Лонг-лист 8-го Номерного конкурса

1 Благодатный остров
Феликс Цыганенко
«Patria o muerte!» (Родина или смерть!) — лозунг кубинской революции (1959).
Камило Сьенфуэгос, Эрнесто Че Гевара и Фидель Кастро  –  лидеры
кубинской революции.


Ты Куба, словно девушка нарядна...
В роскошных пальмах спрятала себя...

                               Амелин Владислав
Ежегодно 10 октября на Кубе отмечается Годовщина начала войны за независимость. Эта война вошла в историю как война Десяти лет. Она началась 10 октября 1868 года под лидерством поверенного Карлоса Мануэля Сеспедеса, призывом к свободе и независимости Острова путем свержения испанской власти...

Почти сто лет минуло с той поры, когда в 1959 году во время кубинской революции был свергнут диктатор Батиста. Наши старшие коллеги, моряки-ветераны пароходства рассказывали, как восторженно встречали их на Кубе в 1959 году! Прибывших из-за океана amigo обнимали и трясли им руки. Народ, особенно бедняки – торжествовал! И был тому повод: американские монополии контролировали почти 70 процентов экономики Острова! А кубинское побережье при Батисте было превращено в сплошной бордель. Местное население, в первую очередь прекрасные кубинки, обслуживали богатеев с Майами. Первое, что сделал лидер кубинский революции Фидель Кастро - разогнал разжиревшую публику, многочисленных увеселительных заведений и послал их на сахарные плантации.

Множество покушений пережил Фидель Кастро за свою жизнь. Он был одним из кубинских руководителей, находившийся под постоянной угрозой. Противники Фиделя Кастро и мафиозные группы были недовольны тем, что после победы революции Кастро прибрал к рукам знаменитые гаванские казино и бордели. В ход шли отравленные сигареты, акваланги с туберкулёзной палочкой в баллонах, бомбы в бейсбольных мячах, ручки-шприцы и многое другое. Сам команданте, комментируя покушения, однажды сказал: «Если бы способность выживать после покушений была олимпийской дисциплиной, я бы имел по ней золотую медаль»…

Воспоминания о Кубе лучше всего начинать с морского порта, откуда и открывалась страна. Удивляли своим темпераментом грузчики на причалах. Они умудрялись устраивать целые мини представления с танцами, шутками и пантомимами, зная, что в качестве благодарных зрителей с борта судна наблюдают моряки. Кубинцы – большие любители подшутить над товарищем, но, несмотря на все оттенки кожи: от чёрной, как африканская ночь, до светло-рыжей, нордической, они дружески и даже бережно относились друг к другу. Для нас казалось, что более весёлого и жизнерадостного народа, встречать не доводилось. Право так утверждать, даёт мне регулярное посещение Острова свободы  не судах мурманского пароходства в течение многих лет!

Да, кубинцам жилось нелегко...  благодаря многолетней американской блокаде Острова. Но дети при Фиделе Кастро были и есть – приоритет властей. Особым авторитетом в мире пользовалась на Кубе детская медицина – наверняка это могут подтвердить сотни украинских детей, проходивших на Острове оздоровительный курс после чернобыльского лиха.

А уж про спорт говорить можно лишь в превосходной степени. Стоило упомянуть на пляже имя Теофила Стивенсона, гордости кубинского спорта и трёхкратного олимпийского чемпиона по боксу, как у мальчишек восторженно загорались глаза и они моментально принимали боксёрскую стойку. Теофило Стивенсон был настоящим патриотом Кубы и любимцем у Фиделя Кастро. Все приглашения устроить жизнь вне Кубы, он отвергал. В Пуэрто-Падре, где на борт мы грузили сахар, портовики с гордостью рассказывали, что Стивенсон построил для престарелых родителей дом. Конечно, сегодня, когда боксёры-профессионалы зарабатывают большие деньги, кого этим удивишь? Но в те годы, да боксёру-любителю в бедной стране - это невиданное дело!

В конце 60-х годов, во время стоянки «Куйбышевгэса» в Гаване, в гости к нам приходил подросток. Его мама, испанка, преподавала в Университете и они проживали раньше в Москве, а затем переехали в Гавану. Валентино, как звали паренька, скучал по Москве и признался нам:
- Жилось мне там лучше, интереснее и не хотелось уезжать…
Эта семья из родственников тех испанцев, что в конце 30-х годов были вынуждены переехать в Россию. Валентино – стройный,  симпатичный мальчик вызвался показать нам достопримечательности Гаваны. Запомнился Национальный аквариум, но особенно - заповедник огромных черепах. Это было необыкновенное зрелище! Оно покорило даже бывалых и видавших мир  арктических моряков! Да, мы видали в высоких широтах белых медведей, моржей и белух, а в Антарктике – пингвинов и морских леопардов,  но гигантских черепах – не пришлось!

Посещение Кубы было всегда связано с приобретением тропических даров моря. Морские раковины, звёзды, кораллы – это для моряков. А засушенные черепахи и даже небольшие крокодилы – для специалистов высокого ранга, покидающих солнечный остров. Всё согласно должностной ступени! Стоянки в кубинских портах частенько затягивались и, спустив шлюпки, мы отправлялись на мелководье в поисках даров моря или обследовать островки вдоль побережья. Морякам приходилось надеяться лишь на подарки тропической природы.  Вдруг повезёт!  Безусловно,  для  прогулки на шлюпке требовалось разрешение властей. И, получив его, моряки высаживали «десант».

Первое время было как-то непривычно наблюдать на безлюдном островке  никем не охраняемые на природе небольшие лимоны и стройный бамбук. Конечно же, попробовали зелёные сочные лимончики и наломали для удочек бамбук.  Откуда-то возникла небольшая, спокойная и смирная лошадка. Под возгласы компании забраться на неё рискнул матрос Суслопаров. Для этого ему пришлось лишь слегка приподняться - богатырским ростом моряк не обижен. Но что это? Молоденькая лошадка испуганно подогнула задние ноги, видимо сказался солидный вес Ивана. Пришлось матросу спешно покинуть бедное животное, обратившее на него свой тоскливый взгляд.
- Тебе бы подошёл владимирский тяжеловоз, а не одинокая лошадка. Тоже мне наездник! - упрекнул Суслопарова третий механик Светов.
- Иван, видимо, возомнил себя цирковым наездником, да лошадь попалась низкорослая и необученная, - добавил радист Бахметьев.

И тут появился старик с девушкой. Смуглый, сухощавый кубинец, удивительно напоминавший рыбака из повести Хемингуэя «Старик и море»,  молча  и укоризненно смотрел на пришельцев из-за океана. А молоденькая стройная, как стебелёк, красавица-кубинка, лет семнадцати, напротив, явно смущалась. И причиной тому были длинные, тёмные, солдатские трусы, явно советского образца, заменившие ей шорты. Да, бедность никого и никогда  не красила, и морякам стало неловко и обидно за девушку. Мы были молоды, грубоваты и беспечны, но с другой стороны – совершенно великодушны! Электрика дизель-электрохода «Куйбышевгэс» Виктора Умановского смуглая красавица просто очаровала.
- Ради такой прекрасной и юной кубинки я готов положить к её ногам целый мир или, по крайней мере…   забрать с собой в Мурманск! – запальчиво заявлял моряк...

Много интересного можно поведать об этой удивительной стране и её прекрасных, темпераментных людях.  Как тут забыть поездку в начале 70-х годов по памятным революционным местам в предместьях Сантьяго-де-Куба? Нам удалось осмотреть замечательный музей и бывшие военные казармы Монкада! Следы от пуль на её стенах – результат обстрела повстанцами Фиделя Кастро в 1953 году!

А посещение пляжа Сибоней и завораживающий вид молодых кубинок под пальмой на берегу. Пляж расположен в двадцати километрах от Сантьяго и дорога проходила среди горного массива Сьерра-Маэстро, где укрывались партизаны. Глубины ласкового Карибского моря начинались рядом с берегом, поэтому не исключено  появление акул. Автору этих строк, во время поиска морских раковин, звёзд и кораллов недалеко от пляжа, приходилось удирать от одной из хищниц! Жители прибрежных домиков оказали «интернациональную помощь», отгоняя акулу криками и камушками...

Стремительно пролетело время. С распадом СССР изменились и политические ветры. Впервые, за многие годы блокады, Кубу с визитом посетил президент США Обама! В лучшую сторону стали меняться кубинская экономика и уровень жизни. Но я благодарен тому времени и Мурманскому морскому пароходству,  когда на судах ММП посещал Кубу!  Как хотелось бы вернуться вновь к зелёно-голубому морю,  белоснежным пляжам, никогда не унывающим кубинцам, к их танцам и музыке! Увы… всё в прошлом, но память о благодатном Острове и островитянах останется в памяти навсегда! И не так уж далека эта Куба, каких-то три недели перехода через океан! Мы ведь проложили туда путь молодому поколению… 
2 Вы, конечно, можете со мной поспорить, но...
Галина Прокопец
На конкурс ВСМ по картине Светланы Кротовой "Лесной философ"

Вы, конечно, можете со мной поспорить, но…

Что такое вечность? Это когда никуда не надо спешить.
Что такое надежда? Это когда есть что терять.
Что такое мечта? Это смесь надежды и безрассудства.
Что такое мудрость? Это когда понимаешь, что терять всегда есть что, и потому надо спешить, хоть и знаешь, что впереди может быть и радость, а может и только боль, а значит вечность – это просто миф, призрак, ошибка…
А если все-таки нечего терять? Может быть, тогда обретаешь вечность? И выходит: некуда спешить.  Но тогда вечность превращается в смертную муку, потому как, оказывается, что все-таки было что терять…

В старом парке под вековым дубом сидел гном с добрыми и грустными глазами. Даже старожилы не помнят, кто вырезал эту фигурку из высокого пня, торчавшего среди корней могучего дерева. Мертвые корни крепко держали ее на месте, и не страшен ей был ни холодный осенний дождь, ни колкая снежная метель, ни злой ветер.  А от палящих лучей летнего солнца старого гнома укрывал давний товарищ – дуб. Однажды кто-то, пошутив,  дал ему имя Счастливчик, так оно за ним и закрепилось. Даже время было к нему милосердно, вот только выбелило за много лет, будто поседел гном, то ли от горя, то ли от тоски, но уж точно не от времени. Сколько помнили его старожилы, он всегда был таким, будто шел мимо, приустал слегка, присел на минутку отдохнуть в тени дуба на корявый корешок и задумался, да так и остался на этом месте навечно.

А может он просто терпеливо ждет кого-то, кому назначил свидание под старым деревом. Веселой капелью звенят минутки, жемчужинками дождя барабанят по дубовым ладошкам часы, осенними листьями опадают к его ногам месяцы и годы. А он все ждет, потому что надеется на встречу. Ждет и боится пропустить желанное мгновение. Но оно все не наступает, и оттого в глазах Счастливчика навсегда поселилась тихая грусть.

Но однажды ранней осенью, когда солнечные лучи еще щедро согревают землю днем, а ночью в холодном лунном сиянии кромки позолоченных листьев кружевом украшает иней, когда ветер боится вздохнуть, чтобы не потревожить покой и роскошь впитывающего последнее осеннее тепло старого парка, случилось чудо. Он увидел ЕЁ.

Тоненькая девушка стояла под белой березой в лучах испачкавшегося в золоте осенних листьев солнца и счастливо улыбалась. Нет, она улыбалась не Счастливчику, а молодому пареньку, радостно спешащему к ней между старых деревьев с букетом ярких астр в руках. Но это было неважно, просто старый гном понял, что он зря потерял столько времени, что надо спешить! И вдруг в мертвом корне забродили соки, как будто среди Бабьего лета наступила весна, морщинки на грустном лице расправились, грусть, испугавшись чувства, проснувшегося в усталой душе, забилась в мышиную норку между корней, в глазах слезой блеснула надежда.

Счастливчик встал, и прихрамывая на затекшую за много десятилетий ногу, пошел к заветной березе. Он точно знал, что там, где совсем недавно стояла влюбленная девушка, обязательно остался отсвет ее теплой счастливой улыбки, и он как путеводная звезда укажет путь старому… да уж такому ли старому? гному к его мечте, к той без которой вечность превращается в смертельную муку. Обязательно укажет! Ведь счастье всегда бескорыстно…
 
Что такое счастье? Это когда мечта встречается с мудростью, и они понимают, что обе были неправы, что неважно впереди только миг или целая вечность, если в глазах, глядящих на тебя, светится любовь… А значит есть что терять, и надо спешить…
3 Я отпускаю тебя
Николай Ананьченко
          – Здравствуй Петровна. Это опять я. Чай, надоел уже?
          Старик смахнул с дощатого стола несколько опавших листьев, поставил на него матерчатую кошёлку и сел на лавочку, зорко оглядывая свежую могилку, оградку и деревянный крест, ещё не успевший потемнеть под жарким летним солнцем и ветрами, постоянно гулявшими по небольшому сельскому кладбищу.
          – Посижу маленько, да и приберу чуток. Вон венок-то совсем засох, уже и выбросить пора. Васька наш приедет, мы хороший принесём. Надолго хватит. Трава, опять же, полезла. Прополоть надо. Ты, Петровна, не беспокойся, всё сделаем, как полагается. Вот после зимы-то и памятник поставим. Васька мне уже и картинку показывал. Хорош будет. Тебе понравится. С крестом, с фотографией прямо в камне. Прям, как в кино.
          Дед хихикнул и, встав с лавочки, принялся наводить порядок, не прекращая беседу с невидимой собеседницей.
          – Да тут и прибирать-то нечего. Вчера почти всё сделал. Вон и лавочка крепко стоит. Хорошие доски взял. Сухие. Эти не загниют. Я их, Петровна, заранее олифой прошёл. А весной покрашу. Сносу не будет.
          Вынес завядший венок и, воротясь, опять уселся на лавочку.
          – Дома управился ещё спозаранку. Как ты любишь. Кругом порядок навёл.     Коз накормил, стайку вычистил, курам твоим зерна дал. Потом в огороде потяпал  да прополол.
          Старик замолчал, как бы вспоминая, обо всём ли доложил. Потом продолжил:
          – В избе всё протёр, подмёл. Ну, печку-то ещё затемно раскочегарил.  Поглядел, вроде бы всё сделал, значит, пора чаёвничать, как мы с тобой всегда делали. Собрал вот термос, варенья маленько,  сухариков твоих любимых и к тебе вот прибёг. Так что, будем чаи гонять.
          Дед развязал тесёмки на сумке, достал китайский термос с уже поблекшим красным драконом, два гранёных стакана, баночку варенья и несколько ржаных сухариков. Всё разложил на столе, налил в стаканы тёмный дымящийся чай, и, прихватив свой стакан обоими руками, понюхал ароматный напиток и удовлетворённо сказал:
          – Ишь, как смородиной в нос шибает. Я свежих листиков прямо в термос положил. Ох, и знатно же получилось. Ну, давай, Петровна, как ты говаривала: «Пошвыркаем!».
          Дед опять хихикнул, вытер глаза тыльной стороной руки и надолго замолчал.  Упёршись локтями в стол, он закрыл ладонями лицо,  да так и замер. Над кладбищенским холмом разлилась тишина. Слегка шелестела листва берёз, как бы отмахиваясь от назойливого ветерка, иногда , надсадно гудя, пролетал шмель… . Бежали минуты, а старик всё сидел неподвижно.
          Наконец, он отнял ладони от лица и сдавленным голосом тихо произнёс:
          – Сильно тоскую я, Маруся. Прямо места себе не нахожу…
          Опять замолчал. Взял в руку стакан, сделал небольшой глоток и продолжил:
          – Ночью почти не сплю. Всё нашу жизнь вспоминаю. Нормально ведь прожили, а, Марусь?  Вона, каких детишек вырастили. Любо-дорого посмотреть. А по молодости-то как веселились, помнишь? Ты же плясунья была , других таких и не сыщешь. Да я от тебя не отставал. Верно ведь?
          Дед опят хихикнул и замолчал Опять долгая пауза повисла над могилкой. Несколько раз старик, вроде бы, собирался нарушить это молчание, но не решался. Наконец, заговорил.
          – Знаешь Петровна, я ведь в церкву нашу захаживать стал. Вот над тобой, дурак, посмеивался, а теперь хожу сам. И очень даже рад этому. Батюшка наш очень сердечным оказался. Каждый день мы с ним беседуем. Вернее он беседует, а я дурень-дурнем стою, слушаю. И, знаешь, на многое  по другому смотреть стал.
Так вот, Петровна, объяснил он мне, что мучаю я душу твою. Не отпускаю её на покой тем, что каждый день к тебе прихожу, тревожу. Грешно это. Неправильно. Он так это складно объяснил, что всё я понял. Даже всё нутро моё дрожью пошло, вот как я понял. Только словами тебе это передать не могу. Слов не хватает. Да и мозгов маловато, видать. И решил я Петровна отпустить тебя. Вот сейчас попрощаюсь, и всё… . Нет, по праздника, на день рожденья, конечно, приходить буду. Ну это, как в гости загляну. А так вот каждый день тебя мучить больше не буду.
          Старик встал, подошёл к могилке и еле слышно произнёс:
          – Прости меня, Машенька. Прости, коль обидел когда. Не по злобе это, а по дурости, по недомыслию. Прости и прощай.
          Дед низко поклонился, всхлипнул, потом, махнув рукой, подошёл к столу взял свою котомку и прикрыв за собой низенькую калиточку оградки, не оглядываясь быстро пошёл прочь.
4 Никто из нас не...
Альба Трос
-Неведение, стремление, разочарование, опустошение – такими, согласно графу де Вереньяку, являются четыре константы, на которых зиждется наша жизнь. Раскрытию сущности каждой из них посвящён наиболее известный труд философа – трактат «Размышления об ускользающем мире». В конце своего сочинения граф утверждает, что правильное понимание констант и умение увидеть их в неразрывной связи может привести человека к ответу на главный вопрос бытия...
-И в чём же заключается этот вопрос? - визгливые нотки в голосе мужчины, произнёсшего эти слова, неприятно отдавались в ушах.
-Де Вереньяк не говорит об этом прямо, однако нетрудно догадаться, что речь идёт о смысле существования, поисками которого издревле занимались выдающиеся умы человечества.
-Но если граф разгадал эту загадку, - вмешался всё тот же повизгивающий  голос, - то почему он не поделился ею с нами? Или же это очередной розыгрыш?
-Де Вереньяк никогда не был склонен к мистификациям. Он утверждал, что раскрытие тайны может повредить неокрепшие умы, подорвать психику ещё не прошедших испытание жизнью. Лишь искушённые и наделённые незаурядными способностями люди способны собрать воедино все детали мозаики и увидеть картину в целом. Правда, существует легенда, родившаяся уже после смерти графа. Согласно ей, иногда по необъяснимой прихоти мироздания истина может неожиданно войти в сознание того или иного человека, чаще всего молодого и неопытного. Упоминания об этой легенде вы не найдёте в трудах исследователей, она распространена исключительно в данной местности. Говорят ещё, что дух графа до сих пор блуждает по миру и время от времени проявляет себя в столь своеобразной манере. Ну а сейчас давайте пройдём к оранжереям. Де Вереньяк был большим любителем цветов. Надеюсь, его призрак не поджидает нас где-то между орхидеями и альстромериями.
Раздался всеобщий смех. Соланж Решо оторвалась от созерцания ползущей по травинке божьей коровки и посмотрела вслед удаляющейся группе. На фоне этих рано подзаплывших жиром мадам и месье со спины её приближающаяся к седьмому десятку бабушка смотрелась весьма выгодно. Впрочем, и глядя в лицо Виржини Решо, никто не дал бы ей её шестьдесят семь. В ответ на все вопросы о секрете сохранения молодости она всегда улыбалась и ссылалась на здоровое питание и чистый воздух. Потеряв незадолго после выхода на пенсию мужа, Виржини решила, что для неё настало время пожить для себя. Её сын был вполне счастлив в браке, имел стабильный доход, а внучка большую часть времени проводила в танцевальной школе. Решо продала свою столичную квартиру и купила домик в крошечном Шато-Сюр-Флёв, где провёл всю свою жизнь её кумир. Никто не понимал тот жгучий интерес, который бывшая преподавательница теории искусств испытывала к графу Филиппу де Вереньяку, философу второй половины восемнадцатого века. Впервые Виржини столкнулась с его трудами ещё студенткой, и с тех пор изучение жизни и произведений этого загадочного человека стало её страстью. Де Вереньяк был полной противоположностью своему современнику, либертину маркизу де Саду. Биография графа не изобиловала событиями. Он практически не покидал родной Шато-Сюр-Флёв, в юном возрасте женился на некой Матильде Скюдери, с которой прожил до самой кончины, заботился о цветах и писал бесчисленные трактаты. Три года спустя начала Великой революции граф отошёл в мир иной в своём родовом замке. Поразительно, но вихри, вверх дном перевернувшие страну, обошли его стороной. По какой-то необъяснимой причине потомственный дворянин де Вереньяк спокойно продолжал предаваться размышлениям, в то время как головы представителей его сословия одна за другой летели из под сверкающего ножа гильотины. Графиня ненадолго пережила супруга. После её смерти замок национализировали, однако не разграбили, напротив, специальным указом он был объявлен архитектурным достоянием. Труды же графа в девятнадцатом столетии обрели огромную популярность, став предметом дискуссий учёных мужей. Мадам Решо в итоге по просьбе мера города стала гидом, сопровождавшим группы туристов по замку де Вереньяка. Шато-Сюр-Флёв, для которого философ-затворник был главным источником гордости и доходов, боготворил столичную гостью, быстро ставшую своей. Здесь никому и в голову не приходило задавать ей набившие оскомину вопросы по поводу графа. Когда-то очень давно она пыталась объяснять любопытствующим, что видела в нём человека, наиболее близко подошедшего к пониманию истинной природы вещей, но вскоре оставила эти попытки и ненавязчиво переводила разговор в другое русло.
Соланж не было особого дела до увлечения бабушки. Шато-Сюр-Флёв она знала как свои пять пальцев и тихо ненавидела. Каждый год она проводила в городе три недели летних каникул по настоянию родителей, ссылавшихся на всё те же пищу и воздух. Никакие доводы в духе «мне уже …надцать» не действовали на чету Решо. Сверстники из местных наводили на девушку непреодолимую скуку, и Соланж целыми днями в одиночестве бродила по окрестностям, загорала и купалась в речушке, фигурировавшей в названии города. Спасали лишь долгие беседы по телефону с оставшимися в столице друзьями и подругами и подключённый к интернету ноутбук. Всё резко поменялось этим летом. Изменения явились в лице Флорьяна, её ровесника, приехавшего навестить свою тётку, продавщицу в городской кондитерской. С ним были его одноклассники Тьерри и Жизель, влюблённая пара. Соланж столкнулась с ними на центральной улице в первый же день их приезда, и с тех пор вот уже вторую неделю они практически не расставались. Девушка водила их своими привычными маршрутами, накупавшись до одури, они жадно поглощали гамбургеры в бистро, а вечерами собирались на пляже у костра. Алкоголь в городе им никто, естественно, не продал бы, но в чемоданах ребят нашлось место для нескольких бутылок виски, одна из которых непременно пускалась по кругу при свете звёзд. Три дня тому назад Соланж поняла, что Флорьян ей нравится, позавчера он поцеловал её, пока Тьерри и Жизель искали оброненную по дороге бандану, а вчера они уже обнимались в открытую. При воспоминании о губах Флорьяна, его руках на её плечах по телу девушки пробежала дрожь. Перспектива расставания, возвращение домой, последний год в лицее – всё это совершенно не волновало сейчас Соланж. Впитывая тепло солнечных лучей, она с наслаждением потянулась, предвкушая предстоящую встречу.
-Ваша бабушка – это удивительное сочетание красоты и ума. Вы должны гордиться ею, мадмуазель, - прозвучало внезапно над ухом. Соланж открыла глаза и увидела перед собой месье Вишона. В лёгком костюме кремового цвета и белой рубашке, он, улыбаясь, стоял перед ней, и ветерок мягко трогал его уложенные на пробор седые волосы. Этот интеллектуал, обладатель безупречных манер в семьдесят лет по-прежнему заведовал городским архивом. Эрик Вишон был ещё одной достопримечательностью Шато-Сюр-Флёв. Говорили, что он участвовал в потрясшем страну студенческом бунте шестьдесят восьмого года. Глядя в добрые, немного грустные глаза месье Вишона, Соланж с трудом могла в это поверить. Девушке нравился этот пожилой человек, всегда спокойный, будто бы обладавший неким недоступным другим знанием, и при случае она с удовольствием перекидывалась с ним несколькими словами.
-Бабушка отлично выглядит, да и мозги у неё такие, что многие позавидуют. Ну а насчёт её работы, тут вам, месье Вишон, виднее, я, честно говоря, не слишком разбираюсь в таких вещах.
-Это совершенно естественно в вашем возрасте (Соланж забавляло, что старик неизменно обращался к ней на вы). Вам нужно радоваться жизни, переживать каждое её мгновение, да и в выводах, которые делает граф, надо признать, мало оптимистичного.
-Вы хотите сказать, что сумели разгадать эту его знаменитую загадку?
-О, конечно нет, - Вишон поправил ворот рубашки, - однако иногда чтобы что-то понять, не обязательно докапываться до самого дна. Впрочем, несмотря на свои годы, я тоже не чужд мирским заботам, приятным, хотя порой и доставляющим хлопоты. К примеру, сейчас я ломаю голову над тем, какой подарок порадовал бы вашу бабушку в её день рождения. Я почему-то подумал о перчатках, но ассортимент наших магазинов, как вы понимаете, невелик, да и к тому же я абсолютный профан в подобных вопросах.
Соланж не удержалась от улыбки. Вот уже несколько лет Вишон трогательно ухаживал за мадам Решо, и она отвечала ему взаимностью. Девушка не могла понять, почему эти два человека упорно не желали оформить свои отношения или хотя бы съехаться. Ей казалось, что у взрослых всё должно было быть значительно проще, и тем не менее они часто оказывались не в состоянии осознать очевидные вещи.
-Месье Вишон, почему вы не сказали мне об этом раньше? Это же так просто. Сейчас всё что угодно можно заказать по интернету. Если хотите, я могу завтра придти к вам в архив, мы выберем то, что нужно, и сделаем заказ. Я неплохо знаю бабушкины вкусы.
Лицо старика вытянулось, брови поползли вверх, и он радостно заулыбался.
-Соланж, вы не представляете, какую услугу мне окажете. Мы, обломки ушедшей эпохи, похоже, совсем перестали ориентироваться в современных реалиях. С нетерпением жду вас завтра в любое удобное для вас время. Однако, кажется, я вас заговорил. Только что разглагольствовал о необходимости ловить момент, а сам утомляю юную особу своими стариковскими разговорами.
-Месье Вишон, вы меня совсем не отвлекаете. Я встречаюсь с ребятами на берегу, но до этого ещё куча времени. Мадам Прюдон с утра заставила Флорьяна и остальных помогать ей в саду, так что мне приходится ждать, когда они освободятся. Мы договорились пересечься в одиннадцать. Кстати, не подскажите ли вы, который сейчас час? Я забыла мобильный дома, а возвращаться за ним лень.
-Лень! Как это прекрасно, - от восторга Вишон слегка качнулся на месте. – Конечно, это самое малое, что я могу для вас сделать, моя спасительница. – Он оголил запястье и взглянул на циферблат. – Без двадцати одиннадцать, мадмуазель.
-Ничего себе! Вот это я замечталась. Не думала, что так поздно. Спасибо, месье Вишон, я, наверное, пойду.
-Вкушайте этот день, Соланж, возьмите от него всё возможное. – Вишон наклонил голову, повернулся и пошёл по направлению к выходу из замка. Несколько секунд Соланж смотрела ему вслед, а потом поднялась со скамейки.
Дорога, ведущая между кустами к берегу реки, легко ложилась под ногами. Девушка шла, думая о том, насколько далеко она готова позволить зайти их отношениям с Флорьяном, и не сразу почувствовала дискомфорт в правом кроссовке. По-видимому, в обувь попал камешек. Соланж присела на обочине, сняла кроссовок и вытряхнула непрошеного гостя. Поднявшись на ноги, она вдруг замерла. Прямо перед собой на противоположной стороне дороги девушка увидела тропинку, уводящую вглубь посадки. Соланж нахмурилась. Сколько она себя помнила, здесь никогда не было никаких ответвлений. Заинтригованная, Соланж пересекла дорогу и ступила на тропинку. Девушка колебалась. В конце концов, они могли вернуться сюда все вместе позже и исследовать таинственную тропу. В то же время впереди у неё был целый день, и любопытство первопроходца настойчиво требовало удовлетворения. Соланж решительно тряхнула головой и сделала первый шаг. Она шла между превосходивших её рост зарослей в тишине, нарушаемой лишь шумом шагов и гудением насекомых в жарком воздухе. Пройдя достаточно долго, она уже почти решила повернуть назад, утомлённая окружающим однообразием, как вдруг увидела, что тропинка перед ней сворачивала направо. Девушка повернула и в ошеломлении остановилась. Её глазам открылся самый настоящий лес – высокие мощные стволы деревьев, нагромождение мясистых листьев, наполненный скрипами и шорохами полумрак. Соланж стояла на границе света и тени. Всё это было невероятным, необъяснимым, ведь раньше она никогда не слышала о существовании подобного места. Самым же удивительным было то, что среди деревьев находилась огороженная площадка. Стены из выкрашенной в тёмно-зелёный цвет металлической сетки возвышались на добрых пять метров. Внизу некоторые фрагменты отсутствовали, их заменяли секции из колючей проволоки. Внутрь площадки вела дверь того же цвета, что и сетка, и в её проёме Соланж явилось завораживающее зрелище. Словно под гипнозом, девушка ступила под сень деревьев, пересекла отделявшее её от площадки пространство и вошла в дверь. Посреди прямоугольника сухой утоптанной земли рос изумительной красоты цветок, словно бы вобравший в себя все краски оранжереи графа де Вереньяка. Соланж медленно опустилась на колени перед этим чудом. Казалось, цветок принадлежал какому-то другому миру, его невозможно было описать словами, передать те образы, которые возникали между распахнутых лепестков, чтобы тут же исчезнуть. Соланж не знала, сколько просидела в трансе, одурманенная видениями самых причудливых форм жизни, превосходивших возможности человеческой фантазии. А потом всё внезапно погасло. Она встала, покачиваясь, словно сомнамбула, прошла несколько шагов по направлению к выходу и упёрлась в металл сетки.
Прикосновение холодной стрелой пронзило тело Соланж, и к ней вновь вернулась способность воспринимать окружающий мир. Никаких следов двери не было, будто бы она не существовала. Девушка обернулась, но цветок тоже исчез. Её охватило дурное предчувствие. Быстрым шагом она обошла всю площадку по периметру, но не нашла никакой возможности выйти наружу. Страх понемногу охватывал Соланж. Она вцепилась в сетку в попытке вскарабкаться по ней наверх, но обувь соскальзывала, а металл больно резал пальцы. Девушка проклинала свою лень, из-за которой не вернулась домой за забытым телефоном. От бессилия Соланж закричала, потом ещё и ещё. Звуки тонули в густом тяжёлом воздухе, и в глубине души она понимала, что никто не придёт на помощь, не заберёт её из этого проклятого места. Если она и сможет отсюда выбраться, то только самостоятельно. В голове мелькнула мысль о подкопе. Она попыталась рыть землю у сетки руками и тут же сломала ноготь. Соланж сняла с ноги кроссовок и стала долбить им твёрдую почву. Никакого эффекта. Она раньше умерла бы от истощения, чем ей бы удалось вырыть хоть небольшую ямку. В ярости девушка рванула на себя сетку, но та даже не прогнулась. Вдруг её взгляд упал на колючую проволоку. В одном месте две полосы слегка провисли. Соланж легла на землю, взялась за верхнюю проволоку руками, стараясь не задеть колючки, оттянула её вверх и просунула в образовавшееся пространство голову. В этот момент пальцы её соскользнули, и железное жало впилось в плоть. Слёзы брызнули из глаз Соланж, она отдёрнула руку, и шея тут же оказалась в капкане. Непроизвольно девушка дёрнулась, и колючка вскрыла ей артерию. Кровь побежала по коже, и Соланж истошно завопила...
-Соланж, Соланж, что с вами?
Тело девушки билось в державших её руках, голова моталась из стороны в сторону. Месье Вишон ещё крепче сжал объятия. Наконец, судороги стали утихать. Соланж разлепила глаза.
-Цветок, площадка, нет выхода, - бормотала она пересохшими губами. Старик приподнял её голову и положил себе на колени.
-Успокойтесь, мадмуазель, это был просто сон. Вас разморило на жаре, вы уснули, получили изрядную дозу ультрафиолета и увидели кошмар. Сейчас вы отдохнёте, мы вернёмся в замок, и всё будет хорошо, - приговаривал он, полой пиджака прикрывая девушку от солнца.
-Ничего, ничего, я уже в порядке, - Соланж приподнялась с колен Вишона и села на землю. - Но этого не может быть, я не засыпала. Я остановилась вытряхнуть камешек, потом эта тропинка... - взгляд девушки упал на противоположную сторону дороги, на заросли, в которых не было ни малейшего просвета. - Какой-то бред, я пошла по ней, попала в лес, там была площадка, потом выход пропал, я пыталась выбраться и... - Соланж дотронулась до шеи, а затем бессильно опустила руку.
-Мадмуазель, забудьте всё, что вы видели. Дурные сны пугают, но быстро исчезают из памяти. Как всё-таки хорошо, что я вас обнаружил. Мне, знаете ли, неожиданно пришло в голову прогуляться в сторону реки и нарвать для вашей бабушки букет каких-нибудь простых цветов. Она, конечно, привыкла к оранжерейному великолепию, а мне вот захотелось чего-то совершенно иного. А ещё говорят, что не нужно поддаваться своим импульсам.
-Постойте, постойте, - внезапная догадка вспыхнула в сознании Соланж, - цветок, граф Вереньяк, тайна. Неужели...
-Послушайте, - голос Вишона окреп и посерьёзнел. - Когда-то давно, когда мы были ещё молоды, существовали такие люди, как хиппи. Вы, конечно, слышали о них – дети цветов, думавшие, что любовь спасёт мир, и растворившиеся в наркотических грёзах. Я тоже верил в это, только моим стимулятором была музыка. Больше всего я любил парня по имени Джим, вы знаете его, он похоронен в вашем родном городе. Так вот, этот парень как-то сказал, что никто из нас не выйдет отсюда живым. Вскоре он умер,   собственным примером подтвердив своё утверждение. И, боюсь, с его словами не поспоришь. Этот Джим, к слову, был весьма образованным человеком. Не исключено, что среди прочитанных им книг были и труды де Вереньяка. По крайней мере, я никогда не слышал лучшего определения идеи графа. Помните, совсем недавно мы говорили о необходимости радоваться? Жизнь, Соланж, удивительнейшая вещь. Она рано или поздно неизбежно заканчивается и таким образом помогает нам осознать прелесть всего прекрасного, что в ней есть. Живите, мадмуазель, в этом, пожалуй, и есть главный смысл всего происходящего. А теперь давайте вернёмся в замок. Я не прощу себе, если немедленно не препоручу вас заботам мадам Решо.
Вишон встал, отряхивая брюки от пыли. Соланж, пытавшаяся осмыслить суть услышанного, медлила. Рассеянный взгляд девушки вдруг сфокусировался на одном месте, и она похолодела. Её левый кроссовок выглядел обычно, правый же был перепачкан землёй и деформирован, словно бы кто-то ожесточённо бил им о неподатливую почву. 
5 Он и Она
Альба Трос
 - Господи, любимая, наконец-то ты пришла. Мне уже начало казаться, что я схожу с ума. Знаю, это безумие, бред, но я вдруг решил, что именно сегодня, именно в тот день, когда я окончательно с ней порвал, ты забыла обо мне…
  - Глупый, успокойся и не говори ерунды. Взгляни, ты весь дрожишь. Дай мне руки, я тебя согрею… Ну вот, я так и знала, опять грыз ногти! Что с тобою делать, ума не приложу. Ну скажи, как это я могла о тебе забыть? Забыть тогда, когда перед нами только-только открылся новый мир? Да и ты ведь прекрасно знаешь мою работу: с раннего утра клиенты валят косяками, и у каждого свои претензии и пожелания. А я на боевом посту одна, без смен и выходных. Ну а ты, посмотри на себя! Ногти грызёшь, как ребёнок, комнату продымил так, что дышать нечем. Погоди-ка, я открою окно.
  -Нет, нет, девочка моя, прошу тебя, не надо!
  -Это что ещё за блажь?
  -Извини, это, наверное, совсем уж глупо звучит, но мне всё кажется, что она ещё не отпустила меня. Она стоит под окном и только и ждёт, что ты его откроешь, а потом начнутся эти безумные вопли, обвинения,  сюда сбежится весь мотель. Ты ведь прекрасно знаешь эту её гнусную манеру.
   -Так, а ну немедленно прекрати, иначе завтра же отправишься в дурку от паранойи лечиться! И отпусти мою руку, ты мне оставишь синяк…… Ну всё, хватит, успокойся, смотри, там никого нет, только ночь и звёзды. Даже машины уже не ездят, устали за день и спят давным-давно…………………
………………………………………………………………………
    -Прости, я действительно истерю совершенно по-глупому, здесь на самом деле никого нет... Впрочем, вру, нас тут пятеро: я, ты, ночь, звёзды и тишина…… Улыбаешься… Странно как, я не вижу твоего лица, а всё равно знаю, что ты улыбаешься…
     -Что же ты здесь нашёл странного? Мы ведь с тобой одно целое, поэтому и ощущаем друг друга на расстоянии. А иначе и быть не может.
     -Да-да, я понимаю, но разве так бывает? Мы же видимся всего третий раз в жизни. Я никогда не верил, что можно так быстро стать единым. Для этого нужны годы…
      -Годы… Это всего лишь слово, а люди придают ему гораздо большее значение, чем оно того заслуживает. Время для каждого течёт по-разному, у каждого свой отсчёт. Если душа спит, то и день твой, тусклый и безрадостный, будет длиться тысячу лет. А когда любишь, то узнать человека можно за мгновение, а вот чтобы насладиться любовью до дна, может не хватить и вечности.
    -То, что ты сейчас говоришь… Знаешь, порой мне кажется, что для тебя в мире вообще нет никаких тайн. 
    -Знание - одна из самых важных вещей в моей профессии. Каждый клиент хочет чего-то особенного, и мне необходимо быть точно уверенной в том, что ему нужно.
    -Пожалуйста, давай не будем об этой твоей работе. Конечно, мы теперь всегда будем вместе, но эта наша первая ночь слишком уж важна для меня. Я безумно устал сегодня. Я был настолько на грани, что ей едва не удалось меня переубедить остаться…
    -У вас был скандал?
    -Мягко сказано. Услышав твоё имя, она просто впала в истерику. Чего я только не выслушал. Сначала она пыталась убеждать, вспоминала о прошлом, о былой любви… Само собой, в 18 лет что угодно примешь за любовь… Потом… потом к чему-то приплела мать с отцом, мол, они не вынесут нашего разрыва. Бред какой-то! Люди встречаются, расходятся, обычное ведь дело…
    -Ну а потом?
    -Под конец было хуже всего. Когда она увидела, что я всё уже давно обдумал и решил, то прямо-таки набросилась на меня! Орала, царапалась, оскорбляла тебя…
    -И как же она назвала меня в этот раз? Говори-говори, мне, в конце-концов, не привыкать.
    -Она сказала, что ты шлюха, которой доставляет удовольствие разлучать любимых. Я и не выдержал… Никогда бы не подумал, что смогу так поступить……
    -Продолжай.
    -Я дал ей пощёчину. Она отшатнулась и закрылась руками. И вот тут я дико испугался, испугался, что после этого не смогу уйти…
    -И ты выбежал из дома…
    -Ну вот, оказывается, ты знаешь меня лучше, чем я сам. Да, я бросился от неё прочь в чём был, без денег и вещей. Правда, бумажник с кредиткой был при мне, и когда я немного очухался, то тут же двинул в банк и снял со счёта всё, что там было. И сразу же сюда, в мотель, ждать тебя……   
    -За целых 6 часов до назначенного срока… Представляю, каково тебе было. Ну а деньги… Сор, чепуха. Вспомни, в нашу первую встречу ты ведь был почти гол.
    -Ха-ха-ха! Вот это уж точно. Тогда на море, когда мы впервые увиделись, я вообще лежал в одних плавках. Заплыл слишком далеко, не рассчитал сил и еле добрался до берега. А ты как-будто бы и не удивилась… А потом эта больница… Врач что-то бубнил мне на ухо, опухоль, операция какая-то, ересь, ей-богу. А я всё смотрел на тебя и ждал, когда же он наконец-то отстанет. Я ведь всё время думал о тебе, надеялся, что увижу вновь. Глупо: жить в миллионном городе и мечтать о встрече с человеком, не зная ни его имени, ни адреса, ни телефона… Я  ведь не мог и вообразить, что вы с ней давно знакомы……
    -Скажи честно, ты чувствуешь к ней ещё хоть что-то?
    -Чувствую ли я? Мне сложно объяснить это словами… Наверное, когда-то с моей стороны это действительно была любовь. Я помню, как просыпался по утрам намного раньше просто от предвкушения встречи с ней. Это как-будто тебе в грудь поместили какой-то горячий и шевелящийся клубок. Он щекочет тебя, подзадоривает, а ты и боишься, и одновременно замираешь от восхищения. Я искренне пытался понять, куда всё это ушло… Думаю, что-то съел быт, все эти мелкие дрязги, возня, погоня за деньгами. А может, в действительности всё и не так, просто это был амок, временное помешательство. На самом деле, я бы ещё очень долго тянул эту резину, отчасти по инерции, отчасти потому, что знаю, как ей без меня будет тяжело. Но тут появилась ты…
    -Всё происходит так, как должно быть. Верь мне, уж я-то знаю… Ну, хватит. Скоро светает, мы проговорили всю ночь, и ты, по-моему, сейчас уснёшь прямо на подоконнике. Пойдём в кровать, тебе нужно отдохнуть.
    -Нет, нет, погоди  немного, я хочу ещё побыть с тобой, я ведь ждал так долго…
    -Не глупи, теперь мы вместе, и у нас впереди вся вечность… А сейчас спать…… вот так… укрывайся, ложись поудобнее и закрывай глаза. Я буду рядом, когда ты проснёшься, а за окном нас будет ждать новый прекрасный день.
    -Я люблю тебя больше жизни…
    -Я знаю…


     В номере дешёвого мотеля, под тиканье стареньких наручных часов, он впервые за долгие годы уснул глубоким и спокойным сном. Прошлое, настоящее и будущее канули для него в Лету. Светало. Измученный слабый человек, истощивший последние силы, расставаясь с опостылевшей Жизнью, грезил на коленях своей настоящей возлюбленной - прекрасной женщины по имени Смерть.   
6 Курортный роман
Ольга Анциферова
                  
         Аллочка Егорова - симпатичная, жизнерадостная по характеру, блондинка, после развода с
 мужем, забрала сына Сашку и ушла жить к матери. Работала Аллочка в кооперативе, так  назывались 
в период
 перестройки, небольшие частные предприятия. Кооператив был крепкий и, когда хватало заказов, зарплата
 выглядела прилично. На жизнь хватало, бабушка любила и опекала внука, и вела хозяйство. Аллочка
 могла всегда, когда захочет, пойти к подругам, в кино, в кафе, то есть  жила, не  ограничивая себя.
Замуж она пока больше не хотела.
    - Нажилась, хватит, - говорила она подружкам, - туда не ходи, то не говори, это не делай - только
 дом и работа, не хочу  больше замуж...
     С Анатолием - с Толиком,как она его называла, Аллочка познакомилась в  санатории  на Алтае.
Они быстро сошлись с ним характерами. Оба общительные, весёлые, да и сама атмосфера курортная,
ничегонеделание и лёгкая вседозволенность, гитара, с которой Толик почти не расставался - сделали
 своё дело.
     Шёл  февраль, погода стояла чудесная, почти каждый день шёл снег. Красивые , крупные хлопья
 медленно танцевали в воздухе и плавно опускались на землю. Всё  вокруг  было белым и нарядным.
А горный воздух, прозрачный и чистый, буквально "пьянил". Вот о таком воздухе
 можно  сказать, что его " пить можно". 
      Скоро они уже не расставались. Предприимчивый  Толик, даря главврачу, женщине средних лет,
дефицитные тогда шоколадки, сделал так, что все лечебные процедуры, его и Аллочки, были в одно время.
А в двухместный  Аллочкин номер, после отъезда её соседки, больше никого не селили...И  уже со
 второй недели отдыха Толик почти переселился к Аллочке. Некоторые отдыхающие так и считали их мужем
 и женой...
     Дни отдыха пролетели быстро, надо было расставаться, а не  хотелось. И они договорились, что
 продолжат знакомство  и дальше, тем более жили в двух часах езды на поезде друг от друга. Он-
в Тюмени, она - в одном небольшом городке в соседней области.
     Ни тот , ни другая не стремились к серьёзным отношениям, им просто хорошо было вместе...Толик
 был женат, но о своей жене говорил как-то нехотя.  Аллочка только  поняла, что его работа зависела
 от отца жены. А работал Толик в областном управлении по нефти и газу, в отделе снабжения. И
 работа ему очень нравилась. Большее время он ездил по стране, добывая  что-то  для развивающейся
 в то  время в Тюменской области нефте- и газодобычи.  То выбивал деньги, то детали какие-то, то
 продукты... Бывал и в Москве, и в Ленинграде, и во многих других городах. Часто бывал и на
 севере Тюменской области. Надо сказать, что был он романтик и взахлёб рассказывал Аллочке о
 городах, где бывал, о людях, с которыми  знакомился, о северных сияниях, о поездках  на собаках
 и оленях....


     - Ну  как отдохнула? - встретили Аллочку на работе.
     - Нормально отдохнула, - коротко ответила та.
     Даже близким подружкам она ничего не рассказала о Толике. Да и не было у ней особо близких 
подруг. Начались будни, и Аллочка  вдруг поняла, что очень скучает по Толику. Ей  не хватало
 праздника, который он устраивал вокруг неё в  санатории  целых три недели. Песен под гитару  не
 хватало, заботы, да и ласки мужской тоже....Аллочка не надеялась, что Толик  позвонит,  но  ждала....
     Позвонил он  через  две недели, вечером, когда Сашка с бабушкой уже  крепко спали...
     - Как живёт мой Зайчик? - услышала  Аллочка  в трубке, и  сердце её сладко заныло.
     - Наконец-то, Толик!- не скрывая радости, ответила она.
     - Скучала? Ждала?-ласковый голос тёплой волной  накрывал Аллочку.
     - Очень  ждала! Что же ты так долго не звонил, - чуть капризно проговорила она.
     - Через два дня буду встречать тебя в Тюмени, утром, с 9 до 11, на вокзале , а пока не могу
 очень-то разговаривать. Целую  и  жду, - прозвучало в трубке.
     Сердце Аллочки радостно  пело:- Наконец-то!
     С  тех пор они так и встречались, Толик звонил, называл время, и она "летела на крыльях"...
Отпрашивалась на работе, успокаивала маму, целовала сына и уезжала...  Толик  встречал её... и 
два-три дня были их... Жили они  то на съёмной квартире, то на даче  друга  Толика. И  снова 
Аллочку ждал  праздник: цветы, хорошее  вино, дефицитная еда. Она просто растворялась в его
 внимании и ласках. И каждый  раз у Толика  была приготовлена какая-то развлекательная программа:
билеты то на спектакль в  Драмтеатр, то на вновь вышедший фильм, то  на концерт какой-то 
знаменитости в местную филармонию.
     Толик был очень щедрым. Он дарил подруге хорошую  косметику, дорогие конфеты, украшения и всегда
 цветы...в любое время года. А однажды он подарил ей шубу, которую привёз  с севера. Там, в селениях
 местных  жителей,  женщины-умелицы шили такие шубы вручную из специально-выделанных шкур оленей. Шуба
 была настоящим шедевром, расшита северными орнаментами и отделана мехом белого песца.  Аллочка
 даже  не хотела её брать, понимая, как  дорого  стоит такой подарок. Но  Толик убедил  её.
     -Да  я  и жене , и дочке такие шубы привёз. В дальних  стойбищах их иногда просто за несколько
 бутылок спирта можно выменять или за продукты.
     - Ой, Толик, как  же я такую  красоту носить буду?
     - Носи, мне приятно знать, что моя любимая женщина носит мой подарок.
     Расставания,  после  таких встреч,  бывали грустными, и Аллочка, как только  садилась в поезд,
увозящий её домой, уже  начинала скучать и ждать  новую  встречу. Да и Толик часто говорил, что ему
 легко и хорошо с ней.  А однажды после выпитого вина, отложив свою гитару, сказал:
    - Эх, Аленький, если бы не обстоятельства, которые  меня держат  в  семье, разве я  расстался
 бы с тобой. С тобой  мне тепло, а там холод...и обязательства...



     Закончилось всё как-то уж очень резко.  В последнюю  встречу, самую  продолжительную  их
 встречу, четыре дня  они провели  на даче друга Толика. Дача расположена на берегу  красивого
 озера. Таких озёр много в Тюменской области. Было  это  в июле. И они наслаждались красотой
 природы, ласковым теплом середины лета, тишиной,  светлых в это время, ночей.  Бродили в окрестном 
лесу, ловили  рыбу, купались и  загорали. А вечерами, когда  зажигались звёзды  и всходила  луна,
подолгу сидели на веранде, о  многом говорили, Толик пел песни под гитару. Эта  их  последняя 
встреча была особенно тёплой, оба  чувствовали, что  расставаться будет трудно...
    На следующий  день,  под  вечер, Аллочка и Толик поехали  в город, в  театр. Поехали пораньше,
решили оставить машину на стоянке и погулять по вечернему  городу  перед спектаклем. Они  успели
 побродить по улицам, быстро  строящегося  города, посидеть на набережной, походить по аллеям
 городского парка, а  потом направились в Драмтеатр.
   Толик  был очень внимателен, предупреждал каждое желание Аллочки. Перед самым звонком они стояли
 перед стеклянными витринами в фойе  и рассматривали  фотографии артистов. Многих  они уже знали,
так как были в театре не  первый раз. Толик нежно придерживал Аллочку за талию. Со стороны можно
 было принять их за, любящую друг друга, семейную пару  средних лет.
     И  вдруг...  Аллочка почувствовала, что её друг резко отшатнулся от неё...Он даже  оттолкнул
 её  от себя. Алла удивлённо  взглянула на него  и увидела устремлённый на неё  взгляд, полный
 ужаса, неприязни, даже  ненависти. Взгляд, который  ей  не  забыть никогда... который  перевернул
 в её душе всё...Она поняла, что ей  даже  всё  равно, почему  он  на  неё  так смотрит сейчас... 
Просто  после этого взгляда  уже никогда, ничего  у них  не будет...  Это конец.  Но всё-таки 
она посмотрела вокруг и увидела женщину, постарше её, стоящую  рядом  и  смотрящую  на них. 
А  Толик с ужасом  смотрел уже  на эту  женщину,  и  от  страха  только  лишь не  визжал...
     Аллочка  резко  повернулась и, пройдя  сквозь толпу, вышла из  театра. Она приехала на
 вокзал  на автобусе, купила билет на поезд и стала ждать. На  душе было пусто.  Она не  знала, 
кто была  эта женщина,  скорее  всего,  жена Толика.  Для  семьи он был в командировке....и
 вдруг  такая встреча... Он  говорил как-то  Аллочке, что жена без него никуда не  ходит,  и, видимо,
  он не  боялся её  встретить в театре...
    Через два дня  он приехал  к Алле.  Вызвал с  работы, отдал ей,  оставленные на даче, вещи, умолял
 простить  его,  но Аллочка  уже  ничего  не  чувствовала  к  нему,  вообще ничего: ни любви, ни
 неприязни.  Один  единственный  взгляд  убил  всё...
    Как-то  удивительно  быстро она забыла Толика. Было много работы, а дома часто стала болеть
 мама, и Алле пришлось взять на себя домашнее хозяйство.  Да и сын Саша пошёл в школу, значит тоже
 стал больше требовать внимания...
    И  лишь иногда  в компаниях  по праздникам, гитара в руках  кого-то из гостей  вызывала в её душе
 смутные  сожаления....
7 Солнце
Леся Полищук
          В одном старом-престаром доме была одна старая дверь. А за этой дверью был чулан. А в этом старом чулане жили Таракан, Сверчок, ночная Бабочка и Мышка. В чулане хранились старые вещи. А хозяйка дома, старая-престарая бабушка, заходила в чулан очень редко.
           Жители чулана жили дружно, друг друга не обижали. Они так давно жили вместе, и так привыкли к темноте, что когда приходила хозяйка с керосиновой лампой, они прятались в потайные места, и боялись показаться. А когда хозяйка уходила, и уносила с собой лампу, они садились пить чай из старых напёрстков и мечтали.
           Так случилось и в этот раз. Только за хозяйкой закрылась дверь, как домовитая Мышь выбежала из своей норки и затараторила:
- Вы видели, видели, у неё в руках было настоящее солнце.
- Давайте пить чай, – сказал старый мудрый Сверчок, – и обсудим это.
- Давайте, - сказал Таракан. – Бабочка неси чашки.
           Они расселись вокруг перевёрнутой кастрюли, которая давно служила им столом, Бабочка летала над ними, и наливала из кукольного чайника чай в напёрстки, а потом и сама присела на краешек кубика, который служил стулом, и сказала:
- Вы видели, старушка снова приходила с солнцем. Ах! Как ярко сегодня светило солнце! Я еле сдержалась, чтобы не полететь к нему.
- Что ты, – сказал Сверчок, - тут же крылья обожжёшь.
- Жаль, что у нас нет своего солнца, – поддержал разговор Таракан. - Вот бы старушка забыла его хоть раз, мы бы смогли лучше разглядеть друг друга. Тогда бы мы зажили, нашли бы что-нибудь вкусное, и что-нибудь полезное.
- Да! – мечтательно сказала Мышка, - Вкусного хочется, и мука у нас заканчивается, а ещё хочется чего-нибудь сладенького. Знаете, когда я была маленькой, мне мама рассказывала, что у людей всегда светит солнце.
- Сказки это всё, – ответил Таракан. – Такого не может быть.
- Нет, не сказки, – вступился за Мышку мудрый Сверчок. – Слушайте, я расскажу вам о том, о чём мне рассказывал мой дедушка, а дедушке рассказывал его дедушка. Когда-то у людей тоже не было солнца. Но они знали, где его взять. Всё, что есть у людей, им дал Бог.
           Бабочка взмахнула крыльями, и взволновано сказала:
- Бог? Кто это такой, Бог? Почему же он им дал, а нам нет? Мы тоже хотим солнце.
- Бог, дорогая Бабочка, это для людей, почти то же самое, что для нас - люди. Только люди не научились нас слышать, а Бог умеет слышать людей. Люди его попросили, и он услышал. Дедушкин дедушка рассказывал, что такую просьбу люди называют молитвой. Бог их услышал, сначала он им дал большое солнце, оно светит только полдня. После люди стали молиться и Бог дал каждому по маленькому солнцу, чтобы они могли им пользоваться всегда, как только понадобится. Именно с таким солнцем к нам в чулан приходит старушка.
         Мышка заблестела глазками, помахала хвостом, и оживлённо заговорила:
- А давайте мы тоже попросим Бога. Помолимся, как люди. Если Бог услышал людей, может он и нас услышит. Сверчок, твой дедушка не рассказывал, как надо молиться, если рассказывал, то скажи и нам и все дружно помолимся.
- И я хочу молиться, взлетела в темноту Бабочка, - стало слышно, как шуршат её крылья. Все поняли, как она взволнована.
- Ну что же, я согласен. Молиться, так молиться, – согласился Таракан. – Давай, Сверчок, научи нас.
          Сверчок посидел с задумчивым видом, потом почесал лапкой голову и ответил:
- Я не очень помню, давно это было, но попробовать можно. И ещё, никто не знает, сколько раз надо молиться, и получится ли у нас что-нибудь. Я думаю, надо начать так: «Дорогой Бог! Услышь нашу молитву! Мы давно живём без солнца, тут темно и мы почти ничего не видим. Ты всемогущ, снизойди до нас, дай нам солнце!». А, да, в конце надо сказать: «Аминь!»
            С этого дня друзья три раза в день молились. Они просили Бога послать им солнце. Много ли, мало ли времени прошло, только в один из дней дверь в чулан отворилась, и в неё вошла не старушка, а неизвестный человек. Друзья снова спрятались, одна мышка смело выглядывала из своей норки. Она внимательно рассмотрела человека. У него в руках было солнце, но не такое как у старушки. Он положил его на полку, стал что-то искать, переставляя банки и коробочки, затем громко крикнул:
- Я тут не обнаружил гвозди!
- Наверное, они на улице в сарае. Сходи туда, - донеслось из-за двери.
            Человек ушёл, а солнце осталось лежать на полке. Жители чулана долго не решались выйти из своих укрытий. Наконец, не выдержала Мышка. Она пробежала по куче сложенных у полки старых вещей, и оказалась рядом с солнцем. Мышка внимательно его осмотрела, обнюхала, затем позвала друзей:
- Друзья, выходите, оно не страшное, оно немного тёплое и светит. Наверное, Бог услышал наши молитвы, он нам послал солнце.
            Жители чулана Выбрались из своих укрытий, опасливо приблизились к солнцу, рассмотрели его со всех сторон, а когда убедились, что сбылось их желание, заговорили все разом:
- Ура! У нас теперь есть солнце! Теперь мы заживём!
- Теперь мы разыщем много еды, и нам её хватит  надолго.
- Мы сможем всё рассмотреть, и друг друга тоже.
- Это Бог услышал наши молитвы.
- Надо его поблагодарить! Давайте его благодарить!
           Они начали неистово молиться: «Боже! Спасибо тебе, что ты откликнулся на наши молитвы, спасибо тебе, что послал нам солнце! Аминь!»
          Жизнь их, действительно изменилась, они забредали в самые дальние уголки чулана, и хоть там света было совсем мало, смогли отыскать сухари, крупу и ещё много чего вкусного и интересного. Теперь они ещё чаще стали собираться пить чай с найденными вкусностями. Им нравилось, что они могут видеть друг друга отчётливо, ведь солнце светило почти над их столом.
           Но в один из дней случилась неприятность. Во время чаепития Таракан заметил, что Мышка ест больше других, и стал возмущаться:
- А что это ты, Мышка, ешь так много? Ты тут не одна, и эти сухари Бабочка нашла, а не ты.
- Но я больше других, мне и еды надо больше. Я тоже не сидела, сложа лапы, я зерно нашла, и его едят все, не только я.
- Подумаешь, зерно, ешь его сама. Сухари надо поровну поделить.
- Не надо ссориться, – вступил в разговор Сверчок. – Я думаю, еды всем хватит.
- Ну, уж нет, - поддержала Таракана Бабочка, - давайте будем делить, я ем меньше всех, а тружусь со всеми наравне. Это несправедливо.
           Долго спорили жители чулана, и решили делить запасы. Тут и начались настоящие ссоры. В конце концов, они поделили всё, что нашли при помощи солнца, и разошлись по своим укрытиям. С этого момента они перестали вместе пить чай, реже стали разговаривать друг с другом, и молились поодиночке. Затем все заметили, что солнце светит, не так ярко. С каждым днём оно становилось всё тусклее и тусклее, пока однажды не погасло.
- Ну что же, этого следовало ожидать, – с важным видом изрёк Сверчок. – Это нас Бог наказал за то, что не смогли жить в дружбе и мире. Он у нас забрал солнце. А ещё, мы перестали молиться, и благодарить его за то, что он нам дал.
- Давайте снова молиться, - затрепетала крыльями Бабочка.
- Давайте мириться, - предложил Таракан. – Мышка, выходи сюда, не обижайся на меня, я был не прав. Давайте Бога попросим вернуть нам солнце.
- Ладно уж, я тоже хочу чтобы солнце вернулось, давайте вместе молиться, – ответила Мышка.
           И они снова стали всё делать вместе. И пить чай, и искать припасы, и молиться. Только солнце не возвращалось. Однажды они услышали, как кто-то пел песню у двери чулана:
Мальчика Сашу
В тёмный чуланчик
Запер на ключик
Чёртик обманщик.
Тоненький лучик
Сквозь щёлку струился,
Светлому лучику
Мальчик молился:
«Боженька, Боженька!
Как тут темно.
Страшно мне! Плачу…
Здесь я давно»
Боженька снимет рогатую маску
Дверка отворится. Кончится сказка…
А в дырочку просто Фонарик светил
Чёртик его по дешёвке купил.*
            Так они и живут в чулане, как жили раньше - без солнца. Может быть, до сих пор живут.
8 Закатились глаза собачьи
Валентина Майдурова 2
        В дачной  собачьей стае она была самой маленькой. Вожак стаи на их языке называл ее Крошкой и не позволял  никому отгонять ее от еды.
        В каждой собачьей  семье есть не только любимец, но и этакой неприкаянный пес. Он может быть маленьким и худым, может быть крупным, рослым и вместе с тем робким. Это изгой стаи. Такому  нет места в семье. Его гонят от еды, от самок, от места ночевки. Он может сопровождать стаю только на почтительном расстоянии, и то, если она позволит. Стая позволила изгою жить с ними лишь потому, что он был всецело предан Крошке, к которой вожак испытывал слабость. Изгой не заявлял прав на Крошку. Он просто был всегда рядом, и лучшее, что мог достать из еды, приносил и отдавал Крошке, а сам доедал остатки. Люди бы сказали – он вернейший идальго своей дамы. Но в лексиконе стаи отсутствовали столь высокопарные слова, и к нему приклеилась кличка - Изгой.         
       Крошка была абсолютно черной. От макушки до кончика хвоста. Тоненькое маленькое туловище, поставленное на четыре спички-ножки, и крысиный хвостик, не уродовали Крошку. Она напоминала плюшевую игрушку. Красиво вылепленная головка с чуть вытянутой мордочкой, двумя аккуратными ушками и бусинками черных выпуклых глаз, светящихся задором и любопытством, умиляли кобелей. Они обнюхивали ее, втягивая чуть слышный  запах будущей женщины, и нервно облизывались в предчувствии будущих битв за обладание этой чаровницей.
           Изгой, кобелек – помесь неизвестного семейства благородных кровей с двортерьером, был по-своему красив. Крупная голова с тяжелыми надбровьями, под которыми прятались  серые внимательные глаза.  По бокам  вытянутых щек, спускаясь на шею и грудь,  курчавилась светлая шерсть. Хорошо развитое туловище было покрыто длинной голубовато-серой шерстью. Пушистый хвост, свернутый в полукольцо, завершал портрет верного идальго. Если звонкий голосок Крошки почти постоянно звенел в стае, выражая радость, благодарность, страх, ненависть, то голос  Изгоя не слышал никто. Ни разу, даже будучи избитым и искусанным,  не завизжал он от страха, не заплакал от боли, не взвыл от укуса. Он просто отбегал в сторону и спокойно смотрел, как доедают его кусочек еды или уводят понравившуюся сучку. О чем думал кобелек, какие мысли сотрясали его, в общем-то,  крепко сбитое, хотя и некрупное тело – неведомо было никому. Придурок – был вердикт стаи, и отношение к Изгою закрепилось соответствующее. Для него все было в последнюю очередь или не было вовсе.
           Лето! Ах, лето! Очаровательное время, сытое и благодатное. Всегда есть вода и еда. Ночи такие звездные и теплые. Ночлегом стая выбирала поле за дачами, и долго еще не могли хозяева дач уснуть от веселых собачьих игр, сопровождающихся громким лаем победителей и визгом обиженных шавок, прибившихся к стае в надежде стать ее членами.
         Незаметно пришла осень. Все реже появлялись хозяева на дачах. Все меньше дней светило яркое солнце. Небо  синее днем и звездное ночью,  теперь все чаще и дольше было закрыто тяжелыми тучами, из которых лились  бесконечные струи такой неприветливой  холодной воды. Вожак понял – идет зима. Чтобы выжить в холоде и голоде, надо избавиться от слабых и больных.  Из стаи были изгнаны все прибившиеся шавки, Изгой и даже  Крошка.
         В поисках еды и ночлега  по-прежнему неразлучные Изгой и Крошка набрели на брошенную дачу. Стена и часть крыши полуразвалившегося дачного домика, тряпье в закутке стало для них домом. Целыми днями  они бегали в поисках еды. Ночами, крепко прижавшись друг к другу, пережидали ненастье. 
         Зимой маленькая Крошка от холода и недоедания сильно ослабела и  заболела. Она тяжело дышала, глаза  уже не сверкали звездочками, затуманились от боли, загноились, живот впал от голода. Все чаще судороги   выворачивали    маленькое тельце. В то  утро Изгой, лизнув горячий сухой нос Крошки, исчез на целый день.         
         Привычно  осмотрев ближайшие дачи и, не найдя ни кусочка съедобного, он кинулся в село. У помойки рылись два больших пса. Оскалив крепкие белые клыки, они дали понять Изгою, что он лишний. Поджав по привычке хвост, Изгой трусливо отбежал в сторону. От помойки неслись вкусные запахи полусгнившей рыбы, прокисших макарон.  Чудесно пахли полуразложившиеся грязные и рваные  бумажные и целофановые обертки, в которых когда-то лежали колбаса, столь нужное ему сейчас вожделенное мясо и другие вкусности. Ослабевший от голода, он ткнулся головой в снег и не смог ее поднять.
         – Иди сюда! На, ешь! – позвал его высокий уверенный голос. Изгой поднял глаза. Женщина, закутанная в большой платок, протягивала ему  кусок колбасы.
         – Ешь! Мне уже нельзя. Она несвежая. А тебе можно. Ешь. –  Незнакомка протянула руку к Изгою. Выхватив кусок колбасы из рук женщины, Изгой  со всех ног бросился подальше от помойки, пока не опомнились те громадные псы, что угрожали ему расправой, если он приблизится к их столовой.
         Он бежал к Крошке. Он нес ей еду. С колбасы,  зажатой во рту крепкими зубами, капала обильная слюна,  желудок болезненно сжимался. Казалось, еще минута, и он проглотит этот кусок еды, который спасет ему жизнь. Но… лишь сильнее сжимал челюсти Изгой, и лишь быстрее перебирал ослабевшими ногами бесконечный путь к ней, к Крошке. Она выжила. Благодарная, она нежно лизала его заросшие зимней шерстью щеки, доверчиво прижималась к нему своим худеньким тельцем.
          Они пережили эту страшную зиму. Пришла весна, настало теплое лето, появилась обильная еда и… соблазнительные  волнующие запахи.  Они были разными.  И, обнюхивая траву, кусты, заборы, Крошка определяла хозяев этих пленительных запахов. Вот резкий запах ударил в нос, ослепив и оглушив ее на минуту. Она долго трясла головой, стараясь избавиться от этого грозного для нее запаха. И вдруг от соседнего куста до нее донесся  другой аромат. Это был аромат самца: нежный, зовущий, обещающий. Тонкие ноздри Крошки шевелились быстро и нервно. Она старалась впитать этот запах, запомнить его надолго, чтобы при встрече не спутать, не забыть. Забыть? Не-ет! Она еще и еще раз возвращалась к кусту и впитывала ноздрями, приоткрытым ртом, а повалявшись, и всем тоненьким тельцем такой приятный, такой зовущий запах. И встреча состоялась.
          Он крупный, высокий с широкой грудью, спокойный в своей мощности, тоже абсолютно черный, не оставил без внимания Крошку. Ах, какое сладкое время! Крошка купалась в ласке и внимании. Бесконечные игры, бесконечное обладание, ночи ласк и заботы. Иногда Крошка подбегала к Изгою, который был всегда рядом, чмокала его в губы или глаз, скрытый нависшими широкими бровями, иногда снисходила  к ласке, выражавшейся в трепке загривка, и тогда Изгой переворачивался на спину и подставлял ей голый живот – высшее проявление доверия.
           Закончились любовные игры с красавцем самцом. Он не проявлял больше внимания к Крошке, да и она проходила равнодушно мимо.
           Пролетело незаметно еще одно лето. Опять пришла осень с ее холодной погодой, дождями. Голода пока не было. Изгой исправно приносил располневшей Крошке еду. По прошествии времени зашевелились в чреве молодой матери щенята. Природа давала понять, что не нужен свидетель чуда – рождения новой жизни. И Крошка стала гнать Изгоя. Он вначале принимал это за игры, шутливо переворачивал Крошку на спину, обнюхивал ее. Удивлялся новому запаху, исходившему от подруги, нервно покусывал за ушки. Но однажды она больно укусила его за место, святое для каждой собаки и Изгой, поняв, что даже другом он не желанен, ушел.
          Крошка осталась одна. Живот ее стал огромным и буквально волочился по земле. Стало трудно ходить. Она  подолгу лежала на боку, зарывшись носом в  тряпье. Теперь она была постоянно голодна. Страдала от холода. Частые тянущие боли пугали ее. Она тихонько скулила от страха. Ответом ей была тишина. Верный идальго бросил ее. Не простил.
          Однажды ночью боль стала нестерпимой. Что-то теплое полилось ей под бок, и почти сразу запищал живой комочек, за ним еще и еще один. Крошка родила семерых щенят.  Она любовно вылизала их, блаженно перевернулась набок и подставила соски своим деткам – дочкам и сыночкам. Она не вспоминала их отца и не сердилась на него.
         Крошка была полна материнской любви. Она заботливо подпихивала их к соскам, сворачивалась калачиком, чтобы согреть. Семеро сосунков  требовали все больше молока и  постоянным попискиванием напоминали, что не наелись, что голодны. Крошка нервно лакала воду, которая лужей окружила мешковину, превратив ее из-за непрерывно льющихся дождей в остров.
          Долго колебалась Крошка. Страшно было оставлять любимых детей. Но нужна была еда, чтобы пополнить запасы молока, и Крошка решилась выйти под дождь и попытаться найти еду. Она долго бегала от двора ко  двору, от помойки к помойке, пока нашла съедобную падаль, проглотила ее не разжевывая, и, вымокнув вся под ливнем, бросилась домой к своим щенкам. Начало прибывать молоко, инстинкт торопил ее отдать детям распирающее соски молоко, согреть, вылизать  их, и выкусать отходы, чтобы у малышей не болели животики.
          Она бежала домой, и ей казалось, что она слышит писк малышей. Но под крышей было непривычно тихо. Щенята лежали непонятной мокрой кучей, не пищали и не тянулись на дрожащих лапках к матери. Крошка плюхнулась прямо в воду, которая затопила мешковину и подгребла их  к себе, к соскам, полным молока.  Щенки были мокрые, странно холодные  и неподвижные, не боролись за место у маминых сосков и не хватали их  сильными губками  жадных ротиков. Крошка приподнялась, обнюхала каждого, облизала каждого, прижала к соску каждого. Но равнодушны были  щенята.
          И с ужасом поняла Крошка, что потеряла дочек и сыночков.  И взвыла! Слезы катились из глаз  матери. Сильная дрожь сотрясла  вдруг ослабевшее тело, резкая боль оглушила.  Не выдержало сердце молоденькой матери. Остановилось! На самой высокой ноте умолк плач - вой о собачьей судьбе и жизни - такой короткой и такой немилосердной.  В последний раз глянула на своих ненаглядных   мать. И упала на тельца детей своих. Закатились глаза собачьи  мокрыми звездами. 
          Высокий, на одной ноте, тоскливый короткий вой разбудил собачью стаю, но   не поднял ее с нагретых за ночь мест.
9 Последняя любовь
Нина Павлюк
Бывает же такое. Женщина в семьдесят пять лет влюбляется. жила себе спокойно, вдруг , на тебе влюбилась. И не в какого-нибудь старичка - мухомора, а в нормального молодого мужчину. Всю жизнь прожила с мужем, но так не разбуженная и осталась. Вся такая романтическая, ни к чему не приспособленная, все о чем-то мечтает. То у ней меланхолия, то мигрень. Ничем, абсолютно, не интересовалась,
Единственно, любила слушать старые советские песни и старинные романсы.
Мужа никогда не любила: ну живет какой-то мужик рядом, так не мешает, пусть живет.
Была у них дача, так она там только отдыхала, как графиня, в соломенной шляпке.
Приедет, сядет в кресло , глаза прикроет и мечтает о чем-то несбыточном и далеком.
Оба с высшим образованием, но... никакие. Ни о чем не разговаривали, муж любил ходить в горы в одиночку. Жили вместе, но были врозь, как чужие люди.
Когда возраст дошел до семидесяти, дачу продали, деньги положили под проценты на
сберегательную книжку. Ни рубля из них не потратили. все на потом! А когда это
потом будет? Где оно?! Не стали лучше есть, пить, одеваться. Они настолько привыкли везде экономить, будто собирались прожить двести лет. Добро бы были дети, но и здесь детей им бог не дал. Даже, когда у мужа обнаружилась онкология, они своим привычкам не изменили:
-Пусть будет, как будет.
Чудеса, конечно, бывают, но для этого надо что-то делать, а не сидеть, сложа руки. Муж, конечно, умер. Она осталась одна. Ничего не изменилось На кладбище она не ходила:
-А, что там делать?  его там, все равно, нет.
Через некоторое время с ней случилась беда, она упала в подъезде с лестницы и поломала шейку бедра. Долго лежала в больнице, а потом дома, но, слава богу,
поправилась.
Вот Вы, представьте: худая , высокая старуха, никогда не пользовалась косметикой.
Ясно, до привлекательной и обаятельной бабушки, за которой иногда приударяют дедушки, она не похожа. И все также о чем-то таком далеком фантазирует.
Как у всех бывает, внезапно, разболелись зубы. Может они и раньше-то были не ахти, а тут приперло: есть-то нечем, хоть и ест она одни каши. Но, видать боль мешала ей уходить в свои сокровенные мысли.
А, ведь, наверное , неплохо так прожить: ни о чем не беспокоясь,ни о чем не думая, ни о ком не заботясь. Только ты - вся вселенная.
И  вот она, на редкость экономная, пошла в частную клинику. Это, как говорят, в лесу кто-то сдох. Это было недалеко от дома. В этом и была причина, ведь она ходила с палочкой.
А врачом-стоматологом оказался молодой, лет сорока мужчина. Все...небо разверзлось. Она, до этого была ,как спящая царевна, и вдруг, словно от поцелуя, пробудилась. Она его увидела и по-настоящему влюбилась.
Молодой, внимательный, вежливый, а красавец-то какой. Ей тут же вспомнился единственный случай, когда она так увлеклась мужчиной на работе, что как
пушкинская Татьяна призналась ему в любви, но объект ее страсти не понял ее пылких чувств и ,просто, посмеялся. Ее самолюбие было уязвлено и она долго переживала.
Но после этого сердце ее ни для кого не открывалось. Достойных себя , она никого не видела.
Спустя много лет, наконец-то она повстречала его. Женщина потеряла покой.
Она пропустила через себя все страдания неразделенной любви: свои обожающие взгляды, его равнодушие, свои бессонные ночи с мечтами о нем. Слушая любимые старинные романсы, представляла, как они их слушают вдвоем, глядя друг другу в глаза. Кто мог ей- женщине в 75 лет помешать мечтать о любимом. Ее любовь, как и у девочки в семнадцать лет, была всепоглощающей.
Не имея возможности говорить с ним, набирала его номер телефона и с замиранием сердца слушала, когда он, как будто бы ей скажет: "АЛЛО, я слушаю".
Собираясь к нему на прием, она по три часа стояла перед зеркалом, но видела там одно и то же старушечье лицо и глаза, горящие огнем. Месяц лечила зубы.
Довела их до сверкающей белизны и приобрела ослепительную улыбку. Заплатила столько денег, что муж, наверное, в гробу перевернулся. Но это было только начало ее трат.
Теперь ей было о ком думать:
-Господи, какой мужчина! Почему же он не встретился раньше?!
Она каждый день ходила и гуляла по улице, где был его офис., чтобы только увидеть его. При взгляде на него , она смущалась, как семнадцатилетняя девушка.
А ночью, лежа без сна, она представляла себя в его объятиях, ждала того момента, когда он попросит у нее разрешения поцеловать ее, а она... еще не сразу и разрешит. Она мечтала о страсти, которой ей не довелось испытать с мужем. Сейчас она об этом грезила, совсем забыв о своем возрасте.
Конечно, врач-стоматолог заметил исключительные отношения пожилой клиентки к своей персоне. Ему это было, крайне, неловко. Он видел, как она кругами, словно ястреб, вьется вокруг него, но ничего не мог сделать.
А наша героиня пошла ва-банк. ОНА даже и не думала, что мужчина ее может отвергнуть. ОНА пошла к пластическому хирургу и сделала себе групповую подтяжку лица, увеличила себе губы. Смотрит в зеркало и себя не узнает. Из зеркала на нее смотрит какая-то незнакомая женщина, точно инопланетянка. Глаза раскосые, а губы,
как... даже и не знаю, как. На молодой мордашке были бы, вроде и ничего, а у
бабушки - как-то вызывающе. А кроме всего прочего и имя-то у нее было экзотическое- Лилия.
Вдобавок ко всему Лилия накупила всякой одежды, помните, как в фильме "Красотка".
В общем , обновила себя по полной программе. ОНА считала, раз она в него влюбилась - это божий дар и для него.
 Пока она делала пластические операции прошло месяца два или больше. Жизнь ее крайне изменилась. ЕЙ стало интересней жить. Она с удовольствием засыпала и с надеждой на лучшее просыпалась. И, наконец, настал день, когда она решилась предстать перед ним во всей красе.
Приняв соответствующий вид, надев на себя новый прикид, отбросив палку, она пошла к знакомому офису, чтобы ошеломить своим видом и покорить, окончательно, любимого доктора своим обновленным видом.
Она шла, не чуя под собой ног. Ей казалось, что все встречные смотрят на нее ,а она идет, как царица. Подойдя к знакомому дому, она застыла в изумлении. Там , где была табличка "Стоматолог" висела табличка   "Ветеринар" и ждали приема люди с кошками и собаками. Для нее это был удар ниже пояса.
Возлюбленный исчез, как будто его там никогда и не было.
10 Голос
Евгений Номак
— Екатерина Дмитриевна, меня зовут Винченцо. Я — представитель итальянской студии записи голоса на вечные носители, и готов сделать вам предложение, от которого вы вряд ли откажетесь.

