Антиутопическая сказка.
N.N. посвящается.
В далёкие времена в одном сказочном городе жил бежевый кот.
В этом городе было много-много света – он исходил от глаз проходящих мимо людей, от солнца, радужно и весело отражавшегося в хрустальных, золочёных, серебряных и аметистовых крышах, от птиц с сияющим оперением, от звёзд, луны и фонарей, загоравшихся по вечерам. А ещё в этом городе росли удивительные деревья, на которых весной расцветали светящиеся чудесные цветы.
В праздники по улицам города гуляли радостные дети с разноцветными фонариками в руках, одухотворённые, мечтательные девушки в длинных роскошных платьях, добрые и смелые юноши в бархатных фраках и камзолах. Старики и старушки улыбались, глядя на молодых, вспоминали годы своей юности, протягивали детям пряники и конфеты; из пекарен нёсся сладкий аромат тортов и пирожных, а вечером весь город собирался на ратуше, чтобы полюбоваться на фейерверк, оттенённый огненными красками заката.
И все-все в этом городе были счастливы. Все знали, что завтра будет новый, светлый и добрый день, а вечером зажгутся красивые фонари на улицах и площадях.
Счастлив был и кот. Он жил при здании городской кулинарии, где для него не жалели ни сосисок, ни колбасы, ни рыбы; его часто брали на колени и гладили, а дети на улицах играли с ним и расчёсывали его шерсть позолоченными гребешками. А ещё он любил фонарь, который находился в одном из городских скверов. Этот фонарь был третий слева за входом в сквер, и каждый вечер кот приходил на это место – к своему фонарю.
Ждал ли его фонарь – он не знал, но он точно знал, что он всегда, каждый вечер, будет светить жёлто-оранжевым светом. Он приходил в сквер, садился на скамейку – поближе к тёплому свету, и подолгу любовался круглым, огранённым хрустальным плафоном и позолоченным узорчатым столбом, украшенным драгоценными камнями.
– Любишь ли ты меня? – спрашивал кот у фонаря.
Фонарь будто бы отвечал – коту казалось, что его свет становится мягче и ярче.
– Я люблю тебя, – продолжал кот. – Люблю, понимаешь? Я хочу, чтобы ты всегда светил и радовал меня…
И фонарь – светил, радуя кота. Иногда кот засыпал на скамейке под его светом, а к утру фонарь гаснул, и кот говорил:
– Ты спишь. Ну, спи-спи. Вечером я опять приду. Я непременно приду. Ведь ты знаешь – я всегда прихожу к тебе. Ты мне – родной.
Но однажды кот, придя вечером, увидел, что на скамейке сидит какой-то человек и смотрит на фонарь. И фонарь ему светил – точно так же, как коту – тепло, мягко и оранжево. Когда человек ушёл, кот приблизился к фонарю и закричал:
– Почему? Почему ты светил кому-то ещё, кроме меня?! Разве я не люблю тебя?! Твой свет – это мой и только мой свет, понимаешь?
В ответ фонарь только сиял отблесками на прелестном хрустальном плафоне. Коту стало грустно.
– Ладно, я, наверно, обидел тебя, – сказал он фонарю. – Прости. Хотя это ты должен просить у меня прощения. Потому что я к другим фонарям не подхожу, а вот ты – светишь ещё кому-то, кроме меня. Почему?
Фонарь ничего не говорил – а только мягко и молчаливо светил. Кот тоже замолчал и лёг на скамейку, подставляя свету пушистые лоснящиеся бока.
– И всё-таки не могу я без твоего света. Прости. Прости, – бормотал он в полудрёме. – Всё равно ты мой…
Кот скоро забыл свою обиду и всё равно ходил к любимому фонарю.
Но в один из роковых дней в сказочном городе произошло непоправимое – всеобщий свет внезапно исчез.
Надвинулись на небо тяжёлые, злобные, тёмные тучи, небесные светила запропастились неведомо куда; лица прохожих посерели, яркие птицы превратились в ворон и воробьёв, а золочёные, серебряные и аметистовые крыши – в бетонные.
Деревья перестали цвести, весна не наступала, и фонари по вечерам больше не включались. Ночами по когда-то светлым и прозрачным улицам плыл холодноватый, сырой туман.
– Что случилось? – удивлялись люди.
– Ох, не к добру это, – вздыхали старики.
И точно – не к добру.
Сначала люди перестали справлять праздники всем городом. Никто не хотел выходить на тёмные, сырые, пустынные улицы.
Кто-то догадался изобрести свечи из смрадного сала: их тусклый, мутноватый, дрожащий и противный свет теперь виднелся во всех окнах вместо чудесных, ярких, красивых ламп в причудливых абажурах.
Изобретатели и продавцы зловонных свечей разбогатели; каждый ребёнок в городе теперь мечтал изготовлять и продавать сальные свечи, как раньше дети мечтали стать художниками, композиторами и учёными. И каждый достигал своей мечты, потому что этому учили в школах и институтах города – наставляли, помогали исполнить мечту.
