ОБЪЕКТ В ОТРАЖЕНИИ БЛИЖЕ, ЧЕМ КАЖЕТСЯ
Ермолаевой С. Ф.
Что-то было не так. Наверное, каждый следующий раз влюблённости бывает не похожим. В ней не было даже привлекательности, бросающейся в глаза - ни правильного носика, ни пухленьких губок, ни красивых, завлекательных глаз. Я потом, уже после пережитого, изучал её внимательно, была возможность; собрали людей, по какому-то случаю, я пришёл раньше, сел на задний ряд, зал быстро заполнялся, толпились и тут появилась она, протиснулась между рядами, не замечая меня, к своей подруге, оказалась рядом, но не прямо перед головой, а чуть побоку и сидела так, вполоборота, повернувшись к выступающим, у сцены. Тогда мне полностью открылся её профиль. С полуоткрытым ртом; коротким, скошенным вниз подбородком; навыкате, расширенными глазами. Если хотите разлюбить женщину - изучите её в профиль. Уверяю, произойдёт то же, что и со мной - она разонравится или вы полюбите ещё сильнее. Собрание то проводили уже по окончанию рейса, или смены, или цикла, - очередного этапа жизни на корабле, когда один экипаж полностью заменяется другим. И судно подходит к удобному для такого события месту, в какую-нибудь бухту, или порт, куда и прибывает контингент для замены: пароходом, поездом, самолётом, автобусом. Затем наступает тот неповторимый период, когда на борту оказываются одновременно два экипажа, - водоворот, улей, калейдоскоп мельканий, лиц, перемен отношений. Чем короче эти скопища по продолжительности, тем лучше. Два часа - идеал. Но так никогда не бывает - дают четыре часа, или шесть, или восемь. В элитном, атомном флоте, больше этого срока не задерживаются, а вот я как то попал на смену рыбаков в испанском порту,- там гудели и копошились двое суток - полная вакханалия, содом, картины Босха, - лежали люди, испитые, прямо на палубах, - отовсюду неслись запахи алкоголя, рвотных масс, табачища; валялись бутылки, обертки, упаковки, корки бананов, апельсин. И вот та, памятная смена. Мне тогда, при обороте людей, самому нужно было пока оставаться, и вот перед самой процедурой замены я почувствовал себя неуютно, нескладно. Отлаженная жизнь, строгий распорядок нарушались и в следующей расстановке членов нового экипажа нужно было что-то иное учитывать, примеряться, приспосабливаться. Да, это был действительно странный день. Ещё вчера кропил мелкий снежок, попадались льдины, затем покачивало на перемене курса, от свежего ветра, потом застыла в коротком промежутке темени ночь и наступило утро. Яркий, солнечный свет прямо таки ошеломил теплотой, спокойствием, тишиной. Ласковые лучи обнимали толстые, побитые торосами бока, забирались зайчиками по трапам, низвергались ручейками с надстройки. Градусник показывал двадцать четыре, удивлённо так, застыл на непривычной отметке. Напряжение ожидания возрастало, всё больше, всё сильнее, внутри щемило - от неизвестности, неожиданностей. Душа была неспокойна.