Молодая, но уже довольно известная, певица Екатерина Неусталова почти не слушала собеседника. Она пыталась вспомнить, как здесь оказалась. Она четко помнила блестящий триумф на концерте, когда несколько раз выходила к восхищенной публике. Дорогие букеты с пьянящими ароматами, богатые поклонники и, утопающие в овациях, крики "браво!" И вдруг здесь! В небольшой закусочной в центре Санкт-Петербурга.

— Простите, что вы сказали? — она зажмурилась и завертела головой, словно пыталась избавиться от туманного наваждения.

— У вас уникальнейшее колоратурное меццо-сопрано. Ваш голос настолько подвижный, что вы без труда поете сложнейшие пассажи и изящные мелизмы.

— Да, я работаю над ним постоянно. Но, знаете, мне самой больше нравятся фиоритуры. Мой кумир — Изабелла Родригес. Терцовые ходы, резкие скачки — всегда заставляли меня рыдать. К сожалению, я не слышала о ней уже больше года.

— Вы, наверное, уже знаете о таком носителе голоса и музыки как грампластинки?

— Это ужасно! Я пыталась работать с одной парижской студией, но когда услышала результат, меня чуть не стошнило. Как можно так уродовать голос, подаренный тебе Богом?

— Это правда. Шеллак убивает голос, а через год использования там практически невозможно ничего разобрать. Я хочу предложить вам совершенно иной носитель, где ваш божественный голос зазвучит в полную силу. За гонорар, естественно. Хотя, когда вы услышите результат, я уверен, вы откажетесь от гонорара.

— Хорошо, но почему я должна вам верить? Я ни разу о вас не слышала.

— Я понимаю ваши опасения, — Винченцо открыл портфель и достал оттуда конверт. — Это рекомендация от Изабеллы Родригес. Надеюсь, ее слова убедят вас.

— Сама Изабелла Родригес написала мне рекомендацию? — воскликнула Катя, жадно впиваясь глазами в испанские строчки. — Тут и легендарный фамильный герб! И печать! И ее знаменитые перламутровые чернила! И она обращается ко мне по имени! Я согласна!

***

Она очнулась на операционном столе, связанная по рукам и ногам, и практически не могла двигаться. Страшно болело горло. Она попыталась застонать, но изо рта вырвался лишь кашель.

— Не нужно сейчас напрягаться, Екатерина Дмитриевна, — раздался знакомый голос. — Я вырезал у вас голосовые связки. Поверьте, вам очень повезло, что вы живы. Многие умирали прямо на операционном столе.

В поле зрения появился Винченцо и несколько мужчин и женщин, видимо, ассистенты. Екатерина с ужасом поняла, что уже никогда ей не петь. Следующий вывод оказался еще страшнее: она больше не скажет ни единого слова. Она с мольбой посмотрела на ассистентов.

— Да, не убивайтесь вы так, — улыбнулся Винченцо, — все эти люди прошли через такую же процедуру. Они немы, как и вы. И все мои бывшие пациенты. Поверьте, вы еще будете мне благодарны. Сейчас вам нужно отдохнуть. Я развяжу вас и дам снотворного. Мы находимся на частном острове в Средиземном море. До материка больше пятисот морских миль. Не пытайтесь убежать из клиники. Вода холодная в это время года. Вы умрете еще у берега. Мне бы очень не хотелось вас потерять. Иначе, я бы не стал бороться за вашу жизнь.

***

Екатерина проснулась ночью почти в полной темноте. "Лампа стола. Она светилась", – подумала певица и начала шарить по корпусу, в поисках выключателя… Та вспыхнула. Девушка осмотрелась. На стене висело медицинское зеркало. Она немного повернула лампу и подошла к зеркалу. Затем дотронулась до своего перевязанного горла и беззвучно заплакала.

Дверь отворилась. Девушка инстинктивно присела, спрятавшись за тумбу. В операционную вошла полная женщина и включила свет. Женщиной оказалась Изабелла Родригес. Она улыбнулась Екатерине, подошла к тумбе, достала блокнот и карандаш из выдвижной полки и начала писать.

"Не бойся, я тоже через это прошла. Профессор боролся за твою жизнь несколько часов. Он гений! Ты сама это увидишь, вернее услышишь. Поверь мне. Нас тут больше ста человек. Все профессиональные исполнители в прошлом. Я знаю тебя, следила за твоими концертами. Мы много раз с Винченцо посещали их. У тебя удивительный голос. И ты скоро услышишь его. Он никуда не пропал. Сейчас тебе принесут теплый бульон. Обязательно выпей. Есть тебе пока рано. Швы совсем свежие. Утром я приду за тобой и отведу в твою комнату. Не плачь, все хорошо"

***

— Как вы уже успели заметить, Екатерина, здесь говорю только я, — сказал Винченцо. Они шли по длинному коридору. Впереди шел профессор, за ним Екатерина с Изабеллой и еще несколько десятков человек.

— Я изъял голосовые связки не только у Вас. Вот уже более тридцати лет собираю голоса по всему миру. Благодаря специальному маслу я научился сохранять связки в их изначальном виде. Более того, я заставил звучать их!
Они вошли в огромное помещение, явно напоминающее зал консерватории. Екатерина огляделась. Несколько рядов зрительских мест и полукруглая сцена, закрытая занавесом.

— Зал изначально создавался под мой проект. Здесь соблюдены все правила распространения акустических волн. Присаживайтесь, Вы сейчас сами все увидите и услышите.

Винченцо подошел к пульту сцены и включил тумблер. Занавес медленно начал подниматься вверх, обнажая огромный холст бледно-серого цвета.

— Этот парус сшит из четырех тысяч голосовых связок, переплетенных между собой. К каждой паре связок подведено электричество. Именно электрический ток особой частоты заставляет звучать нужные мне голоса. Похожие, гармонирующие голоса выходят на общую клавишу. И таких клавиш у меня около трехсот. Рисунок расположения голосовых связок в парусе рассчитан по специальным математическим формулам. Екатерина Дмитриевна, мне не хватало только вашего меццо-сопрано.

Винченцо обошел пульт и сел за клавиатуру инструмента, расположением клавиш напоминающего орган.

— Вот ваше меццо-сопрано, — сказал он и нажал на клавишу.

Холст тут же отреагировал рябью в определенном участке, а воздух наполнился удивительным и неповторимым голосом Екатерины Неусталовой.

— Силой нажатия я регулирую частоту, меняя колоратуру голоса, — он тут же продемонстрировал это. — Добавим сюда голос Изабеллы, — на холсте появился другой источник ряби.

 Через мгновение парус вырисовывал причудливые образы. Екатерина застыла в оцепенении. Шок импульсом пронзил все тело. Парус играл, а зал наполнился божественным хором, словно пели тысячи ангелов.

Винченцо умело перебирал клавиши, создавая удивительно красивые композиции, от глубокого баса до утонченного сопрано. Глаза Екатерины наполнились слезами. Она вдруг осознала, что рождена для этого. Что работала с голосом всю сознательную жизнь, чтобы он стал частью самого грандиозного шедевра, созданного великим гением.
Музыкант поднял кисти вверх, освобождая клавиатуру и пространство от звуков и эха.

— Внемлите голосу Бога! – сказал он и нажал на одну единственную клавишу, расположенную отдельно от всех.
Все голосовые связки зазвучали одновременно. Парус выгнулся полностью, наполняя каждую молекулу сущности слушателей истинным блаженством.
11 Скрижали судьбы
Иван Власов
Когда б скрижаль судьбы мне вдруг подвластна стала,
Я все бы стер с нее и все писал сначала.
Из мира я печаль изгнал бы навсегда…
Омар Хайям

…Тоска смертная.
За окном осенний мелкий дождь. Погода соответствует настроению, скоро холода – бесконечные зимние вечера, располагающие к меланхолии, размышлениям о жизни добегающей, увы, конца.
Кто или что управляет нашей жизнью, творит судьбу?
Перст судьбы, воля провидения, божья воля?
Неважно как назвать, но так хочется списать все свои неудачи, несчастья и беды на нечто высшее, нам неподвластное. Так проще, легче и понятней принимать удары судьбы, и опустив руки, отдавшись чужой воле, покорно плыть по течению, представив себя сидящей в иллюзионе, на экране которого проходит твоя собственная бестолковая жизнь, не позволяя ни вмешаться, ни остановить, ни переиначить…
Воля Спасителя?
От чего спасать? А ведь ему там (наверху) не до нас! Не хватает на всех, уж лучше бы оставил в покое, поскольку то, как он спасает, больше похоже на кару небесную…

Не успела подумать – ослепительная вспышка!
Пред глазами явился седовласый старец – весь светится, нимб над головой, лик грозен, сверкает очами:
– Как смеешь, неблагодарная, возводить на меня хулу за долю свою горькую, коли сама палец о палец не ударила, дабы изменить ее. Так знай же, отныне судьба твоя будет подчинена собственной воле.
– Но как знать это, да и какой интерес кроить судьбу? Жизнь ведь на исходе.
– Твори свою судьбу хоть с момента рождения. Для этого тебе будут дадены пергамент и перо. Но есть два ограничения – количество листов и мера пресечения. И еще, избегай слова ”конец”, как только оно появится, написанный тобой сценарий тотчас начнет вершиться, и не поправить уже ничего.
– Где эти листы и что значит мера пресечения?
– Сама поймешь…
Старец стал медленно таять, исчезая…

Странное видение, похоже, задремала. Бросила взгляд на письменный стол.
Боже праведный! На столе – пачка листов пергамента, гусиное перо и чернильница…
Подсела к столу, взяла перо.
И тут же рука сама по себе потянулась к листам, готовая забегать по пергаменту, да мысли покинули бедную головку – что писать? Бросила перо, рука тотчас успокоилась.

Открыла ящик стола, нашла дневник, что вела еще со школы.
Стала листать. Ага, вот:
"Ежели б судьба каждого из нас была подвластна собственной воле?
Мы стали бы счастливы, зажили в гармонии с собой и окружающими нас людьми, лишенные злобы, жадности и зависти, разучившись болеть и страдать; искренне любили бы, плакали лишь от счастья, свободные и равные в справедливом и праведном мире…"
Не густо.
Видать придется писать с чистого листа…

I
РОЖДЕНИЕ.
О собственном рождении она знала лишь, что ее мать умерла при родах, отец пропал в безвестности, явился много позже – нищий, больной, просящий.
Забрала ее тетка, не из любви или жалости к сироте, а по причине: “что станет говорить княгиня Марья Алексевна? ” Так что издержки неродной дочери она испытала в полной мере…

Нет, у нее будет иная судьба! Взяла перо:
…Родилась девочка – три с лишним килограмма, пятьдесят с чем-то сантиметров – здоровенькая, без патологий. Сама без приглашения выпрыгнула из разверзшегося лона не успевшей даже охнуть матери – славненькая, чистенькая, личико беленькое, глазки голубые, бровки рисованной дугой, носик ровный, губки алые, головка в светлых кудряшках. Пуповина сама по себе отпала, завязавшись в узелок пупка. Не завопила в ответ на первый неприличный шлепок мужчины по пухлой девичьей попке, а улыбнулась... засмеялась весело так, игриво, захлопала в ладошки, затем нетерпеливыми ручонками охватила материнскую грудь, разминая, вожделенно припала, зачмокала…
– НЕ ВЕРЮ!!! – раздался сверху  грозный, недовольный голос.
Кто это там поминает Станиславского? Так вот, что означает “мера пресечения”! И что ж это за судьба такая получится?
Пожмаканный комок пергамента отправляется в корзину…

Рука вновь забегала по пергаменту, но показалось, что кто-то водит ее рукой:
…Несчастная женщина на сносях который уже час орет благим матом – никого! Муж, точнее, сожитель вдрызг пьяный храпит на полу – пушкой не разбудишь!
Сползла с кровати, ползет и вопит в надежде на чью-нибудь помощь. Выползла на лестничную площадку. В ответ на истошные вопли двери захлопываются. Соседи не рискуют вмешиваться – вдруг убивают кого? Лифт не работает, ползет вниз по лестницам, оставляя мокрый след. Выползла на улицу, взывает о помощи, орать уже не может, лишь сипит. Под ней лужа – отошедшие воды. Прохожие отворачиваются, торопливо проходят мимо, думают: пьяная, да еще обмочилась.
Сознание померкло…
Пришла в себя – лежит в палате одна, живот распанахан от пупа до… Никто не подходит, боль невероятная, наконец, лениво вплывает сестра.
– Где я, что со мной, нешто родила? – обращается к ней.
– Родила, родила, щас принесу уродца.
Приносит – действительно уродец, дауненок да еще с заячьей губой. Тельце и мордашка сизые морщинистые, покрыты густым пушком. Тужится, побагровел весь, дала грудь – не берет, тычется раздвоенной губкой, скрипит, ухватил сосок, пытается извлечь, да  нет там ничего!
– Кто-нибудь приходил? – спрашивает.
– Не приходил, приполз, перегаром за версту тянет. Узнал, что мальчик – даун. Выматерился и ушел...
 
Господи, что за бред? Не могла она такое написать.
Что-то сверху не слышно сакраментального: “НЕ ВЕРЮ”. Видимо, такое непотребство кажется очень даже реальным.
Ну, уж, нет!
Скомканный лист отправляется в ту же в корзину…


Еще жизнь не началась, а сплошь несообразности!..
Да с чего-то ведь надо начинать…
Лиха беда начало!..


II
ДЕТСТВО
Дабы не тратить листы пергамента, не следует излишне детализировать – а просто обозначить вехи судьбы.
Детство обычно помнится лет этак с четырех. Какой смысл описывать то, что все равно забудется.
Посему вправе пропустить.
О себе она помнила лишь то, что в четыре года ее отправили в интернат, где с перерывами провела и детство, и отрочество, и юность.
Взяла перо.

...Первое впечатление детства – поездка в Крым на Черное море. Бескрайняя лазурь, теплая, ласковая. Лежишь, волны плещутся, играя ногами.
На пляже – ни души. От террасы до кромки воды рукой подать. Мама зовет ужинать. Поднимается на террасу. За столом сидят родители в легких белых одеждах – молодые, красивые. На покрытом белоснежной скатертью столе – фрукты, вино, соки, зелень, только что испеченный лаваш, ваза с цветами. Мама приносит фарфоровую кастрюлю с окрошкой.
На десерт – мороженное со взбитыми сливками и кусочками ананаса. С высоты террасы хорошо виден проплывающий трехмачтовый парусник – то ли барк, то ли шхуна. Паруса в лучах солнца кажутся алыми.
– НЕ ВЕРЮ!!! – возвращает на землю рык с небес.
В корзину для мусора добавляется еще один скомканный лист.
Рука же продолжает злобно скрипеть пером, кем-то управляемая:
...Вечер, босоногая в рваном платьице гонимая голодом девочка прибегает с пыльного двора в надежде на ужин – живот впал до позвоночника. В огромной общей кухне, одной на весь барак, лениво переругиваются женщины. Вкусно пахнет борщом и котлетами, но это у соседей. А у них в большой комнате за длинным столом сидит большая семья в ожидании матери.
Комната с высокими потолками, и светлыми когда-то стенами, теперь они кажутся коричневыми от бесчисленных следов раздавленных клопов. Наконец, дверь отворяется, появляется огромный живот матери, распираемый очередным отпрыском, за ним сама женщина, несущая безразмерную кастрюлю с дурно пахнущим варевом. На нее с братом – одна тарелка, выдирают друг у друга ложку, сербают похлебку с редкими следами картошки и капусты.
Грохот! Это отчим брякает по столу кулаком – где положенный стопарь? Тарелка подскакивает, переворачивается. ”Не заработал!”. Ужина теперь не видать – на дерзкие слова матери отчим хватает ее за волосы, наматывает на кулак, елозит лицом по столу. Дети набрасываются на него – куча мала, отбивают мать, повел плечом – сыплются, как тараканы с плиты на кухне при включенной духовке. Мать хватается за живот – похоже, началось. Рановато, да она никогда не донашивает – не дают, кто сапогом, кто кулаком, этот вдавил живот в угол стола.
Родильный дом – спасение для нее, да недолгое…
 Рука устала мерзопакостить, а ожидаемого  рыка НЕ ВЕРЮ – не слыхать, заснул, видать, судьбу вершащий…


III
ИПОСТАСИ ЛЮБВИ

Что помнит женщина до последнего своего вздоха? Конечно же –  первую свою любовь.
Не забыла и она. Имя, правда, запамятовала. Это было в детском садике. Кучерявый белокурый синеокий мальчик с пухлыми губками – глаз не отвести. Как-то подошел к ней с заговорщицким видом:
– Хочешь, я тебе что-то покажу?
– Хочу! – неосторожно согласилась она.
 Завел ее за угол и снял штанишки. Она с изумленным интересом увидела нечто, чем сама не обладала, и тотчас же прониклась уважением к нему, к возникшей между ними тайне. Сама трусики снимать не стала – нечем хвастаться. Она долго любила его – недели две – они уединялись, шушукались, загадочно и значительно смотрели на других, непосвященных. Разлюбила его враз. Он имел привычку ковыряться в носу. Это не беда – многие дети так делали, но однажды великодушно предложил ей вкусить добытое им. Гордо отказалась и тут же разлюбила…
Нет, детская влюбленность неинтересна.
Интересней любовь, но более всего то, что ей предшествует – предчувствие, предвкушение…

Макнула перо в чернильницу – рука зашуршала по пергаменту.
...Они сидят за столом в ожидании. Стол накрыт на троих.
– Мама, что такое любовь?
– Не знаю, может ощущение полета? Или когда ждешь, как мы сейчас, считаешь минуты, а когда он войдет, прикоснется – ноги не держат, и нет уже ни вселенной, ни времени, ни пространства, лишь непостижимость единения…
– Мама, ты любишь дядю Володю... папу?
– Очень!
– А он тебя?
– Думаю, не меньше, и не меня – нас, не называй его дядей Володей.
– Но ведь он не родной мне?
– Ну, и что? Ты же знаешь, мы долго скрывали от тебя… до твоего совершеннолетия. Быть благородным настолько, чтобы жениться на беременной женщине и любить родившуюся девочку больше, чем родную дочь?..
Звонок в двери – дочь срывается, опередив мать, подбегает к двери, бросается в объятия, вошедший кружит ее, затем подхватывает и мать, обнимает обеих, глаза распахнуты счастьем…
– НЕ ВЕРЮ!!! – отрезвляющий рык с небес – когда уж всевидящее око переключится на других?
Не выпускает пера из рук, оставляя без внимания несогласие небес.
Но непослушная ей рука выводит совсем другое.

…Сегодня дежурство ее (падчерицы). Мать – на ночной...
Поставила перед пришедшим с работы отчимом тарелку с борщом. От того мерзко тянет перегаром. Налил себе еще, в стакане – муть, как и в глазах, крякнул, занюхал хлебом, ест, а сам тяжелым взглядом оглаживает ее не оформившуюся еще фигурку...
Обтерся рукавом, нехорошо осклабился. Посадил на колени, облапил, она выкручивается, пытается вырваться – где там! Бросил на кровать, одним движением содрал платьице. Придавил к постели, расстегивает штаны – удушающий едкий запах! Дикая боль пронзает тело, крик застрял в глотке, рот зажат огромной шершавой ладонью – распята!..
 – Така-то она любовь! – заключает свое непотребство насильник, – и чтоб маме ни гу-гу, убью!..
Отворила окно, стала на подоконник…

Что ж молчит вершитель судеб! Где его неверие?

IV
"НЕ РОДИСЬ КРАСИВОЙ..."
…Не иначе эту поговорку придумали мужчины для женского успокоения. Сами при этом определяют возвышенную трепетность женской души по распинающим плоть выпуклостям…
Она не была такой уж некрасивой, но достаточно, чтобы стать счастливой, выйти замуж за славного, доброго мужчину, родить ему детей. Было все – и безумные ночи любви, и бессонница у постели заболевших детей, и походы с палаткой. Оказывается, это и есть счастье, увы, не вечное…
 Кризис среднего возраста благоверный ознаменовал изменой. Разлучница оказалась и моложе, и привлекательней, а главное настойчивей.
Нет бы, спустить на тормозах, взбрыкнула, не оставила выхода…
 Родить, правда, у той так и не получилось… 
Как-то (неслучайно) высмотрела ее – высокая, тоненькая, точеная фигурка и невероятной красоты линия бедер – сравнение явно не в пользу расплывшейся фигуры. Да, округлая попка слабо располагает к мыслям о детях, о долге, и совсем уж вышибает из памяти двадцать лет совместной жизни!..
Десять лет метаний между детьми и новой любовью не остались для изменщика безнаказанными – заболел всерьез и был благополучно спроважен (возвращен) в лоно семьи. Приняла – куда деваться?..
Вскоре дети выпорхнули из семейного гнезда, сын женился и уехал с женой в Канаду, дочка вышла замуж в Москву. И остались они вдвоем, и провела она много дней и ночей у постели больного, затем умирающего, и прикрыла глаза, умолявшие о прощении, и простила, и не находила себе места от настигшего одиночества…

Нет, ее ждет иная судьба.
Она будет и счастливой, и красивой, самой красивой!..
Взяла перо, задумчиво водит по губам – как усыпить бдительность вездесущего небожителя? Заскрипела пером по пергаменту.
…До тринадцати лет она была гадким утенком – тоненькая, голенастая, угловатая, зато легкая, как пушинка. Занималась фигурным катанием, усиленно готовилась к первенству Европы…
Увы, на последней тренировке партнер не справился с поддержкой, уронил на лед. В результате – трещина в позвоночнике, год больничных палат, реальная угроза полной неподвижности, инвалидная коляска…
И все же ангел хранитель не оставил ее, впрочем, не обошлось здесь без собственного мужества и упрямства. Наново училась ходить. И таки пошла на поправку…
В больнице все ее естество, все силы были направлены на выздоровление – не до красоты. Когда же, наконец, сняли гипс, и глянула на себя в зеркало, села на пол, сраженная – из зазеркалья ее высматривала незнакомая девица с дерзко выпирающими округлостями, раздавшимися бедрами и темным треугольником, разделяющим ноги. Ее будто прорвало – тело налилось, набухло, как почки на деревьях по весне, еще недавно хрупкая оболочка даже и не пыталась справиться с буйством природы…
Осенью она появилась в школе. В рослой акселератке ее никто не узнал…
В четырнадцать лет она стеснялась своего тела, избегая зеркал, в пятнадцать рассматривала с недоумением и интересом, в шестнадцать – не могла уже оторвать глаз…
Фотографируясь на паспорт, случайно перехватила восхищенный взгляд фотографа, тот неожиданно предложил сделать для нее бесплатное портфолио. Спустя полгода лучшие фотомодельные агентства в городе считали за счастье видеть ее у себя…
Когда ей исполнилось семнадцать, она небезосновательно претендовала на корону мисс города, приняв участие в конкурсе красоты. Один из членов жюри, запавший на юную красавицу, пообещал победу, но при условии, что она “окажет ему внимание”. Отказала, отказалась и от дальнейшего участия в конкурсе…

“НЕ ВЕРЮ” неожиданный рык с небес остановил пишущую руку. Ну, уж нет, ее трясло от возмущения, ведь только-только начала…

Но рука уже не подчинялась ей, и писала как под диктовку:
…Нет ни одной девочки, которая, начиная с определенного возраста, не крутилась бы перед зеркалом. Не стала исключением и она. Подружки со значительным видом делились своими достижениями, ей хвастаться было нечем. Росла и развивалась она медленно, и к пятнадцати годам лишь сравнялась с вытянутым во всю длину полутораметровым портняжным сантиметром. Она стеснялась своей невысокой мальчишеской фигурки, сторонилась и сверстниц. В противоположность им много читала, обретая радость познания и… близорукость.
С золотой медалью закончила школу, без экзаменов поступила в университет…
К окончанию университета она мало изменилась внешне, ни разу не целовалась, зато в подлиннике читала Гете и Шекспира, издала первую книгу своих стихов, подрабатывала в издательстве литературными переводами с английского и немецкого…
В тот злосчастный вечер она изменила своим принципам, посчитала себя не в праве отказаться от приглашения на вечеринку, затеянную по случаю завершения учебы…
Как он (тайная ее любовь) оказался за одним с ней столиком? Подливал вино, она не возражала, легко пьянея, в голове же, как птица в силках билась мысль – зачем ему это? И… впервые отпустила себя. Господи, не дай пропасть!..
В памяти остались лишь обрывки произошедшего…
…Теплый летний вечер, они, взявшись за руки, бредут по парку, она пьяна, весела и беззаботна.
Бедная, она еще не знала себя!
Всего-то поцеловал. Ноги подкосились. Испугался, при всем его опыте ему было невдомек, что девушка может сомлеть лишь от поцелуя, а она, счастливая, доверчиво потянулась к нему, когда же почувствовала ласкающие руки под блузкой, безвольно обвисла…
Душа рассталась с телом, она сидела на его коленях, внимая сокровенным касаниям, плыла над землей, покачиваясь – не было ничего, ни пространства, ни времени, лишь ощущение неотвратимости…
 
Но что произошло? Спустилась на землю, недоуменно оглядываясь…
Он молчал, отводя взгляд:
– Не могу!..
– Что не можешь? – выдохнула.
– Не могу это с  тобой сделать!..
– Что так?
– Ты смотрела на себя в зеркало?
– Тогда для чего… зачем все это затеял?
– Поспорил… никто не верил… оказалось совсем легко… не могу, не хочу!
– Я так уродлива?
– Нет, просто я не нахожу в тебе ничего, что будило бы во мне воображение... желание… И потом ты не такая, как все. Не хочу брать грех на душу, это может убить тебя.
– Своими словами ты убиваешь меня гораздо вернее, нежели тем, что не произошло. Это ужасно, чудовищно, невыносимо! Ты уничтожил, истребил во мне женщину!..
 
…Ночь, стоит, опершись на перила моста.
Еще вчера была довольна жизнью, сегодня все потеряло смысл.
Темная вода притягивает, искушая, суля избавление…
Что ж молчит судеб властитель?..
12 В гости
Вера Шкодина
   ВТОРОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ПРОСТО СОСЕДИ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
 ВТОРОЕ МЕСТО в конкурсе  ВСМ
 ТРЕТЬЕ СУДЕЙСКОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 32»      
 
Май. Скоро май!  Душистый, теплый, с   прозрачно   голубеющим бесконечным небом, кучерявыми веточками сизых акаций, с лапастыми, просторными листьями клена, с пронзительно-горьковатым духом тополей, с дурманным запахом свежевспаханной земли, скоро закружит по селу.
Это предчувствие бодрило старых, сводило с ума молодых и совсем уж не давало передохнуть и без того неуемной, горластой, под стать весенним  грачам, поселковой  детворе.
        Вызревало и ширилось половодье вечно могучего, весеннего обновления.
Зима завершилась.
И хотя помнятся еще слепые метели февраля,которые частенько пеленали безликие, стылые мумии одинаковых деревьев, морозы улеглись.
   Воздух стал мягче, шалым духом оттаявшего снега повеяло в молчаливый полдень.
Завозились, запрыгали воробьи по скользким, обледенелым веткам.
  Просел снег и под тускловатыми оконцами бревенчатого домика Шатровых.
     Мать, уходя на работу, приказала Саньке и Володьке поотбрасывать  снег хотя бы от глинобитных сенцев.
- Раскиснет начисто, - хмурилась Антонида, оглядывая заиндевелые углы. – А топить, какую пропасть дров убухаешь. Ничего, -  с нажимом  повысила она голос, - потихоньку, здоровые дылды уже. Слышь, Вовка?
- Угу, - буркнул тот, перелистывая толстенный технический справочник.
- Санька, собирай Леника, букварь не забудь положить. Руки ни до чего не доходят!-
В сердцах хлопнула печной вьюшкой,- Грязью все позарастало!
 Каша тут да борщ, поесть не забудьте! Вечером приду, проверю! –  прикрикнула она,-
И сейчас же марш на улицу, лопаты под лабазом, Вовк!
- Да слышу я, слышу, -нетерпеливо поерзал на стуле восьмиклассник Володька, - иди уже, все будет о,кей!
- У тебя вечно все о, кей. И - на месте, - буркнула  Санька,  выходя из горницы.
- Леньку собрала? Пол помоешь. Да сена надергайте, корову не забудь напоить!
Да идите  уже откидывать снег! – устало  закончила мать.
- Ну, никак эта пуговка не лезет, - дернула в досаде Леника за полу  сестра.
-Вечно у тебя, руки-крюки, - фыркнула мать, нагнувшись  над младшеньким. – Букварь не забыл?
- Не-а-а, - засопел медлительный Леник.
Наконец,  они шумно выкатились из избы.
Повисла в комнате тишина. Санька нырнула за печку, высунулась с книжкой.
- Уже уцепилась, -  искоса глянул брат,- теперь хоть трактор вызывай, ничего не услышит!
- А сам, - огрызнулась Санька, -выразительно кивнув на стопку книг на столе.
- У меня серьезная литература, - ухмыльнулся старшой, - это ты все сказочки шмаляешь, шпана!
- Сам шпана! – буркнула Санька и перевернула страницу.
        Через час брат с сестрой откидывали снег. Умаявшись, грызли сосульки, свесившиеся с карниза, в заключение накидали друг другу снега за воротник.
Санька, размазывая слезы посинелыми руками, выцарапывала попавшие на голую шею снежки.
- Рыжий, конопатый, убил бабушку лопатой,- зло сощурившись всхлипывала она , -
 я вот скажу папке, получишь, рыжий!
- Сама рыжая, - равнодушно отозвался брат, - не умеешь играть, не лезь! Рева-корова!
- А ты! А ты! – задыхалась Санька.
- Пошли греться,- флегматично  пожал плечами Вовка. И первым пошел в избу

      Дверь не поддавалась. Рвали ее за ручку, рвали по очереди. Кряхтели, сопели.
 Нет, пристыла.  Ни в какую. Вовка принес топор, подковыривал, порог измочалил, а дверь не  идет. Попрыгали в сенцах, попрыгали. Холодно.
- Пошли к Мадам, - сообразил старшой.
      Мадамами звали  приезжих соседей, мордву по национальности.
Леник называл их так. Еще в военные годы эвакуировали их откуда-то из-под Москвы. Они жили напротив, в низенькой сырой  землянухе.
     Сама хозяйка,  тетка Мария,  работала на ферме,  дома бывала только набегом, как она  выражалась.  Детей у нее было четверо, самый старший – Вовкин ровесник.
    Отца,  как и многих отцов той поры, убили на войне. Вот и маялась семья без кормильца.
 Четверо  ртов, да еще бабка старая.  « Все как-никак , а за детьми приглянёт,- вздыхала Мария, -все помощь, а то куды  бы я с этими  оглоедами».
    Каждый год собирались они в родные места податься, да сколько уж лет все собирались.
 -А мы к  Вам,- солидно сообщил Володька, едва приоткрыв  дверь.
Старуха подслеповато щурилась,  стараясь разглядеть в клубах морозного пара вошедших.
- А-а,  Вовушка,- обрадовалась она,-  и  Ляксандра с тобой,  заходьте,  заходьте!
- Мы дверь не можем открыть,- пискнула Санька.
- Ну,  залезайте на печку, печка горячая. Ишь посинелые ! Стрекайте, стрекайте!
Картоха  вот-вот поспеет. Похрущайте там сухарями. Вон, на печурке лежат.
- Сюда, сюда!-  звал  пятнадцатилетний Митька, свесившись курчавой головой с печки,-
Я тут уроки учу. А Витька ушел в школу на секцию.
- Ничего себе! Как тут учить?- удивился Вовка,- все перепачкаешь и помнешь.
- А ничо!- протянул Митька,- спихивая замусоленную тетрадь на полати.
       Вкусно запахло вареной картошкой. На столе - ломти черного хлеба.
Санька завороженно уставилась на них.
- А у нас такого нет,-  протянула она.
- Дак ,  где ж у вас быть!  Кормилец  поди  не позволит. Трудодни. Да мать -  учительша.
      Из этого высказывания Санька не поняла ничего, но хлеб ухватила и осторожно лизнула языком. Кислый и колется.
- А ты ешь, ешь,- утешила бабуся,- может, и не придется такой попробовать, так хоть вспомянешь.
- Я тебе, вот, -  молочка, како есть,  вкусное молочко, неразбавленное.
      Санька откусила липкий кусок, поворочала во рту -  колется. А выплюнуть неудобно.
Напротив -  Митька с двумя младшими братишками откусывали  крупные куски.
Санька замусолила краюшку, крупно запивая молоком и с облегчением принялась за мелкую, с голубиное яйцо, картошку в мундирах.
- По  гародам  собирали, своей  рази  хватит на эту ораву, - пояснила старуха.
- Как это по гародам?- удивилась Санька.
- А вот когда все выкопают, свои гароды, тады, ничего, пускают, - вздохнула она.
- Вот они! – влетела Антонида,  вся в клубах морозного воздуха. И, едва переводя дух, выпалила. - Обыскалась вся! Людей объедают, дома им нечего есть!
- Погодь,- остановила ее старуха,- не объедят- поди.  Дверь, видать, пристыла, дергали, да никак. И вот к нам забёгли, греются.
- А-а, - протянула  Антонида, -  да с этим плотником!  То сама она  открывается, то примерзает..
Ну что,- обратилась она к детям, - вкусно – черный хлеб с мундиром?
- Ничего, - успокоил Вовка, - пойдет.
- Ага, - кивнула Санька.
- Ну- дак у нас знаешь, как вкусно, ежели шестеро за столом-то .  Успевай ломти подрезывай.
- Я  вам сала пришлю, -  пообещала Антонида, - да два ведерка картошки, у меня есть.
- Ничего, ничего! – замахала руками старуха. - Обойдемся, вот молоко,  вишь, какое.
- Пришлю, пришлю.  И хлеба. Вчера напекла.  Белого...
13 Воспоминания о моей маме
Вера Шкодина
ВТОРОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ДАРИТЕ ПОДАРКИ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


Моя мама..     Она родилась в далёкой сибирской деревушке в еще более далёких двадцатых годах в семье уральского казака.
   Моя мама….   
Я могу рассказывать о ней   с болью сердца. С чувством вины за недостаток внимания, да и понимания тоже.. Я теперь так часто вспоминаю  о ней.
В семейном альбоме осталась её фотография,  там она , юная и строгая, в пёстрой кофточке  и с гитарой в руках.
         Пытливые, светлые, широко  распахнутые глаза, упрямый маленький рот и удивлённо приподнятые брови.                                  

Я смутно вспоминаю , как  будто  из немого кино, одну картинку, она наплывает на меня неожиданно и словно поглощает…
Моя рука крепко схвачена сухой и горячей ладошкой. Мы идём рядом, входим в строящийся дом.
Сверху летят стружки, длинные, пахнущие сосной, чуть влажные, весь земляной пол в этих завитках, они шелестят под ногами.
     Я смотрю вверх и пытаюсь  поймать падающие жёлтые пружинки, и мы обе радостно смеемся.
Сколько мне было тогда?
Три – четыре года? Мама уверяет, что я не могла  этого  помнить.
А я помню. И знаю, что вела меня за руку она, моя мама.
Тогда строился наш дом.
Её дом, дом  и её матери, дом  родителей.
         Порой мне кажется, что  я   инопланетянка и только что ступила  на эту землю.
Такими обжигающе яркими вдруг кажутся мне жёлтые листья на чёрном асфальте, которые так похожи на жёлтые звезды…
       И  тёплый  тополиный снег, сводящий с ума в начале каждого лета… и дождь, дождь, дождь!      
Какое это упоительное, сладостное чудо – земной дождь!
«Ты что с Луны свалилась?- часто смеялись надо мной в детстве.-
Спустись на Землю, тебе же будет  проще и легче».
      А я смотрю на фотографию своей мамы с прекрасным именем Татьяна и не могу оторваться.
Что связывает нас? Откуда эти чувства, будто я и она – одно целое?
«Мама, расскажи мне о себе»,- просила  я.
И  она как бы  продолжает…
        …Двадцатые годы…
Одиннадцать детей в семье.
Она – последняя.
В живых осталось только четверо, остальные умерли от болезней и голода.
Умер от туберкулёза и её отец,- весельчак, гармонист, завсегдатай всех свадеб и торжеств.
Она была самой младшей в семье.
Когда разъехались старшие, на её руках, пятнадцатилетней девочки, осталась семидесятилетняя мать.
 Уже в девятом она начала работать… учителем математики в пятых классах.
Её упросил директор: учителей не хватало, а математиком, она была незаурядным. Кроме того  играла на гитаре, фотографировала и сама делала фотографии, увлекалась физикой и астрономией.
 Мама показала мне фотографию её выпуска.
 Это был  1940 год…            
 Из 16 мальчиков  с войны вернулись  только четверо.
Не вернулся и её любимый.
Когда его забрали,  она пошла на курсы  медсестер.
Пошла в военкомат. Не взяли: старая мать на руках.
Горькие слезы бессилия и обиды.
   А между тем фронту  требовалась  помощь  тыла.
После работы  она шла  на колхозный ток и грузила зерно, зимой  - на заготовке  дров, летом – всем колхозом косили сено.             Имея коров,  сдавали молоко, масло, мясо со своих подворий.
Не  было слов об усталости, не было понятий – своё или чужое.
  Всем миром спасали страну.
 Она получила медаль за самоотверженный труд в тылу, но это потом, потом…
 Пришло время заводить семью.
 В их колхоз с фронта после тяжелого ранения прибыл молоденький офицер.
   Долго она сопротивлялась, сказывалась незалечённая сердечная рана.
 Но мать настояла: «Не век в девках вековать, а он плотничает, дом-то  совсем развалился, без мужской  руки не прожить».
Вышла.  Родила троих. Двух сыновей и девочку.
«На радость старухе», - повторяла.
     Долгие и тяжкие были эти годы, годы войны.
Но вот пришла победа. А мужчин в деревне все равно, считай, что нет. Один без ноги,  другой контуженный, третий – инвалид израненный.
     Работала в школе в две смены. И дома – хозяйство.
Иначе не прокормиться.  Вскоре умерла первая и незаметная помощница – мать.
 Отец её детей целыми днями на ферме или в поле.
Огород  - на ней, распилить дрова – дети с одной стороны, она – с другой.
    А зимы в Сибири такие долгие,  и такие  злые морозы.
Поленница должна быть внушительной, а дрова сухими.
 Дом – развалюха тепла не держал.
    И затеяли они стройку, да в послевоенное время, когда каждый гвоздь – на вес золота….»


             Моей  маме...
 Я дарю тебе звездный дождь.
В жизни каждого человека бывают звездные дожди, чистые, удивительные.
 Если не дни, то хоть редкие часы, полные  звездного света, или хотя бы минуты, пусть даже мгновения…
   Я дарю тебе звездный дождь, моя дорогая  мама.
Взгляни, его капли я принесла тебе в ладонях….
               …Я очень люблю дарить цветы.
Учителям тоже часто дарят цветы, особенно в сентябре или в мае, такая уж у них профессия.
                  Я представляю, как ей тоже приносили цветы.
Гордые гладиолусы, которые молчат даже тогда, когда ломаются их хрупкие стебли.
 Скромные гвоздики и печальные георгины, томные лилии и коварные красные розы, готовые даже в счастливые для вас минуты исподтишка выпустить свои шипы.
                 А я люблю жёлтые розы, жёлтые, будто с  опалёнными лепестками, с лепестками, сожжёнными по краям.
                 Это потому, что они  обожжены огнём, который у них внутри…


..Дом был построен. Половина была собрана из старого, из того, что не сгнило..
          Выросли дети, Разлетелись из гнезда. Старики остались одни.
Она умерла рано, едва дотянув до шестидесяти.
         Вся деревня  провожала её.
Редко кто не был её учеником.
         Последний её путь был устлан цветами осени.
Багровыми, оранжевыми, белыми, жёлтыми…
                                                                                                                       Стоит  удивительная, теплая, светлая ночь.
Полнолуние. Низкие колючие звёзды….
Такие яркие  звёзды бывают только осенью.
        Они тихо-тихо звенели, запутавшись в листве ясеней и тополей…
С тихим звоном ложились на землю опалённые звездным светом листья..
           В день учителя я пойду в школу с большим букетом цветов…
Я поклонюсь до земли великому званию – Учитель.
Для меня эта профессия – основа, фундамент всей нашей жизни, её
сути.
         А сейчас я стою на старом.  замшелом крыльце и дирижирую ночным оркестром.
         Деревьями, луной, звёздами.
Осенним миром.
          И музыка эта для меня, для тебя, для всего мира.
          И музыка эта о ней тоже…
14 Реквием по реваншу
Иван Эр
                 Твердый широкий шаг человека в дорогих ботинках мог бы выдать в нем сильную личность, если бы не такт. 

               - Слышите, коллега, - обратился к товарищу профессор. - У него серьезная проблема. Он не наступает на трещины, нарисованные на нашем безупречном полу в коридоре.
               - Да, согласен, явный признак неуверенности в себе, - ответил «коллега».
               - Не всё так однозначно, - улыбнулся профессор и, не снимая с лица дежурной улыбки, уставился в дверь своего кабинета.

               Дверь распахнулась после троекратного стука. На пороге стоял грузный мужчина предпенсионного возраста в безупречном костюме. Лоб и левый глаз украшали, если не сказать «уродовали», два неровных застаревших шрама. Несмотря на нелетную погоду в это субботнее утро, ботинки человека блестели чистотой до безобразия.

               - Здравствуйте, доктор! Разрешите представиться, - мягко пробасил мужчина. - Михаил Севастьянович.
               - Очень приятно, - кивнул профессор и протянул посетителю руку. - Рудольф Семенович, а это мой коллега, Игнат Васильевич. Добро пожаловать к нам в клинику. Вы у нас благодаря рекламе или по рекомендации друзей?
               - Я не верю рекламе. У меня своё рекламное агентство, - ответил Михаил Севастьянович. - Один мой хороший приятель посоветовал вашу клинику. Он сказал, что вы действительно даете стопроцентный результат за один сеанс, хоть и довольно недешево.   
               - Оборудование дорогое, - начал смущенно оправдываться профессор. Он никак не мог привыкнуть к тому, что требовал теперь с клиентов за один сеанс сумму, в два раза превышающую его годовую зарплату из прошлой жизни в государственной клинике. - Да и потом, если подсчитать, сколько денег отдадите своему психологу-шарлатану за кучу сеансов...
               - Да я и не спорю, доктор, - поспешил его успокоить «больной». - За быстро и качественно надо платить. Меня это устраивает, лишь бы помогло. Я могу быть откровенным?
               - Да-да, конечно, - успокоился доктор, оставив позади самую неприятную часть беседы с пациентом. - Ваша исповедь не покинет стены этого кабинета. Любая видео-аудио запись отсутствует. В нашем стандартном договоре есть пункт о конфиденциальности. Вы его уже подписали когда оплачивали сеанс. Итак, Михаил Севастьянович, рассказывайте.
               - Я закурю, не возражаете? - человек в эксклюзивных часах извлек из внутреннего кармана золотой портсигар и начал разминать в пальцах оранжевую сигарету.
               - Да-да разумеется, вот, возьмите пепельницу, - ответил доктор, а про себя подумал: «Да за такие бабки, хоть застрелись у меня в кабинете».
               - У меня серьезный бизнес, - начал Михаил Севастьянович. - Недвижимость за границей, дети пристроены там же, жена красавица, личная охрана, ну в общем всё, о чем я только мечтал будучи бедным студентом и  ярким представителем лимиты в большом городе. Последние два года я начал чаще ошибаться рискуя. Все это можно было бы списать на старость или потерю удачи, но в нашем деле без риска никуда. Только в застой. В общем, дела пошли на спад и очередной кризис тут ни при чем. Переживали мы времена и похлеще. Кризис в головах, как говорил один мой хороший знакомый. И вы знаете, он прав на сто процентов! Следуя его совету, я обратился к самому дорогому психологу. Долго он копался в моей голове, начиная с самого рождения до нынешнего дня. Боролся с комплексами, убивал психоблоки, короче шаманил по-черному и добился-таки превосходных результатов. Ну, во всяком случае убедил меня в этом. По крайней мере в том, что у меня осталась всего одна психологическая проблема, которую ни гипнозом, ни какими-либо препаратами-разговорами не излечить.
               - Так-так, - оживился Рудольф Семенович. - Замечательно, по крайней мере половину нашей работы он уже сделал. Ведь очень важно поставить диагноз, а уж за терапией дело не станет, при наших-то технологиях. Итак. Вы хотите переиграть конкретный случай из жизни, я правильно понимаю?
               - Да, хочу!
               - Вы уже знаете, как поступили бы? - уточнил профессор.
               - Сотню раз прокручивал это в голове!
               - Придется прокрутить в сто первый, - доктор поднялся. - Прошу за мной в процедурку. Внимательно слушайте мои команды, отвечайте честно, быстро и максимально подробно, не упуская деталей.

               Процедурный кабинет напоминал внутренности космического корабля из фантастического фильма. Разноцветные провода тянулись из разных частей комнаты к стоматологическому креслу в центре. По кругу включенные мониторы с мозаикой из движущихся диаграмм и цветных картинок. Шум работающих маленьких турбин, журчание воды и громкое тиканье множества часовых механизмов смешивались с запахом свежего хлеба, мокрого от дождя елового леса и железнодорожных шпал.

               - Да у вас тут прямо-таки машина времени! - поразился размаху «декораций» бизнесмен.
               - Да, тут всё по-взрослому, - коллеги в белых халатах многозначительно переглянулись и загадочно заулыбались.

               Михаила Севастьяновича усадили в кресло, надели на голову массивный шлем с проводами, конечности клиента облачили в специальные перчатки и крепко привязали ремнями к поручням.

               - Постарайтесь расслабиться, закрыть глаза, посмотреть на ту ситуацию сбоку, как сторонний наблюдатель и говорите, что видите. Мне очень нужны детали, - раздался голос доктора в шлеме бизнесмена. 
               - Привокзальное кафе-столовая, - закрыв глаза, покорно заговорил Михаил Севастьянович. - Полная кореянка в белом колпаке за прилавком наливает какой-то суп в тарелку и протягивает худенькому студенту с подносом. Этот студент - я в молодости. На второе не хватает денег. Компота нет. Он берет булочку и чай. Горячий черный чай. Расплачивается. В кармане еще остается мелочь и билет на автобус. Он садится за столик в самом центре. Почти все столики заняты. Студент начинает есть суп. К нему за столик сбоку подсаживается молодой парень с грязными патлами и противной рожей. Правой рукой он бьет студента в бок и начинает ему тихо, но напористо что-то говорить. Левая рука в оттопыренном кармане черной дермантиновой куртки сжимает рукоятку ножа. Студент напуган. Он явно первый раз в такой ситуации, пальцы смыкаются на стакане с горячим чаем, прокручивают его вокруг своей оси и... отстраняются. Студент что-то невнятно отвечает, потом достает из кармана оставшуюся мелочь и протягивает гопнику. Довольная мразь дружески хлопает студента по плечу, встает и уходит...

               Резкий свист в ушах заставил бизнесмена вздрогнуть и открыть глаза. Перед ним стояла официантка в белом колпаке.

               - Компота нет, чай будете? - спросила она.
               - Лучше кофе и погорячей, - ответил Михаил Севастьянович в шкуре студента. Про себя он отметил чудовищную реалистичность происходящего.

               Получив сдачу, студент-бизнесмен тщательно надавил большим пальцем на каждую из монет и бережно опустил их в левый карман. Затем, пряча руку в правом кармане куртки, завернул в салфетку небольшой кастет, с которым не расставался года четыре, и незаметно выкинул его в мусорное ведро возле кассы. Столик в центре оказался свободным и оснащенным перечно-солевым набором. У окна уплетали борщ трое чумазых водителей. Справа сидела молодая супружеская пара. В углу хохотали парни в спортивных костюмах, массивных цепях на могучих шеях и «гайках с камнями» на пальцах. Местные бандиты-наперсточники. Цепи и перстни не понты, а орудия труда. В нужный момент они снимут их с себя и кинут на кон, торгуясь с лохом так, чтобы у того загорелись от жадности глаза и поехала крыша, а сейчас просто обедают и радуются удачному началу дня.

               Усевшись за столик, Мишка первым делом незаметно высыпал себе в кофе всё содержимое перечницы, хорошо подсолил и тщательно перемешал ядерную смесь. Затем взял в руку ложку, пододвинул тарелку с супом и начал  изучать «останки кораблекрушения», поджидая собеседника. Несмотря на то, что готовность к продолжению банкета была стопроцентной, адреналин зашкаливал. Гость не заставил себя долго ждать, а резкий удар в область ребер запустил сердце студента в галоп.

               - Сиди тихо, а то ментам тебя сдам, - зашипел гопник.

               «Причем тут менты? - подумал Мишка. - Я же не бродяга, не вор. У меня ни травы, ни ножа, даже кастета с собой уже нет. Но значит и он ментов не боится».

               - У меня брат здесь на вокзале в мусарне работает, - подтвердил его догадку урод. - Видишь братву в углу? Я с ними тоже в кружке.
               - А я при чем? - робко ответил студент.
               - Все, кто здесь ходит, хавает и пролетает, должны платить. Нам. Это наш вокзал. Ты же неместный? Не знаешь. Поясняю. Мелочь есть?
               - Нету. Только билет.
               - А если поискать? Я видел, ты сдачу забирал. Сиди не дергайся, братский шмон, - гопник запустил руку ему в карман, сгреб всю мелочь и положил себе в куртку. - Ну вот, а говорил «нету». Ладно, доедай и вали в свою деревню, больше тебя здесь никто не тронет.

               «Сейчас!» - подумал Мишка. Правая рука схватила стакан и выплеснула «кофе» прямо в мерзкую харю. Гопник взвыл от боли и схватился за лицо. Студент не медлил. Резко вскочил со стула и шагнул назад. Рука с ножом просвистела в нескольких сантиметрах от живота. Мишка со всего размаха засадил кулаком обидчику прямо в ухо. Гопник стал заваливаться набок. Мишка помог ему с ноги, подскочил, обогнув стулья, выбил нож, сел сверху, добавил пару раз кулаком в затылок и выкрутил за спину руку подонка.

               - Мужики, помогите! - закричал Мишка на всю столовую. - Он у меня деньги забрал и порезать пытался! Вызовите кто-нибудь милицию!   

               Продавщица в панике заверещала на всю округу.  Посетители, включая братву, молча застыли на своих местах, наблюдая эту картину. Помогать никто не спешил. Сотрудники правопорядка явились практически мгновенно. Через десять минут Мишка строчил заявление. После того, как он поставил точку, стены кутузки задрожали и расплавились. Перед лицом бизнесмена возникла улыбающаяся физиономия Рудольфа Семеновича.

               - Лежите, лежите, Михаил Севастьянович. Дышите глубже и постарайтесь расслабиться. Сеанс окончен. Через минуту можно будет вставать. Выслушайте пока последние рекомендации. Покинув нашу клинику, отправляйтесь прямо домой, лучше на ту квартиру, где никто не побеспокоит. Мы специально назначаем сеансы на выходные дни. Примите душ, послушайте легкую музыку и укладывайтесь спать. Никаких встреч и телефонных переговоров до следующего утра. В понедельник появитесь на работе как огурчик. Вы удовлетворены сеансом?
               - Вполне, - еле шевеля языком, ответил бизнесмен. - Спасибо, профессор. Никакой гипноз с этим не сравнится. Я реально был там! До сих пор чувствую боль в руке, а то, что твориться на душе, описать невозможно. Можете рассчитывать на мои положительные рекомендации.

               Через полтора часа Михаил Севастьянович отпустил своего водителя возле подъезда элитной многоэтажки. Поднимаясь в лифте на тринадцатый этаж, он успел отметить, что раньше никогда не видел этого консьержа, а во дворе новый шлагбаум. Неприятный холодок надвигающейся опасности часто сопровождал его по жизни и помогал выжить. В этот раз бизнесмен не обратил на него должного внимания. Послевкусие эмоционального взрыва напрочь забивало своим запахом все органы чувств, в том числе и шестое.

               В спальне Михаила Севастяновича ждал человек, вольготно развалившийся в кресле. Одной рукой незнакомец держал на изготовку пистолет с глушителем, второй жестикулировал, призывая бизнесмена к гробовой тишине и спокойствию.

               - Не узнаете, Михаил Севастьянович?
               - Вася? - удивился бизнесмен, узнавая в нем старого консьержа. - Что за маскарад? Ты зачем бороду сбрил? Что ты вообще себе позволяешь? Ты хоть понимаешь...
               - Заткнись! - грубо оборвал его нежданный гость. - Садись на стул, студент, разговор у нас будет долгим, если не заставишь меня сделать в твоем пузе дырку раньше времени.

               Бизнесмен покорно опустился на стул переваривая происходящее. Чудовищная догадка колотила во все двери соображалки. Мелкие детали стремительно складывались в картину, от которой холодела не только спина. Загадочные улыбки докторов, новый шлагбаум, хотя предыдущий еще не успел состариться. Это до боли знакомое мерзкое лицо консьержа без бороды, его тон, «студент». «Невероятно! - подумал Михаил Севастьянович. - Эти пройдохи где-то отрыли настоящую машину времени и маскируют ее под  гипнотерапевтический аппарат! Только радоваться мне этому или плакать? Спокойно, Миша. Если так, то сначала надо разобраться с этим гопником, а потом уже с докторами-недоделками».

               - Что тебе нужно? - ледяным тоном заговорил бизнесмен.
               - Девяносто третий год, Ленинский вокзал, корейская столовая, вспоминаешь?
               - Еще бы, ты тот урод, которому я не дал себя ограбить тогда. Ты напал, я дал сдачи. Всё по-честному, в чем претензия? - спокойно ответил Михаил Севастьянович.
               - Ты чё такой борзый, в натуре? Приблуда у меня в руке, а не у тебя! - весомо покачал пистолет Вася.
               - А у меня тревожная кнопка, угадай где? - улыбнулся бизнесмен. - В каждой стене под обоями шумовые мины парализующего действия. Плюс газ, который не даст прийти в сознание до тех пор, пока не появится охрана. Времени у тебя будет только на один выстрел. Не знаю, насколько ты меткий, но у меня будет шанс выжить, а у тебя нет. Ты умрешь, только гораздо медленней и мучительней, чем я. У моих людей особый приказ насчет будущего убийцы хозяина. Тебя будут пытать ежедневно три недели, не давая загнуться, а потом оставят в камере петлю и продолжат пытки до тех пор, пока ты сам не вздёрнешься. А самоубийство — страшный грех, так что даже на небесах тебе не будет покоя. Думаешь ты первый, кто хотел меня убить или ограбить? Проснись! 
               - У меня тоже есть граната. На случай, если промахнусь. Только боевая, - грабитель вынул из кармана лимонку, выдернул чеку и аккуратно положил кольцо на стол, зажимая скобу пальцами левой руки. - И мне терять нечего, в отличие от тебя. У меня нет ни денег, ни семьи. Лучшие годы жизни остались в лагерях. Впереди нищета и смерть.
               - Сейчас заплачу, - холодно посмеялся Михаил Севастьянович. - Сам виноват. Не ту дорожку выбрал. Работать надо было, а не студентов по вокзалам обирать. Ты прав только в одном. Мне действительно есть, что терять. Поэтому давай договариваться. Предлагаю следующее. В ящике стола скотч. Привяжи им меня к стулу, чтобы я не смог быстро освободиться и вызвать охрану. У тебя будет время убежать. За картиной сейф. Там чуть больше миллиона баксов в разных валютах. Забираешь деньги, чеку вставляешь на место, гранату и пистолет кладешь в сейф, дверку захлопываешь. Затем тихо, без фокусов, уходишь и бежишь как можно дальше. За границей преследовать не буду, накладно. Хотя не обещаю, так что лучше поменяй лицо и документы. Ну как, согласен? Подумай башкой. Профукал молодость, но есть шанс пожить на старости в свое удовольствие. Пляжи, девочки, шампанское, рыбалка, деликатесы, отели с видом на море, «всё включено». Хорошая плата за отказ от мести!
               - Сладко поёшь, - улыбнулся Вася. - Ладно, уболтал. Только одно условие. Я завяжу тебе рот, чтоб не смог кричать.
               - Согласен.
               - Код от сейфа?
               - Семьсот сорок пять, два ноля, тринадцать.

               Гопник положил пистолет на стол и начал молча выполнять инструкции бизнесмена, не выпуская из левой руки гранату. Обмотал его скотчем, заклеил рот, вытащил из сейфа деньги, проверил их подлинность, довольно кивнул, подошел к столу, вставил чеку обратно и положил гранату в карман. Пистолет, вопреки ожиданиям Михаила Севастьяновича, остался в руке грабителя. В глазах бизнесмена появился немой вопрос и он недовольно замычал.
               - Не надо так нервничать, - успокаивающе заговорил Вася. - Я не такой дурак, как ты думаешь. По пистолету и гранате меня будет вычислить легче, чем по ксиве, так что я заберу их с собой. Кстати, свою кнопку-шмопку можешь уже нажимать, она все равно не сработает. Я сюда «радиошум» притаранил, а провода от тебя вроде никуда не тянутся. Хорошая штука. Телефоны, пульты, сигналку - всё глушит. Корешок подарил. «Радист» погоняло. Три года назад вместе откинулись.

               Холодный пот прошиб бизнесмена. В отчаянии он давил большим пальцем на перстень, но ничего не происходило. Мысли бешено пытались найти выход. Немые проклятия в адрес грабителя, докторов-идиотов с их дьявольской машиной и недоумков из службы охраны стройными рядами уносились в космос.

               - Теперь, когда твое хайло заткнуто, - с чувством победы продолжил грабитель. - Я расскажу тебе свой план. Через пару минут я пущу тебе пулю в лоб. Подойду вплотную, чтоб не промахнуться. А потом поеду с твоими бабками за бугор. Возможно разыщу там твоих детей, если не будет сильно накладно. Может и не убью их, хотя не обещаю. Но сначала ты меня выслушаешь. Я не выбирал дорожку вора. Я учился на третьем курсе психологического. На последних занятиях мы проходили факторы страха. С друзьями я поспорил, что успешно смогу применить эти знания. Местом выбрали тот злополучный вокзал. В итоге я сел на три года. Потом... Сам понимаешь, свернуть с дорожки не получилось. И в этом виноват ты! Я долго потом думал, почему ты не испугался? Я ведь делал все по учебнику. Почему в твоем кофе оказался перец, который разъедал мне глаза битых три часа в камере? Почему на каждой монете оказался твой четкий отпечаток большого пальца? Обычно человек забирает сдачу, жменей сгребая монеты. Представь себе, отпечатки останутся на одной или двух монетах, но не на всех и не такие четкие! Наконец я пришел к выводу, что ты был готов к нашей встрече. Ты был подсадной уткой, нанятой этими мажорами, с которыми я поспорил! С ними я уже рассчитался. Теперь твоя очередь. Ладно, пора заканчивать, а то расплачешься еще. У тебя пятнадцать секунд, читай молитву, ибо в рай не попадешь.

               Жертве хотелось кричать. Он хотел все объяснить, пообещать все исправить, одновременно понимая, что Вася воспримет его правду как бред и неудачную попытку схитрить. Другие способы выкрутиться в голову не приходили. Оставалось только покорно закрыть глаза и смириться со странной судьбой.

               Черный пистолет уперся глушителем в лоб. Палец грабителя медленно спустил курок. После тупого удара пробивающей череп пули, тысячи осколков ярким фейерверком разорвались в голове бизнесмена. Сознание с бешеной скоростью понеслось по темному тоннелю навстречу светлому мерцанию. Подлетая к нему, Михаил Севастьянович, вопреки ожиданиям, увидел улыбающееся лицо доктора.

               - Лежите, лежите, - посоветовал Рудольф Семенович. - Всё хорошо, сеанс окончен. Дышите глубже. Вы в полном порядке, за исключением последствий пережитого эмоционального потрясения. Это естественно, запланировано и скоро пройдет. Через несколько минут сможете встать, одеться и покинуть нашу клинику. Постарайтесь провести эти выходные в кругу друзей. Можно даже немного выпить.
               - Что за шутки, профессор? - еле выдавил из себя бизнесмен. - Да за такие эксперименты... Черт, как же я все-таки рад вас видеть! Даже больше, чем хочу запустить в вашу голову табурет!
               - Вы приходите в себя, разнополярность желаний естественна. Вы удовлетворены нашей работой?
               - Я пока воздержусь от комментариев, - хитро улыбнулся бизнесмен. - Сообщу об этом в понедельник.
               - Другого ответа я и не ждал, - удовлетворенно ответил доктор, расстегивая ремни, фиксирующие клиента в кресле.

               Через час в курилке загадочной клиники между двумя учеными происходил постоперационный диспут.

               - Великолепно, коллега! - глубоко затянувшись сигаретой, начал разбор полета Рудольф Семенович. - Однако, у меня претензия. Вы чуть не завалили все дело! Ну зачем, скажите мне на милость, студенту-психологу был нужен нож? Ну ладно для пущего эффекта, но ведь нелогично же! В образ грабителя и в то, что он его пустил в ход это вписывается идеально, но идет вразрез с намерениями школяра-экспериментатора. Тут либо нож, либо он не студент-психолог. Минус, батенька. Клиент мог обратить на это внимание, и тогда сеанс на смарку! Молитесь, чтобы он не проанализировал происшедшее в деталях и не деформировал эффект! 
               - Виноват, Рудольф Семенович, сплоховал, - признал свою ошибку Игнат Васильевич. - Но всё так быстро. У него мозг работал в полтора раза быстрее, чем у предыдущего клиента.
               - Ещё бы! Предыдущий был обычным зажравшимся мажором, а этот... Сравнил!
               - Всё равно не понимаю, зачем нужна была вторая часть этого балета? Он же вроде отомстил своему обидчику. Должен быть доволен на все сто!
               - А в чем основное отличие нашей клиники от других? Что выводит нас из ряда ширпотреба и помещает в эксклюзив? В чем фишка?
               - Стопроцентное излечение за один сеанс, - машинально продекламировал Игнат Васильевич основной лозунг клиники. 
               - Вот именно! Мы лечим за один сеанс! Это означает, что клиент останется доволен, порекомендует нас своим друзьям, но сам больше к нам не придет! Ну представьте, что он отомстил этому негодяю и остался доволен сегодня, а завтра захочет отомстить другому негодяю тем же способом. При его роде занятий таких негодяев, оставшихся в шкафу, пруд пруди. Он начнет бегать к нам до тех пор, пока не поймет, что мы такой же ширпотреб, только дерем с клиента три шкуры за антураж. Опозоримся, если вообще морду не набьют! Вы отличный гипнотизер, коллега, может быть даже лучший в мире. Отлично моделируете и справляетесь с оборудованием, но чтобы начать хоть немного разбираться в головах и душах, надо специально учиться и долго практиковать. Хотя бы с моё. А в нашем случае, дорогой вы мой Игнат Васильевич, всё довольно-таки просто. Для того, чтобы жить дальше, гораздо важнее заново родиться, чем взять очередной реванш! 
15 Предчувствие
Лидия Березка
Отрывок из романа "Полет вне расписания".
Полная версия: http://proza.ru/2011/08/06/203


... Мужчины поднялись из-за стола и оба такие высокие, широкоплечие, сразу заняли все свободное пространство. Они попытались одновременно пройти сквозь узкий проем кухонной арки, а когда это у них не получилось, то смеялись и расшаркивались, пропуская друг друга вперед.

Татьяна вслух, но совсем тихо, только для себя, отметила:
 
- Мальчишки! - И добавила громче им вслед: Сережа, я тебе постелила во второй комнате, там, где твои вещи.

