Противостояние. Между двумя мужчинами оно всегда есть. Даже если один из них рыжий практически годовалый кот. Папенька наш вознамерился вешать карниз и жалюзи. Чтоб как все у людев. Красиво. И к месту. А Мурзик решил поучаствовать. Чтоб не скучно и время как никак провести. Так вот, старался он от души, закатывал сверла под кровать, куда папенька в силу немалой окружности влезть никак не мог, мявчил и лез куда не просят. Его собственно никуда не просят, но он все равно лезет. Создав преступный синдикат с Бубликом, он под прикрытием Алены творил непотребное и чувство стыда не испытывал. То ли потому что коту оно не свойственно, то ли из личной неприязни к папеньке. Папенька тем временем карниз повесил, жалюзи приладил и пошел постигать дзен вниз за чаем и сигареткой. В это время Мурзик пошел ва-банк и прыгнул на ниточку, которой регулировались жалюзи. Раздался душераздирающий мяв и стук. Все упало. Особенно у папеньки, который реактивным колобком взбежал по лестнице и увидел всю тщетность бытия. Погребенный под упавшими жалюзи Мурзик только нагло смотрел не мигая и Бублик громко хохотал. Папенька осерчал и запер котейца в ванной. Дабы он осознал свою вину, меру, степень, глубину. И запретил детям его выпускать под страхом лишения киндеров во веки вечные. И тут пришла я. Дети метнулись и стали рассказывать, как пострадал Мурзичек и сидит там плачет уже пол часа, бедненький. Я отсмеялась, открыла ванную и увидела, что Мурзичек пошел по пути сопротивления тирании и беспределу. А именно, поскидывал с полочек все что можно было скинуть, утопил в унитазе рулон бумаги, раскидал наполнитель для туалета по всему полу и триумфально насрал посредине в виде крика отчаяния. Увидев меня, Мурзик вскочил на ручки, прижался ко мне и стал мурчать и жаловаться. Как он страдал... как ему было одиноко, как унизительно на него орали, не выбирая слов, задевающих честь и достоинство такого милого животного как он. Папенька увидел эту картину и в возмущении воскричал: "Не верь ему, он все врет!" От смеха я не могла даже стоять, посему пошла присесть на стульчик. А Мурзик прижимался к моей шее, триумфально смотрел на папеньку и слышалось в его мурчании буквально следующее: "Ну, пошёл на последний день во владения родных границ,
А ну-ка, сбацай мне, Сень, а, Сень, песню про перелётных птиц.
Эх, наяривай, пой, седой, чтоб слеза прошибала штык.
Я ж теперь на всю жизнь блатной, эх, амнистия, пой, старик."