Глубины не позволяли подойти ближе, и пассажирский лайнер со сменой белел вдалеке, у причала прибрежного военного городка, наполовину уже пустого, заброшенного. Когда-то я сюда заходил, на таком же "пассажире", видел заполненный людьми берег, ровно-аккуратненькие кубики домов, снующие автомобили. Теперь же высматривались пустые, без стёкол, глазницы окон, неприбранность, остовы брошенных машин. Бинокль морской дальности хорошо просматривал эти удручающие картины. Видно было и то, как пересаживались на транспорт, с мористой стороны, члены прибывающей команды. Я поблагодарил штурмана на мостике за обзор, спустился вниз по наружным трапам, задыхаясь от сладостного аромата: тёплого, перемешанного с йодом, морского воздуха. На главной палубе, вдоль длинника борта, уже стояла, толпилась, среди принесённых вещей, основная, незанятая часть экипажа. Я пристроился в закутке, около двух дневальных, никому не мешая, тоже стал дожидаться катера, который неумолимо и быстро приближался. И вот уже видно его переднее пространство - полубак, весь забитый людьми и сверху видны только головы - волосы, прически, лысины. И среди этих одуванчиков седин, шатенно-брюнетного белого цвета ярким огнём горела одна непохожесть - рыжая, блестящая, будто отсвечивающая от солнца. Когда приблизились, уткнувшись и взревев остатками машинного воя, закричали десятки голосов, кто-то засвистел и "огненная" помахала, приветствуя кого то, рукой и почему то показалось, что это она мне и я почувствовал, как теплота летнего безветренного дня впитывается прямо внутрь меня, а золотисто - рыжие пряди освещают меня необычным своим светом, отражаясь от неба, и передаются, переливаются в душу. Передние уже соскакивали, поднимались по длинному пологому трапу, с баулами и сумками, спрыгивали на ледокол, заполняя и без того переполненную палубу, стопорили ход наседавших сзади, потому что обнимались с ожидающими, похлопывали по плечам, смеялись. Но вот ко мне стала приближаться та самая, "моя", прошлась плывущей изящной походкой, обдала свежестью, оригинальностью, быстротой. Она носилась туда-сюда раза три, видимо, за вещами, а я, уже, окончательно потрясённый, стоял столбом, обезоруженный её ладной фигуркой, совершенными формами, стройными ногами, - в светло-синих, обрамляющих волнительные места, джинках. Последнее в её одежде прямо застыло в моих глазах, упругие дольки-полушария пониже спины так и держались в моём сознании и, казалось, что я только и думаю о них и не о чём другом, хотя давно уже ушёл в свою каюту, занимался текущими делами, переживал остаток суматошного дня.
Где-то, когда-нибудь, там, на берегу, меня ожидал неминуемый развод. Умом я понимал, что расставаться надо, придётся, а сердцу слушаться не хотелось, душа не соглашалась. Но такова крутая моряцкая участь.
Последний мой рейс выдался неудачным, я там почти ничего не заработал и вот за нынешнее пребывание в море мне нужно было хоть как-то восстановиться, рассчитаться с долгами, завоевать авторитет. Ведь перешёл я в другой флот, новую для себя организацию, где были иные правила, условия, устои. И отпуск нужно было зарабатывать, молотить до пришествия, вторую смену подряд. Такая же участь выпала и Нюрке Дерябиной. Она работала на моём этаже, или палубе, как это называлось на судне, прибирала мою каюту, раз в пять дней, как было положено, но появлялась у меня каждый день, не по графику. Присаживалась проворно, на откидной стул у края стола, устремляла свои чёрные хитроватые глаза на меня, сообщала новости, не скоро так, а с остановками, паузами, покачиваниями своих ног, потому что как раз по "Орбите" показывали "Время" и я часто отвлекался, отворачивался, если видел занятный сюжет или важное сообщение. Но судовая информация, выдаваемая Нюркой, бывала, конечно, гораздо интереснее. Я не стал лукавить и попросил свою дневальную выяснить о "рыжей" и вот что узнал. Работает главным поваром, основным, значит; лет десять уже, командует там над всеми. Так уж заведено, где как - пускается в пространные объяснения Нюрка. Где-то шеф-повар ответственный за всю службу быта, а на других судах, - вообще, - существует помощник капитана по этой части; в иных случаях первый повар просто ничто, над ним есть ещё завпрод, выдающий продукты, контролирующий порядок; где то заведует старпом.
- А она?.. - я не договорил фразу.
- Была, - догадывается мгновенно "докладчица", - но быстро развелась, хотя на фамилии осталась, косит под "западенку", и ещё. - Нюрка склонила свою головку и сощурила свои бесовские глаза. У меня отчего-то вдруг защемило внутри, нехорошо так, по - цыплячьи, перед неминуемым. - …Есть у неё, - наверное, я слишком зажался, замер на мгновение, за что и услышал, что "да", - "живёт".
- А кто он ? - захотелось мне, как говориться, идти до конца, до сути.
- Плюгавенький такой… Женатый, двое детей.
- А что же она? - воскликнул я с надеждой.
- Нравится, значит - содержательно возразила Дерябина, считая это вполне достаточным объяснением. Но чтоб не погасить во мне вспыхнувшее, затаённое, добавила, чуть помолчав:
- Запала она на тебя.