* * *

Следующим утром, сразу после завтрака, Сергей ушел, а Александр, проводив его, вернулся к столу. Татьяна допивала чай. От ее внешней веселости не осталось и следа. Она спросила:
 
- Проводил Сергея?

 - Угу. А я, пожалуй, еще чего-нибудь съем.

Татьяна пододвинула поближе к нему поджаренные тосты:
 
- Еще немного чаю, или может заварить свежего кофейку?

- Спасибо, Тат, я сам. - И он, наполнив свою чашку чаем, потянулся за лимоном, краешком глаза наблюдая за Татьяной. - А ты чего вдруг такая?

- Какая?

- Ну, грустная, что ли?

- Знаешь, Саш, периодически, еще с детства, мне снится один и тот же сон. И происходит это перед тем, как может случиться что-то нехорошее.

- И часто снится тебе этот твой сон?

Александр внимательно всматривался в нее, и понимал, что вот такую вот, враз с помутневшим взглядом, он ее еще не видел.

- То чаще, а то, почти забывается. Начинается он всегда одинаково, - она подняла глаза на Сашу, - со страшного металлического скрежета металла, который наслаивается, постепенно утяжеляясь, превращается в огромную черную груду деформированного железа. - Она на секунду запнулась. - И я вижу, как эта громада открывается, будто пасть огромного зверя. И весь грохот направленно идет именно оттуда, визуально превращаясь в глубокую пропасть, с едва видимыми и затягивающими меня, ступенями вниз... - Татьяна поджала плечи, будто прямо сейчас могла оступиться и упасть в эту самую пропасть. Но, она все равно продолжила свой пересказ единственного сна, который помнила, и который преследовал ее по жизни. Она смотрела прямо перед собой, но видела, пожалуй, только то, о чем рассказывала в эту минуту. - Я нащупываю одну ступеньку. Она зыбкая. Вторую и, вдруг проваливаюсь в черную бездну... От этого я всегда просыпаюсь, иногда вся в слезах, - она посмотрела на Сашу, рассчитывая на понимание и поддержку, - а иногда даже с криком...

Она умолкла и как-то вся притихла, словно боялась сама накликать беду. Александр пододвинул свой стул поближе к ней, обнял ее за плечи. Он видел ее глаза с навернувшимися слезами и понимал, что самый близкий для него человек сейчас жалуется ему и ищет поддержку, и видит защиту только в нем.

- Эй! Девочка моя, все хорошо, все хо-ро-шо, слышишь? – Он быстро провел дважды перед ее лицом своей ладонью и пошутил, - «Доктор, мы ее теряем».

Татьяна хотела было улыбнуться, но от этого ее стало еще более жалко. Тогда он спросил серьезно:

- И тебе снова приснился этот сон? Я не хочу, чтобы ты плакала, я хочу, чтобы ты улыбалась. – Он остановил на ней долгий любящий взгляд. - Тебе это так идет!
 
Но Татьяна сама уже сменила тему и спросила без предисловий:
 
- Саш, я видела у Сергея пистолет. Он настоящий?

Александр не рассчитывал на такой резкий переход в разговоре и от неожиданности даже поперхнулся, но все же, ответил прямо: 

- Да, настоящий. – Татьяна выглядела напуганной и находилась в сильном замешательстве. -  Милая, но тебя это совсем не должно беспокоить.

А она, немного помедлив, задала следующий вопрос:

- Скажи, а ты стрелял когда-нибудь в человека?

Теперь растерялся Александр, и на эту тему ему совсем не хотелось говорить, тем более, с Татьяной. Но, вопрос был уже задан:

- Стрелял, - у Татьяны расширились зрачки, - но не в человека, а рядом, по земле у самых ног. 

- Как и когда это было? – Она надеялась на правомерность его действий и даже подсказала сама, - в Афгане, да?

Александр решал, что он мог позволить себе рассказать сейчас из того случая. Он снял свою руку с плеча Татьяны, пододвинулся ближе к столу и, опираясь на локти, свел руки, вложив одну в другую:

- Тат, Афган - это Афган. Но в тот раз по-другому нельзя было. На одной стороне были я и Сергей, на другой - целая банда, и все с оружием... – О сдался под пристальным взглядом Татьяны, не смея солгать. - Это было здесь в Москве, еще в декабре, перед самым Новым годом.

Татьяна совсем разволновалась и подумала, вот уж поистине, «не будите спящую собаку»:

- Перед этим Новым годом? Боже мой! – Она передернула плечами, содрогаясь от ужаса. – Ответь мне, пожалуйста, так ты по этой причине не хотел, чтобы я приехала к тебе раньше, и по этой же причине, мы не встречали Новый год вместе?

Александру очень хотелось снять, наконец, напряжение в сложном разговоре:
 
- Ну, что ты, милая, успокойся, тогда я действительно улетал.
 
Он встал, взял ее за руки, она тоже приподнялась со стула. Он крепко обнял ее, потянул за заколку на ее волосах и заблудился в распустившейся копне, упавшей крупной волной по спине. Он все больше увлекал ее в свои объятья, нашептывая слова из их любимого и никому неизвестного стихотворения:

«На сегодня отменим закаты.
Ставлю вето на груз притяженья.
Подоконник — неровный, покатый —
Он зовет, я иду на сближенье»...
 
* * *

После того, как Марина с детьми уехали на дачу, Татьяна постоянно находилась в семье брата Валерия. Саша был в рейсе и она активно возобновила поиски работы. Как-то раздался телефонный звонок. Татьяна сразу сняла трубку, рассчитывая на хорошие новости:

- Алло! Алло-о-о! – Наконец, она услышала знакомый голос и очень обрадовалась, - Петр Яковлевич? Вы в Москве?... Спасибо, у нас все хорошо. Марина, это жена моего брата Валеры, собрала всех детей, и они уже вторую неделю на даче... Да, и наша Алинка тоже с ними. Как вы?... Нет, не беспокойтесь, я не одна... Конечно, надо встретиться! Петр Яковлевич, одну минуточку.
 
Она отвела телефонную трубку в сторону и окликнула брата:
 
- Валер, ты не будешь против, если я приглашу к нам в гости отца Саши?

Валерий вышел из другой комнаты с газетой в руках и, шаркая домашними шлепанцами, на ходу ответил Татьяне:
 
- Нет, конечно, нет! То есть, приглашай, конечно, – он снял очки и почти шепотом спросил, - есть новости о Сашке?

Татьяна пожала плечами, прикоснулась указательным пальцем к своим губам:
 
- Тс-с-с, - и вернулась к разговору по телефону, - Петр Яковлевич, может, вы подъедите к нам? Я бы вас встретила... Нет, у меня, по-прежнему, нет никаких новостей, и я ничего нового не знаю о Саше... Да, конечно, увидимся. Когда? Куда мне подъехать?... А, где это?... Да, это место я знаю. Мы туда с Сашей несколько раз... Да, я все поняла: вы будете ждать меня в деревне, в начале улицы... Простите, Петр Яковлевич, я не поняла, то есть, не расслышала, что вы хотите мне сообщить?... Что?...
 
Она притихла, как-то вся обмякла, свободной рукой неловко нащупала стул, стоявший позади нее, присела на краешек. И даже, когда в телефоне уже слышались короткие гудки, она все еще «слушала» молча, и смотрела невидящим взглядом...
 
Валерий осторожно забрал из руки Татьяны трубку, приложил к своему уху, затем  положил на стол. Ему передалось волнение сестры. Он пододвинул стул, присел напротив Татьяны и взял ее руки в свои... Татьяна смотрела на Валерия и, с трудом выговаривая отдельные слова, тихо произнесла:
 
- Петр Яковлевич сказал, что в течение трех дней мне нужно забрать свои вещи от Саши со съемной квартиры, - но, заметив удивление во взгляде брата, она пояснила, - ее сдают другим жильцам. - Валерий по-прежнему смотрел на нее непонимающим взглядом. Но он молчал, давая возможность Татьяне договорить. - Или мне придется ехать за ними на Пахру.
 
Валерий спросил в недоумении:
 
- А разве нельзя подождать, пока Саша из полета вернется?
 
Татьяна отвечала почти отрешенно:
 
- А он не вернется... - Она горько покачала головой, - это все мой сон. - Она на секунду подняла свои помутневшие глаза на брата, - он умер... Его убили...
16 Журавлик
Графоман Себастьян
***
Поезд остановился. Евгений выглянул в окно, ничего не узнавая. Город за эти годы разросся, на месте глухого леса высились теперь многоэтажки. Вон там, как раз за новым торговым центром, была когда-то школа. Уцелела ли она? Вряд ли.
И хорошо, что через две минуты поезд тронется. Каждый раз проездом, каждый раз в спешке, некогда забежать в гости и застать декорации своего детства в руинах.
Права была бабушка, бессмертие – в памяти. А те, кого не видел мертвыми, дольше помнятся живыми.
Вспомнились почему-то слова из старой песни, которую они разучивали под грохот пианино в этой самой школе: «Пусть над нашей школой он покружит, благодарный передаст привет…» Евгений наконец отвлекся от грустных мыслей и увидел у себя в руках крошечного бумажного журавлика. Таких журавлей он сложил множество за годы гастролей, руки сами сгибали бумагу в нужных местах, не отвлекая Евгения от размышлений. А размышлялось ему именно в поездках, потому что остальное время было занято съемками и спектаклями, там не пофилософствуешь.
«Действительно, пусть покружит», - невесело усмехнулся Евгений, открывая окно.
Журавлик прилип к ладони, будто бы ища у нее защиты, но Евгений решительно вытряхнул его в ноябрьские сумерки. Журавлик мягко спланировал на перрон в паре метров от вагона.
«Покружил», - мрачно заключил Евгений, а поезд покатился дальше.

***
Татьяна Викторовна сошла с поезда и тут же поспешила к скамейке. Тяжелая сумка съезжала с плеча, удержать на месте ее никак не удавалось: мешал чемодан.
Татьяной Викторовной Таню звали уже третий месяц. Было непривычно, но приятно. Таня ощущала возложенную на себя ответственность и знала, что не подведет.
Правильность сделанного выбора грела Таню. Вот и сейчас стояла она на перроне с двумя сумками и двумя километрами до дома, но думала не об усталости и не о голоде, а о том, что завтра снова на работу. И эта мысль наполняла ее радостью.
Что-то белело у ножки скамейки. Мусор, конечно же. Его на станции полно. Но Таня зацепилась взглядом за симметрию и аккуратность клочка бумаги. Никакой это не мусор, а настоящее произведение искусства… Таня решительно подобрала влажного, уже посеревшего на сгибах журавлика и сунула в карман пальто.
Уже почти дойдя до дома, Таня вдруг остановилась, порылась в кармане пальто и извлекла журавлика. Нельзя ему там оставаться. В кармане у нее две перчатки разного цвета, пачка носовых платков, помада и проездной. А журавлик такой крошечный, вдруг зацепится, например, за перчатку и выпадет, когда Таня будет ее доставать?
Посветив себе фонариком, чтобы уж точно ничего не выронить в темноте, Таня переместила журавлика во внутренний карман сумки, где хранились только ключи. Пусть пока побудет там, а потом видно будет.

***
Наступил понедельник. Таня бодро взбежала по ступенькам к служебному входу. Здание школы было старым, деревянным. Дверь, к которой подошла Таня, вела сразу в учительскую и всегда закрывалась на ключ. Главный вход, которым пользовались все ученики, находился с противоположной стороны. Та дверь отпиралась в восемь утра и запиралась в шесть вечера.
Таня, радостно напевая себе под нос, раскрыла сумку и вынула ключи, краем глаза заметив, как из кармашка выпорхнуло что-то белое. Таня не придала этому значения.
Едва переступив порог, Таня вспомнила о журавлике. В кармане сумки его больше не было.
Таня вышла на дощатое крыльцо, но и там было пусто. Журавлик, вероятно, упал прямо в одну из многочисленных щелей. У Тани на секунду сжалось сердце. Как глупо она потеряла журавлика, спасенного от гибели на станции! Но почти сразу же пришла спокойная уверенность, что так и нужно. Журавлику будет хорошо под досками. Там сухо, потому что над крыльцом широкий козырек. Он не пропадет.
Таня снова вошла в учительскую и стала снимать пальто.
По ступенькам тяжело поднялась старенькая Маргарита Петровна. Отпирая дверь, она почему-то думала о Женьке Исаеве. Женька учился в пятом классе, когда Маргарита Петровна начала здесь работать, а через год переехал. Маргарита Петровна удивилась, что спустя столько лет о нем вспомнила. Как он там? Жив ли?
17 Винтажное платье
Графоман Себастьян
«Продается винтажное матросское платье на девочку 8 лет, цена договорная».
Сердце Надежды Геннадьевны радостно подпрыгнуло. Неужели? Значит, Валя всё же девочка…
Надежда Геннадьевна купила манекен для своего антикварного магазина, но так и не определилась, мальчик это или девочка, вот и назвала Валей. Манекен был голым и терпеливо ждал, когда хозяйке подвернется подходящий наряд. Прочитав объявление, Надежда Геннадьевна представила себе Валю в матросском платье и поняла, что оно идеально ей подойдет.
Приехав по указанному адресу, Надежда Геннадьевна позвонила в дверь. Никто не ответил. Надежда Геннадьевна нажала кнопку еще раз и поняла, что звонок не работает. Пришлось стучать в мягкую дерматиновую дверь. Удивительно, но ее услышали. Дверь открылась.
- Входите, - устало сказала старуха, впуская посетительницу в прихожую.
А потом Надежда Геннадьевна с ужасом поняла, что старуха намного моложе ее. Просто во взгляде и осанке ее совсем не осталось жизни.
- Вера, неси платье, - всё так же устало сказала хозяйка.
Из глубин полупустой квартиры вынырнула девочка. Она подала Надежде Геннадьевне платье, оказавшееся именно таким, как та себе представляла.
- Какое красивое, - восхищенно сказала Надежда Геннадьевна.
- Это мое, - тихо сказала девочка.
- Но зачем же вы его продаете? – обернулась к хозяйке Надежда Геннадьевна.
- Оно мне велико, - грустно ответила за нее девочка.
- Но ты ведь растешь, скоро оно тебе будет впору, - растерянно пробормотала Надежда Геннадьевна, понимая, что говорит что-то не то.
- Оно мне не понадобится, - сказала девочка.
- Мы всё распродаем, чтобы оплатить лечение, - пояснила женщина с глазами старухи. – Вера болеет.
Надежда Геннадьевна помолчала, глядя на платье, покупка которого уже ее не радовала. Разве можно отобрать наряд у умирающей девочки, чтобы напялить его на манекен? Но и отказаться нельзя, им ведь нужны деньги…
Наконец она сказала:
- Вера, а может, я возьму это платье в аренду?
- Как это?
- Ты мне его одолжишь, а я за это заплачу. А потом ты его заберешь назад. Допустим, через два года, - сказала Надежда Геннадьевна.
Женщина хотела было возразить, но Надежда Геннадьевна ее опередила:
- Это очень дорогая вещь, я хорошо заплачу.
Вера кивнула.
С тяжелым сердцем Надежда Геннадьевна забрала платье и вручила Вере визитку:
- Обязательно приходи, я буду ждать.
Вера кивнула, а женщина за ее спиной покачала головой.
Конечно же, Вера не появилась в магазине ни через два года, ни через три.
Надежда Геннадьевна даже решилась и снова пришла к дерматиновой двери. Звонок уже работал, а в квартире жили другие люди. О Вере и ее матери они ничего не знали.
Наряженная в матросское платье Валя так и красовалась на витрине антикварного магазина. Многие порывались купить ее, но Надежда Геннадьевна качала головой:
- Не продается.
Годы шли. Надежда Геннадьевна постарела, а Вале платье было по-прежнему впору.
Однажды у витрины остановилась женщина. Она долго рассматривала Валю, а потом вошла в магазин и нерешительно спросила:
- Сколько?
- Не продается, - привычно ответила Надежда Геннадьевна.
- Хотя бы платье, - умоляюще сказала женщина. – У меня в детстве было точно такое же, но нам пришлось его продать. Я так его и не надела ни разу…
Надежда Геннадьевна пристально посмотрела на женщину. Потом сняла Валю с витрины и вручила ей.
- Сколько? – снова спросила женщина, не веря своему счастью.
- Бесплатно, Вера, бесплатно. Платье и так твое, а Валю возьми в счет аренды. Срок ведь давно истек…
18 Коллекция
Шарай Денис
   Об этой предновогодней трагикомедии, случившейся в моём детстве, некогда рассказала  мама.
Мне было тогда лет пять.
Моя мама, активный член профкома одного из московских вузов, перед наступающим Новым Годом развила бешеную деятельность. Ей пришла в голову мысль отказаться от традиционных   дорогостоящих услуг  фирмы «Заря», которая ежегодно поставляла всем желающим поздравить детишек организациям и частным лицам поддатых Дедов Морозов и пожилых ярко-раскрашенных Снегурок.
Она решила пойти другим путем, сделав ставку на   художественную самодеятельность собственного вуза. Все члены профкома одобрили ее грандиозный план. Сказано - сделано.
Ректор выделил профкому новенькую «Газель» в полное распоряжение на целую неделю.
Дедом Морозом на конкурсной основе избрали ассистента кафедры бухгалтерского учета Андрея.
А сказочная  Снегурочка получилась из аспирантки  кафедры МЭО Галины, величавой  русской красавицы с длинной  пшеничной косой и огромными голубыми глазами.
Родители, изъявившие желание поздравить своих чад на дому, воспользовавшись бесплатными  услугами профкома, нанесли огромные кучи красиво упакованных подарков.
Председатель профкома лично разработал маршрут поздравительных рейсов на целую неделю, скомпоновав адреса сотрудников по районам города.
Признанный институтский поэт сочинил текст поздравления, который утвердили, залитовали и  напечатали витиеватым шрифтом в институтской типографии  на высокохудожественной поздравительной открытке. В общем,  все мероприятие было организовано на самом высоком уровне…
И вот поздравительные рейсы начались… И дети, и родители были в неописуемом  восторге и засыпали профком благодарностями.  Ректор пообещал маме награду в виде ощутимой премии  за проявленную инициативу…
Моя очередь быть поздравленным пришлась на последний день…
Вся наша квартира, тщательно убранная мамиными руками, просто сияла чистотой. Старшему брату Антошке в этот день было поручено пораньше забрать меня из детского садика, переодеть в приготовленный праздничный наряд. И спокойно дожидаться маму с гостями, не затевая потасовок, не балуясь и не создавая беспорядка…
       А мой старший брат Антошка, побывав однажды с мамой в командировке на Уманском консервном заводе в Черкасской области, пристрастился там собирать всевозможные этикетки от консервов и бутылок. Привез оттуда целую коллекцию, очень хвастался и гордился ею. Но  этим было положено только начало. В Москве он с маниакальной страстью продолжал пополнять свою коллекцию, не брезгуя ничем, даже лазаньем по помойкам,  с целью выискивания  там особо ценных экземпляров наклеек.
Мама его каждый раз  ругала, когда он притаскивал домой груды грязных бутылок и отмачивал наклейки  с них в ванной, а затем бережно высушивал свои драгоценные экспонаты на подоконнике…
       И вот  наступил долгожданный вечер. Поздравительная  «Газель» примчалась к нашему дому. Радостная мама уже предвкушала, какое неизгладимое впечатление  произведу я на ее сослуживцев, наряженных в сказочных героев,  своим музицированием на  фортепьяно,  исполнив под собственный аккомпанемент старательно разученную  песенку « Раз морозною зимой…»
Антошка, в свои неполные 13 лет, конечно, уже не верил ни в каких Дедов Морозов,  но,  тем не менее, тоже должен был получить ценный подарок и поразить воображение  маминых коллег декламацией наизусть огромного отрывка из поэмы А.Пушкина «Полтава»…
И вот гости входят в квартиру. В ней вкусно пахнет праздничными пирогами, протиркой для кожаной мебели  и елочной хвоей…
Мама включает в гостиной свет….
И сияющие отрепетированными улыбками лица Деда Мороза и Снегурочки непроизвольно вытягиваются в полном изумлении.
На протертом до блеска, сияющем кожаном диване полулежит зареванный Антошка  с огромным фингалом под глазом, а вокруг него по всему паркету и дивану разбросаны грязные пустые бутылки из-под водки, коньяка и всевозможных вин…
 Немая сцена….Мама в ужасе кидается к Антону, пытаясь добиться объяснений. Но он только нечленораздельно мычит разбитыми в кровь губами…
Дед Мороз и Снегурочка молча  ретируются,  оставив в коридоре красочно упакованные подарки…
      В тот вечер мама забирает меня из детского сада последним, со слезами выслушивая нарекания воспитательниц…
      А что же произошло? Оказалось, что направляясь за мной в детский садик, Антон не смог устоять перед искушением, - заглянуть на ближайшую помойку для пополнения своей коллекции.
Но видимо, нежданно- негаданно  нарушил границы «конвенции», за что и был избит бомжами, принявшими его за конкурента в сборе вино - водочной тары.
      Коллекция этикеток была безжалостно уничтожена папой в тот же вечер…
       А Антошка с тех пор  перешел на собирание книг. Уже огромную библиотеку собрал…
       Так пагубная страсть к коллекционированию была переведена в благопристойное русло.
19 Краков навсегда
Александр Котлов
Прекрасным людям - Ирэне Совиньской 
и Антонию Бялиц посвящается



Краков…
«Сердце» Польши…
Древний и современный…
Неповторимый и в чём-то схожий со многими городами Польши…
Город священный для каждого человека, в жилах которого течёт польская кровь.
Как я счастлив, что узнал тебя…
Узнал и полюбил на всю-всю оставшуюся жизнь! Я ведь поляк по отцовской линии. И понял я насколько мне дорого всё польское – только на твоих улицах… Больше 13 лет назад… Сколько прекрасных минут я пережил, просто гуляя по твоим улицам…
Скольких хороших здесь людей встретил… Сколько хорошего узнал… Сколько радости было в душе… И ведь здесь, именно здесь зародилась в моём сердце первая любовь… Так много времени прошло, так много всего было…

И я ещё ни строчки не написал о тебе! Так получилось… Прости, родной…
О тебе по моим рассказам знают многие из моих друзей и знакомых, но ведь этого так мало! О том как ты прекрасен и велик должны узнать многие! И они узнают.

Я посвящаю этот рассказ Антонию и Ирэне, моим друзьям из Кракова, которые станут его первыми читателями.  Я так решил.

С чего же начать?
Я много слышал о Кракове раньше. С детских лет очень люблю фильм «Майор Вихрь» - о спасении Кракова советскими разведчиками и солдатами в январе победного 1945-го. Но мне не могло и в голову прийти, что когда-то я узнаю, полюблю и даже захочу навсегда остаться жить (увы, пока это только мечта) в этом прекрасном городе.
 
Итак… Шёл январь 1999-го, мне было 22 года, я был обычным львовским студентом с весьма туманными перспективами на будущее. Отец мой периодически с 1997-го года выезжал в Польшу  и  работал в Жешуве и Кракове. Его польские коллеги из Кракова (очень милые и хорошие люди) пригласили всех нас, нашу семью, в гости на рождественские праздники. Эти люди мне теперь как родные. Я так их и называю про себя – «дядя Антоний» и «тётя Ирэна». А их сын Филипп и дочь Мальвина (да-да, не удивляйтесь, дают такое имя девочкам в Польше, правда встречается оно довольно редко) мне почти как брат и сестра. Эта семья уже не живёт в Кракове, они переехали в другие города – кто куда, жизнь разбросала. И это причина лёгкой грусти, которую я испытываю при мысли, что когда я снова буду в Кракове (а это произойдёт обязательно, я верю в это!) - их же там не будет…
Вот так я попал в Краков. Совсем не ожидая, что именно здесь я проведу одни из самых лучших дней в моей жизни.

В Краков я ездил много раз в период с 1999-го по 2006-й год; потом и по сей день – увы, не получается… И всегда в день приезда сердце моё дрожало от радости, и в глазах даже когда-то были слёзы… И шептал я тогда (так чтоб не услышал везущий меня таксист): «Здравствуй, родной!».
И была в душе печаль в каждый день отъезда…

Я не буду рассказывать о своих приключениях там – это вряд ли кому-нибудь будет интересно. В них не было ничего столь уж примечательного. Ну, разве только - году так в 2005-м возвращались мы с друзьями в Краков из Гданьска поездом и нашим попутчиком оказался Анджей Вайда (известнейший польский кинорежиссёр, кто не знает). Он живёт в Кракове, и я даже знаю где его дом.
Расскажу я Вам, друзья, лучше о бесподобных средневековых (и не только) краковских улицах, о красоте его костёлов, о великой польской реке Висле, которая который уж век несёт свои воды мимо стен древнего Вавеля… И ещё о многом другом хорошем, что знаю и помню и что обязательно, я думаю, мне вспомнится по ходу рассказа.
По настоящему я стал узнавать Краков с самого его центра, сердца города – площади Рынэк Глувны (Главная площадь, в дальнейшем я буду приводить краткий перевод польских названий там, где это необходимо - языки наши хоть и родственные, но всё же во многом и отличаются).
Отсюда и начну я свой рассказ о моём (и не только) любимом Кракове.

Рынэк Глувны - это одна из крупнейших площадей в Европе (200х200 м), заложена была в 1257 году королём Болеславом Стыдливым (он, кстати, даровал Кракову статус города). На ней находится несколько замечательных памятников готической, ренессансной и барокковой архитектуры. Главный из них – это, конечно, Мариацкий костёл, прекрасный и необычный готический храм ХІV века. Необычный тем, что башни его такие разные! На этот счёт есть одна древняя краковская легенда, в которой рассказывается, что они такие, какие они есть, потому что строились наперегонки двумя братьями-каменщиками и один, видя, что брат строит быстрее, убил его из зависти, а потом в отчаянии от содеянного бросился вниз со своей башни. Настоящая причина куда как прозаичнее – у краковского городского управления тех времён просто не всегда хватало денег на стройку, вот и выстроены башни разной высоты и не похожи так, потому что строился костёл долго и строители разных лет добавляли что-то от себя. Сами башни готические, а навершия их – ренессансные. В костёле находится уникальный резной деревянный готический алтарь работы мастера Вита Ствоша (настоящее его имя Фейт Штосс, сам он из Нюрнберга, алтарь создан в XV-й веке), высота его около 10 м, состоит он из 3-х частей (2-х подвижных боковых и неподвижной центральной), содержит 200 фигур, 2000 резных деталей и создавался 12 лет. Своей фотографии его у меня, к сожалению, нет – внутри костёла фото- и видеосъёмка запрещены.
Вообще, кроме этой легенды о братьях-строителях башен Мариацкого костёла, есть ещё немало интереснейших легенд о Кракове - о краковском хейнале; о Вавеле (королевский замок в излучине Вислы) и польских королях (об их привидениях, само собой), собирающихся в его подземельях каждую рождественскую ночь и обсуждающих проблемы и беды нынешней Польши; о князе Пробусе и его рыцарях, превратившихся в голубей; о вавельском драконе-Смоке, о краковском колдуне пане Твардовском и многие другие. Не могу не сказать несколько слов о хейнале – это мелодия, которая звучит каждый час с высшей из башен Мариацкого костёла, её играют на трубе краковские «стражаки» (пожарники). В переводе с венгерского хейнал означает «утро». Она звучит примерно минуту и резко обрывается на самом неожиданном месте. Было так – в средние века, при очередном нападении татар на Краков, бдительный стражник заметив их приближение, подал сигнал тревоги – хейнал, но татарская стрела, пронзив его горло, прервала его на этом самом месте. Вот такая легенда.
Почитайте их, если вдруг попадут Вам в руки – не пожалеете!

Ещё на Рынке можно увидеть такие памятники – небольшой костёл Святого Войцеха (тоже памятник готики), Ратушная башня (осталась только башня, здание Ратуши не сохранилось после последнего пожара), Сукеннице (Суконные ряды, памятник эпохи Ренессанса) и ещё несколько зданий-памятников, в основном эпохи барокко, как-то - «Каменница под Ящурами», «Каменница под Баранами» (дворец известных польских магнатов Потоцких), гостиница «Под Розой», в которой в 1805г. останавливался царь Александр І, дом в котором жили Марина Мнишек и Лжедмитрий І  и  другие здания: в них сейчас находятся кафе, рестораны и известные краковские магазины.
По выходе на площадь, в первую очередь взгляд притягивают к себе, конечно Костёл Мариацкий и Сукеннице, находящиеся в самом центре. Когда-то, в Средневековье в центре площади были суконные лавки (неоднократно перестраивавшиеся), здание приобрело нынешний вид в ХVІ-м веке - в 1555г. деревянное здание-предшественник сгорело и итальянскими мастерами было выстроено новое, в стиле ренессанс, которое  мы и можем лицезреть сейчас. В нём сейчас внизу находятся сувенирные лавки, а на втором этаже – филиал музея изобразительных искусств (там, увы, не удалось мне пока побывать).

Что ещё есть примечательного на Рынке? Есть памятные плиты, вделанные прямо в мостовую – одна посвящена принесению присяги магистром Тевтонского ордена Альбрехтом Гогенцоллерном королю Сигизмунду І в ХV-м веке, вторая посвящена принесению присяги Тадеушем Костюшко польскому народу в конце ХVІІІ-го века, во время польского восстания, вспыхнувшего из-за разделов Речи Посполитой.

Что ж, о Рынке я рассказал Вам. Немного так – галопирующим галопом…

А теперь перейдём ко второму главному историческому объекту Кракова – королевскому замку Вавель. Это один из красивейших средневековых замков Европы, его архитектура – это гармоническое объединение готического, ренессансного и бароккового стилей. Первый замок на Вавельском холме был выстроен первым королём Польши Болеславом Хробрым в ХІ-м веке, перестроен был в ХІV-м, а сгорел в 1499г. Нынешний замок был заложен в 1550г., построен в конце ХVІ-го века. В нём находится одна из главных польских святынь – Катедра Вавельска (Кафедральный Вавельский собор, памятник эпохи готики) с часовней одного из главных польских святых – Св. Станислава, в которой хранятся (в серебряном саркофаге) мощи этого известного святого. Все польские короли короновались здесь, кроме последнего – Станислава Августа Понятовского, тот короновался в Варшаве, и именно после его правления Польша исчезла с карты мира почти на 130 лет. Из-за этого ли? Кто знает… В соборе находятся «гробы» (ударение на первом слоге, это значит - усыпальницы) многих польских королей и известных людей Польши, как-то – королей Болеслава Хроброго, Владислава Локетка и Казимира Великого, королевы Ядвиги,  поэтов Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого, маршала Юзефа Пилсудского, генерала Тадеуша Костюшко и его соратника Юзефа Понятовского, главы польського правительства Владислава Сикорского и других. На высшей из двух башен Катедры находится «дзвон Зыгмунта» (колокол Зигмунда, назван в честь отлившего его мастера-литейщика, ХVI-й век) – самый знаменитый колокол Польши, а два купола справа и ниже на фотографии собора – это купола Зыгмунтовской каплицы (часовни), это памятник эпохи Ренессанса, названа в честь короля Польши Зигмунда Старого (ХV-й век).
Катедра Вавельска (или собор Св.св. Станислава и Вацлава) был заложен в ХІ-м веке, но увы, от того храма ничего не сохранилось. Нынешний собор (тот что Вы видите на фотографии) был построен в ХІV-м веке (главный неф), приделы нефа относятся  к  ХVІІ-му веку.
Если пойти вправо мимо стен собора в узкий проход – попадёшь на просторный внутренний двор замка с прекрасными ренессансными колоннадами ХVI-го века.
В XIX-м веке эти колоннады были заложены кирпичом австрийцами (эта часть Польши тогда принадлежала Австрии), они здесь устроили конюшни. В углу, прямо перед нами, у входа в залы одной из экспозиций музея («Королевские покои» с известнейшей коллекцией старинных французских гобеленов-аррасов), по рассказам знающих людей находится место, откуда идут потоки положительной энергии (для мужчин и женщин есть отдельные «выходы» энергопотоков). Там нередко кто-то стоит – «подзаряжается». Знают об этом, люди - понятия «биоэнергетика» и «биоизлучение» всё больше входят в нашу жизнь. Как говорится: хотите – верьте, хотите – нет.
В замке работает музей, состоящий из 4-х экспозиций – «Королевские покои», «Сокровищница», «Оружейная», «Вавель утраченный» (экспозиция находится в подземелье замка, там можно увидеть самые древние памятники Вавеля). А в «Оружейной» находится знаменитый коронационный меч польских королей – «Щербец». Он принадлежал Болеславу Хроброму.
На выходе из Вавеля на крепостной стене можно увидеть множество вмурованных табличек с именами 6329 горожан Кракова, пожертвовавших свои средства на выкуп  Вавеля у австро-венгерских властей в 1905 году.

Мы покидаем Вавель и выйдем теперь на одну из главных туристических артерий города – улицу Гродзку (Городецкую по-нашему). Она соединяет Рынэк Глувны с Вавелем, по ней проходит трасса известного краковского туристического маршрута «Дрога крулевска» («Королевская дорога»). По этому пути давным-давно очередной король Польши ездил на «мшу» (мессу, католическую церковную службу) в костёл Мариацкий, отсюда и название.
Улица Гродзка – одна из красивейших в Кракове. Она пешеходная, всегда многолюдная и шумная. Кроме нескольких красивых зданий эпох барокко и классицизма, на ней находятся две архитектурных «жемчужины» Кракова – единственный памятник романской архитектуры костёл Св. Андрея (ХІ-й век!, это самый древний храм Кракова) и памятник эпохи барокко – костёл Св.св. Петра и Павла. Костёл Св.св. Петра и Павла примечателен не только своей архитектурой, но и тем, что в его ограде с фасада установлены статуи всех 12-ти апостолов Христа.

Теперь несколько слов о второй по значимости туристической «артерии» Кракова – улице Флоряньской. Она соединяет Рынок, ту его часть, где находится Мариацкий костёл, с Брамой Флорянськой. Брама Флорянська относится к сохранившимся  оборонным сооружениям Кракова ХV-го века. Это крепостные ворота в башне Св. Флориана, в оставшемся с того времени куске крепостной стены (северная часть стен с башнями столяров, плотников и басонщиков). Перед ними находится такой уникальный объект как Барбакан – круглая башня-бастион, прикрывавшая ворота снаружи, построен он в был 1499г. Больше ничего от оборонительных сооружений Кракова не осталось – всё остальное было разобрано в 30-е г.г. ХІХ-го века, на месте бывших стен были разбиты знаменитые городские сады – Плянты, окружающие теперь 4-х километровым кольцом центр Кракова. Сейчас у ворот, на этих древних стенах местные художники развешивают свои картины и продают их. Этакий небольшой вернисаж. Рядом находится здание бывшего городского арсенала, в котором сейчас находится музей изобразительных исскуств имени князя Адама Чарторыйского (руководителя польского восстания 1830г., собранная им коллекция картин положила начало музейной экспозиции). Самая известная картина музея – это «Дама с горностаем» работы Леонардо да Винчи (хотя зоологи говорят, что на руках у дамы по имени Чечилия Галериани сидит простой хорёк). Музей работает с 1879г. Народу по Флорянськой всегда много ходит. И народ этот по-всякому стараются развлечь. Ну и, конечно, заработать на этом. Чего стоит, к примеру, музей орудий пыток древности и аттракцион с «пляшущими человечками»! В музее можно обозреть самые разнообразные орудия пыток Средневековья. А «человечки» - это, скажу я вам, неплохо придумано! Стоит парень-зазывала, перед ним шляпа для сборов, рядом магнитофон с весёлой мелодией, а под стенкой пляшут под музыку несколько своеобразных бумажных человечков. Он командует «Стоп!» - они встают, «Танцуйте!» - они продолжают плясать. И ведь при всём при том не видно «средств управления»! Весь секрет в том, что в 2-х метрах дальше, около стены, стоит другой паренёк с отсутствующим видом (типа – «я здесь ни при чём») и с помощью невидимой лески, протянутой вдоль стены, ими тихонько управляет.  Ещё на Флоряньской нередко можно увидеть мужичка, одетого под Швейка с рекламой их бара-кафе (не помню его названия), где подают блюда австро-венгерской кухни.

Что ж, это была Флорянська… Пойдём дальше!
Рядом с Рынком Главным – пройти немного вправо от Мариацкого костёла, будет площадь Малый Рынок. Название говорит само за себя – она меньше «старшей» сестры, но это тоже весьма красивое местечко.
Есть в Кракове такое место, которое называется Копец (курган) Костюшко. Курган Костюшко – это исскуственное сооружение. Насыпан он был в конце ХІХ-го века на одной из возвышенностей Кракова. Для этого была взята земля с мест польской воинской славы – в основном оттуда, где сражалась армия генерала Тадеуша Костюшко, боровшегося за польскую независимость в конце ХVІІІ-го века, а до того героя войны за независимость американских штатов. Верхушка кургана представляет собой прекрасную обзорную площадку, аппарат справа от меня – это «платный» телескоп. Бросаешь 1 злотый в прорезь и смотришь минуту на город – видимость отличная!

Не могу не сказать хоть несколько слов об одном человеке, имя которого навеки теперь связано с Краковом, хоть родился он не здесь. Он родом из городка Вадовице, который находится в 30 км от Кракова, его звали Кароль Войтыла. Да-да я имею в виду Папу Римского Иоанна-Павла ІІ-го. Здесь он начинал своё служение людям простым ксёндзом, потом был краковским архиепископом и отсюда начался его путь к папскому престолу в Ватикане. Увы, мне не довелось быть в Кракове в 1999-м и в 2002-м во время его визитов в Польшу. НО – я видел его во Львове, летом 2001-го, когда он посещал Украину. Видел на расстоянии метра 3, не более, когда он проезжал по улицам нашего города на своём «папамобиле». Он помахал мне рукой в ответ на мои взмахи флажком. Фотографий его у меня нет, увы – такая жалость… Что я хочу и смогу сказать о нём? Великий человек, великая душа… Как его любили поляки! Это было так трогательно…

Что ещё я могу сказать о Кракове? Здесь находится один из лучших университетов Европы и мира – Ягеллонский (основан в 1364г. по образцу Болонского университета), в нём, первом в Восточной Европе основное внимание уделяли подготовке юристов, и здесь же преподавал Николай Коперник. В Кракове прожил большую часть своей жизни Станислав Лем, известный польский писатель-фантаст. Здесь была выпущена первая польская газета (1661г.), проведён первый киносеанс в Польше (1896г.), собран первый польский автомобиль (1912г.).
И ещё когда-то (с 1815г.) Краков был «вольным городом», столицей Краковской республики - и эта своеобразная республика просуществовала примерно 25 лет.
А в 2000г. Краков был выбран культурной столицей Европы. И совершенно заслуженно! В нём работают 13 театров и 48 музеев.

Вот почти и всё…
Думаю, я не так уж мало Вам рассказал о Кракове. Мой рассказ подходит к концу.
И я хотел бы сказать ещё несколько очень важных слов – я абсолютно согласен с высказыванием, «что не место красит человека, а человек – место» и город Краков многое потерял бы, если бы в нём не жили очень хорошие люди. Это Ирэна и Антоний, которым я посвятил свой рассказ, их подруга Аня и многие-многие другие. Я счастлив от мысли, что они – мои друзья!

Ну, вот и всё, что у меня получилось рассказать.

Рассказ свой я назвал «КРАКОВ НАВСЕГДА».
Да, это так: он – навсегда в моём сердце, а моё сердце, в каком-то смысле,  навсегда осталось в Кракове.

Мне жаль, что я не смог рассказать Вам больше!

Я обязательно вернусь, родной мой город!
ОБЕЩАЮ ТЕБЕ! ДО СВИДАНИЯ!
20 Майор Ржевский. Белоруссия. 1944
Владимир Репин
Отряд майора Ржевского не успел перехватить карателей - слишком поздно вышел на партизанские дозоры белобрысый, замерзший и обессилевший мальчишка из деревни Морочково. Свежее пожарище уже было занято строевой немецкой частью, успевшей расставить посты и удачно расположить пулеметы. А мальчик рассказывал, что почти все каратели понимали по-русски, хотя сами говорили плохо. И нашивки у них " вось такія, чырвоныя, потым белыя і зноў чырвоныя". Значит, судя по описанию, латыши из добровольческой дивизии СС.

Ржевский, воевавший с немцами уже второй раз (первый - в Империалистическую, поручиком), еще раз повел трофейным цейсовским биноклем по трубам бывшей деревни, по лугу перед ней.
Влажное апрельское поле у деревни было усеяно трупами людей, пытавшихся бежать от пламени и стрельбы. Сотни стариков, женщин, детей. Уже ощутимо тянуло тленом и еще, тонко и страшно, от деревни - палёным мясом. По словам парнишки, многих сожгли заживо, прямо в домах.

Никакого желания посылать людей на пулеметы у майора не было. В лоб, по вязкому влажному полю... Он понимал, что только погубит бойцов. Но и просто вернуться в лагерь после увиденного он тоже не мог. Минуты шли, а решение не приходило. Вернулись посланные по следу карателей разведчики, запыхавшиеся, уставшие от бега.
- Товарищ командир, разрешите...
- Докладывай!
- Мы речку перешли, там беженцы в лесу. Говорят, у карателей верстах в десяти отсюда машина встала в деревне, они там зверствовать начали.
Ржевский отошел с опушки вглубь перелеска, к отряду.
- Бойцы! Есть возможность нагнать этих нелюдей. Нужен марш-бросок на 10 км. Отставших не жду, место сбора знаете. Выход - через три минуты. Никифоров, оторвись вперед, постарайся со своими орлами до подхода отряда оценить обстановку. Бывших в поиске разведчиков оставь с нами, бери только свежих повыносливее.

Через полтора часа Ржевский слушал доклад Никифорова, проверяя его пояснения с биноклем и поглядывая на свои "Кировские", чтобы прикинуть время.
- Трофейная "полуторка", поломка серьезная, должно быть, ремонтников ждать будут. Их тут не больше двадцати человек, в норме в полуторке от 10 до 16 посадочных в кузове и 2 в кабине. Мы пока 17 насчитали. Лютуют, сволочи! Народу побили уже, дома пожгли, по деревне вой стоит... А эти гады отмываться решили, баньку топят к вечеру! Вон там, у ручья.

- Сейчас 19.45. Заход сегодня часов в девять вечера. За час надо управиться со всеми. И желательно по-тихому. Пальбу немцы, может, и не услышат, а вот если кто-то сигнальную ракету даст - плохо будет, придется перехватывать машины на подходе к селу, или срочно добивать и уходить. А я их судить хочу. Принародно!
- Да они уже пьяные, их поперёк улицы туда-сюда носит! Повяжем!
- Когда первая партия мыться пойдет, высылай своих пластунов. И помни: как охрану у бани снимешь, первым делом дверь из предбанника подпереть, чтобы до оружия не добрались. И часовых выставить, чтобы самосуда не было! Остальных же все равно сразу порешите, знаю я вас - сам такой. Сергеев! Перекроешь со своими северную дорогу, на случай, если ремонтники уже выехали. Хотя вряд ли они ночевать тут решатся, скрее, завтра собираются приехать, а это не раньше полудня. Федоренко! За тобой те, кто в деревне остался.

***

Майор шел по вымершей деревенской улице. Селяне то ли разбежались, то ли сидели по погребам. Догоравшие хаты никто не тушил. На улице и во дворах тут и там лежали трупы, мужские были обезглавлены. Ржевский подошел к полуторке. В нее эсэсовцы уже начали грузить свои "трофеи". Майора заинтересовала деревянная бочка, стоявшая на земле рядом с задним бортом. Заглянул в нее и отшатнулся: там лежали отрезанные головы. Доверху, дополна: седобородые, совсем молодые, безусые, с открытыми глазами, в крови и песке, налипшем курином помёте. И запах крови...
"Это же они для учета убитых "партизан" головы селян начальству везут!"

Вышел к баньке, где Никифоров с часовыми пытался удержать партизан от немедленной расправы.
- Отставить! Назад! Завтра с утра судить их будем, и расстреляем принародно. Сколько их тут?
- Если по винтовкам в предбаннике, то шестеро. Еще двоих перед баней сняли, по улице, в домах и огородам - десять. Вроде, больше в машине и не уместить: там 4 съемных скамьи.
- Хорошо! Никифоров, у тебя вроде моторист был во взводе?
- Лукашевич, авиатехник.
- Пусть машину посмотрит. Чтобы хотя бы километров пять протарахтела. Погрузим эту шваль и вывезем на лесную дорогу - немцы будут думать про партизанскую засаду. Федоренко, дозоры с пулеметами на въезд и выезд. Остальным - отдыхать.

***

- Сынки, это вы поймали этих вражин?
- Ну, не сами, но наши постарались. Уж теперь не выпустим. А что, отец?
- Они мой дом сожгли, жену, сноху, внучек - и Алесю, и Яну...  А вы их постреляете?
- Непременно, отец! Нет таким места на земле.
- Просто постреляете - и всё? Да я бы их...
- Нельзя, отец. По закону надо.
- Ну, по закону, так по закону. Сынки, выпейте тогда за помин моих внученек! - и старик вытащил четверть самогона, чистого, как слеза. - Не могу я один, и не пить сегодня не могу.
Самогон уже булькал в заготовленные стаканы, ароматно попахивая беловежской травкой.
- Извините, хлопцы, закусить нет - всё спёрли, ироды! Пейте, ночь холодная.

- И за жёнку мою, Ганну, за упокой души её... Я посторожу, я еще германскую ломал под Перемышлем, службу знаю. Отдохни, сынок!

Дедок обошел баньку, бережливо поливая стены первачом, чиркнул серниками.
- Вам, может, и нельзя, а мне так помирать спокойнее будет...
Банька полыхнула синим пламенем, быстро перешедшим в красно-оранжевое, дымное. Завыли, забились в стены эсэсовцы. Очнулись часовые. Старик стоял и смотрел на огонь. Блики пламени метались по его лицу, и казалось, что он улыбается.

Подошел Ржеский с Федоренко, отчитал часовых за самогон и нарушение устава караульной службы.
- Да мы... товарищ майор, мы в бою искупим! мы...
Но Ржевский уже не слушал:
- Отец, в отряд к нам пойдешь? Всё равно жить негде. А ну, всплывет, кто этих нелюдей пожёг? Ну вот и хорошо. Я бойцов дам, помогут твоих похоронить утром, чтоб душа не так болела.
А сам подумал: "Спасибо, дед. Не дал взять грех не душу. Не знаю, какой приказ я бы отдал утром, посмотрев в глаза оставшимся в живых".

____________________________________________

Офицер штаба РОА поручик В. Балтиньш.
доклад от 26 мая 1944 года полковнику В. Позднякову*.
… < > …23 апреля 1944 года пришлось мне быть в деревне Морочково. Вся она была сожжена. В погребах хат жили эсэсовцы. В день моего прибытия туда их должна была сменить немецкая часть, но мне всё-таки удалось поговорить на латышском языке с несколькими эсэсовцами, фамилии коих не знаю. Я спросил у одного из них, почему вокруг деревни лежат трупы убитых женщин, стариков и детей, сотни трупов непогребённых, а также убитые лошади. Сильный трупный запах носился в воздухе. Ответ был таков: «Мы их убили, чтобы уничтожить как можно больше русских».
После этого сержант СС подвел меня к сгоревшей хате. Там лежало также несколько обгорелых полузасыпанных тел. «А этих», — сказал он, — «мы сожгли живьём»...
Когда эта латышская часть уходила, она взяла с собой в качестве наложниц нескольких русских женщин и девушек. Им вменялось в обязанность стирать бельё солдатам, топить бани, чистить помещения и т. п.
После ухода этой части не более ротного соединения я с помощью ещё нескольких человек разрыл солому и пепел в сгоревшей хате и извлекли оттуда полуобгорелые трупы. Их было 7, все были женскими и у всех к ноге была привязана проволока, прибитая другим концом к косяку двери. Мы сняли проволоку с окоченевших обгорелых ног, вырыли семь могил и похоронили несчастных, прочитав «Отче наш» и пропев «Вечную память».
… < > …Не помню названия деревни, в которой моё внимание привлекла туча мух, круживших над деревянной бочкой. Заглянув в бочку, я увидел в ней отрезанные мужские головы. Некоторые были с усами и бородами. Вокруг деревни мы нашли немало трупов расстрелянных крестьян. После разговора с уцелевшими жителями у нас не осталось сомнения в том, что и здесь также оперировали латышские СС, показавшие своё мужество и неустрашимость в расправах над беззащитным населением.
Всё остальное, творимое ими, кажется ничтожным по сравнению с той страшной бочкой и заживо сожжёнными в хате женщинами.
… < > …К сожалению, ни названия, ни номера частей, занимавшимися зверствами, я не знаю.

*Полковник В. Поздняков — бывший адъютант А.А. Власова, направленный в Ригу отделом пропаганды вермахта
21 Выбор
Светлана Степанова
Самолет закладывает крутой вираж так, что в иллюминатор видны одни только звезды, и безотчетный страх перед полетами набухает где-то в районе Настиного живота. Чтобы отвлечься, она разглядывает стекло иллюминатора, и Дева внутри нее немало развлекается тем, что отчаянно требует то самое стекло разобрать и хорошенько вымыть изнутри крапушки, которые неведомо как в нем появились и лишали взгляд кристальной чистоты.

- Если иметь хоть каплю фантазии, можно сейчас представить себя космонавтом, не находите?

Настя морщится. Весь полет они с соседкой молчали, не перекинувшись и парой слов, и именно сейчас ей меньше всего хочется заводить беседу, но, чтобы сохранить рамки приличия, она чуть поворачивает голову в сторону источника случайной фразы, слегка улыбается и рассеяно кивает головой, вроде бы, и отвечая на вопрос, но намекая на отсутствие желания продолжения беседы. Сонную тишину салона разрезает бравый голос стюардессы: "Уважаемые дамы и господа, наш самолет начинает..." и, вместо продолжения фразы о снижении, необходимости занять свои места и пристегнуть ремни безопасности, явно слышится звук падающего микрофона и отдаленный смех второй стюардессы и стюарда.

- Нас всегда забавляют чужие неудачи, но редко кто умеет от души смеяться над собой и своими оплошностями, а ведь от них никто не застрахован, мир не рушится в этот момент, но кажется, что никто из свидетелей никогда не попадал в такие ситуации, и лишь тебе одной вечно не везет. Но если копнуть чуть глубже, то сразу становится понятно, что мы слишком зациклены на себе и том, что о нас подумают все вокруг, - снова раздается голос соседки, поднимающий в Насте вторую волну раздражения, но вместо резкого ответа, снова усилие надо собой, рассеянная улыбка и кивок головой.

Неловкое положение, сама того не зная, спасает стюардесса, приятным голосом, четко и мелодично повторно объявляя фразу о посадке от начала и до конца, как положено, на русском и английском.

- Вы замечали, что именно в самолете чувствуешь себя человеком высшего сорта? Только здесь нас называют "Дамы и Господа", с самым предупредительным видом раздают видавшие виды пледы и подают самый обычный растворимый кофе, так, будто он собран на лучших плантациях для лучших людей. Нигде в поезде не встретишь такого участливого обслуживания.  Может, потому, что болтаясь между небом и землей, мы болтаемся между жизнью и смертью и, в случае неудачи, шанс выйти отсюда живыми стремится к нулю, и они беспокоятся о нашем последнем впечатлении о ней?  - соседка с удовольствием посмеивается над своей шуткой, уже заражая и Настю своим приподнятым настроением. Полет подходит к концу, впереди неделя спокойного отдыха в одиночестве на берегу средиземного моря. При мысли об этом, настроение повышается, насущные проблемы отступают, и она уже открыто улыбается в ответ, отмечая про себя, что дама в летах, но взгляд ее задорен, чист и жаждет жизни во всех проявлениях. И ловит себя на мысли, что с ней ей хочется поговорить. Для Насти это новое и необычное ощущение. Она не любит праздных разговоров со случайными попутчиками, не умеет раскрываться с малознакомыми людьми и предпочитает тишину. У нее есть сестра, с которой можно было бы болтать бесконечно, не живи она так далеко. Для насущной же потребности к общению ей всегда хватало мужа, мамы, дочери и коллег.

Шасси касаются гладкого покрытия посадочной полосы, пилот срывает положенные и, ставшие уже традиционными, бурные аплодисменты пассажиров. Поток толпы несет их единым ручейком по зданию аэропорта, через паспортный контроль и "дьюти фри". Настя уже знает, что соседку зовут Татьяна, они обменялись телефонами и договорились о встрече в один из ближайших дней для совместной прогулки по городу.

Они встретились на следующий день, на главной площади, возле небольшого базара. Праздно погуляли по нему, так ничего себе и не купив. На фоне местных барышень в хиджабах темных расцветок, Настя, в своем коротком розовом платьице, кажется себе зефиринкой маршмеллоу, и ей хочется поскорее сесть в кафе, чтобы не быть боле столь приметной. Они никак не могут найти подходящее заведение, не потому что их нет, скорее наоборот, почти на каждом шагу, на тротуарах и бульварах, выставлены многочисленные столики, но среди посетителей нет ни единой женщины, и они не знают, будет ли уместно их вторжение в мир суровых исламских мужчин. Уже отчаявшись, сворачивают в проулок и натыкаются на ресторанчик вполне европейского стиля, с плетеными креслами и мягкими подушками. Располагаются на веранде, чтобы любоваться видом, заказывают кофе и круассаны. Мимо прохаживаются беззаботные туристы. Местные мужчины сбиваются в кучки для неспешных бесед, а девушки и женщины деловито снуют туда-сюда, кто с корзинкой, полной провизии, кто ведет целую ватагу ребятишек, крепко держа их за руки. Тяжкие думы атакуют Настасью, глядя на них.

- Если откусить этот круассан и закрыть глаза, легко можно представить себя где-нибудь в Париже. Вы заметили, что все местное население сплошь владеет французским языком? Не знаю как Вам, а мне сразу веет “хрустом французской булки”, дореволюционной Россией, Пушкиным и Лермонтовым. Не смотрите на меня так удивленно, я родилась много позже, просто люблю классику. А вчера, распаковав чемоданы и исследовав территорию отеля, я решилась на экскурсию в пустыню. Наняла частное такси и, впервые в жизни, столкнулась с проблемой, что мы с таксистом абсолютно друг друга "донт андестенд". Не могу, знаете ли, блеснуть глубокими знаниями английского, но всегда получалось объясняться хоть на сколько-нибудь примитивном уровне. Мы изо всех сил пытались вести конструктивный диалог, потому что он сильно жаждал общения и искренне считал, что если я не понимаю французский, то заменив часть слов на немецкий, мне сразу все станет понятно. Кстати, очень рекомендую пустыню. Там потрясающие ощущения. Я даже решительно сняла обувь и ходила по песку босиком. На обратном пути мы заезжали на соленые озера, воды там собственно и нет, одна только соль, и я получила полную гамму ощущений, походив и по пустыне и по соли. Возле "берега" соль мелкая-мелкая. А чем "глубже" заходишь, тем становится крупнее… Однако же я Вас совсем заболтала, не так ли, милая? Может, нам лучше помолчать, чтобы глубже проникнуться атмосферой этого города. Или Вас что-то гнетет и, наоборот, Вы хотите со мной поделиться?

Участливый взгляд Татьяны, казалось, проникает в самую душу. Впервые в жизни Насте хочется открыться перед совершенно чужим человеком. Она мысленно собирается, как бывает перед прыжком в холодную воду, и рассказывает ей все.

Насте недавно исполнилось сорок лет, и аккурат под день рождения, семнадцатилетняя дочка преподнесла самый грандиозный за всю их совместную жизнь, сюрприз, сообщив о своей беременности. Насте хотелось, чтобы это все оказалось страшным сном. Они с мужем так ждали этого возраста, когда уже и дань ребенку отдана: вырастили, воспитали, и бизнес налажен и отточен. Мечталось, что свое свободное время посвятят путешествиям по миру. Снимут, к примеру, домик где-нибудь в Альпах, и поживут там месяцок. Потом еще куда-нибудь. Куда глаза глядят и средства позволят. Дочка… гордость и краса их семьи, подающая большие надежды на блестящее будущее… как теперь? Позор-то, конечно, не как в былые времена, но все равно… позор… И Настя… что, из-за детской глупости двух балбесин, в сорок лет, должна стать бабушкой? Снова маленькие дети в семье? Изрисованная мебель, разбитые вазы, бессонные ночи. И потом. Кто будет оплачивать этот "банкет"? Дочь дитя-дитем, ее избранник того же возраста. Хоть от отцовства не отказывается, но толку-то с него пока в финансовом-то плане. Муж высказался однозначно за аборт. Дочку, и тем более не рождённого ребенка, было жалко. Дома начались бесконечные скандалы, поднимающие целые пласты обоюдных затаенных обид. Дело медленно покатилось к разводу. Ситуация была запутанной и будто не имела выхода. Одни только эмоции. От них от всех Настя и сбежала сюда. В тишину и одиночество.

Вот ведь загадка русской души. Ходила к психологам за советом, но те только склоняли к длительной семейной терапии, на которую категорически не соглашался, вошедший в острую фазу упрямства муж, бросая через плечо жестокое: "Ты бы лучше дочь предохраняться научила, так проще и дешевле, чем меня по психологам таскать". А сейчас, неожиданно, стало легче. Вот так вот просто и совершенно бесплатно, может, благодаря только участливому взгляду мудрых синих глаз.

- Я ничего не буду советовать тебе, милая. Чужая семья - потемки. И ковыряться в ней немытыми пальцами – гнилое дело. Расскажу тебе только одну историю. Я и сама не задумывалась об этом раньше, да внучка подсказала.  Три года назад справляли дети и внуки мне юбилей, исполнялось мне семьдесят лет. И внучка встала, подняла бокал и сказала: "Моя прабабушка, Царствие ей Небесное, была отчаянной женщиной, родив тебя в самую середину войны. Но я счастлива, что она была такой. Благодаря тебе появилась моя мама, ее брат, две твои внучки, три правнука. Мы все рисковали вместе с тобой, когда она принимала решение о твоем появлении на свет. Мы все рисковали вместе с тобой, когда вы выживали во время войны и в голодные времена после. И спасибо вам, что вы выстояли, выжили и что благодаря вам есть все мы. И как это странно думать, что ты жила тогда и не знала, что несешь ответственность за целый Род".

Расставшись с Татьяной, Настя бесцельно бродит по городу в одиночестве, устало перебирая ногами и воспоминаниями…

***
Теплый летний вечер со вкусом клубничного фруктового льда. Сижу на лавочке, болтая ногами, облизывая вкусное мороженое рассматривая дом и розовые кусты, медленно растворяющиеся в наступающих сумерках. На фоне отгоревшего уже заката, оставившего о себе лишь легкое воспоминание бледно-розовыми облаками, чернеют ели, как будто кто-то нарисовал их тушью. Все это так щемяще-прекрасно, что почему-то, где-то в животе, как будто натягивается звенящая струна, приподнимающая в высоту, туда, где нет места боли.

- Как там Саша? Ты была сегодня у нее?

"Бэмс!", - с глухим звоном рвется что-то во мне. Мороженное большим сладким комом застревает в горле, глаза начинают щипать переполняющие их слезы, и я боюсь посмотреть на маму, боюсь разреветься вдрызг, так, чтоб в три ручья. Я знаю, мне нельзя плакать, потому что мама часто повторяет притчу про мышь, угодившую в молоко, но не сломленную, а сумевшую сбить масло и выбраться. Делаю огромное усилие над собой и отвечаю спокойно настолько, насколько позволяет кривящийся рот: «Саши больше нет, мама! Я пошла к ней сегодня… там бабушка… она сказала, что Саши не стало… что меня искали, чтоб позвать на похороны, но мы же всю эту неделю были на даче… я же не знала, мама!». Голос уже отчаянно звенит, срываясь на фальцет от свалившегося на меня сегодня горя. И я замолкаю, пытаясь отвлечь себя тем, что судорожно, по чуть-чуть, сглатываю этот огромный ком из горьких слез и ледяной сладости. Недавно, в какой-то книжке читала, что если очень хочется рассмеяться не к месту, достаточно ущипнуть себя или чем-то уколоть, и смех, как рукой снимает. А как остановить слезы, люди еще, наверное, не придумали.

Саша заболела неожиданно, незадолго до окончания третьей четверти. Я как обычно зашла за ней перед школой, дверь открыла тетя Инна, сказала, что у Саши сильно разболелась голова, они вызвали скорую. Больше она в школе не появлялась. Я узнала, что ее отвезли в Москву на операцию. Без нее пустовало место за партой и точно также пусто было у меня на душе, но я терпеливо ждала ее возвращения. Вернулась она к летним каникулам и, каждый день, после практики в школе, сначала одна я, а потом уже и с ребятами одноклассниками, радостно бежала к ней в гости. По окончании практики, ребята разъехались кто куда и к Саше снова стала ходить только я. Мы договорились, что когда ей станет чуть лучше, расскажу ей все то, что проходили с ребятами в классе и с первого сентября мы вместе пойдем в следующий класс.

Уезжала на дачу я в самом радужном настроении и, соскучившись за неделю, по возвращении, даже не умывшись с дороги, первым делом помчалась к ней. Я бежала радостная, посмеиваясь, предвкушая, каким сюрпризом будет для нее мой неожиданный визит. И, словно со всего маху, врезалась в бетонную стену, увидев за несколько кварталов от ее дома, вдалеке мужчину и женщину, во всем черном, как в тумане, обреченно бредущим к троллейбусной остановке, и впервые, с момента, как я узнала о Сашиной болезни, моя искренняя вера в могущество врачей пошатнулась, и сердце кольнуло плохим предчувствием. И как будто понимая, что от неизбежного мне больше никуда не убежать, я шла на встречу своему горю, но воздух стал плотнее, и я продиралась сквозь него, как в толще воды, но все еще теша себя робкими надеждами. Дверь мне открыла Сашина бабушка, и без слов, по черному платью ее и платку, я все поняла. Боль окончательно обрушилась на меня огромной ледяной глыбой, и я никак не хотела верить в это! Разве дети могут умирать? Да, я понимала, что она больна, иногда она просто лежала, когда я приходила, но ни разу за все это время у меня не возникло и тени сомнений в том, что она выздоровеет, придет в школу и мы, как и прежде, будем сидеть за одной партой, а после уроков дурачиться, делать вместе домашнее задание, играть и рассказывать друг другу все самые важные тайны. Я никак не могла понять: почему она? Почему из всего класса, из всей школы, из всего города, из всей страны не стало именно ее? Моей самой лучшей подружки? "Это несправедливо!!!", - рвался крик из самой души. Да только на кого кричать-то? С этим приходилось учиться жить, медленно провожая каждую минуту. И свыкнуться с тем, что эта пустота, которая образовалась в сердце, больше не заполнится никогда. И это ощущение потери, останется со мною навсегда.

- Четыре, три, два, один, - как сквозь вату слышу я, медленно выплывая из гипнотического сна. Открываю глаза, смотрю на потолок, с причудливыми тенями и мягкими отсветами абажура. "Я в кабинете психолога".
 
- Ну как? Пришли в себя? –  светло-серые глаза пристально смотрят на меня, как будто ощупывая душу. "Ну, ну, вспоминайте, мы с вами говорили о дочери, о муже, о конфликте…".

- Муж ушел из дома, - медленно оживаю я. Дочь отказалась от всего: престижного университета, блестящей карьеры… моя доченька, моя гордость, мои надежды… Как она могла?! Муж сказал, что устал жить так, как за него решают, - горечь утраты и глубокой обиды поднимается во мне.

- Как Вы думаете, почему в трансе к Вам пришло именно это детское воспоминание о подружке? Почему подсознание вернуло Вас именно в этот момент? Какой ключ запрятан там к выходу из нынешней ситуации?

Невольно начинаю злиться: "Это я у Вас должна спросить! Вы психолог, я Вам за это деньги плачу! Ваша работа ключи искать!".

- Хорошо-хорошо, я поняла, давайте договоримся так, к нашему следующему сеансу, я проанализирую запись, проконсультируюсь с моим супервизором, и мы продолжим этот разговор. Но, возможно, и у Вас появятся мысли и идеи на этот счет, тогда все сразу и обсудим.

***
Настя не пошла к тому психологу больше. Побоялась переживать заново это все, да и не понимала, что могут дать все эти воспоминания сейчас. Как решить проблемы? Только добавить боли к тому, что есть.

Она набредает на "Карфур", заходит, покупает порцию клубничного фруктового льда, отыскивает  лавочку, садится, раскрывает упаковку, закрывает глаза, откусывает маленький кусочек, наслаждаясь вкусом… тридцать лет он не ела мороженное ни в каком виде, смелеет, откусывает чуть больше. Мороженое как та машина времени, по ниточке воспоминаний, снова переносит ее в тот теплый летний вечер, сразу хочется болтать ногой, глядя на эти удивительные, словно тушью нарисованные ели, рядом мама на скамейке. Из самой глубины души рвутся вопросы к ней: "Мама, почему ты за меня решила, какой мне надо быть? Почему ты не удивляешься тому, что твой ребенок только что пережил первое большое горе и не проронил ни слезинки? Почему ты не жалеешь меня сейчас, не плачешь сама? Ты же мама моя! Раздели со мной эту боль, только ты можешь понять меня, только ты можешь спасти".

Настя вспоминает, как стоит на кладбище и тетя Инна обнимает ее за плечи, монотонно, едва слышно, повторяя: "Доченька моя, доченька моя, доченька моя...". И в шепоте этом столько боли, что Насте кажется, будто она криком кричит о ней.

