзия — взаимосвязь предметов и явлений, взаимосвязь уровней развития. Внося осознание во взаимосвязи, мы «лишь» называем их, тем самым мы продолжаем спираль Развития. Ведь Слово есть связь между людьми, есть функция, производное от людей и... окружающего мира. Каков мир (включая человека), таковы его и характеристики.
Мы формировались и формируемся вместе со Словом, со всеми своими чувствами, поднимая себя и поднимая Слово и чувства. Разве не так? Разве унижаем мы себя, считая, что наше человеческое — лишь продолжение мира?
Поэзия пробуждается, когда в фокус осознания «попадают» такие взаимосвязи, которые отражаются в нашей душе. Их трудно анализировать — «поверять алгеброй», может быть, потому, что поэзия сама есть высшая алгебра. Гармония слов, красок, звуков, гармония образа есть высшая структура, естественно отражающая и действительность и координату Развития. Какая спираль уплотнилась в настоящем?
Поэзия пробуждается, когда мы чувствуем эту целостность вокруг нас, в себе, непонятную целостность. И мы буквально заворожены соотношениями звуков и красок, они немедленно вводят нас в самый прочный мир кажущегося (и действительного!) повтора...
Поэзия немедленно «включает» максимум связей твоих с твоей памятью и окружением, и предлагаемое тебе кажется значимым: целостность реконструируется в поэзии, да и не меркнет в сравнении с действительной поэзией:
ибо поэзия — свет для всей действительности.
НЕБО
Небо — результат, результат огня, воды и земли.Но и результат жизни! Оно должно было быть и оно стало. Небо — направление развития, вместе со всем другим оно сориентировано по отношению к тяжести, и оно само ориентирует все, что есть на Земле.
Это бескрайняя свобода! Это ощущение огромности пространства, ограничиваемое, по сути, только нашими органами чувств. Это легкость перемещения и
взгляда, легкость проникновения действительно создает иллюзию всеобщей свободы.
Небо несет свет, проносит свет, и свет в небе все и решает: сжимается в темноту — ночь, растворяется в сумерках и играет мгновенными и прозрачными линиями — раздвигающими свободное пространство: рождает день.
Небо выпрямляет нас, и будто бы главное у людей и вовсе не на земле, а где-то выше, к которому и не сразу можно подыскать правильные слова. И будто бы главное у нас, людей, действительно что-то от небесного, от свободного, и, наверное, не случайно самое возвышенное и справедливое среди людей связывается с небом...
Небо рождает веру и поддерживает ее, небо рождает сомнения и тревоги и разрешает их, именно небо весь свет вольный обнимает прекрасной и невидимой границей, где дышится легко, где все живое имеет свой смысл и назначение...
Небо есть само бог, а не просто обитель богов, потому что для людей оно буквально формирует эталоны чистоты, эталоны прекрасного, именно небо «стоит» за нашими высоконравственными поступками. Именно небо «помогает» нам обожествлять и свою жизнь, и жизнь вообще — мир. Именно для нас небо, пронзительно голубое или пасмурное и тревожное осенью, отдаленное зимой или начинающееся от земли летом, всегда есть нечто, подчеркивающее значительность всего, что мы ощущаем, и мы сами были вынуждены духовно тянуться к этой значительности.
Небо резонировало все наши помыслы, усиливало их: то, что «происходило» в нашем внутреннем мире, будто бы проецировалось на мир внешний — воздушный! Интересно, есть ли какие-нибудь аналоги между небом и тем, что составляло наш внутренний мир? Будто бы небо было постоянным свидетелем и ориентиром жизни; физические его константы неотвратимо «направляли» мысли к идее божества. И различные религиозные учения «лишь» оформляли великую идею возвышения и очищения человека, возвышения над всем земным, над собой, очищения от всего низменного.
