Сразу за оградой костела росли старые кряжистые, как дубы, липы. Их тяжелые кроны нависали над черепичной крышей виллы, где помещался райком партии. Глубокие вздохи органа, проникавшие из костела, робко плыли над мокрой крышей райкома и мокрой землей, усыпанными желтыми листьями кленов.
Сеял холодный мелкий дождь. Все шло как-то не так в маленьком городишке с низкими, отсыревшими домиками. Их обитатели засыпали рано, тяжелым беспокойным сном и не знали, что принесет им пробуждение, то ли приход милиции за самогонным аппаратом, то ли все узнают: почему под липами земля усыпана желтыми листьями кленов? Люди глубже укрывались под перинами и, с тревожно бьющимися сердцами, впадали в зыбкую дрему. Днем у всех были красные глаза и серые, припухшие от самогона лица.
После вчерашнего, в гудевшей голове писателя, тяжко и мучительно ворочалась мысль
– Где я и где мои вещи?
Он вспоминал.
– Начиналось все в кабинете первого секретаря райкома, решили отметить его приезд, как корреспондента республиканской газеты, не часто посещающих их забытый богом городок. Партийные работники и без того частенько засиживались до рассвета, хотя делать обычно было нечего. Они напоминали больных неизлечимой болезнью, одетых вместо больничных халатов в одинаковые костюмы. А тут представился более привлекательный, чем ожидать звонка из центра, повод задержаться на работе. Тем более первый секретарь пригласил их в свой кабинет отметить приезд высокого гостя.
Когда писатель вошел в кабинет, весь райком был в сборе. На столе для заседаний тускло поблескивали четверти с самогоном и брусничным морсом. Среди бутылей немудрящая закусь – сало в разных видах, и ржаной ароматный хлеб.
К неожиданному возлиянию приступили сразу после здравицы первого в честь представителя славной прессы, освещающей не менее славные шаги народного хозяйства, ведущие нас в светлое будущее, а шаги эти на местах направляет в нужную сторону райкомовская братия. Как в свое время вела в сияющий рай монашеская братия.
Все пили на равных из толстого стекла стаканов. Вскоре райкомовцы разгорячились и вытирали рукавом вспотевшие лбы. Не далеко было до того момента, когда, найдя близкого по духу собеседника, начинают выяснять: уважает ли он тебя? Но этого не произошло. Или партийцы не уважали друг друга, или их этика не позволяла даже в пьяном виде показывать свою слабину. Райкомовские беседуют очень громко и все разом. Остается хорошенькая, с заманчивыми титьками и попкой, инструкторша идеологического отдела. Она нависла над гостем, не находя с чего начать.
– Видите, дорогой писатель, у нашего первого как у Суворова нет одного глаза.
– Это у Кутузова не было.
– Не путайте меня! Пьяненько лепетала инструкторша – У Кутузова, как раз был один глаз.
Писатель мог бы промолчать, но он выпил, и дальнейшая его судьба на этот вечер была предрешена.
Этой прелюдии хватило, чтобы после очередного тоста, попасть в какой-то кабинет с мягкими диванами. Даже не укладывая ее на диван, он взял ее стоя. Они раз за разом возвращались в кабинет первого. Пили жгучий самогон, закусывали розовым, копченым салом, запивали брусничным морсом. В очередной раз писатель не заметил, как он оказался не в кабинете с мягкими диванами, а у нее дома. Последующие события стерлись у него в памяти.
Утром, с помятой физиономией, пришлось идти в райком, чтобы хоть как-то выполнить задание редакции. Райкомовцы сидели на местах, как ни в чем не бывало (что значит закалка), а ему казалось, что все с укоризной смотрят на него. Ему бы послать вчера властительницу идеологии, забытого богом района, с заманчивыми титьками и попкой, но он опасался, показаться в тот момент не оригинальным и не гуманным. Хотя, ежели вволю выпить и в меру закусить, то вот тебе и гуманизм.
Писатель в райкоме наскоро похватал документы и в полудреме поплелся на вокзал, надеясь, что больше он не приедет в этот заштатный городок, с его унылым моросящим дождем, костелом и серыми, припухшими от самогона, лицами людей.
По мотивам Севелы