Впервые за эти тридцать лет, уже с высоты взрослой женщины, вырастившей дочь, Настя пытается представить, что пришлось пережить тогда Сашиной маме, и дрожь пробивает по всему телу, и слезы невольно текут по лицу. Ей вдруг становится спокойно и умиротворенно, и даже странно, как она раньше не понимала, что в вопросах жизни и смерти, на самом деле, нет сложности выбора, есть только сложность принятия неотвратимости своей судьбы, когда и хотела бы все изменить, но не можешь. "Не дай Бог пережить потерю собственного ребенка… как бы ни было сложно, доченька… Ты только будь! Я буду рядом. Я?! Буду?! Бабушкой?!". :)
22 Утопленник
Евгений Михайлов
        У Кати Афониной смолоду жизнь не заладилась. Когда ей было пятнадцать лет, родители её утонули, переправляясь на лодке в половодье через Иртыш. И осталась Катюша одна-одинёшенька. Идя по деревенской улице, она почти всегда спиной чувствовала чей-нибудь жалостливый взгляд. Кое-как перемыкалась лето, а осенью вместо школы пошла на ферму дояркой. Тяжелая доля наложила свой отпечаток на внешность девчушки. Была она какая-то бесцветная, тихонькая, ростиком небольшая.
        Постепенно подружки её все замуж повыходили, а на Катюшу никто и внимания не обращал. Потом к ней начал захаживать бобыль Алёшка, самый начитанный и потому самый бедный в деревне. Решилась Катюшка за него замуж идти, хоть и был он старше её на двенадцать лет. Всё-таки живая душа. Осточертело одиночество девчонке.
 Прожили они года два или три, но детей не нажили. И пошла Катя с этой бедой к местной знахарке бабке Шелгунихе, хоть и боязно было. Шептались, что зналась та с нечистой силой. Шелгуниха встретила гостью на пороге и прошамкала ей в лицо беззубым ртом: «Знаю, девка, зачем пришла. Знаю…Только сейчас я тебе ничем не помогу. Приходи ко мне через три дня. Перед этим в бане обязательно помойся. Из дому выйдешь при ясной луне».
        В назначенное время Катя тихонько, чтоб не разбудить Алёшку, выскользнула из дома и направилась к Шелгунихе. Избушка знахарки в неверном лунном свете имела вид мрачно-таинственный. Ни малейшего огонька не просматривалась за окнами, дверь была закрыта. Катя постучалась, но Шелгуниха долго не открывала. Потоптавшись в растерянности, Катя повернула было назад, но тут же услышала скрип дверей и оглянулась, вздрогнув от неожиданности. Шелгуниху с головы до пят покрывала черная накидка, лицо старухи тоже как-будто потемнело, лишь глаза поблескивали.
 Быстро подойдя к девушке, знахарка прошептала: «Ничего не бойся, только молчи. Иди за мной!» Она привела Катю на берег реки. Тихая заводь сверкала серебром. Также шепотом старуха приказала побыстрее собрать хворост для костра. Когда костёр разгорелся, Шелгуниха извлекла из прихваченной с собой торбы бутыль тёмного стекла и открыв её, скомандовала: «Выпей несколько глотков». Видя Катину нерешительность, добавила:
«Ничего не бойся, дурашка!» Вопреки Катиным опасениям, жидкость не имела отвратного вкуса и запаха, скорее – наоборот.
         Вскоре девушка почувствовала приятную истому. На душе стало легко и спокойно. Поэтому, когда старуха приказала раздеться догола, Катя ей не прекословила. Стоя перед костром лицом к реке, она вдруг увидела, что какой-то тёмный силуэт быстро движется по воде к берегу, оставляя на сонной заводи пенистый след. Катя даже ойкнула негромко от неожиданности. Но в этот момент Шелгуниха выплеснула остатки жидкости в огонь. Оттуда вырвалось облако пара, окутав обеих. Почти сразу обессилев, Катя опустилась на землю.
         Всё дальнейшее она сочла впоследствии удивительным сном, отвергая саму мысль о его реальной подоплёке. Она вдруг ощутила характерные мужские ласки, закончившиеся восхитительным аккордом. Громко застонав на пике сладострастия, она тут же очнулась. По телу пробегала лёгкая дрожь, сладко ныло внизу живота. Шелгуниха , пытливо всматриваясь в Катино лицо, помогла ей одеться. Проводив девушку до дому, она взяла с неё слово никому ничего не рассказывать, Алёщке в первую очередь.
«Будет у тебя ребёнок, хоть и мужичок твой никудышный», -заключила бабка с усмешкой.
         В самом деле, к зиме животик у Кати округлился. Весной родился мальчонка, которого назвали Николаем. Вскоре начались в семье скандалы. Муж по поводу и без повода твердил, что ребёнок – не от него. И действительно, сам Алёшка белобрысый и Катя светленькая, а ребёнок родился смуглый и темноволосый.
«Цыганенок, да и только!» – кричал Алёшка. Не в силах дольше терпеть упрёки мужа, рассказала ему Катя, в допустимых пределах, разумеется, о своём визите к Шелгунихе. От этого муженёк ещё сильнее взъярился: «Чертёнка нам только не доставало!».
         Однажды в подпитии отправился разгневанный правдо- искатель к Шелгунихе. О чём они там говорили, неизвестно,но только на другой день умер Алёшка. Нехорошо умер, не своей смертью. Гроза застала его на дальнем покосе и молния ударила аккурат в то одинокое дерево, под которым он решил спрятаться.
         Единственной отрадой для Кати остался маленький сыночек.
Он уже окончил первый класс, когда пришла новая беда. Катерина пошла на речку полоскать бельё, Коля за ней увязался. Пока мамка возилась с бельём, мальчик резвился на мелководье. Как коварное течение затянуло его на глубину, Катя проглядела. Увидела мелькнувшую и исчезнувшую под водой головёнку сына уже метрах в пятнадцати от берега. Сидевший невдалеке с удочками рыбак, услышав истошные крики несчастной матери, бросился в воду. Каким-то чудом ему удалось выудить мальца, ведь тот на поверхности воды не показывался. Когда ребёнок был уже на берегу, Катерина с ужасом увидела, что он не дышит. Глаза, закаченные под лоб и прикушенный язык усугубляли картину.
         Катерина завопила пуще прежнего. Растерянный рыбак неумелыми движениями пытался делать искусственное дыхание, но безрезультатно. Откуда взялась на берегу Шелгуниха, Катя так и не поняла, но в следующую минуту они вместе с рыбаком, несшим мальчика, уже бежали изо всех сил к бабкиной избёнке.
 Шелгуниха потребовала занести Колю в горницу и заперлась там, велев матери ждать во дворе. Кажется, прошла вечность, но вот дверь отворилась и Шелгуниха поманила Катю рукой. Ещё минут через десять Катя вышла на крыльцо, держа сына на руках. Коля лежал с закрытыми глазами, но дышал вне всякого сомнения. «Живой! Живой!» – загомонили собравшиеся соседи. Катерине помогли донести сына домой. Наутро он уже бегал по двору.
        Жизнь вроде бы вернулась в прежнее русло, но не совсем…Если раньше Коля был весёлым, общительным, то теперь он сторонился людей, а его угрюмый, настороженный взгляд приводил мать в отчаянье. К тому же Катерина приметила в сыне растущую день ото дня жестокость и агрессивность. Любил он, например, насобирать на лугу лягушек и в костёр их покидать, внимательно наблюдая, как корчатся в огне несчастные твари. Кошки его сторонились, а собаки заходились лаем до хрипоты, как только Коля появлялся на улице. Со сверстниками отношения были сложными. Настоящих друзей у него не было. Били его иногда мальчишки всем скопом, а один на один не решались выходить – никто не выдерживал его бешеного натиска.
 Воды Коля боялся. Никогда не видели его на реке. Вместо этого он частенько выходил за околицу и подолгу бродил среди могил на кладбище.
Оттуда он возвращался еще более нелюдимым. Зато оживлялся во время похорон. Затесавшись в толпу провожающих, он пытливо всматривался в лица покойников, видя что-то одному ему видимое. Однажды он всерьёз напугал и озадачил всех на похоронах соседа, заявив плачущей вдове: «Тетя Надя, Вы не плачьте. Вот он, дядя Митя-то Ваш, рядом с Вами стоит!»
         Все эти Колины странности выплыли наружу на призывной комиссии в райцентре, где признали его негодным к военной службе. Психиатры нашли у Коли какую-то редкую болезнь с мудрёным латинским названием, а кардиолог долго изумлённо качал головой, обнаружив у парнишки крайне замедленное сердцебиение. Катерина решению комиссии только порадовалась, так как в село уже пришли две похоронки из Чечни – время было неспокойное.
 Вот позади и школа. Аттестат пестрел троечками. Один лишь военрук отмечал у паренька умелое обращение с оружием и хорошие результаты в стрельбе. Пристрастие к оружию было неслучайным, ведь настоящее оружие почти всегда связано с чьей-то смертью.
         В конце лета Николай уехал в город, где поступил в индустриальный колледж, но вскоре был отчислен за драку с однокурсником, которому сломал челюсть. Мать ждала его домой, но вместо этого получила письмо, где сын сообщал, что нашёл в городе хорошую денежную работу и остаётся там. Катя почему-то расстроилась так, что потеряла аппетит, заметно похудела. Материнское сердце чувствовало что-то неладное. После того единственного письма больше года от сына вестей не было. Зато наведались нежданно-негаданно к Кате двое серьёзных мужчин из очень серьёзного учреждения. Вогнали бедную женщину в шок, сообщив ей, что Коленька-то, оказывается, находится в федеральном розыске за совершенные тяжкие преступления. «Киллер он у тебя. Наёмный убийца!» – сказали незнакомцы и поинтересовались, известно ли ей местонахождение сына. Катерина упавшим голосом отвечала, что ей ничего не известно. Хотя это была сущая правда, скорей всего ей не очень-то поверили. Уходя, тот, что постарше, сунул в руку бумажку и сказал: «Если объявится, звони по этому номеру. Да не вздумай темнить. Это не в твоих и не в его интересах». Оставшись одна, Катя долго ревела в подушку, постарев за ночь на несколько лет. Уйдя в своё горе, словно гусеница в кокон, зажила она дальше автоматически, не замечая даже смены времён года.
         Между тем события неумолимо двигались к развязке. Катя это чувствовала, но и представить себе не могла, чем всё закончится. Уже глубокой осенью услышала она от своей подружки детства Люськи новость, глубоко её взволновавшую. «Слышь, Катюха, - тараторила Люська, - говорят, на деревне неизвестный человек объявился. Ночует будто в заброшенном клубе. Осторожничает. Днём туда заходили - никого нету. А ночью, говорят, видели огонёк сигареты. Может, это Колька твой?»
 «Глупости! – строго отрезала Катя, - Коленька мой ещё дорогу к дому не забыл». На том и расстались, но заноза в сердце, оставленная Люськой, саднила не переставая. К вечеру Катя места себе не находила, а когда совсем стемнело, взяла фонарик и перекрестившись, вышла за порог. Когда она приблизилась к клубу, темнота сгустилась настолько, что Катин фонарик с подсевшей батарейкой был почти бесполезен. Побродив по вестибюлю, Катя наткнулась на заваленную всяким хламом лестницу, ведущую на второй этаж. Даже услышав наверху шум, она не остановилась. Выстрел отбросил её. Падая, она крикнула изо всех сил: «Коля! Коленька!».
        Лёжа на холодном грязном полу, Катя открыла глаза. В склонившемся над ней плачущем человеке она узнала сына. Не удивившись даже, пробормотала: «Вот и свиделись, сынок! Не плачь надо мной. В том, что ты стал таким, только я да Шелгуниха виноваты. Когда тебя вытащили из реки, ты уже не дышал. Шелгуниха сказала, что жизнь тебе можно вернуть, но за это нужно отдать дьяволу душу твою. В те минуты я на всё была согласна, лишь бы ожил ты, да и не верила до конца я её болтовне. Вот и повторила за ней клятву страшную.С той поры вроде и жив ты, да души в тебе нет».
        На Николая было страшно смотреть. Весь трясясь, он повторял:
-«Убью Шелгуниху, убью…»
-«Не суетись, сынок. Шелгуниха ещё весной окочурилась.»
- «Мама держись! Теперь мой черед спасать. Если нет у меня души, то жизнь свою отдам дьяволу за тебя!» – шептал Николай. Он поднял мать на руки, но она уже умирала.
        На другой день по деревне поползли слухи один страшнее другого. Исчезновение Кати было очевидным – избёнка оказалась пустой и не запертой. В клубе на полу обнаружились кровавые пятна. Окончательно переполошил всех дед Герасим, забредший ненароком на кладбище. Он утверждал, что там появилась безымянная могилка, невесть кем сооруженная и будто бы могила Шелгунихи раскопана, а на крышке гроба лежит какое-то маленькое ссохшееся тельце, вроде как детское. Последнему люди не верили и зная, что дед Герасим большой любитель самогонки, считали это алкогольными галлюцинациями.
        Но всё же на кладбище отправилась делегация смельчаков. Свежая могилка нашлась и могила Шелгунихи тоже не в порядке оказалась, но скорей всего – просто обвалилась она. Грунт –то песчаный, рыхлый… Тельца никакого не видели, да никто и не решился бы копаться в ведьминой могиле. Безымянную могилку через несколько дней вскрывала бригада криминалистов из области.
Посторонних к месту раскопа не подпускали. Потом участковый Федотыч рассказывал, что там действительно оказалась Катя, зарытая даже без гроба. Она была убита пулей. Тело криминалисты увезли с собой.
        Прошло уже несколько лет. Непохоже, что нашли убийцу. Во всяком случае участковый от разговоров на эту тему уклоняется и машет рукой как-то особенно безнадежно.
23 Две старушки под окном
Головачук Виктория
Раиса Ивановна и Зинаида Ивановна поприветствовав друг друга, сели на лавочку. Начинался новый день.

- А помнишь, когда я малой еще была, ты меня в лесу потеряла? Уж я тогда испугалась. До сих пор даже маленького кустика боюсь, - посмотрела Зинаида, на свою подругу. Та, жевала ртом воздух, и натянула белый платок почти до носа, чтоб не слепило солнце.

- Ты еще вспомни, как я тебя с кровати грудную, на пол уронила, - обиделась та, и демонстративно повернулась к ней костлявой спиной.

Зинаида удивленно подняла бровь. Сколько лет они вместе, а она только узнала об этом. Может, в этом то и причина, что у нее сейчас такой ужасный склероз?

- Вот спасибо тебе! А я всю жизнь теперь маюсь, - обиделась теперь уже Зинаида, и тоже повернулась к своей подруге спиной. Голубой платок, съехал на нос, и закрыл весь обзор.

Прошло минут двадцать, а они все молчали. Мимо прошла тридцатилетняя Машка, на вопиющих шпильках; прошел сосед Николай и бросил на землю окурок. Зинаида уже еле выдерживала столь ужасающую безнравственность, но сидела и молчала, удивляясь, как ее собеседница такое смогла выдержать?

Мимо прошлепал Васька - оглоед. Как всегда с полной сумкой разных химикатов. Старуха вздохнула. Ему бы заняться спортом, перестать есть всякие фаст-фуды и глядишь, встретит еще свою Машку.

- " Не поздоровался", - вздохнула старуха. А ведь она его еще с пеленок знает, и переживает за него, как за родного сына. А Раиса все молчала.

А ведь так и день пройдет.

- И чего молчишь? - решила наконец прервать затянувшееся молчание Зинаида, но подруга не ответила.

А вот это было действительно обидно, и старая, обернувшись посмотрела на Раису. Та, спала.

Пришлось ее расталкивать, чтоб поскорее проснулась.

- Так с чего мы начали? - протерла сонные глаза Раиса.

- С воспоминаний о молодости.

Раиса вздохнула и задумалась. Был у нее в молодости красивый ухажер. Волосы черные, как смоль, глаза синие - как небо, и волшебная улыбка. А как он за ней ухаживал... Все подруги завидовали. Цветы на каждое свидание дарил, на гитаре серенады играл, и называл так ласково ... Бабка потерла лоб. Она не могла вспомнить, как же он ее называл то?

- Слышь Зин. Ты не помнишь, как меня мой хахаль называл? - решила спросить у подруги.

- Козою, - хихикнула та.

- Да я не за сейчас говорю! А за молодость мою, - начала объяснять Раиса.

- А я за молодость и говорю, - опять захихикала та. - Зорькою он тебя звал.

- С чего это вдруг, если зорькою - то сразу, козою? Он меня зоренькой звал. Завистница!

- И чему это завидовать? Да у меня женихов поболе было! А у тебя Витька - дрыщ.

- Ой не завидуй, - с насмешкой сказала Раиса. - Мой Витька, от двоих хулиганов отбился.

- Так это ж ты их и побила, - напомнила Зинаида.

Раиса задумалась. Ох, как и давно это было. Всего и не упомнишь. Тогда Раиса работала на швейной фабрике, и часто приходилось ходить поздно вечером домой. Однажды, ей преградили путь хулиганы, она их побила своею сумкой, и те убежали. В сумке, по совету матери, лежал кирпич. После этого случая, она всегда носила кирпич с собой, он то и помог спасти ее Витеньку от хулиганов. Время прошло, и она уже решила, что это он ее спас.

- Ну надо же, - удивилась в слух она.

- То то и оно. Что сама все сделала, а Витеньке своему приписала, - усмехнулась Зинаида.

- А помнишь, ко мне черненький такой сватался? Ухаживал красиво...

- Его постигла очень неприятная участь, - с драматичностью в голосе ответила бабка, поджав губы, и покосившись на подругу глазом.

- Помер что-ли? - округлились глаза у Раисы.

- Женился, - засмеялась Зинаида. - Причем на тебе.

Раиса вытянув с кармана носовой платок, вытерла им лицо. Это было для нее новостью.

- Так мой же лысый, и страшный как черт.

- Ну, это уж, каким ты его сделала, - хихикнула Зинаида. - Брала то ты его красавцем.

Мимо прошла Машка, и наконец, заметив старух - поздоровалась. Те, настороженно кивнули, и пару минут задумчиво смотрели ей во след.

- Каждый день на нее смотрю, а она все больше стыд теряет. Наверное, даже имена своих хахалей не помнит, - сказала Зинаида. - Вот я в ее возрасте всех помнила.

Старуха начала вспоминать свою молодость, но ни одного имени так и не вспомнила. Был один - рыжий. Наглый такой. Даже не заметила, как за него замуж вышла. Вот только как его зовут то?

- А как моего зовут? - спросила Зинаида.

- Балабол, - хихикнув отозвалась подруга.

- Да не сейчас, а тогда как звали?

- Колькой вроде, - задумалась Раиса.

- А если бы ты меня тогда головой вниз не уронила, я бы имела отличную память! - опять обиделась Зинаида.

- А незачем было вертеться! - теперь обиделась и Раиса.

Старухи отсели друг от друга подальше, и стали смотреть на прохожих. Прошло полчаса. Зинаиде надоело обижаться и она посмотрела на подругу. Та спала.

Сев, прислонившись к ее худой спине, Зинаида подумала:
- "А все же как хорошо иметь сестру. Ведь если бы не были родственниками, уже давно рассорились..."
24 Бард
Головачук Виктория
   Наверное, нет такого человека, который с радостью встает в пять утра, ну покрайней мере принцесса не была в их числе, поэтому жуткий вой под окном восприняла недружелюбно.

- Ну и кто ж такой бессмертный, решил потревожить мой сон? - со злостью отдернув занавеску, девушка посмотрела вниз.

Дракон лежал зажав лапами уши и смотрел на незнакомца, как на прокаженного. Это было очень странно. Обычно все боялись дракона, но никак не наоборот.

- Ну и что здесь происходит?
- Твои глаза как ночь печальны,
   И тонок твой олений стан! – завопило странное существо в разноцветной одежде и с уймой перьев на шляпе. Всю эту «прелесть» обрамляли бесконечные кружева.

- Не поняла, это я что ли на оленя похожа?
- Ну не совсем, - смутился бард, - Это я так, для метафоры.
Дракон засмеялся.

- А ты чего смеешься? Ты должен был его съесть! – напомнила принцесса.
- Та ну его, еще заразу какую-нибудь подцеплю.
- Не надо мне вот тут ваших намеков! Я чист, и девственен как майская роса с приморских краев – обиделся бард.
- Бывал я там, - вспомнил дракон, - Там все так изгажено чайками, до жути.
- Это ложь и провокация! – разозлился бард – Я вынужден вас вызвать на дуэль!

Дракон сладко потянулся.
- Я согласен! Как раз еще не завтракал.

Бард побледнел и испуганно отбежал в сторону.
- Я должен вам заявить, что времена варварства уже давно прошли. И есть людей не модно. А на дуэль я вызываю вас поэтическую.
- Интересно послушать, - довольно улыбнулась принцесса.
Бард поклонился. И запел страшно писклявым голосом. Дракон поежился и снова зажал лапами уши.
         

                                      - Я нес любовь прекрасной даме,
                                        Через моря, через сады.
                                        Мой конь махая копытами
                                        Стучал,- тыгды.

- Эмм, - принцесса посмотрела на дракона, но тот лежал будто его пытают.
«Ладно, буду сама себя защищать, я привыкла».
Бард топтался на месте, ожидая хоть какой то реакции на творчество.

- А что ты здесь вообще делаешь?- спросила принцесса.
- Как что, посвящаю свою жизнь и поэзию прекрасной даме, – со счастливым лицом кивнул бард.
- Не, вот только без угроз – поежился дракон.

Принцесса задумалась, такой проблемы у нее еще не было. Принцев было много, рыцарей – еще больше, но бард попался впервые. Гениальная мысль пришла сама по себе.

- Наверное, ты не знаешь закона – сказала принцесса – посвящать свою жизнь мне могут только рыцари и принцы.

Бард погрустнел. Повертел в руках берет, и со вздохом сказал: - Ну что ж, было очень приятно с вами побеседовать. Жаль, очень жаль, что нельзя посвящать свою жизнь принцессе.
Мужчина разбудил дремавшего ослика и поехал прочь.

Девушка запрыгала от радости и выбежав на улицу начала радостно петь и кружится в вальсе. Дракон лег подальше и с интересом смотрел на принцессу.

- Не думала, что у меня получится – улыбнувшись сказала принцесса, любуясь лесом.


***   

Наступила ночь. Принцесса уже начала видеть сон как вдруг услышала крик под окном.

- Я съездил к вашему батеньке, и он сказал что ежели я такой страшный, что от одного вида становится плохо даже дракону, то он посвящает меня в рыцари! – закричал бард, - И по этому случаю новая песня:

                                     - Всю ночь теперь Вам буду петь я,
                                       До самой утренней звезды
                                       Как я скакал любовь лелея
                                       Тыгды, тыгды!


На утро принцесса решила переехать.
25 Мы одних кровей
Евгения Козачок
Я жил в городе в таком высоком доме, что приходилось запрокидывать голову, чтобы увидеть его последний этаж. Нашей семье очень повезло, что квартира досталась на втором этаже, потому  что никто из нас не любил лифт. Особенно я, дедушка и бабушка. Когда они приезжали к нам из села, то, несмотря на тяжёлые корзины с овощами и фруктами,  лифтом не пользовались.  Бабушка оставалась у подъезда охранять «добро», а дедушка делал несколько «ходок» на второй этаж. Сильный у меня дедушка и умный! Всё обо всем знает и помнит. Но каждый раз у него срабатывает  деревенская привычка – уходя из дома не закрывать  на замок дверь. Мама ему постоянно напоминает:

- Папа, ты не забывай закрывать дверь. А то чем чёрт не шутит.  Увидит какой-то не очень честный человек, что дверь открыта, и соблазнится что-то взять себе  «на память».

Дедушка соглашался с такими доводами, но выходил из квартиры, словно шел хлопотать  по хозяйству  и  по-прежнему не закрывал   дверь на ключ. Тут уж  я дедушке начинал объяснять:

- Дедушка, вот ты снова не закрыл дверь. А в квартире телевизор, холодильник и ещё много всего. И всё нажито «непосильным трудом» (слышал, так мама говорила). А вдруг кто-то заберёт телевизор, что  мы тогда с тобой смотреть будем?

- Ох, внучек, стар я. Стал уже о многом забывать.  Отдам-ка  я бабушке ключи. Так надёжнее будет.

 Так, беседуя,  выходили из «спичечного коробка» (так называл наш дом дедушка) на свежий воздух. Я любил гулять по городу с дедушкой и бабушкой.  С ними он был совсем другим, незнакомым. Получалось, что хоть я и живу в нём вот уже  пять лет,  а не знаю ни города,  ни улицу.  А дедушка и бабушка знакомили меня и с городом, и с парком, и много ещё с чем.  Я видел  красивые дома,  детские площадки, качели. Особенно мне нравится «Зоомагазин», который недалеко от нашего дома.  А в нём такая красота!  Рыбки,  птицы… Папа и мама  меня никогда  сюда не приводили. Вероятно,  боялись, что я просить буду  их купить что-то.  Да мне  и просить ничего не понадобилось. Деда мне  аквариум с рыбками  безо всякой просьбы  купил! Просто посмотрел мне в глаза и узнал,  что  я рыбок хочу. 

- Так, Славка, я по твоим глазам вижу, что тебе рыбки нравятся.  А если нравятся, то купить непременно надо. Тем  более, что и ты им понравился, и даже больше чем они тебе.

Деда у меня такой! Он и у бабушки всё по глазам видит. Ей и говорить ничего не надо, только посмотрит на него, а он уже всё знает,  что надо делать.  У них этот «разговор» хорошо получается, ведь  живут  бок о  бок  много лет и родные  такие, что не оторвать друг от друга.  И я у них  «родной  и любимый», и  они меня «насквозь видят»… А все потому, что я с ними живу каждый год  всё лето.

Сколько себя помню,  столько и слышу, как мама папе говорит:

- Миша, ты подал заявление на отпуск? Скоро ведь к родителям надо ехать. Работы там, сам знаешь, не меряно, не считано.  С огородом  нужно помочь, да  сарай починить.

И начинают  планировать, что купить дедушке и бабушке, а  что, как последний раз, например,  для ремонта  холодильника (папа в нём здорово  разбирается). А я не могу  дождаться  их  и своего отпуска.

Когда папа вёл меня первый раз в садик, сказал:
-  Сынок,  тебе  почти три года. Уже большой. И должен знать, что ты теперь, как и мы с мамой, будешь каждое утро ходить на работу в садик. И ещё должен запомнить, что к любой работе надо относиться очень серьёзно и всё делать так, как скажет воспитательница. Тогда и уважение к тебе будет.

- А деньги будут давать?

- Вот с этим, брат,   загвоздка.  Денег не будет. Но дороже денег будет похвала воспитательницы за твои успехи и хорошее поведение.  Так, что ты старайся. И я старался. Лидия Михайловна  так и говорила маме и папе:
- Старательный у вас Славик, послушный.

Родители радовались такому сообщению и неизменно покупали мне моё любимое пирожное  «Птичье молоко» и очередную книжку. Оказалось, что книжки я люблю больше чем пирожное.
Но я не только книжки любил. А перво-наперво -  папу, маму, дедушку, бабушку,  а потом книжки  и жить в селе.
 
В селе такое приволье, что не передать! Ел фрукты, пил парное молоко, бегал по земле, а не по асфальту, купался в речке.  Всё было красиво и интересно! Особенно мне  нравилось с дедом по хозяйству «хлопотать», как бабушка говорила.

Мы выходили с ним из дома и  «окунались в  благоухающий ароматов цветов»!  Деда, стоя  на пороге,  делал глубокий вдох. Потом раскрывал руки, как крылья,  и говорил:

- Посмотри, внучек, в каком красивом мире мы живём! Ты ощущаешь аромат жизни? Дыши и наслаждайся этим эликсиром!

И я, раскинув руки как он, стоял рядом и вдыхал  эликсир жизни. Я во всём ему подражал. Даже старался прихрамывать  так как он. За что он меня отчитал:

-  Надо же, чего удумал - хромать!  Дай, Бог, чтобы  вам, детки, никогда не пришлось испытать ужасов войны, боли от ран и видеть убитых...

Потом мы шли в сад к деревьям. И он  рассказывал мне обо всех секретах их жизни. Называл каждое дерево на нашем языке, а потом  на какой-то латыни. Деда мой учёный агроном, поэтому  всё знает о растениях и животных.

А как мне нравится, когда он с  голубями  разговаривает.  Засвистит,  и они ввысь         поднимаются.   Кружатся над  двором,  ожидая,  когда их на завтрак позовут.   Даём им зерно, воду и к  кроликам идём.

- Вот с ними морока, - говорит деда. - Болеют часто.

Зато «хрюшка» не доставляет хлопот.  Мы гладим её, а она  от удовольствия тихонько похрюкивает, забывая, что хочет есть.

Куры к нашему появлению во дворе  равнодушны. Только петух Петька нас замечал, вернее, меня.  Громко кукарекал, бил левым крылом о свою ногу и, подняв перья,  шёл на меня.  Деда его останавливал на полпути  окриком:

- Кыш, вояка! Не смей приближаться к моему любимому внуку  и бить молодых петухов!

От  слов «к моему любимому внуку» я подрастал прямо на глазах.  Бабушка так и говорила:

-  Ты, Слава, прямо на глазах растёшь. Вон как за лето вымахал.

Я счастлив, что дедушка и бабушка меня любят. И я их очень люблю и скучаю, когда живу в городе. А мне нравится больше в селе жить.  Может  потому, что я «дедовых кровей»?

 Об этом он сказал, когда мы были на пасеке. Я боялся подойти к ульям.  Деда надел на мою голову  сетку,  подымил  дымокуром  и сказал:
- Не бойся, внучек. Ты моих кровей и пчёлы  тебя не  покусают.

 Он  смотрел соты, а я держал дымокур.  Пчёлы  не кусали. А какой медовый аромат был!  Пахло акацией, а позже - липой.  Деда отламывал мне кусочек сот, а я высасывал из восковых ячеек мёд -  вкуснейший за самые дорогие конфеты.

Побывав в гостях у пчёл, мы отправлялись завтракать. Бабушка неизменно звала нас «мужики».

- Мужики, управились по хозяйству? Тогда не медлите, а то завтрак остынет!

Какой там «остынет»! Мы так быстро мыли руки и шли на бабушкин зов, что пар над тарелкой не успевал подняться, как мы уже сидели за столом.

А к вечеру  деда водил меня  на огород. И здесь я о каждом овоще слушал много интересного. И так  каждое  лето.  За лето я от дедушки узнавал больше, чем за девять месяцев в садике. А потом Лидию Михайловну удивлял знанием сказок (их мне бабушка читала), деревьев, трав, птиц, овощей.  А когда пошёл в первый класс, то учительницу восхищал  быстротой  чтения и счёта. Читать деда научил по своей «хитрой науке».   А считать и задачки решать учил тогда, когда управлялись по хозяйству. В саду или на  огороде  мы  были, деда  везде придумывал задачу, считалку.   Покажет на голубей,  которые сидят на лестнице,  и спрашивает,  сколько их там.  Считаю. Потом ждём,  пока несколько штук улетят. И  я должен ответить  -  сколько улетело, а сколько осталось. И никогда не подсказывал мне, а терпеливо  ожидал, пока я несколько раз переберу все пальцы на руках и дам правильный ответ.  Тогда он  счастливо улыбался, гладил  по голове и гордо повторял:

- Моих кровей внук растёт!

…  После окончания второго класса, меня впервые не повезли на лето в село. На мой вопрос: «Почему вы не хотите отвезти  меня к дедушке и бабушке?»   - мама ответила, что им сейчас не до меня.

- Как это не до меня, если я им всегда нужен?! А кто дедушке по хозяйству помогать будет?

Но папа с мамой были грустные.   И папа сказал,  что в этот раз  в село поедет только мама.

 - Так надо. Ты уже большой и должен понимать, что «если надо», то  нужно выполнять.  Мама приедет, и мы потом все вместе поедем в село. А позже, при благоприятном случае, поедем и к моим родителям.  Это  дедушка и бабушка,  которые  живут в далёком от нас  городе.

В селе мама была больше двух месяцев. А пока я очень, ну очень скучал по бабушкиным сказкам, дедушкиным рассказам  о растениях, животных, птицах и жучках и… тосковал. Даже во сне их видел часто. Но меня не везли в село.

Приехав домой, мама сказала папе, что ничего хорошего врачи не обещают.

- Отозвалась эхом война. Какой-то осколок через столько лет  напомнил о тяжёлых ранениях. И почему раньше его не удалили? Может не было бы таких последствий. Теперь ходить не сможет.

Услышав о  врачах,  не стал  ни о чём спрашивать.  Я понял, что  дедушка болен. Мама  теперь часто ездила в село одна. Вместе поехали только на следующее лето.

Я не мог дождаться,  когда мы приедем. Когда подъехали к дому, выскочил из машины и побежал в дом. Бабушки в доме не было. А деда, мой любимый деда, поседел, похудел, стал намного меньше. Он один сидел на кровати, а перед ним стояла коляска для инвалидов. И я понял всё, о чём мне не хотели говорить.

Мне так стало жалко дедушку, что я заплакал. Подбежал к нему,  обнял и всё говорил и говорил, как я его сильно люблю  и что, если он разрешит, я никогда от него не уеду.

- Деда, родной мой, любимый деда, что же ты не позвал меня?  Я бы тебе помог! Как же наше хозяйство без тебя?  Деда я тебя буду вывозить на прогулку, буду  рассказывать  обо всём.
Ты  знаешь, как я теперь много знаю всего! Я тебя буду возить в сад, к голубям и будем свистеть им вдвоём. Ты меня научишь свистеть? Повезу к пчёлам. Я смогу теперь всё делать так, как ты меня учил, а ты будешь  держать дымокур. Я всё смогу делать так,  как  ты. Я же твоих кровей!

А деда, мой любимый деда, только гладил мою голову и молчал.  И на мои руки тихо падали его слёзы.  Мой  деда  плакал.  Мы плакали вместе и понимали друг друга как никогда раньше.  Потому,  что мы с ним  одних кровей!
26 Идущий к солнцу
Евгения Козачок
По нашему микрорайону полетела новость, которая передавалась почему-то шёпотом  о том, что  неизвестно откуда приехала молодая мама со странным  лет пяти-шести сыном. Нам,  детям, было непонятно,  почему шёпотом про него говорили «дурак», вздыхали  и жалели маму, а особенно  сына.  Интересненькое дело, на меня можно кричать с балкона на весь район:  «Ирка, дура ты такая, куда в лужу полезла?!»  - и ничего. Да и мы друг друга за день столько раз называем  этим словом,  что и не счесть. И не шёпотом, а орём в ответ: «Сам ты!» А тут такая таинственность образовалась. Любопытство распирало нас. Чем же его «дурак» отличается  от нашего?

Нас,  малышню,  это так заинтересовало, что мы забыли  об иногда появляющейся вражде  двух лагерей – мальчиков и девочек.  Редко играли вместе. Мальчиков не интересовали  куклы Барби,  нас  – мотики, шмотики, колёсики. И только мамы  по праздникам объединяли нас в одну партию под названием  «Наши дети»,  вели в скверик,  организовывали игры и «праздник живота» - с соками, конфетами, мороженым.  Но и в такие дни братья и сёстры по партии не единожды слышали в свой адрес громкое «дурак», даже не замечая его озвучивания.

И вот эта таинственность неожиданно сплотила детей десяти домов. «Частники» сюда не входили, хоть и приходили иногда в наш микрорайон пятиэтажек. Новость о мальчике  сбила нас с повседневного жизненного ритма. Забросив игры, мы устремились к пятому дому по левому краю, где купили однокомнатную квартиру новые жильцы. Собирались у подъезда. Мальчики садились на одну лавочку,  девочки - на противоположную  и высиживали по пол дня. Уставали, но не сдавались.  А они не выходили из квартиры больше недели.

И только на 1 мая  мама вывезла своего  сына на инвалидной коляске. Мы не знали на кого смотреть. Оба рыжие, курчавые, красивые. У мамы волосы ниспадали на плечи волнами и глаза были с небесной голубизной.  И мальчик ничем не отличался от нас. Только был очень красивый, как ангелочек с открытки.

Женщина  сказала нам: «Доброе утро, дети».  Глубоко вдохнула утренний свежий воздух и произнесла:

- Господи! Как хорошо! Сыночек, солнышко  моё, посмотри какая красота! Цветут вишни, сливы и птицы поют.

Подвезла его к цветущему дереву.  Наклонилась, поцеловала, погладила по волосам и прошептала: «Как я люблю тебя, сыночек! Ты моё самое большое счастье и радость! Ангелочек ты мой».

Мы  с удивлением смотрели на счастливую мать, которая говорила такие прекрасные слова сыну. Редко кто из  нас  мог похвастаться таким ласковым обращением к себе. А некоторые и вообще не помнили, чтобы им говорили «люблю».

В ответ на мамины слова  и её восхищение красотой мальчик сказал:

- Ма-ма,  по-смо-три   ка-кие  кра-си-вые  бе-лые  пти-цы. Го-во-рят «в-ур, в-ур».

- Это голуби, они воркуют, воробушки цвиринькают,  соловьи поют.

От их любви и ласковости веяло таким теплом, что мы на себе ощущали солнечные лучики исходящие от  их сердец.

С майских  праздничных дней мы,  не сговариваясь, словно на дежурство стали приходить к их подъезду. Усаживались и терпеливо дожидались, когда Вера Михайловна  подвезёт Радомира к окну.  Когда узнали его имя, то удивились не меньше тому, слову, которое  произносилось шёпотом нашими мамами и бабушками.

Вера Михайловна каждый день подвозила Радомира к открытому окну. Вдвоём приветствовали нас. Мы в ответ махали руками, словно крыльями и разговаривали с ними. Но большей частью только наблюдали, как Радомир рассматривал книги или  что-то писал. Нам не видно было. Потом узнали, что он может очень быстро добавлять и вычитать трёхзначные числа. Долго не понимал, что такое деньги, где покупают продукты, но зато здорово считал. Нам и не снилась такая  быстрота. Вера Михайловна  время от времени подходила к сыну, говорила:  «Молодец», вытирала  ему рот, заменяла лежащий рядом с ним носовой платок, целовала и уходила вглубь комнаты. Позже мы узнали, что она занималась переводами и вязала чудесные вещи.  Это и было основным источником их существования.  Она не могла работать вне дома из-за сына. 

Женщины  вначале  насторожено  отнеслись к появлению одинокой  красивой мамы, а позже сочувствовали и жалели её. Ругали,  на чём свет стоит, её мужа, который бросил их на произвол судьбы и не помогает ничем.

Гнев был – праведный. Жалость – обоснована. Какими неведомыми путями женщины узнали о  прежней жизни Веры Михайловны неизвестно. Но точно знали, что кроме сына у неё никогошеньки нет на всём белом свете. Была замужем за очень обеспеченным, но жёстким и эгоистичным человеком. Ради сына терпела его  несносный характер  пять лет.  Пыталась защитить будущего ребёнка от криков, гнева, громкой музыки. Знала, что всё это слышит ребёнок, находясь в ней. Радовалась,  когда оставалась одна дома. Рассказывала ему сказки, читала стихи, включала классическую тихую музыку.

Для неё самым счастливым днём был день рождение сына – его приход в этот мир. И она назвала его древним славянским именем  «Радомир»  -  радость миру!
Потом стали замечать, что не всё хорошо в развитии сыночка. Головку плохо держит, слюнки постоянно  текут.

После того  как врачи сказали,  что у сына «синдром Дауна», муж ни разу не подошёл к нему, а потом  сказал, что Радомира необходимо отдать в специальный интернат:
- К нам часто приходят в гости уважаемые люди, и я не хочу, чтобы они узнали какой у нас сын, тем более видели его.

Для Веры Михайловны  заявление мужа было неожиданным, ужасным, шоковым. Думала, что с ума сойдёт. Но всё  ж надеялась, что муж одумается.  Как можно отдать родную кровиночку кому-то или куда-то! Но он не только не одумался, а стал спешно собирать  документы для оформления  сына в интернат.

В один из вечеров Вера Михайловна собрала все вещи сына, бросила в саквояж несколько  своих и на рассвете вышла из дома. Села в первый попавшийся поезд и… вышла из него в незнакомом посёлке. Она торопилась снять с карточки деньги, пока муж не заблокировал её.  И очень обрадовалась,  когда ей уступили недостающую сумму при покупке однокомнатной квартиры.

Радомиру  всё это было неведомо. У него была  мама! Был счастливым, светлым, улыбчивым. Любил всё и всех. От кузнечиков, божьих коровок  до людей, которые его вольно или невольно обижали. Господь подарил ему такую добрую душу, что рядом с ним и мы становились лучше. Мы же теперь друг на друга не стали говорить  «дура, дурак», боялись, что услышат это слово Радомир или его мама, невесть  что подумают и обидятся.

Не все, правда, понимали и чувствовали его доброту и посмеивались над ним.  Не со зла, конечно. Но смотреть на эти смешки было больно. И наша «партия» защищала Радомира от нападок незнакомых.

Вера Михайловна каждый день вывозила сына на улицу.  Ставила коляску в тенёчке и спрашивала нас:

- Вы сможете час поиграть с Радомиром?

Хор голосов отвечал: «Сможем, сможем!»

Каждый считал за счастье подарить Радомиру игрушку, даже свою самую любимую, лишь бы он улыбался и радовался и посылал нам «воздушные поцелуи» в знак благодарности.  У него собралась целая коллекция игрушек с киндер-сюрпризов.  Киндеры эти ему очень нравились, и мы приносили их ему, если нам  покупали родители.  А если не было дома,  то покупали в складчину.

Ни Радомир, ни Вера Михайловна, ни наши родные не догадывались тогда, что этот мальчик  внёс в наши сердца и души любовь, добро, доверие, которые мы  позже  передали своим детям.

Но Радомир не понимал этого и своей непохожести на нас. Он просто жил, радовался утреннему солнышку, пению птиц, нам, маминой любви. Так как любила своего сына Вера Михайловна, нас, нам казалось, никто так не любил. Они дышали в одном ритме. Вера Михайловна светилась от прикосновения к сыну. Никогда не раздражалась, когда у него текли слюни по подбородку. Вытирала его личико, целовала, брала на руки, прижимала к своему сердцу, как  будто боялась его отпустить от себя хоть на секунду. Не кричала, когда он ронял из слабых, порой дрожащих рук, посуду, опрокидывал  на себя воду, не донеся чашку ко рту. Всё спокойно убирала, переодевала его  и ласково говорила ему добрые слова:

- Ничего, сыночек, солнышко моё родное, всё это временно. В твоей жизни будет и счастье, и любовь, и радость. Ты только верь в это. Никогда не расстраивайся, не плачь. Ты, сыночек, улыбайся.

Мы  по детской наивности  даже завидовали ему. И одет он всегда был лучше нас, и красивее, и добрее многих из нас. И мама  ни в чём ему не отказывала. Жила ради него. Надо было видеть, как она изменилась в лице за неделю, когда у сына была высокая температура.  Извелась вся. С рук его не выпускала и «скорая»  чуть ли не дежурила около их подъезда, потому что Вера Михайловна  сразу же вызывала её - стоило Радомиру лишний раз чихнуть. Собирала деньги на его лечение в дельфинарии, за границей. Устроилась  убирать в подъездах наших домов. В этом ей помогали и мы, и наши родители.

Как же радовались мы все, когда после долгого лечения Радомир почти не заикался и мог ходить, хоть  и при помощи костылей.  Были счастливы, что ему разрешили заниматься в нашей школе. И ничего страшного, что по годам он был старше  почти на три года за своих одноклассников. Учителя, особенно математичка, не могли нарадоваться такому  прилежному ребёнку.

Мы негласно, как-то не сговариваясь и не составляя график, поочерёдно  привозили Радомира в школу и проводили в класс. Школа знала, что население нашего микрорайона никому не позволит  обидеть нашего «солнечного мальчика», как называли его в посёлке. Радовались любому его достижению. Помогали, как могли, в осуществлении его мечты. А мечтал он стать таким  как испанец Пабло Пинда -  первый в Европе преподаватель с  синдромом Дауна. Который снялся в главной роли в художественном фильме «Я тоже» (Yo tambien)  и  живёт полноценной жизнью.

Мы удивлялись его силе воли, зная, что учёба ему даётся на треть тяжелее, чем остальным. Но не удивились тому, что он (прочитав о Сюджит Десаи - американце индийского происхождения, который,  имея синдром Дауна, отлично играет на скрипке и ездит с концертами по всему миру) – решил учиться игре на скрипке.  И, конечно же, его выступление включали в программу школьных концертов.   Как плакали родители, учителя, мы, когда он читал стихи такой же девочки, как и он – Сони Шаталовой. А это стихотворение, которое она написала ещё в восемь лет, ему очень нравилось. И читал он его чаще других:

"Мне страшно. Голова гудит.
Там мечутся слова и просятся уйти:
«Пусти нас, Соня, в мир пусти!»
Но рот мой на замке,
А ключ в замку.  В мозгу –
И как его достать?
Ну, помогите  же мне!
Я не хочу немой остаться,
Но страх засовом запер рот.
Слова рождаются, живут и чудеса творят
В мирах, что в голове я создаю… И вот
В конце-концов и умирают.
Чтоб им жить
Их надо в мир вовне пустить.
Но как скажите мне!
А вдруг их люди не поймут?
Сквозь рот мой проходя,
Изменятся слова, и мир не примет
Оттолкнёт, а вместе с ними и меня?
Как жить? Мне страшно. Голова гудит".
   
Окончив читать стихи, Радомир вставал со стула,  кланялся.  Присутствующие  в полнейшей тишине тоже вставали  и долго аплодировали ему и  Соне, их терпению, всеобъемлющей любви, доброте.

Бог сказал каждому маленькому человеку-солнцу: «Твоему маленькому сердцу Я дал больше любви, чем другим сердцам. Ты особенный; и быть знакомым с тобою – честь для людей. Я спрячу твоё сердечко в ладони. Я нежной ладошкой тебя укрою. Дыханием тёплым его согрею. Доброе, Милое, Светлое, Большое.  Самое-самое дорогое…»

Радомир принёс своим рождением  счастье своей маме, а нам радость общения с ним!
Он солнечный человек даже по общепринятому определению – «дурак».

Ведь  «Ду» - означает «идти», а «Ра» - «солнце». «К» - направляющая.
И получается, что наш Радомир – человек,  идущий к солнцу!

Будьте милосердны, люди, к этим детям. Подарите горсточку любви, пожелайте: "Счастливо живи". Ведь они столько горя перенесли.

Кто такие дети-инвалиды?
Дети-инвалиды – ангелы земли.
Сколько  незаслуженной обиды
На себе они перенесли.
Сколько раз  они лицом в подушку,
Чтоб не плакать  на глазах у всех
Говорили ночи, как подружке…
Разве то, что есть мы, - это ГРЕХ?
Сколько раз их матери украдкой
Увозили в сторону детей,
Чтоб не слышать шёпот этот горький
Злых, недобрых, немощных людей.
Немощны они ни телом бренным…
Немощны  душой своей холодной
Не помочь пытались детям бедным,
Прочь всегда их гнали взглядом злобным.
Не грустите, матери, не надо,
Ваши дети-ангелы  не зло.
Богом они нам даны в награду,
Чтобы в мир нести любовь, тепло.
Ну а тех, кто нас не понимает
Пусть простит Господь, за волю их.
Пусть они услышат, как рыдают
Мамы у кроваток чад больных.
Но не все на свете равнодушны,
Больше тех, кто хочет нам помочь.
Пусть Господь рукой своей нетленной
Осенит крестом весь мир людской,
Чтоб на всей Земле, во всей Вселенной
Мир всегда царил, царил покой.
Чтоб ни войн и не землетрясений,
Ни цунами страшных,  никогда.
Сбереги, Господь, от потрясений
Всех людей, Отныне и  Всегда… *
27 Бабушка
Ольга Ровенская
I
Три месяца у нас жила бабушка. Ей было 92 года. Мы забрали её к себе, когда стало очевидно, что ей нужен уход, а от сиделки, "чужого человека в доме", она наотрез отказалась.

Она почти ничего не делала, только раз или два в день раскладывала пасьянс да пыталась читать, набрав большущую стопку книг, но читать она не могла: сразу же засыпала. Ещё беседовала по телефону с подругой, которой 95. Рассказывала ей обо всём, что происходит, вернее о том, что не успевало ускользнуть из памяти. События в памяти удерживались только значимые, такие как переезд. Всё прочее бабушка забывала в тот момент, когда отвлекалась на другое, и прежние объекты уходили из фокуса внимания. Зачем она здесь, у нас, на другой день по приезде она уже не помнила.

Бабушка тосковала о своей квартире и рассказывала подруге по телефону о нашей семье отстранённо, как о персонале пансионата.
– Люди здесь хорошие, дружная семья... Кормят вкусно...

О том, как бабушка жила у себя дома, она в скором времени почти забыла, но тоска по дому осталась.

Когда-то она была доктором и преподавателем, писала научные труды. А теперь слабеющая память не давала ей возможности научиться пользоваться телевизором, усвоить разницу между мобильным телефоном и домашним и даже заметить эту невозможность, и она бессчётное число раз задавала одни и те же вопросы про телевизор и телефоны. Иногда до восьми раз за полчаса, забывая и объяснения, и сам факт заданного вопроса. Впрочем, телевизор она не смотрела.

У бабушки развилась булимия. Она была голодна через полтора часа после обеда и не хотела терпеть голод ни минуты. Поэтому питалась по шесть-семь, а то и восемь раз в день, совершенно этого не осознавая и тут же забывая, если ей это сообщали.

Вопреки страшной забывчивости, оставляющей место для смысла только в текущем моменте и далёком прошлом (в будущем бабушка видела одну смерть, а более оно ничем её не занимало) ощущение непрерывности жизни и совершенно прежнее самосознание у неё сохранялись.

Нечто похожее память проделывает и с нами. Это можно заметить, вспоминая давно прошедшее время вместе с теми, кто был тогда рядом. Воспоминания оказываются разными. Были вместе, а помним разное. Часть времени, наполненного событиями, совсем не сохраняется в памяти, ощущение же непрерывности жизни остаётся.

Бабушка путала день и ночь, не всегда могла вовремя воспользоваться уборной, почти этого не замечая. По ночам ковыляла, шаркая, по квартире, хлопая дверьми и натыкаясь на стены, так как не зажигала света, чтобы никого не побеспокоить.

Бабушке предлагали и даже уговаривали её совершать прогулки, ведь живя у себя дома, она несколько лет уже не спускалась со своего третьего этажа, но гулять она отказалась. Может быть, опасалась трудностей, а может, было неинтересно и не хотелось.

Она говорила подруге по телефону:
– Ничего не происходит... Лежу целый день, в потолок смотрю да сплю. Разве только во сне что-нибудь увижу – тем и живу.

Однажды она сказала:
– Сегодня я во сне каталась на коньках.

Ей хотелось поговорить, но собеседники почти сразу её утомляли: она слишком привыкла быть одна. Поэтому дети, чувствуя её усталость, перестали заходить к ней в комнату, а младший даже и побаивался.

Однажды бабушкина подруга вспомнила сорок лет назад подаренные ею серебряные ложку и вилку, и попросила их вернуть. Мол, пенсия мала, да к тому же это был подарок покойного мужа. Бабушка велела принести злосчастный прибор, чтобы отослать его бывшей подруге и более с ней не общаться, и плакала от обиды и разочарования, переживая невосполнимую утрату единственного друга. Через несколько минут она забыла, что говорила со мной об этом происшествии, а ещё через полчаса и само оно изгладилось у неё из памяти, и они вновь беседовали по телефону как ни в чём не бывало.

Бабушка призывала смерть, говорила, что устала, и жить больше не хочет. Вместе с тем тщательно следила, чтобы утром и вечером ей давали лекарства, и просила говорить ей их названия. О необходимости приёма лекарств она помнила.

Временами бабушка была обижена на недостаток душевного тепла и внимания, и отвечала подчёркнуто холодно, а иногда трогательно благодарила меня за заботу. Но что бы ни происходило в отношениях её с людьми из прежней жизни, по прошествии недолгого времени всё нынешнее забывалось, и отношение сохранялось таким, каким было раньше, до ослабления памяти.

Когда бабушка смотрела непонимающими глазами и вдруг улыбалась, улыбка её была совершенно детской, младенческой. То же выражение лица, в точности.

Бабушка вела дневник, записывая туда текущую дату, названия и дозы назначенных ей препаратов, не совсем, видимо, доверяя моей компетентности; даты рождения и смерти мамы, имена правнуков, президента и премьер-министра, советы подруги и дела: например, уточнить насчёт телефонов и телевизора. Сделав запись в блокноте, она вырывала из него лист, чтобы он лежал отдельно на столе перед глазами, и листочки с записями, как снежные хлопья, покрывали стол, слетали на пол и забивались под мебель. Она их не читала.

Как-то раз она брала со столика предметы и спрашивала:
– Это что?
– Это мобильный телефон.
– А это что?
– Это городской, домашний.
– А это?
– Это пульт от телевизора.
– А это?
– Это вилка.
Тут она расхохоталась. Единственный раз за всё время.

Когда настало время ей возвращаться домой, мы накануне перевезли её вещи, чтобы на следующий день везти бабушку налегке. Пока мы собирали вещи, она волновалась, следила за сборами, десятки раз переспрашивая, куда упаковали тот или иной предмет. К вечеру всё это позабыв, спросила, куда же подевались все её вещи, и, выслушав ответ, заплакала.
– Как же я могла забыть? Неужели настолько нет памяти?
Впервые собственная забывчивость предстала перед ней со всей очевидностью. Впрочем, ненадолго. Ровно настолько, сколько она удерживала эту мысль, не отвлекаясь ни на что другое.

Я очень устала от бабушки. Немыслимое количество поглощаемой ею еды, которую надо было покупать и готовить, хлопанье дверьми по ночам, лужи на полу, одни и те же вопросы, задаваемые бессчётное число раз, неприкосновенность её комнаты, в то время как остальные ютились в оставшейся – это было ничто по сравнению с тяжестью медленного и одинокого угасания, наблюдением прощального, растянутого во времени абсурда. Я не сдюжила. Не справилась. Стала болеть и отказалась от ухода за бабушкой. Мы наняли ей сиделку. Бабушка вынуждена была согласиться, раз уж я не справляюсь, куда деваться.

Вернувшись домой, она приободрилась, даже воспряла духом, стала чуть меньше спать и есть, а количество одних и тех же задаваемых ею вопросов удвоилось. Сиделка бабушке понравилась. Через неделю она забыла о том, что у нас жила.

II
Бабушке принесли кота. Большого и флегматичного лентяя. С той поры бабушка по целым дням сидела в кресле или лежала в постели и гладила кота, попивая кока-колу. Живя у нас, она пристрастилась к этому напитку и более не желала без него обходиться. Единственное, что вызывало её беспокойство - периодическое исчезновение кота из поля зрения.

Через полгода и она, и её подруга, разучились пользоваться телефоном и почти утратили связь с реальностью, настолько ослабела память у обеих старушек. Периодически сиделка подруги звонила нашей сиделке справиться о бабушкином самочувствии.

III
Год спустя бабушка почувствовала себя плохо и внезапно почти перестала понимать что-либо. Перестала вдруг пользоваться уборной, ела тапок вместо пирожка, а прощупав её пульс, и по другим признакам моя мама, в прошлом кардиолог, определила у неё состояние, угрожающее жизни. Тут мы призадумались, так как бабушка на протяжении последних лет, пока была ещё в разуме и ясной памяти, не уставала повторять при каждой встрече о желании умереть в своей постели.
- Только не казённый дом! - говорила она.

Не приглашать врачей? Но они, может быть, помогут, и проживёт ещё год или два-три, - думали мы. Тем более, если удастся нормализовать сердечную деятельность, и улучшится кровообращение, то и умственные функции могут вернуться к обычному для последнего времени состоянию. Да и незаконно это - не оказать медицинской помощи.

Вызвали неотложку, и бабушка оказалась в кардиологической реанимации, где ей установили временный кардиостимулятор.
Поначалу в реанимацию родственников не пускали, а когда пустили, выяснилось, что бабушка кричала, выдирала кардиостимулятор, капельницу и катетер, поэтому её привязали к кровати.
- Надо мной издеваются! Это хуже, чем концлагерь! - кричала бабушка.
Сразу после установки постоянного кардиостимулятора бабушку перевезли в хоспис, где работает моя мама. Дома обеспечить круглосуточный уход и терапию по назначениям кардиологов мы не могли.
Переезда бабушка не заметила. Она почти всё время спала. Её будили, чтобы покормить с ложки и дать лекарства.
- Что мне будут делать?
- Ничего. Не волнуйтесь и отдыхайте, - сказала медсестра.
- Хорошо, - сказала бабушка и уснула.
Больше она ничего не говорила и через два дня умерла во сне.

IV
Кабинет №1
Толстая книга, в которой регистрируют трупы под четырехзначными номерами.
Мы – родственники умершего №3425.

Очередь
- Лучше не умирать! (смеется)
- Да уж. Но когда 93 – приходится
- О, у нас тоже 93!
- Ой, правда?
- Да, на 94-м.
- И у нас на 94-м.
- Дед.
- А у нас бабушка. Деду брюки надо, рубашку… Нам проще…

Кабинет №2
Гробы разных цветов, разной формы крышки, с кистями и без.
Гроб триколор. Для патриотов.
Гроб бывает стандартный, полуторный и двойной. Зависит от комплекции трупа.
Мужчину, который здесь работает и каждый день оформляет документы покойных, наверняка посещала мысль, что рано или поздно его неминуемо положат в двойной гроб.
В кабинет сначала входит его живот, а следом он сам. Утомленный, измотанный.
- Сейчас самый разгар оформления.
Звонит в их транспортную компанию, не может дозвониться.
- Даже в очередь не ставят!
Самый разгар. Попав в телефонную очередь, включает громкую связь и кладет телефон. «Пожалуйста дождитесь ответа диспетчера» – четыре коротких гудка: ту-ту ту-ту – «Пожалуйста дождитесь ответа диспетчера» – ту-ту ту-ту – «Пожалуйста дождитесь ответа диспетчера...» Шумно листает бумажки. Ударяет по ним печатью много раз, удары печати почти музыкальны. – «Пожалуйста дождитесь ответа диспетчера». Удары печатью сменяются многочисленными щелчками степлера. – ту-ту ту-ту – «Пожалуйста дождитесь ответа диспетчера». На том конце провода берут трубку.

Входит мужчина.
- Я на минутку. Свидетельство забрать. Кундиков.
- Да, вот ваше свидетельство. А вы кто? Заказчик же мать.
- А я вот, – показывает корочку.
- И что?
- Ну, Кундиков.
- А вы знаете, что через эту бумажку и с наследством все вопросы решаются, и вообще все. Я ее кому попало отдавать не могу. Ну ладно.
Отдает. Кундиков что-то подписывает и уходит.
- Вот пришел щас… Кому свидетельство отдал?.. Что, Кундиков?! Удостоверение он мне показывает… Ручку забрал? Красаааавец!

V
Хоронили бабушку правнучка и бывшая невестка. Больше никто не пришёл.
Всё.
28 Шахматистка
Лена Июльская
  Утопающий  в  зелени  сада,  стоял  деревенский  дом.  Сквозь  прозрачные  шторы  виднелась  комната.  За  столом  сидели  Катя  и её  старший  брат  Андрей.
-  Опять мне мат!  -  сокрушалась Катя  -  Ну  ничего.  Я всё  равно  научусь  играть  в шахматы.
     В их  небольшом  посёлке не было ни  Дома Культуры, ни кружков.   Даже до  школы Кате  приходилось идти три километра.  Она  училась  в пятом  классе.  Худенькая ,  невысокого  роста.  Её  русые  волосы  аккуратно  заплетены  в косички.  Лицо  озаряли  красивые  зелёные  глаза, излучающие не по-детски  умный  взгляд.
    Кроме  Андрея  у Кати был ещё  средний  брат  Владислав.  На  год  старше  её.  Она  часто  проводила  время  в кругу  своих  братьев  и их  друзей.  Как  пацанка  гоняла  с ними  в футбол,  хоккей.  Бывало  парни  соберутся играть  в карты, не хватает партнёра.  Зовут  Катю.  Она  быстро  усваивала  карточные  хитрости.
   Общение  с ребятами  влияло  на  её  характер.  Решения  становились  жёще,  ум  более  гибким  и проницательным.  Как то раз  их  отцу в качестве  премии был  вручён  мотоцикл  «Минск».  И  вот  уже  Катя  бороздит на нём  просторы  родного  посёлка.  Даже  сидящий  сзади  старший  брат  немного  струхнул, глядя, как  она  газует  на  всю  «катушку».
-  Катя, едь  потише, опасно!
  Но  она  не  чувствовала  страха.  Свистящий ветер  закладывал  уши.  В  глазах  восторг.  Тебе  всё  подвластно.  Ты  хозяйка  своей  судьбы.
   Эйфорию  прерывает  голос  брата,  пытающегося  докричаться  до  неё  сквозь  ветер:
-  Катя, нам  пора  ехать  домой.  Сейчас к  отцу  придёт  дядя  Коля, играть  в шахматы.
  Это  слово  она  услышала бы  даже  из  космоса. Действовало  безотказно.  Их  отец  был  заядлым  шахматистом.  Это  он  привил  детям  любовь к  этой  логической,  интеллектуальной  игре.  Многие  люди  считали,  что  шахматы  обладают  сказочной  силой, что в них  скрыта  великая  тайна.  В  этом  была  уверена  и Катя.  И  сейчас  она  с нетерпением  ждала  поединка между  отцом и дядей  Колей.
   Вот  отец   бережно  берёт  коробку  с  шахматами.  Слышится  постукивание  деревянных  фигурок  внутри,  как будто  они  просыпаются.  Снимает  маленький  крючок с  гвоздика и  высыпает  содержимое  на  стол.  Переворачивает  коробку, и она  превращается  в  шахматную  доску.
      С  дядей  Колей  они   аккуратно  расставляют  фигуры.  Два  цвета, как  чёрно-белое  кино.  Над  чёрно-белыми  деревьями  плывут  чёрно-белые  облака,  а  в  чёрно-белых  берегах  текут  чёрно-белые  реки.
  Отец  берёт  две  пешки – чёрную  и белую.  Прячет  их  по  отдельности  в  своих  больших  кулаках.  Дядя  Коля  делает  выбор.  Отцу  достаются  белые.  Катя  ближе  двигается  к  столу,  садится  поудобней,  партия  начинается.
       Полное  отрешение  от  всего  постороннего.  Даже  часы  начинают  тикать  немного  тише,  перестают  потрескивать  дрова  в  печи,  и   только  плавно  струится  дымок  от  папиной  папиросы,  лежащей  в  пепельнице.
   Отец  делает  первый  ход,  продвигая  королевскую  пешку  вперёд.  Соперник  также  продвигает  королевскую  пешку  со  своей  стороны.  Дебют  разыгрывается  быстро.  У  белых  уже  заметен  перевес  в  мобилизации  сил.  Рисунок  игры  усложняется.  Чёрным  не  удаётся  перехватить  инициативу.  Динамичность  шахматной  борьбы  усиливается.
         Катин  взгляд  тенью  бродит  за  передвигаемыми  фигурами  по  лабиринтам  шахматной  доски.  Два  соперника  сидят  друг  против  друга.  У  каждого  в  уме  развивается  своя  стратегия  боя.
   Казалось  в эти  деревянные  фигурки  вдыхается  жизнь  и они  оживают.  Катя  замечает, как  ей  по-дружески  подмигивает  белый  конь.  И  она  видит, что  отец  сейчас  может  сделать «вилку». Царская  трапеза.  Ферзь  и ладья.  Попались  голубчики  ловкому  коньку-горбунку.
  Ферзь  в  растерянности.    Даже  достойная  альтернатива- ладья  не  спасёт.  Конь  косит  на  ферзя  «лиловым глазом» , и   тот   оказывается  за  бортом  шахматной  доски.
       Дядя  Коля  тщательно   пытается  сосредоточиться.  Его  голова  буквально  нависает  над  шахматной  доской.  В  этой  битве  умов  чёрные,  не  зная  какой  манёвр  предпримут  белые,  стараются  его  разгадать  и  помешать им.  Но  белые  со  своей  стороны  делают  всё,  чтобы  догадаться  о  тайных  намерениях  чёрных  и  дать  им  отпор.   Паузы  увеличиваются.
   Чёрные  попадают  под  сильнейшую  атаку  белых, преимущество  которых  налицо.  Отец  начинает  реализовывать  комбинацию  с  матовым  финалом.  Катя  с  восхищением  наблюдает  за  завораживающим  сплетением  матовой  сети.
   Судьба  чёрных  предрешена.  Им  ставится  мат. Дядя  Коля  поздравляет  отца  с победой.  Катя  вздыхает  с  облегчением.  Такое  чувство,  что  она  за  это  время  немного  похудела.  Убирает  со  стола  пепельницу,  незаметно  наполнившуюся  окурками.
  С  отцом  Катя   не  могла  играть  часто,  в  силу  его  занятости.  Среднего  брата  Владислава  это  увлечение  не  заинтересовало.
-  Я  не  собираюсь  посвящать  всю  силу  своего  ума  нелепому  занятию:  во  что бы  то ни стало  загнать  в  угол  деревянной  доски  деревянного  короля  -  говорил  он.
   Хорошо  хоть  старший  брат  Андрей  всегда  соглашался  играть  с Катей.    Играя  с  Андреем,  Катя  иногда  поздно  замечала,  что  делает  неправильный  ход.  И  тогда  она  клянчила  у  него
-  Можно  я  перехожу?
  Сначала  брат  разрешал,  но  потом – правила  есть  правила.  А  то  порой  и сам  скажет
-  Смотри,  если  ты  сейчас  так  походишь, я  сделаю  вот  так , и  тебе  будет  мат.  -  и  он  демонстрировал  это  на  доске.
  Катя  вытаращит  глазёнки,  пожмёт  плечами  и  удивлённо  произнесёт
-  Как  я  сама  этого  не  заметила?
  Андрей  всегда  играл  напористо.  Каждый  ход  имел  смысл.  Катя  не  успевала  и   глазом  моргнуть,  как  все  его  фигуры   были  уже  в  центре.  А  она  всё  ещё  чего-то  копошится.   Дебют  у  неё  получался  вялым  и  скомканным.
-  Научи  меня  так  быстро  мобилизовывать   силы  и грамотно  начинать  игру  -  просила  Катя  у  старшего  брата.
-  Наблюдай, как я хожу и  запоминай.
-  Я стараюсь  -  виновато  отвечала  она. Но  пока в   её нотации ( запись  ходов)  горбились  одни  вопросительные  знаки,  означающие  плохие  ходы.  А  у брата  конечно  красовались  восклицательные – превосходная  игра.
       У  Кати  была  дружная  спортивная  семья.  К  ним  часто  приходили  ребята  со  всего  посёлка. Иногда  устраивали  шахматные  турниры.  Катя  тоже  принимала  в них   участие,  набиралась  опыта.
   После  каждого  турнира  все  замечали, что  Катя  играет  всё лучше и  лучше.  К ней  уже  относились,  как  к достойному  сопернику  и  порой  её   шутя  называли  «шахматным  композитором».
  Даже  отец  не  заметил, когда  это  дочь  научилась  так  хорошо  играть.  Партии  между  ними  продолжались  уже  дольше.  Отцу  иногда  приходилось  серьёзно  подумать,  прежде  чем  сделать  ход.  А  потом  и  вовсе,  если  придёт  уставший  после  работы, мог  даже  и проиграть ей.  Но  у  Кати  всё  равно  закрадывались  сомнения,  что  отец  немного  поддавался.
    Но  когда  уж  точно  она  ликовала,  если  нечаянно  выиграет  у  старшего  брата.  Он  расслабится,  отвлечётся,  а  у  неё  наоборот  вдохновение.  Бывают  такие  дни,  когда  то ли  из-за  расположения  звёзд на  небе,  то ли  из-за  физиологических  ритмов ,  но  ощущаешь  необыкновенную  ясность  ума,  феноменальную  зрительную  память,  творческий  подъём,  полёт  фантазии.  Ты  хитрый,  как  лиса,  сообразительный   как  вундеркинд.
     И  в  этот  день  у  Кати  было  такое  состояние.  Её  внимательный  взгляд  сто  раз  пробегал  по  всем  фигурам  своим  и противника.  Тут  же  мозг  перерабатывал всю  полученную  информацию.  Занимаемые  позиции,  уязвимость  защиты,  свободные  проходы  для  атаки,  надёжность  охраны,  возможные  варианты  манёвров  на  несколько  ходов  вперёд,  как  у  себя,  так и у  своего  противника.
   И  всё  это  происходило  за  несколько  минут.  Казалось,  из-за  ограничения  поля  деятельности, ум  становился  более  живым  и гибким.  В  этот  раз  Кате  удавалось  думать  на  опережение. Она  искоса  поглядывала  на  брата.  Неужели он  не видит,  что  может  проиграть.  Но  видимо  этот день  был  не его.
   Последний  ход  и  м-а-а-т…!!!  Матч-реванш  состоялся.  Смирившись  с фактом  поражения,  Андрей  поздравит  сестру
-  Да,  ты  определённо  делаешь  успехи.  Молодец.
  К  их  столу,  где  они  играли,  подошла  маленькая  девочка.  Дочь  одного  из  гостей,  приехавших  к  ним.
-  А  я  тоже  знаю  кое-что  про  эту  игру.  Мне  папа  рассказывал ,что  на  шахматных  полях  ничего  не растёт,  а в  шахматных  клетках  не  держат  зверей.
  Андрей  посмотрел  на  неё  и сказал
-  Ну, например,  у Тамерлана  были  собственные  шахматы,  где  среди  фигур  попадались  верблюды,  жирафы  и  даже  крокодил.
  На  следующий  день  гости  уехали. А  отец  той  девочки  подарил  Кате  книгу  Цвейга  «Шахматная  новелла».  И  Катя  стала  её  читать.
     Ей  всегда  хотелось  понять  из-за  чего,  во  время  игры  в шахматы, тебя  охватывает  всепоглощающее  чувство  наслаждения  и  восторга , окутывает  приятный  шахматный  дурман.  Казалось,  ты  сидишь  неподвижно,  скованный  сосредоточенностью,   дыхание  еле  слышно,  оно  почти  замерло,  и  лишь  иногда  глубоко  вздохнёшь,  как будто  вспомнив,  что  тебе же   нужно  дышать.  А, возможно,  из-за  того,  что  кипящая  внутри  тебя  энергия  нуждалась  в  дополнительном  кислороде. 
   Ведь  шахматы  это  тоже  спорт. Те же  усилия,  кураж,  адреналин,  сжигаемые  калории.  Но  изюминка  этой  борьбы  скрыта  внутри  спортсмена .  И  зритель  этого  не  видит.
    Читая  книгу,  Кате  было  приятно  осознавать,  что  не  одна  она  об  этом  думает.  Одержимая  страстью  к  шахматам,  она  жадно  пробегала  взглядом  по  строкам,  отражающим  мысли  другого  человека.
   «……  в  этой  игре  сочетаются  самые  противоречивые  понятия:  она  и древняя  и вечно  новая,  механическая  в  своей  основе,  но  приносящая  победу  только  тому,  кто  обладает  фантазией.  Ограниченная  тесным  геометрическим  пространством  и в то же  время  безграничная в  своих  комбинациях.  Непрерывно  развивающаяся  и совершенно  бесплодная.
     Мысль – без  вывода,  математика – без  результатов,  искусство  без  произведений,  архитектура  без  камня.  И  однако  эта  игра  выдержала  испытание  временем  лучше чем все  книги  и творения  людей …..  и  никому  не  известно  имя  божества,  принесшего  её  на  землю,  чтобы  рассеивать  скуку,  изощрять  ум,  ободрять  душу».
    От  чтения  этих  строк,  Катя  получала  такое же  удовольствие,  как  от  нежного  прикосновения  тёплых  солнечных  лучей,  как  от  звуков  волшебной  трели  соловья  тихим  летним  вечером,  как  от  плеска  волн,  шуршащей  пеной  касающихся  твоих  стоп.
            Прошло  время.  Катя  уже  училась  в  восьмом  классе.  Как к ним  в  школу  приехали  ребята  из  районного  центра.  Шахматисты,  знающие  шахматную  теорию,  обучающиеся  в  шахматных  кружках.  Напыщенные,  высокомерные,  уверенные  в  том, что  вряд ли  здесь  найдутся  достойные  им  соперники.
   Об  этом  приезде  гостей  заранее  не  сообщалось.  И  в школе  стали  искать  умеющих  играть  в шахматы.  Мальчики  нашлись  быстро.  А  вот  из  девочек  оказалось, что одна  только   Катя  и умела  играть.  Девчонки  к  ней  подбегают  и галдят
-  Катя,  иди  скорей,  надо  сыграть  в  шахматы.
  Катя  сильно  волновалась.  Это  был  первый  поединок  вне  дома.  Вот  она  села  напротив  своей  соперницы,  по  возрасту – ровеснице.  Поединок  начался.
    Сначала  Катя  осторожничала, приглядывалась.  Но  уже  через  несколько  ходов  поняла,  что  ничего  страшного  нет.  Более  того,  она  сделала  вывод,  что  играет  лучше  соперницы.  Было  налицо  преимущество  Кати.  Вскоре  она  увидела  выигрышную  комбинацию.  Только  бы  соперница  её  не заметила.
    Но  гостья  сидела  обескураженная.  Она  никак не  предполагала,  что  в  такой  сельской  школе  кто-то  может  так  хорошо  играть.  Окончательно  растерявшись, она  не  могла  сосредоточиться  и  была  крайне  невнимательной.
   И  тут  Катя  тихим  голосом  произнесла,  как бы  извиняясь
-  Вам   мат.
  Но  это  прозвучало,  как  гром  с ясного  неба.  Соперница  не могла  в это  поверить.  Но  всё-таки  поздравила  Катю  с  победой.
  К  гостье  подошёл  парень  из  их  команды.
-  Ну  что, гроссмейстер,  можно  поздравить с  победой?
-  Можно, но  только  не  меня, а  вон  ту  девушку.
-  Да  ты  что?!!!  -  и парень,  серьёзно  озадаченный  таким  поворотом,  смотрел  на  хрупкую  фигурку  Кати,  которую  со  всех  сторон  обступили  недоумённые  школьники.  Ликующие  и торжествующие ,  гордые  тем, что  шахматистка  из  их  школы  одержала  победу.
29 Возвращение деда Максима Рассказ-быль от АВИ
Ави -Андрей Иванов
- Ты ведь помнишь наш первый день? - Тихо, как бы через силу, проговорил дед. - Ведь нас Бог тогда свёл. Если бы не ты, Тонечка, меня бы уже и в живых то не было.
Перед глазами, как наяву, всплыл тот летний, спокойный, не жаркий денёк.

Максим задремал от монотонной езды по пустой просёлочной дороге. Телега не спеша ползла в сторону дома. Он сидел на лавке-перекладине на передке порожней, с соломой на полу, телеги. Управлять кобылкой не было нужды. Старая Матрёна сама прекрасно знала дорогу домой.
Казалось, они с ней задремали на славу. Лошадка сонно и размеренно топала, в такт шагам покачивая головой. День выдался удачный. Максим возвращался с уездного городка, куда дважды в месяц возил муку в мешках с мельницы. Он до обеда успел всё развести по казенным домам. Больницам, приютам, ночлежкам и трактирам...

Теперь он возвращался домой. К старой матушке, в своё родное село. В уезде он немного с устатку выпил самогонки, неплохо закусил в харчевне, и ещё прихватил бутылочку с собой. Дома не баловался спиртным. Не хотел, чтобы старая матушка серчала. Только в обратной дороге позволял себе немножко телесной мужицкой радости.
На душе было мирно, спокойно, хорошо. Вот и задремал ненароком. Справа птички лесные тихонько поют, слева поле колосится. Солнышко не жарит, не парит, а светит тепло и ласково, мир Божий вокруг освещает. Ехать ещё вёрст пятнадцать-двадцать. До темноты успеется вернуться.