Теперь же везде твердили о том, что надо изготовлять и продавать сальные свечи, и это должно быть общей мечтой для всех, а все остальные мечты – ересь. Дети и молодёжь впитывали это. Они начинали смеяться и издеваться над теми своими сверстниками, которые по-прежнему хотели стать художниками, композиторами и учёными. Взрослые, которые теперь стремились к престижной работе на свечных заводах, пренебрегали искусством, музыкой и наукой – они считали, что всё это лишнее, теперь главное в жизни – сальные свечи.
Город изменился за недолгое время.
Везде теперь тускло горели сальные свечи, распространяя гадкое зловоние. Работали денно и нощно свечные заводы; картинные галереи и консерватории опустели, научные лаборатории заглохли – всем теперь было некогда любоваться картинами, наслаждаться музыкой и изобретать что-то: все думали только о сальных свечах и о том, как бы заработать на них побольше денег.
Стали открываться мелкие магазинчики сальных свечей – каждый продавец расхваливал свой товар, утверждая, что его сальные свечи – лучшие в городе.
Некоторые изготовители добавляли в свечное сало красители, и цветные свечи раскупали охотнее.
И никто не думал о том, как бы вернуть тот, волшебный свет, аметистовые крыши и зажечь погасшие фонари на улицах, в парках и площадях. Потому что никому теперь этот свет не был нужен, все чувствовали себя неплохо и со смрадными сальными свечами.
И стали потихоньку забывать о былом чудесном свете, о праздниках и всеобщем счастье, которое некогда царило в городе.
Девушки перестали читать, мечтать о прекрасном и забросили роскошные длинные платья – они теперь ужасно ярко красились, носили мини-юбки и блузки с глубокими вырезами: так было проще привлечь внимание успешных работников свечных заводов и торговцев свечных магазинчиков. Всякая мечтала о продавце или преуспевающем сотруднике свечного завода, как раньше девушки мечтали о художниках, поэтах, учёных и композиторах.
Сотрудники свечных заводов и торговцы сальными свечами, в свою очередь, увлекались разными девушками и очень редко выбирали какую-то одну – многообразие их оголённых фигур, грудей и раскрашенных до манекенной искусственности лиц туманило им головы, распаляло низменные инстинкты и усиливало яростное желание связываться со многими девушками. Из-за этого во многих пробуждались ревность, подозрительность, трусость, злоба и зависть. Эти чувства стремительно вымещали любовь, доверие, доброту и то волшебное, сказочное, таинственное обаяние, которое прежде замечалось в юношах и девушках.
Дети дрались на улицах – одни, – те, что постарше, забыли о волшебных праздниках на улицах и цветных фонариках, которые им так нравились; другие, рождённые позже, и вовсе не помнили о прекрасном свете в городе. И единственным их развлечением теперь были драки из-за того, что у кого-то родители больше получают на свечном заводе или в свечном магазинчике, а у кого-то – меньше. Дети злобно швырялись друг в друга камнями, насмехались друг над другом, дразнили тех, у кого родители были художниками, композиторами или учёными.
– Разве вы забыли о том, прежнем свете, когда город был волшебным, а крыши – аметистовыми? – спрашивали дети художников, учёных и композиторов. – Разве не помните?
– Ничего этого не было! – орали дети сотрудников свечных заводов и торговцев свечами. – Папа говорит, что это всё ерунда и выдумки. Он на свечном заводе теперь вон сколько получает! А вы проваливайте, недомерки!
И – камни, свист и гиканье летели вслед детям художников, композиторов и учёных. Они уходили – они не знали, что же им делать, куда деваться от насмешек, камней и издевательств.
Кот с огорчением отметил перемены в городе. Его перестали кормить и гладить в здании городской кулинарии. Когда он в очередной раз пришёл за едой и лаской, его вышвырнули за дверь с криком:
– Пошёл отсюда! Котов сюда пускать не велено! Брысь!
И кот отправился на улицы города, к детям, которые обычно расчёсывали его шерсть позолоченным гребешком.
– Смотрите, кот, кот! – закричали они. – Кто первый попадёт в него камнем? Тащите его сюда – привяжем к его хвосту консервные банки! Опалим усы сальной свечой!
Еле убежал кот от детей, которые со свистом и хохотом начали швырять в него камнями.
Но самым главным ударом для кота было то, что его фонарь больше не горел.
– Я люблю тебя, слышишь?! – кричал он погасшему хрустальному плафону. – Свети мне, свети же! Видишь, что случилось вокруг?! Ну где же, где твой свет? Я любил тебя – любил больше других фонарей, а ты… ты просто взял – и погас так же, как и все они…
Кот горестно мяукал и умолял, но фонарь не загорался.
– Я надеюсь, – прошептал кот, – надеюсь на то, что когда-нибудь ты всё же загоришься и будешь светить мне. Потому что я люблю тебя. И знаю, что ты можешь светить.
Каждый вечер он приходил к фонарю и с тоской повторял:
– Я надеюсь. Я жду, я люблю тебя, родной мой. Я помню твой свет. Помнишь те тёплые вечера, когда ты светил, а я спал под твоим светом? Мне было так хорошо, когда я любовался тобой…
Фонарь ничего не отвечал и не горел. С каждым днём у кота оставалось всё меньше надежды, и всё меньше слов он произносил, когда подходил к фонарю.
– Я всё равно люблю тебя и не оставлю, – только и говорил он, каждый вечер засыпая под когда-то погасшим фонарём.
