День не задался с самого утра.
Антонина Ивановна проснулась рядом с громоподобно храпящей кучей, состоящей из ее наполовину одетого мужа, которого совершенно точно не было рядом, когда она засыпала. Антонина Ивановна поморщилась — и как она только не проснулась раньше от удушения из-за нечеловеческого смрада перегара. На пороге комнаты сидел местный царь — пушистый изверг Семён, своей интеллигентной мордой кошачьего лица показывающий, что в туалете Антонину Ивановну ждет работенка, а сейчас царь намекает на желание откушать. Свое требование Семён озвучил хрипловатым мявком.
- Щас... - протянула женщина, тяжело вставая. Годы уже брали свое и, хотя просыпаться стало легче даже после короткого сна, тело сгибаться-разгибаться уже не желало так же легко, как раньше.
Антонина Ивановна доковыляла до ванной комнаты, привела себя в порядок и прошла на кухню, чтобы выразить свои почести царю. Царь был очень недоволен ожиданием.
После небольших хлопот, женщина тяжело опустилась на стул и вздохнула. Ее взгляд упал на огромную гору посуды в раковине. Виталий, старший сын, только и умеет, что тарелки таскать на кухню, но помыть — никогда. Нынче наверняка просидел всю ночь, давя зомбарей или орков (или как он их там зовет?). Она знала, что стоит ей его потревожит, услышит в ответ крепкое словцо и узнает, куда идти. Поэтому не стоило даже вставать со стула из-за какой-то там посуды.
На душе было так же тяжело, грязно и захламленно, как в раковине. Царь Семён доел свою еду и мягко мяукнул.
Каждый в этом доме жил своей жизнью и до других дела в основном не было, только у Антонины Ивановны душа болела за свою полную безразличия жизнь. Назавтра надо праздновать Новый Год, но какой праздник в такой обстановке.
Из печального оцепенения Антонину Ивановну вывела песня, звучавшая откуда-то из глубины спальни: «last Christmas I gave you my heart...». Женщина со всей возможной прытью кинулась поднимать трубку, чтобы не дай ангелы святые, разбудить непротревзевшего мужа.
- Да-да! Алло! Алло! - в панике зашипела она в трубку, выскочив обратно в коридор. - А это ты!... и тебя с наступающим... да что... нет никаких планов.... Даже не знаю. Паша? Да как обычно, ты его не знаешь, что ли... Что? Ну-у... это, конечно, идея неплохая. Но чего ты так поздно меня зовешь, где я теперь билеты-то найду… Ну так долго будет... Нет, ничего не мешает, помру — меня не хватится... А знаешь, что? А давай!
Сбросив звонок, женщина будто расцвела — возможно, были еще люди, которым она не безразлична.
Уже через неполных два часа Антонина Ивановна вырулила на федеральную трассу, направляясь в город, где ждала ее сестра, которая заманила ее к себе теплым семейным ужином и встречу Нового года в кругу старых друзей и знакомых. По радио играло что-то легкое и веселое, трасса не была так заснежена и многолюдна, как Антонина Ивановна боялась, а настроение заметно улучшилось. Было приятно все плохое оставить позади и мчаться вперед, зная, что плохое тебя не достанет.
Ехать нужно было не так далеко, часа четыре, но через три часа Антонина Ивановна поняла, что что-то не так. Еще через два часа на шоссе не осталось никаких попутных машин, а куда не глянь до горизонта раскинулись снежные поля. Время уже перевалило за обеденное и по снегу незаметно наползали тени. Еще через полтора часа Антонина Ивановна с ужасом осознала, что бензин скоро закончится.
Телефон отрубился намного раньше, уже через час после выезда из города, а вокруг уже давно сгустилась ночная темень, разрушаемая лишь белизной девственно-чистого, нетронутого снега. Женщина пыталась не впадать в панику, но еще через десять минут дороги машина заглохла. Антонина Ивановна оказалась одна посреди темного ничего. Посидев пару минут в машине и поняв, что, как и раньше, никто ее на шоссе обгонять не будет, так как внезапно дорожное движение полностью сошло на нет, женщина покинула замерзающую машину.
Казалось бы — ужасающая, безвыходная ситуация, и, главное, без какого-либо намека на разрешение. Была только дорога уходящая вверх и вниз, бескрайние снега до горизонта и редкая лесополоса, вдали за которой что-то чернело. Антонина Ивановна некоторое время всматривалась в черные кучи, пока среди этой темноты там не вспыхнул маленький огонек. Это было поселение, и там явно кто-то был!