- И тут ты, Тонечка, меня окликнула. Сонного, я встрепенулся, как пташка испуганная, помнишь? - Дед Максим улыбнулся дорогому силуэту за шторкой, и боль, показалось ему, даже немного отпустила.
- Каждое твоё словечко помню, родная моя. Ты шла по дороге впереди, а я дремал и не приметил. Узелочек у тебя на палке, а палка то на плече лежит. И сарафан твой бирюзовый почти до земли, не забуду. На голове тогда платочек был беленький с цветочками. А вот на ножках у тебя что обуто было, сейчас уж, прости, не припомню. То ли ботиночки, а может и что-то другое. - Максим задумался, припоминая, умолк на мгновение, и прислушался к себе. И вправду, боль, саднящая сердце не переставаемой мукой, почти ушла.

- А вот тут ты меня и окликнула. Дядечка! Не спи! С телеги ж упадёшь. И засмеялась так заливисто, с хитринкой. А я, сонный дурачина, и не знал спросонья, что ответить тебе, ласточка ты моя. Ведь так было? Помнишь? - Дед снова улыбнулся и волна сладкого трепетного тепла окутала старое сердце, смыв собой остатки боли.

Старик потянулся к приставленной к кровати табуретке, и из литровой банки отхлебнул квасу. Призрачный силуэт за колышущейся шторкой немного пошевелился, будто собрался уходить.
- Подожди, Тоня, не уходи. Побудь ещё. Ты же у меня всю боль своими приходами убираешь, родная. - Попросил дед Максим жену.

Ему было уже за пятьдесят, когда это случилось. Жили они вдвоём с матерью-старушкой. Раньше, когда то очень давно, он был женат, и уже почти не вспоминал об этом. Детей они не нажили. Счастья тоже. Лет десять назад жена сбежала куда-то с проезжавшим мимо их села городским купцом. Максим страдал, даже на неделю ушёл в запой. Но вдогонку за женой не бросился. "Бог дал, Бог забрал" - рассудил он.

Так они и остались жить вдвоём с матерью. В селе женщины на него не заглядывались. Был он не горделивый, неприметный, даже кто-то из местных называл его малахольным. Тихий, почти не пьёт, на гулянки не ходит. В церкви его тоже не видать. Ни рыба, ни мясо. Не богат. Брошенный мужик. Ну кто за такого без крайней нужды пойдёт.

Поговаривали селяне, что детей в семье Максима не было по его вине. По болезни мужской или по Божьему промыслу. Болтали люди разное. Но и не жаловался никто на мужичка. Мать всё хозяйство по дому вела. А Максим то пастухом, то скотником у соседей подрабатывал. Пару лошадок держал, да пяток кур, плюс ещё два горла - собака Шарик и кошка Жмурка. Вот и всё их немудрёное домашнее хозяйство. Да вот ещё возил частенько мешки с мукой по заявкам уезда с местной мельницы. За это ему тоже приплачивали то овсом для лошадок, а то и деньгами. Летом рыбачил на речке.

Жениться он уже и не думал. Сам ни к кому не сватался. Наверное, Душу обжёг с женой сбежавшей. А сельчанки не хотели идти к ним в дом и жить с его матерью. Как известно, в зрелом возрасте трудно ужиться со старой свекровью.

Так они и жили, тихо, мирно. Не голодали и не барствовали. Добывали себе хлебушек насущный по мере сил крестьянских. Максим не сказать, что был верующим. Не молился показно, на праздники Великие православные из дому не показывался. Но иконы в доме, конечно, были. Кто знает, молился ли кто на эти иконы. Но крестик нательный от с детства носил. Не снимал, даже в бане.
Верней сказать, Душа у него христианка была. Жил по-Божески. Никому зла не творил, никто на него в обиде в селе не был. Спокойный, улыбчивый.
Только подсмеивались иногда соседи. Одинокий закоренелый бобыль. В гости в их дом мало кто захаживал. Если только по редкому делу.

- Антониной меня зовут. - Первой начала знакомиться женщина, переложив палку с узелком на другое плечо . - Смотрю я - задремали вы. Вот и окликнула. Может зря?
- А я Максим. - Хмуро ответил ездок, приглаживая волосы на ушах. - И что ты, Антонина, тут одна на дороге? Куда путь держишь?
- Да с Могилевского хутора я. Домой с уездного базара возвращаюсь. Дома носочки, шапочки, варежки вяжу. А на рынке продаю, как накопятся. Ну ещё с соседскими детишками иногда нянькаюсь, когда позовут. На это вот и живу скромненько.
- Да как же тебя муж то одну отпускает за тридцать вёрст? Неужто не боязно?
- Так кто же меня тронет? Денег с меня не возьмёшь. И красотой не богата, и возраст пятый десяток разменяла. Вдова я и сирота. И кормиться как то нужно. Хоть бездетная и безродная, но кушать то хочется. Я ещё и шью дома. Вот сарафанчик этот на мне. Своими руками сшитый, не покупной.
- Ну так садись на телегу, чего землю то топтать. Довезу, телега всё равно пустая. Нам почти по пути. Я с Мельничного посёлка. Вдвоём то и веселей, и не усну теперь.

Антонина забралась на телегу. Максим подбодрил придремавшую Матрёну негромким окриком - Ну, Матрёнушка, ну, кормилица!
И они поехали. У мужичка сон, как рукой сняло. Антонина щебетала без умолку, рассказывая о своём вдовьем житье-бытье. Максим молчал и только с упоением слушал. Изредка поддакивал, понимающе покачивая начинающей седеть головой...

- Самогонку то будешь, Тоня, с домашней закусочкой? Поди проголодалась то с пешей дороги. - Предложил повеселевший Максим, когда попутчица утомилась, рассказывая ему всю свою нехитрую женскую долю, и притихла.
- Не откажусь, если только маленько. Раз сам угощаешь. Вообще то я не пью.
Максим с удовольствием мысленно отметил, что Антонина, незаметно для себя самой, перешла на ТЫ.

Они выпили по паре чарок, аппетитно закусили. Помолчали каждый о своём. Женщина помянула погибшего на валке леса мужа. Он пьянствовал, буянил, обижал её безродную бесприданницу. Оскорблял, что она не может ему родить ребёнка. Никто не мог её защитить, сиротинушку. Бывало и бил. Но идти из дома мужа было некуда. Она терпела. Потом его насмерть придавило спиленной сосной. Однако сейчас, через десять лет вдовьей жизни, вспоминала его добрым словом. О покойниках поминать либо хорошо, либо никак. Так она и осталась жить одна в доме мужа.

А Максим был благодарен Антонине, что скрасила разговором его скучную дорогу, и за то, что при взгляде на неё у него в Душе рождалось что то жалостливое, тёплое, родное. Слушая попутчицу, он вдруг понял, насколько похожи их судьбы. Сколько у них общего, накопленного за годы, одиночества, скрываемой от чужих глаз печали.

Как часто ему помогала жить поговорка его бабушки: "Пришла радость -
радоваться будем, пришло горе - горевать будем". Всё от Бога. И печаль и радость. Такова жизнь. - Думал Максим. - А значит и встреча эта, нежданная-негаданная, тоже от Бога.

Часам к семи вечера подъехали к Могилевскому хутору.
- Максим, спасибо на добром слове. И храни тебя Господь за помощь мне и твоё доброе сердце. - Начала прощаться Антонина, взяла свою палку с узелком и спрыгнула с телеги. - Я пораньше хутора, тут уж сама дойду. Чтобы соседи не болтали про меня, что меня чужой мужичок не с нашей деревни домой подвозит.

- Понимаю. Ну, иди. - Ответил Максим, кивнул, и вдруг почувствовал в Душе какое-то незнакомое томление, так уныло защемило в сердце. Расставаться совсем не хотелось. Чувствовалась какая-то недосказанность, что ли...
Видимо, и Тоня ощущала что-то похожее. Она смущённо улыбалась и не уходила. Улыбалась только одними губами, а влажные глаза таили грусть.
- Знаешь, Тонь, ты возьми вот это. - Максим наклонился и достал из под лавки мешок с остатками домашних припасов. - Ты одна живёшь, пригодится. А у нас с матерью припасов хватает.

Матрёна стояла смирно и смотрела куда то в бок, словно понимая своим лошадиным умом это человеческое расставание двух немолодых людей. Встретившихся на дороге и на дороге расстающихся.
- Ладно, прощай, Антонина. - Через силу выдавил из себя Максим. - Мне ещё пару часов до дома ехать. Хочу засветло вернуться. Да и мать волнуется. Даст Бог ещё свидимся.

Он отвернулся, дёрнул за вожжи и поехал. Очень хотелось обернуться и провожать Тоню взглядом. И смотреть, смотреть, смотреть на неё не отрываясь. Но он терпел. Змея одиночества снова сдавила ему горло...

Но, странное дело, одновременно с тоской одиночества он вдруг впервые за долгие годы ощутил в себе тонкий лучик Света Надежды.
Этот лучик оживлял и согревал его обманутую Душу. Нет! Он не обернулся. Но он улыбнулся новой, пришедшей с этим Светом Надежды, мысли.
- А ну, пошла шустрей, родимая! Домой приедем - овса получишь, сколько в тебя влезет. - Уже весело подбодрил кобылку Максим. Теперь он уже знал, что хочет и как это сделать... И Бог обязательно поможет ему в этом!

Две недели до новой поездки в уезд тянулись неимоверно. Тонкий лучик Надежды вырос в Максиме, окреп. И теперь жёг его нетерпеливым ожиданием. Мать заметила перемену в сыне. Но, обладая глубокой женской мудростью, ничего не расспрашивала. "Всему своё время" - считала матушка.

И вот он, Могилевский хутор. Аккуратно расспросив селян Максим узнал, что Антонины дома нет. Она ещё вчера отправилась пешком в уезд.
Когда Максим развёз муку по адресам, он заехал на базар. Разглядел среди товарок Тоню, но подошёл не сразу, стоял и любовался со стороны. Женщина осунулась, похудела, будто перенесла на ногах болезнь. Но для Максима она была прекрасна любой.

Возвращались они опять вместе. Когда в дороге выпили по чарке самогоночки, он наконец решился.
- Знаешь, Тоня, переезжай жить ко мне. Твой дом продадим. Места у нас тебе хватит. - Коротко отрезал он. И замолчал, с волнением и тревогой ожидая ответ.
- Максим, ты скучал по мне? - Вместо ответа спросила женщина.
- Значит так! Сегодня прямо и переедешь. Самое необходимое в телегу. И засветло будем у меня.

Без лишних раздумий и сборов вечером того же дня Максим знакомил свою будущую жену с матерью. Мать только покачала головой и сказала:
- Наконец то. Я уже знала и ждала. Ужин готов. Баню я затопила. Антонина, помогай накрывать стол, гулять будем.

Жили душа в душу. Мать полюбила невестку искренне всем сердцем. Она будто компенсировала женщине её сиротство, стала ей и матерью, и свекровью, и старшей сестрой, и подругой.
Плюс к этому матери было радостно видеть счастливым стареющего сына. Теперь ей было не страшно умирать и оставить его одного.

Через семь лет счастливой жизни матушка отошла ко Господу. Умерла тихо, мирно, со смирением. На удивление хоронить её пришло почти всё село. Селянки вместе с Антониной дружно готовили в доме поминки. Народу пришло много. Столы накрывали во дворе. Говорили мало. Но в глазах соседей Максим впервые видел уважение к себе и искреннее соболезнование к его утрате.

Ещё через пять лет у Антонины начались усиливающиеся боли внизу живота. В уездной больнице Максиму сообщили, что дни его жены сочтены. Поверить в это он не сумел.
Но через три месяца похороны Тони заставили его убедиться в правильности диагноза врачей...
И вновь ему помогала любимая поговорка бабушки - "Придёт радость - радоваться будем, придёт горе - горевать будем"... На всё Воля Божия.
Но горевать не получилось...

От горя дед Максим слёг. Соседи заходили, приносили готовую еду, лекарства. Приезжал с уезда врач. Но больше всего, несмотря на страшные ноющие боли в сердце, старик хотел остаться один. Соседи не понимали этого. Они решили, что Максим просто хочет скорей умереть. Однако, это было не так.

- Вот, Тонюшка моя, каждый раз ты приходишь и я рассказываю тебе нашу историю от начала до конца. А знаешь, вчера перед тобой приходила матушка. Она совсем не состарилась. Вроде бы даже немного помолодела. Улыбалась мне. Молчала.
- Нет, мама не плакала. Я же говорю - улыбалась! Ты ведь тоже не плачешь у меня. А что нам плакать? Мы же видемся. От болей в сердце соседушка мне уколы какие то ставит. Я им всю пенсию отдаю. Зачем мне теперь деньги то?

Старик как то жалостно улыбнулся. Призрачная тень за качающейся шторкой замерла.
- Как тебе там? С мамой видишься часто? Вам там, наверное, так же хорошо, как здесь было, когда мы все вместе, втроём тут жили. Или даже лучше. А я тут только ожиданием наших встреч живу. У меня при вас все боли, даже самые нестерпимые, проходят на время.
Врач приезжал, сказал, что мне сердце беречь нужно. Слабенькое сердечко то стало, прям как тряпочка... А как мне его беречь то? Я же только лежу и вас жду.
- Вы там живёте, а я Шарика похоронил недавно... И Жмурку... Совсем старенькие они были. А лошадок моих, помнишь Матрёну и Тимошку? На мясо купцы забрали. На консервы из конины. Что же поделаешь? Смотреть за ними уже сил нет совсем. Денег дали за них, конечно...
Какой же теперь из меня хозяин, если я только лежать могу и тебя с матушкой ждать. К вам скорей хочу. Уже жду, жду...
Старик протянул вялую руку к банке с квасом. Но слабеющая рука разжалась и банка выпала, квас разлился по полу, осколки заблестели на чисто вымытом полу.

Призрачный силуэт за шторкой стал медленно растворяться.
- Уходишь, ну иди, иди. - Прошептал дед Максим. - Не беспокойся там обо мне, роднулечка моя Тонюшка. Наверное, и не приходи больше. И матушка пусть не приходит. Передай ей. Я скоро... Сам к вам приду... Тут я всё уже закончил. Пора домой... К вам возвращаться. Жди... Сегодня приду... Насовсем... Тонюшка... Больше уже не расстанемся... Тонюшка... Никогда...

Тень ушла. Старик остался один. Только теперь он разрешил себе слезу. Последнюю земную слезу перед уходом. Была ли это слеза радости или печали уже никто не узнает... Я верю, что радости. Ведь дед Максим возвращался к любимым...
30 Зайчики
Владимир Гольдштейн
Зайчиков мне подарили, когда я был совсем маленьким. Кажется, какие-то мамины знакомые привезли их из-за границы. Лет мне исполнилось всего ничего, и зайчиков я помню столько же, сколько и себя. Маленькие и забавные – один весь коричневый, с белым пятном на лбу и на лапке. Второй – наоборот, целиком белый, с коричневым хвостиком, и половинкой уха. Черные бусинки глаз. Почти стершийся мех. Ухо я отрезал сам, когда хотел попробовать, как работают мамины ножницы. Зайчики были скреплены прочной ниткой и прижаты друг к другу мохнатыми животиками. Когда их разводили в стороны, в животе у белого что-то проворачивалось и раздавался веселый, чуть мяукающий, звук. Издают ли зайцы такие звуки, я не знаю до сих пор... Потом нитка натягивалась, наматывалась в середине на невидимую катушку и снова прижимала зайчиков животами. Смутно помню, что ни машинки, ни пистолеты не привлекали меня так, как зайчики. Я даже спал с этой «девчачьей» игрушкой. Конечно, когда я стал чуть взрослее, мне страшно захотелось выяснить, что там внутри – откуда звук, и куда девается нитка. Но распотрошить зайчиков я не успел. Просто, потому, что появилась Вика.
Это случилось зимой, после моего дня рождения. Наверное, потому я и люблю зиму, что мой день рождения приходит почти сразу за Новым Годом. А, может быть, потому что я чувствую, как пахнет снег. Этот запах ни с чем сравнить нельзя. Какая-то в нем неповторимая свежесть, покой и чистота одновременно. Какая-то радость новой жизни, когда все еще впереди, и по этому белоснежному, идеальному покрову можно протопать в любую сторону… Снег пахнет только, когда он новый – если он слежался, и по нему ходили или ездили, его запах сливается с людьми, домами и машинами. Тогда праздники заканчиваются, и наступает пора длинных будней, когда снег только мешает, и его стараются растопить солью и побыстрее убрать.
Я хорошо помню то утро... Наверное, потому что накануне выпал снег. Поэтому казалось, что праздники не закончились, и старший брат везет меня на санках не в детский сад, а к разукрашенной елке в городском парке. Свежий снег скрипел под полозьями санок и белой пылью задувал в мое укутанное шарфиком лицо. И пах он так, как будто сегодня не понедельник, а пятница, то есть впереди еще и выходные, и подарки, и много всего интересного.
Во дворе детского сада я и увидел Вику. Она была в красных сапожках, и все время оборачивалась к маме, которая что-то говорила ей перед крыльцом. В раздевалке воспитательница сказала, что у нас новенькая, приехала издалека и будет теперь в нашей подготовительной группе. Ей нужен мальчик в пару. Я смотрел на ее длинные светлые волосы, красивый сарафан, большие серые глаза и был уверен, что попасть к ней в пару мне не «светит». Я даже почти отвернулся, чтобы ни видеть, как этот хулиганистый Сережка – на полгода старше нас – сейчас подойдет и возьмет ее за руку. Так и вышло. Он протянул ей дурацкую юлу и уже придвинул свое толстое плечо... Вика, вдруг, подняла голову, потом обошла застывшего Сережку и сделала шаг ко мне. Сердце заколотилось так же, как в новогодний вечер, когда я нащупывал под елкой запакованный родительский подарок. «Ты чего отвернулся? – сказала она. – Может, ты не хочешь быть моей парой?»
Я не уверен, что она сказала именно так, но парой мы стали. Мы все время оказывались рядом, мы дружили, хотя дружить с девчонкой – это ведь стыдно: «жених и невеста» и все такое... Ну и что? Мы не обращали внимания.
Викин папа был военным, и они часто переезжали из города в город. Она родилась в далекой Воркуте, которая казалась мне совсем другой планетой. Вика рассказывала про длинную полярную ночь с северным сиянием, про то, как закрывают плотные шторы перед сном, когда на полгода наступает день. Про метели, идущие неделями и вездеходы на улицах. Но главным было другое. Вика тоже знала, что снег пахнет. Она чувствовала это даже лучше, чем я. Она говорила, что в нашем южном городе, он пахнет не так, как на севере: у нас – мягко и неуверенно, потому что чувствует, что может растаять в любой момент…

Однажды, мы стояли на крыльце в конце вечерней прогулки. Смеркалось, и нас вот-вот должны были забрать домой. Кажется, уже началась весна. Днем была оттепель, но к вечеру опять ударил морозец, и я долбил лопаткой подмерзшую на ступеньке сосульку.
– А ты рад, что мы завтра снова встретимся? – неожиданно спросила Вика.
– Я? Да... – промямлил я, стараясь делать вид, что ничто, кроме сосульки меня не интересует.
– А я с мальчишками не дружу... Но ты – другой, не такой, как все...
Первый раз в жизни я почувствовал, как меня накрыла волна какой-то огромной радости. Ее было так много! Казалось, можно было поделиться с кем угодно, а радость совсем не уменьшится. Радостью было пронизано все – и темное небо, и заиндевевшие деревья, и даже осколки сосульки... С этого вечера я стал совсем по-другому относиться к нелюбимому детскому саду с его противными вафлями и пенками в молоке. Там была Вика...
На следующий день я принес ей зайчиков. Коричневый словно хитро подмигивал ей своим белым пятном, а белый, кажется, старался спрятать свое покалеченное ухо…

Нашим любимым занятием в группе была возня с калейдоскопом. В замысловатых узорах мы оба находили какие-то дальние страны и разноцветные пики гор, покрытые хрусталиками снега. Отнимая картонную трубу от глаза, мы старались нарисовать красками то, что увидели, а потом смотрели, у кого получилось лучше.
Но в этот день мне было не до калейдоскопа. Вика все время стояла рядом и пахла смесью парного молока и сдобного печенья, но главным было вовсе не это. Главным было то, что сегодня она уезжала. Родители увозили ее в другой город – очередной переезд семьи военного. Наверное, именно поэтому осколки внутри калейдоскопа казались острыми, хихикающими уродцами. Мы молчали. Потом день как-то быстро закончился, и за Викой пришел папа в красивой военной форме. Она грустно посмотрела на меня, с сожалением пожала плечами, развернулась к двери и, не издав ни звука, исчезла в дверном проеме.

* * *
Прошло много лет. Очень много. Так много, что детский сад, казалось, растворился в прошлой жизни без всяких шансов появиться на свет даже в воспоминаниях. Моя страница на сайте «Одноклассники» заполнилась множеством лиц, фраз и пожеланий. И вдруг, среди всего этого многообразия выскочило фото с зайчиками! Теми самыми… а может быть и другими. Но очень напоминающими образ из детства. Во всяком случае, имеется ли изуродованное ухо разобрать не удалось.
А потом появилось и письмо от Вики. Точнее, не письмо, а всего несколько фраз о том, что она меня, оказывается, помнит, хотя уже давно замужем, у нее двое детей и полный «Окей». Я восторженно ответил, причем вспомнил все, включая калейдоскоп и совместные игры в нашей группе, память о которых, выходит, никуда не делась, а лишь притаилась в дальнем уголке.
Однако на этом переписка закончилось. Больше она не отвечала, а на моей страничке осталось фото с зайчиками. Причем коричневый по-прежнему хитро подмигивал своим пятном, а белый старался что-то спрятать. Оказывается, они сопровождали меня всю жизнь, были где-то совсем рядом, стесняясь своего потертого вида. Очевидно, была рядом и Вика, несмотря на замужество, детей и проживание в дальнем северном городе, где зайчики, наверное, водятся прямо на улицах и скачут между домами, покрытыми северным снегом с пятничным запахом свежести. Запахом, который колет, очищает, и которым заполнен весь мир вокруг.
31 Провожалкин
Владимир Гольдштейн
Скорый снижал скорость медленно. Расписанная красными полосами, глазастая морда локомотива поравнялась с пешеходным мостом, когда шипение тормозов перешло в повизгивание, и поезд почти остановился. Конечно, это только казалось. Состав ещё долго подтягивался, извиваясь вдоль платформы угловатой змейкой, похожей сверху на детскую игрушку – забавного гибкого ужика.
С высокого пешеходного моста был прекрасно виден и весь длинный состав, и сплетающиеся в дымке сумерек серебристые ниточки рельсов на соседних путях, и фиолетовые искорки далёких семафоров в конце каждой платформы, и разноцветные струйки спешащих пассажиров, и стайка бродячих собак, и курящий милиционер, и обходчики, лениво хлопающие длинными молотками по уставшим буксам... Ничего не изменилось. Точнее, изменилось все. Опираясь на высокие, тронутые ржавчиной перила, он думал, что, пожалуй, лишь этот вид сверху на паутину рельс старого вокзала связывает его с далёким прошлым, когда телевизоры не играли красками, а с портретов на площадях хмурились величественные бородатые вожди.
Тогда он приходил на этот мост почти каждый вечер. Школа, шесть уроков, полчаса пешком по широкому бульвару – и он здесь. Он не мог толком объяснить себе, зачем приходит на вокзал. Потому ли, что его душа распахивается здесь навстречу смелым мечтам о дальних странах, солёных закатах над тропическими приливами, весёлых, наполненных встречами и открытиями днях и прочих крупицах того, что зовётся таинственным словом «счастье»? Или может быть потому, что никак не удаётся познакомиться с классной девчонкой? А, может, он просто уставал от вереницы нескончаемых серых будней, которые в итоге приведут всего лишь к высокому баллу аттестата и поступлению в освобождающий от армии институт? Он точно знал, что среди этих ответов нет ни одного правильного. Только потом, много лет спустя, он понял, что самые главные вещи нельзя объяснить словами, а то, что объяснению поддаётся, – это так, не главное, незаметный полустанок, который забываешь, когда он исчезает за окном вагона.
Он очень любил поезда. Сладкий запах разогретого масла в буферах или струйка терпкого дыма из трубы над вагоном – и слезы наворачивались на глаза, и невыносимо хотелось купить билет и уехать куда попало, как можно дальше – к новой жизни, к ярким событиям, главное из которых – праздник путешествия на поезде. Что ещё может сравниться с ароматом заварного чая в позвякивающих стаканах, неизменной копчёной курицей и треснувшей скорлупой на боках сваренных вкрутую яиц? А это ощущение превосходства над остающимися на перроне людьми, как будто бы жадно провожающих взглядами стремительный полёт темно-зелёных вагонов, непременно уносящих пассажиров к будущим радостям!
Он очень хорошо запомнил тот день ранней осенью, когда прогуливаясь вдоль состава, увидел плотную крашенную блондинку лет тридцати. Женщина выглянула из двери вагона и поманила его наманикюриным пальцем.
– Паренёк! Сока не купишь? Во-о-н в том ларьке.
Она протянула деньги.
Этот поезд стоял минут двадцать, так что время ещё было. Банка с соком оттягивала руку, стараясь выскользнуть и шлёпнуться на потрескавшийся асфальт.
– В гости зайдёшь? – блондинка кивнула головой внутрь душного вагона.
Он пожал плечами и вскарабкался по лесенке.
В купе, как оказалось, кроме них больше никого не было.
– Рита, – бросила она. – А тебя как?
Но едва он открыл рот, чтобы назвать своё имя, как она, усмехнувшись, перебила:
– Не... не говори. Останешься для меня незнакомым героем... Садись, герой, сейчас соку дёрнем. Лады?
Ключа-открывалки не было, но Рита несколькими ударами залихватски откупорила банку об угол видавшего виды вагонного столика. Затем она разлила сок в чайные стаканы без подстаканников и неожиданно выпалила:
– Слушай! А он сволочь все-таки! Сковырнулся на прошлой станции вместе со своим коньяком!.. Ты коньяк пьёшь?
Он отхлебнул тёплый сок, ощутив на языке вязкую мякоть, и неопределённо пожал плечами.
– А-а… не важно – все равно у меня денег больше нет... – невесело продолжила Рита. – И в каком ты классе? Небось, в десятом уже? В девятом… Ну, за знакомство, что ли?
Они чокнулись гранёными стаканами.
– Девчонка у тебя есть? Ясно, нету… И чего ты тут слоняешься по перрону? Я не первый раз этим поездом в командировку езжу, ещё раньше тебя заметила. Ты, вроде как, вообще все поезда встречаешь и провожаешь… Кстати, герой, знаешь какое забавное имечко я сейчас для тебя придумала? Про-во-жал-кин!.. Скучаешь, что ли, дома, Провожалкин?
Он по-прежнему молчал, не зная, что сказать.
– Ладно, давай по второй, не закусывая!
Они снова отхлебнули тёплого сока.
– А как учишься? Вижу, что не отличник, но и не двоечник, верно?
Она чуть наклонилась вперёд, и ему открылось декольте с расстёгнутой пуговкой наверху. Рита протянула руку, и быстрым движением, типа, из-за жары, расстегнула ещё одну пуговку – пониже…
– Есть для тебя, герой Провожалкин, новое задание – ты же тут все время лазишь. Если увидишь этого козла с залысинами, в безрукавке – ты его сразу узнаешь! – пошли его вместо меня… на все буквы. Договорились?.. Ну, а не узнаешь – и хрен с ним!
Она болтала что-то ещё про свою несчастную жизнь, про мужиков, которые всегда пристают и про «баб, вечно готовых отдаться в любом подходящем и не очень месте…». Всё это опять сопровождалось ухмылкой, игравшей между яркими губами. В купе, кажется, стало ещё жарче, и уши у него противно горели.
Тут состав дёрнулся и начал медленно набирать скорость.
Он вскочил, задев столик и опрокинув стакан с очередной порцией сока.
– Ты куда, Провожалкин! – заголосила Рита на весь вагон, пытаясь удержать его за футболку. – Все равно не успеешь уже! Сиди до следующей станции!
Но он рванулся, опрометью бросился по коридору, чуть не сбил проводницу у выхода и все-таки выскочил на убегающий перрон. Прыгать пришлось прямо из тамбура с уже захлопнутой верхней ступенькой лестницы. Приземлился он неудачно – связки на левой ноге предательски вывернулись, и всю ногу пронзила резкая боль.
Позже он так и не смог понять, почему его будто вынесло из вагона. Может, все дело было в двух расстёгнутых пуговках?..
Почти месяц он не мог ходить на вокзал. Потом растяжение постепенно прошло. Риту и её «лысоватого козла в безрукавке» он не встречал. Да и весь ритуал теперь изменился. Приходя на перрон, он покупал банку с соком и медленно распивал её прямо около киоска.
Потом были летние каникулы и десятый класс. Почти каждый вечер он продолжал приходить на тот же перрон с его яблочным соком, запахом перегретого масла в буферах вагонов и призрачным образом крашенной блондинки с расстёгнутыми пуговками на декольте, рассказывающей о «мужиках и бабах».
«Провожалкин…» – привычно и сочувственно шептали проводники, медленно отводя глаза.
А потом поезд, похожий на длинную извилистую жизнь, медленно трогался и, набирая ход, исчезал в неизменной дымке, расползающейся сразу за подслеповатым далёким семафором. И по-прежнему очень хотелось чего-то ещё – запретного, привлекательного, такого же недостижимого, как Рита с её наманикюриными пальцами и сочной улыбкой. Тем более что связки на левой ноге начинали сразу ныть, как только он оказывался на перроне, заполненном в меру спешащими пассажирами, почти не  покупавшими заурядный яблочный сок в неказистом покосившемся киоске.
32 Велосипед детства - новый рассказ от ави
Ави -Андрей Иванов
"ВЕЛОСИПЕД ДЕТСТВА" - новый рассказ от ;АВИ".

Жили небогато. Но, не скажу, что совсем уж бедно. Жили - не тужили. Как многие в нашем маленьком рыбацком городишке.
Если кому-то в нашей большой семье нужно было купить дорогую вещь - то все, кто работал, собирали в складчину. Копили, дружно экономили и отказывали себе в том, без чего могли временно обойтись.
Так мне и на пальто новое складывались. И даже на велосипед.
Многие из моего поколения наверное помнят, что не у всякого ребёнка в теперь далёкие семидесятые был настоящий двухколёсный велосипед. Всё-таки для некоторых это счастье так и осталось несбывшейся детской мечтой, недостижимой роскошью.

Вот и я втайне мечтал о таком "железном коне". Мечтал, но в свои восемь с половиной годков даже и не верил, что такая роскошь может когда-нибудь принадлежать и мне. Я видел, как гордо носятся по двору мои счастливые сверстники - обладатели этого блестящего скакуна. Как умеют они с демонстративной ловкостью отпускать руль и ехать на велике прямо, иногда даже как то лихо поворачивать без рук. А некоторые юные виртуозы велосипедного мастерства могли резко вскидывать своего "железного коня" на дыбки и ехать некоторое время на одном заднем колесе. Тогда слово "КРУТО" ещё не использовалось для выражения крайней степени восторга, зато для этого было очень подходящее слово "НИШТЯК"!!!

И вот, однажды я, лежа перед сном в своей кровати с детской книжкой, невзначай услышал общий разговор на кухне за семейным ужином.
- Давайте начнём собирать Андрюшке на велосипед, это будет лучший подарок. - Это послышался голос моей бабули. - Учится он хорошо, без троек. Вот только физически слабоват. На физкультуре среди последних. Пусть крутит педали, глядишь, и окрепнет за лето.
- Ну, за пару месяцев скопим, мама. - Поддержал мою бабушку дядя Олег. Он, не считая меня, был самым младшим в семье. Но уже пару лет работал токарем в судоремонтных мастерских нашего городишки.
Остальные бодро поддержали бабулину идею и продолжили ужинать.

Заснуть, понятное дело, в ту ночь я не смог. Сердце бешено колотилось, я задыхался от волнующей смеси предвкушения счастья и смутного ужаса. Так и прокрутился в кровати без сна до самого утра.
Вместо ночного покоя меня мучили кошмары наяву вперемежку с волнением от будущего подарка.

Детские кошмары восьмилетнего мальчишки были таковы.
- А вдруг, я не смогу научиться ездить на велосипеде. Буду падать и падать. Есть же, наверное, люди совсем не приспособленные держать равновесие и при этом крутить педали. Может, я из таких?!!!

Сейчас уже я не помню, был ли у меня в раннем детстве трёхколёсный велосипед. Если даже и не было, то мне давали несколько раз прокатиться ребята во дворе. Вот на нём держать равновесие не нужно - всё равно не упадёшь. Другое дело полувзрослый двухколёсный велик.
Эти смутные страхи не давали мне уснуть. И не только одну эту ночь. Картинки моих падений и неумения периодически предательски всплывали в сознании и мучили стыдом,детскими тревогами вперемежку с радостным ожиданием.

Не дожидаясь моего девятого Дня рождения, мне подарили велосипед. Его гордо занесли в квартиру и показательно прокатили по большой комнате. Бабуля, мои дяди и тёти, видимо, ожидали увидеть мой сумасшедший восторг от подарка. Не знаю, что было тогда у меня на лице. Страх, радость или желание куда-нибудь спрятаться.
Настоящий, железный, огромный, блестящий никелем руля и крыльев над колёсами, "железный конь". Багажник тоже был блестящий и очень красивый. Пахнущая свежей заводской смазкой длинная велосипедная цепь. Ароматный запах новой резины колёс. На руле громкий звонок из нержавейки. На раме аккуратно пристёгнута сумочка с гаечными ключами. Плюс к этому счастью прилагался алюминиевый насос. Подарок был великолепен!!! Красив и одновременно страшен. Велосипед, пугающий неизвестностью, как я на нём поеду. И вообще, как мне на него влазить. Велик был чуток пониже моего роста. А рама доставала мне до груди.

Дядя Олег при всех пообещал научить меня кататься на этом "звере"...

С ужасом я ждал выходных. В будни дядя Олег работал до самого вечера, а учить меня езде на двухколёсной громадине собирался в субботу.

Всё-таки я не умер от ожидания, и выходные наступили. В субботу, после завтрака, дядя Олег вытащил велосипед на улицу. За ним следом с любопытством вытащились все мои тётки, дядя Валера, затем бабуля и я сам.
Подойдя к дяде Олегу вплотную, я тихонько прошептал:
- Олег, давай отойдём подальше от всех. Учи меня там, где никто не видит.
- Боишься? Это тебе не игрушечные машинки по полу катать. - Дядя ухмыльнулся и сел на мой подарок. Он с лихим спокойствием закрутил педали, я побежал следом.

Недалеко от школы есть маленькая улица, идущая под уклон. Здесь, возле школы, мой дядя впервые и посадил меня на "железного коня".
- Ты не бойся, просто рули. Педали даже можно не крутить, велосипед сам тебя повезёт под горку. Я буду придерживать за багажник. Не трусь, пацан, не упадёшь. - Спокойно заверил меня дядя. Я не поверил, но деваться было некуда.
И мы поехали. Втроём. Я, велосипед и бегущий сзади дядя Олег.

Мне уже почти начало нравиться. На сидении я был гораздо выше моих пеших сверстников. Я рулил, и велик послушно поворачивал в нужную мне сторону. Скорость веселила и радовала, и всё это было так необычно, интересно и совсем не страшно, что совсем позабыл про своего дядю.
Когда же я всё-таки смог оглянуться назад, то поддерживающего за багажник дяди там не было.
О! УЖАС! Я тут же так перепугался, что совершенно позабыл рулить и держать равновесие. С грохотом велосипед навернулся, я тоже приземлился, и на скорости отлетел шагов на пять от своего железного агрегата. Так я познакомился и тесно сблизился с моим новым товарищем по имени "АСФАЛЬТ".

- Ну что, племяш? Живой? - Весело или даже слегка насмешливо, как мне показалось, спросил подошедший сзади дядя Олег. - Ты же сам уже ехал нормально и ровно, без меня. Метров двадцать хорошо ехал, пока не обернулся.
Я размазывал кровь по грязным коленкам и не знал, что отвечать. Локти, нос и все выпирающие из меня части организма были содраны, но точно помню - боли я тогда не чувствовал.
- Ещё поедешь, герой, или уже домой пойдём? - Спокойно и с ехидной улыбкой поинтересовался Олег. - Хватит тебе на сегодня ранений или ещё хочешь?
- Хочу... Ещё... - Выдавил из себя я. Страх новых падений и травм был явно меньше постыдных прошлых ночных кошмаров.

Я вновь садился, ехал, падал, поднимался, влезал на велосипед, ехал, снова падал... Дядя Олег сначала продолжал поддерживать меня за багажник, но часто неожиданно я обнаруживал, что сзади никого нет. И, с каждым разом, это пугало всё меньше и меньше.
Дома, конечно, нас встретили ОХИ - АХИ бабули и тёток. Меня мазали зелёнкой, йодом, хотели даже бинтовать. Но я впервые за долгое время чувствовал себя счастливым. Настоящим смельчаком и бесстрашным парнем.

Видимо, это была самая первая моя победа над своими детскими страхами. Тогда я ощутил совершенно новое, очень приятное чувство - УВАЖЕНИЕ К СЕБЕ.

Однажды я сам влез с нашего крыльца на велик, оттолкнулся и поехал. Крутить педали было очень неловко. Не доставали ноги. Но я научился спускаться то на одну, то на другую сторону и давить на педали всем своим тощим телом. Пробовал ездить под рамой. Экспериментировал, снова падал, но уже совершенно перестал бояться шишек, боли, ссадин и сбитых коленок. Защитных наколенников тогда в СССР, конечно, ещё не было. Особенно на моём далёком дальневосточном острове.

Я так всей своей детской душой полюбил велосипед, что эта любовь на долгое время заменила мне желание иметь друзей и заниматься чем то другим. На занятиях в школе я постоянно страстно хотел только одного - поскорее усесться на велик и, забыв обо всём на свете, кататься до тех пор, пока меня не загонят домой делать домашнее задание.

Несмотря на мою верную любовь к велосипеду... Кстати, он отвечал мне взаимностью, и очень редко ломался и прокалывал свои колёса... Я ему изменил.
Это случилось, как всегда, совершенно неожиданно. В третьем классе мне очень понравилась новенькая девочка, перешедшая в наш класс из другой школы какого-то небольшого соседнего посёлка.
Тот посёлок находился в пятнадцати километрах от моего городка. Автобусы туда в то время ходили очень редко. Всего два раза в сутки возили рабочих и рыбаков в мой городок. А девочка каждый день приезжала в нашу школу на своём велосипеде. Вы только представьте, в какую рань ей нужно было ежедневно вставать, чтобы успеть приехать к началу первого урока.

Конечно, опыта умелого и лёгкого знакомства у меня тогда не было. Да и сейчас нет, если честно. Я просто любил подолгу смотреть на неё, особенно это было удобно, когда её вызывали отвечать к доске. Я "любовался" ей. Но тогда такого слова ещё не знал.

В школьной столовой можно было присесть к ней за один столик во время завтрака, но я стеснялся. Нравилась она мне всё больше и больше. Почти так же, как мой красавец велосипед. С велосипедом сдружился быстро, а вот с девочкой это было гораздо сложней.
После окончания уроков она сразу садилась на велик и уезжала в свой загородный посёлок. Мне даже не хватило ума предложить проводить её.

Однажды она не приехала в школу. Я почувствовал себя неуютно. Мне стало уже не хватать её тоненькой фигурки в школьном фартучке и взгляда её скромных глаз.
Тогда я решил, что она, видимо, заболела. После уроков завез домой школьный портфель. Показал бабуле дневник. Двоек и нарушений поведения она не обнаружила, и я был отпущен на три часа гулять с велосипедом.

Недолго думая, я не стал, как обычно гонять по улицам и дворикам городка, а, набрав максимальную скорость, порулил в сторону посёлка, где жила моя возлюбленная.
Меня отпустили погулять всего на три часа. За это время я должен был успеть навестить девочку и вернуться домой. Задыхаясь от напряжения и дорожной пыли, я изо всех сил давил на педали, несясь по малознакомой дороге вдоль морского берега.

Только приехав в посёлок, я вдруг вспомнил, что не знаю адреса девочки. Мне были известны лишь её имя, фамилия и возраст. Нужный дом мне указали быстро. Открыла дверь красивая взрослая женщина. "Наверное это её мама" подумал я.
- Здравствуйте, я из класса, в котором учится Лена. Она дома?
- Здравствуй, проходи. Только Лены дома нет. Она с папой уехала в районную больницу.
- Заболела?
- Нет. У неё хроническая аллергия с рождения, и нужно раз в полгода проходить обследование у врачей.
- Значит, завтра её опять не будет в школе?

Мама Лены внимательно посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
- Вы давно дружите?
Я смутился и не знал, как ответить. По правде говоря, мы ведь и не успели по настоящему подружиться, она мне только очень нравилась. И снилась всего пару раз. Хотя, я думаю, Лена могла уже сама догадаться о моём трепетном отношении к ней.
- Да нет. Просто её не было на уроках и я подумал, что она заболела. После уроков решил навестить.
- Тогда проходи за стол, сейчас напою тебя чаем с домашними булочками.

В доме ароматно пахло свежей выпечкой, было уютно, кругом были расставлены комнатные цветы. Приятное тепло от русской печки убаюкивало мою усталость с дороги.
Если честно, я очень проголодался после школы, ещё не обедал дома. Плюс долгая быстрая езда отняла много сил. Но времени было мало. Я должен был успеть вернуться домой. Булочки пришлось отменить.
- Спасибо, мне пора назад. Пожалуйста, передайте Лене, что я сообщу в школе, чтобы там не волновались. До свидания! - Ответил я на приглашение. И вышел из дома моей Леночки..

На душе было скверно. Лену я не повидал. И завтра, видимо, не увижу.
Сел на велосипед, и медленно, уныло поехал в сторону своего дома.

Вернуться домой к назначенному сроку не получилось. Обратная дорога показалась слишком длинной и утомительной. Я вяло крутил педали и больше смотрел не перед собой, на дорогу, а на бескрайнее море, лижущее ласковыми волнами мой родной остров детства.

За опоздание меня лишили общения с железным другом на целых три дня. Я не стал оправдывать себя и рассказывать, где был. Протёр велик от дорожной пыли и поставил его отдыхать до лучших времён.
Как раз через эти три дня домашнего ареста на уроках наконец то появилась Лена.
Однажды ночью я дал себе твёрдую мужскую клятву подойти к девочке и предложить ей дружбу. Я представлял себе это в красочных картинках. Краснел под одеялом от смущения. Но клятву всё-же исполнил.

После уроков смог подойти к Лене. Мне повезло, рядом не было насмешливых одноклассников.
- Ты не ходила в школу, я приезжал к тебе в посёлок. - Издалека начал я.
- Я знаю. Зачем ты приезжал? Учителя раньше тебя знали, что меня не будет три дня. - Равнодушно улыбаясь ответила Лена.
- Хочу с тобой дружить. И провожать после уроков. - Настойчиво исполнял я свою клятву.
- А не боишься наших ребят? Ведь засмеют. - Лена пристально посмотрела мне в глаза.
- Разве это смешно? У меня нет друзей, и у тебя в нашей школе ещё нет приятелей. Можем после школы вместе кататься у берега моря. Потом ты уедешь домой. А я буду встречать тебя утром у школы.
Девочка не ответила. Она повесила портфель за плечи и села на свой велосипед.
- До завтра. - Сказал я.

Она поставила ноги на педали и покатилась прочь от меня. Метров через двадцать вдруг остановилась и помахала мне рукой.
Моё маленькое сердце заныло от счастья. Это была моя вторая победа над собой.

Вскоре мне снова разрешили брать велик на прогулку после школы. Мы с Леной подходили к моему дому. Я оставлял свой портфель. Выносил железного друга и начиналась дружба мальчика с девочкой. Ехали на пустынный берег моря. Бродили по нему, кидали камешки в воду. Она о чём то щебетала, я больше молчал и с наслаждением слушал её негромкий чистый голосок.
Однажды на такой прогулке она спросила:
- Если я вдруг умру, ты сразу найдёшь себе другую подружку?

Вопрос поставил меня в тупик. Я просто как-то никогда и не думал об этом. Но Лена замерла и ждала мой ответ.
- Мне кажется, мы уже не расстанемся с тобой. И вообще, может быть я умру даже раньше тебя. - Сморозил я глупость.
Но моя глупость почему то понравилась Лене. Она замурлыкала под нос какой то знакомый мотивчик и отбежала от меня к самой воде.

Под ногами шуршали кусты выброшенной волнами на берег морской капусты. Мы присели на отшлифованное приливами старое бревно. Так хорошо, как с Леной, мне ни с кем не было. У неё появился друг, а у меня подруга. Плюс два велосипеда, которые тоже подружились между собой...
И пусть наши насмешливые одноклассники начали дразнить нас "молодожёнами". Но ничего уже не могло помешать нашей чистой детской дружбе...

А знаешь?... Это так бывает... Так странно...
Всегда, когда очень-очень хорошо с каким-то дорогим человеком, когда он рядом, думается, что не расстанешься с ним никогда-никогда. Что будешь идти с ним по жизни вместе, идти всегда рядом... Так каждый раз... А ведь никто не знает, что там, за следующим поворотом судьбы. Даже неизвестно, что будет завтра. И вообще - будет ли оно, это самое "завтра"...
Но, вернёмся же скорей к нашим юным героям моей детской памяти...

Учась вместе в третьем классе, мы с Леной настолько сдружились, что я уже совершенно не представлял ни дня без неё. Она стала приезжать ко мне в городок даже в выходные. Или я приезжал к ней в её тихий посёлочек.
Не говоря уже о школьных буднях. Я пересел за её парту в классе. Все в школе и в моём дворе со временем привыкли к нашей дружбе. И насмешки над нами постепенно прекратились сами собой.
Я даже учиться стал лучше, чтобы родные не запрещали мне подольше гулять. Интересно то, что постоянными спутниками моих внеклассных встреч с Леночкой были наши велосипеды. Также постоянным нашим другом стало моё любимое море.

Однажды во дворе ко мне подошёл соседский мальчишка.
- Дай покататься. - Запросто попросил он мой велосипед.
- Не могу. - Ответил я. - Не обижайся. Проси, что хочешь, только не велик.

В моем представлении дать кому то мой велосипед, даже на время, было чем то совершенно невозможным. Это всё равно, как если бы кто то сказал мне:
- Слушай, мне нравится твоя подружка, дай мне её на время, подружить. Потом верну.
Или сказать по-другому:
- У тебя такие классные трусы, дай поносить на часик.

Мой велосипед давно стал настолько неотъемлемой частью меня самого, такой же драгоценной моей собственностью, как подруга Леночка, как моё огромное любимое море, как наша с ней дружба. Разве мог я этим с кем-то поделиться?!!!
Мальчишка вскоре мне отомстил.
В один из летних дней, после уроков, я приехал домой пообедать. Велосипед в квартиру заносить не стал. Потому, что после обеда я собирался ехать к Лене в посёлок. Она сама пригласила меня в гости на мамины пирожки.

Выйдя из подъезда своего дома, я сначала не поверил глазам. У крыльца моего верного "скакуна" не оказалось. Это теперь, в наше "взрослое" современное время, люди стали пристёгивать к ограде или заборам свои мотоциклы и велосипеды цепями на замки. А тогда, в далёкие советские семидесятые, такого просто не было принято.

Я в паническом ужасе сел на крыльцо, не зная, что делать. Сотовых тогда ещё не придумали. И я даже не знал, как сообщить своей девочке, что не смогу приехать к ней в гости. Домашние телефоны тоже были далеко не у всех. Это было предметом семейной гордости и даже некой роскошью.

С неимоверным усилием детской воли я заставил себя вернуться в дом и рассказал о своём горе бабушке. Мы стазу вышли и начали с ней искать мой велик по улицам и дворам. Безрезультатно.

Только на следующий день дядя Олег обнаружил где то во дворах мой велосипед. С поломанными спицами, с проколотыми колёсами и погнутым рулём. Без багажника, без блестящего звонка и без красивой сумочки с инструментами. Насос тоже отсутствовал.
Так печально и больно мне было смотреть на моего бывшего "красавца", а теперь изуродованного инвалида. На другой день Лену в школу привёз её папа на мотоцикле. Оказывается, моя дорогая подруга специально сама попросила об этом отца. Чтобы не напоминать мне о велике. Как она узнала о моём горе, для меня до сих пор осталось загадкой.
Впервые мы гуляли с ней пешком. Сидели, как обычно, на берегу моря. Кидали в воду камешки. Вдыхали острый дымок маленького костерка.
Это было так прекрасно и трогательно с её стороны, что я почти перестал расстраиваться из-за кражи и поломки своего велосипеда.

В выходные дядя Олег на пару с дядей Валерой чинили моего "железного коня". К обеду воскресения велик был исправен. А перед этим, утром того же воскресения, приехавшая ко мне Лена сидела со мной в кинотеатре. Мы смотрели утренний мультсборник. Держась за руки. По-детски счастливые и по-взрослому неразлучные. В сумраке кинозала на экране за ловким зайцем неутомимо носился неудачливый, но смешной волк из "Ну, погоди", весело кружилась мультяшная "Карусель".
Как странно... Всегда, когда очень-очень хорошо с каким-то особенно дорогим человеком, когда он рядом, думается, что уже не расстанешься с ним никогда-никогда...

Осенью того же года мы расстались. Расстались и наши друзья-велосипеды, которые так привыкли друг к другу. Насовсем. Приехала с материка моя мама и забрала меня с острова.
В четвёртый класс я уже пошёл в другом большом городе, в другую школу, в другой класс. Лена и велосипед остались на Сахалине. Остались во мне неувядающим, самым чистым, добрым, радостным и светлым воспоминанием моего далёкого теперь детства...
33 ДОМ
Поздняков Евгений
    Пожалуй, самая трудная часть переезда – последние полчаса в старом доме. Ты мечешься по комнатам, пытаясь понять: все ли ты положил в разрывающуюся от вещей сумку или подобно ребенку завороженно осматриваешь каждый угол, трепетно вспоминая старые добрые дни. Вот и сейчас юная журналистка Арма Геддон тоскливо прощалась с местом своего детства. Ее хрупкие пальцы нежно касались стен здания, а в голове неустанно крутился лишь один вопрос: «Неужели завтра я буду в столице?».
     Молодые люди не любят провинциальный дух. Признаться, многие готовы отдать последние деньги лишь бы забыть о позорном клейме деревенского жителя. Арма не была исключением. Всю сознательную жизнь она провела в ожидании переезда. Получив образование в этом захудалом краю, она ни минуты не сомневалась в своей готовности к покорению новых вершин. Ей ужасно надоел этот знакомый с детства дом, который, к тому же, наводил на нее печальные воспоминания об ушедшей из жизни матери. Несколько лет назад самый близкий человек Армы заболел весьма странной болезнью, вылечить которую провинциальные врачи не сумели. Главным виновником смерти ее матери девушка считала этот ужасный город, не способный обеспечить людям достойное существование. Переезд стал для нее делом принципа.
     Она нисколько не колебалась, подписывая документы на продажу дома. Более того, в день, когда риэлтор с коварной улыбкой на лице сообщил ей, что покупатели перевели деньги, девушка устроила самую шумную вечеринку, которую только знал этот город. Получив предложение работать в столице, Арма заплакала от счастья и, протерев портрет матери, она блаженно прошептала: «Наконец-то!».
     Почему же теперь, когда до рейса осталось около получаса и все, что отделяет ее от новой жизни лишь скорость медлительного таксиста, ей стало невыносимо грустно? Как вышло, что ненавистные стены неожиданно приобрели новые тона призрачного детства? Неужели Арма Геддон будет скучать по этому унылому двухэтажному зданию? Томно вздохнув, она присела на поскрипывающий диван, оставленный на растерзание новым хозяевам. Окинув взглядом просторную комнату, девушка поняла, что наряду с плохими воспоминаниями этот дом хранит и тысячу счастливых моментов: здесь, в центре зала, располагался огромный стол, за которым не раз собиралась вся семья Геддонов, а на втором этаже маленькая Арма засыпала в розовой кроватке под чарующий голос любимой матери. Мама… А ведь когда-то она ходила по этому полу! Хорошее было время….
– Значит, - неожиданно раздался странный, похожий на скрип, голос, - ты все-таки уезжаешь?
– Конечно. – Равнодушно ответила Арма. – В этом городе жить нельзя. А с кем, простите, я говорю?
– Я… Ох, не стоило все это начинать… Понимаете, Арма, я… Как бы точнее сказать… В общем… Я – ваш Дом.
     Девушка испуганно спрыгнула с дивана. Чувства горести и тоски резко сменились непониманием и смущением. Выискивая огромные глаза или губы на стенах, она впервые почувствовала себя в шкуре неугомонных звезд реалити-шоу, и, сказать честно, ей это не особо понравилось.
– Это чья-то шутка? – Настороженно спросила Арма.
– Нет! Вовсе нет! Что ты! Просто…
– Так! – Она резко перебила собеседника. В ее нервно подрагивающем голосе стали заметны нотки обеспокоенности. – Я не знаю, кто и с какой целью все это устроил, но если вы не прекратите прямо сейчас,  я вызову полицию!
– Что? Нет! – Раздался взволнованный крик. – Не нужно никого вызывать! Все хорошо!
– Я считаю до трех! Если вы не покинете мой Дом – пеняйте на себя! Один…
– Арма, пожалуйста, перестаньте…
– Два…
– Мы знакомы двадцать шесть лет…
– Три…
– Я просто не хочу терять вас, Арма!
     Неожиданно слова таинственного шутника задели ранимую девушку. Изумленно уставившись на стены, она выронила из рук новенький мобильный телефон, купленный несколько дней назад в скромном городском салоне. Подобно треснувшему экрану устройства, скептицизм Геддон не сумел устоять против скромных и искренних фраз ее собеседника. Арма поймала себя на мысли, что верит этому загадочному скрипучему голосу.
– Ладно. Допустим, ты действительно говорящий Дом. – Она с огромным трудом озвучила столь невероятный факт. – Почему же ты столько времени молчал?
– Ох, понимаете… Я хотел, но…  Если честно, не знал с чего можно начать разговор…
– Забавно. Только сейчас у нас появились общие темы для теплой беседы. Признаться, мне даже немного неловко перед тобой.
– Знаешь… Ничего страшного. Я… Я все понимаю. Честно.
     Между ними возникла неловкая пауза. Каждый хотел что-то сказать, но, несмотря на взаимное желание выговориться, никто не решался начать диалог. Наконец, томно приподняв пыльные ковры, Дом спросил:
– Может быть, мой вопрос неуместен, но… Почему вы решили уехать?
– Здесь меня ничего не ждет. – Вздохнула Геддон. – Только печальные воспоминания и скорая смерть.
– Ох! Мне кажется… Наверное, вы не правы! Очень не правы! Ведь я… Я всегда буду ждать вас, Арма!
– Очень мило с твоей стороны. – Блеклая улыбка скользнула по ее лицу. – Я ценю это. Понимаешь, моя мама хотела, чтобы я уехала отсюда. Она мечтала о том, чтобы я забыла эту глушь. Теперь, когда мне предложили должность редактора в столице это может осуществиться!
– Милая Арма, не подумайте ничего плохого, но… Вы неправильно поняли госпожу Хелен! Наверное… Она, конечно, не говорила этого в моих стенах, однако… Мне думается, что ей хотелось видеть вас именно здесь!
– С чего ты это взял? – Геддон возмущенно топнула ногой. – Она ненавидела это место! Мама умирала, а местные врачи были не в состоянии помочь ей!
– Вы абсолютно правы… Но, не поймите неправильно, до того, как умереть… Она здесь жила. Ходила по этому самому полу! Была счастлива! Скорее всего… Мне кажется, ей было бы неприятно узнать тот факт, что ее дочь продала семейное гнездо кому-то другому…
     Разные чувства наполнили сердце Армы: раздражение переплеталось с ощущением собственной вины, что пагубно влияло на девушку, не привыкшую испытывать подобный спектр эмоций. Пытаясь поскорее закончить надоевший диалог, она выглянула в окно, тщетно пытаясь найти искристо-желтое такси.
– Вы на меня обижены. – Продолжил Дом. – Но… Подумай сама… Неужели мама хотела, что бы какой-то незнакомый ей человек рассматривал отметки вашего роста? Может быть, вы уже забыла о них… Но я помню. Они нацарапаны на моем…
– Дверном косяке. – Перебила его девушка. – Я помню.
– Вот! Видите! А может… Вы помните, как госпожа Хелен прыгала от радости, когда узнала о вашем поступлении в университет?
– Прекрати, пожалуйста…
– А те ночи, когда вы болели в детстве… Ох, я никогда не забуду ваш кашель! Вы не на шутку пугали меня! Ваша матушка… Она же не могла сомкнуть глаз! Пела вам колыбельные, гладила по плечу…
– Прекрати! Да, она была здесь счастлива! Она, но не я! Я не хочу повторить ее судьбу! Умереть непонятно где и непонятно из-за чего!
     За окном раздался странный, похожий на звериный рык, звук. Машина наконец-то стояла во дворе дома Армы Геддон. Хмурый таксист, слегка прихрамывая, учтиво открыл багажник. Его усталый взгляд источал неизмеримую грусть и тоску.
– Это за мной. Прости, но мне пора…
– Стой! Погоди! – Закричал Дом. – Ты не можешь так просто уехать! Нужно попрощаться, как следует!
– Водитель не может ждать.
– Может! Поверь! Присядь! Поговори со мной, милая!
– Нет. Я ухожу. Навсегда.
– Почему? Почему ты так поступаешь со мной! Ты… Ты ведь плохая хозяйка! Когда ты в последний раз была в подвале? А ведь там все плохо! Даже ужасно! Древесина… Она сгнила из-за сырости! Все это время я держался из последних сил! Из-за того, что хотел увидеть твоих… Наших детей! Я люблю тебя, Арма Геддон! Останься со мной… Пожалуйста…
     Будучи не в силах найти подходящие слова, она закрыла дверь на замок. Передав таксисту огромный чемодан, Арма села в салон автомобиля. Ей не терпелось поскорее покинуть это место. Прижимая к себе портрет матери, девушка все дальше и дальше уезжала от дома своего детства. Неожиданно позади них раздался таинственный звук, заглушившийся рокот мотора. Тревожно обернувшись, Геддон тщетно попыталась отыскать источник столь оглушительного хлопка.
– Странно. – Пробурчал водитель. – Этот звук напомнил мне грохот разрушающегося здания… Наверное, показалось.
34 Хлеб наш насущный дашь нам днесь
Михаил Рябинин 2
      Вышел  я  на  пенсию,  огляделся  и  понял,  что  моя  новая  жизнь  имеет  свои  плюсы  и  минусы.  К  плюсам  относится  неожиданно  появившееся  неограниченное  свободное  время.  Наконец,  можно  будет  прочитать  собранную  за  жизнь  библиотеку,  съездить  туда,  куда  собирался  всю  жизнь,  но  вечно  чего – то  не  хватало:  то  денег,  то  времени. Наконец-то, можно будет  поболтаться  по  любимым  Московским  и  Питерским  театрам  и  музеям.
      Однако,  минусы  новой  жизни  перечеркивали  ее  плюсы.  Двенадцатитысячной  пенсии  хватало  лишь  на  содержание  дома,  автомобиля,  оплату  налогов  и  коммунальных  услуг.  Оставшиеся  копейки  позволяли  кое – как  питаться.  Я  понял,  что  поездку  в  Латинскую  Америку,  посещения  столичных  театров  придется  осуществить  в  следующей  жизни.
      Чтобы  как – то  свести  концы  с  концами,  иметь  определенную  экономическую  свободу,  я  устроился  работать  администратором  в  ветеринарную  клинику,  тем  более,  что  для  этого  не  требовалось  медицинское  образование.  Для  того,  чтобы  напечатать  накладную,  или  заполнить  журнал  клиентов,  достаточно  было  знание  компьютера  на  пользовательском  уровне. 
      Заработок  был  небольшой,   пятнадцать – двадцать  тысяч  в  месяц,  в  зависимости  от  числа  отработанных  суток,  но  к  двенадцатитысячному  доходу   это  была  солидная  прибавка,  повышающая  самооценку  и  позволяющая  повысить  мой  статус  из  разряда  нищих  в  разряд  малообеспеченных.                                                                                                       Работать  надо  было  сутки  через  двое.  Если  повезет,  то  ночью  можно  было  немного  поспать  в  специально  отведенной  комнате  для  дежурного  персонала.  Но  везло  редко.  Только  работая  в  ветклинике,  я  узнал,  как  много  людей  в  городе  страдает  бессонницей.
      Обычно,  в  24  часа  ноль  минут  я  снимал  кассу,  устанавливая  на  кассовом  аппарате  новый  рабочий  день,  и  с  надеждой,  позевывая,  смотрел  на  телефон,  мысленно  заклиная  его  не  звонить,  хотя  бы  часов  до  шести  утра.
Но  не  тут – то  было.  Только  я  решал  идти  в  комнату  отдыха,  и  перед  моими  слипающимися  глазами  возникал  соблазнительный  силуэт  подушки,  как  раздавался  противный  резкий  звонок.                                                                                                                     Вот  и  сейчас,  телефон  женским  голосом  пожелал  мне  доброй  ночи. Если  в  начале  ночного  дежурства  желают  доброй  ночи – плохая  примета.  Ночь  будет  сумасшедшая.
       -   И  вам  желаю  того  же,  -  как  можно  мягче  отвечал  я,  мысленно  проклиная  ее  бессонницу  и  ее  мужа,  который  не  может  обеспечить  жене  ночью  сладкие  сны.
      -   Вы  знаете,  я  купила  майкуна  ( это  что – то  среднее  между  большим  котом  и  рысью ).
      -   Поздравляю.
      -   Но  он   дышит…
      -   А  вы  что,  покупали  плюшевого  майкуна?
      -   Очень  смешно ,  молодой  человек,  но  я  звоню  не  для  того,  чтобы  выслушивать  ваши  хохмы,  а  потому,  что  меня  беспокоит  дыхание  майкуна.
      Молодой  человек – так  ко  мне  уже  давно  никто  не  обращался.  Мужчины  постарше  окликали  друг,  приятель,  помоложе – отец,  папаша.  Женщины  и  полицейские  обращались – мужчина.  Если  сзади  раздается  окрик  полицейского:
      -   Мужчина,  стойте! – невольно  сжимаешься  и  начинаешь  лихорадочно  вспоминать  все  свои  грешки.  Так  что  обращение  « мужчина»  мне  очень  не  нравится.
      За  «молодого  человека»  я  готов  был   простить  телефонной  даме   ночное  бдение:
      -   Что  же  вас  беспокоит  в  его  дыхании?
      -   Он  так  тяжело  вдыхает:  аахх,  аахх….,  а  потом  выдыхает -  оохх,  оохх…
      -   Давайте  я  приглашу  доктора,  попробуйте  ей  объяснить. 
Девушка,  ветеринарный  врач,  с  тоской  выслушала  про  «аахх  и  оохх»  и  предложила  хозяйке  майкуна  приехать  с  ним  в  клинику.  После  этого  взял  трубку  я  и  предложил  даме  приехать  после  8  часов  утра,  так  как  сейчас  ночной  тариф,  который  в  три  раза
дороже  обычного.  Реакция  женщины  была  неожиданной:
      -   Это  чего  это  я  должна  ждать  до  утра.  Если  я  заплатила  за  майкуна  восемьдесят  тысяч,  нешто  я  не  найду  несколько  тысяч  на  его  быстрое  лечение.  Ждите,  щас  буду.
         Только  она  положила  трубку,  как  раздался  новый  звонок,  и  флегматичный  мужской  голос  сообщил,  что  он  наступил  на  чиха,  так  на  сленге  собаководов  называется  порода  чихуахуа.
      -   Ну,  и…,   -   поинтересовался  я.
      -   Так  задние  лапы  не  работают.
 Мы  с  ним  без  труда  договорились,  что  он  с  чихом  приедет  завтра,  то  есть  уже  сегодня,  к  восьми  часам  утра.                                                                                                   Следом  за  ним  настырный  молодой  человек  стал  требовать,  чтобы  его  приняли  немедленно,  так  как  его  любимая  крыса  сломала  лапу.
      -   Что  ж,  приезжайте,   -   поддержал  его  я,   -   сейчас  как  раз  голодного  майкуна  привезут.

      Потом  позвонил  мужчина  и  пьяным  голосом  сообщил,  что  сегодня  подошел  срок  второй  прививки  его  щенка,  и  он  готов  прямо  сейчас  приехать  с  ним  на  прививку.  С  большим  трудом  удалось  уговорить  его  подождать  до  завтра.
      За  окном  стало  светать.  На  часах  было  три  часа  ночи.  С  трех  часов  до  пяти  особенно  сильно  хочется  спать.  И  опять  зазвонил  телефон:
      -   Вы  знаете,  мы  с  мужем  и  Максом  сейчас  гуляли  в  парке,  и  в  Макса  впился  клещ , -  затараторила  девушка.  Мне  было  не  очень  понятно,  что  они  делали  втроем  в  парке  в  три  часа  ночи,  тем  не  менее,  я  дал  вежливый  совет:
      -   Я  думаю,  вам  лучше  обратиться  за  помощью  в  травмпункт,  а  здесь  ветеринарная  клиника.
      -   Я  и  звоню  в  ветеринарную  клинику.  Макс  это  бернский  зенненхунд.  Вы  нас  сейчас  примите?
       -   Ну  что  ж,  приезжайте, - вздохнул  я.
      Минут  через  пятнадцать  в  дверях  клиники  появился  Макс  со  своими  хозяевами.
Крупный  бело – черный  пес,  размером  с  кавказскую  овчарку,  с  блестящей,  мягкой  шерстью,  всем  своим  видом  показывал,  что  вожаком  стаи  является  именно  он,  а  не  кто – либо  из  его  хозяев.  Он  величественно  позволил  взять  у  него  кровь  на  анализы.  К  счастью,  оказалось,  что  клещ  не  являлся  носителем  инфекции.
      С  четырех  до  шести  утра  мне  удалось  немного  поспать,  а  в  шесть  начали  звонить  посетители  следующего  дня.
      Около  десяти  часов  утра,  в  самом  конце  моей  смены,  пришла  интеллигентного  вида  бабушка,  лет  семидесяти  пяти.  Честно  говоря,  называть  ее  бабушкой  язык  не  поворачивался,  больше  всего  ей  подходило  определение  « пожилая  дама».
      Она  принесла  в  корзинке  десятилетнюю  кошку,  которая  выпрыгнула  из  окна  ее  квартиры  на  пятом  этаже.  Надо  сказать,  что  самые  опасные  для  кошек  этажи  с  третьего  по  пятый.    Из  окон  первых  двух  этажей  кошки  выпрыгивают  совершенно  безболезненно.  Они  прекрасно  пружинят.   Прыгая   с  шестого  и  более  высоких  этажей,  кошки  расставляют  в  стороны  лапы  и  планируют.  Был  случай,  когда  кошка  спланировала  с  девятого  этажа  и  отделалась  испугом.  При  прыжках  с  высоты  до  шестого  этажа  кошки  не  успевают  принять  соответствующую  позу  и  поймать  восходящий  воздушный  поток.  Как  бы  то  ни  было,  но  все  переломы  лап,  крестцов  и  позвоночников  были  у  кошек,  прыгнувших  с  высоты  с  третьего  до  шестого  этажей.
Нет  научного  объяснения,  почему  кошки  вдруг,  рискуя  жизнью,  прыгают  с  огромной  высоты,  так  же  как  никто  не  может  объяснить,  почему  стаи  китов  выбрасываются  на  берег.
      Возможно,  они  дети  космоса,   просматривается  зависимость  их  поведения  от  фаз  луны.  Во  время  полнолуния  увеличивается  число  обращений  в  ветеринарные  клиники  по  причине  прыжков  кошек  из  окон  « многоэтажек».
      Я   был  занят  передачей  смены  и  не  заметил,  как  дама  с  кошкой  вышла  из  кабинета  врача  после  приема.  Уже  на  выходе  из  клиники,  я  услышал  какие – то  звуки,  похожие  на  всхлипывания.  Вернувшись  в  приемную,  увидел  в  конце  коридора,  около  запасного  выхода,  бабушку  с  кошкой  на  руках.  Она  тихонько  плакала,  промакивая  платочком  краешки  глаз.                                                                                           Я  присел  рядом  и  попытался  ее  успокоить:
      -   Не  переживайте  так,  лапы  она,  конечно,  сломала,  но  у  нас  очень  хороший  хирург,  он  сложит  косточки  так  аккуратно,  что  через  месяц – полтора  она  снова  будет  бегать.
      -   Не  будет  она  больше  бегать,  операция  у  вас  стоит  четырнадцать  тысяч,  а  у  меня  пенсия  семь  с  половиной.  Мы  с  Машенькой  кое – как  сводили  концы  с  концами…  На  кашках…  У  меня  нет  ни  детей,  ни  других  родственников,  так  что   помочь  мне  некому.  На  операцию  можно,  конечно,  занять,  но  как  потом  отдавать?
      И  тут  ее  прорвало:
      -   Всю  жизнь  проработала  учительницей  на  копеечную  зарплату,  чтобы  иметь  приемлемый  уровень  жизни   работала  на  две  ставки,  а  теперь  нищенская  пенсия,  а  эти,  из  телевизора,  что  дума,  что  правительство,  сами  себе  миллионные  зарплаты  выписывают,  да  еще   издеваются.  Слышали,  по  телевизору  заявили  педагогам,  если  вас  не  устраивает  зарплата   -   идите  в  бизнес.  В  какой  бизнес  может  идти  преподаватель?  Торговать  экзаменационными  билетами?  Устраивать  за  деньги  в  институты?  Его  бизнесу  не  учили.  Его  учили  нести  людям  знания,  а  если  это  стране  не  нужно   -   закройте  пединституты,  не  тратьте  зря  народные  деньги.
      А  в  Крыму  этот,  похожий  на  булгаковского  кота  Бегемота,  заявил  пенсионерке  на  её  вопрос  об  индексации  пенсии:
      -   Денег  нет,  потерпите.
            Ему,  с  миллионным  годовым  доходом,  терпеть  можно,  а  как  терпеть  с  семитысячной  пенсией,  из  которой  почти  все  уходит  на  оплату  коммунальных  расходов.  Я  уж  забыла,  когда  ела  мясо  или  фрукты,  да  бог  с  ним,  это  еще  можно  потерпеть,  но  как  терпеть,  когда  на  руках  у  тебя  умирает  единственный  друг,  и  у  тебя  нет  этих  проклятых  четырнадцати  тысяч,  чтобы  его  спасти!
      Она  снова  заплакала  и  вышла  из  клиники.
      Я  глядел  ей  вслед,  и  мне  было  нестерпимо  её  жалко.  Если  бы  у  меня  были  эти  четырнадцать  тысяч…   Но  увы,  для  меня,  как  и  для  большинства  моих  знакомых,  эта  сумма  была  неподъемной.
      Я  шел  домой  и  думал  о  том,  как  было  бы  здорово,  если  бы  вместо  сотен  бесполезных,  а,  порой  и  вредных,  думских  законов  был  бы  принят  один,  главный,  о  том,  что  заработная  плата  чиновников  должна  определяться  средней  зарплатой  в  госсекторе  по  стране  и  по  регионам,  если  речь  идет  о  региональных  чиновниках.
      Второй  по – важности  закон,  это  закон  о  коррупции.  За   воровство  у  государства  чиновники  должны  отвечать  как  за  убийство.  При  этом  конфискация  имущества  должна  быть  не  только  у  виновника,  но  и  у  всех  членов  его  семьи,  у  детей,  у  родителей,  у  братьев  и  сестер.  При  краже  более  миллиона  рублей,  срок  наказания должен  быть  пожизненным.
      После  принятия  этих  законов,  ворам  и  мздоимцам  нечего  будет  делать  во  власти.  Девяносто  девять  процентов  чиновников  подадут  в  отставку.  Во  власть  придут  новые  люди,  для  которых  приоритетом  будет  благосостояние  государства,  а  не  собственный  карман.
      Жаль,  что  эти  законы  никогда  не  будут  приняты.  Ворон  ворону  глаз  не  выклюет.
      И  очень  жаль,  что  история  ничему  не  учит  власть  имущих.
35 Сказка про русов
Владимир Репин
Давным-давно это было. Жили-были на далеком Зеленом острове в Океане-море славные атланты, ведущие свой род от Морского царя, Посейдона. Дед Платон, тот, что в Древней Греции жил, рассказывал, что слышал об этом острове от своего деда. Говорил Платон, что родились на острове, в стольном граде, десять царевичей, сыновей Морского царя. И  каждому в удел был дан свой остров, и только старший владел Отеческой Землей, которая звалась Ата-лан.