Трудная история человечества сходна с постройкой общественного здания, где архитектурные и функциональные особенности его совпадают далеко не во всем, но работать и жить в нем, имея голые стены и плоскую крышу, люди согласиться не могут; ибо душа «небесных нив жилица».
Голубизна
Из всех состояний дневного неба более всего «ожидаем» мы неба открытого — голубого.
Осенью голубизна неба, действительно, пронзительна, и темная или, точнее, прохладная голубизна начинается тут же, в воздухе, но и все небо остается глубоким, и мы легко просматриваем такую же прохладную голубизну в самом теряющем отдалении. Эта голубизна иногда была словно застывшей («обезвоженной»), с запахом земли и чего-то спелого... Она кружила голову.
Но голубое прохладное пространство неба не казалось однородным, взгляд останавливался всюду и не мог остановиться: само небо «текло» из каждой своей точки, прохладная голубизна стекала в никуда, тебе было необычно, было неуютно, но и ненасытно. Что входило в наши души тогда? Ведь ты воспринимал все небо — целиком, пронзительную чистоту и прохладу — целиком? Какое земное или небесное пронизывало тебя?
Зимняя голубизна являлась бледной, неопределенно низкой; небо над открытой местностью, например, в сущности, имело голубым только границу, до которой взгляд твой «доходил», но в ней, кстати, и терялся. В бледной этой голубизне, морозной, иногда обжигающе-морозной, искажалось ближнее расстояние: заснеженные поляны словно отторгали от себя пространство — мгновенно, и оно «задерживалось» лишь там, где нам оно казалось голубым, и, отторгая холод и расстояния, поляны казались больше, объемнее...
Под бледной и морозной голубизной чувствовалось напряжение времени, напряжение каких-то структур, какого-то движения. Напряжение — противостояния?
Весенняя голубизна над слежавшимся и тающим снегом — рыхлая, влажная, а ранней весной небесная голубизна «схватывается» морозцем, отчего небо представлялось мгновенно-звонким, кристально-чистым, и вдруг, чаще всего к полудню, эта необъятная и прозрачная хрупкость растворялась под солнцем, и небо становилось просто шумным...
Весной голубизна неба, радостно-прозрачная, мечется над темно-белой землей, волнует тебя, провоцируя на безотчетные действия: безотчетные только тебе, ибо ты, как и все остальное живое, результат всей земли, и, стараясь определить свое поведение, ты лишь иногда «дорастаешь» до высшего смысла (и, может быть, вовсе не весной)...
А летом — летом голубое небо просто открыто; голубизна медленна, даже утомительна, голубизна незаметна или ослепительна, и летом видишь ты бездонным небо не благодаря бездонному отдалению, но бездонным казался самый близкий воздушный объем; небо, наконец, раскрывается летом...
А может быть, дело-то все в обычной температуре, в том соотношении тепла и холода, которое и «раскручивает» пространство, раздвигает его или скрадывает?
Пусть и так: но и в этом случае мы «повторяем», всего лишь повторяем великие колебания Мира.
Мечты
...они мешают нам в работе, жизни, отвлекая от понятных и необходимых направлений, а некоторые мечты, подчинившие себе многих и многих, — опасные, даже трагичные. Уводя людей в тупик, они мешают, заполняя существование стремлением реализовать едва ли не каждую мысль.
Но они и одухотворяют каждый шаг наш, подчиняя мысли и действия наши какой-то возвышенной идее.
Какие мысли наши «вдруг» становятся центром круговращения «остальных» мыслей? Мы даже забываемся в мечтах — действительно высоких или просто «небольших», даже меркантильных. Этот ореол мечтаний вокруг наших реальных поступков нам дан — он естественен; и так же, как наши поступки могут служить и добру и злу, так и мечты наши — или приводят в конечном счете к некоему высшему смыслу, или уводят от него.
Мечты — это почти самопроизвольный поток всего нашего внутреннего мира, далеко не всегда и осознаваемый, но конечно и мечты сознательные, «просчитанные» нашим умом, — выполняемые! не все наши мечты.