Скоро он и днём стал оставаться возле фонаря – лишь на некоторое время отлучаясь, чтобы порыскать по городским помойкам в поисках скудной пищи. Какая-то старушка, живущая на старых задворках, гладила его, наливала ему жидкого молока и иногда подкармливала рыбными объедками – другого у неё не было. Но кот был благодарен и за это.
А потом он возвращался к фонарю, садился под ним и шептал:
– Я люблю тебя. Я буду верным тебе до конца дней.
Так продолжалось долго – кот потерял счёт времени. Зимой, осенью, весной и летом он не оставлял скамейки под фонарём, смотрел вверх и тяжело вздыхал. Ночами ему снилось одно: фонарь светит, греет его и разговаривает с ним, а в городе царит сказочное счастье, как когда-то. Но просыпаясь, он видел всё одно и то же – погасший фонарь, туман, сырость, тусклое мерцание сальных свечей в окнах и серые бетонные крыши вместо аметистовых, серебряных и золочёных.
Мимо него ходили люди с погасшими лицами, пролетали воробьи и вороны, а на волшебных деревьях тоскливыми, блёклыми вёснами не расцветали чудесные цветы.
А ещё он повадился бегать на свалку возле аптеки, куда временами вышвыривали пустые и полупустые пузырьки с валерьянкой. Кот выпивал остатки жгучей, дурманящей жидкости – ему ненадолго становилось чуть-чуть легче – он как будто забывал обо всём, не видел ничего вокруг, не чувствовал никаких запахов, и его слегка шатало словно в полудрёме. Но действие валерьянки заканчивалось – и снова кота забирала серая, гнетущая череда безрадостных дней.
Однажды кот решил утопиться. Он вспомнил о пруде на городской окраине, в котором раньше водились радужные и золотые рыбки и росли золотые водяные лилии.
Теперь, когда кот пришёл туда, он увидел, что пруд загнил, а вместо рыбок и лилий в нём плавал какой-то мусор, и толстый слой грязных жирных разводов покрывал некогда чистую, прозрачную воду.
Кот подошёл к берегу, вздохнул, посмотрел в безрадостное небо с хмурыми тучами, собрался уже прыгнуть в воду, но вдруг услышал чей-то голос:
– Эй, стой, куда же ты? Подожди…
Кот обернулся. Это была кошка – чёрная с белыми лапками и белой мордочкой. На её шерсти поблёскивали капельки осевшего тумана. Коту показалось, что никогда раньше он не видел этой кошки. Он знал всех кошек в городе – в прошлом, когда ещё было светло, он ходил с ними в цветущие сады – наблюдать за сияющими птицами. И на этом пруду он, когда был ещё совсем юным, ловил вместе с городскими кошками забавы ради золотых и серебряных рыбок. Кошки играли с ним, и ему было весело.
Но этой кошки среди них не было.
– Извини, но я… неважно, – ответил кот. – Отвернись.
– Ты что, собрался прыгать в эту грязную воду? – удивилась кошка. – Зачем?
– Я хочу умереть, – сказал кот.
– Почему? – поинтересовалась кошка.
– Какая тебе разница? – бросил кот.
– Ах, ну раз так – тогда хорошо. Я отвернусь, пожалуй. Не стану тебе мешать, ведь и в самом деле никакой разницы мне нет, – фыркнула кошка и отвернулась.
Кот приблизился к краю берега, второй раз приготовился к прыжку, но почувствовал, что всё таинство самоубийства нарушено.
– Слушай, – рассердился кот, – ты зачем мне мешаешь, а? Откуда ты вообще взялась?
– Оттуда, – кошка неопределённо махнула головой куда-то в сторону, за окраину города, где туман был густым как сметана.
– Откуда это – «оттуда»? – не понял кот.
– Я не знаю, – ответила кошка. – Я заблудилась. И уже очень-очень давно.
– А где ты была раньше? – спросил кот.
– В городе, похожем на этот…
– И там у вас раньше было много-много света и тепла? – с какой-то надеждой спросил кот.
– Нет. Свет – это что-то очень плохое, а тепло – тем более, – ответила кошка.
– Почему? – удивился кот.
– Так говорили в моём городе, да и я сама тоже так считаю, – пояснила кошка.
– И ты никогда-никогда не видела света и не чувствовала тепла? – удивился кот.
– Никогда. В моём городе все рождались и жили в холоде и темноте. А тут у вас окна какие-то странные. Я уже издали вижу – с ними что-то не то, – ответила кошка.
– Так это в них и есть – свет, – сказал кот.
– Правда? – удивилась, в свою очередь, кошка.
– Да. Но это совсем не тот свет, что был раньше. Это – жалкий, тусклый и фальшивый свет, – ответил кот. – А когда-то…
И кот подробно рассказал кошке о волшебном, счастливом свете в сказочном городе NN, о золочёных, серебряных и аметистовых крышах, о любви к фонарю, о наступившей однажды темноте и своей трагедии, из-за которой он теперь собрался покончить с жизнью.
Кошка слушала внимательно.
– А теперь… теперь нет мне никакого смысла жить больше, понимаешь? – горестно вздохнул кот. – Ты, наверно, смеёшься надо мной и не веришь мне.