- Как это - запала?
- Ну, это ещё не любовь, так, - начало, влюблённость, - со знанием дела поясняла Нюрка, - которую можно и быстро погасить, если своевременно, если есть возможность. Вот завтра состыкуемся с " Боручем", там подруга у меня одна есть, симпатичная, тебе понравится. Одинокая.
Я хотел возразить, что мне нужно для любви и будущей жизни, а не так прямо сейчас, для "дела". Но я не стал ворошить эту тему. На судне обо мне и так сложилось мнение, - и Нюрка была в этом свидетельницей и потом –
"разносила". Я пытался, в самом начале пребывания, наладить отношения одновременно с тремя, но у меня ничего не вышло, а результат получился плачевный - меня определили в обольстителя, "дон-жуана", ловеласа. Следующим днём, у острова, перед рекой, два ледокола соединились кормой. Льда не было, но, побросав якоря на мелководье, вместе суда держались достаточно прочно. Освободившись после полдника, Нюрка повела меня знакомиться. Перед этим она заставила меня надеть пиджак, я взял его в рейс случайно, и это оказалось кстати. В холодильнике моём, каютном, лежала уже нарезанная Нюркой колбаса; её тоже принесла и приготовила Дерябина, для будущей гостьи, при ответном визите. Возвратились мы от "соседей" поодиночке и снова встретились на следующий день.
- Ну что же ты, ведь нормальная же!
- Да на голову целую выше - обалдела?
- Это ничего, сейчас так модно.
О популярности "жениться " не по росту я не знал, но выдал своё, заветное, решающее для отказа от новоявленной невесты основание.
- Женька мне действительно нравится, очень сильно, правда. Я прямо дрожу, как вижу её. Даже запах её пота привлекает меня. Что мне делать? Не знаю. Может, помолиться?
- Бога нельзя просить о любви. Ладно, что-нибудь придумаем. Раз уж втюрился так, в Женьку эту.
Воздыхательницу мою ещё и звали необычно, редким для женщины именем, но оно, как ни к кому, подходило именно к ней - за цвет волос, неординарную внешность, тайну. Ну а Нюрка решила теперь идти до конца, взяла меня в оборот. Учила меня ещё с самого появления здесь - как себя вести с капитаном, пациентами; наставляла, "вводила в курс", объясняла нормы поведения, на правах "ветерана". В отношении же своей персоны для моего внимания она была спокойна. Боцман Паша, с которым она жила, скромный бессловесный трудяга, расстался когда-то со своей первой женой и теперь вторую, хоть и гражданскую, держал около себя прочно, боготворил. Обо всём этом Дерябина рассказала в первые дни нашего знакомства - подробно и обстоятельно. У меня тоже, вытаскивала сведения, о моих похождениях и я, повинуясь невольно магической силе нюркиных чар, "раскалывался", откровенничал. После той неудачной "женитьбы ", на "Боруче", Дерябина, наконец-то, решила, что поговорит по "моему вопросу" с Женькой, - сама.
Моё поначалу нагловатое поведение на судне сменилось теперь робостью, сдержанностью. Но я пытался, по мере возможности, попадаться на глаза и беседовать с моей избранницей. Темы были отвлечённые, связанные с работой. Я приносил ей иногда то, чего другим бы не предложил. Так, вручил ей как-то бальзам, для внутреннего употребления, долго для себя сохраняемый. Ту плоскую аккуратненькую бутылочку она чуть не вырвала из рук, ловко так, быстро, - упрятала. Богато подобранный, добросовестный и с необязательными добавками витаминов пакет с лекарствами, предназначенный для камбуза, она развернула у меня на глазах, отобрала для себя лучшее. Вела себя так, будто не замечая меня, считая, что я - дополнительное какое-то приложение к её повседневности. Жила она палубой ниже, а на моей появлялась для игры с кошечкой одного из механиков. На углу коридора, на площадке, я, проходя мимо, ощущал иногда, - не сильно, но довольно стойко, - запах пота. Такая нечистота её тела, влекущая, возбуждающая, прямо таки приводила меня в экстаз, - я прохаживался по три, по четыре раза только специально для того, чтобы ощутить, почувствовать этот завораживающий аромат. Редко я, однако, возмущался: "Что она, не моется, что ли?", но в основном молча принюхивался, удивляясь своему чутью. Делился наблюдением с Дерябиной, та отреагировала по-своему : " Кобыла немытая". Нюрка была чистюлей, это точно, каждый день надевала новую кофточку, а меня заставила, ещё в первые дни, чаще стирать рубашки и, вообще, - следить за своим внешним видом. Мне импонировала такая забота, впервые подобная за последние несколько лет… Итак, мне не хватало смелости. Ещё, верно, и потому, что не было от Женьки никакого, хоть бы даже едва заметного, ответного движения. Сам себя я успокаивал - рейс длинный, возможность всё-таки должна была представиться. Дерябина намекала Женьке о моих чувствах, но та ответила, что, конечно, "понимает необходимость контактов в ограниченном пространстве, но у неё есть свой близкий человек." Какие то сухие, директивные строчки, из официального доклада о психологии моряков. Подобные брошюрки тоталитарных времён мне попадались. Но ответов для меня, как поступать, все равно не было. Ничего не получалось, полный беспросвет.