Это проекция того, что живет в нашей душе, проекция на будущее, которому можно следовать, а можно и не следовать. Может быть, это «будущее» рисуется в нашем внутреннем образе, постоянно перестраиваясь. Но, чтобы строить внутренний образ, чтобы мечтать, нужно реальное пространство: именно оно проецирует вовнутрь.
потому — воздушное пространство (небо) и есть «пространство» для последующей проекции…
Мы можем многое мечтать! И так свободны мы в мечтах своих! или так упрямы — до болезненности, до болезни: мера здесь определена не нашими ли взаимоотношениями с другими людьми и природою?
Мечты потому, что мысль вольна, она и разумна и авантюристична, она есть мгновенно устанавливаемая (предлагаемая!) связь между какими-либо событиями. Но как физически один человек не может определить поведение даже одного другого человека, так и мечты наши естественно обретают замкнутость в нашем внутреннем мире. Человек со своими мечтами не вмещается в движение времени, он не существует только в жесткой и единственной действительности, он и в прошлом: мечтает, корректируя уже прошедшие события, он и в будущем: мечтает, переставляя предполагаемые подробности...
Духовность
Это то, что не подчиняется логике извне и не подчиняется логике «изнутри», ибо духовное надстраивается «на» нашем организме, и пронизывая его и оставляя незнакомым, даже чужим.
Дух наш есть протест, но и согласие, согласие с человеческим, а протест — против растворения в нем. Как бы ни чувствовали мы свою общность, свое непохожее, хотя бы для себя, мы выделяем.
Наша духовность есть постоянное взаимоотношение пространства внутреннего и пространства внешнего: какие преобразователи уравновешивают заведомо неравновеликое и неравноценное? Дух наш так или иначе находит высшие основания и высшие цели и в утвердившихся мыслях (только!), и уже в устоявшихся делах...
Это взаимоотношение, являясь и протестом и согласием одновременно, для нас самих определяется с великим трудом, и чаще необъективно: мы даже не можем сказать о себе — счастливы ли мы или нет, имеет ли наша собственная жизнь смысл для нас самих или нет?
Но духовность это далеко не только протест и согласие, это и связь вообще с человеческим, это то, что объединяет нас друг с другом, объединяет всех людей, причем, какой-то уровень этой связи в «нормальных» взаимоотношениях и не осознается, связь выступает (проявляется) в экстремальных ситуациях или просто провоцируется редкими обстоятельствами.
И — связь с прошлым, — через всегда далекое детство, через свою и чужую память, через всегда ненасытные для взгляда ландшафты, через чувство языка (слова). И восстает в человеке вопреки всякой приспособленности — и к идеям, и к другим людям, и к суровым условиям, то, что не умещается ни в какие схемы... Что это? Ведь это не просто наше таинственное по структуре «Я», которое может и пресмыкаться перед обстоятельствами в буквальном смысле, оправдывая трусливое или иное чересчур расчетливое поведение. Приближаемся ли тогда к своему же духовному? Именно — своему, ибо прекрасные элементы духовности, несомненно, встречаются в самой обыденной и «обывательской» жизни. В самой простой и обычной жизни мы можем найти потрясающие примеры возвышенного отношения к чему или кому-либо.
А духовность иногда вопреки «высоконравственным» поступкам, она непонятна даже для самого человека..., она есть высшая логика вообще человека, есть нечто сходное с поэзией.
Это, действительно, есть какая-то целостность, живая, присутствуемая в поведении человека и не исчерпываемая им; она подчиняет наш внутренний мир, но не охватывает его целиком; духовность может «совпадать» с сознанием, но и «обособляться»: кто скажет, что такое дух наш?
Редко человек исчерпывает в своей жизни свои же возможности — духовные; какая мера «охраняет» это высшее достижение природы — наш внутренний мир, наше сознание, наш дух?
...