– Нет, – ответила кошка. – Мне не смешно, мне интересно. И я тебе верю. Покажи мне свой фонарь.
– Пойдём, – сказал кот.
Они пришли в сквер, и кот подвёл кошку к фонарю. Они запрыгнули на скамейку и сели.
– Вот он, – благоговейно произнёс кот, глядя вверх, на хрустальный шар плафона.
– Красивый, – сказала кошка. – Их никогда не было в моём городе. Жаль только одно: он неживой.
– Да как можешь ты такое про него говорить? – нахмурился кот. – Он живой. Он мой родной, я люблю его больше жизни, больше всех других фонарей, он может светить и греть!
– Что такое «греть» и «светить»? – спросила кошка.
– Это значит – отдавать тепло и излучать свет, – пояснил кот. – Я ведь уже объяснял… ах, ну да…
– Может он или не может греть и светить, а вот всё равно он неживой, – стояла на своём кошка. – Как бы тебе этого ни хотелось. Увы…
– Всё равно – я ему верен, потому что люблю его, – ответил кот после некоторого молчания. – Разве это плохо?
– Ещё как плохо-то, – сказала кошка, мрачнея. – Хуже просто и быть не может. Ужасно плохо. И неизвестно, что хуже: то, что ты его любишь или то, что ты ему верен.
– Но почему? Почему ты так думаешь? – спросил кот.
– Потому что ему ничего этого не нужно, – вздохнула кошка. – Ни капельки. И никогда не было нужно.
– Зато это нужно мне. И он мне нужен, он мой единственный и неповторимый, и я жду, жду, жду, когда опять он загорится и будет светить мне, ты понимаешь? – стоял на своём кот.
– К сожалению, да… – прошептала кошка и погрустнела. – Только если он и загорится, то… будет светить не одному тебе. А всем. Потому что он так изначально задуман. Чтобы не одному светить… Он не твой, он – ничей. И всегда был ничьим.
– Он был моим! – вспыхнул кот, а сам вспомнил, как однажды к фонарю пришёл человек.
– Не был, – покачала головой кошка. – Это городской сквер. В моём городе хоть и нет фонарей, зато есть скамейки и фонтаны. И они – для всех. И думать, что, скажем, какой-то фонтан принадлежит кому-то одному…
– Глупо и смешно, да? – спросил кот.
– Ах! Если бы просто «глупо» и «смешно» – это было бы ещё полбеды. А это… это вовсе даже не «глупо и смешно». Это ужасно и… и… непоправимо, – кошка стала ещё мрачнее и грустнее. – Это трагедия.
– Вот поэтому я и вознамерился идти топиться, – сказал кот, уже собираясь возвращаться к пруду. – Теперь-то ты не станешь мне мешать?
Кошка не ответила. Она только смотрела на кота янтарными грустными глазами и тяжело вздыхала.
– Эй, ты чего? – удивился кот. – Разве тебе меня жалко?
– Очень жалко, – призналась кошка. – Мне не хотелось бы, чтобы ты уходил из жиз… впрочем, какая разница. Иди. Всё равно… я же сама сказала, что это непоправимо. А это – то, что ты собрался сделать, создаст хоть иллюзию поправимости.
– Иллюзию? – удивился кот. – Но ведь я же по-настоящему хочу утопиться. И после этого ничего не будет. Ни боли. Ни ожидания того, что, похоже, никогда не наступит. Ни моей веры в то, что всё-таки когда-нибудь это наступит. Ни моих надежд. А ты говоришь – иллюзия…
– Да, говорю – иллюзия, – хмуро ответила кошка. – Потому что ведь и ты сам – теперь иллюзия: ты вроде присутствуешь в настоящем, но навеки замкнут в прошлом. Тебя всё равно нет. Так что ступай – устрой ещё одну иллюзию. Иллюзию гибели несуществующего тебя.
– Ты так говоришь, как будто у тебя есть выход, – заметил кот.
– Да. Есть, – ответила кошка. – Вырвись из прошлого.
– Я не могу, – вздохнул кот. – Оно священно для меня. Я теперь каждый день живу там – я там счастлив, там я люблю, там светло, но… вижу, что живу здесь. И теперь мне всё это надоело. Я должен исчезнуть отсюда.
– Пусть так, но ведь ты – исчезнешь и оттуда, – сказала кошка. – Из своих «священных» времён тоже исчезнешь. Потому что только ты о них и помнишь. А когда тебя не станет – всё прекратится.
– Да. Пускай всё прекратится наконец-то, – ответил кот. – Надежды. Любовь. Ожидание. Боль. Всё – пускай прекратится. Край…
– Если бы ты знал, как я тебя понимаю, – тяжело вздохнула кошка. – И как мне хотелось бы, чтобы ты всё-таки остался – здесь, в настоящем, а не там, в прошлом.
– Почему бы тебе так хотелось? – спросил кот.
– Потому что… э-э… фонарь того не стоит. И даже свет того не стоит, чтобы тёплое, живое существо вроде тебя лишалось из-за него жизни, – ответила кошка.
– А я считаю, что стоит. Потому что у любви цена – выше жизни. И теперь передо мной два выхода: либо всю жизнь ждать, либо – пруд, – ответил кот. – А я устал. Я не могу ждать больше.