А у младших их уделы, Атлантиды, поменьше были.
Гадир, второй брат, владел семью островами у берегов Африки - их теперь Канарами называют.
Другие братья владели Критом в Средиземном море, Большими Антильскими островами в Карибском море, островами в устье реки Амазонки в Южной Америке.
А еще были царства-Атлантиды в Индийском океане - Мадагаскар рядом с Африкой, Ланка около Индии, Ко Чанг рядом с Индокитаем, Ява рядом с Австралией.
А в Тихом океане, рядом с Китаем,  было царство на острове, котрый теперь зовут Тайванем.

И каждый из царевичей со своего острова следил, чтобы народы в его владениях на материке в порядке и в ладу жили, без войн и раздоров, по единым законам. И были те законы записаны на золотых листах стихами, и все их чтили, а если случались споры, решали их царевичи, а потом и их потомки, всем миром, собираясь в своем Отечестве на совет раз в пять или шесть лет.

Богаче и красивее Зеленого острова не было в мире - везли туда золото из Китая, серебро и медь с Пиренейского полуострова, олово с Британских островов и с гор Южной Америки, изумруды и топазы с реки Амазонки, рубины и сапфиры из Индии и Индокитая, алмазы Черной Африки. Был там лён Гипербореи и хлопок Индии, зерно Египта и свои молодильные яблоки. Посреди большой долины, обведенной каналами, на круглом острове, стоял храм Морского царя, украшенный златом-серебром и слоновой костью. А у храма стояла отлитая из чистого золота фигура Матери, родившей Морскому царю сыновей. И была она с ребенком на руках и другим - рядом с ней.
Со всех заморских стран шли на Зеленый остров караваны гостей с товаром, здесь кипел торг, а купить и продать можно было всё, что делали, выращивали или добывали на Земле.

Долго ли, коротко ли так было, но начали царевичи забывать отчие законы, одолела их зависть, и пошел брат на брата...
Была страшная война, море кипело, снегом укрывало посевы, волны перекатывались через острова атлантов. А теплый морской поток, Гольфстрим, согревавший остров, повернул в сторону Европы. Зеленая земля стала замерзать. Льды с Севера впозали в чудесные города, заполняли каналы, вымораживали посевы.

Уцелевшие атланты решили уйти на материк. Кто-то двинулся на Запад, в Америку, к Великим озерам. Кто-то пошел на Восток, в Евразию - на Русский Север,в Гиперборею, и дальше - на Урал. Туда и золотую скульптуру Матери вывезли, не могли оставить. Местные народы ее Золотой Бабой назвали. Вдоль великих сибирских рек шли потомки атлантов на Юг, оседая по дороге семьями, родами, братаясь с местными племенами, а самые неугомонные ушли в Семиречье и даже в Индию. Были атланты, севшие по берегам Белого, Северного и Балтийского морей, были и те, кто пошел в знакомое Средиземное море.

А кто-то из атлантов остался на Пиренейском полуострове, у серебряных копей реки Рио Тинто, у старого материкового удела второго брата - Гадира, по имени которого был назван город Гадир, теперь Кадис. Предки греков хотели завоевать те края, но, как говорил дед Платон, земля тогда затряслась, и накрыла оба войска большая волна, пришедшая с Океана.

Атланты умели и торговать, и воевать. И на новом месте решили держать морские проливы, брать дани-подати и с прохожего, и с проезжего.
- Дар дан? Проходи... Так их и стали звать - дарданы. Правда, как говорят люди, в языках сведущие, дар-дан на Востоке означало - повелитель морей. Может, потому и звали их еще, непонятно откуда появившихся - народы моря.
А главный пролив, на котором они дозором стояли, так и назвали - Дарданеллы.
Поставили там дарданы сторожевой город, назвали его - Троя.

Но грекам, которые хотели торговать безданно-беспошлинно,  это не понравилось, и снова началась война. Долго бились дарданы и их союзники с греками, но греки победили. Хитростью взяли они Трою, выпустив побежденных только с тем, что они могли унести. Эней вынес из крепости своего старика-отца, и греки из уважения разрешили ему отплыть из Трои.

На двадцати кораблях Эней с друзьями отправился на поиски новой родины. Средиземным морем добрался он до благословенной Адриатики, и поставил на ее берегу новый город, Триест, чтобы знали греки: Троя есть!
Позднее, когда они основали Рим,  их стали называть этрусками, хотя сами себя они звали расенами.

А правнук Энея, Брут, в поисках новых проливов  отправился далеко на запад, за Геркулесовы Столбы, и построил свою новую Трою в долине большой реки, у пролива между Британскими островами и Европой. Город он так и назвал - Тринова. А место это и  до сих пор зовут Лан-дон - долина реки. Удобное было место, чтобы брать дани-пошлины с торговых гостей, шедших караванами через пролив между Британией и Европой, его сейчас Ла Маншем называют.
А чуть дальше на северо-восток нашлись проливы Каттегат и Скагеррак, ведущие из Северного моря в Балтику, к знаменитому балтийскому солнечному камню - янтарю, который ценился по всему миру на вес золота. И там расены-дарданы тоже свой порядок навели, прочно сели в тех местах, разогнали морских разбойников - пиратов, а за безопасный путь с купцов стали дань собирать. В тех землях их звали уже покороче - русами или данами, а полуостров, где они поселились, Данией назвали.

Не все дарданы пошли из Трои на запад. Помнили наши предки о тропе Траяновой. Не этой ли дорогой уходили защитники Трои в Причерноморье, на поиски новой родины? И нашли они новый пролив - Боспор Киммерийский, и сели по нему, в Тавриде и напротив, на острове, который их соседи назвали Островом Русов. Сейчас его называют Таманью, и говорят, что раньше в этих краях жили дандары. Может, перепутал кто-то название, может, и поменялось оно за сотни лет. Но главное в названии осталось - повелители морей. И потому больше тысячи лет Черное море звалось Русским морем, а русы были на нем хозяевами, да и к ромеям в Царьград ходили - когда на помощь в войне, когда и сами с войной, если их купцов там обижали.

Русы быстро поняли, что мало Боспор держать - надо помогать торговому люду безопасно спускаться и подниматься по Дону и Кубани на своих стругах. По берегам - кочевники да разбойники, ни пристать, ни отдохнуть в тяжелом пути.
Поставили русы по Дону крепости белокаменные на конский скок, на ладейный переход, разогнали разбойников, приструнили кочевников.
Так начиналась Донская Русь. Хорошо здесь было и самим русам - вождям, воинам и купцам, и степнякам-аланам, и булгарам-скотоводам, и славянам-пахарям. Пастбища тучные, реки рыбой полны, леса и берега - дичью. Урожаи на черноземе богатые - живи да радуйся!

Недаром остались у нас в памяти сказки про Молочную реку с кисельными берегами. Молочная река там и сегодня есть, и берега ее сочным киселем-щавелем поросли скотине домашней в удовольствие.
Паслись по берегам Молочной реки и Тихого Дона тучные стада, черноземные нивы давали богатые урожаи. Славянское жито и булгарские сыромятные кожи русы везли в Царьград, а обратно шли товары со всего Средиземноморья.
Охраняли покой Причерноморской Руси богатырские дозоры - старый донской казак Илья Муромец, да Алеша Попович, да Никита Кожемяка. Вот он, наверное, булгарином был - недаром сыромятную кожу на торгах и базарах так и называли - "булгар". Рядом жили - вместе и воевали, если враг подступал.

Но настали тяжелые времена, пришла на Дон кочевая орда из восточных степей, из-за Волги-реки. От конского топота земля дрожала, пыль из-под копыт солнце застила. Шли, словно саранча, ничего не оставляя на пути, не жалея ни пешего, ни конного, ни жен, ни детей малых.
Не устояла Донская Русь, но и не покорилась. Булгары ушли на север, вверх по Волге. Аланы подались в горы, на Северный Кавказ. Славяне отступили кто по Волге к Оке и Клязьме-реке, кто за Днепр, кто за Десну. Отгородились от степняков лесами да болотами, и стали новую Русь строить - Киевскую да Черниговскую, Владимирскую да Суздальскую.

Тут и русы с Балтики, которых к тому времени варягами стали звать, появились на Ладоге, на Волхове. А потом и до Днепра дошли, встретились с южными русами.
А потом и те расены-русины, которые когда-то с римлянами не поладили и с Адриатики в Закарпатье ушли, прослышали про южных и северных русов, пришли в гости на Днепр:
- Ну, здравствуйте, братья! Долго же мы не виделись!
36 Все сказки когда-то были былью...
Виктория Вирджиния Лукина
Ноябрьская морось накрыла ночной город. На влажные тротуары, словно цветочная пыльца, кругами осыпАлся жёлто-оранжевый свет фонарей. Шуршали шинами запоздалые авто, скрипели пустые качели на детских площадках и перекликались морзянкой домофоны озябших высоток.
 
К переполненному мусорному баку на перепутье дорог приближались два кота. Один – поджарый, с пристальным взглядом и вкрадчивой поступью чёрного кугуара, другой – толстяк с пышным полосатым хвостом и тёмной енотовой маской на мордочке. Подойдя нос к носу, они, выдержали минутную паузу, издали утробное «уу-ааа-а-у!» и одновременно запрыгнули наверх.

Гора пакетов под ними осела и, кое-где пронзённая кошачьими когтями, задышала плесенью, рыбной требухой, прелой бумагой, гнилой капустой и ещё бак знает чем. Коты принюхались, но не двинулись с места - приступать к «раскопкам» до того, как погаснут фонари, было не положено.

Какое-то время они сидели неподвижно, напоминая две выброшенные меховые шапки, а потом вытянули шеи и пристально стали вглядываться в небо. Они увидели, как морось сгущается в призрачную завесу, ограждая их от декораций притихшего города, как сплетаются, потрескивая электрическими разрядами, жёлто-сине-фиолетово-багряные нити людских эмоций и как кружится в головокружительном танце загадочная птица сновидений.

От взмаха её невесомых крыльев погас и вдребезги разбился фонарь на перепутье дорог, а мусорный бак сложился карточным домиком, разбросав своё содержимое по влажному зернистому асфальту.
Чёрный кот согнулся в три погибели, прикрыл лапами глаза, а потом выпрямился и вмиг превратился в привлекательного молодого человека – с пристальным самонадеянным взглядом и гладко зачёсанными чёрными волосами. На нём были джинсы и стильный лайковый пиджак, на ногах – дорогие туфли, в руке – последняя модель айфона.
Второй же чуть замешкался, но потом, кряхтя и шмыгая носом, крутнулся на одной лапе и, предстал уже в виде пожилого полного мужчины с седыми курчавыми бакенбардами и тёмными кругами под глазами. Одет он был в свободную рубаху не первой свежести, мятые брюки и вязаную крючком полосатую жилетку, в руках – реликтовый чемодан.
- Афанасий, – представился брюнет и протянул руку.
- Модест Альбертович, - толстяк скрепил рукопожатие дружественным кивком головы и, наклонившись, достал из грязной консервной банки два, смятых в гармошку, напомаженных окурка. – Закурим? Бычки хоть и не ахти, но дымить будут, пока не наговоримся.

Они сели на корточки, прикурив от огненно-парчовой бретельки, выуженной из кучи тряпья. Вокруг валялись клочья старых газет и серпантины картофельной кожуры, скомканные упаковки от женского белья и мужского парфюма, изъеденные молью старые чулки, покалеченные куклы, поржавевшие, но ещё чуточку живые, пальчиковые батарейки…

Старик глубокомысленно затянулся и стал рассуждать:
- Новенький? Вижу, не обтрепался ещё. Как старожил этой «карусели», введу тебя в курс. Не секрет, что людям свойственно допускать ошибки. Мелкие и незначительные нам сходят с рук, а вот за растоптанные чужие надежды, тем более – за чьё-то разрушенное счастье или невинную загубленную жизнь, мы здесь и отбываем срок. Система котоколонии до гениальности проста: у каждого из нас есть семь жизней, а значит и семь попыток осознать и, по возможности, исправить свои огрехи. Главное – разглядеть среди мусора нужную метку и использовать шанс на все сто! Удастся – вернёмся в привычный мир, нет – закончим земной путь бродячими котами. Я вот, например, уже пять жизней использовал – не те артефакты, не те ситуации, не те обстоятельства...давно мяукаешь?

- Неделю… две… точно не скажу, - пуская кольцами дым, ответил Афанасий. - Первое время блохи донимали, а как отборным матом стал их крыть - обиделись и ушли.
- Повезло, а моя так и живёт в правом бакенбарде, паразитка! Даже дустом посыпАл, хоть бы хны! Говорит, привязалась, жить без меня не может! Ну, рассказывай о себе, душевные разговоры тут - уроки историй.

Афанасий пригладил волосы на висках и, прищурившись, сплюнул струйкой сквозь зубы:
- Начну с главного - работать я никогда не любил, предпочитая афёры и влиятельных покровителей. Женщины во мне души не чаяли, проходу не давали, правда, всё больше - бальзаковского возраста, кустодиевских форм, с рокфеллеровским состоянием. Избаловали они меня, прикормили, приучили к беспечной и безбедной жизни. И продолжалось бы это, наверное, бесконечно, но… я увидел Нинон!!! Мечтательная, в длинном струящемся платье и ореоле божественного сияния, она играла на виолончели в органном зале кафедрального собора. Звучал ноктюрн Шопена и я, погружённый в эту неземную музыку, на мгновение перенёсся в эпоху, вдохновившую композитора. Но самое удивительное то, что везде я видел только Нинон: в античном платье - на фоне старинных церквей и мостов, с ридикюлем - в фиакре, запряжённом липицанерами, танцующей - среди бродячих комедиантов, задумчивой - рядом со «штопальщицей», латающей господский сюртук. Я любовался ею в весёлой толпе карнавального шествия и у реки, где грузчики перетаскивали товары с плотов на берег, хохочущей – у трактира, с веером в руке - в крытом пассаже над людными улицами. Мне казалось, что я знаю её тысячу лет и люблю столько же. Когда музыка стихла, я понял, что без этой девочки и её чарующего волшебства больше не смогу жить и сказал ей об этом.

Но жена губернатора не захотела меня отпускать и придумала план мести: пригласила Нинон выступить на юбилее своего мужа, подбросила в её сумочку бриллиантовое колье и обвинила в краже. Не помогли ни адвокаты, ни свидетели, ни суд присяжных, приговор был – тюрьма.
Догадавшись, кто за этим стоит, я в отместку, побил все окна в доме у озера, исписал забор последними словами и сжёг миллионную яхту на причале. Откуда же мне было знать, что на ней постоянно жил охранник? Скрываясь от полиции, я залёг на дно - не спал, не ел, ни с кем не общался, а однажды в зеркале увидел вместо себя - чёрного кота.

В воздухе повисла тишина, лишь изредка доносился писк летучих мышей да шелест рваных полиэтиленовых пакетов. Друзья по несчастью какое-то время молча попыхивали окурками, пахнущими одновременно и помадой, и шпротами, а потом Модест Альбертович скривился так, словно его пронзила зубная боль:

- Вот ведь как переплелись ревность, зависть, подлость и глупость! Да, тюремная камера – не место для ноктюрнов! Благодарю за откровение, дружище! А я, знаешь ли, - художник. Сколько себя помню, картины писал – маслом, акварелью, акрилом. Рано овдовел, дочку Риточку сам растил, прививая любовь к прекрасному, к живописи. В двадцать два она вышла за ректора художественной академии, там же стала преподавать историю искусств. Всё вроде бы хорошо, а она возьми да и влюбись в студента своего - итальянца Флориана. Не нравился он мне – худой, длинный, чересчур весёлый, к тому же его манера рисовать жутко раздражала. Ну, где это видано – чёрным фломастером мир изображать? Я назвал его бездарью, дочке это прямым текстом сказал и велел не дурить, к мужу вернуться. Вскоре он уехал к себе и всё слал и слал ей письма, да только я их из ящика изымал и прятал на антресоли, в старом чемодане. А Рита моя всё бросила, отправилась в Италию Флориана искать, да так и не нашла. Работает гувернанткой, рисует пастелью этюды и продаёт их туристам. С горя я даже запил, где ж это видано, любимую единственную дочь оттолкнуть от себя! Что стоило поговорить, разобраться, поддержать, помочь? Сидел как-то, тосковал, глядь в зеркало, а там – тоскливая физиономия кота! А чемодан с письмами теперь всегда со мной – на всякий случай.

- Спасибо за урок, Мольбертыч!
- И тебе спасибо, Альфонсий! Нам пора!
Они бросили окурки наземь и, запустив руки по локоть в мусор, стали прощупывать и пристально изучать каждую находку. Их пальцы касались утерянных ключей и старых визиток, вырванных из блокнотов страниц, рекламных буклетов, пивных банок, битых чашек. И старый художник, и молодой жиголо перебирали в своей памяти цепочки знаковых событий и поступков. На их лицах блуждали гримасы отчаяния, раскаяния и мольбы о том, чтобы всё, в конце концов, срослось и сложилось, чтобы каждому хватило везения и сил изменить полярность своей жизни с минуса на плюс.
Парящая над городом птица сновидений провела над ними своим восхитительным крылом, и поток искрящейся туманной мороси окутал и увлек за собой - и Афанасия со сломанным смычком в руке, и Модеста Альбертовича с чемоданом и верёвочной лестницей подмышкой.

 * * *

В переулке между площадью Сан Марко и мостом Риальто, озираясь и почёсывая правый бакенбард, торопливо шёл пожилой человек в старомодной вязаной жилетке. По сторонам сияли витрины с венецианскими масками, вазами из муранского стекла, сувенирами и кружевами, слышны были восторженные возгласы туристов и плеск водной глади под песни и сказки гандольеров.

Проходя мимо кофейни, он несказанно обрадовался белой кошке, сидящей на ступенях, и даже сказал ей «мрр-рр», а потом шмыгнул в узкую тёмную улочку, повернул направо, налево, ещё раз направо и остановился, как вкопанный.
- Надеюсь, на этот раз интуиция, меня не подвела, - пробормотал он и посмотрел вверх: на маленьком полукруглом балкончике горел слабый свет.

Модест Альбертович, а это был именно он, закинул край верёвочной лестницы на выступающую консоль, закатил до колен брюки и, кряхтя и шмыгая носом, добрался до цели. Балконная дверь была приоткрыта и, он заглянул внутрь.

На узкой кровати, укрывшись радужным одеялом, спала девочка-подросток: вздёрнутый нос, веснушки на щеках, длинные каштановые кудри. На столе - заколки и колечки, альбомы для рисования, мелки пастели, краски, карандаши, рядом – книга с фломастером вместо закладки. Старик открыл её и, беззвучно шевеля губами, прочитал выделенную чёрной галочкой, цитату: «Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!»

- Мм-мм…так это же «Мастер и Маргарита»! - прошептал Модест Альбертович и осторожно отодвинул край шторы – на подоконнике, в горшочках, украшенных мозаикой, цвела белая маргаритка. Он сорвал один цветок и, словно пазл, приложил к фломастеру – тонкому, длинному - совсем, как Флориан.

«Фло-мастер и маргаритка» - подумал он. - Может Флориан и впрямь мастер своего дела, а моя Маргарита, может, и впрямь любит его настоящей, верной и вечной любовью? Кажется, я - дурак, доморощенный критик Латунский! Хотя нет, я - кот-дурак… а может, всё-таки не кот?»
Он пожал плечами, и на цыпочках вышел на балкон. Огненный круг луны сиял над Венецией, словно вырезанный из известной парчовой бретельки. Белесая полоса тумана всплыла над лагуной, заблестела моросью и окутала умиротворённого Модеста Альбертовича…

Девочка села в кровати, и отрешённо глянув на пустой балкон, сладко зевнула. Потом опять плюхнулась на подушку, обняла её двумя руками и пролепетала: «Что это за жёлтый чемоданчик там стоит?» Она заулыбалась и прежде, чем снова погрузиться в сон, подумала: «Завтра с синьориной Ритой заглянем в него – там может быть сюрприз… и к чему, интересно снятся чудаки в полосатых жилетках?»

* * *

Заходящее солнце залило румянцем роскошную спальню с видом на лесное озеро. Алые блики пробежали по зеркальным стенам и по золотой мебельной фурнитуре в стиле ампир. Белоснежный тюлевый балдахин над кроватью тоже наполнился закатными лучами, словно бесцветный стеклянный графин прозрачным клюквенным морсом. Тут и там стояли напольные вазы с розами всех цветов и оттенков, струился шлейф дорогих духов, коньяка и сигарет с ментолом, а на банкетке сидела крошечная пучеглазая собачка в кружевной пелерине и бантиком на чёлке.

Дверь распахнулась и в спальню, цокая каблучками домашних туфелек, вошла полная ухоженная женщина средних лет – синеглазая, с пухлым ротиком и короткой стрижкой цвета платины. Будучи неглиже, она легла на застеленную бордовым шёлком, широкую постель и, прижавшись к полуобнажённому мужчине, капризно проворковала:

- Мой карамельный пупсик… ну, просыпайся! Я уже соскучилась… завтра приезжает муж, а нам так много нужно успеть.
- Зая, я всю ночь играл в покер и хочу спать.
- Афанасий, сегодня в ночном клубе будет большая шоу-программа! А через час я надену бриллиантовое колье и, мы поедем в органный зал! В программе – фуги Баха и ноктюрны Шопена!
Услышав слово «ноктюрн» Афанасий мгновенно пришёл в себя, так как до этого об эффекте «дежавю» знал лишь понаслышке. Он вскочил, и слабо отбиваясь от ласк, обхватившей его, Заи, вспомнил, что в верхний ящик комода он ночью спрятал сломанный смычок. Ему казалось, что он подобрал его на помойке, но это было абсолютно невозможно, потому, что возле покерного клуба нет, и не может быть никаких помоек! «Ноктюрн» заставил его быстро собраться и уже через час глазеть на витражи, кариатиды и лепные своды кафедрального собора.

- Я отойду ненадолго, - улыбнувшись, сказал он и чувственно сжал белый локоток своей спутницы.
Оббежав коридор с подсобными помещениями и, заглянув за каждую дверь, Афанасий, наконец, обнаружил подобие театральной гримёрной и зашёл внутрь. На вешалке висели жакет и шляпка, на трюмо лежала пудреница, а в углу стоял серый карбоновый футляр для виолончели! Словно под гипнозом, не понимая, зачем и почему, он терпеливо расстегнул все семь замков, вынул из держателя тёмный лакированный смычок, завернул в какие-то тряпки и спрятал под стол, а сломанную копию положил на его место. Вскоре, Афанасий, как ни в чём не бывало, сидел на своём велюровом кресле в первом ряду и ухмылялся, слушая взволнованную речь ведущего:

- Уважаемые дамы и господа! По непредвиденным техническим причинам в нашей программе произошли изменения. Вместо виолончели и ноктюрна Фредерика Шопена, вашему вниманию предлагается «Escala Palladio» Антонио Вивальди в исполнении скрипки и органа…

* * *

Небо уже начало бледнеть, когда морось и туман полностью развеялись. До рассвета оставалось около получаса, а птица сновидений уже засобиралась в самую гущу самого тёмного леса, ведь на солнце её оперение выгорало и теряло краски, а разноцветные сны становились блеклыми и безрадостными. Она сделала прощальный круг над городом и, от взмаха её великолепных крыльев зажёгся и чудным образом склеился фонарь на перепутье дорог, а мусорный бак вновь стал самим собой – целёхоньким и переполненным до краёв. В положенное время к нему подъехал огромный грохочущий мусоровоз и великодушно освободил его от горы накопившегося хлама.
Впереди маячил новый зарождающийся день, в котором обязательно будут: и новый мусор, и новые встречи, и новые потрясения, события, приключения… и новые уроки историй – разумеется, при условии, что старые уроки благополучно усвоены.

* * *

Спустя месяц, долгожданный снегопад накрыл ночной город, а возле развалившегося, в который раз, мусорного бака, как обычно сидели два кота. Один - поджарый, с пристальным взглядом и вкрадчивой поступью чёрного кугуара, другой – красно-рыжий, с рваным ухом и опаленными усами. В новогоднюю ночь вполне позволительно нарушать правила, поэтому при свете фонаря, без всякого стеснения, коты дымили кубинскими сигарами и беседовали по душам.

Чёрный делился сокровенным: - Работать я никогда не любил…женщины во мне души не чаяли…избаловали они меня, прикормили…и продолжалось бы это, наверное, бесконечно, но… я увидел Софи!!! Она играла на скрипке в органном зале кафедрального собора. Звучал «Палладио» Вивальди и я, погружённый в эту чудную музыку, на мгновение перенёсся в эпоху, вдохновившую композитора. Но самое удивительное то, что везде я видел только Софи - на фоне старинных церквей и мостов… в фиакре…. среди бродячих комедиантов…
37 Мур-мурр, ажур-бонжурр...
Виктория Вирджиния Лукина
 
Конец декабря ознаменовался снегопадами. Непогода развешивала по небу снежные гардины, каруселила и хороводила ими, заставляя хлопать и трепетать на ветру, словно паруса замёрзающей бригантины. Позёмки застилали белыми дюнами трамвайные пути, буксовали неповоротливые троллейбусы и рычали от бессилия маршрутки, а пешеходы, подгоняемые метелью, дышали клубами пара и торопились по крахмальному насту домой, в тепло предпраздничных кухонь, где пеклись коржи для наполеонов, томились на печи будущие холодцы, и росла опара для пирогов.
Ночью город затих, и только семиголосье седых снеговеев звенело в морозной круговерти, да летало на семи ветрах предчувствие новогоднего волшебства, и загадочно глядело на землю седьмое небо – то самое, на котором живёт счастье.
* * *
Тишину нарушил визг тормозов, и на обочине дороги появилось странное транспортное средство – полярный медведь, на носу у которого, точь-в-точь, как лобовое стекло, поблёскивали широкие защитные очки. Медведь был лохматым и с огромными лапищами, под каждой из которых крутилось колесо. Он проехал ещё несколько метров, почти касаясь пузом земли и, наконец, остановился. Хлопнула дверца и на снег выпрыгнул не менее странный пассажир – длинный, сутулый, в ярко-рыжем парике и красном полушубке с короткими рукавами. Его полосатые чёрно-белые шаровары надулись на ветру, а лаковые длинноносые башмаки заскрипели от мороза и стали скользить. Чудак взмахнул руками и шлёпнулся на спину.
- И это уже в который раз! - простонал он. - Помоги-ка!
Медведь, подцепив когтями ворот полушубка, дёрнул вверх.
- Спасибо, дружище! Я стараюсь - ты же видишь, но разве может шут подменить Деда Мороза? – рыжий вытянул из кармана фиолетовый серпантин и пустил его по ветру. - А ведь я его предупреждал: грипп сейчас не тот, одними калинами-малинами не изведёшь, таблетки нужно было принять! А теперь все клоуны, иллюзионисты да домовые пошли на замену.
Медведь закрыл лапой свой чёрный нос:
- Меня могут увидеть! Фокусничай поскорее, нам ещё дюжину перекрёстков украшать!
- Э-эх! - клоун щёлкнул озябшими пальцами, и кружочек льда превратился в зеркальный каток, а одинокая хвоинка – в пышную ель. Он бросил на её ветки горсть конфетти, и оно помчалось разноцветными лампочками к самой верхушке.
Затем он медленно провел ладонью над ближайшим сугробом - тот шевельнулся, изогнулся, вытянул вперед две лапки, поднял вверх пушистый белоснежный хвост и повернул свою кошачью мордочку с янтарными глазами: - Муррр!
Медвежьи лапы, словно снегоочистительные лопасти, стали разгребать снег из-под колёс, те завизжали, и машина сорвалась с места. Сквозь её лобовое стекло, на месте левого медвежьего глаза, улыбалась физиономия рыжего клоуна, а следом, виляя хвостиком, летел фиолетовый воздушный змей.

Снежный Кот долго смотрел им вслед. Снежинки падали на его усы и ресницы, а он только щурился и переминался с лапы на лапу. Кот не боялся холода, ведь он был из снега и вполне счастливо мог прожить до весны, пока мартовское солнце не растопит его. Но кодекс чести гласил: каждый Снежный Кот должен выбрать одно горящее окошко в ночи, чтобы на Новый год исполнить чью-то мечту, или продлить чью-то жизнь, или просто свести двух людей, пути которых иначе никогда не пересекутся. А потом растаять, ведь в тёплом доме снег обязательно тает.
Кот посмотрел по сторонам – вокруг только тёмные окна. Хотя, кажется, на пятом этаже теплится слабый свет! Он вытянул шею и встал на задние лапы: да, это ЕГО окошко! Снежный Кот подпрыгнул и, подхваченный метелью, влетел в приоткрытую форточку.

В комнате горел ночник, а на диване, укрывшись пледом, спала женщина. Рядом, на тумбочке - пузырьки с лекарствами, стакан воды, открытая книжка и очки в толстой оправе. Снежный Кот принюхался – пахло валерьянкой. Он хотел было лечь на спину и покататься по полу, но вспомнил про кодекс чести.
- Времени не так уж много, - подумал он, глядя на мокрые следы от своих лап.
Он трижды обошёл комнату по часовой стрелке, помахивая снежным хвостом и приговаривая: - мур-мурр, ажур-бонжурр, абажур-лямур-тужурр,¬ а потом лизнул вожделенную бутылочку и, улыбнувшись до ушей, испарился.
* * *
Предновогоднее солнечное утро заглянуло сквозь тюль. Ирина Леонидовна открыла глаза, отбросила плед и, держась за поясницу, пошла по комнате: трельяж, заколка-орхидея в кресле, головастый торшер, вязальный крючок в мохеровом клубке.
На стене - множество фотографий её, давно повзрослевшего, сына: Андрюша задувает на торте три свечи, первоклассник, зелёный от ветрянки, посвящение в студенты, первая сессия, а это - в далёкой «Мичиганщине», разлучившей их на долгие годы.

Она заглянула в шкаф - на верхней полке толпились его любимые игрушки: неваляшка с заклеенным носом, паровозик, тряпичный арлекин и заводной заяц, ключик от которого до сих пор хранится в деревянной шкатулке. Женщина открыла лакированную крышку: обручальные кольца, мамин серебряный кулон, сломанные золотые часики, нитка речного жемчуга. А вот и «заячий» ключик, и лоскуток медицинской клеёнки, размашисто подписанный шариковой ручкой: мальчик, вес – 3.500… и пожелтевший тетрадный лист, многократно сложенный пополам. Ирина Леонидовна развернула его и прочла строки, давным-давно тронувшие её юное сердце:
"Ощущаю торжественность шествия,
Чудных жестов твоих совершенство,
И бесчувственность чистого счастья,
О, моя длинношеяя женственность,
Вся в предчувствии чуда участья…»
Она вспомнила, как Васька Пронин, весь пунцовый от смущения, протянул ей эту записку на школьном выпускном вечере со словами:
- Ир, когда ты идёшь мне навстречу, я становлюсь самым счастливым человеком на свете!

Зазвонил телефон:
- Э-эээ… я туда попал? – произнёс мужской голос.
- Туда, Аркадий, - она узнала голос своего одноклассника.
- Ты одна? Можешь разговаривать?
- Могу, к чему твоя вечная конспирация?
- Как к чему? Ты – замужняя женщина и я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности. Иринушка, позволь поздравить тебя с наступающим Новым годом!
- Спасибо, ты единственный, кто вспомнил обо мне.
- А как же супруг Василий? Или он в командировке?
- Вася давно на пенсии, а в данный момент ушёл в запой в неизвестном направлении.
- Всё-таки, тебе нужно было выходить за меня, а не за этого охламона! Мы с ним влюбились в тебя ещё в восьмом классе, помнишь?
- Помню, а ты по-прежнему живёшь с мамой?
- Да, маме почти девяносто и она всё ещё балует меня фаршированной рыбой, правда иногда забывает снять с неё чешую или поставить на огонь. Какие планы на сегодня?
- Знаешь, после шестидесяти я уже ничего не планирую, просто живу.
- Иринушка, мы с тобой больше двадцати лет не виделись, всё по телефону, да по телефону, я скоро заеду!
Ирина Леонидовна попыталась возразить, но в трубке уже звучало – пи-пи-пи…

* * *
Спустя час, она стояла у зеркала в прихожей – миниатюрная, с вздёрнутым носиком. Вокруг ярко-голубых глаз - штрихи морщинок, на лбу – светлые, с проседью, завитки, а губы подкрашены розовым перламутром. Услышав продолжительное шарканье за дверью, она не стала ждать звонка, и распахнула её. Из-за цветущей герани выглянул Аркадий Петрович: долговязый, лысый, с лохматыми бровями и лучезарной кривозубой улыбкой. Одет он был в военные галифе, высокие сапоги и лётную куртку. Гость протянул цветок и поцеловал даме руку.
- Иринушка, ты ни капельки не изменилась!
- Ты тоже. Всё гастролируешь?
- Ну, актёр из меня не получился, я всего лишь реквизитор в театре. А что под глазом?
- Это случайно, Вася не хотел, - она отвернулась, - а я бисквит к чаю испекла.
Гость достал из сумки два лётных кожаных шлема:
- Нет-нет, чай в другой раз. Сегодня хочу тебя удивить и порадовать. Собирайся!
Он хитро улыбнулся, а потом сложил брови домиком:
- Доверься мне, хотя бы раз в жизни!
- Что ты придумал? – Ирина Леонидовна стояла бледная и растерянная, - Во-первых, у меня радикулит разыгрался, во-вторых – сердце всю ночь болело, и Андрюша может позвонить из Америки, а Вася ключи не взял.
- Муж погуляет, сын позвонит позже. Радикулит? А у кого его нет? А вот сердце - оно от тоски болит!

Ирина Леонидовна закусила губу. А действительно, сколько можно «тлеть» и воевать с пьяницей? Сколько можно переживать за сына, коммунальные платежи, консервированные огурцы и мизерную пенсию? Сколько можно «переваривать» телевизионные новости?
Она решительно стала складывать вещи в сумку: кошелёк, пакет с лекарствами, ещё тёплый бисквит, бутылочка йогурта, помада. Потом надела тёплые рейтузы, длинный свитер и шубу, спрятала под шлем свои кудряшки и выдохнула:
- Поехали!

У подъезда стоял мотоцикл времён второй мировой.
Соседки, увидев их, обомлели и прервали беседу о травле домашних муравьёв.
- Леонидовна?! – только и смогли они произнести.
- Петровна, Семёновна, не поминайте лихом! Если вернусь, всё расскажу!
Аркадий Петрович усадил её в коляску, укутал одеялом и, поправив шлем на её голове, оседлал железного коня. Тот «зачихал», «зафыркал», «заржал». А потом, испустив облако, напоминающее дымовую завесу, скрылся за поворотом.

Они с грохотом помчались по городу – иногда на красный свет, иногда в сопровождении своры собак, иногда под недоуменные взгляды пешеходов. По сторонам мелькали сугробы, витрины, толпы хохочущих подростков, бенгальские огни и оранжевые мандариновые шкурки на белом снегу. У булочных и пекарен их приветствовал аромат кофе, шоколада и сдобы, а вдоль дорог, в обнимку со Снежными Бабами, им кланялись Снеговики – кто с детским ведёрком на голове, кто с пучком еловых веток, и в вязаных шапках, и в кроличьих ушанках. Но самым приметным был Снеговик, держащий за верёвочку фиолетового воздушного змея! И кто это придумал налепить их в таком количестве?!

Наконец, реликтовый мотоцикл закашлялся и заглох возле стеклянного фойе с надписью: «Студия Театральных Экспериментов»
Поющий лифт поднял их на второй этаж, где на дверях светились таблички: «Блистательный театр» Мольера, японский Театр Масок, зал Космической Драмы, Театр Сатиры «Ухмылка гуманоида»…
- Иринушка, нам сюда, - прошептал Аркадий Петрович и легонько толкнул стену из синего оргстекла, - сегодня Студия 99D даёт тур по Индонезии. Не удивляйся, у нас будет ощущение нереальной реальности! Нам только нужно надеть специальные очки!

Они переступили синий порожек, и… очутились на песчаном тропическом побережье. Край солнца уже окунулся в аквамариновые волны, а над ним раскинулась великолепная радуга. Смуглая черноокая красавица в короне из дивных перьев шла навстречу:
- Радуга - хороший знак, у нас её называют «пряжей Бога». Добро пожаловать на остров Сулавеси! С высоты он напоминает орхидею, поэтому заколка-орхидея – каждой гостье! Предлагаем посетить коралловые рифы, природный заповедник, дворец и гробницы Гованских королей, этнический фестиваль боевых искусств и ритуальную церемонию похорон, когда для захоронения выдалбливаются пещеры в скалах, нависающих над океаном, а маленьких детей хоронят в дуплах деревьев.
Ирина Леонидовна пошарила в своей сумке и положила под язык таблетку:
- Похороны?! Ни за какие коврижки! А ты хотел бы после смерти любоваться океаном из пещеры?
- С тобой – да, а самому – всё равно!
Девушка продолжала:
- А ещё, по старинной индонезийской традиции, в канун Нового года, вы можете принять участие в условном жертвоприношении - постройке двухметровых колонн из подкрашенного риса. Приятных впечатлений!
* * *
Облачившись в расписные шёлковые накидки и золотистые сандалии, они стояли на пригорке. Вдали смирно лежал океан, а сумеречное небо изогнулось куполом. В воздухе мелодично дрожали тонкие струны, мягко ухали невидимые барабаны, вились колибри и тропические бабочки. Мимо пробежали смуглые босоногие дети, а женщина с младенцем на руках предложила коралловые чётки в обмен на кусок мыла. Длиннохвостый попугай-раджа вспорхнул с пальмы и с её веток посыпались финики. Из-за ствола глядела чёрная обезьяна, мимо чинно шествовал павлин с роскошным веером-хвостом, брызгалось водное кружево из пасти фонтана-дракона, а у озёрной кромки приветливо качалась прогулочная барка.
Аркадий Петрович сел на вёсла, а Ирина Леонидовна вооружилась пуховым опахалом, мечтая, что колибри вот-вот начнут её донимать. Вскоре лодка причалила к тростниковому бунгало на деревянных сваях, с соломенной крышей и тёплым светом, струящимся из тысячи щелей.
На просторной террасе переплелись белый, золотой и бордовые цвета, на низком столике – фрукты, у стены - два гамака под шифоновыми балдахинами.
Устроившись на полу среди подушек, они разломили пополам бисквит, налили в чашки йогурт и залюбовались живой картиной: по океану, словно корабли, плыли триста сказочных островов Индонезии, а в небе, бронзовой медалью, светилась полная Луна.
- Сегодня быть большому приливу! – сказал Аркадий, - Видишь, на Луне тёмные пятна – это Рыбак, лодка и Крыса. Рыбак каждый день забрасывает с Луны в океан сеть. Он тащит ее, океан поднимается и затапливает берега. Но зловредная Крыса не дремлет - стоит только рыбаку зазеваться, она перегрызает одну из веревок, и океан возвращается на место. После этого Рыбак начинает чинить сеть, а крыса снова прячется в лодке. Так продолжается тысячи лет.
- Мы тоже, зачастую ходим по привычному кругу и горюем, что жизнь не сложилась. А ведь достаточно однажды поступить не так, как всегда – пусть не логично и опрометчиво, но этого может быть достаточно для добрых перемен.
- Новый год – лучшее для них время, ведь, правда, Иринушка?
- Пожалуй, если быть к ним готовыми.
- Хочу подарить тебе кое-что, - Аркадий протянул ей старую школьную тетрадь, - сейчас уже можно, ведь столько лет прошло. Я это писал для тебя!
Она с недоумением пролистала несколько страниц: рифмы-рифмы-рифмы, написанные небрежным мальчишеским почерком, выстроенные в столбики, лесенки и длинные чернильные строчки… последний лист вырван, а на обложке, по зеркально пропечатанной таблице умножения - слабый оттиск знакомых слов:
«Ощущаю торжественность шествия,
Чудных жестов твоих совершенство…»

Луна загорелась ещё ярче, напоминая циферблат, обе стрелки которого уже коснулись цифры двенадцать. Бомм! Бомм! Бомм! - величественно стали бить лунные куранты, извещая о приходе Нового года. Океан качнулся и двинулся к берегу – начинался прилив. Медлительные волны, словно нехотя, накрыли пляж и дали возможность ярким рыбёшкам погонять вокруг песчаных замков, построенных детьми на рассвете. Тёплые вихри подняли в воздух: и каскады солёных брызг, и рисовые зёрнышки с жертвенных колонн, и сотни безымянных записок с новогодними пожеланиями. Потом, откуда ни возьмись, полетели ватные хлопья, бумажные снежинки и искрящийся белый стеклярус. На террасу хлынула вода с настоящим снегом, и бунгало зашаталось…
- Это что, конец света? – ужаснулась Ирина Леонидовна.
- Нет, Иринушка! Просто нужно снять очки! – прокричал Аркадий.
* * *
Новогоднее солнечное утро заглянуло сквозь тюль. Ирина Леонидовна открыла глаза, отбросила плед и, держась за поясницу, пошла по комнате - трельяж, заколка-орхидея в кресле, головастый торшер, вязальный крючок в мохеровом клубке.
Услышав продолжительное шарканье за входной дверью, распахнула её. Из-за кособокой ёлочки глядел, опухший от перепоя, Вася:
- С Новым годом, жена! Помнишь Аркадия? Встретил его, живёт недалеко. Я вот, ёлку принёс! Первое января, а кто-то уже выбросил.
- А что под глазом?
- Это случайно, Аркаша не хотел.
Ирина Леонидовна закусила губу. Она вспомнила свой удивительный сон: мотоцикл с коляской, колибри, чёрную обезьяну, павлина, бунгало и плывущие острова. Всё было так реально, осязаемо… и в то же время - волшебно, невероятно, сказочно! Вот и не верь после этого в новогодние чудеса!
Какое-то время она всё ещё держалась за поясницу, а потом выпрямилась, расправила плечи, глубоко вдохнула и поняла, что ей жизненно необходим большой прилив! Прилив энергии, эмоций, впечатлений, радости…счастья, в конце концов! Она решила, что обязательно поедет к сыну, и купит себе золотистые сандалии, и пойдёт в театр, пусть даже это будет Театр Сатиры «Улыбка гуманоида». А ещё – прямо сейчас, не откладывая, позвонит Аркадию, поздравит его с Новым годом и предложит лет через тридцать, вдвоём, прихватив домашний бисквит, йогурт и заводного зайца с ключиком в боку, отправиться на остров Сулавеси. Всё-таки, вечно смотреть на океан из пещеры – так романтично!
* * *
На улице опять разыгралась метель, запели вьюги, засвистел Снеговей-разбойник. Маленький Снежный Котёнок сидел на дереве и терпеливо ждал наступления темноты. Он мечтал найти СВОЁ окошко и раскрасить чью-то бессонную ночь тёплыми красками, чтобы она непременно стала для кого-то началом добрых перемен. Он зажмурился и повторил волшебное заклинание:
- Мур-мурр, ажур-бонжурр, абажур-лямур-тужурр…

* * *

Примечания:
в тексте использовано стихотворение Владимира Шагина и мотивы народных индонезийских сказок
38 Крест
Ян Кауфман
…
- Господи, Иисусе Христе, Молюся Тебе, утоли скорбь мою о разлучении с родившими и воспитавшими мя, родителями моими Николаем; и Авдотьей души же их, яко отшедшие к Тебе… - молилась старая Марфа на отшибе деревни Мышкино, устремив заплаканные глаза на красное солнце, спускающееся в тёмные безбрежные воды…

Жители всей округи давно уже были наслышаны, что здесь, рядом, под толщей воды, утоплена деревенька со своим погостом и церквушкой. Там же остались все захороненные, вместе с родителями Марфы – Николаем и Авдотьей…
Марфу, жившую одиноко, в деревне жалели, но считали малость помешанной, потому, что допекла всех своим наказом – «если что, непременно похоронить меня туда, в могилу к родителям».

И вот, это «если что» случилось, Марфа скончалась.

– Видать Марфины молитвы дошли до ейных родителей и Господа Бога, - решили собравшиеся соседи.
Бабы толпились вблизи дома, крестились и молились Богу о милостыне и милосердие к душе усопшей. Приехавший участковый милиционер и бригада скорой помощи быстро оформили нужные документы и увезли покойную в морг.

Толпа долго не расходилась. Хотелось похоронить убогую Марфу как положено по православным правилам – с отпеванием в церкви, что была в соседней деревне.
Уже собрали по кругу какие-то деньги, как одна из баб сказала тихо:
- А как же мы схороним её к родителям? Нечто по-христиански гроб опускать в воду?
Толпа зашушукалась - предлагали даже какие-то несуразные похороны. Наконец Фёдор, уважаемый всеми мужик, подытожил:

- Ни хрена мы с вами тута не решим. Схожу-ка я к батюшке Феофану, договорюся об отпевании, да может он что подскажет насчёт похорон.

***
Батюшка Феофан славился среди прихожан не столько своей безгрешностью (имел слабость малость выпить), сколько особым благоразумием и человеколюбием.

 - Господь с тобой, брат! - возмутился он на вопрос Фёдора, - Как же не отслужить отпевание благочестивой Марфы? Пойдём, помянем её душу.
Он налил две стопки, и, прежде чем выпить, пробасил:

- Упокой Господи, душу усопшей рабы Твоей Марфы!
Выпили.

 - Батюшка Феофан! – начал осторожно Фёдор, - Меня-то нынче послали к Вам наши, мышкинские в надежде на Ваш светлый разум, чтобы получить ответ – как сполнить наказ усопшей – похоронить её к родителям? Они ж под водою. Бабы наши боятся с одной стороны не сполнить Божьи заповеди как положено, а с другой - не сполнить просьбу Марфы. Вота в чём заковырка!
 
 - Да, брат Феодор, ну и задачу ваши бабы задали. Дескать, чтобы и волки сыты были и овцы целы. Так? – Феофан хитро ухмыльнулся, налил две стопки и уточнил, - Надо подумать!

Сидели часа полтора, выпили уже не по одной стопке.

- Вот что, брат Феодор, - наконец начал Феофан, - Я конечно покумекал и совет нашёл, только что он от меня – забудь! Пусть это останется промеж нас. Обещаешь?

Фёдор закивал: - К..к..конечно батюшка!

Феофан продолжал:
- После отпевания, надо усопшую кремировать, прах смешать с землицей, а затем уж это рассеять над водою. Вроде и в землю схоронили и наказ исполнили…
Усек?

- А как же…, - уже было начал Фёдор, Но Феофан перебил его:

- Да погодь ты, торопыга. Дослушай!
Православная Церковь нынче не запрещает категорически кремацию, но, правда, и не приветствует её. Соображаешь к чему я?
Вот тебе и волки с овцами. Ну, будь здоров, Феодор, у мене скоро служба…

***
В деревню Фёдор вернулся под изрядным подпитием.
На вопросы обступивших его баб отвечал коротко, заученно:

- Ну, чо! Я поговорил тама со знающими людями. Сказали – опосля отпевания, надоть кремировать Марфу, в прах добавить землицы, а опосля всё это развеять над водой. Они так и сказали про волков и овец, что всем будет хорошо, потому, что церковь сейчас кремацию не запрещает. Вота.
Повторять всё это слово в слово Фёдору пришлось несколько раз, т.к. узнав о его приходе от священника, появлялись всё новые и новые бабы и мужики.

***
Так и сделали - отпел Марфу батюшка Феофан, затем её кремировали, смешали прах с землёй, как «велели знающие люди», и Афоня, заядлый деревенский рыбак, по просьбе всех баб, развеял всё с лодки…

Казалось бы, – всё сделали путём, по-христиански, да и завет Марфы исполнили.
  Только с той поры, что-то тревожно сделалось на душах у мышкинских.
Каждому разные мысли лезли – Как там Марфа? Встретила ли своих родителей? Что там деется в глубине?
Опустевший дом пугал своими забитыми окнами и напоминал об ушедшей Марфе.

  Грустно стало и Афоне, что жил раньше с ней по-соседски.
Он уважал эту одинокую старушку и порой, охотно помогал ей по дому или в огородике...
Сейчас Афоне вдруг вспомнилось, что Марфа всегда отказывалась от предложенной рыбы, ссылаясь, что рыбу не ест…
Почему?
После таких странных похорон, Афоня надолго забросил рыбалку.

***
Но однажды по весне, едва зажурчали проталинки и местами зазеленела травка, Афоня, захватив снасти и банку червей, отправился на рыбалку.

На своё любимое место у берёзы, что стояла на краю обрыва прямо над водой, он пришёл  засветло.
Вдалеке слышалось громыхание уходящей стороной грозы, но воздух был удивительно свежим и чистым.

Он собрал удочку - трёхколенку, нацепил на крючок изворачивающегося червяка, плюнул на него и далеко забросил.
 
Хорошо было любоваться водной гладью, постепенно исчезающим туманом и слушать громкие далёкие всплески окунёвого жора.

Только клёва не было вовсе. Сигнальный колокольчик молчал словно рыба. Афоня изредка насаживал очередного червяка, плевал на него и, смачно матюгаясь, забрасывал спиннинг то левее, то правее. Ничего не помогало…
Поплавок неподвижно маячил на поверхности, точно замер в каком-то непонятном оцепенении…
Достав плоскую фляжку, подарок сына, он для бодрости сделал пару глотков.

  А солнце поднималось всё выше и выше. Вот его луч уже окрасил верхушку берёзы и скользнув по стволу ярко осветил вырезанный на нём крест.

Едва взглянув на него, Афоня обомлел – крест плакал. Берёзовые слёзы капля за каплей падали вниз в иссиня-тёмную толщу воды.
Он вырезал этот крест ещё пару лет назад, когда впервые услышал от бабки Марфы историю о родителях.
 
Афоня испуганно стал креститься: - Господи! Спаси и сохрани! Спаси и со….

Неожиданно громко заголосил сигнальный колокольчик, затрещал фрикцион, спиннинг согнулся в дугу и замотался в разные стороны.

- Щука! Да какая - это ж крокодил! – заорал Афоня, почувствовав сильнейший удар поклёвки, и сердце его от волнения чуть не выскочило из груди.
Он начал осторожно вываживать огромную щуку. Когда Афоня с трудом уже чуть приподнял рыбу и нагнулся, чтобы ухватить её за жабры, та злобно щёлкнула пастью и, резко рванув леску, легко утащила Афоню за собой в воду.
 
***
 - Спаси и сохрани! - мелькнуло в сознании рыбака, когда воды Можайского моря, сомкнулись над ним, открыв жуткие вереницы мокрых обитателей затопленных кладбищ траурной процессией тянувшейся перед ним в сопровождении полчищ всевозможных рыб.

От внезапно появившихся старинных пышных одежд, кринолинов, зипунов и венков, почудилось, словно он присутствует на маскараде. Зашевелились раздвигаемые надгробья и кресты, и множество появившихся глазниц странным образом уставились на Афоню…

Видения словно на собрании безмолвно обсуждали свои обиды и невзгоды. Кто-то в белом саване бродил между ними, возмущая этих мёртвых жестами, непонятными речами и проклятиями всех живых.

Афоня смотрел на тянущиеся к нему истлевшие руки и никак не мог понять, чем вызвана тревога этих восставших из могил, их доносящиеся, словно молитвы проклятья и что они хотят от него?
 
Внезапно до него дошла та правда, что гуляла в народе с памятного шестидесятого года - множество деревень вместе с церквями и кладбищами было затоплено под волнами Можайского водохранилища, и эти, уже однажды похороненные и засыпанные прахом земли, были погребены вторично под водой.
Ужас происходящего смешался в голове рыбака с жалостью к восставшим из подводных могил. Черепа и скелеты плотным кольцом уже окружили Афоню.

- Не виноват я, - заорал он в страхе из последних сил, - меня тогда и на свете ещё не было!

***

Очнулся Афоня в Мышкино, у себя в доме.
Собранный спиннинг стоял у косяка двери, рыбацкая одежда сушилась на верёвке у печи.
  Назавтра он пошёл исповедоваться к отцу Феофану. Батюшка выслушал, перекрестил Афоню и, глядя на икону, изрёк:

- Боже Всеблагий и Всемилостивейший, все охраняющий Своею милостию и человеколюбием, смиренно молю Тя, представительством Богородицы и всех святых сохрани раба твояго, Афоню от всякой напасти…

И добавил: - Ступай с Богом, сын мой! Ступай!

Только совесть за своё участие в этом странном захоронении, мучила Афоню...   Он сделался неулыбчивым, хмурым и замкнулся в себе.
Рыбалка была окончательно заброшена, а на своё любимое место под берёзой с крестом, приходил с единственной целью – помолиться за упокой Марфы.


P.S.
В начале 60-х годов прошлого века Москву-реку чуть выше Можайска перекрыли плотиной. В результате образовалось водохранилище площадью 30,7 кв.км. На 47 километров вдоль русла реки протянулось живописное водное пространство Можайского моря.
39 Деньги из Бобруйска
Ян Прусский
                                                                                                                  
  Когда же, наконец, приедет папа?  На десять тридцать назначен концерт. Я – солист,  пою « Взвейтесь кострами синие ночи» в пионерском хоре. А ещё моя полка, выпиленная лобзиком из фанеры и покрашенная коричневой краской, на выставке кружка « Умелые руки».
   
 Одиннадцать, двенадцать, час. Все ребята в парадной форме. Сгрудились у ворот. Родителей нет. Начальник лагеря и вожатые в панике. Ближайший телефон  – в воинской части,  до неё минут сорок ходу. В час тридцать в лагерь въезжает чёрная эмка. Из неё выскакивает майор НКВД - отец Вовки Мазуркевича, выхватывает сына из толпы налетевших  детей и, тихо буркнув ему в ухо, тащит к машине.                                                                                                                   –Что случилось? – успеваю подбежать к ошалевшему Вовке.                                                                                                                                        – Война, -  шепчет он, громоздясь на просторный кожаный диван сзади водителя.                                                                                                                                     –Война! – кричу я на весь лагерь.                                                                                                               Старший пионервожатый  Пётр Сергеевич, высокий нескладный математик из моей школы, хватает меня за шиворот и разворачивает к себе лицом                                                                                                                                                                                  – Кто сказал?                                                                                                                                                                    – Мазуркевич, -гордо отвечаю я.
    - Правда, война, - растерянно докладывает он начальнику лагеря через пару часов, вернувшись из соседней пехотной части. У нас всё по-прежнему. Я запускаю авиамодель. Галка с девчонками собирает едва поспевшую землянику. Даёт попробовать. Вкусно!                                                                                                                                                     –  Гриш, а война  - это надолго? – смотрит  пронзительным васильковым взглядом. Моё сердце сладко замирает.                                                                                                                                                           – Недели на две, не меньше – повторяю слова начальника лагеря.                                                                                 
   После ужина  слышим натужный гул самолётов. Мы ещё не знаем – это немецкие бомбардировщики.  Со стороны Бобруйска гремят взрывы. Два дня прячемся от бомбёжек в лесу. В сумерках вожатые водят купаться в Березине. Из города никого нет. Наверное, о нас забыли.
    На третий день двадцать четвёртого июня начальник  строит лагерь в колонну. Впереди неё – лошадь, на телеге – наши вещи в коричневых и чёрных фанерных чемоданах. Беззаботно голубеет небо. Жарит солнце. Шагаем  в город. Восемь километров.                                                                                               – Гриша запевай, - велит мне Пётр Сергеевич, он хочет нас подбодрить.                                                                      – Взвейтесь кострами синие ночи,  - звонко солирую я.                                              Это даже лучше, чем петь в хоре, жаль  все родители не слышат.                                                                                                                                                                        – Мы пионеры, дети рабочих, - подхватывает  лагерь, радуясь скорому окончанию тяжёлого пути. –Близится эра светлых годов. Клич пионера: «Всегда будь готов!» - выкрикивают десятки детских глоток ударную строчку.
   Внезапно нас накрывает тень самолёта, трещит пулемётная очередь, и Пётр Сергеевич, нелепо взмахнув руками, падает в придорожную траву.
   
   Мой папа, Соломон Соркин, всё же не рабочий, а сотрудник  госбанка. В тридцать восьмом году его назначают главным бухгалтером, и мы переезжаем из Могилёва в Бобруйск.
   Нам  - папе, маме, мне и брату - дают большую комнату в самом банке. Папа всегда должен  быть, если не на работе, то рядом с ней. Каждый раз, заслышав звук автомобильного мотора, мама подбегает к окну. Она уверена: отца арестуют, как предыдущего главбуха. – Надо ещё и этого пощупать, -- балагурят в курилке энквдэшники, поглядывая на наше окно. Через год (ей всего тридцать шесть)  мама умирает от скоротечной чахотки.
   Наши соседи – две семьи : управляющий банком, папин начальник, Алексей  Леденёв с матерью и главный кассир Василь Кобылевич с женой и дочкой Галкой.  У каждого мужчины – ключ от сейфовой комнаты. В ней три замка и открыть её можно только втроём вместе с дежурным  милиционером. 
   Поздним вечером двадцать четвёртого июня отец приходит домой. Я слышу шум открывающейся двери и бегу  ему навстречу. Усталое папино лицо расцветает, и он крепко обнимает меня. Через день шофёр госбанка едет в загородный детсад за сыном и привозит оттуда Мишку, моего младшего брата.                                                                                          
– У тебя Гайдар есть? – спрашиваю одноклассницу Галку.                                      Гулять нам теперь не разрешают – читаем целый день.                                                                                                                                                                   – Нет, вот возьми, - даёт мне книжку в твёрдой обложке.                                        Рувим Фраерман « Дикая собака динго или повесть о первой любви».
   Управляющий госбанком  Леденёв – широкоплечий, жилистый мужик лет сорока. Воевал в Первой конной у Будённого. В бою казаки застрелили его коня. На полном скаку слетел на землю и сломал руку. Попал в плен.  На допросе молчал. Когда полковник приказал его расстрелять, хорунжий пожалел патроны – их было мало. Колол его штыком одиннадцать раз. Наша конница внезапно вернулась и Леденёва, истекающего кровью, спасли.
   Теперь он велит  никому не покидать рабочих мест и идёт к военному коменданту города. По его приказу военные патрули останавливают на дорогах грузовики и отправляют в банк. К вечеру двадцать шестого июня  я вижу во дворе пять незнакомых газиков  с их шофёрами.       
   Деньги – вещь лёгкая, когда лежат в кошельке. Не очень, если таскаешь их мешками. Мы с Галкой и даже семилетний Мишка стараемся не отставать от взрослых. Правда, бумажные деньги нам не доверяют – носим пакеты с мелочью. Мешков не хватает – деньги пакуют в шёлковые, пропитанные олифой противоипритные костюмы. Они разбухают от набитых в штанины и рукава пачек и становятся похожими на фигуры водолазов.
   У папы не остаётся  времени собрать домашние вещи.                                                                                                      -- Вовка! Тащи тетради, - командую  брату. Как же без них в школе? – Давай альбом с марками, - продолжаю я руководить. Тёплую одежду и свидетельство о рождении, не нужные мне, оставляю дома.
   К вечеру двадцать седьмого полуторки  полны. В них плотно спрессованы    ( до сих пор помню эту цифру) тридцать шесть миллионов рублей, облигации, валюта, ценные бумаги и семьи трёх начальников. В банковской эмке – они сами.  Каждую машину охраняют энкаведешники и милиционеры, следившие за погрузкой.
 -- Алексей Николаевич, -- просит Леденёва сержант Фролов, пожилой молчаливый милиционер-охранник банка. – Разрешите взять внучку.                                                                                                    -- Не положено. Территорию банка не покидать. 
   В шесть утра наша колонна выезжает на старую смоленскую дорогу. В кузове грузовика, забитом  противоипритными «фигурами», мы с братом притулились поближе к кабине. Рядом – хмурый Фролов с кобурой на боку. Напротив – молоденький лейтенант-энкаведешник Саша. Сзади нас -замыкающий  газик, там едет Галка.                                                                                                                                                                               
   Несмотря на ранний час, дорога забита. Сплошной поток движется в одну сторону – на восток. В нём смешались грузовики и легковушки, люди и лошади, телеги и велосипеды. Столько интересного вокруг! 
   Вдруг вспоминаю Петра Сергеевича. Жив ли он? Часа через два – остановка у леса. Бежим с Галкой к родителям.  Мимо банковской эмки тащится кляча с телегой.                                                                                                                                                                                      – Далеко до Смоленска? – интересуется мужик лет пятидесяти, по виду колхозник.                                                                                                                                                – Километров двести, не меньше, - отвечает папа.                                                                                                     – Давно к брату собирался, вот и повидаемся. А там и немцев прогонят,  -  радуется мужик.                                                                                                                             Минут через десять Фролов помогает нам с братом залезть в грузовик.                                                                                                                                             – Я парень денежный, - шутит Саша с полногрудой блондинкой, бредущей мимо. – Давайте знакомиться. А ведь и правда - денежный. Только это тайна – и никто посторонний про наш груз не узнает.
   Днём подъезжаем к Смоленску.  Масса, забившая дорогу, почти не двигается. Хочется есть.  Галка спрыгивает с грузовика и бежит к нам.
   Меня оглушает уже знакомый  шум мотора немецкого истребителя. В людской гуще  разлетаются грязно-огненные фонтаны,  и я вижу: Галка, споткнувшись, падает на дорогу.                                                                                                                                                                        -  Галка, Галочка! – стремглав лечу к ней, стараясь услышать ответ.                                                                                         – Всё хорошо, --  еле слышно шепчут губы.                                                                                                                       Подбегает Фролов и, увидев пятно крови, быстро  бинтует плечо. Стоны раненых. Трупы относят в ближний чахлый сосняк.
    Смоленск.  Леденёв звонит в Москву, хочет сдать ценности в  банк. Приказа нет  – едем дальше.
   После бомбёжки Фролов  похож на «денежных мужиков» в кузове:  молчит, в лице ни кровинки.                                                                                  Потом шепчет – Внученька, внученька -- …и пускает себе пулю в лоб.                          Алые брызги летят мне в лицо. Мёртвое тело валится  набок, прижимая нас с  братом друг к другу. Из последних сил отталкиваю   труп. Стучу в стенку кабины, но грузовик  едет вперёд.
   В каком-то городке на полдороге к Калуге Леденёв опять связывается с Москвой.  Там не до нас. В сумерках  подъезжаем к реке. Вот бы искупаться! Колонну дальше не пускают. Бегу вперёд к папе.   
 – Дальше ехать опасно. На том берегу немцы, - говорит капитан, охраняющий мост. Леденёв, посовещавщись с ним, отдаёт приказ: установить машины на мост и взорвать.                                                                                       
   Внезапно с противоположного берега  появляется всадник, старший лейтенант НКВД.                                                                                                                      Почему стоите? – спрашивает папу.                                                                                                                           – Капитан говорит, там немцы, - кивает он на другой берег.                                                                      Спешившись, энкавэдэшник подлетает к капитану, их разговор становится всё громче и на высокой ноте прерывается выстрелом.                                                                                                                                                        – Продолжайте движение, - приказывает старший лейтенант, и мы едем дальше мимо  капитана. Из его лба вытекает тонкая струйка крови.                                    
   Поздно вечером добираемся до Калуги. Наученный смоленской бомбёжкой, Леденёв  велит всем машинам съехать с дороги в лес.                                                                                    
   Просыпаюсь среди ночи от слепящего света. Незнакомые люди.  Луч фонаря бьёт в глаза. На нас направлены пистолеты.                                                                                                                                                – Кто такие? Откуда? – спрашивает старший.                                                                                                                     - А вы кто? – отвечает ему Леденёв .                                                                                                                                 Банковских начальников разоружают и забирают с собой.   Половина  незнакомцев остаётся с нами.                                                                                                                  
   К полудню следующего дня папа с товарищами возвращаются. До калужского госбанка наш груз сопровождают две группы охраны – наша и местная. Москва, наконец, разрешила сдать ценности.
   Вечером  всех сажают в теплушки. На каждой написано: « На восток». Через два месяца из Намангана, где отец работает главным бухгалтером банка, они с Леденёвым  едут по вызову в Москву. Отчитаться за недостачу в тридцати шести миллионах  семнадцати рублей двадцати четырёх копеек.
40 Черёмуховая кепка
Нана Белл
     Марина Ивановна к юбилею Валентина начала готовиться заранее. Отдала в химчистку платье. То, которое купила за год до пенсии, послушав совет тётки, что потом уже ничего не купишь. Правда, платье было не ахти: ну тут уж ничего не поделаешь и если в плечах у тебя 48-50, а в бёдрах 52-54, то приходится чем-то жертвовать. Марина Ивановна пожертвовала плечами, и они противно топорщились, нарушая её представления о гармонии. Ей почему-то казалось, что Валентин предпочитает женщин ухоженных, а потому пришлось идти в парикмахерскую, где, боясь, что в кошельке не хватит денег, выложила перед кареглазой, затянутой в полупрозрачную кофточку администраторшей почти половину пенсии.
     Осталось купить билеты. Туда и обратно. Решила, что вернётся домой последним поездом и это будет правильно, так ей удастся хоть на чём-то сэкономить. Нет, никаких достопримечательностей, прогулок и прочих излишеств.  Никаких переночую где-нибудь. Только юбилей. Потом сразу на вокзал. Всё обдумав, Марина Ивановна протянула деньги в кассу и неожиданно для себя взяла один билет. Только туда… Почему? Она даже боялась подумать об этом…
Из вещей ничего не брать: весна, тепло… Вот только шарфик, тот, креп-шифоновый, который она когда-то купила на распродаже в магазинчике за углом, где всё по одной цене. Его палевый цвет так удачно сочетался с вполне приличными босоножками, о которых Оля, её приятельница, ещё в прошлом году сказала: «Я в таких же замуж выходила. Помнишь?» -  и засмеялась, а Марина Ивановна улыбнулась как-то грустно и ответила ей: “Видишь какая я бережливая”. И это действительно так. Ей удавалось сберечь не только вещи, но друзей, запахи далёкого времени…

  Марина Ивановна до сих пор хранила в памяти тот день, когда они с Олей так давно, что и выговорить невозможно, да-да в прошлом веке, ездили к Валентину, тогда ещё худому и костлявому, на дачу.
 В то утро, выйдя на кухню, посмотрев на неубранный с крошками хлеба стол, она почему-то не обнаружила на столе записку от мамы. Обычно мама, уезжая в командировку, оставляла на столе записку и, хотя мама и предупредила Марину ещё вечером о своём отъезде, Марина обиделась и подумала, что мама не любит её, а любит только свою работу. Ведь её, Марину, она родила в чужом, далёком городе, где по маминому проекту тогда строили сталеплавильный цех металлургического комбината… И вот опять командировка, в хлебнице опять пусто, в мойке грязная тарелка и кружка с недопитым кофе. Пришлось повязать мамин фартук. Иногда Марине казалось, что её мысли о матери ревнивы и немного завистливы. Марина гнала их от себя, но они нет-нет да возвращались к ней. “ А вот Олина мама всегда дома”, подумала Марина”.
  Когда девочки были маленькими, Олина мама водила Олю и Марину на танцы, а потом, когда она вела их домой, покупала обеим по эскимо.  К тому же у Оли был папа, и Оля всегда со смехом бросалась ему на шею, когда тот приходил с работы. А Марина стояла на пороге, едва сдерживая слёзы, и изо всех сил старалась улыбаться. Она знала, что её папа уехал куда-то далеко -  по крайней мере так говорила мама, когда Марина спрашивала об отце…
 
     Рассматривая себя в зеркале, Марина пыталась найти в своём облике то, что у неё, возможно, от папы. “Большой рост? Да, она – дылда. Для танцев это неплохо, а для нежных чувств не годится: действительно в классе она выше всех мальчишек. Кроме Валентина, конечно, у которого рост за 180, но ему нравится Оля, которая ей по плечо. Она дылда, поэтому никто и не дарит ей цветов. Если не считать тот цветок, который когда-то на восьмое марта Валентин вытащил из букета мимозы, предназначенного Оле. Тогда, перед тем как передать букет Оле, он посмотрел на Марину как-то особенно внимательно, оторвал веточку, маленькую такую, маленькую и протянул Марине. Она её долго хранила в “Евгении Онегине”, там, где письмо Татьяны. Может быть и сейчас цветок там?  Засохший, безуханный…”

   Марина Ивановна грустно вздохнула, улыбнулась и перенеслась в тот далёкий май, когда уже цвела черёмуха, и они с Олей отправились к Валентину на дачу.  Ревновала ли она тогда Валю к Оле? Сейчас ей казалось, что нет: ведь, Оля – её лучшая подруга. Да, всё детство вместе. Она даже помнила, как в песочнице они пекли куличи из разноцветных формочек и сине-красный мяч, отскакивающий от забора, и штандер, и коньки, и школу, и бальные танцы… Оля всегда была рядом, как сестра …  Оля смотрела всегда прямо перед собой, казалась уверенной. А она? Всё рассматривает что-то… То в книжке, то за окном…

     В тот день за окном автобуса ярко светило солнце, блестело на молодых листьях, рассыпалось по изумрудной траве. Неожиданно на пригорке показался храм. Бело-розовый, украшенный замысловатой лепниной. Марине даже показалось тогда, что сейчас он оторвётся от земли и полетит к облакам, к небу. Она не могла отвести от него взгляд и, только услышав недовольный Олин голос: “Ты что уснула? Нам выходить!”,  очнулась и поспешила за подругой.
    
