В моей жизни выпало довольно много таких лет, когда утро нового года приходилось начинать, бродя между спящих, страшно храпящих тел, изнывая от скуки, голода, от невозможности разбудить маму и папу, (проснувшись, они будут ругаться, а потом снова захрапят) - от того, что я в чужих гостях, и нельзя включать телевизор, и нет ни одной книжки, которую можно полистать.
Когда детство закончилось, и небольшое количество раз удалось выбрать самой, где праздновать и с кем, я тоже просыпалась раньше всех, и это было было куда более отрадное пробуждение. Спящие-храпящие тела никуда не девались, но книги, холодильник, а также фронт немытой посуды были в доступности. А еще, не дождавшись пробуждения хозяев, можно было просто уехать.
Потом были годы, когда проснувшись первого января, я одевала ребенка и мы шли по пустым снежным улицам, засыпанным праздничным мусором, потерявшими ценность елками, конфетти и пустыми бутылками. На горке еще час-другой было безлюдно, потом начинали подтягиваться другие дети в сопровождении бабушек. Мы катались и катались, и наконец наступал день, и вернувшись домой, мы заставали все в точно таком же состоянии, что оставили. С нашим приходом дом оживал, из каких-то невероятных мест выползали забытые ночью гости с кроличьими глазами, безмолвно просящими опохмела и покушать. Я шла делить, накладывать и подавать остатки новогодней еды. Еще через час подтягивался муж с арией "мне не оставили куска", и начинался бесконечный вечер и веселье, среди которых было как-то неуместно спрашивать гостей, когда они уйдут.
Сегодня, 1 января, я вспомнила эти далекие времена, когда утром проснулась, во сколько захотела, в чистом тихом доме, и полежала еще немного, вспоминая свое горькое прошлое, и не только его, а еще одно место из Гришковца, когда он рассуждает о том, как первого января дорогая не только ушла, а еще и помыла посуду, и он, Гришковец, дожирает в едину харю то, что она приговила в предновогодний день, запивает шампанским, и ему хо-ро-шо.