– У любви цена выше жизни, но… но… прошлое, каким бы прекрасным оно ни было, не стоит жизни, – сказала кошка. – Не стоит, потому что прошлое – это звон, про который ты не знаешь, где теперь он. Сушёные апельсиновые корки, которые когда-то были апельсином. Рыбьи кости, когда-то бывшие живой рыбой.
– Но я помню, что эти кости когда-то были рыбой – и этого мне достаточно, чтобы их любить, – ответил кот.
– Только помни, что снова рыбой они никогда не станут, – вздохнула кошка.
– Я знаю. Только я всё равно ждал и надеялся, что всё-таки станут. Очень долго ждал. А теперь – всё. Не могу больше. Прощай, – сказал кот и спрыгнул со скамейки, чтобы возвратиться к пруду.
– Знаешь, была бы моя воля, я бы вдребезги разбила этот твой фонарь. Растоптала бы осколки и свернула бы столб, чтоб он валялся на земле, лишь бы… лишь бы ты жил, радовался, был счастливым и свободным! – вдруг пламенно и яро крикнула кошка вслед коту, и в этот момент в её глазах блеснули янтарные бисеринки горькой скорби.
Кот обернулся и увидел кошку – она стояла на скамейке, гордо выпрямившись, одну лапу выставив вперёд.
Она теперь походила на обсидиановую статую льва – одну из тех, что стояли на пьедесталах у входа в сквер. И выражение её мордочки было такое же, как у этих львов – сурово-решительное, каменное, только глаза переливались живой, терпкой, словно рыдающей печалью, а распушённый хвост метался туда-сюда.
Кот снова вспрыгнул на скамейку и встал рядом с кошкой.
– Ты чего это? Не всё ли тебе равно до какого-то незнакомца, а? – удивлённо спросил он. – Я всё равно не был бы счастлив без моего фонаря, даже если б ты его разбила. Я бы был счастлив только в одном случае: если бы он снова… – кот смолк, потому что заметил – кошка его не слушала.
– Эй, да что такое с тобой? – попытался он спросить. – Ладно тебе, ну-ну.
Она отвернулась, опустила голову и согнулась так, что почти касалась носом скамейки, и ничего не отвечала.
– Ты же, кажется, собрался топиться, – наконец, глухо отозвалась она. – Ну так… иди же… – её хмурый голос дрогнул. – Теперь-то я ведь тебе не мешаю.
– Нет, постой, – сказал кот, – я что-то не пойму. Ты зачем из-за меня так огорчаешься? Я же – ты сама сказала, никто, и меня вообще нет. Ты права – меня нет, а скоро и тени не останется, ну так разве из-за никого стоит так убиваться? А?
– Понимаешь, – тяжело заговорила кошка, – мне… мне…очень, очень горько оттого, что тебя не станет, потому что мне всегда хотелось знать, что где-то на земле живёт создание, с которым моя собственная натура звучит в унисон. А это – ты. Потому что я поняла одно – ты близок мне.
– Близок тебе? – удивился кот.
– Да, – кивнула кошка.
– Почему? – спросил кот.
– Я тебе сейчас расскажу, почему, – вздохнула кошка. – Знаешь, из-за чего я ушла из своего города?
– Ну так? – кот приготовился слушать.
– Я… любила один фонтан на окраине города, к которому никогда никто не подходил, – начала кошка рассказывать, глядя в пространство. – Именно поэтому-то я его и любила. К остальным фонтанам подходили и люди, и кошки, и собаки, а к этому – никогда и никто. Потому что он находился в середине небольшой площадки, со всех сторон обнесённой высокой стеклянной оградой. Я любила его издали, через стекло.
И мне он казался лучше всех фонтанов на свете.
Но, когда мимо этой стеклянной ограды проходили люди, они плевались, оборачиваясь на этот фонтан, а собаки брехали. Собаки и люди в моём городе были очень злы – одни всё время хотели меня загрызть и гоняли меня до тех пор, пока я не взбиралась на какую-нибудь башню или дерево, а другие – швырялись в меня чем попало и орали. Так что, я не удивлялась, когда они плевали в сторону моего прекрасного фонтана – ах! он казался мне чудесной, недостижимой мечтой. Я даже не могла толком рассмотреть его – слишком далеко он стоял от ограды.
О! Как хотелось мне тогда преодолеть эту ограду, рвануться к моему фонтану, бродить возле него, нежиться на его мраморном краю под шум кристальной, свежей воды. Жизнь моя, когда я вспоминала про него всякий раз, начинала пульсировать с новой силой, вздрагивать, сладко замирать как музыка на самой высокой ноте – наверно, ты бы выразился, что она становилась светлее и теплее.
Кот кивнул, а кошка продолжала:
– И вот, я очень долго ждала, что вдруг – я не надеялась – я не смела надеяться, – эта ограда откроется или рухнет – и я, наконец, побегу к моему любимому, единственному, лучшему на земле, фонтану. Я ночевала и дневала у этой ограды, прикасалась к ней лапами. Ждала – упорно, безнадёжно, с приступами уныния, которые накатывали на меня всё чаще, когда, наконец… – кошка запнулась. – А потом в один прекрасный день вся жизнь моя – потускнела. Все ожидания, все чаяния, вся боль, все мечты – всё поблёкло, стушевалось, отупело.
