Школьные дни завертели водоворотом событий.
Теперь я первоклассник, вполне серьёзный и самостоятельный человек, правда, часто об этом забываю. Мне тяжело проснуться утром и трудно лечь спать пораньше вечером, но ныть стыдно – сёстры ведь не хнычут. Утром я мысленно проклинаю школу, учёбу, своё нежелание лечь пораньше.
Меня провожает в школу бабушка, иногда она несёт мой ранец и мешок со второй обувью. Возвращаюсь домой я чаще один, кроме суббот. В субботу у школы меня встречает мама или отец.
Когда меня встречал папа, мы частенько меняли маршрут таким образом, чтобы зайти в столовую на улице Гоголя. Она находилась в старом двухэтажном жилом доме и занимала весь первый этаж. Помню, там постоянно менялась вывеска: называлась она то «Столовая», то «Пельменная», то «Закусочная», то «Котлетная». Буфет с дешёвым вином на разлив там был всегда.
Папа, перед тем как свернуть к столовой, начинал издалека:
- Что сегодня получил?.. Пять? По рисованию пять?.. Ну, значит, стаканчик сока ты заслужил. Зайдём?..
Я догадывался, что причина посещения столовского буфета не в желании поощрить меня; папа покупал себе там стакан креплёного вина «Солнцедар», ну а мне заодно сок на выбор: персиковый или сливовый. Это были мои любимые соки.
Скоро отец перестал спрашивать меня об оценках. В учёбе я был ленив.
В будние дни бабушка и родители, оказывается, волновались, когда я задерживался по дороге из школы домой. Идти до дома минут пятнадцать, но я мог растянуть это время часа на полтора. Как не задержаться, если вокруг столько интересного. Взять хотя бы «гармонную» фабрику - предприятие, где производили гармошки, баяны и разные мелкие музыкальные инструменты. Позже там стали собирать динамики для бытовых радиоприёмников. Возле двухэтажного корпуса прямо на улице в пределах видимости охраны были сложены штабеля из сохнущих досок. Сырые доски я любил нюхать – пахли они восхитительно – я подолгу бродил между штабелями. Один раз попытался забраться наверх штабеля, но меня прогнала охрана. Ещё там валялось много щепочек и палочек, из которых можно выстругать саблю или кинжал. Их никто не запрещал подбирать.
Был мне по пути и летний кинотеатр «Салют». До конца сентября там шли фильмы, менялись афиши. Молодая художница рисовала зазывающие рекламные плакаты прямо на улице под навесом. Мне нравилось наблюдать, как она выводит слова жирными красивыми буквами. Стоя у неё за спиной я шёпотом складывал знакомые буквы в слоги и слова. Была от этого определённая польза: я быстрее учился читать и скоро дома смог объявить о новом фильме. Однажды, услышав мой шепот, девушка-художница быстро повернулась и, шутя, мазнула мне по носу кисточкой…
Помню по дороге домой я часто специально проходил мимо какого-то автопредприятия, хотя это был более длинный путь. Оттуда постоянно выезжали грузовые машины и автопогрузчики. Вокруг сновали люди, озабоченные делами. Сквозь открытые ворота я видел, как что-то варили электросваркой, что-то разбирали, раскидывали детали прямо на асфальте. Где-то внутри помещения гаража стучал молот, работали станки, люди беззлобно поругивались, шутили – жизнь, в общем, кипела, и я легко мог представить, что примерно так же где-то на своих заводах работали родители. По моим представлениям это и была настоящая работа; наверное, так же буду когда-нибудь работать и я.
Возле предприятия на небольшом газоне была установлена доска почёта с красивой надписью из чеканной жести – «Слава труду», - одно из первых словосочетаний, которое я разобрал по слогам самостоятельно. Трудность была в том, что первая буква слова «Слава» была изготовлена в виде серпа, а слово «труд» начиналась с молота. Тогда это казалось гениальным ходом.
Мания читать всё подряд, все лозунги, объявления, заголовки поначалу поддерживалась папой, пока я как-то в бане громко вслух не прочитал: «Тряпки и бумагу в унитазы не бросать», чем смутил отца.
Поребрик газона, по которому я любил ходить вдоль забора автопредприятия частенько белили извёсткой; обычно это было перед праздниками. Балансируя по гладкому поребрику, глазея по сторонам, я как-то раз не заметил, что вступил на свежевыбеленную часть. Тяжёлый взгляд строгого деда в фартуке согнал меня с поребрика.
- Как тебе не стыдно? Ты же видишь, извёстка сырая, я тут стараюсь, время трачу, а ты в грязных ботинках…
Оглянувшись, я увидел серые следы на белой извёстке. Мне стало очень стыдно. Краснея, я побежал домой…
Наши заросшие переулки в том первом учебном году до конца сентября оставались зелёными, сохраняя листву. Бабье лето буйствовало почти летней температурой, во дворах было полно детей.
Уже проходя последние переулки перед тем как свернуть домой, я увидел на дереве Олю – самую красивую девочку нашего класса. Она была уже в спортивном костюме и вместе с другими ребятами сидела на толстой ветке старого раскидистого клёна прямо над дорожкой, по которой я шёл. В школе эта девочка никогда не обращала на меня никакого внимания, а тут она улыбнулась и помахала мне рукой – я глазам своим не поверил, даже оглянулся - может не мне? Но никого рядом не было. В следующее мгновение она отвернулась и скрылась в ветвях. Ребята и девочки на дереве завыли, заулюлюкали, раскачивая клён, осыпая меня сухими листьями. Они изображали индейцев или стаю диких обезьян.