     Выйдя из автобуса, они и тут же увидели Валентина: в лёгкой кепке, белой рубашке с короткими рукавами и в каком-то смешном галстуке в виде шнурков под горлом. Валентин смущённо улыбался Оле, его глаза так сияли, что у Марины что-то заныло внутри.
Когда же Оля протянула ему руку в шутливом реверансе и хихикнула, Валентин неожиданно покраснел, и Марине стало его жалко.
- Пойдёмте, пойдёмте скорей, там такой храм, - сказала она
не оборачиваясь, и почти бегом, поспешила к храму. Оля с Валентином едва поспевали за ней…

     В храме было темно и тихо. Серые в подтёках стены, на них - остатки былой росписи, разбитые и затянутые плёнкой окна. Марина быстро пошла вперед и перекрестилась. Стуча каблучками, подошла и Оля, за ней Валентин.
- А там что, за этими воротами? – кивнув на возвышение, за которым стояли покосившиеся чёрные двери с едва проступавшими на них изображениями, спросила Оля. – Я туда хочу.
- Алтарь, - тихо ответил Валентин. - Туда нельзя.
- Почему? – кокетливо надула губки Оля. – Я туда хочу.
 – Там ангел живёт. А нам туда нельзя, -  опять покраснев, ответил Валентин.
- А я пойду, - сказала Оля, глядя с вызовом вперёд, упрямо вскинув подбородок, - хочу туда, где ангел.
- Нельзя, - прошептал Валентин и побледнел, опустив голову.
Посмотрев на него, Марина заметила с каким напряжением он смотрит на Олю, как мнёт и перекладывает из руки в руку кепку. Марине показалось, что кепка мешает Валентину и, подойдя к нему, вырвала её и пошла к выходу.
 
     Выйдя из храма быстро спустилась к реке, села на камень возле черёмухи и, вдыхая аромат, замерла, глядя на воду. Вдруг, с удивлением заметив в своих руках Валентинину кепку, надела её и, продолжая сидеть, будто ожидая кого-то, заметила, что у неё кружится голова. Потом поднялась и медленно побрела обратно к храму.
     Оля стояла, опустив голову и водила веткой по земле. Валентин возбуждённо говорил, кажется о чём-то просил её. Увидев Марину, Оля помахала рукой и, когда Марина подошла, вдруг засмеялась, указывая на неё пальцем:
- Ты что-кепку-то нацепила?
Марина совсем забыла про кепку. Взглянув на растерянного Валентина, она улыбнулась, взяла кепку за козырёк и повернула на затылок.
- Марина, - сыпя словами, заговорила Оля, - мы тут с Валей поспорили. Я говорю – Баженов, а он… он утверждает, что Казаков. И вообще, что мы здесь торчим. Мы кажется приехали к Вале на дачу… Ты куда ходила-то?
- Пойдёмте к реке. Там такая черёмуха! ...  А на дачу… ещё успеем.
- Черёмуха? Отлично! -  И Валентин, широко шагая, направился к реке.
- Налетай! – кричал он, еле заметный в кроне дерева, бросая сверху целые охапки черёмухи к ногам Оли и Марины. Оля стояла молча, не обращая внимания, ни на Валентина, ни на цветы и смотрела прямо перед собой какими-то пустыми глазами. А Марина всё собирала, прижимая цветы к груди, боясь обронить хотя бы одну из веток, и, когда Валентин слез с дерева, протянула ему цветы:
- Держи.
 А Валентин, глядя на Олю сказал:
- Нет, это я для вас обеих собирал.
- Мне не надо, - холодно произнесла Оля, не глядя на Валентина, и тут же добавила:
- Мне пора. Ты, Валя, нас не провожай.
- А как же дача? – растеряно спросила Марина, прижимая черёмуху к груди.
- Да что-то не хочется, - холодно бросила Оля и, взяв Марину за руку, потянула её к стоянке автобусов.
Марина, с трудом удерживая охапку цветов на груди, то и дело оборачивалась, смотрела на Валентина, который растеряно стоял всё на том же месте у черёмухи.
   Автобус будто поджидал девушек и, едва они поднялись по ступенькам, качнулся из стороны в сторону, затрясся и начал набирать скорость.
 Ты что же кепку-то ему не отдала? – с усмешкой взглянув на Марину, спросила Оля.
- Забыла! – вскрикнула Марина и почувствовала, как кровь залила ей лицо.

     Только дома она сняла кепку Валентина.  Поставила черёмуху в хрустальную вазу, которую подарили маме сослуживцы и квартира тут же наполнилась резким сладковатым запахом.
 
     Ночью Марина проснулась и почувствовала, что больше не может дышать. Она поняла в чём дело, бросилась к окну, отворила его, попыталась сделать вдох, потом выхватила букет из вазы, уронила её и, выбросив черёмуху… будто поплыла в мареве её аромата…
 
      Сегодня, сидя у компьютера, и в какой уже раз сверяя по Яндексу нужный адрес и маршрут предстоящей поездки, Марина Ивановна почему-то считала, что ошибётся, перепутает станции метро, сделает пересадку не там, где надо или на эскалаторе у неё закружится голова, и она упадёт на ступеньки, умрёт…

 Сон, который приснился ей прошлой ночью, спутал все её планы, испугал. Марине Ивановне снился незнакомый крепкий мужчина с бородой. На нём белая рубашка, заправленная в брюки, сапоги. Его фигура увеличивается у неё на глазах. Покачивая руками, подобно ростовой кукле он совершает странные плавающие движения, закрывая собой вход в какое-то светлое пространство, находящееся у него за спиной. Марина Ивановна стремится проникнуть туда, в это нездешнее, прекрасное, но вдруг, опустив руки, мужчина отстраняет Марину Ивановну в сторону и медленно, чуть слышно, почти по слогам, произносит глухим мрачным голосом: “Вам сюда нельзя! ”. Остолбенев, Марина Ивановна пытается сказать  какие-то слова, проскользнуть мимо его ручищ, но, как это обычно бывает во сне, ноги не слушаются… Проснувшись, она долго не могла прийти в себя, думала не позвонить ли Оле, может быть, сдать билет…

   Теперь же Марина Ивановна с трепещущим сердцем вышла из автобуса и шла к тому самому храму, о котором вспоминала всю свою жизнь. С благоговением глядя на его бело-розовую неземную красоту, удивляясь свежести и чистоте его отреставрированных стен, ухоженности и порядку вокруг него, она испытывала странное чувство, в котором были и восторг, и сожаление, и печаль. Когда же всё пространство вокруг храма наполнил колокольный звон, её сердце от волнения застучало так громко, что отдавало в висках, в горле. Хорошо бы остановиться, перевести дыхание, но она торопилась. Колокольный звон, необычный, густой, праздничный, в честь тезоименитства владыки Николая радостью отзывался в ней, заглушал шум подъезжавших иномарок, сливался с ароматом черёмухи, распустившейся в эту ночь, звенел в бездонном небе. Марина Ивановна то и дело переходила на быстрый шаг, поправляла палевый шарф, который повязала на голову вместо платка, полагая, что шарф, конечно, наряднее, благороднее, чем обычный платок.

  Вдруг Марина Ивановна почувствовала, что ноги стали ватными. “Это от волнения, - с беспокойством подумала она. - Надо бы встать здесь, около ограды, чтобы увидеть, как Валентин выйдет из машины, неспешно пойдёт по расстеленной перед ним ковровой дорожке, как люди толпой бросятся к нему за благословением”.  Мысль о том, что сейчас она увидит Валентина, услышит его голос, вместе с ним будет молиться, а потом примет из его рук причастие, так волновали её, что она почувствовала, как начинают дрожать руки.

   Владыка Николай подходил всё ближе. Марина Ивановна видела только одного его, у неё перехватывало дыхание, она боялась, что он узнает её, но именно это ей сейчас и было необходимо. Только бы просто взглянул, только бы одобрил улыбкой. Оля рассказывала, что в прошлый его юбилей, когда она подошла к причастию, Валентин улыбнувшись прошептал чуть слышно: “Ну, здравствуй, милая”...

 Сейчас же он смотрел прямо перед собой, его взгляд был спокоен и немного грустен. Перекрестившись, он поднялся по ступенькам и вошёл в храм. За ним – священники, прихожане. Пристроившись к толпе, Марина Ивановна робко шла следом. Сейчас она войдёт в храм, начнётся праздничная литургия, потом проповедь… Она мечтательно прикрывала глаза и ей казалось, что все слова о любви, о Боге Валентин будет говорить именно ей, а она… она будет молится только ему…
 
     Проходя через притвор, в плотной толпе прихожан, Марина Ивановна неожиданно почувствовала справа резкий толчок локтем:
           -Ты что вырядилась-то? – прервала её мечты полная женщина, с осуждением глядя на неё, - Помаду хоть сотри, - услышала она  почти гневный голос.
           - Она у меня бесцветная, - почти беззвучно прошептала Марина Ивановна, поднося руку к губам и тыльной стороной проводя по ним пальцами.
     Войдя в храм, Марина Ивановна, быстро перекрестилась и, оглядываясь по сторонам, удивляясь яркому свету и белизне стен, постаралась затеряться где-нибудь в боковом пределе.

Она увидела выходящих из царских врат священнослужителей и владыку Николая. “Валечка, - мысленно прошептала Марина Ивановна, - Валечка, как же я тебя люблю”. Она искала и находила в лице Николая те незабытые черты, которые так дороги ей. Глаза, тонкий прямой нос…
- Так. Теперь вытаращилась? Прельстить хочешь? – донесся до неё всё тот же голос.

     Марине Ивановне показалось, что все шикают на неё, жужжат, толкают локтями, бросают осуждающие взгляды и, не дождавшись, когда владыка Николай подойдёт ближе, протискиваясь сквозь тесные ряды, бросилась вон из храма.
- Прельстить, прельстить, - крутилось у неё в голове это чужое, страшное слово.
      Торопливо убрав под шарф волосы, она туго перевязала его под горлом и, опустив глаза, медленно подошла к ограде храма, где стояла, придерживаясь за прутья, смотрела на храм, колокольню и ей казалось, как в далёкой юности, когда они с Олей ездили сюда к Валентину, что сейчас этот храм, оторвётся от земли и полетит куда-то высоко-высоко.
 
     Перекрестившись, она, по-старушечьи шаркая, направилась в обратный путь. Марина Ивановна думала, что за долгую жизнь научилась справляться с разочарованиями и, стараясь сдержать дрожь и подёргивание в уголке рта, горько усмехалась про себя и думала рассказать ли Оле об этом своём путешествии…
41 Решение
Ольга Клен
 Волчица Тея с гордо поднятой головой покидала общий сход стаи. В спину, словно пули, втыкались взгляды соплеменников. Тея с трудом сдерживала нервную дрожь во всех четырех лапах. Здесь не принято показывать слабость.
   Сход имел прямое отношение к ней, вернее, к ее младшенькому, доброму и нежному волчонку Рею.
   История эта началась с большой и чудесной любви между нею, молодой волчицей и прекрасным волкодавом Рэтом. Однажды он спас Тею от охотников, проведя ее между красными флажками. Потом они часто встречались. Тея ждала любимого на опушке леса, а он мчался, огромными прыжками сокращая расстояние между ними.
   Весело гоняясь друг за другом по взгорьям и низинам, они всегда отдыхали под большими лапами старой ели, свернувшись общим калачиком.
   В положенное время Тея родила четверых очаровательных волчат. Счастье поселилось в жизни молодой мамы. Единственное, что омрачало, так это косые взгляды старейшин стаи. Дело в том, что младшенький сыночек Рей родился с белым пятнышком в виде сердечка на груди. А это - доказательство ее преступления. Для всех. Только не для нее.
   Для Теи это белое пятнышко было доказательством любви.

       х х х

   Прошел год, и сегодня сход вынес свое решение. Оно могло быть самым разным. За связь с собакой Тею могли выгнать из стаи. Могли приговорить к изгнанию Рея. А это, что одно, что другое, обозначало медленную голодную смерть. Но вожак был, как всегда, мудрым и принципиальным. Решение его одновременно и опечалило, и обрадовало Тею:
   - Годовалый Рей является по своему происхождению и собакой, и волком. Значит, он должен узнать жизнь и тех, и других. Завтра Рей покинет волчью стаю и отправится к людям. Если через месяц он не вернется, будем считать его собакой. Решение принимается один раз и пересмотру не подлежит.
   Тея покидала сход, краем уха улавливая осуждающий шепоток, краем глаза констатируя любопытные взгляды, но только одна мысль билась под ее аккуратным черепом: он останется жив!

       х х х

   Первый луч солнца рассеивал темную, звездную ночь. Тея прощалась с любимым сыном на том же месте, где всегда ждала его отца. Конечно, она снабдила его кучей советов, а также своим незабываемым для Рэта запахом, чтобы он ласково принял сына. Кому как не отцу, помочь ребенку на первых порах?
   Встреча с отцом произошла ожидаемо. Сначала порычали предупреждающе друг на друга, показывая клыки и поднимая шерсть на загривках. Потом ветерок подул в сторону Рэта, и волкодав уловил любимый запах Теи. Сын был так похож на нее, только белое пятнышко - от него.
   Знакомство с людьми оставило неприятное ощущение. Рей никак не мог найти логическое объяснение, зачем привязывать на цепи таких преданных собак? Зачем ограничивать их свободу, кому от этого станет лучше? И почему нельзя ловить и есть курицу, когда голоден? На эти вопросы отец не мог ему ответить: он другой жизни не знал.
   В полный ступор вверг Рея один случай, который он случайно увидел. Посреди улицы две человеческие особи, предположительно самцы, били друг друга не только кулаками, но и вырванными из частокола палками. Нет, в самой драке ничего странного для волчонка не было. В стае самцы тоже часто выясняли отношения в силовом поединке. Но волки дрались до первой крови или до тех пор, пока один из них не признавал поражение. Это было нормальным: победителем может стать только один. В человеческой драке было столько жестокости, что даже волку стало страшно. Победитель бил соперника даже после того, как тот упал на землю и перестал шевелиться.
   Второй раз Рею захотелось бежать от людей после того, как одна толстая человеческая самка с упоением и злыми ругательствами била ремнем своего ребенка. Те слова Рей не смог повторить даже про себя, не то что своему отцу. Ему было стыдно.
   Ночь прервалась каким-то страшным нарастающим звуком. С неба сыпались металлические болванки и разрывались, выпуская огонь, на улицах, в домах, в собачьих будках. "Война!" - это слово металось в предрассветном тумане вместе с обезумевшими людьми. Кто-то успевал спрятаться в подвале, тела тех, кто не успел, медленно проявлялись просыпающимся солнцем.

       х х х

Переполох в волчьей стае учинило появление незнакомца. Только через несколько минут все узнали в неразговорчивом и серьезном волке недавнего подростка Рея. На вопрос, почему он не остался среди людей, Рей произнес только одно:
   - Они убивают себе подобных.
42 я-ревизор себя
Елена Свит
я - ревизор себя...

единственный, кто  в этот час допущен к   телу...
которое могло бы утонуть ... быть поднято потом,
со дна реки  крюками и баграми...

могло в огне сгореть, в тот злополучный день,
когла "Хромая лошадь" в огне металась с сотней ездоков ...

водитель пьяный - вырвать мог сустав, как кукле целлулоидной..
в один из дней ...и бросить умирать без помощи ...
в конвульсиях дергаясь, под взгляды, проезжающих по "встречке"...

хирург золоторукий мог забыть инструментарий свой  в брюшине ...
а потом, зашить надежно, как зашивают из холста мешок...

его могли бы с улицы украсть,
напичкать наркотой и сдать в наем в бордель,
(как в ренту  отдают машину на год, на два, на три ...)
пока амортизация не съест эмаль зубную
и не прорвется тоненький просак,
в который не всегда умело попадают.

могли об землю стукнуть с высоты  восьми кэ-мэ
и, выдав белый саван - в гроб положить, все что найдут.
повесить ленту на березку и имя называть мое...

его могли бы затоптать  толпой ... на стадионе
и испачкать - кофе, который неминуемо прольется
когда фанаты вскочат  "Гол! " - орать...

а острые ножи в руках ублюдков - могли бы
показать им и другим, что у меня эритроциты тоже в норме...

его могли бы привязать к трубе ... потом пытать и спрашивать :
Где деньги?
А на ответ: Я и сама хотела б  знать! - так ловко повернуть
ход времени назад,  что лучше  было  б  падать-
всего секунду с восьмикилометровой высоты...

я ревизор себя ... избавлюсь  от него   и вырву инородность
из венных русел... багров, катетеров,  игл ... на нет сойду,
так,  чтобы   в этом  теле - никто не смог забыть инструментарий,
и смять в лепешку, если счет 5:0...
43 ДЕЖА ВЮ
Крапа
Небо брызгало яркой вымытой синевой.Лучи солнца, касаясь Земли, уже не грели, но еще нежно ласкали тех, к кому прикасались.Вот и Она почувствовала на своем лице их нежность.

Осень уже уверенно шагала по улицам Ее города.Каждый раз Она с нетерпением ожидала ее появления,как ждут дорогих гостей.Осень была Ее давней подругой, которая всегда приходила
именно тогда, когда Ее душа нуждалась в ней, которой Она доверяла свои тайны, с которой
советовалась и размышляла о жизненных виражах.А главное - осень умела слушать и сопереживать! Им вместе было всегда хорошо грустить...И даже эту осеннюю грусть,мягкую и
легкую, как вуаль из паутинок бабьего лета, Она любила.Грусть эта была особенной, без накипи тоски, после которой всегда становилось спокойнее на душе.

Она сидела в своем любимом парке и, казалось, ни о чем не думала.Просто любовалась  напыженными воробьями,походившими на раскормленных задиристых тинэйджеров.Рассматривала
разноцветные, яркие осенние листья из которых осень уже начала ткать ковер.Иногда бросала
взгляд на,проходящих мимо, прохожих.Настроение у Нее было подстать этому рыжему дню...
В лучах солнца все окрасилось в золотисто-рыжий цвет:дорожки парка,лавочки,кроны деревьев
и,даже дворняжка,дремлющая под скамейкой напротив,была тоже рыжей.Этот теплый цвет постепенно разливался в Ее душе, проникая в самые дальние уголочки,успокаивал и согревал.

Вдруг с дуновением ветерка в Ее блаженное спокойствие ворвался задорный смех и говорок девчонок, бросивших рюкзачки на лавочку и ставших собирать осенние листья в букеты.Они
были похожи на стайку птичек,беззаботно щебетавших и радующихся солнцу,небу и своему возрасту в котором пребывали теперь.
Ее внимание привлекла девочка,которая не стала вместе с подругами веселиться и бегать по
парку, а села на краешек скамейки.Даже издали глаза девчонки излучали голубое сияние,в которых отражалось синее небо.Она не обращала внимание на своих сверстниц и их веселую чехарду. Девочка о чем-то думала,улыбаясь своим мыслям,доверяя их только осени...

Женщина внезапно ощутила странное,щемящее чувство *дежа вю.Она, на миг, оказалась в своем,далеко убежавшем детстве.И это - Она,сейчас, сидела на лавочке в осеннем парке,наблюдая за подружками, собирающими яркие листья.Это - Она мечтала о своем будущем, разговаривала с осенью и звала ее в подруги, доверяя подростковые секреты.И это - Ей, сейчас,девочки наденут на голову золотой венок из осенних листьев...

Женщина вздрогнула от возгласа восхищения,донесшегося до нее.Она увидела все ту же стайку
девчушек.В центре стояла Она!Синие глаза,казалось,светились еще ярче, а золотой венок из листьев делал Ее похожей на юную осень.
Она точно знала, что сегодня у Нее появилась еще одна родственная душа,а Ее любимая подруга-осень подарила Ей мгновение Детства.
Девчонки,набрав охапки разноцветных листьев,весело умчались, а Она еще долго сидела,  подставляя свое лицо едва греющим лучам,боясь вспугнуть то щемящее ощущение *дежа вю...
44 Специалист по счастью
Ирина Шабалина
 В морозный  предновогодний вечер Лида сидела у окна. За окном всё сверкало и переливалось – новогодние ёлки, гирлянды. А Лиде было одиноко и грустно. На душе у неё не светилось ни одного огонька, лишь вязко лежала серая  мгла. Скорее всего -  из-за того, что очередной долгожданный, заветный червовый король на поверку оказался крестовой шестёркой. При мыслях об этом у Лиды наворачивались слёзы на глаза. Не она ему нужна была, а только её квартира!

Но вчера её король позвонил, сказав,что придёт объясниться.И Лида  ждала его сегодня зачем-то, да ещё пирогов с капустой напекла.  Пироги стояли на столе, распространяли упоительный запах, накрытые нарядной салфеткой со снежинками на синем фоне. А Лида сидела рядом с ними, едва сдерживая слёзы. Ведь знала, что врёт!  Что не достоин не только пирогов, а даже прошлогодней корки хлеба, а ждала! Зачем ждала? Всё! Хватит ныть! Сейчас  же позвать на пироги подружку, соседку Нинку, которая звала вместе встречать Новый год и обещала познакомить на празднике с интересным, свободным, а главное – с москвичом. Без притязаний на жил. площадь.
 Вдруг раздался громкий, пронзительный звонок в дверь.
 Лида подскочила на месте и, с мыслями, -  « Выгоню, гада! Не пущу! Или. . .А может. . .» ,подбежала к двери и распахнула её. За дверью стоял . . .  Дед Мороз. Настоящий. В красной шапке и шубе, с посохом. Ну разве что подержанный какой- то.  Шуба чем-то забрызгана, мятая; шапка на бок съехала ; и борода белая, богатая, серебристая –тоже смотрит в  сторону.  На щеке царапины, рука перевязана. . .  Короче,  Дед  Мороз очень даже востребованный.
 «Здравствуй, хозяюшка!» -громогласно и распевно выдал дедушка.
  «Долго шёл я через горы и реки, чтобы поздравить ваших детушек! Да подарочки заветные вручить  Асеньке и Васеньке! Где же ребятушки милые? Бегите скорее к Дедушке Морозушке!»
 Лида ошарашено застыла.  « Ну что, хозяюшка? Где детушки? Зови их скорее к Дедушке желанному, долгожданному!»
 Лида промямлила – «Простите, но. . .  у меня нет детей. Я в квартире одна.»
 « Как нет?! Счастье какое!  Хоть передохну. Знаете , я боюсь детей. Панически . Замучился. . .
Вот видите – рука завязана? Это один милый мальчик с помощью ножичка перочинного решил проверить – живой я или волшебный.  Зажал ножичек  в кулачке, а в хороводе кольнул хорошенько.  Проверил.
 Не знаю, расстроил его результат  или порадовал.  Не до того мне было.»
  «Да вы проходите, проходите.»  - пролепетала Лида, « Присаживайтесь!»
  «А царапины . . .»,  продолжал Дед проходя и уютно разваливаясь в кресле, « Это милая девочка, сидя у меня на руках ,решила проверить, настоящая у меня борода или нет, и очень огорчилась, что она отъезжает»
 Дед с наслаждением сорвал бороду и шапку, снял шубу и оказался очень симпатичным мужчиной, ещё совсем не старым,одетым в красный атласный кафтан,  синие шаровары и сафьяновые сапоги. Он благостно развалился в кресле, как в своём . Лиду это почему-то совсем не возмущало.
 « Вина хотите?» Дед даже подскочил в кресле : «Какого вина ?! Чаю и только чаю!! От вина и водки меня уже воротит!  Я  так устал от этих  праздников и ёлок! Так замучился таскать мешки с подарками! Не верите – говорю  с трудом, всё срываюсь на стишки.» Он прикрыл глаза и  продекламировал с пафосом:  « У ёлочки , у маленькой  в заснеженном лесу. . . сидели три начальника и ели колбасу!»
 Откинулся на спинку кресла и помолчал минуту, пока Лида заваривала ароматный чай, самый лучший , оставленный на «заветный» случай.
 Потом снова пожаловался:" Сутки уже не спал почти! Дети оглушили! На шубу пролили сок! Из  меха и из бороды клочки выдирают!  Скорее бы закончилось это наказание!
 Ох! А чай –то какой вкусный!  На диво, хозяйка! И пирог с капустой есть?! Ну просто спасла! Ну и уважила!»
Лида сняла салфетку со снежинками с румяного, заждавшегося своего часа пирога и разрезала его, радуясь, что не зря испекла.
 Пирог ответил сказочным ароматом, нежная, обильная начинка источала сок. Дед с жадностью схватил самый большой кусок и начал с наслаждением  жевать, приговаривая: « Ай, да хозяюшка! Ай, да умница!  Ну просто от голодной смерти спасла! Водку–то все несут, а из еды – кусок селёдки, да огурец  завалящий. . .»
 Съев ещё 2 куска пирога, он откинулся на спинку  кресла, блаженно прикрыв глаза.
 Лида налила ещё стакан чая и придвинула тарелку со сладкими пирожками, с черникой и клубникой.
  «Ох, хозяйка. . .  Ну просто блаженство какое-то. Настоящий пир. Объедение. Не могу больше. . .  А  с собой бы взял. Можно?»
 «Конечно. Сейчас я заверну.»
 «Вы просто восхитительны, хозяюшка! А впрочем, давайте разберёмся, где ваши дети, к которым я спешил? Вот. . .»  - он полистал свой блокнот – «Близнецы – Асенька и Васенька.Зачем вам надо было так дорого заплатить за мой визит, а детей - куда–то отправить? Я ,конечно, очень рад. Я получил неземное удовольствие от ваших пирогов, но ситуация мне не понятна, и деньги за визит я, к сожалению, не возвращаю.»
 « Да что вы!» - воскликнула Лида, - « Какие дети? Да ещё близнецы! Я и замужем–то никогда не была.»
«Вы?! Вы не были замужем?! Такая замечательная хозяйка и красавица?! Где же глаза у этих мужиков. . .  Но всё-таки. Вот у меня ясно написано – улица Майская, дом 15, квартира 12. Близнецы – Ася и Вася»
 Лида, через плечо Деда, заглянула в его помятый и истёртый блокнот: «А это что за чёрточка? Почти затёртая. . . Это квартира 112!»
 «Как -112?! Караул! Да! Точно 112. . . А идти туда уже поздно. Пока чаи распивал, детей уже точно уложили. Придётся завтра опять сюда ехать.В такую даль! »
 «А вы оставайтесь у меня!» - даже не предложила, а попросила Лида, настолько ей не хотелось отпускать Деда,- « Две комнаты есть! Вам здесь постелю, на диванчике.»
 « Да что вы! Неужто можно?!» - обрадовался Дед –"Так я устал! А в мою ледяную  берлогу  тяжело добираться!»
 Лида взглянула подозрительно - странные шутки! Ледяная берлога! Наверное, так он называет нетопленную холостяцкую квартиру?
  « А вы. . . почему одна? Простите, за некорректный вопрос. Спрошу другое. Квартира не украшена, без ёлочки. . . Новый год встречать в гости уедете? К другу?»
 «Вопрос действительно некорректный, но отвечу. Друга у меня нет. Никого нет!  Квартиру не украшаю, потому, что не люблю глупый блеск и мишуру. Ёлочки нет, потому, что считаю варварством губить нежные ,юные, ЖИВЫЕ деревца  из-за одной надуманной ночи. Новый год буду встречать здесь и одна! Только одна!»
 Дед внимательно заглянул в глаза Лиде –«Рассердились? Обидел ненужным вопросом? Ах, я -  недотёпа! Простите. .  .»
 Он поднял сжатую в гневе в кулак Лидину руку и поцеловал. Непонятная вспышка гнева и обиды отступила, на душе потеплело.
 «Ещё чаю?»
 « Нет! Спасибо! Премного благодарен! Сейчас только спать!
 Впрочем, я  -невежа! За такой приём я должен отблагодарить! Время исполнять задания! Дед Мороз я -  или кто?! Всё- таки волшебник, как-никак!
 Прошу, хозяюшка!  Загадывайте желание! Что там хочется? Пальто? Шубу?
 Сразу не обещаю, а к утру, надеюсь, выполню!»
 Лида опять взглянула с подозрением. Странный мужчина! Но он так открыто улыбался и был так хорош -  со своей серебристой аккуратной бородкой, с  голубыми глазами. Кафтан ещё этот атласный, золотистым шнуром перевязанный.   Лиде вдруг так остро и мучительно захотелось поверить в чудо!
 А вдруг он настоящий!  Вдруг он волшебник! Вдруг поможет избавиться от этой саднящей боли, от постоянного невезения! Так много пишут о чудесах, может быть, они на самом деле есть?
 И Лида  севшим от волнения голосом сказала:"Если о желании – серьёзно, то никаких вещей мне не надо! Я ведь хочу самого главного – счастья, любви, заботы, нежности! Я так устала  от одиночества! Если ты волшебник, помоги мне обрести счастье!»
 Дед Мороз вдруг смутился, - «Прости, но по счастью я, как-то, не спец.  Мне бы поконкретнее что- нибудь. . .  Ну из бытовой техники что-то.  Вот пусто у тебя совсем. Даже ёлки нет! Ну хочешь ёлку – раскрасавицу, диковинными  дарами украшенную? Нет? Живые ёлки жалеешь. А  искусственную, с ароматом натуральной, не стареющую? Миксер, тостер, комбайн? Холодильник хочешь новый? Нет?! Ну я не знаю тогда. . . прости. Я так измучен, соображаю плохо. . . Можно, я спать лягу ?»
 «Конечно,» - сказала Лида упавшим голосом. Глаза её потухли, руки опустились.
 « Дурочка я, дурочка. . .» - мысленно кляла она себя, – « Ну, как глупый ребёнок – купилась на « волшебство»! Жизнь ничему не научила. Очередной шутник  забрёл – и клюнула.»
 Лиде снова захотелось плакать.  Предательские слёзы  подступили к глазам. Едва она успела застелить  диван, как Дед Мороз  рухнул на него, не раздеваясь, только сафьяновые сапожки снял, и заснул моментально.
 Лида присела рядом и с нежностью посмотрела на Деда. Да какой же он  - дед? До того симпатичный, родной даже. . . Жаль, не понял ничего
 Да Лида и не хотела, чтобы конкретно понял, просто, в чудо поверила.  А зря.

   Лида вздохнула, успокаиваясь. Ну, нет чудес – и не надо. А всё же хорошо, что он перепутал адрес и зашёл!  Появился в её жизни. .  .
 Завтра попьёт чайку с пирогами и уйдёт навсегда.
 Нет! Она не будет плакать. Постарается! Сколько же можно плакать?!

 Лида укрыла гостя пледом, ещё раз посмотрела ласково и ушла к себе.

. . .На следующее утро гость встал рано, но Лида уже не спала, а кипятила чай и разогревала пироги  в духовке на кухне.   «Дед» заглянул к ней на кухню. Вид у него был виноватый.
  « Вы меня простите, хозяюшка.  Вёл себя вчера я просто  недопустимо. Ночевать напросился, ахинею всякую нёс, пироги у вас почти все слопал. . . Нетрезв был! Простите! Разрешите откланяться!»  «Что вы! А чай!  Без чая не отпущу! Пироги грею!»
 «Пироги у вас восхитительные, и вы сами восхитительны. . . Но мне очень неловко!»
   «Ах, оставьте! Ну-ка живо - мыть руки и за стол!»
 Когда гость, вдоволь напившись ароматного чаю и съев ещё пару  пирожков, встал из-за стола. Лида едва сдержалась, чтобы не попросить его зайти ещё разок.  Но гордость взяла своё, и она промолчала.
 Гость галантно поклонился Лиде, но потом вдруг взял её руку и нежно поцеловал в ладонь. А потом излишне быстро и резко вышел за дверь.

Лила молча постояла у двери, потом оделась и пошла в магазин. Она решила ни в чём себе не отказывать. «Никто меня не любит – так я сама буду любить!» -шептала она.
 Накупив всего самого вкусного и самого желанного, а потом приготовив любимые блюда, она с ужасом посмотрела на заставленный стол, но вспомнила, что должны придти друзья -  поздравить, и успокоилась. Не пропадёт!
 Лида надела новое красивое платье, подкрасилась, уложила волосы и взглянула в зеркало. До чего же хороша!  Жаль, что никому не нужна. 
 Что-то мягко стукнуло в окно. Потом ещё раз. Лида испугалась и выглянула в окно.
  Внизу, под окном , в блеске гирлянд и фонарей, стоял её Дед Мороз. Стоял и бросал снежки в Лидино  окно.  Одет он уже был иначе – в мягкую светлую дублёнку, в норковой шапке, но это был он! Её Дед Мороз!
 В руках у него была ёлочка в сверкающих игрушках.  Ну и пусть ёлочка! Главное – пришёл!  Лида выскочила на балкон.
 Сердце колотилось, как сумасшедшее, кровь прилила к щекам.  Только бы к ней! Только бы опять не перепутал!
 Увидев её, он улыбнулся и крикнул виновато:  «Можно, я поднимусь?»
 « Конечно!!!»,-закричала Лида и бросилась к двери.  На этот раз звонок не орал резко, а пел радостным гимном.
  Лида распахнула дверь и едва удержалась, что бы не кинуться своему. . Деду на шею. Надо же! Она даже имени его не знает, а он уже так дорог!
«С наступающим! Извините! Я решил, что всё–таки неправильно встречать Новый год одной и без ёлки."
Дед Мороз, скинув дублёнку и шапку, прошёл в комнату. На нём бал красивый костюм, и он был так хорош собой, что у Лиды защемило где–то в груди. Быстро и ловко установив ёлочку , он церемонно поклонился :
 « Разрешите представиться, ведь мы даже не познакомились, к моему стыду! Сергей Александрович.  Историк. Доктор наук. Дед Мороз  -  по-совместительству, и . . . хобби.»
 Лида назвала своё имя и удивилась, как дрожит голос. Оказывается, она так боялась, что он никогда не придёт.
«Ну как близнецы?»
«А знаете, оказались очень покладистыми. Как и родители. Совсем не рассердились, что я не пришёл накануне. Всё прошло очень мило и весело. И я успел к вам!"
 «Я очень рада!» - искренне сказала Лида – «Прошу  к столу!»
 В её душе всё переливалось, от счастья, как гирлянда на ёлке.
Вот! А говорил, что не «спец.» по счастью! Ещё какой «спец.»!

 Вот и бой курантов. Лида загадала желание, которое вдруг стало заветным – чтобы её дед Мороз был здесь всегда! В её комнате, на её кухне! В её сердце!

 Сергей открыл шампанское и, под звон бокалов, поцеловал Лиду и шепнул: «Я исполню твоё желание! Заботу, любовь и нежность – обещаю! Ну, а счастье – само придёт!»
 «Оно уже пришло!» - эхом отозвалась Лида.
 Звонок опять взревел, как сирена. В квартиру ворвалась весёлая компания, во главе с Ниной. Посыпались поздравления.

 «Какая ты красивая!» -кричала Нина – «Одиночество тебе на пользу!»
 «А Лида не одна!» -произнёс Сергей, появляясь на пороге прихожей.
 Нина застыла в изумлении:"Сергей Александрович! Так я же вас и хотела познакомить! А вы сказали – дела! Так, как же вы. . .  Что вы здесь . . . Как вы. . .»,-лепетала, заикаясь Нина.
 « А я ведь и сам знаю, где  нужен более  всего,» - отвечал Сергей, подходя и обнимая Лиду, - «не даром я Дед Мороз и волшебник!   А сейчас вот, по счастью специализируюсь!»
 Лида радостно засмеялась, и ей снова поверилось, что  «Дед Мороз» - настоящий волшебник, что произошло чудо.Счастья было так много, что она готова была им поделиться с друзьями. И Лида верила, что оно  будет всегда!
 Ведь в чудеса надо верить! Хотя бы под Новый год!
45 Зверинец
Любовь Казазьянц
(Фантастический рассказ)
Группа детей во главе с экскурсоводом вошла в здание зоопарка. Дети подросткового возраста и младше одеты в строгую школьную форму тёмно-бежевого оттенка, мальчики – в комбинезонах и рубашках, глухо застёгнутых на все пуговицы, в сандалиях. А девочки – в строгих кофтах с длинными рукавами и широкими воротниками, в коротких юбках в складку, однотонных колготках и туфельках в тон. Дети шли в строю парами, без восторженных криков и шумной суеты, не то, что в былые времена Объединённой Республики. Они украдкой перешёптывались, предвкушая удовольствие.
Эти дети воспитаны в строгости, знают, что такое труд, что в школу они приходят учиться чему-то новому, стремятся получить базовые знания, воспитывают свой характер, укрепляют здоровье и патриотические чувства. Ведь это очень важно для государства, а оно в первую очередь приветствует правильное воспитание.
В преддверии 3500 года школы выработали улучшенный вариант единой всеобщей программы обучения на всём земном шаре, на принятом всемирном языке эсперанса. Но эта программа, ни в коем случае не запрещает говорить и изучать родной язык, присущий разным областям Земли, наоборот, любые знания только приветствуются. Теперь дети идут в школу с четырёхлетнего возраста. Зачем терять драгоценное время, отпущенное на Жизнь! Кроме всеобщей программы обучения, каждому ребёнку профессионально составляется индивидуальная программа обучения с обязательным выбором профессии и освоение нескольких языков. Продолжительность жизни увеличилась в среднем до 120 лет. Уничтожены всяческие вирусы и болезни. Такие тяжёлые болезни, как рак, гепатит, иммунодефицит, сахарный диабет и другие полностью уничтожены и забыты даже их названия. Дети живут в достатке и даже в роскоши. Люди преуспевают в своём духовном развитии, обладают различными духовными практиками, воспитывают и развивают во взрослых и детях высокие нравственные качества. Всю тяжёлую работу в доме и на производстве выполняют различные роботы. На Земле больше нет нищих и бездомных. Но правда животные на Земле пропали. Не считая мышей, пауков, кошек, некоторых пород собак, все породы рыб продолжают существование. А также - некоторые породы насекомых и птиц продолжают своё существование в водной, наземной и в воздушной стихиях. 
Никто не стремится к власти. На Земле прекращены всякого вида войны. Люди постепенно осваивают и заселяют ближайшие планеты, пригодные для жизни. Марс полностью восстановлен в своём первоначальном виде. Теперь он родной брат Земли с чудесной атмосферой, флорой и фауной, и постепенно заселяется человечеством.
И так, дети миновали фойе. И вошли в широкий коридор, по обеим сторонам которого располагались импровизированные клетки. На каждой из них были таблички, на которых крупные надписи означали название животного, фото этого животного, регионы его проживания, чем питается данное животное, среда обитания. На середине каждой таблички находились две кнопки синяя и зелёная. Нажав на синюю - воспроизводился громкий голос описанного животного. Нажав на зелёную, перед зрителями представала голограмма описанного на табличке животного. Но сами клетки - пусты.
Но самое удивительное, что дети даже не удивлялись отсутствию живых животных, потому что всем было известно, что почти все животные на планете Земля давно вымерли, остались только их изображения.
Правда наверху, под потолком находился огромный экран, где показывали кадры из старинных фильмов с живыми животными, которые находились на свободе или в больших вольерах древних зоопарков, наполненных голосами живых птиц и других животных.
К сожалению, дети привыкли к тому, что животных можно было увидеть только на картинках, в книжках или в фильмах далёкого прошлого.
Экскурсовод удивительного зоопарка останавливалась перед каждой клеткой, увлекательно рассказывала о животных, попеременно нажимала на обе кнопки на табличке с названием и подробным описанием животного. Дети внимательно слушали её рассказ и задавали интересующие их вопросы.
-А можно войти в клетку с рысью и изобразить её? – робко спросила у экскурсовода шестилетняя Берта.
-Зачем? Ведь есть голограмма и отрывки из фильмов, чтобы вы имели представление, как выглядела живая рысь.
-Но это же интересное предложение, представить себя в роли животного! Может можно? Ведь это совершенно безопасно, - отозвалась Сейма, которой уже исполнилось одиннадцать.
-Да, может ты и права. Но здесь не принято практиковать такие игровые роли, - ответила экскурсовод.
-Но можно предложить смотрителю зверинца. Согласитесь, ведь эта идея оригинальна, не правда ли? – поддержал Берту пятнадцатилетний Бран.
-Да, предложить можно, - строго согласилась экскурсовод. – А теперь пройдёмте в следующий зал. Там будет более интересно. Вас ждут в нём морские обитатели, которых на нашей планете сохранилось достаточно много, - с этими словами экскурсовод провела детей по неширокому коридору в просторную залу с огромным аквариумом посередине и небольшими резервуарами с морской водой по углам. Перед учащимися открылся необыкновенно загадочный подводный мир. За толстым стеклом огромного аквариума проплывали зубастые акулы,  электрические скаты, крупные и не очень большие рыбы различных форм. А в маленьких аквариумах плавали мелкие рыбёшки, моллюски,  раки, медузы, морские коньки,  звёзды и другие подводные обитатели.
-А вот, посмотрите, это Наутилус Помпилиус, самый древний вид, головоногий моллюск. Он обитает на огромной глубине, где нет живой растительности и нет света. Он живёт в раковине. Обитает у побережья Индонезии, Филиппин, Новой Гвинеи и Меланезии, в Южно-Китайском море, Северном побережье Австралии, западной Микронезии и западной Полинезии. Живёт обычно на глубине до 400 метров. Питается как морскими животными, растениями и планктоном.
-Какое удивительное существо! – воскликнула маленькая Санса.
-Да, он не похож ни на одно создание в мире! А где у него глаза? – спросил Рон.
-У него нет глаз, - ответила экскурсовод. Посмотрите, какая у него красивая раковина! Внутри она перламутрового цвета. С акулами и скатами вы, я думаю, хорошо знакомы по книгам и фильмам. Пойдёмте в следующий зал. Там вы увидите необычных земных животных и животных и насекомых с других планет.
Дети, в ожидании переговариваясь, последовали за экскурсоводом в следующий зал. Они подошли к маленькому террариуму в котором находился некий «Олм, или Протей европейский» как было написано на табличке. На песчаном покрытии лежал маленький безглазый дракон матового цвета, без волос и чешуи, с четырьмя малюсенькими лапками – две на хвосте, две – ближе к голове. Вместо ушей - короткая красноватая бахрома.
-Ой, какой червяк с лапками! – удивилась Берта.
-Это мало изученное животное, обитает на Балканском полуострове, размер – 30 см, вес 20г, - заметил пятнадцатилетний Дани.
Они подошли к небольшому аквариуму. Там плавало удивительное создание.
-«Осьминог тремоктопус», - прочитала табличку Мильва.
-Этот осьминог напоминает одеяло, - сказал Рон.
-Посмотрите, какие у него удивительные крылья! Как парашют, - добавила Двина.
-А это ещё кто такой? Совершенно голый! В земле копается! – послышался удивлённый возглас Мильвы рядом со следующим стеклянным террариумом.
-А это такой маленький подземный житель. Читайте: «Лысый землекоп». Вид грызуна - землекопателя, - пояснила экскурсовод.
-Он немного напоминает маленькую розовую хрюшку с вредными клычками, торчащими изо рта.  А ушки-то какие малюсенькие!
-Да, - отозвалась экскурсовод. – Это – редкий зверёк, холоднокровное животное, нечувствителен к боли – химическим ожогам. Кожа у него голая и морщинистая, розовая или желтоватая. Волоски только между пальцами. Лапки короткие. Двигаться может по подземному туннелю как передом, так и задом. Длина животного 8-10см, хвост – 3-4см. Обитают в полупустынях Кении, Сомали, Эфиопии.  Это единственное существо в мире, клетки которого при делении, остаются идентичными. То есть они могут жить вечно, имеют иммунитет к раку. На поверхность вообще не выходит.
-Да, удивительное создание! – воскликнул Рон. 
-Ой, смотрите, какая прозрачная лягушка! Написано – «Центроленидай». У неё видно все внутренности! – удивлённо заметила Санса.
-Да, это студинисто-образная, стеклянная лягушка. Обитают в Эквадоре, в Южной и Центральной Америке.
-Вот, взгляните! Это – Рыба-капля, или на латыни «Психролюдус максидус», самая печальная рыба на Земле. Обитает в водах Австралии и Тасмании. Состоит из студенистой массы, плотность которой чуть больше самой воды. - экскурсовод пригласила детей к следующему аквариуму.
-Посмотрите! А это кто такой? – поинтересовалась Даниэлла.
-Читай на табличке, - отозвалась экскурсовод. – Что там написано?
-«Архайдай – паук-убийца», обитает на острове Мадагаскар, в Австралии и Южной Африке, - громко прочитала девочка.
-Ого-го! – Присвистнул Рон.
-Очень странное создание! – заметил Дани.
-Да, у него совершенно нетипичные для паука формы, - подтвердила экскурсовод.
-А это «Кордилидай» или Поясохвост. Их размеры достигают от 12-40 см.
В стеклянной клетке сидели две ящерицы полностью покрытые крупной чешуёй, даже на животе. Они обитают в Африке.
-А вот пушистый краб - Йети  – «Кива Хирсута». Обитает в Тихом океане. Размер – 15 см.
-Ой, какой игрушечный пушистик! – с восторгом пропищала Берта.
-Какой хорошенький! – подтвердила Сандра.
-А это ещё кто такой зелёный, похож на веточку с листиками? – спросила Санса.
-А это – лиственный морской дракон. Это вид морского конька, конёк – тряпичник, обитает только у Южных берегов Австралии, - уточнила экскурсовод.
-А это какой-то геккон!
-Да, плоскохвостый бахромчатый геккон. Обитает на острове Мадагаскар. Размер – 25 см. Если вы заметили, у него на лапах имеются присоски.
Дети ещё долго бы не выходили из этого любопытного мира, но экскурсовод поторопила их перейти в другую половину зала, которая была отделена от потолка до самого пола полиэтиловым занавесом, защищающим живых инопланетных существ от всяких земных бактерий, вирусов и загрязнений, находящихся в воздухе.
Перед удивлёнными глазами детей предстали совершенно новые неизвестные и неизученные на Земле формы жизни.  Первым они увидели удивительное существо. Оно было словно в надувном космическом костюме, такая толстая шкура защищала его от радиации далёкой планеты XC-Beta из созвездия Псов. У них было шесть толстых лап, причём пары разной длины, заканчивающимися трёхпалыми короткими конечностями с когтями. А морда напоминала пылесос с надутыми щеками. Оно издавало странные курлыкающие звуки, на подобии голубиных. Оно обитало в воде и называлось «Хлюпик». Берега его маленького водяного мирка были похожи на зелёную губку, куда Хлюпик вылезал и позировал зрителям. Где у него находились глаза, понять совершенно невозможно.
Следующим были носатые Хванчи – эти существа похожи на обезьян, но намного крупнее. У них совершенно другой формы конечности, длинные носы почти свисают на подбородок. Живут и размножаются на деревьях. Пальцы на конечностях отсутствуют, удлинённая голень, стопа - удлинённая с захватами. Передние лапы тоже удлинённые – ладонь делится на три соединённых захвата, вместо большого пальца удлинённая костяшка. Передние лапы хорошо приспособлены к захвату ветвей и лиан. Морды другой формы, более плоские, уши посажены выше, чем у обезьян. Уши удлинённые с кисточками, цвет шерсти голубовато-серый. Издают звуки, похожие на обезьяньи. Их поведение также похоже на обезьян. Очень хорошо заботятся о потомстве.
В большом аквариуме рядом находилась рыба, с обеих сторон тела находились плавники, похожие на крылья, хвост раздвоенный, а посередине тонкая длинная плётка. Морда рыбы похожа на дельфинью, но без клюва с лопастями на месте глаз. Живёт это существо в жидкости, но это не вода, а что-то кислотное. Цвет странный, неземной. Пузо и шейная часть рыбы светлые, цвета кофе с молоком. Оно прибыло из созвездия Льва.
В следующем стеклянном террариуме находились существа, не похожие ни на одно земное животное. Там обитали сущности, напоминающие известных насекомых богомолов, но больших. Ноги очень похожи, а вот голова очень странная: грудь выпячена, спереди - выпирающий костный нарост. Передние ноги тонкие, даже элегантные. Голова закручена вперёд, похожа на голову крупного червя, животное украшает длинная шея. Сверху всю голову покрывает чешуя, а впереди, где лицо, с двух сторон свисают два длинных чешуйчатых нароста, утончающиеся книзу. Глаз вообще не видно. А тонкие задние ноги коленками смотрят назад. Эти животные называются «панкритногринусы». Они, может даже, разумны. Размножаются в неволе. На табличке написано, что у них – свой язык общения. Взрослые особи  довольно крупные. Прибыли они из созвездия Плеяд.
В следующем стеклянном кубе сидели паучки розового цвета. Тело – шарообразное с отростками разной длины, а с пузика свисает чёрная бахрома. На четырёх щупальцах, расположенных крестообразно – на синих кончиках - присоски. А на четырёх других на концах тоненькие шнурки. Назвали это существо – «Пинпонг».
Рядом находился круглый аквариум со странными медузами. Внешняя их часть похожа на юбку-плисе. Сверху эти синие медузы похожи на воронку, а снизу из середины торчат волосики-щупальца. Эти медузы не водные существа, а воздушные. Прибыли также из созвездия Плеяд.
Около каждого животного слышались детские возгласы удивления и восторга. Дети готовы были путешествовать по залам и день, и ночь. Но экскурсовод собрала их около себя и объявила, что экскурсия на сегодня закончена. Но обещала привести учащихся снова в такое интересное и познавательное место.
-Расскажу папе про нашу незабываемую экскурсию. И мы придём сюда сами. – громко воскликнула Берта.
46 Благие намерения
Любовь Казазьянц
"Благие намерения"
Рассказ-быль
"Чудес не перечислить и всего не узнать,
глаз и слух вовек не насытится".
(Тора, "Эклезиаст" -1)
"Благими намерениями вымощена дорога в Ад" (слова из Библии).

 1.
-Алло! Хорошо, договорились. Извини, звонят в дверь. Наверное, Светлана со школы пришла. Ну, пока, до встречи.
-А это ты доченька!
В коридор вошла пампушка, лет пятнадцати. Её пухлые щёчки горели румянцем, а пышные формы вызывали у подружек зависть.
-Рассказывай, как дела? Отчего такая кислая мина? – поинтересовалась её мама.
-В школе всё хорошо. Но вот что-то плохо себя чувствую.
-Что случилось? Где болит? – участливо спросила мамаша.
-Ничего не болит, что-то голова кружится. Устала наверно.
Глядя на пыльное трюмо в коридоре, мамаша сказала с укором:
-Сегодня надо сделать уборку. Посмотри вокруг, ты уже больше недели тянешь.
-Мамочка, о какой уборке ты говоришь? Ты что, не видишь, твоей дочери нездоровится! – скривилась дочурка.
-А, ну да, это ты специально придумала, чтобы побездельничать! Нечего театр устраивать!
Девочка обиженно взглянула на мать и прошла в свою комнату. Мамаша последовала за ней.
-Доченька, может у тебя "критические дни"? – вкрадчиво спросила мамаша.
-Да, нет. Две недели назад как закончились.
-Ну, тогда я не знаю, что и думать, - иронично произнесла мама.
-Квартиру я уберу завтра, сегодня, как видишь, не в состоянии. Сейчас у меня – одно желание – лечь в постель, - заявила Светлана.
-Что ж, ложись, полежи, если грязь тебя не смущает! – съязвила мамаша.
Светлану всю неделю по утрам тошнило, иногда тошнота сопровождалась головокружением. Заботливая мамаша посоветовала дочери пить на голодный желудок яблочный уксус, наполовину разбавленный водой. Мама надеялась, что это поможет, но она ошиблась. На протяжении месяца девочку мучила тошнота и рвота, головные боли, но температура не повышалась.
Мамаша настойчиво водила дочь в поликлинику. Врачи подозревали желтуху, но анализы не подтвердились. Тогда ей сделали проверку желудка и кишечника, но никаких существенных болезней так и не обнаружили. Врачи сделали любопытный вывод: "возрастное состояние, должно пройти". Прописали свежий воздух, отчего у больной резко повысился аппетит, и за полтора месяца она заметно поправилась.
 У Светланы также появились другие проблемы: её часто клонило ко сну, даже на уроках засыпала. Одноклассники будили её под дружный гогот. Возникали стычки с педагогами по физкультуре из-за пропусков. В школе ребята по-разному дразнили её "пышкой", "пампушкой", "пончиком", а иногда со злобой – "неповоротливой коровой" или "каракатицей".
 Подружки за её спиной шушукались. Светлана из-за всего этого очень переживала.
Её мамаша встревожилась не на шутку и "в серьёз решила заняться здоровьем единственного чада". Она повела Светлану к врачу-диетологу. Доктор взвесил её и подробно расспросил девочку о питании. Побеседовал с матерью Светланы. Разъяснил калорийность некоторых продуктов пациентке, отметил повышенную ранимость девочки. Врач назначил девочке соответствующую диету.

2.
Однажды, после школы, по дороге домой, Светлана встретила группу парней. Они направились за ней, громко переговаривались.
-Слышь, бомбочка! Классно тебя надули! – крикнул один из них.
-Смотри, не улети! – добавил самый высокий.
-Ты же скоро лопнешь! – выкрикнул парень в клетчатой кепке.
-А я знаю, кто так постарался! Он учится в нашем 10 "А". Он мне сам рассказывал всё в подробностях. Просто смех!
Светлана метнула на него взгляд, полный отчаяния. А довольный парень больно дёрнул её за косу.
-Пошёл вон, дурак! Я завучу пожалуюсь!
-Это ты – дура, шалава. Чья б корова мычала... – громко передразнил он.
-Пошли отсюда. Ну, её. С такой, даже разговаривать – за падло.
 И весёлая компания резко свернула вправо.
 А Света в недоумении села на скамейку и от бессилия тихо заплакала.
 Минут пять спустя, к ней подсела подружка, года на два старше.
-Ты чего так горько плачешь? О какой потере?
-Это всё мальчишки дразнятся, говорят всякие гадости, - ныла сквозь слёзы Света.
-Бездельники, не обращай внимания, - успокаивала подружка, протягивая Светлане платок. – На, вытри глаза. Уже поздно, пойдём, я провожу.
 Но Света продолжала плакать.
 -Не упрямься, пойдём! Мне как раз по дороге. Подумаешь, таких полненьких как ты – море. Что ж теперь, убиваться что ли?
Подружка взяла Свету под руку, и они пошли домой вместе.
Дома Светлана рассказала матери об инциденте несколько сокращённо.
-Ах, доченька, эти мальчишки вечно смеются без дела, ищут, кого бы зацепить.
Они не стоят твоих переживаний, - сказала мать сочувственно.
-Всё-таки обидно, - отчуждённо ответила Света.
-А я для тебя сюрприз приготовила, пойдём, дочь, примеришь! Последний оставался.
"Заботливая" мамаша достала из сумки яркую коробку.
-Корсет! – удивлённо воскликнула дочь, глядя на рисунок.
-Именно. Он поможет спрятать жирок и заодно животик подобрать. Посмотри-ка, как располнела! Зарядку ведь не делаешь.
Светлана оживилась.
-Ты права, мама, спасибо.
 3.
Вечером, раздеваясь ко сну, Светлана принялась разглядывать себя перед зеркалом. Она недоумевала, в чём заключается её болезнь. Почему она полнеет, а аппетит не уменьшается?
"Надо же, какая напасть! Неужели ожирение!? А тут ещё незаслуженные насмешки и обидные упрёки сверстников..." – с ужасом вспоминала она.
-Как я изменилась! Может это - от поцелуев?.. А после того как кофе выпили, что было дальше – не помню. Утром проснулась такая разбитая, вспоминать противно. Всё тело ломило, груди, ляжки... Икры ныли, будто ночью кирпичи таскала. Еле до дому доплелась. Хорошо ещё, что мама в ту ночь дежурила на работе... А славика после того вечера не встречала ни разу. Я его и видеть не желаю! Тем более, что он даже не звонит, - размышляла она вслух. – Ой, что-то мне действительно нездоровится! – она провела пухлой ручкой по розово-нежной коже лица. – В голову ничего не лезет. Послезавтра по математике контрольная, а я ещё ни в зуб ногой! Ничего, завтра подготовлюсь. Спать хочется! Так бы и не просыпалась.
Она накинула шёлковую сорочку и нырнула под одеяло. Лёжа в постели Света силилась вспомнить продолжение того странного вечера и ночь, которую провела в чужой квартире. Такое с ней произошло впервые в жизни. А ведь тот вечер начинался для неё так романтично, а конец был омерзительным. Но попытки что-либо вспомнить были бессмысленны. Она выключила торшер и через минуту спала сном праведницы.
Прошло ещё три месяца. Светлана продолжала поправляться. Живот уже никуда не помещался. Скрывать его никак не удавалось. Мамаша постоянно пилила дочь за её непомерный аппетит. Каждый месяц она навязывала дочери посещение диетолога. Заставляла носить узкий корсет. Светлана, как примерная дочь всё безропотно выполняла.
В школе подружки приносили ей всякие вырезки из газет и журналов о различных диетах. "Заботливая" мамаша купила для дочери нашумевший коктейль "Гербалайф". Дочь принимала его строго по схеме. Но Светлане не помогал даже этот чудесный порошок. Ей временами казалось, что в животе поселился большой червь и крутится там день и ночь.
Ещё одна новость: врач-терапевт запретил посещать Светлане уроки физкультуры, пока не выяснится её диагноз. Каждый месяц ей делали различные анализы, но ничего не прояснялось.
 Конечно, на вид она была ещё ребёнок. Никому и в голову не приходило сделать соответствующий в подобных случаях вывод, который напрашивался сам собой. Таких случаев просто не происходило в то время.

4.
 Прошло ещё около трёх месяцев.
 "Заботливая" мамаша в очередной раз повела дочь к диетологу. Медсестра, увидев пациентку, сделала вполне естественный вывод и отправила её кровь на анализ в отделение гинекологии, где установили, что вполне естественно, срок беременности – семь месяцев. Информация о беременности автоматически поступила к врачу терапевту, который лечил Свету.
 На следующий день врач-диетолог позвонил к Светлане домой и вызвал её на при ём. Мамаша схватила дочь за руку и понеслась в поликлинику с надеждой, что дочери, наконец, поставили долгожданный диагноз.
 Дочь с матерью вошли в кабинет диетолога.
-Здравствуйте, уважаемые, - сказал врач сердито. – Что же вы нам морочили голову? Почти пять месяцев вы водили за нос весь медицинский персонал поликлиники! Сегодня мы, наконец, выяснили, какой диагноз у вашей дочери. А знаете каким образом?
-Нет, конечно. Что вы себе позволяете? Не смейте на меня кричать!..
-Вы вначале выслушайте, что я скажу. И... лучше присядьте. Так вот: диагноз Светлане поставили в гинекологическом отделении нашей поликлиники.
-Не понимаю доктор, при чём здесь гинекология!
-И это вы меня спрашиваете? Ваша дочь уже на седьмом месяце беременности, а вы мне здесь "наводите тень на плетень"! Какая же вы мать после этого!?
Лицо "заботливой" мамаши исказила гневная гримаса.
-Доктор, да вы знаете, что говорите!? Какая беременность?.. Здесь какая-то ошибка! Она у меня ещё девочка, ей всего пятнадцать, шестнадцатый год пошёл! Вы что, сами не видите! – вскочив с места, закричала она. – Я доберусь до вашей администрации, ишь, куда хватили!
-Вы, пожалуйста, сядьте, успокойтесь! Администрация здесь ни причём. На столе лежат результаты анализа крови вашей девочки. Пожалуйста, прочитайте. Здесь всё – чёрным по белому! И не подлежит никакому сомнению. Протрите глаза! Вашей дочери рожать через два месяца, а вы пытаетесь оспаривать истину!? Посмотрите на её живот! Небось, уже шевелится? – обратился доктор к оторопевшей Светлане.
-Что вы имеете в виду? Это когда в животе "революция"?
Врач кивнул, бросив исподлобья жёсткий взгляд на мать.
-Что имею, то уже и на виду! – отрезал он грубо. - Что же вы, родительница, не потрудились разъяснить своему чаду такие простые вещи?
Светлана, виновато опустив голову, прошептала:
-Простите нас, доктор, – и вышла за дверь.
В этот момент "заботливая" мамаша, выпучив глаза, открыла такой рот... На что доктор ей ответил невозмутимо спокойным тоном:
-Мне искренно жаль вашего ребёнка. И больше мне добавить нечего.
Мамашу пришлось выпроваживать из кабинета.
В машине мать устроила дочери грандиозный скандал.
-Бестыжая! Что я скажу отцу? Что люди скажут?.. Негодница, дрянь! – кричала она.
-О чём ты, мамочка? Я ничего не понимаю... В каких грехах ты меня обвиняешь? – входя в квартиру, с негодованием спросила Света.
-Как в чём!? Ты что, надо мной ещё и издеваешься? Прикидываешься невинной овечкой?
Светлана посмотрела на мать наивным взглядом.
-Что я такого сделала? Я ни в чём не виновата. Я даже нигде не бываю, по твоей милости.
-Молчи, дрянь! – и она со всего маху ударила дочь по щеке. – Я тебе это так не спущу! Ты давай не финти, бестыжая, это тебе не в куклы играть! Уж, не святым ли духом... С кем спала? Признавайся! Я ему руки, ноги повыдираю!
-Не спала я ни с кем! – крикнула девочка и задрожала всем телом.
Светлана вдруг обмякла и опустилась на диван. У неё началась тихая истерика. А мать разошлась ещё пуще прежнего. Хлестая дочь по лицу, она кричала:
-Признавайся сейчас же, с кем спала, дрянь! От кого у тебя ребёнок, блаженная?
Мать довела дочь до обморока, а потом вызвала скорую. Врачам "заботливая" мать сказала, что обморок вызван перегрузкой в школе.
Скандал закончился тем, что мать, так ничего и не выяснив, не выпускала дочь ни в школу, ни на улицу.
Мужу сказала, что дочь заболела и беспокоить её нельзя.

За два месяца до родов "заботливая" мамаша отвезла Светлану к дальней родственнице, жившей около роддома. Она платила этой женщине за уход за Светланой. Но та оказалась настолько скупой и непорядочной, что кормила Свету очень скудно. К племяннице относилась безразлично и даже грубо, изредка позволяла гулять во дворе своего большого дома.
Молодой роженице так никто ничего не объяснил ни о беременности, ни о поведении во время родов. Её практически не подготовили к родам ни физически, ни психически, ни морально.
 Роды прошли тяжело: Светлана мучилась почти двое суток, пока разродилась. Через месяц после родов Светлана попала в психиатрическую лечебницу в ужасном состоянии. Психический срыв у неё произошёл из-за того, что её "заботливая" мамаша заявила, что её ребёнок умер при родах...
А на самом деле бабушка собственными руками, без сожаления сдала родную внучку в детский дом,.. при живой-то матери...И сердце у неё не дрогнуло! Неужели и её когда-то родили? Даже животное на такое предательство не способно!
Вот в какую глушь заводят иногда "благие намерения"... И чего только на свете не бывает...
47 Рождество
Анна Эккель
 Вера не любила праздники.В эти дни особенно остро ощущаешь одиночество. Одиночество хрустальным звоном звучит в её душе. Спешащие и озабоченные предпраздничными хлопотами прохожие раздражают своей суетой, ожиданием веселых выходных, богатого застолья, звонкого  смеха, вручения подарков, пусть ерундовых и ненужных, потом забытых и выброшенных, но сам процесс получения загадочной нарядно-блестящей коробочки тревожит и приятно греет душу. Город наконец-то дождался  снега, и всё сразу стало на свои места. И белый пейзаж, и автомобильные пробки, и радостно возбужденные снующие люди. Богато нарядные до неприличия витрины магазинов околдовывали своим великолепием. Разноцветное мерцание гирлянд. Всё очень красиво, глаз не оторвать! Сказка наяву!

В комнате было холодно и неуютно. Первый этаж «хрущобы». Все старые дома, которые стояли рядом, давно были  снесены, а их,  как заколдованный, всё стоял и стоял, портя своим убогим видом близлежащий ландшафт. Место завидное - в самом центре города. Вокруг уже давно высились громады многоэтажек, заселенных в основном богатыми приезжими. Эти дома вели себя нагло, отгораживали непомерно большое пространство вокруг зданий, имели только один вход с устрашающими стражами у ворот,  кучей видеокамер по периметру.  Покой новоявленных «буржуинов» охранялся отлично. Заезжали туда редкие по своей стоимости и красоте иномарки, пешком же входили  люди, которые работали прислугой. Вера тоже хотела устроиться туда работать, но её дальше проходной не пустили. «Накачанный» молодой человек, уничтожающе взглянув на её худосочное сложение, буркнул, что она не подходит по возрастному цензу, и вообще у неё нет никаких шансов. А работа ей нужна была позарез. После того, как она впервые получила полагающуюся ей пенсию на руки, она испугалась. Всё не могла  понять, как же  теперь жить-то? Только придя домой и разложив на старой потрескавшейся от времени и потерявшей свой цвет клеенке, деньги, она заплакала.

Всё упиралось в поиски дополнительного заработка. Но кто и куда её возьмёт работать? Вера не подходила ни по каким параметрам. Вокруг только новые дома, куда и соваться, как она уже поняла, не стоит. И в центре этого микрорайона возвышался огромный дворец - офис одной из богатейших компаний. Здание своим великолепием подавляло всё вокруг. Оно было  из стекла, отражающего свет, и поэтому  парило над всем. Сколько было в нем этажей, Вера и не пыталась посчитать. Бесполезно. Здание олицетворяло мощь и богатство, не поддающиеся осмыслению для простого человека. Архитектура здания была, как из страшного сна, не связанная ни с одним историческим течением.  «Оно» вообще не имело отношения к земной цивилизации, это что-то из других миров, словом, совершенно инородное тело. Если только его представить где-нибудь в нейтральном месте, например,  посередине бескрайней пустыни, может быть, там  и смотрелось бы гармонично. Но здесь оно повергало в ужас. В народе его называли «замок Людоеда» - таким оно было устрашающим. Архитектура здания несла большой заряд негатива. Вера  не ходила туда спрашивать о работе. Она боялась подходить к нему близко.
 
Сегодня всегда молчавший телефон вдруг зазвонил. От неожиданности Вера вздрогнула. Осторожно подняла трубку и тихо сказала:
- Алло,- была уверена, что, скорее всего, ошиблись номером, но нет. Это звонила её знакомая из прошлой жизни - Тамара. Сначала та грубо пошутила, что подруга её ещё жива, потом сообщила, что у неё, у Тамары, всё в порядке, и сразу же приступила  к делу, решительно сказав, что Вера должна, да просто обязана, её выручить, так как они «старинные друзья». Короче, ей позарез надо уехать на праздники, а  Верунчик подменит ее на работе. С начальницей договоренность уже достигнута. Вера  испугалась такого натиска и, самое главное, неизвестности. Но подруга, почувствовав, что всё может сорваться, начала яростно уговаривать. Говорила, что работа плёвая и нервов не стоит, и работать она будет только в ночь, когда все сотрудники будут дома, – то есть ночной уборщицей.

- Полы-то не разучилась ещё мыть? - грубо засмеялась она в трубку.
- Короче, бери карандаш и записывай адрес, - и Тамара продиктовала. Вера ахнула: – это был  «дворец Людоеда».

Они встретились   вечером у служебного входа. Вера не узнала свою подругу: та хоть и была  моложе, но выглядела намного старше своих лет и одета в дорогое, но всё какое-то замызганное. «Наверное, пьет», - почему-то подумала Вера, тем более, что  при разговоре чувствовался сильный запах перегара. Тамарка взглянула оценивающим взглядом и сказала:

- А ты, Верка, – сушёная вобла. В твоем  возрасте неприлично ходить с таким весом, - гы-гы-гы!

Она подхватила Веру под руку и потащила ко входу. Стеклянные двери сами открылись, и женщины оказались  в большом зале, залитом светом. Потолка не было видно, людей тоже. Если это служебный вход, то какой же тогда парадный?

- Привет, Сашок! Это я свою замену веду. Всё согласованно,- непонятно кому сказала Тамара, потому что в зале никого не было видно. Подошли к лифту из будущего столетия -  большому и красивому. Неслышно отъехала дверь, и они вошли. Вера не успела открыть рот от удивления - вместо стен были зеркала во всю высоту, это давало ощущение, что они  в другом измерении. Она хотела что-то сказать,  но двери снова открылись, и они попали в очень длинный и просторный коридор, конца которому не было видно. Тамара сделала несколько шагов и резко толкнула совсем незаметную дверь. Это была большая комната, в которой очень аккуратно на полках стояли всякого рода приспособления и средства для уборки, все новое и  импортное.

- Я не справлюсь,-  неуверенно и тихо сказала Вера.
- Не боись! Полы мыть - невелика наука! Человек с двумя верхними образованиями  одолеет, - это был тонкий намек на Верино образование.
- Так, слушай меня внимательно и запоминай! Моешь месяц. Получаешь…- и  Тамара назвала сумму. У Веры подогнулись ноги.
- Что ты такие страшные глаза сделала? Что, мало? Но мне-то самой тоже надо что-то оставить на пропитание, - неправильно истолковав реакцию подруги, сказала Тамара.

Вера потеряла дар речи не оттого, что мало, а  оттого, что много. Подруга поколебалась и щедро добавила ещё.

- Вот теперь всё. Но получишь деньги, только когда я приеду, - не терпевшим возражений тоном сказала Тамара, а про себя подумала, что, фигушки, она даст Верке деньги – жирно будет. «Отдам ей старую дубленку, которая на меня  уже не лезет, и будет счастлива, а то вон все бегает в болоньевой куртке на ватине, и как это люди не мерзнут в такой одежонке?» -  искренне удивилась она.

- А сейчас мой полы и мечтай, на что потратишь эти с неба свалившиеся на тебя деньги, и мне не забудь сказать спасибо, что помню подругу и твою мне помощь, когда мне совсем лихо было. Долг платежом красен! - назидательно сказала Тома. - Только смотри, не подведи меня! Алкоголя ни-ни. (Это она озвучила, вероятно, свою проблему). И мой чище, чтобы мне потом за тебя не краснеть! Поняла? Всё, приступай!

Мыть надо было, конечно же, туалет, и тем более - служебный. Подруга, вероятнее всего, особо не усердствовала с уборкой. Наводила только внешний глянец для начальства. А Вера не такая, - по природе своей она всё доводила до идеала. Поле для деятельности было огромным. После нескольких смен помещение было не узнать. Фаянс белел свежестью первого снега, никелированные краны слепили своим блеском. Везде была бумага и чистые полотенца. Вера получала практически физическое удовольствие от хорошо сделанной работы. Страх и скованность прошли, и она спокойно вкалывала "на полную катушку". Уставала ужасно, хорошо, хоть жила рядом. Приходила и падала замертво.
Праздники шли своим чередом. Организация была на больших каникулах. Гуляли с размахом - с 25 декабря и до Крещения. Начиная с офисного планктона и кончая самыми высокими директорами, люди с удовольствием  тратили свои деньги на отдых и праздники. Само здание не пустовало. Обслуживающий персонал работал круглосуточно,  поэтому и  Вера работала каждый день. Последнее время она стала бояться людей. Но за всё время работы она не встретила ни одного человека. Это радовало.

