— Николай Петрович, я глава регионального профсоюза, Никита Валерьевич Пу...
— Пуговица, ты, что ль?
— ...Пуговкин. Разрешите присесть.
— Да не робей, садись, Никитос! Эк тебя разнесло, аж галстук в шею врезался. А ведь мы с тобой ровесники?
— Нет, мне 35, вы меня старше на два года.
— И седой совсем... Что, работа в профсоюзе не сахар? Давай мы тебе его хоть в чай положим. Олеся, рыбонька, тащи нам чайку там, конфеток каких, сахарку. Ну, Никитос, рассказывай, что ль.
— Николай Петрович, я ведь не по личным вопросам, а представляю коллектив вашего завода. Вы хотя бы представляете себе, что происходит у вас в цехах?
— А что такое? Кто-то чем-то недоволен, что ль?
— Не стройте из себя невинность, рыба гниет с головы. Почему вы не реагируете на законные требования профсоюза завода?
— Не, я не понял, ты вообще, что ль, берегов не видишь? Никитос, я к тебе со всей душой, чаем, вон, пою, а ты меня по отчеству, да под дых? Мы, что ль, с тобой по юности пуд соли не съели? Мы, что ль...
— Я бы попросил.
— Ну так проси! Что там у тебя? Чем помочь? Деньги? С бабами беда? Я не бог, конечно, но по старой дружбе...
— Ваши рабочие готовы пойти на семидневную голодовку, если вы не выполните их требования.
— Да пусть не едят. Работать-то будут?
— Николай Пет...
— Да что б тебя, в самом деле!
— Николай.
— Уже лучше! Может, водки? За встречу.
— Николай. Выслушайте меня. Все очень серьезно. У вас будут большие проблемы.
— А кто мне их устроит? Что-то я никого здесь не вижу, кроме тебя. Ни ментов, ни налоговой. Ты, что ль, мне их устроишь, крысеныш пухлый?
— Я бы попросил...
— Что ж не просишь? Как в детстве был рохля, так и остался! Опа! Что это было?
— Пощечина.
— Не понял! Какого... Опа!
— Теперь понял? Это я тебе так, по старой дружбе. А по поводу завода мы еще поговорим. Вот требования рабочих. Завтра в три вернусь. Продолжим разговор.
— Ну-ну... Приходи, приходи... Поговорим...