Не помня себя от радости, Антонина Ивановна забегала туда-сюда, пытаясь найти намек на дорогу, ведущую к темному скоплению домиков. Видимо, так же неумолимо, как только что неудача, удача теперь была на ее стороне, и почти сразу же Антонина Ивановна нашла утрамбованную, вполне проходимую дорожку, ведущую прямиком к месту назначения.
Женщина стала стучаться прямо в окошко с огоньком, и спустя минут у из темноты ее окрикнул хриплый голос:
- Эй! Чаво шумишь! Подь сюды, чё встала-то?
Антонина Ивановна чуть не бросилась обнимать дурно пахнущего, замызганного старичка, высунувшегося из двери. Не смотря на свой угрюмый вид и явное недружелюбие, старичок позвал Антонину Ивановну в дом и усадил поближе к печи.
- Чёй-то ты тут одна шарахаишьси? Вот же нелегкая опять занесла... опять страдать будет... - бурчал он себе под нос, а Антонина Ивановна не обращала на него внимания, благодаря Всевышнего за возможность отогреться и не стоять в ночи на дороге.
- Я, отец, случайно здесь, машина сломалась, - погромче начала Антонина Ивановна, думая, что скорее всего старичок глуховат.
Старичок махнул на нее рукой и причмокнул беззубым ртом.
- Да не ори ты, дурная что ли? Чем помочь-то тебе надобно? Авось ночевать думаешь?
- Да, отец. Мне бы остаться. Утром я бы уехала, на дороге никого нет, а на улице замерзну же до смерти! Пожалей меня, дедуля, - плаксиво попросила она.
Дед еще задумчиво почмокал.
- Ну, если б ты знала, захотела бы в машине мерзнуть...
Дед еще почмокал с минуту и неуверенно начал:
- Коли хочешь, на чердак полезай, но ток давай на свой страх и риск. Я тебе не обещаю, что в покою будешь. Уж очень тут края дикие. Коли духу хватит — на кровать ляг, отворотись да спи. Не ворочийси. А пока спать не пойдешь, айда по стопочке, праздники же... без стопочки ну никак спать нельзя.
Кровь. Она чуяла свежую кровь. Сердце бьется. Не совсем молодое, но все равно такое живое и горячее. Тук-тук, тук-тук. Кровь.
Она сковырнула между острых клыков застрявший кусок мяса, которым лакомилась так давно. Так давно, что уже почти невозможно терпеть голод.
Она потянулась, размяв затекшие лапы и зевнув во всю пасть в свое удовольствие. Скорее бы миновала полночь, и можно было бы выйти из тени и насладиться теплой, сладкой кровью.
Ну, скорее, старик, скорее, дай же ей насладиться жизнью...
- Пра-а-ападёт, он говори-и-ил мне-е! Ой! Твоя буйна голова-а-а!
Дед уже не подпевал, только чмокал да клевал носом, а у Антонины Ивановны уже охрип голос. Каким-то немыслимым образом старику удалось влить в нее не одну стопку какой-то ядреной мешанины, от которой гудело в голове и открывались до сих пор неведанные вокальные способности.
Антонина Ивановна подавила отрыжку и тяжело поднялась из-за стола. «Чердак», - подумала она и, включив автопилот, поднялась по скрипящей лестнице.
На чердаке едва теплилась керосиновая лампа, света которой хватило только чтобы осветить часть кровати, на которую Антонина Ивановна сразу же улеглась.
Антонина Ивановна была не в состоянии
Будучи в таком трудном похмелье, Антонина Ивановна было подумала, что сразу уснет, вот только сон ее походил больше на обрывки какого-то бреда.
Вот она! Та самая минута, когда тень выпускала свою злобную дочь полакомиться тем, что она сможет добыть в своем проклятом доме, где так редко бывают гости. Вот и свежая кровь, такая сладкая и манящая...
Она словно тень скользнула по стене к кровати к беспокойно ворочающейся куче, приготовив клыки для смертельного укуса.
Антонина Ивановна резко очнулась от какого-то скрипящего визга. Поморгав, женщина грузно и недовольно повернулась на лежанке и так же неохотно села. Из темноты на нее смотрели две горящие точки.
Тварь и она с минуту хлопали друг на друга глазами. Будто рассерженная кошка, тварь с угрозой рычала на одном звуке идущим словно изнутри.
От крови пахло ядом! Мерзкий старик снова отравил ее сладкую, долгожданную еду! Мерзкий, противный старикашка!
Антонина Ивановна втянула носом воздух и, опустив руку к полу, позвала:
- Ну-ка, кысь-кысь...