Тут до меня дошло: времени после уроков прошло много, раз Оля гуляла переодетой. Ох, и попадёт же мне! Волнение и голод погнали меня в родной двор.
Получив за опоздание взбучку, и поужинав, я должен был сесть за уроки писать прописи. Страшная усталость навалилась на меня при одной только мысли об этом. С тоской выглянул в окно. Там вокруг беседки было оживлённо: «театральный реквизит» дети разбирали по домам. В это же время взрослые загружали в свои ячейки сарая свежий урожай картошки. Вадик катался вокруг на маленьком велосипеде, а Женька бегал за ним с «боевыми криками» – они всем мешали и на них время от времени покрикивали. Жизнь, в общем, кипела.
Пока мама замешкалась, разговаривая с соседкой, я улизнул во двор к ребятам – куда только делась усталость? Как раз в это время отец Толика подогнал грузовик с берёзовыми дровами; их вывалили между беседкой и сараем. Тут же он организовал их загрузку в ячейку, попросив детей стать цепочкой и передавать ему поленья. В цепь встали шесть-семь ребят, даже Лариска с Андрюшкой. Втиснулся в цепочку и я. Работа пошла быстро и весело, мы покрикивали друг на друга: «Давай, давай, не зевай! Не задерживай!.. Не спать!» Помощников оказалось больше чем надо для такого расстояния. Мама нашла меня во дворе и решительно загнала домой.
- Ну-ка быстро за уроки! Ишь ты, помощник! Тут без тебя обойдутся…
До слёз обидно покидать весёлую компанию.
- Вот сделаешь уроки быстро, тогда погуляешь ещё. А вообще впредь тебе наука: не надо было шляться после школы целый час. Я не собираюсь сидеть с тобой до ночи.
С уроками я провозился довольно долго; как назло ничего не получалось. Когда закончил читать, на улице уже никого не было. Темнело быстро. Поднявшийся ветер трепал забытый в беседке занавес. Тоска…
События в школе разнообразили осенние унылые будни. Мы учились писать и считать, уже читали по слогам и бесились на переменах так, что учителя выходили в коридор успокаивать нас. На уроке физкультуры мы вполне себе освоили пропахший потом спортзал, кувыркались на матрацах, пытались забраться на канат, бегали стадом по кругу. В сухую погоду нас выводили в «дубовую рощу»; там физрук бросал нам мяч и мы гоняли его - пинали совершенно без толку, без ворот, так – лишь бы куда-нибудь попасть. Играли все против всех. Один раз мяч угодил мне в живот; на минуту сбило дыхание. Пришлось постоять некоторое время. Я и так бегал и прыгал хуже других, может даже хуже всех – не хватало дыхания. Меня это пока ещё не смущало: я ещё не замечал, как вздыхали родители, оглядывая мою щуплую фигуру.
Выделится в школе ни по учёбе, ни тем более по физкультуре я не мог, но неожиданно выяснилось, что рисую я лучше всех в классе. Это помогло мне раскрепоститься. Даже слишком. Наравне с другими мальчишками я стал шалить и получать устные замечания. Также как и другие, я стал дёргать девчонок за косы, плеваться через трубочку, кидаться ластиком и так далее. Один раз я разозлил одну из девчонок, она погналась за мной. Я лёг на скамейку парты, и отбивался от неё, размахивая руками и ногами. Пытаясь достать меня линейкой, девочка получила удар ногой (не сильно) в лицо – прямо по шатающемуся молочному зубу. Крику было много, будто кого-то убили. Выпавший молочный зуб был представлен учителю как доказательство избиения. В тот момент нашу приболевшую Тамару Николаевну замещала молоденькая практикантка. Она и сделала мне первую запись в дневник: «Пинает девочек в лицо».
Мама разозлилась и напугалась. И даже прибежала в школу. Как оказалось, вышедшая после болезни Тамара Николаевна вообще ничего не знала об этом случае: вместе они посмеялись над записью в дневнике. Но дома мне всё-таки всыпали.
С похолоданием и первым снегом пришли простуда и грипп. В школах начали делать прививки. Это было и весело и страшно: все говорили, что это не больно, но все боялись показать свой страх перед другими. Старшим сёстрам уже поставили уколы под лопатку; они жаловались на боли в спине, ломоту, недомогание. Мама, правда, восприняла это как их способ увильнуть от мытья посуды.
В один из учебных дней к нам на урок труда пришла медсестра и объявила, что сейчас будут делать прививки. Она принесла коробочку со шприцами, бутылку спирта, вату. Мы готовились заголять спины; иглы для шприца показались мне огромными; я решил не смотреть, как уколы будут ставить другим. В суете кто-то опрокинул бутылочку со спиртом на парту, Тамара Николаевна во время успела её подхватить и поставить, но всё же небольшая лужица пробежала вниз по наклонной плоскости парты, даже намочила тетрадь одного мальчика. Буквы и цифры в тетради расплылись; особенно красивый розовый ореол образовался на месте оценок, поставленных красными чернилами. Мы с восторгом кинулись нюхать разводы на тетради, изображая неземное удовольствие: «Спирт!?.. О, спирт!» Мы закатывали глаза и облизывались, как Вицин в «Самогонщиках», чем насмешили медсестру.
- Ну-ка, юные алкоголики, кто смелый? Кто на укол первым?
В ответ гробовое молчание.
- Ну, тогда по алфавиту. Андреев, спину!
15.01.2017 ©