Было осеннее утро, тёмное, как всегда в моём городе, – я проснулась и почувствовала, что ничего мне больше не хочется: ни видеть неба, ни ходить по земле, ни дышать.
Вдруг я увидела – ворота стеклянной ограды распахнуты.
В один миг всё воскресло, и я помчалась, не помня себя, к фонтану – единственному, любимому, милому, по площадке с жёсткой травой – в голове хлопали крыльями стаи мыслей, чувств, переживаний, поднимаясь всё выше, выше в тёмное небо – они звенели, кричали, били через край. А мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я тронусь от счастья, так и не добежав до фонтана…
… А я добежала.
А лучше бы никогда, слышишь, никогда-никогда не добегала!
Это был фонтан с коричневой тухлой водой, и резервуар был не из прекрасного белого, гладкого мрамора, а из грубого, корявого, местами отколотого, цемента. Из чёрной осклизлой трубы била поганая струя, наполняя резервуар зловонной коричневой жижей. И я тут-то поняла, зачем нужна была стеклянная ограда – только поздно…
…Так я и ушла из своего города. На поиски неизвестно чего. Просто так. Только ради того, чтоб позабыть о том, что я там, за стеклом, увидела. Позабыть о том, что я могла когда-то – о, неужели могла? – больше всего в жизни и даже больше самой жизни любить то, что находилось за тем стеклом. И вот, теперь я здесь. Хотя я могла сразу утопиться в той жиже – что ж, был и такой выход.
– Ну и история у тебя, – заметил со вздохом кот. – Но, как видишь, моя совсем другая.
– Скажи – а вот если бы у тебя вместо фонаря это был далёкий резервуар с гнилой водой, ты бы полюбил его – полюбил бы так, как я? – спросила кошка.
– Не знаю, – ответил кот. – Правда – не знаю. Может быть. Но случилось то, что случилось.
– Ну… Зря ты собрался всё-таки топиться-то. А может, этот твой фонарь ещё загорится, а? – в голосе кошки зазвучала надежда.
– Не противоречь ты хоть сама себе, – сказал кот. – И это уже не так важно: загорится – не загорится, а я… устал. Устал любить, устал надеяться, устал… жить и ждать. И я знаю, что завтра ничего не изменится.
– Хорошо, иди топись, – согласилась кошка, – только… пожалуйста, прошу тебя напоследок: покажи мне свет и тепло поближе. Я ведь их никогда не видела и не чувствовала. Мне нужно знать.
– Ладно, так и быть, – вздохнул кот. – Хоть это будет напоминать тебе обо мне, когда… – он не продолжил. – Пойдём.
Кот и кошка отправились в город, где на улицах под стеклянными колпаками стояли и коптили сальные свечи.
– Это вот свет, – объяснял кот, – свет от огня. От него же и тепло исходит. Давай приблизимся.
Когда они приблизились к уличной свече, кошка прикоснулась лапой к стеклянному колпаку и – минуты две не отнимала её, чувствуя, как что-то странное, но приятное и как будто живое разливается по всему телу.
– Ай! – вдруг вскрикнула она и отдёрнула лапу. – Больно!
– Это называется – «горячо», – пояснил кот. – Когда тепла слишком много, становится горячо. А вот огонь – он может убивать. Нельзя, чтоб его было чересчур много. За ним надо следить, иначе он может вырваться – и сжечь всё вокруг. Тогда бывают пожары – это не когда маленькая свечка, как эта, горит и греет, а когда – ты представляешь – целые потоки, целые волны яркого, неумолимого огня пожирают всех и всё вокруг, и валит чёрный дым, и летят искры размером с птиц – они тоже светятся…
– Ух ты! – восхитилась кошка. – Пожар – вот это зрелище, наверно! Хотела бы я посмотреть на него. Хоть разочек. А тепло – то, которое греет, а не сжигает, может убивать?
– Может – когда его нет, – вздохнул кот.
– А-а, да ты всё за своё, – ответила кошка. – Но меня что-то не убило полное отсутствие тепла. Может быть, это странно?
– Когда-нибудь ты, наверно, поймёшь, что тебе его не хватает, и тогда – это медленно начнёт убивать тебя, – вздохнул кот. – Отсутствие тепла и света. Каждый день. Каждый час. Каждую секунду.
– Может быть, конечно, отсутствие тепла и света меня и не убьёт, но… свет и тепло – это прекрасно, – искренне призналась кошка. – Правда. Не понимаю, почему в моём городе это считалось плохим…
– Вот видишь – тебе уже понравилось, – невесело заметил кот, – а потом – со временем – будет так, как я сказал…
– Только вот, когда горячо, мне не понравилось, – ответила кошка. – До сих пор лапа болит.
– Это ты обожглась, – пояснил кот.
– Ага, стало быть – переизбыток тепла причиняет боль, – сказала кошка. – Ведь так?
– Огонь от природы горячий и обжигает, – пояснил кот.
– Поэтому вряд ли мне будет его так уж не хватать, – ответила кошка.
– И всё равно – свет этих свечек – не тот, что был раньше. Раньше был другой – совсем другой свет, поверь мне… Прекрасный, мягкий, тихий и счастливый. Наверно, этот свет не мог убивать. Но я не могу показать его тебе, увы, – с грустью произнёс кот. – Потому что всё потухло… однажды.