День рождения на этом флоте отмечают как свадьбу. Много гостей, обильное угощение. Специально оборудованная для таких праздников каюта, - в нижней части судна, в дальнем углу, - не мешает остальным, музыка и нестройные голоса оттуда могут разноситься чуть ли не до утра. Там, на жилой палубе, Нюрка и собрала в честь своего дня застолье. Меня посадили между поварихой, толстой и некрасивой, и Пашей. Из-за его спины Нюрка меня подталкивала ближе к соседке, а я всё время ерзал и оглядывался. Прошло уже порядочно, час или полтора, а Женька не появлялась. Она так и не пришла, несмотря на приглашение. Нюркина затея провалилась. "Да кто она, эта красавица? В рабочей одежде ходит на дни рождения к своим, камбузникам. И зачем она тебе понадобилась, не понимаю?" - вопрошала в который раз Нюрка, исчерпав свои старания, истратив козыри, использовав все ходы. А мне становилось всё хуже и горше, как-то не по себе. Непонятная раздавливающая сила ломила, душила в слезах по ночам, испепеляла душу в течении дней. Когда я встречал Женьку, - ощущение неловкости, стремление укрыться овладевали мною с головы до ног, а отчуждение её прямо таки пригвождали к месту, с которого я и видел завораживающую меня, стремительную фигурку, и всё в тех же, облегающих синих джинсах. Как будто состояние из школьных лет - боязнь влюблённости к кому-то и невозможность общения с ней - весь в одной всепожирающей мысли, - чего то суетишься, чего-то делаешь: смеёшься, учишься, общаешься, спишь, ешь, но всё равно - никак не забывается.
Я напрасно не познакомился ближе со вторым поваром, той самой соседкой на “дне рождения”. Выяснилось, что Женька в хороших отношениях со своим "вторым номером", часто заходит к ней, на "огонёк". Нужно было напроситься в гости к "толстой и некрасивой", а там попытаться выйти на контакт с той, которая мне не давала покоя. Придумал повод и вот вечером, после ужина, я в каюте рядом с женькиной. Чего то там разговаривали, что-то обсуждали, пили, - принесённый мною флакончик с разведенным спиртом, а я весь в "напряге": "вот, вот сейчас, ещё чуточку, ещё самую малость потерпеть и должна, должна появиться, ведь она всегда почти заходит, сведения проверенные, верные, ну же, ну! " Никто не заходил. Начался какой то скучный фильм по видеоканалу, с погонями и стрельбой, хозяйка прервала разговор, уткнулась в экран и я нашёл за лучшее удалиться. Так другая попытка прорваться к неформальному общению с Женькой - не удалась.