Сегодня праздник из праздников - Рождество!
Она  закончила уборку. Ещё раз с удовлетворением осмотрела своё хозяйство, которое блестело, сверкало и благоухало свежестью хвойного леса. Осталась довольна.  Тихо прикрыла дверь и пошла к служебному лифту. Ещё не ощущалось страшной  усталости, её заглушал душевный подъем и удовлетворение. Вера была человеком с очень тонкой духовной организацией. И поэтому чувства превалировали над телом. Это потом, когда она ляжет в постель,  начнет  отниматься спина, будут ныть руки и сведет судорогой ноги, превращая её в один комок боли, но она знала, как справляться с этим. Мысль, что завтра она снова будет мыть и чистить  и доводить всё до совершенства, её вдохновляла. Сама над собой смеялась. Скажи ей кто-нибудь раньше, что будет получать удовольствие от наведения чистоты в отхожем месте, – она бы никогда не поверила.
Вера так и ехала с улыбкой на лице. Как вдруг лифт беззвучно остановился и двери открылись. Перед входом стоял немолодой человек в поношенном пуховике и с потертым кейсом в руке. Обувь была тоже не первой молодости. Он скользнул взглядом по Вере и, не говоря ни слова, зашел в лифт, встав к ней спиной и нажал на кнопку. Она смотрела ему в спину и  думала, что он не здешний. Даже последние рабочие этой организации имели возможность приличнее одеваться.

- Я курьер,- словно  прочитав её мысли, сказал человек. Вера зарделась. Она совсем забыла, что вместо стен были зеркала, и он мог видеть её оценивающий взгляд.

Вдруг лифт резко остановился, но двери не открылись. Неужели застряли? Яркость света  уменьшилась, отчего сразу  стала намного уютнее.
Мужчина так и стоял спиной к Вере. Медленно подняв голову и покачав ею из стороны в сторону, сказал:

- Никогда не мог подумать, что у  такой фирмы могут случаться поломки.
Вера испугалась:
- Как поломки?!
- Ну вот, застряли же…
- А может быть, на что-то надо нажать, и он поедет?
- Нет, не поедет. Придется ждать аварийку. Но вы не бойтесь, в таких организациях проблемы решают быстро. И потом, провести время с симпатичной женщиной – всегда приятно.

При этих словах он повернулся к Вере. Искусством ведения беседы Александр Александрович владел виртуозно. Потихоньку, чтобы не спугнуть её, он начал разговор.

Дверь в спец.комнату резко распахнулась и в неё ввалилась личная охрана  президента Холдинга. Люди, сидящие за мониторами, невольно поёжились: очень уж большая разница у них с телохранителями во всем - и в статусе, и в зарплате.
Везде стояли первоклассные камеры,которые транслировали всё,  что происходило в  здании. В  креслах сидела охрана, которая внимательно наблюдала за работающими экранами. Если телохранители здесь, то и Он тоже здесь. Но где? Все взгляды устремились на монитор, который был установлен в служебном  лифте. Там ехала какая-то «серая мышь», вероятно временная уборщица. Вдруг лифт остановился и в него вошел человек. Он встал лицом к дверям, то есть к камере, и они сразу же узнали под черной вязаной шапочкой серьезное лицо шефа. Лифт тронулся и через пару секунд аварийно застрял. Телохранители напряглись. Шеф слегка покачал головой из стороны в сторону и произнес условную фразу, которая означала: «Не вмешиваться! Ничего не предпринимать до его указания».
Царь чудит. «Царём» его называли все служащие. А вот про его чудачества знал очень узкий круг людей.Как у очень богатого человека,  у Сан Саныча водились причуды, не совсем понятные простым обывателям.
Вот, например, зачем ему надо было отвалить огромную сумму за старую пятиэтажку, которая, как забытая старая рухлядь, стояла среди новых домов недалеко от фирмы. Ладно, если бы он с ней что-нибудь сделал, а то нет, дом просто стоит и даже никто из жильцов  не знает, что их давно купили со всеми  потрохами. Живут себе и живут, не понимая, почему «прогресс» не коснулся их развалюхи. Оказывается, всё очень просто: в одной из этих квартир давно-давно жил маленький мальчик по имени Саша со своей бабушкой, которая заменила ему трагически погибших родителей. Он был сирота.  Поэтому панически боялся,  что может так же легко лишиться  больной и старой бабушки с её любовью к нему,  домашними пирогами, её миром, который обворожительно  пах прекрасными духами «Красный мак». Теперь, когда он вырос и стал совершенно другим, ему безумно дорога возможность, когда особенно тоскливо на душе, переодевшись, слиться с многоликой толпой мегаполиса, просто приехать на метро к заветному дому, вытащить старый ключ из кармана, открыть заветную дверь и войти в нетронутый мир своего детства. Ему до боли знакомо всё в этой квартире от мебели, занавесок, его любимой чашки с лисичкой  до бабушкиной расчески около зеркала. Всё так, как было тогда. Он, счастливчик, мог купить себе возможность возвращаться в своё детство не виртуально - в воображении, а реально - наяву.

Все, кто пришел в мониторную, смотрели на  экран не отрываясь. Там разворачивались непредсказуемые события. Звук врубили на всю катушку, даже дыхание из лифта было слышно. Слово за слово лилась речь, сначала это был простой, ни к чему не обязывающий монолог, а после того, как они вдруг выяснили, что он жил в её доме, начались воспоминания. Оказывается, она прекрасно помнит его бабушку, а он вспомнил красивую женщину, которая  была Вериной мамой. Припомнили забавные случаи из их детской дворовой жизни.  Вера уже не смущалась, и они вместе радостно смеялись. Время летело. Они незаметно становились друзьями, которых связывает самое дорогое и  искреннее
- воспоминания детства. И она уже давно не чувствовала неловкость перед чужим человеком. Это был её человек,  часть той такой далекой и счастливой жизни. Они понимали друг друга с полуслова.

Время. Мысль о скором расставании её испугала. Да, а кто он теперь?  Верно  женат, и у него семья, дети.  И, скорее всего, она его больше никогда не увидит. От этой грустной мысли оборвался её звонкий смех.  Повисла пауза. Саша-курьер, не сводя  глаз с Веры, медленно стянул с головы свою черную шапочку. Его лицо мгновенно изменилось. Перед ней стоял идеально подстриженный, с красивым лицом и благородной сединой на висках чужой человек. Он не тот, за кого себя выдает. Всё это: черная вязаная шапочка, плотно надетая до бровей,эти руки в старых перчатках, это всё  искусный камуфляж!
От неожиданного его превращения  Вера похолодела. Она вжалась в стенку лифта,желая слиться с ней в одно целое и раствориться.Воспользовавшись её замешательством, Александр Александрович Воронцов, президент холдинга, медленно подошел к ней. Взял руку, наклонился и нежно поцеловал. Посмотрев ей в глаза, сказал:

- Вера! Выходите за меня замуж!
После заключительной фразы повисла звенящая тишина по обе стороны. Никто не мог пошевелиться.
     И  где-то сверху,с ночного неба, среди Рождественских звезд на них смотрели и  счастливо улыбались Сашина бабушка и Верина мама.
48 Прощальная ода лету
Владимир Михайлов 2
Ветер глашатаем пронёсся по паркам и лесам.
- У-хо-дит Ле-то!!! - завывал он надрывно с прохладным сожалением, - у-хо-дит!..
- Как же так? - задрожали всполошившиеся осиновые листья.
Тревожная весть быстро всколыхнула всю округу.
Одни листья желтели от недоумения. Другие - краснели от негодования. А самые стойкие оставались невозмутимо зелёными. Но никто не догадывался, что изменчивый ветер пособник осени, а наивные цветы завывания вихрастого приняли за попытку остановить холод.
Да только сверху всё видней. Небо в скорби расплакалось холодными слезами.
Ель, прикрывая обнажённую берёзу колкой хвоей, с горечью поведала:
- Предавший лето, предаст и осень. Он принесёт ещё морозы и метельный вой. Птицы знают об этом и всегда улетают за летом вслед.
И вскоре скорбная весть шушуканьем листьев пронеслась по деревьям.
- Мы полетим за птицами, -  решили они.
- Я помогу вам, - хвастливо заявил ветер.
Подхваченные им листья взметнулись и полетели, но вскоре неприкаянно покружив, медленно опустились наземь...
По пестреющему ковру триумфально шагала Осень.
49 Когда рядом мама
Владимир Михайлов 2
Крещенский день первого послевоенного года стал в семье двойным праздником, а крик новорождённого Вовки - победным эхом. Крик звонко пронёсся по всем закуткам дома и вышел за пределы его.
Да, это произошло дома. Война от роддома оставила развалины. Роды принимала соседка Анна, впоследствии ставшая крёстной матерью.
- Лена! - воскликнула она, - ты погляди, мот родился! Четыре с половиной килограмма! Ох и хлопот тебе будет с ним, хулиганом...
Но счастливая мать не обратила внимания на сказанное. В её памяти ещё оставалась кровоточащим шрамом смерть двухлетней дочери.
- Нет, Нюра! - возразила мать, - это моя надежда!
Первым подтверждением правоты крёстной матери стала "хулиганская" выходка Вовки во время крещения. Он бесцеремонно из своего краника оросил бороду священника. И дальнейшие поступки совершались мальцом вопреки здравому смыслу. Ломал игрушки. Рисовал на книжках. Большая любовь проявлялась только к медведю, с которым Вовка не расставался до десяти лет, - до приезда в гости двоюродной сестры из Нижнего Новгорода. Кузина безжалостно вырвала глаза у Мишки. Вовка рыдал. Подаренная крёстной матерью игрушка, стала первой большой утратой, хотя сделана была из обычных тряпок.
Настоящая первая утрата произошла два года спустя, когда умерла вторая, трёхмесячная сестра. Только Вовка испытал больше страх, чем потерю.
Жизнь продолжалась. Мама прививала сыну чувство прекрасного. В четыре года Вовка имел представление о театре. Посещал с мамой кинозалы.
Соседи же понимали всё по-своему.
- Никому Елена не доверяет своих отпрысков, - говорили они, - вечно малыши привязаны к её юбке.
Несомненно, в этом была доля правды, но всё же увиденное в театре и кино откладывалось в памяти и, надолго.
Трёхлетним Вовка впервые увидел цирк. Ничто так не тронуло мальчишку, как выступления жонглёров. За два дня юный жонглёр побил всю посуду. Огорчённая мама была в отчаянии, а отцу понравилось с каким усердием сын "овладевает" цирковой профессией.
Своей любознательностью и эксцентричностью ребёнок радовал и огорчал родителей.
Однажды, выхватив у старших ребят мяч, Вовка пытался убежать с ним. Догнали. Нежелание выпустить из рук трофей стоило матери больших переживаний. Почернела правая рука. Хирурги настаивали на ампутации. Мать отказалась и с помощью народных средств спасла Вовке руку.
Сегодня благодарный Вовка часто вспоминает, как мама вырывала его и брата из когтей болезней и и других бед.
Однажды, убежав из дома, юный исследователь оказался на болоте. Трясина медленно заглатывала детское тельце. Мог ли Вовка подумать чем закончится происходящее?
А мама?..
Предчувствие беды обожгло сознание в один миг. Бросив все домашние дела, она мчалась... Невидимая сила заряжала на ходу энергией, а рука Бога торопила к месту, где в считанные минуты могло произойти непоправимое.
- Вова! Что же ты наделал? - кричала она.
Подбородок мальчишки скрылся в воде.
Маленькая женщина с невероятной силой расправилась с небольшим деревом. В считанные минуты растение лежало на поверхности зловещей топи.
Вовка захлёбывался, а мать ползла к сыну, борясь за его жизнь.
Жить или не жить - решали минуты...
Прошло двадцать пять лет. Владимир учился в университете. 300 километров разделяли мать с сыном, но связь оставалась непоколебимой.
Один, далеко не прекрасный день, а вернее - раннее утро - окунуло парня в ужас. Он видел сон. К нему шла мама в чёрных одеждах с протянутыми руками. Сын бросился навстречу. Два шага между ними. Мама падает. Подняв бездыханное тело, положил на диван и проснулся.
- Я не успел! - повторяли дрожащие губы, - я не успел!..
Бледное лицо покрывалось крупными каплями пота.
- Почему я опоздал? - корил себя Вовка, - ведь мама всегда ко мне приходила вовремя...
50 Какая она?
Мария Пухова
Не вчера ли, о, море, вечерней порой
К берегам ты ласкалось лукавой волной?
          В алом блеске зари не вчера ли
          Небеса голубые сияли?
А сегодня косматой грядою валы,
В грозном беге крутясь у прибрежной скалы,
          Бурно рвутся на приступ могучий,
          Обгоняя свинцовые тучи.

К.Р. (Константин Романов)



После трехнедельного перерыва, ужасающего по своей продолжительности, вновь свидание с Ней. Очень холодная и дождливая, небывало неуютная выдалась в этом году осень. Впрочем, и лето не особенно баловало теплом и тихой солнечной погодой. И накопилась тоска по морю, как будто очень не хватает важного чего-то или кого-то…

Бывает, возникает вопрос: какая она, Балтика? И сегодня, наверное, как раз такой день, когда можно ответить.

Она всегда разная. Даже в течение одного часа она может несколько раз измениться. И не только цвет, свет, звук, а всё сразу и на совершенную противоположность, а потом наоборот. Она не бывает одинаковой. Как в одну реку не войдешь дважды, так и одну и ту же Балтику дважды не увидишь. Она завораживает изменчивостью и не отпускает. Каждый раз ловлю себя на мысли, что хорошо бы так идти и идти по берегу без устали, без остановок, без разговоров. А только слушать ее прибой, ее дыхание, ее ветер.

Она преимущественно ветреная, у нее и ветер свой особенный, и воздух над ней, и запах воды.
Иногда очень разволнуется, станет мятежной, катит свои пологие волны, которые ветер задирает на прибрежной отмели и обрушивает безумной роскошью прибоя. И стоит шум и гул, который слышно издалека, и, кажется, что она говорит великим множеством разных голосов на всех языках одновременно. И тогда понимаешь, какая это великая мощь и поистине Стихия.
А бывает такой кроткой, почти неслышной и почти милой, но это иллюзия. Балтика – не ласкова. Даже в самую теплую пору и полный штиль она прохладна. Не терпит свойства и панибратства, всегда требует уважения. Сказать, что она освежает, это посмеяться над ней. Балтика отрезвляет, строжит, заряжает энергией.

У нее нет будней, каждый день  - торжество. Каждую ночь – бал. Нет, не маскарад, ей ни к чему маски. Она правит сама и от себя, и всем.
Рядом с ней всегда чувствуешь себя каплей, и очень хочется стать ближе к ней, присоединится к ее спокойному достоинству, силе, могуществу, быть частью… Хотя бы стать сопричастным ее волнам, брызгам,  легендам.

Впервые я увидела ее ярко-синей со скромными чуть взлохмаченными барашками, в обрамлении жёлтых солнечных дюн и колдовских сосен. Этого было вполне достаточно, чтобы влюбиться, а потом вспоминать и тосковать. И это наше первое свидание состоялось более тридцати лет назад. После этого были другие моря и берега, но память о Балтике всегда была чуточку нежнее, чище, свежее, как и она сама.

Перед грозой она беспредельно романтична. Мне повезло пережить на берегу грозу вместе с ней. Это было уникальное и непревзойденное театральное действо. Актеров было двое: небо и море. И ничего масштабнее, драматичнее, великолепнее, торжественнее я не могу себе представить.
И если бы вновь… Только билеты на такое не продают.

Сегодня она встретила нас во всем своем осеннем великолепии. Вероятно, она тоже готовилась. Тяжелые свинцовые волны самого благородного оттенка катятся к берегу, вблизи меняют цвет, рассыпаются обилием пенных кружев, очаровывают, увлекают. Смывают время, печали, тревоги, ненужности и несовершенства. Очищают. Дыхание постепенно подстраивается под её ритмы, и вот в моей груди – её ветер, её свобода, её свежесть. Я дышу, слушаю, смотрю – наслаждаюсь!
51 Нюра. Первый Консул
Мария Пухова
  В моих самых ранних детских воспоминаниях, большей частью отрывочных и почти сказочных, всегда была кошка. Звали ее Нюрка. Нюра, как впоследствии выяснилось, имя производное от Анна, но для маленькой меня было тождество между «нюрка» и «кошка». Когда–то чрезвычайно красивая, трехцветная, пушистая, ко времени нашего знакомства была уже очень старая, все-таки ровесница моего отца (!), но по-прежнему элегантная и обаятельная.

Самое первое воспоминание о Нюре относится к моему возрасту, вероятно, до года.  Перебравшись через невероятных размеров порог, я оказываюсь в кухне старого дома с необъятной русской печью и примерно такой же прабабушкой, между ними пестрый пушистый ком – кошка. Она и является моей целью. Изо всех сил ускоряясь и стараясь держаться ровно, вытянув руку вперед, я двигаюсь к ней. Она меня видит и не убегает, как будто ждет. У нее такой же взгляд, как и у прабабушки. Немного притормозив, я осторожно запускаю ладонь в ее пушистую шерсть и испытываю удовлетворение, смеюсь, смеется и бабушка и, кажется, Нюра. Нас просто захлестывает радость. Возможно, это мое первое достижение цели в жизни. Потом мне рассказывали, что я пошла первый раз к печке. Нет! Я пошла к кошке. Я и сейчас могу пойти через улицу к одинокой кошке, а вдруг это мой связной с тем самым Космосом, и вот она прямо здесь и сейчас сообщит мне пароль и отзыв.
 
Чуть позднее случилась первая в жизни драма, или даже трагедия – мы съезжали из старого дома в новую, выданную государством прабабушке квартиру. Сначала я поддалась всеобщему оживлению, сборам вещей, упаковкой всего и вся, а потом, когда все это начали выносить, оставляя голые стены и пустые углы, у меня вдруг прояснилось сознание – так, наверное, бывает у людей, чье жилище рушиться на глазах в результате землетрясения или наводнения. Я поняла, что навсегда исчезает сама основа мирозданья, утрачивается Мир моего младенчества, и делают это любимые мной люди. Я до последнего держалась за печку – голландку, еще теплую и родную. Нюра наблюдала за всем этим широко открытыми глазами, переживая, вероятно, то же самое. Когда же начали выносить старинный шифоньер красного дерева с резьбой – незыблемый символ уюта и надежности, мы вместе заплакали: я громко и навзрыд, а она беззвучно,  и от этого становилось еще страшнее… 
 
Печку не забрали, унесли меня и кошку и повезли в новый неведомый мир, который расхваливали на все лады. Они нас утешали. А возможно уговаривали себя, ведь определенно никто не знал, как оно будет там…
В новом жилище Нюрка никаких преференций и особого внимания не имела и уже не хотела, она была не просто полноправный член семьи, она была наперсницей, коллегой и подружкой моей прабабушки Марии Михайловны. У нее был высший рейтинг доверия.

Большую и, вероятно, лучшую часть жизни, она прожила в огромном старом доме с чердаком, двором, где держали разную живность, и садом. Привычки ее сформировались на этих просторах, и переезд пусть и в трехкомнатную «хрущевку», отнюдь, не был достижением. Никаких лотков, как сейчас принято, не ставили,  место с подушками и другими выкрутасами не требовалось, и как мне кажется, кроме бабушки ее никто и не замечал. По своим личным делам она уходила на улицу через форточку на кухне, в любое время по ее усмотрению, благо квартира была на первом этаже, а спала в ногах у бабушки, где бы та ни сидела и ни лежала. А вот кормление ее – это особая история. Я вообще не помню, что бы Нюрка когда-либо просила еду. Наступал момент, и бабушка говорила негромко «Нюра, пойди щец похлебай, только налила» или «кашу тебе положила». Нюрка ела свиные щи, кашу гречневую или другую с молоком, печеные пироги с чем угодно, жареные блины, и все с обычного стола, а в особые моменты свежевыловленную сырую рыбу. Почему я это хорошо и отчетливо помню? Да потому, что мне всегда ставили ее в пример. Будучи болезненным ребенком, я вообще не помню чувства голода, и даже желания что-нибудь съесть. По этому поводу у Марьи Михайловны (семейное прозвище «бабися»), была присказка «Легче в Балахну пешком из Нижнего, чем Машу накормить». Поэтому всевозможные призывы производителей кошачьего корма и ветеринаров о спецпитании питомцев, никогда не производят на меня ровно никакого воздействия – кошка, которая в полном здравии дожила до 30-ти лет на обычных домашних харчах, приготовленных с любовью и заботой, напрочь опровергает весь рекламный креатив.
Наше с бабушкой и Нюркой утро начиналось поздно. После того, как взрослые уходили на работу, я со скамеечки карабкалась на Сооружение, именуемое бабушкина кровать: никелированное с шишечками чудо на пружинном основании, с шикарной пуховой периной и множеством подушек.  Мы там делились «девичьими секретиками», «жирничали», бабушка вспоминала «времена допрежде». Нюра, лежавшая, как водится в ногах, начинала беззвучно мурлыкать, а все сооружение меленько-меленько вибрировать, я впадала в блаженный транс и дремала. С тех самых пор я не боюсь летать в самолетах, ходить на катерах по мелкой ряби, и тому подобное, потому что я сразу сваливаюсь в транс и ожидаю только приятного.

Затем бабушка говаривала «ну, матушка-голубушка, пора и чайку попить», и мы отправлялись завтракать. Нюра всегда оказывалась впереди процессии. К кому из нас адресовывалось это «матушка - голубушка» мне до сих пор не понятно.
Мы любили все вместе ходить гулять. Самые длинные маршруты достигали Озера, на самом деле это был карьер для силикатного завода, но потом обустроился и даже оброс парком. Сейчас это место отдыха для многих сормовичей, а тогда полудикое место. Мы с бабушкой медленно брели, держась за руки, а рядом семенила Нюра. Она переходила с нами через дороги, прижимаясь поближе от проходящих машин, останавливалась, когда здоровались или заговаривали соседи.

Достигая конечной точки путешествия, мы садились на лавочку или просто на ствол дерева, а кошка располагалась поблизости, но так, что бы все видели – она абсолютно независима! Такие прогулки занимали несколько часов и сопровождались множеством открытий. Нюра делала вид, что охотиться на птиц, подходила к кромке воды и как бы «видела» рыбу. Напружинившись и буквально метая искры из глаз, шипела на собак. Это была ее экскурсия для неопытной меня. Возвращались к позднему обеду и уж больше никуда в этот день не выходили.

С четырех лет меня оставляли дома одну надолго. Родители, бабушка и дедушка работали, в сад я не ходила из-за болезней, а прабабушка часто лежала в больницах, она еще до моего рождения перенесла два инфаркта. Никакого страха я не испытывала – я же была дома, что такое «скучно» я и вообще-то до сих пор не понимаю. Весь мой день был очень плотно распределен – завтрак, сказка по радио, пересказ сказки для Нюры, ведь она никуда не девалась; рисование принцесс – у меня был огромный по тем временам набор карандашей из тридцати шести цветов, обсуждение, опять же с кошкой, нарядов и характеров изображенных особ; строительство дворца из очень большого набора цветных деревянных кубиков и совместное введение в эксплуатацию, роль госкомиссии отводилась понятно кому, часто это заканчивалось обрушением и небольшой ссорой. А еще у меня были качельки в дверном проеме спальни и целых четыре окна, все с видом на стройки – был самый пик строительства «хрущевок».

Мы никак не были подругами или даже приятельницами, разве можно сравнивать премудрую кошку с маленькой девочкой. Она смотрела на меня прабабушкиными глазами, взгляд выражал заботу, тревогу, ласку и что-то еще огромное и обволакивающее. Она несла миссию в отсутствие главной моей хранительницы, пыталась объяснить мне законы этого мира, по-своему, конечно. После переезда у нее не было своих котят, и, как я догадываюсь, она считала меня своим последним и не очень складным ребенком, которого было очень сложно научить чему-нибудь путному. У Буратино была Тортилла, у меня была Нюра. Нам было хорошо, и мы вместе ждали бабисю...

Немного грустно становилось при наступлении зимних сумерек, кошка укладывалась спать, а мне совсем не хотелось зажигать свет, и я устраивала игру – вот зажгу электричество, когда в доме напротив  загорятся, например, три окна. Понятно, что я рано научилась понимать часы, и соответственно считать, а потом и читать.

Однажды, когда мне было шесть, бабисю привезли из больницы  с потерей одной ноги и очень похудевшую и слабую. Мы больше не могли гулять по-прежнему, но все равно радовались, что можем вновь вместе проводить время. Жажда информации и правды наполнила Сооружение ворохом газет, которые прочитывались ежедневно, разъяснялись и обсуждались. Поэтому когда я пошла через 1,5 года в школу, «мама с рамой» абсолютно не котировалась после Вьетнама и коварства президента Никсона. Безусловно, мы читали и сказки. Героини моих детских рисунков – Марья Моревна, Василиса Премудрая, Варвара – Краса  Длинная Коса, все в длинных замысловатых нарядах с лицом молодой прабабушки и, конечно, в сопровождении кошки, без кошки они не были способны на  все сказочные искусы.
Теперь я ухаживала за моей любимой бабисей, и мне было это очень приятно и даже необходимо. Она пыталась ходить по квартире с костылями, часто садилась, а Нюрка сопровождала каждый ее шаг и терлась об эти ненавистные костыли, как бы уговаривая их быть милосерднее. Мы опять вместе разделяли заботы и дела  Мы доверяли друг другу.

Вскоре кошка совсем сдала. Спала почти все время, не проявляла интереса даже к свежепойманным рыбкам, которых дедушка после рыбалки выпускал в ванную, нам троим на потеху. Однажды утром она ушла как обычно через форточку и не возвращалась, несмотря на страшный ливень. Бабушка своеобразно обнаружила ее отсутствие  - у нее ужасно мерзла потерянная нога, возле которой обычно и спала Нюра. Были организованы поиски,  подключили даже всех соседей, но безрезультатно. Мне объяснили, что кошка ушла гулять и, наверное, заблудилась…

Через 3 месяца ушла и Мария Михайловна.
Вероятно, Нюра готовила ей встречу и дожидалась там, куда все уходят… Она была Ее Связной, выполняющей функции консула в нашей обычной жизни. Каким - то чудом мне повезло попасть в их ближний круг.
Все изменилось вдруг и продолжало меняться в моей жизни. Но на долгие годы наступила Эпоха Одиночества.

И все-таки есть надежда, что однажды мы еще побеседуем втроем о наших «секретиках», обсудим новости и планы, сидя где-нибудь в красивом месте, в чудесном настроении, и ожидая чего- нибудь поистине прекрасного…
 -------------------------------

Консул (лат. consul) — должностное лицо, которому поручено представляемым государством выполнение консульских функций в пределах соответствующего консульского округа на территории государства пребывания, т. е. для защиты юридических и экономических интересов своего государства и его граждан.
  Анна (от ивр. Хан(н)а — расположение, благосклонность, благоволение, терпеливость и открытость, способность к самоотдаче и жертвенность. В христианстве Анна — мать Богородицы, бабушка Иисуса Христа. Главное качество — доброта, заботы родных и близких ей людей становятся и ее заботами. Люди находят в ней надежную опору, при этом зависть ей не грозит, потому что Анна и справедливость — это почти синонимы.
52 История об одном... кхе-кхе... проклятии
Анна-Мария Ситникова
                                 

     В те далёкие времена Англия славилась своими живописными долинами и величественными замками, равно как и их знаменитыми основателями - графами и герцогами. Так вот, расскажу вам одну мистическую историю, о проклятии. Вам же нравятся такие истории, не правда ли?

    Перед вами замок графа Ангрейского. Центральный зал. Утро.
    - Рия-Элизабет! - строго выговаривал маленькой пятилетней девочке высокий мужчина в сером камзоле. - Леди так себя не ведут! Они ходят медленно и важно!
    Провинившаяся шалунья повинно склонила белокурую головку. Потом присела в книксене, аккуратно придерживая подол синего шёлкового платья с большим бантом на груди:
     - Конечно, папочка!
     Довольный хорошими манерами милого ребёнка, граф перевёл свой взгляд на семейный портрет прадеда, висящий над камином. «Вот так и должно быть, - посетила графскую голову мысль, - из поколения в поколение, путём повиновения… сохраним на века славу благородного рода…» Странный шорох отвлёк его внимание от дальнейших патриотических размышлений: его единственный отпрыск, по-видимому,  решив, что послушание излишне затянулось, зажав в руках бархатные туфельки, на коленях, в белых чулочках выползала из зала в коридор. Ничего не скажешь - леди!
      - Рия-Элизабет! - неслось вдогонку беглянке, отражаясь от люстр, канделябров и потолочной лепнины.

      Рия бежала, зажав в руках волшебный медальон на чёрной ленточке. Скорее, во двор, к заветной башне на холме. Любимая няня врать не станет! «Дойдёшь до башни, откроешь медальон, и - проклятие исчезнет…»…
   «…Кхе… в башне… кхе-кхе… когда… последнему из рода удастся дожить до своего столетия. Он станет Повелителем Времени… и сможет жить вечно…» - последние слова откашлявшейся няни встретили пустоту.

     Вечером, за ужином, после того, как слуги заменили блюдо с жаренным в розмарине кроликом на клубничное суфле в золотистых вазочках, глава семьи, Фредерик, обратился к любимой супруге:
     - Маргарет! Не мешало бы нанять для нашей дочери молодую гувернантку. Нянька пичкает её всякими россказнями. Сегодня нашу малышку видели в конюшне, а вчера снимали с дерева! Того и гляди с чего-нибудь упадёт или что-нибудь себе сломает!
    - Милый, - улыбнулась в ответ Маргарет, золотоволосая женщина с бледным цветом лица, - она ещё ребёнок. А про занятия мы решим в скором времени. Впереди почти год…

     Но года впереди не оказалось.
     Близкие старались не затрагивать эту тему. Друзья из ближайшего окружения Ангрейских говорили, что во всём виновато стечение обстоятельств, а местные слуги таинственными голосами при коптящих свечах в скромных каморках ведали о проклятии. Кто из них был прав - не нам судить.
     Только теперь в огромном роскошном замке стояла тишина. С великолепных люстр свешивалась густая паутина, а на каминной полке бегали мыши, оставляя след на пыльном малахите. Лицо леди Маргарет стало пепельно-серым, золотые волосы - тусклыми. Фредерик в одночасье постарел и сгорбился. Изредка супруги встречались полными отчаяния глазами за большим обеденным столом над нетронутым фазаньим рагу и опустошёнными бутылками вина. Тихо было и в детской комнате на первом этаже. Там, в кроватке под кружевным балдахином спала Рия-Элизабет. Светло-русые локоны разметались по подушке, румяные щёчки ещё не тронул сумрак, ползущий из стрельчатого окна, очаровательная улыбка то и дело появлялась на детском личике…         
     «Что же тут  мистического?» - скажете вы. - Сон! Сон, длящийся без малого два года, после того как хромой конюх передал переломанное хрупкое тельце с рук на руки обезумевшим от горя родителям.         
    Любопытный доверчивый ребёнок, наслушавшись сказок о высокой башне, в один из летних дней всё-таки убежала со двора. Топая в мягких туфельках по луговым кочкам и буковым перелескам, девочка зацепилась за корявый корень и кубарем скатилась в глубокий овраг, сломав шею.
     - Бедное дитя, -  бубнила у изголовья преданная няня, - почему Бог не забрал этого ангелочка на небо?

    А девчушка беззаботно продолжала бежать в своём волшебном сне по тропинке, собирая полевые цветы и слушая птичек. Когда маленькие ножки уставали, она останавливалась у ручейка и отдыхала, потом снова двигалась к намеченной цели: крыша башни уже виднелась над макушками деревьев… А затем внезапно наступала ночь.

     В одну из ночей она очнулась. Сквозь порванное кружево балдахина проглядывала полная луна. В углу, скрючившись, спала прислуга. Что-то сдавливало шею, плохо слушались руки и ноги. С трудом встав с кровати, в длинной ночной рубашке, Рия добралась до двери, завешенной паутиной. В призрачном лунном свете очертания родного дома казались странными. Вот здесь не хватало картины на стене, а знакомый с детства стол стал меньше, гораздо меньше! На каминной полке появились две усыпальные урны (кто-то умер?)… Надписи: «Фредерик» и «Маргарет». Ну да, это же её родители! Родители? Нет! Они умерли? На обнажённую кожу брызнули горькие слёзы. Девочка подняла к глазам руки. Чужие, и тело чужое. Что это за ужасный сон? Новая Рия-Элизабет зажгла свечу и взглянула в старинное фамильное зеркало: из зеркального омута на неё глядела какая-то женщина с распущенными волосами. На шее незнакомки вместо медальона горбилась деревянная уродливая конструкция.
     - Нет! Я хочу обратно! - закричала во весь голос несчастная, царапая ногтями воротник. Лопнувшие шнурки скользнули по груди, разлетевшиеся деревяшки со стуком ударили по босым ступням очнувшейся наследницы замка.
     Прибежавшие на шум сиделка и сторож обнаружили странную «покойницу»: неестественно откинутая голова, раскинутые руки, окровавленные ноги и улыбка в призрачных всполохах догорающей свечи. Прибывший доктор к всеобщему изумлению констатировал… жизнь. На пациентке снова закрепили «ошейник» и возвратили обратно в детскую кроватку, верно прослужившую хозяйке… двадцать пять лет!

     «Что же было дальше?» - спросите вы.
     Не много ли, не мало - прошло ещё сорок лет. Сменилось у поста «спящей царевны» не одно поколение служанок, кстати, за весьма умеренную плату, ведь рента, пожизненно закреплённая за последней из рода Ангрейских, без вложений скудела.

    А Рия вновь бежала по коридору в синем шёлковом платье с большим бантом на груди, мелькая белыми пятками и зажав в руках туфельки.
    - … Элизабет! - неслось вдогонку беглянке…
    Эта старая-новая действительность изменилась: если бы не возвращалась в тот ужасный сон (или быль?) - не было бы ощущения тяжести от нового взрослого тела. Но больше она не совершит ошибку, никогда не вернётся к тому зеркалу!
    Взрослая девочка-женщина распахивала входную дверь. Солнце загоралось на ставших золотыми волосах и заветом медальоне. Рия, прижимаясь спиной к замшелой холодной стене, тихонько кралась до угла, осторожно выглядывала. Никого! Впереди луговые кочки и буковые перелески. Тень от бросившейся под ноги вороны… И солнце сквозь листву. Песчаная дорожка, ведущая к башне. Разбитые ступени. Скрипучая дверь.
      Резкий писк  летучих мышей. Прерывистое дыхание. Щелчок открываемого медальона.
      - Я, Рия-Элизабет, последняя из рода Ангрейских…
       Солнечный луч, прорвавшийся в прореху на черепичной крыше, попал на блестящую поверхность амулета, и, отразившись, вспыхнул веером лучей. В тот же миг всё вокруг озарилось радужным светом, льющимся сквозь великолепные витражи заброшенной башни.
       - Проклятия больше нет! - радостно выдохнула героиня, подняв голову к чудесным картинкам.
       Вдруг тонкий осколок оранжевого стёклышка покачнулся и полетел вниз.
       - Сказка ведь только началась! - удивлённо прошептала Рия, зажимая глубокую рану на шее окровавленными пальцами.

      Сиделка поправила выбившиеся из-под грязного чепчика седые длинные пряди.
      - Доктор, а сейчас она точно умерла?
      - Да… Пульса нет… Но, если бы не щепка от старого воротника, повредившая сонную артерию… - ответил доктор, опуская на простыню сухую руку семидесятилетней старухи.
       - Что?
       - Она бы могла прожить до ста.

      Вот и вся история, пожалуй.
      «Вся?» - удивитесь вы.
      Почти… На самом деле история совсем о другом.
      О вечном споре Добра и Зла. Неужели вы думаете, что жизнь людишек на Земле зародилась и  развивается сама по себе? Просто как-то на закате между двумя Сущностями, отдыхающими на облаках, возник спор. Добро сказало: «Я важнее!», на что Зло возразило: «Зато меня боятся, значит, я сильнее». - «Поспорим?» - «Непременно. Гляди: семейка подходящая, подкинем им сказку о проклятии?» - «А награда?» - «Ну пусть тот, кто выиграет, станет… вечно живущим Повелителем Времени».
      Так и началась игра…
      Когда няня рассказывала маленькой Рие о башне, Зло превратилось в пушинку одуванчика и залетело рассказчице в горло. Няня закашлялась, а её подопечная, как вы знаете, не любила подолгу ждать.
      Добро принарядилось в лисью шубу и последовало за девочкой в лес, и еле-еле успела подставить рыжую спину на дне оврага. Иначе бы спор проиграла!
      Потом Добро много лет (по человеческим меркам) лилось лунным светом в окно неподвижно лежащей Рии и, наконец, разбудило спящую. Только Зло уже кралось по замку следом, пододвигая зеркало к своей жертве.
     Когда изменившаяся после долгого сна наследница возвратилась в прошлый сон (или свою действительность?), Добро каркающей вороной бросилось под ноги бегущей, но Зло выглянуло черепичной крышей башни из-за макушек деревьев. Тогда Добро пыталось напугать летучими мышами, да Зло успело раскачать ветром кусочек оранжевого стёклышка.
    Напоследок Добро рукой доктора проверило пульс на руке семидесятилетней старухи, убедившись, что хотя бы с телом всё в порядке, не зная, что Зло уже впивается деревянной щепкой в сонную артерию…
    
   «Ладно, - вздохнуло Добро, сидя на облаке, - ты победило» - «Может, ещё сыграем? - предложило Зло. - У меня на примете есть ещё одно почётное семейство, где-то во Франции».
   «Чем заняты? - полюбопытствовал Бог, раскрашивая закат. - Всё спорите?»

    А, может, кхе… и не так… кхе-кхе… было…
53 Цыганка рассказ
Тамара Авраменко
ЦЫГАНКА
рассказ
            
       Занаида с детства боялась цыган, хотя легко могла сойти за таковую. Черноглазая, волосы тёмные и густые - не расчесать - да и смуглая. В общем, цыгане свободно приняли бы за свою. В детстве был случай. Отец ехал на огород, что находился за городом, и взял Зину с собой. Автобуса пришлось ждать долго. К остановке подошла шумная гурьба цыган. Они что-то оживлённо обсуждали на своём, не понятном окружающим, языке. Девочка отошла от отца и вертелась около красочно одетых людей. Во все глаза  рассматривала пёстрые юбки, блестящее монисто на шее, яркие косынки, по-особому повязанные на голове. Босоногие малыши бегали меж юбок юных матерей, некоторые из которых держали младенцев.
       Подъехал автобус, цыгане шумно погрузились  и поехали. Стоявшая рядом женщина толкнула плечом приятельницу и воскликнула, указывая на Зину:
- Смотри-смотри! Цыгане уехали, а цыганча оставили!
       Девочка подбежала к отцу, обхватила за ногу и прижалась, чувствуя защиту.
       Когда Зина озорничала, не слушалась, мать грозилась:
- Отдам цыганам!
       Или:
- Придёт цыган с мешком. Заберёт.
       Так с детства у Зинаиды сложилось предубеждение: опасаться цыган. Когда стала подрастать дочка Настенька, невольно это передалось и ей.
       То, что у девочки воспаление среднего уха, она поняла сразу. Ребёнок хныкал и жаловался, что в ушке стреляет. Ночь почти не спала, успокаивала и носила на руках. Капли и компресс сделали своё дело (не впервой), под утро обе уснули. Собираясь на работу, женщина соображала, с кем бы оставить дочку. С тех пор, как Василий уехал на заработки на север, они перебрались с Настей во времянку, на этом настояла свекровь. Освободившиеся комнаты сдала студентам. Во времянку никто не хотел идти. Оставить бы Настю с бабушкой, но та лежала в больнице после гипертонического криза. И она рискнула оставить девочку одну, не маленькая, уже семь лет. Больничный брать не с руки, недавно устроилась, и за работу надо было держаться. «Поеду на велосипеде. Развезу часть почты и заскочу проведать, потом остальную доставлю», - придумала она и, придав голосу строгости, сказала:
- Дверь никому не открывай! Мало ли злых людей ходит!

        Ухо успокоилось и не болело. Настя рассадила кукол на диване. Игра полностью захватила её, и когда постучали, она не сразу услышала, но стук повторился.
- Кто там? – крикнула девочка через дверь.
- Воды ребёнку дашь напиться? – послышался женский голос.
       Забыв о маминых наставлениях. Настя повернула ключ…

       Шанита очень старалась. Ей никак не удавалось угодить мужу. Что бы она ни делала: готовила, покупала одежду  или наряжалась – всё было не так. Причина была не в ней, это она знала точно. Причина возникла шесть лет назад, когда родители Баро запретили сыну жениться на красавице Асе, а выбрали ему в жёны её, Шаниту. Баро подчинился, но превратил жизнь Шаниты в кошмар. Как и все цыганки, она занималась гаданием  то на рынке, то на привокзальной площади. Однажды, заметив у киоска с детской обувью красивую смуглую женщину  с велосипедом, предложила:
- Давай погадаю, красавица. Всю правду скажу. Проблемы у тебя с мужем, большие проблемы.
- Я сама себе погадаю, - ответила женщина.
- Ты цыганка?
- Нет. Не верю цыганам. Всё вы врёте. Работать не хотите, попрошайничаете.
- Зачем обижаешь, - укорила молодую женщину Шанита. – Я дома работаю: убираю, готовлю, стираю, муж у меня, дети. У тебя есть дети?
- Дочка. А что?
- Давай погадаю. Денег не возьму, - уговаривала Шанита, рассматривая строптивую молодку.
       Волосы стянуты в узел, густая чёлка до бровей, одета скромно, но взгляд притягивает.
- Не надо. Я спешу, - ответила женщина и, поправив на плече сумку с почтой, отошла.
- Гордая. Трудно тебе будет, - вдогонку сказала цыганка.
       Шанита вспомнила эту встречу и подумала: «Гаданием много не добудешь. Народ другой пошёл. А Баро не понимает.» Вот и сегодня заявил:
- Делай, что хочешь, но без добычи не возвращайся.
       Гадать она любила, а вот попрошайничать или воровать было не по душе.
- Глупых людей много, - поучал Баро. – Почему не взять, что плохо лежит!

        Шанита с детьми с утра обошла привокзальную площадь и прилегающие улицы, но от гадалки люди шарахались в сторону, а подавали либо еду, либо сущие копейки. Баро же рассчитывал на солидную сумму или ценные вещи.   Цыганка спустилась в район, где стояли добротные дома. Место называлось Пастушья балка. Народ, правда, в это время в основном на работе, но ведь имеются и домохозяйки. Вот дом под шифером, с высоким крыльцом, в окнах просматриваются дорогие гардины. Она постучала, но дом неприветливо молчал. В глубине двора зоркие глаза выхватили времянку. У входной двери на скамейке лежали пяльцы с незаконченной вышивкой. Было ясно - люди здесь живут, а чутьё подсказало: стоит попытать счастья.
- Кто там? – послышался детский голосок, и Шанита рискнула:
- Воды ребёнку дашь напиться?
       Ссылаться на детей, годовалую Лялю и пятилетнего Яшку, тоже научил Баро. Маленькая хитрость сработала. Дверь распахнулась. На пороге стояла девочка лет семи, повязанная в столь тёплый день шерстяным платком.
- Тётенька, Вам водички? Я сейчас, - сказала она и побежала на кухню. 
        Шанита вошла в комнату и огляделась. Да, не богато. Видно, с копейки на копейку перебиваются. На комоде в блюдечке блеснуло обручальное кольцо, которое тут же исчезло в широкой юбке цыганки.
- Пейте на здоровье, - протянула чашку девочка.
     Мать сунула воду Яшке, тот отпил пару глотков и вернул.
- Ты что  в платке, ведь на дворе лето? – спросила Шанита .
- Ухо болит. Продуло, - серьёзно ответила девочка.
- А где взрослые? – женщина с опаской посмотрела на дверь, ведущую в соседнюю комнатку.
- Папка уехал, бабушка в больнице, а мамка на работе, - доверчиво сообщила Настя.
- Зачем открываешь двери кому попало?
- Вы же пить просили, - сказала девочка и глянула на Шаниту чистым открытым взглядом.
       Цыганка искала предлог задержаться. Заметив на столе швейную машинку с недошитым постельным бельём, спросила:
- Мамка шьёт?
- Мамка. Тёте Вале, соседке, на заказ, - простодушно сказала девочка.
- Дай денег! – вдруг открыл рот Яшка. – Денег дай!
      Настя знала, что быть жадной нехорошо. А деньги хранились у мамы. Вдруг её осенило: копилка! Она взяла на подоконнике глиняную крашеную кошку, вытащила из донышка плотно скрученный кусок бумаги, закрывавший дырку. На стол посыпалась мелочь.  Девочка выбрала из неё самую большую, любимую. Это была гривна, которую подарила тётя Валя на Пасху.
- На, - протянула монету мальчишке.
Тот шмыгнул носом и зажал гривну в ладошке. Мать что-то сказала ему по-цыгански, и  нахалёнок вышел на улицу.
- Спасибо тебе. Пошли мы, - заторопилась Шанита. – Запри дверь и никому не открывай. Вечером Яшка капли для уха принесёт. На ночь мать закапает – утром всё пройдёт. Сама готовила. Наш, цыганский рецепт, в аптеке такого не купишь.
       Через два квартала Шанита достала кольцо и рассмотрела его как следует. Примерила – мало. Быстро зашагала домой. Баро вещица понравится, она не сомневалась. Вот только перед глазами стояла худенькая девочка в платке, грустные глазёнки доверчиво смотрели в душу цыганки.

       Зинаида свернула в свою улочку и увидела: от её калитки удалялась цыганка с детьми, одного несла на руках, другой бежал следом. "Та самая, что погадать мне хотела",- признала Зинаида и ускорила шаг. Настя открыла сразу, не спросив «кто?».
- Цыганка заходила?
- Да. Попить просила.
- А с собой не звала?
- Нет.
- Ты ей что-то давала?
- Мальчишке гривну из копилки.
- Зачем пустила? Я же предупреждала! – укоряла мать.
        Зинаида проверила всё более-менее ценное. Блюдце на комоде опустело. Почувствовав усталость, расстроенная опустилась на стул.
- Ну, вот. Как в воду глядела! Приедет Вася, что ему скажу?

        Вечером кто-то постучал. Зинаида, собиравшая передачу для  свекрови, пошла открывать.
- Кому бы это на ночь глядя? – недоумевала она.
        За дверью никого. У порога стояла бутылочка, а рядом на платочке лежало кольцо.  Женщина обвела глазами двор. Из-за куста сирени прошмыгнул  мальчонка и пулей вылетел на улицу.
- Цыганка сказала, что вечером Яшка принесёт капли для уха, - вспомнила Настя.
       
     Базарный день  обещал хороший улов. Молодые цыганки расползлись по торговым рядам. Шанита увидела высокую смуглую женщину с плетёной корзинкой. Она узнала её по строгим карим глазам и причёске: волосы на затылке стянуты в узел, густая чёлка до бровей. Женщина держала за руку девочку, которая одарила Яшку гривной.  Да, это та самая молодка, что отказалась у неё гадать. Та тоже признала цыганку и подошла.
- Спасибо за капли. Настенька забыла, что ухо болело.
- Обычное дело, - смутилась от похвалы Шанита.
- Погадай мне, - неожиданно попросила Зинаида.
- Нет, не буду. Твоя судьба уже на пороге, - сказала цыганка и, подхватив юбку, ринулась  в толпу, зазывая:
- Гадаем, гадаем…   Кому погадать…
       Набрав всякой снеди, они возвращались домой. Предстояло приготовить обед и поспешить в больницу, проведать больную.
- Мама, а я больше не боюсь цыган, - призналась Настя.
- Чего их бояться. Люди как люди, - ответила Зинаида.
- Яшка... он хороший. Только смешной.
       Зинаида вспомнила, что забыла опустить в почтовый ящик письмо, написанное мужу.
- Ничего, доча, завтра на роботе и отправлю.
- Давай я до ящика добегу, вечером заберут, - предложила Настя и, подхватив конверт,  вприпрыжку понеслась к почте.
       Зинаида вошла в калитку и остановилась. На скамейке под окном стояли чемодан и сумка. Мужчина в синей футболке стучал в окно, вглядываясь сквозь ажурные гардины.
- Вася… - тихо позвала она, не веря своим глазам.
       Он оглянулся, и широкая улыбка осветила чуть осунувшееся  лицо. Все тревоги и заботы последних дней отошли на задний план. "Вот и дождалась", - легко вздохнула Зинаида и  поспешила в объятия любимого.
54 Несостоявшийся поцелуй
Ирина Ярославна
Здрраccсьте, всем! Я - сварщик, матрос на рыболовецком корабле. Витей зовут. Как поётся в песне: «…мужичок под пятьдесят…» Но ухоженный и не одинокий. А с грозной женой, красавицей чеченкой, с детьми и даже с внуками. Но в душе фурычит, искрится ещё тот «сварочный аппарат», парень - огонь! И кровь весело  пульсирует по любовным кнопочкам баяна моей неугомонной и страстной души.

Как-то возвращаюсь  с утречка с суточной вахты. Настроение поганое. Сейчас бы сверкал колёсами на своей серебристой  «Мицубиси», смотришь, подвёз бы какую-нибудь красотку, да и сочинил новую  мелодию для своего баяна. Но повстречались на моём пути бдительные стражи порядка. И за то, что я очень медленно и осторожно двигался на транспортном средстве иностранного происхождения, практически с нулевой скоростью, хозяева дорог велели остановиться. Да ещё участливо так спросили, после того, как  показал водительские права, смогу ли  сам выйти из машины. А почему бы и нет. Я всегда могу, хоть после литра выпитой, хоть после двух. Но документы злыдни форменные почему-то забрали, сделав мою любимую японочку временной сироткой. Обидно, понимаешь!

Трясусь  в полупустом автобусе домой, а глаза по сторонам так и наяривают. Хочется им встречи с прекрасным. И вдруг, как по заказу, напротив меня приземляется красота неземная. Ненаписанная мелодия для моего музыкального инструмента. Всё при ней, и всё на ней. Слово за слово, шутки, смех, в глазах искры от сварки так и брызжут. Эх, хорошо! Баян играет, девушка улыбается, мечты вот-вот в реальность превратятся. Понятно, что я вызвался проводить объект вожделения в такое непростое время суток, а возражения в ответ не получил.

Выходим вместе на остановке. Ручку галантно подаю и уже тянусь губами для поцелуя. Самый момент ответственный настаёт. На свежем воздухе очень волнительно и романтично. Обнимаю её за талию и глаза зажмуриваю от удовольствия.
И вдруг!..

Что-то тяжёлое, вместо ответного нежного поцелуя, обрушивается мне на голову. И искры из глаз посыпались уже самые настоящие. Сварка отдыхает. Первая и последняя мысль, что моя новая желанная знакомая, никакая не «мелодия для баяна»,
а каратистка - дзюдоистка - самбистка. Но краем незадетого уха вдруг слышу до боли знакомые, грозные вопли законной супружницы. Открываю глаза. Мелодичной пассии и след простыл, как и не было. А рядом стоит с двумя увесистыми хозяйственными сумками «о, злая, с черною косой, о, дорогая, ангел, мой», благоверная жёнушка со свирепым видом.

Каким ветром и откуда её надуло? Ах, да, на судно с утра давали метеосводку о штормовом предупреждении. Можно я дальше не буду продолжать? И так понятно, что мой поцелуй не состоялся. А что состоялось по дороге домой, когда я плёлся, нагруженный  увесистыми баулами, вы и сами догадываетесь.

Я вот всё думаю, как их женщины  носить умудряются, да ещё умеют ловко обращаться с ними, как с метким оружием избирательного поражения.
55 Откровения будущей женщины
Ирина Ярославна
Красавице  принцессе уже пять лет. Её милое и непосредственное очарование берет  в плен с первого взгляда, с первого слова. Сразу и навсегда, всех! Но, увы, уже без папы. Это плохо, печально, хотя ... не смертельно. Тропа соискателей руки и сердца чертополохом не зарастет. Желающих стать новыми претендентами много. Но желанных  мало. Зато интуиция у маленькой доченьки потрясающая!

Звонок в дверь. На пороге очередной желатель-воздыхатель. Я жарю, парю на кухне, готовлю праздничный стол. Путь к сердцу мужчины лежит через...  через много путей. А для этого нужны силы. Дверь открывает дочурка. До меня доносится только ее нежный щебет,
— Хэллоу, май дарлинг! Заходи, гостем будешь, —  а еще через некоторое время какой–то возни и шумных вздохов, как  продолжение детского говорка,
— Привет, привет, одинокий мальчик! Молодец, что разулся. А, когда папа приходит, то от него пахнет вонючими грязными носками. Мамочка так говорит и  сразу гонит его в ванную. И ты иди руки мыть с мылом, а то заболеешь, курносик! —  я  давлюсь смехом.

Позже, когда мы все вместе сидим за столом, кавалер делает  мне комплимент, подмигивая принцессе, какая у неё  красивая мама. Размышляет вслух, что много времени, наверное, уделяет себе, чтобы так волшебно накраситься. На что дочка серьезно отвечает, что мамочка заранее готовится. Начинает с ночи краситься, наводить макияж, тень на плетень, а потом идет в «Мёд». Брови у любопытного гостя вздымаются, как после неожиданного  пчелиного укуса и недовольно трепещут изумленными  волосками-дугами. А буравчики глаз так и впиваются в  детскую душу, пытаясь просверлить в ней побольше  дырочек - откровений.

— В «Мёд», на всю ночь? —  переспрашивает он, —  и, что там?
— Да, да, да, —  утвердительно говорит дочка, —  и всю ночь она там зажигает, знаешь, как? —  принцесса вскакивает с барного стула, извиваясь в танце, поднимает руки вверх и, закатывая томно глаза, декламирует-выкрикивает,
— Пацаны! Пацаны!! Пацаны!!! — щеки, как спелый помидор, наливаются краской стыда от неуемной детской фантазии и становятся пунцовыми. В моем лексиконе это слово не живет. Гость смеется,  и мы начинаем звонко вторить ему.

И думается мне о том,  как хорошо, что моя мама не знает про ночной элитный  клуб с таким названием. Потому что, когда ее внучка втирает ей похожие истории и говорит, что мы зажигаем с ней в этом  «Мёде» по ночам, та, рассеянно кивая в ответ, авторитетно  учит, поправляет, рассказывая,  что мед нельзя жечь - зажигать. Его топят на медленном огне, на водяной бане и пьют с чаем или молоком, можно и на ночь, и ночью. В ее представлении медом может быть только полезный  продукт жизнедеятельности пчел, хранящийся в какой-нибудь емкости, например, в трехлитровой банке.

Вечером, укладывая спать свое сокровище, говорим  с лапочкой по душам.
— Мамочка, мамулечка, зачем ты меня Настей назвала? Придумала бы меня Анжелой или Лерой.
— Настеныш, я всегда хотела доченьку с таким именем, ласковым, красивым, звучным! Анастасия… Настенька… Настюша…
— Да ну тебя, мама. Лера, гораздо лучше, — упрямится дочка. И я, уже изрядно уставшая, говорю,
— Вот родишь себе ребеночка, называй, как хочешь! — на что слышу серьезное возражение,
— Нет, уж, лучше я себе собачку рожу. А ты, мамочка, роди мне братика или сестричку, хочешь?

Этот вопрос  режет мне сердце безжалостными, остро наточенными бритвами. Я еще не отошла от мерзостей развода, со всеми вытекающими последствиями. Никак не  заживут укусы от ран, нанесенных алкогольным змеем. И явственно чувствуется саднящая боль и горький яд измен. Но, как всякой, еще молодой и  здравомыслящей женщине детородного возраста, мне хочется любить и быть любимой. И, конечно, рожать деток, мальчиков, девочек. Для продолжения и укрепления рода и семейного счастья. Я сдерживаю рвущийся наружу  горестный всхлип, и натужно улыбаясь, как можно смиреннее и мягче спрашиваю ребенка,
— Настенька! А ты, очень хочешь? — на что получаю незамедлительный ответ,
— Конечно, очень преочень, давай, быстрей рожай. Может, к утру уже получится?
— Нет, моя дорогая. Это может получиться через девять долгих месяцев. И для этого нужен папа! — искреннее удивление ребенка,
— А, папа, зачем?! И опять, с грязными носками?! Нет, уж, давай без папы, — я вздыхаю и начинаю очередное менторство,
— Настя, будет маленький. Я не смогу  тогда ходить на работу. Малышка надо кормить, одевать, обувать, развивать, обучать... А, деньги, где? В мешках? —  вспоминаю я анекдот, — кто их будет зарабатывать? Папа нужен обязательно.

Дочка прерывает меня категоричным высказыванием,
— Тогда нам не нужен папа. Не рожай. Лучше я сама рожу себе кошечку, беленькую, как в рекламе про «Вискас». Мамочка, а на «Вискас», ты сможешь заработать? — умоляюще просит дочурка. Я улыбаюсь,
— Настенька, а помнишь, когда тебе было полтора годика, в деревне ты напугалась кошки и громко ревела, а та мяукала в страхе от твоей реакции и даже ушки прижала. У нас и фотография есть.
— Покажи, — капризно-заинтересованно просит принцесса. И смотря с любопытством  на снимок, выносит вердикт, почти по-взрослому,
— Какая же я была несмышленая. Совсем ребенок, — и вздохнув, обнимая любимую «игрушку», мою руку, мгновенно засыпает. Вместе со всей ее чистой непосредственной сущностью успокоились, угнездились на розовых щечках,  как  красивые экзотические птицы, густые длинные ресницы.

Спокойной ночи, малыши, спокойной ночи. Засыпайте в волшебных и радостных снах и просыпайтесь счастливыми, с любимыми мамулями, папулями, братиками, сестренками, собачками и кошечками.

Радость наша, светлость, смысл жизни и её продолжение, счастье...  Дети!
56 Маэстро и рояль
Галина Терешенок2
 

 В конференц-зале одного санатория в дальнем темном углу пыльной сцены стоял черный рояль. Инструмент привезли очень давно и забыли о нем. Много лет на нем играли только малолетние озорники, которые, балуясь, отчаянно барабанили по клавишам. Рояль громко рычал, как злая черная собака, которую мальчишки дразнят, стуча палкой по штакету, извлекая из забора шумную какофонию.
 
        Музыкальный инструмент, находясь в забвении много лет, весь покрылся  толстым слоем пыли. Женщины, убиравшие мокрыми тряпками сцену, его невзлюбили и между собой именовали Страшилой. Страшила платил им тем же. Как обиженный пес, избитый и заброшенный, пытается если не укусить, то хотя бы напугать обидчиков, рояль часто устраивал техничкам каверзы. То ведро с водой разольется, то женщина, запнувшись о  рояль, упадет и порвет колготки. Технички жаловались главврачу, который лишь досадливо отмахивался:

      « Вы мне из музыкального инструмента оборотня не делайте». Несколько раз к Страшиле подходили люди и пытались снести со сцены. Но то ли инструмент был очень уж тяжелым, то ли рабочим не хватало сил и усердия, но рояль всегда оставался на месте. Грузчики, в сердцах, как нашкодившего пса, пнув его, уходили восвояси.
   
        Так обшарпанный черный рояль доживал свой век, служа лишь в качестве урны для окурков да упражнений малолетних «меломанов», что было сил колотивших по клавишам.

         Однажды в темный зал заглянули влюбленные. Страшила к этой категории людей относился терпимо. Влюбленные, всецело занятые друг другом, его не обижали. Первой в полумраке зала инструмент заметила девушка. Подойдя, она громко обратилась к спутнику:  « Посмотри, какое здесь стоит страшило». « И эти туда же», - огорчился рояль.  Парень быстро подошел и…ласково погладил поломанную крышку с облезшей полировкой, изрезанную юными отдыхающими. Затем он достал из кармана чистый и мягкий носовой платок и аккуратно протер грязные клавиши. Страшила замер, словно недоверчивый пес, привыкший к побоям и незнающий, что ему делать с рукой, медленно и тихо гладящей по голове. Бежать, укусить или остаться? Рояли бегать не умеют и Страшила грозно рявкнул, смешав в одном звуке все ноты. «Он ужасно расстроен,- сморщила носик девушка. - Ты же не будешь портить пальцы об это чудовище?»

     « Ну вот, я еще и чудовище», - угрюмо подумал рояль. « Ты ошибаешься, милая, - мягко сказал юноша. - Это очень хороший инструмент, только немного обиженный. Послушай, как дивно он звучит».

       Присев на самый краешек колченогого стула, музыкант гибкими пальцами, едва касаясь черно - белых клавиш, стремительно пробежался по клавиатуре. Его красивые руки порхали в полутьме как изящные быстрокрылые бабочки, порождая каскады звуков. Чистых, как горный хрусталь и звонких, как удар серебряного колокольчика. Они окружили рояль, с каждой нотой все более и более наполняли зал. Где - то в глубине Страшилы рождался рокот, который, как морской прибой, нес эту чудесную и давно забытую мелодию все дальше и дальше.
 
        « Маэстро, я прошу у вас прощение, - взволнованно сказала девушка. - Это чудесная музыка, но почему она звучит так тихо?». Страшила рассердился на спутницу музыканта. Своей болтовней она мешала слушать. Рояль был растерян, он не мог понять, где источник волшебно прекрасных, смутно знакомых мелодий. Вдруг раздался звук, давно не звучавший в концертном зале. Это аплодировали люди, которых собрала музыка. Они стояли около сцены и восторженно благодарили музыканта. Молодой человек нежно, как любимого щенка, погладил рояль по ободранному боку. " Это чудесный, старинный инструмент с изумительным  звуком, - восторженно сказал он. - Он звучит как орган и любая музыка, исполненная на нем, будет превосходна."

        Страшила недоверчиво слушал. Хвалили его. Его! Черный рояль тянулся к Маэстро, как щенок, потерявший и вновь чудом нашедший любимого хозяина. « Нет, не хозяина, друга! - вдруг понял Страшила. - Такое волшебство может породить только взаимная любовь и понимание».
 
       Но вот в зале погасли лампы, слушатели разошлись. Покинул сцену и музыкант, очень тихо, так, чтобы его слышал только рояль, сказав перед уходом: « Я скоро приду, малыш». Страшила не спал целую ночь, его басы печально гудели.

         Утром в концертном зале распахнули все двери, протерли хрустальные люстры и паркетные полы. Но главное - пришел настройщик. Когда он откинул крышки и стал стучать по клавишам и тянуть струны, то Страшила сначала испугался, а потом ему стало щекотно и он перестал мешать мастеру, начал отвечать нужными нотами на каждое движение его пальцев. Постепенно лицо настройщика светлело и, завершив работу, он сказал, что Маэстро будет доволен.

      Вечером концертный зал был заполнен до отказа. На сцену поднялся молодой музыкант. На этот раз он был одет в черный фрак, из - под которого выглядывала белоснежная манишка. Раскланявшись, он несколько раз встряхнул кистями рук и, ласково прикоснувшись ими к роялю, стремительно пробежался пальцами по всей клавиатуре. Шум в зале, так раздражавший Страшилу, постепенно стих и остались только музыка, рояль и пианист. Все слушатели были унесены стремительными порывами скерцо, качались на плавных волнах полонезов и очаровано исчезали в таинственных глубинах вальсов. Лица людей, слушавших музыку, светлели, а души их улетали туда, где им было хорошо и где их всегда ждали. Кто - то качался на качелях, кто- то шел на первое свиданье, кто -т о нес из роддома первенца.

        Непостижимым образом, с помощью звуков Страшила оказался связанным со всеми людьми в зале. Он успокаивал, радовал, сострадал им. И ему было хорошо.

          Но вот прозвучали последние аккорды. Стало очень тихо. Страшила испуганно и виновато, как напроказивший щенок, прижался к ногам музыканта, ища сочувствия и утешения. Он опять никому не понравился, он опять никому не будет нужен, он опять будет пылиться в темном углу. И вдруг тишину разорвал шквал аплодисментов. Раздались крики:   « Бис!», « Браво, маэстро! ».

        Пианисту уже трудно было держать цветы и он клал букеты на Страшилу, приговаривая: « Спасибо, малыш! Ты - самый лучший рояль в моей жизни!».Потрясенный Страшила слышал со всех сторон: « Какой замечательный, красивый рояль. Изумительный инструмент! Какое необыкновенно сочное звучание! Какой бархатный звук!».
   Скоро Маэстро уехал, а рояль остался стоять все в том же углу. Но теперь его никто не обижает. Тщательно протирают пыль и следят, чтобы дети не барабанили по клавишам. Очень часто в санатории проходят концерты и все восхищаются: « Какой прекрасный инструмент, как он чудесно звучит". И никогда больше рояль не называли « Страшилой». 
57 петрович
Галина Терешенок2
 В обычный будний день народу на озере было немного. Двое мужчин, одетые в одинаковые кожаные куртки и очень похожие друг на друга, поневоле привлекали к себе внимание. Один из них, постарше, держал в руке стеклянный баллон, в котором плавала рыбина. Они поставили банку у кромки воды и младший стал уговаривать старшего:

     - Ну, батя, давай выпускай Петровича. Ведь ты же ему обещал. В озере ему хорошо будет.

 Старший, взглянув в лицо сына, спросил:

           - Ты уверен?

            - Конечно!- энергично кивнул парень.

       Оба опустились на корточки и погрузили посудину в воду. Рыба, шевеля плавниками, медленно ушла в глубину.

          А теперь вернемся к началу истории. Десять лет назад жила хорошая и счастливая семья: супруги Олег и Дарья Орловы и их сын Дмитрий. Жили они, как и большинство россиян. Когда Диме исполнилось 18 лет, его призвали в армию. Как и многим его сверстникам, выпала Дмитрию доля служить в Чечне, откуда вскоре пришло родителям скорбное известие: сын пропал без вести. Дарья слегла. Спустя год, так ничего и не зная о судьбе Димы, она умерла.


             Оставшись один, Олег сначала крепился, а потом запил. У него исчез всяческий интерес к жизни. Он продал почти всю мебель и домашнюю утварь, постепенно превращаясь в спившегося оборванца.Проснувшись в очередной раз среди собутыльников и не обнаружив в квартире не только ничего спиртного, но и съестного, Олег предложил пойти на рыбалку, у него еще были леска и крючки. И вся компания отправилась на озеро.


                Рыбакам повезло. Улов был неплохой. Вернувшись, они пожарили рыбу покрупнее на старой выщербленной сковородке, а мелкую рыбешку бросили в наполненную водой грязную, заставленную немытыми бутылками и посудой ванну. Придя в себя от очередного кутежа, Олег увидел, что все рыбки плавают вверх брюшками. Все, кроме маленького пескарика. Мужчина смотрел - смотрел на пескаря и вдруг пьяно расплакался: « Ты один и я один. У тебя все умерли и у меня все умерли». Вскоре он рыдал уже в голос. Приятели всполошились, не в силах ничего объяснить. Олег тыкал пальцем в плавающую рыбешку и трясущимися губами повторял: « Вот, вот…». Собутыльники не поняли его, но изъявили готовность зажарить рыбу.


        Олег вдруг закричал: « Кого зажарите? Я вас сейчас самих поджарю! И вообще, что вы тут делаете? Уходите, уходите все!» 

                     
              Вытолкав изумленных мужиков на лестничную площадку и захлопнув дверь квартиры, он умылся и долго - долго смотрел на себя в зеркало. А потом, аккуратно выловив пескарика, поместил его в стакан, быстро вымыл ванну, наполнил водой и выпустил рыбешку обратно.


                 Осмотревшись, Олег заметил вокруг себя явный диссонанс: сверкающая белизной ванна и захламленная, покрытая двухлетним слоем грязи ванная комната. Он взял тряпку и стал мыть все подряд. Душа его ныла: все здесь напоминало о жене и сыне. Вот на кафельной плитке нарисованный Димкой автомобиль, а вот сломанная дверца настенного шкафчика, которую просила исправить Даша. Дашенька…


                 Олег отшвырнул тряпку, схватил подвернувшуюся под руку бутылку с остатками сивухи и стал жадно глотать. До его слуха донесся всплеск воды. Он увидел, что пескарик мечется в ванне, высоко подпрыгивая, а от воды идет пар. Увлекшись самогоном, он забыл выключить горячую воду и рыбка теперь варилась заживо.


              Мужчина быстро « выудил» рыбешку и временно поселил в кастрюлю. В суматохе он ногой задел бутылку и бесцветная жидкость, пахнущая ацетоном, вылилась на пол. Олег, глядя на пролитое «добро», болезненно поморщился, но сил идти куда - то и раздобывать спиртное у него уже не было. Его организм, отвыкший от физических усилий, настоятельно требовал отдыха и он уснул сидя, положив голову на краешек ванны, где снова в чистой воде плавал пескарь.


               Так для Олега началась новая жизнь. Он много времени проводил, наблюдая, как рыбка плавает, ныряет, работает плавниками. Неторопливые, плавные движения рыбешки успокаивали и завораживали. Теперь, убрав свой участок, Олег торопился домой: ведь там его ждал Петрович, так он назвал пескарика. Петрович, плавая в воде, внимательно, как казалось Олегу, слушал все рассуждения  о жизни, о политике, о работе, иногда взмахом хвоста выражая свое полное согласие с человеком.


             Прежние приятели Олега вначале пытались, как раньше, «весело» провести время в его квартире, на что тот отвечал, что Петрович не любит шума. «Друзья» многозначительно переглядывалисьИ вертели пальцем у виска, но со временем потеряли к Олегу всякий интерес.


          Постепенно жизнь стала налаживаться. Олег нашел другую работу, купил кое - что из мебели, на могиле жены установил памятник. Старенький черно - белый телевизор, который дал сослуживец, смотрел редко, но однажды, слушая телевизионные «Вести», услышал, что в результате спецоперации на Северном Кавказе были освобождены трое военнослужащих. Среди них он узнал сына.


             С возвращением Дмитрия домой для его отца вернулась и нормальная жизнь. Дима с пониманием отнесся к плавающей в ванне рыбине. Много пережившие люди всегда терпимо относятся к причудам и странностям окружающих. Но вскоре Олег заметил, что пескарь стал плавать на боку. Вызвали на дом ветеринара. Тот вначале стал возмущаться: « Вы что, с ума сошли? Вы бы меня еще к смертному одру комара вызвали!» Но, посмотрев на серьезные лица двух мужчин, что - то понял и сочувственно сказал: « Это вообще чудо, что он у вас в ванне столько времени прожил. Отпустите вы его  в синее море, то бишь в озеро, пока жив. Вот вам мой совет. Там и вода, и пища другая. Умрет он здесь у вас».


             На следующий же день Олег и Дмитрий выпустили свою необыкновенную рыбку в озеро, рыбку, которая сумела только одним своим молчаливым присутствием удержать Олега на краю бездны, именуемой алкоголизмом, а может быть, и на краю самой жизни.