– Я тебе и так верю, – ответила кошка. – А почему всё потухло?
– Не знаю, – вздохнул кот. – Просто взяло – и потухло…
– А я вот знаю, что живые существа – обязательно тёплые, – сказала кошка. – И живут они именно потому, что тёплые, и у них есть сердце, которое никогда не останавливается.
– Да, – согласился кот. – Так и есть.
– А ты когда-нибудь прикасался к живым существам? – спросила кошка.
– Да. Очень давно, когда в юности играл с кошками. Они были тёплые. И птица, которую я как-то поймал, была тёплой. И у старушки, которая кормит меня, гладит и поит молоком, тёплые руки, – рассказал кот.
– А вот я никогда, ни разу к живым существам, кроме себя, не прикасалась, – ответила кошка. – Можно я к тебе прикоснусь, а? Ненадолго…
– Ну, прикоснись, – не особенно охотно разрешил кот.
Кошка осторожно, мягко дотронулась лапой до пушистой бежевой груди кота и невольно почувствовала, как у него бьётся сердце.
– Вот и всё, – кошка опустила лапу. – Теперь я знаю, что такое свет и тепло. Ты показал его мне. Спасибо тебе.
– Тогда прощай, – тихо сказал кот.
– Прощай, – ответила кошка. – Я всегда буду помнить о тепле и свете, о которых я узнала благодаря тебе. И я поняла одну очень важную вещь.
– Какую? – спросил кот.
– Живые и тёплые существа – у которых есть сердце, глаза и чувства, должны любить друг друга, а не фонари и фонтаны. Не предметы, какими бы прекрасными и даже живыми они ни казались. Правда – ведь некоторые предметы ну совсем будто живые. И фонтан – он движется и шумит, и фонарь – он тёплый и светится, и свечка – она и движется, и горит, и греет, даже будто бы и смотрит. А главное в жизни – не путать якобы живые предметы с существами, живыми по-настоящему. Иногда грань эта так тонка, так прозрачна. Нам, кошкам, трудно её различить. Ведь мы бегаем за бумажкой на верёвке и ловим её, потому что она кажется нам живой.
– Интересное рассуждение, – заметил кот. – И может быть, верное. А может, ты ещё что-то поняла?
– Поняла, что я буду делать дальше. В память о тебе я разыщу свой холодный и тёмный город – я вернусь обратно по туманным пространствам, я буду идти, брести, не зная дороги, но найду его и – устрою там пожар. Самый настоящий, сильный, огромный пожар. Чтобы всё было там так, как ты рассказал. Чтобы огонь жёг, пожирал, убивал всё и всех – людей и собак, фонтаны и площади, дома и башни. И чтобы искры летели как птицы…
– Подожги и мой город в память обо мне, – попросил кот. – Чтобы всё-всё горело в нём. Насладись зрелищами двух пожаров…
– Хорошо, – пообещала кошка. – Я всё исполню.
– А теперь прощай навсегда, – сказал кот.
– Подожди… можно, я пойду с тобой? – попросила кошка.
– Зачем? – не понял кот.
– Я скажу тебе последнюю вещь – там скажу, – сказала кошка.
– Идём, – кивнул кот.
Они снова подошли к берегу грязного пруда. Кот заглянул за край, вздохнул и обратился к кошке:
– Ну, ты ведь хотела что-то сказать мне напоследок, да?
– Да… Я люблю тебя, – призналась кошка. – И я знаю – я понимаю и осознаю, что это тебя не остановит и решительно ничего не изменит. И… я ничего не жду от тебя. Ничегошеньки, – дрогнувшим голосом добавила она. – И… лучшее тепло, которое мне довелось благодаря тебе почувствовать, было именно твоё – живое, тепло.
– А ты единственная, которая меня выслушала и поняла, – ответил кот. – Я благодарен тебе за это. И может быть, я любил бы тебя, если бы не… ты знаешь. Прощай.
– Прощай навсегда, – прошептала кошка.
Кот бросился в воду, и она с омертвелой горечью под сердцем видела – сначала вязкие расплывающиеся круги на поверхности тёмной, гнилой воды, а потом – всё утихло, и больше ничто не тревожило спокойствия протухшего пруда.
А потом – горели два города: потемневший – тот, который когда-то был светлым, счастливым, сияющим, с золочёными, серебряными и аметистовыми крышами, и другой – тот, что находился за многие туманные мили и километры от первого – холодный, вечно тёмный, сырой и мрачный.
И всё было так, как сказал кот – неумолимый огонь пожирал, убивал, жёг всё, – он сиял ярче любых свечей, фонарей, звёзд и луны. И чёрно-серые, густые, едкие клубы дыма взвивались к небесам, застилая их.
А кошка наблюдала издали и – восторгалась зрелищем. Никогда ещё ни оба этих города, ни она сама ещё не видели столько огня и яростного цунами из света, оттенки которого с мечущейся резкостью колебались от ярко-жёлтого до красновато-оранжевого.