Через несколько дней приехал мой помощник по работе. Оказалось, он Женьку хорошо знал по прошлому рейсу, на этом же судне. “Рыжая” теперь чаще мне попадалась на глаза; то поторчит в другой комнатке на моей работе, болтая с прибывшим, а то пройдёт прямо до моего конца коридора, но дальше, в каюту рядом, где к помощнику собирались друзья-приятели. Иногда они "гуляли" до середины ночи, голоса за переборкой были слышны и в два, и в три часа. И тогда, после таких бдений, без сна, я понял, чем раздражен. Меня не устраивала жизнь собиравшихся рядом, отдалённая от меня на двадцать лет. И Женька тоже - принадлежала к тому поколению. Но по-прежнему, она не отпускала меня из своих сомнительных чар, держала в напряжении отношения к ней. И я решил перестать видеть её, как можно реже проходить теми дорогами, где могла попасться она. Напарника своего я отправил теперь на ежедневные проверки камбуза, а сам лишь ругался сквозь зубы, когда проходил место палубы, где ощущал благоухание её подмышек, но иначе было невозможно - каюта механика стояла на пути. И всё же Женька так и не отпускала меня из своего влияния - я постоянно ощущал и чувствовал это. И когда появилась реальная возможность пообщаться с ней, я не смог совладать с собой, чтобы этим не воспользоваться. Уже после окончания рабочего дня нужно было срочно заменять "третьего" повара, для подготовки ужина . Этот повар, Олег, будучи мне знакомым ещё по торговому флоту, сидел сейчас рядом, передо мной, морщился и потел, кашлял и сморкался и я не мог, не имел права заставлять его трудиться.
- А где она сейчас может быть? - спросил я после того, как обзвонил все возможные места.
- Я скажу, но это без моего участия.
- Да, да, конечно, - торопливо соглашался я, хотя и сразу можно было догадаться, где проводит своё свободное время главный повар. Конечно, её ухажёр на вахте с 12 до 16, она на работе с утра до обеда. Я представил, что, возможно, "застукаю" их своим звонком, вытащу из постели, у меня заныло всё внутри, сжалось, затрепетало предательски отзывчивое место в паху. И тогда я заговорил, боясь сорвать свой голос на запредельные нотки. Телефон отозвался сразу, хозяйским фальцетом, я спросил, извинившись, Евгению Игоревну. Прождав секунды, успокоился, - отозвалась она, - и я ровно, официально приказал в срок обеспечить команду ужином. Подумал в конце тирады, что ведь мог перепоручить подобное исполняющему помощнику капитана, который и должен, собственно, этим заниматься, но я это слишком поздно понял. И поплатился. За то, что действовал напрямоту, без посредников. Наутро, как только я появился на работе, прямо с порога, в компании моего помощника, Женька отчитала меня. И в самых грубых, повышенных тонах. Чтобы ей больше не звонили и вообще, она имеет " право на личную жизнь".
Знала ли она или хотя бы догадывалась о моём отношении к ней? Наверное, да. Но не задумывалась об этом, уж точно - серьёзно относиться к такому обстоятельству у неё, по-видимому, не доставало сознания. А я? Почему любил эту самовлюблённую, не очень умную, маловоспитанную женщину? Не было других? Стоило ли гоняться за каким то призрачным счастьем среди сложности и ответственности первого рейса в новом для себя флоте? Сомнения кружили мне голову; я даже никак не смог ответить на её утренние обвинения, я просто удалился в бессильной немоте и ещё долго не имел возможности отойти от смешанного чувства замешательства и удовлетворения, - за то, что, наконец, задел её, встал на пути, сумел заставить гневаться, злословить по моему адресу. Правда, крепких выражений она не допускала, рамки приличия соблюдала. Но всё же - она меня " размазала", по стенке, ловко так, играючи, на весь оставшийся срок пребывания в смене. Больше я её не трогал, не тревожил, не здоровался, даже если сталкивался нос к носу; она сама тоже не реагировала, проходила мимо меня молча, отчуждённо, будто не видела. Круг наших отношений замкнулся, полный поворот был совершён. Тонкая ниточка, натянутая между нами и готовая вот-вот порваться, теперь исчезла, будто и не появлялась. Я изменил мнение о ней, зажал волю, замкнул её и продолжал выполнять положенные обязанности, соблюдая свой, твёрдо выверенный распорядок дел, занятий, отвлечений. И время потекло. Подошёл сентябрь с кружевами лапчатых узоров молодого льда, потускнел, засеребрился небесными сияниями октябрь, потом вдарил морозами ноябрь и наступил последний месяц в году, понёсся быстрыми днями к очередной замене экипажа. Ледокол подошёл к тому же городку, как и пять месяцев назад, застыл в ожидании. Тьма уже стояла беспросветная, прожекторы выхватывали из мглы неба и моря ту же самую катер-баржу, качающуюся теперь безбожно, по воле нетерпеливых студёных волн. Накрапывающий наискось, под ветром, снег дополнял, качающимся пологом, эту фантастическую феерическую картину - отбытие отработавшего экипажа. Я стоял же, оставшийся опять на борту, поодаль от спущенного трапа, теперь вместе с только что прибывшими, смотрел, как спускаются поочередно, все, под строгим учётом новоявленного боцмана, в соответствии со списком, который трепетался у него на подложенной картонке. Кто-то запаздывал, кого-то искали, - наконец нашли, им оказался старый совсем, ветеран флота, он еле держался от возлияний, его поддерживали, на узком пространстве длинной железной сходни, медленно, почти на руках, довели до низа. Самоходка отдала концы, взревела, просвистела коротким прощальным гудком и затараторила, в убывающем ритме, к маленьким светящимся точкам на берегу. Почти одновременно, - медленно, как бы нехотя, задрожал и наш корпус; несмело, покачиваясь, стал поворачиваться, потом мерно, основательно, загудел, убаюкиваясь на волнах, двинулся в сторону вечных льдов, промерзающей темноты и северносияющего света.