Тварь оторопела. «Кысь-кысь» ее еще никто не звал.
-Ну, чудовище, че вылупилось. Давай сюда, поближе.
Тварь выползла на освещенный керосинкой кусочек пола. Антонина Ивановна поморщилась, увидев огромные глаза, кривые клыки сантиметра два каждый, не меньше, скрюченные и острые когти, способные перерезать ей горло.
- Эк тебя как, - с жалостью сказал бочонок с кровью. Тварь сбило с толку абсолютное отсутствие страха. А ведь страх делает кровь такой лакомой…
- Ну чего ты скалишься? Думаешь меня напугать что ли? – хмыкнула Антонина Ивановна. – Ты думаешь, ты страшная что ли? Ты, чучело?
Женщина хохотнула и закашлялась. Тут она осознала как отчаянно гудит хмельная голова.
- Ну-ну, подь сюда. Посмотрим на тебя поближе.
Тварь зашипела еще сильнее и для убедительности обнажила максимум своих мелких, острых зубов.
- Ты серьезно думаешь, что такая страшная, - улыбалась женщина. – Да не страшная ты! Одной с ребенком на руках без работы остаться – вот, что страшно, бестолочь!
Тварь прильнула к полу, собираясь прыгнуть. Как только гибкое, тонкое тело поднялось в воздух, прямиком в голову полетел тяжелый сапог, сбив тварь обратно в тень.
- Шипит она тут на меня! Кидается! Когда пьяный муж тебе с угрозами в дверь ванной колотит, где ты с ребенком прячешься, вот, что страшно!
Во вновь появившиеся в тени горящие глаза-фонари полетел второй сапог.
- Когда идешь ночью домой после третьей работы вдоль лесополосы, а сзади тебе молодые ребята присвистывают – вот, что страшно, чучело ты лохматое!
Второй сапог пришелся больнее, судя по скулежу из тени, но Антонину Ивановну уже было трудно остановить.
- Когда начальник тебе под юбку руку запустил, а потом пообещал тебя на весь белый свет опозорить, коли скажешь кому – вот, когда кровь в жилах стынет! Страшно, это когда ребенок твой плевать на тебя хотел, жива ты или в канаве валяешься, только и знаешь, что «дай денег!» от него слышать! Страшно, потому что ты все глаза ночами проглядывала, когда он болел, чахлый, рос еле-еле, последнюю копейку ему отдавала! А он дорос, да и посылать тебя вздумал на все четыре стороны или того хуже! Вот что страшно, чудовище доморощенное!!!
Тварь снова выползала из тени, шипящая и еще более яростная, обходя кровать по большому полукругу, чтобы напасть на свою жертву сбоку.
- Страшно, когда на тебя муж смотрит и не видит, хотя ты всегда ему была хорошей женой… Кровь в жилах стынет, когда ты видишь, как твоя собственная мать чахнет от болезни, медленно! Одна! И даже не помнит, кто ты такая! Смотрит на тебя и мочится под себя, как будто нет там никого, внутри уже, только смерть и болезнь сидят!.. Страшно, когда считаешь, сколько еще за ипотеку платить, и сколько лет тебе будет, когда это… все закончится… уж жизнь вся… закончится, - голос женщины стал затихать, сменившись всхлипываниями.
Тварь выбрала момент для прыжка и напала на свою жертву. В ответ на укус в плечо она получила хороший, почти что фатальный удар огромной ладони прямо по темечку.
- Ах ты, непонятливая какая! Я тут самая страшная, тварь ты мерзкая, Я-Я-А-А! – проорала женщина на скинутый с плеча жалкий комок трясущейся шерсти. – Я через огонь и воду прошла! Я такого в жизни повидала! Тебе и не снилось! Посреди дороги застряла! В непонятном захолустьи заночевала! Без задней мысли! А тут ты! Мне! Свои зубки молочные показываешь?! Ну пошла вон в свой угол!
Пинок ноги точно указал твари, куда именно.
Разбуженный криками хозяин дома было ринулся на помощь, но больше головы на чердак не сунул. Оценив масштабы конфликта, старик предпочел ретироваться, втянув голову в плечи, как можно тише и не заметнее, чтобы не попасть под горячую руку.
Антонина Ивановна поплакала, потом глубоко вздохнула и коротким жестом смахнула слезы с щек.
- Ну, ничего-ничего, наверно, хуже всякое бывает… А ты сиди у меня там, и не высовывайся, - погрозила она кулаком в темноту. – Будет она мне тут еще… спать… мешать!
Женщина улеглась спать. Из темноты не донеслось больше ни шороха.