И довольно скоро ничего не осталось от обоих городов, кроме огромных, грандиозных, чёрно-серых пепелищ. А потом, когда дым улетучился, над этими выжженными пустынями начало восходить солнце, и кошка, ни разу в жизни не видевшая рассвета, в восхищённом онемении смотрела на то, как просторное небо, озаряясь лучами, окрашивается в величественные оранжево-персиковые и лиловые тона…
Кошка узнала, что такое чистое, свободное, не загромождённое крышами и зданиями небо, солнце, луна и звёзды.
Каждый день и каждую ночь она поднимала глаза к небу и с светлой, сладковатой тоской вспоминала кота, единственное прикосновение к нему и дрожащее тёплое мерцание от маленькой свечи посреди тёмной улицы.
– Я люблю тебя, – шептала кошка так нежданно наступившей новой жизни, небесным светилам, ветру и навеки ушедшему бежевому коту, который, верила она, её слышит.
Пепелище, которое осталось на месте её города, начинало понемногу зарастать травами, и откуда-то ветер принёс семена необычных деревьев с волшебными светящимися цветами.
Сначала, в первую весну, появились маленькие ростки, а уже в следующую весну на маленьких молодых, тоненьких деревцах замерцали крошечные цветы – живое напоминание о той свечке, которую в своём городе показал кот, и о нём самом – о его задумчивых глазах, в которых тепло отражался маленький, подрагивающий огонёк.
Кошка смотрела на эти цветы и – словно чувствовала, что кот рядом, что они вместе бредут по травянистому раздолью, бывшему когда-то городом, смотрят на звёзды, луну, встречают рассветы и закаты, и в такие ночи кошка засыпала, окутанная счастьем.
Во сне к ней приходил кот – такой, каким при жизни его она никогда не видела. Ни тени боли, уныния или скорби не было в его спокойных глазах, и от него исходило тихое, тёплое и почти светящееся умиротворение.
– Я люблю тебя, – говорил он, – ведь я помню – я осмыслил всё, о чём ты мне сказала тогда, в тот день перед тем, как я навсегда исчез из той жизни.
– А мне – не забыть тепла и света, – отвечала кошка. – А ещё я узнала, что такое свет с неба. И всё это благодаря тебе. Я люблю тебя…
Кошка просыпалась, лелея в себе чувство того, что любит – и любит настоящее, тёплое, живое существо, которое для неё, несмотря ни на что, было более живым, нежели те города и обитатели тех городов, когда-то подожжённые ею. Они и до сих пор горели – горели каждый день в её воспоминаниях, и алчущий огонь пожара заглатывал, пожирал, уничтожал здания и площади, фонтаны и фонари в скверах, мечущихся в ужасе людей и собак.
Однажды, когда летним днём кошка проснулась, то увидела, что небо хмурится, становится мрачным, тёмным – совсем таким, каким она его раньше постоянно видела в городе, и от которого уже успела отвыкнуть. Что-то громыхало вдалеке, с каждым часом всё приближаясь. Становилось душнее; травы и деревья притихли, успокоился и ветер.
Кошка испугалась, подумав, что сейчас из-под земли опять вырастет проклятый город, который она сожгла, но вдруг на горизонте сверкнуло что-то, осветив почти всё небо – оно было ярче, чем даже пожар. Кошка изумлённо уставилась в ту сторону, наблюдая, как какие-то ослепительные толстые нити появляются на сумрачном небе и мгновенно исчезают, и слушая, как за ними следует череда рыкающих громыханий.
Пошёл дождь; дожди кошка знала – они часто шли в её холодном и сыром городе. Она спряталась под деревом, и внезапно оно загорелось – вспыхнуло самым настоящим огнём, которого она не видела со времён величайшего пожара.
Кошка выскочила из-под горящего дерева на дождь – и обратила внимание на то, что он совсем не такой, какой был когда-то в городе, а свежий, приятный и пахнет чем-то необыкновенно душистым и резким.
А вспыхнувшее дерево всё горело – даже дождевая вода не могла погасить его; когда тучи уплыли, а небо стало снова лазурно-прозрачным и солнечным, оно горело; полыхающий ствол рухнул на мокрую землю, и кошка как завороженная смотрела на шипящие оранжево-жёлтые всплески огня.
Она начала медленно приближаться к огню – сначала по её телу сладостно и мягко разлилось тепло, потом – ей стало горячо, огонь стал обжигать её, но она не остановилась.
Она видела, как легко, быстро, волшебно взлетают искры – словно чудесные сияющие птицы; она захотела стать одной из этих ярких птиц, взлететь к бесконечному, вольному и прозрачному небу, оторваться от земли навсегда.
Перед её глазами эфемерно предстали хрустальные, аметистовые, золочёные и серебряные крыши, солнце, радужно и весело отражённое в этих крышах, над которыми пролетали птицы с сияющим оперением – и бежевый кот, счастливо идущий по широким светлым улицам неизвестного сказочного города.
Вместе с сияющими опереньем птицами летела в этот сказочный, волшебный город она – кошка, навстречу любимому коту, чтобы навсегда остаться с ним – подобно тому, как останутся друг с другом вода и огонь, луна и солнце, земля и небо – бескрайнее, прозрачное, вечное, свободное и вольное небо над головой…
© Solomeya (Елизавета) Lutova (SoLut), декабрь 2015, Москва.