Жизнь на корабле быстро улеглась в привычные рамки. Снова я стал гулять по вечерам, на открытом воздухе. Было довольно холодно и никого других из гуляющих я не встречал. Легко и приятно мерялись шагами дорожки: по "вертолётке", вдоль окошечек кают главной палубы, по настилу полубака мимо шлюпок. Привязанностей новых я не заводил, хотя все из прибывших были знакомы по летнему рейсу, но теперь посвежевшие, отдохнувшие. Некоторые даже считали, что я приехал вместе с ними, но многие меня не замечали, осваивались. Парочка женщин, однако, раньше здесь не работала, и можно было завести с ними хоть какое то знакомство. Вот одна из них проскочила прямо сейчас, во время прогулки, мимо меня, в этот один из последних вечеров уходящего года. Но что-то в ней показалось узнаваемым, до боли, до пронзительно щемящего, сдавливающего ощущения в груди. Неужели? Я вспомнил - в таком же полушубке появлялась Женька во время учебных тревог. Ну да - общий шлюпочный аврал, когда всем положено собираться на палубе, на обоих бортах, тренироваться в спусках лодок. Я ведь не видел Женьку уже несколько дней, два или три, с момента смены. Я вдруг остановился, чуть не споткнувшись, вздрогнул, поразился состоянием мгновенного душевного смятения: а ведь я не видел, чтобы Женька сходила вместе со всеми! Неужели она осталась, как и несколько других из прошлого экипажа? Неужели она здесь, а я этого не знаю? Но нет, нет, не может этого быть. И нет помощника моего теперь, назойливого приятеля Женьки или даже того её ухажёра, которому я когда-то звонил. Раньше тот встречался мне нередко, старался даже здороваться, но я его не признавал, не общался. Да и положение моё, как начальника одной из служб, не позволяло фамильярничать. Возможно, он что-то такое знал про меня, что давало ему повод для панибратства? Так или иначе - мне приходилось отвечать на его приветствия - холодным неприметным кивком. Один раз мне довелось вместе с ним очутиться в парилке. И как то особенно неприятно было видеть рядом суховатое жилистое тело, которого касались женькины руки, обхватывали эти поджарые мускулистые ягодицы. Меня передёргивало от представлений, я не выдержал и трёх минут созерцания его бицепсов. " Нет, нет, - этого не может быть она. Впрочем, я ведь не узнавал, было не от кого, Дерябина уехала. Но я ещё не ознакомился со списком нового экипажа, - судовой ролью, - мне до сих пор её не принесли. А вдруг в последний момент переиграли и Женька осталась, хотя бы на время, для подмены какого-нибудь неприбывшего повара?" Я, лихорадочно соображая, вернулся в каюту, заиндевевшими с мороза руками сбросил фуфайку, скинул высокие серые валенки, размотал шарф, снял шапку и всё думал, думал, - сосредоточившись, прикидывая, вспоминая, оценивая, но так ничего и не решив, оставил окончательную разборку этого вопроса до утра. Следующим днём было тридцатое, дальше предстояли и состоялись праздники и только через три вечера я снова оказался на прогулке. Я уже всё знал и выяснил, что никакой Женьки на борту нет, что уехала она вместе со всеми, а я этого не заметил, потому что отвлекался, по незначащему поводу. Опять женщина прохаживалась уверенной походкой на палубе полубака и я решительно направился к ней. Новый, только что пришедший год, её одиночество подталкивали к этому. Вот мы поравнялись, но она прошла мимо, будто не замечая меня, а лицо её показалось таким знакомым, привычным, родным. Женька! Я развернулся, намереваясь спросить, может, действительно, осталась, но