В самом начале июня 18.. года в доме князей Владимирских молодой человек высокого роста, приятной наружности, в партикулярном платье стоял в стороне, наблюдая вальсирующие пары. Он имел, казалось, не более двадцати, двадцати двух лет от роду. Выражение его бледного, но впрочем, довольно располагающего лица было то, какое у нас носят побывавшие, а лучше - долго прожившие за границей: выражение удивлённой и как бы уже приобыкшейся скуки. Он был художник, потому что в классической русской романтической повести нельзя же, чтобы главный герой был сапожник или аптекарь, или открывал свой "васисдас" поутру, автору на потребу.
Молодой человек так задумался, что и не заметил, как румяный здоровяк с платком на шее, кудрявый, полный красик, подойдя сбоку, по-приятельски довольно сильно хлопнул его по плечу, со словами:
- Что ж ты, Чацкий, не танцуешь!
- Что?.. Ах, это ты, Загорецкий, - вздрогнув, отвечал наш герой. - У меня ужасно болит голова, - виной тому эти кенкеты: масло, которое покупают для них, пришло из Ревеля, а тамошние купцы все мне хорошо известны, - плуты и мошенники, нет Гоголя на них.
- Зато, Пушкин есть, - со смехом отвечал ему Загорецкий, - вот, посмотри-ка!
Он указал рукой на невысокого человека, одетого в мундир камер-юнкера, мелкими шажками семенившего за плечом своей красавицы жены и беспрестанно оглядывавшего собравшихся, с выражением покорности судьбе на своём смуглом лице.
- Кто же этот Пушкин? - спросил молодой человек.
- Как, ты не знаешь? Он сочинитель и много уж сочинил, в том числе одну, знаешь, такую поэмку... о-хо-хо! Но я, впрочем, пришёл за тобой, нас ожидают внизу. Там составилась большая игра.
- Но я не игрок. Хотя... здесь так скушно, - пожалуй, я не прочь.
- Ну, я знал, что ты не откажешься, - захохотал его знакомый. - Идём же скорее!
Никем не замеченные, они вышли из большой залы, где уже затевали котильон - последний танец бала, и стали пробираться, зачем-то пригибая головы, через бесчисленные арки. Некоторые нависли так низко, что им приходилось то и дело нагибаться в три погибели. Это странное обстоятельство почему-то не смущало ни Загорецкого, ни молодого человека.
Здесь было множество портретов, висевших по обе стороны коридора на значительной высоте, так что разглядеть, кто был изображён на них, было бы решительно невозможно. Впрочем, мельком заметил наш герой, то были по большей части люди гражданские, кое-кто и с бородой, а один в пенсне, а другой в шляпе. "Сочинители, - шепнул ему Загорецкий с усмешкой, - Достоевский, Чехов, Горький..." Излишне говорить, что фамилии эти ничего не говорили его спутнику.
Впрочем, не все портреты находились на своих местах, статично, как и подобает произведениям искусства. Время от времени, то слева, то справа, возникал ещё портрет какой-то дамы, чрезвычайно смутно и неявно, возникал - и тут же словно проваливался в стену. Словно хотел проявиться, а не мог. Каждое его появление пробуждало какое-то болезненное чувство в душе молодого человека. Но какое, этого он сам не смог бы определить. Притом, смутный облик казался ему знакомым. Словно он видел его в Галерее Уффици, или в Лувре, или где-то ещё, но видел несомненно и наяву.
После непродолжительного путешествия, оба вошли в тёмную, с низким потолком комнатку, в которой за столом сидели несколько мужчин. Свечи, освещавшие комнату, горели тускло, и тени от сидящих накрывали их самих и стол с картами, как непроницаемые саваны. Впрочем, то уже успокаивало, что на стенах не видно было ни одного портрета.
Казалось, что их здесь ожидали.
- А, вот и вы, Вольдемар, - увидав вошедших, сказал банкомёт.
Это был старик, белый, совершенно седой, с бородой длинной и густой, спускавшейся ему на колени. Впрочем, все игроки были почтенных лет и люди заслуженные, но он был всех старше. На голове у него была маленькая чёрная шапочка, а на шапочке - алмазная буква W. Он был одет в сюртук, неизвестно какому департаменту принадлежащий.
"Вольдемар, какой Вольдемар", - с удивлением подумал молодой человек. Но не сказавши ничего, он присел на свободный стул. Ему подали карту. Игра началась. Играли под запись. Загорецкий, также севший со всеми играть, сердился и краснел: банкомёт убивал почти каждую карту его... Наконец, бросив карты, он встал:
- Да что ж, так нет никакой возможности играть! Ни одной, ни одной не дал.
- А вы что же, князь? - обращаясь к молодому человеку, с улыбкою молвил старик. - Продолжаете?
"Князь? Какой князь! То князь, то Вольдемар..."
- Да, я продолжаю, извольте. Обе идут?
- Одна-с, - сказал старик, подмигивая ему...
- В чистой ленте, или во вставке? - сказал молодой человек - и сам удивился тому, что сейчас произнесли его губы.
Тут понял он, что всё это было сном и мечтой. Кенкеты воняли рыбой, Загорецкий подходил к нему, занося руку, чтобы дружески хлопнуть по плечу. Пушкин волочился за собственной женой. Пары строились для котильона. Бал заканчивался. Вольдемар <...>
18 января 2017 г.
От автора.
Согласно давней традиции русской романтической фантастики, повесть обязана остаться незаконченной. И мы эту славную традицию нарушать не будем.
"В чистой ленте, или во вставке". Термины линейного, с магнитофона на магнитофон, видеомонтажа. В чистой ленте (в продолжение) монтируют, если на кассете не прописан тайм-код. Во вставке (по видео или по звуку) можно монтировать в том случае, если тайм-код прописан.