«Я вас любил! Любовь еще быть может…», - с такими словами Виталик Холодков входил в ламповую. Женщины в ответ улыбались, иногда отвечали шуткой. И работа шла веселей.
Виталик цитировал классиков направо и налево и, что удивительно, это не выглядело неуместным ни в забое, ни в бане, ни в шахтерском автобусе, да и в других местах. Этот худощавый, интеллигентного вида парень с открытой улыбкой, удивительным образом свел рабочую среду с поэзией.
У себя на работе на шахте, к примеру, мы часто использовали ленточный конвейер как средство передвижения под землей. Техникой безопасности это запрещено, но мы все-равно запрыгивали на движущуюся ленту – иначе пешком добираться было долго, а время зачастую не ждало. Виталик с чувством орал: «Карету мне! Карету!» и горделиво взлетал на грязную резиновую поверхность.
Шахтерский труд достаточно тяжелый и даже опасный, но каждый день был особенным. Я был несказанно рад, что устроился на эту шахту, а не на другую, как собирался. Мне очень нравилась бригада, в которую я попал, и то, как мы работали, - с юмором, с огоньком, хотя временами бывало довольно трудно и мы едва не вались с ног от усталости. В бригаде я был самым молодым, сразу после армии.
Родители, особенно мать, постоянно твердили мне, чтобы я шел учиться в институт, но мне не очень хотелось. Тогда я стал тянуть время с подачей документов и, само собой, встал вопрос трудоустройства.
Устраиваясь на работу на шахту, главным для меня было, чтобы дали место в общежитии. Все получилось замечательно! И место в общаге дали, и взяли горнорабочим на участок вентиляции и техники безопасности, да еще на целый месяц отправили на учебу.
После учебы, я на равных, вместе с остальными членами бригады строил перемычки, то есть стены из бруса или блоков, с помощью которых тогда перекрывали подземные выработки. Такие перемычки регулируют воздушные потоки в угольных шахтах. Попадались такие места, куда материалы для них можно было доставить только ползком, а воздух был настолько насыщен газом, что всю смену приходилось испытывать ощущение, как-будто непрерывно пьешь горячий чай. И всё из-за проклятого всеми шахтерами газа - метана. Говорят метан – благо, но для нас он был горе. Зато, чем труднее был участок, тем острей мы шутили.
Наше общение в бригаде не заканчивалось одними только рабочими буднями, мы часто вместе отдыхали, случалось, выпивали. Особенно мы сдружились с Виталиком Холодковым. Он был образованным и начитанным, мне нравилось с ним разговаривать, а ему со мной бороться. При небольшом росте я был физически неплохо развит, так что шансов победить в борцовской схватке у него было мало.
Мы с сестрой, которая работала на швейной фабрике, исправно посылали домой деньги, но чаще – вещи для младших братьев и сестры. Все покупалось строго по спискам, которые нам присылались из села, и я не без удовольствия чувствовал себя кормильцем большой семьи.
Отцу нравилось, что я работаю на шахте, он и сам из шахтеров, поэтому часто подробно расспрашивал меня о том, что и как мы делаем на работе. Даже мать, казалось, смирилась, хотя первое время все причитала и пыталась настоять на том, чтобы я нашел себе более безопасную работу или же поступил в институт.
Однажды неожиданно родители вместе приезжают в город. Мать говорит, дескать, у нас к тебе серьезный разговор и с места в карьер: увольняйся с шахты! Я с недоумением смотрю на отца. Ладно, мама, женщина эмоциональная, впечатлительная, видимо, она все это время тайком переживала за меня и, наконец, не выдержала…
Тут подал голос отец, явно мучимый необходимостью поменять свою точку зрения: «Ну, зачем тебе сдалась эта шахта? Может, лучше перевестись на поверхность или поступил бы в институт, техникум. Мы сами всю жизнь работали, что толку».
Я подумал, с чего это вдруг отец пошел на поводу у женщины, да еще в таком принципиальном вопросе, как отношение к профессии? На него это не похоже.
Понял это я немного позже. Много раз в нашей семье рассказывали семейную историю о том, как мой дед ездил в Москву представлять на ВДНХ знаменитую эдильбаевскую породу овец. В столицу великой советской страны из глухого казахского аула, он ехал нарядный, как народный артист. Мой отец, который в то время работал на шахте, купил ему в городе и костюм, и шляпу, и новые туфли.
Обратно дед возвращался еще более счастливый и довольный – с медалью и восторженными впечатлениями, мельчайшие подробности из которых пересказывались несчетное количество раз.
Самое интересное случилось потом. Едва только дед вернулся из Москвы, как вызвал к себе сына, то есть, моего отца и с порога заявил: «Немедленно увольняйся с шахты. Ты переезжаешь в аул!». «Кто же мне вот так просто разрешит?» - возражает отец.
После войны еще в течение шести лет все, кто трудился на шахте, считались мобилизованными, поэтому увольнений по собственному желанию не допускалось.
Тогда дед отправился в трест «Сталинуголь» за откреплением. Там он заявил управляющему: «На войне я потерял двоих братьев, сам инвалид. Не могу я в мирное время потерять сына».
Странное дело, никто не стал возражать инвалиду–фронтовику и золотому медалисту ВДНХ. Так моему отцу позволили уволиться.
Через три месяца на шахте, где он работал, случился взрыв метана, в результате которого погибло 108 человек, в том числе вся его бригада.
И вот только теперь мама рассказала мне предысторию дедушкиного настойчивого требования отцу уволиться с шахты.
Оказывается бабушке, то есть папиной маме, за некоторое время до взрыва приснился сон: шахта, копры, терриконики, пасмурная погода и огромный черный верблюд, который везет арбу, наполненную трупами и дико ревет.
Мама продолжила: «Все мы в то время считались атеистами, и верить в чудеса было не принято, поэтому мы и не обратили на этот сон должного внимания. Но вчера точно такой же сон приснился и мне. Поэтому увольняйся или ищи работу на поверхности».
Я призадумался. Меня не столько испугали мамины слова, сколько вдохновляла вновь открывшаяся перспектива, я давно мечтал уехать на Шпицберген! «Ладно, уволюсь», - согласился я.
На Шпицберген была очередь. Тогда я, махнув рукой, уехал на первую попавшую комсомольскую стройку бетонщиком. Надо же в жизни все попробовать, какая разница, койку в общежитии мне всегда дадут.
Прошло ровно три месяца после моего ухода, как рвануло на «моей» родной шахте. Вся бригада погибла на месте. Виталик обгорел на 90% и умер в шахтерской больнице.
Сейчас иногда жалею, что не рассказал мамин сон ребятам, может были бы осторожней, что ли?
Я не могу ничего объяснить. Просто рассказал сейчас все, как есть.