только успел догнать её взглядом, спину в полушубке, соблазнительно выступающей в нижней части. Я почувствовал быстро подкатывающее к горлу тошнотворное ощущение; изо рта стала выделяться неприятная жидкая слюна, - я пошатнулся, упёрся об ограждение, зычно рыгнул. Такое состояние переживалось мною с утра вчерашнего дня, после неудачного, нескладного празднования, я как-то быстро напился, перемешал шампанское с пивом и водкой, плохо закусывая и весь первый день января пролежал, потому что подниматься было тяжело из-за этой самой подступающей, подкатывающей тошноты. Но, может, мне показалось себе такое самочувствие; ведь я считал, что вполне оправился. "Нет, это была не она, она должны была уехать, не может такого быть." Я поднялся к себе через главный вход, по парадной лестнице, и поворачивая в крыло, вдруг ощутил благоуханный терпкий запах, от которого меня передёргивало последние месяцы. Это был её, женькин запах потовых желёз, вот теперь то спутать я никак не мог! Нигде ведь не мог чувствоваться этот дух, как именно на этом месте. Здесь она поворачивала, когда проходила к своему другу. Боже мой! Меня осенило, логическая мысль быстро "понесла": как я не мог догадаться раньше! Она могла спрятаться у него, он её прятал; да и вполне официально она имела право у него жить, пассажиркой, такие прецеденты случались. Да, о поджаром её друге, что он мог остаться, я как-то не подумал. Я вытащил ящик стола, взял в руки новую, недавно мне принесённую "судовую роль", пальцем стал спускаться вниз по списку, пристальней задержался на группе механической службы. Нет, здесь его фамилии не было, да и не могло быть; и вдруг я увидел фамилию, какую искал, но вот только с другими инициалами. И служба была другая - химическая. Но что смутило против фамилии - аббревиатура ЛПК – “линия подготовки кадров”. Такое встречалось - оставались на судне в другой должности. И буквы часто путают в реестрах, цифры - тоже. У меня как-то ошиблись - выставили год рождения на двадцать годов старше и многие восхищались, особенно женщины, что мне за шестьдесят, а я так молодо выгляжу. Утомлённый этими новыми открытиями, вновь возникшими обстоятельствами, я постарался что-нибудь лёгкое выпить. В холодильнике оставалось шампанское, я опустошил бутылку. Потом расправил постель, разделся и неожиданно быстро уснул. Наутро меня ничего не тревожило, я занимался привычными делами, но когда подступил вечер, я стал придумывать причины, чтоб на свежий воздух не выходить. Но как назло, ничего подходящего себе из занятий не находил и пока придумывал, время стало отдаляться и я, торопясь, будто боялся опоздать, собрался, почти выбежал на полубачную палубу и успел увидеть, как "полушубок" спустилась вниз, с "вертолётки", которая была на одном уровне с полубаком. Я бегом побежал за ней, за этой странно загадочной женщиной. Она ждала меня перед входом в медблок. Но только я подошёл поближе, как она исчезла. Я бросился вслед, внутрь, и остановился перед тем, что должно было быть закрыто, но передо мной дверь была распахнута. Это было помещение лазарета, напротив медблока, состоящее из "предбанничка", санузла по обеим сторонам и основной комнаты: просторной, продолговатой, с двумя кроватями, столом для манипуляций, физиоаппаратурой, тумбочками. Показалось, что именно там находится Женька и сейчас снимает свой полушубок или просто замерла, в ожидании.
- Ты не сменилась? - спросил я, не видя её, закрывая, будто автоматически, дверь на защёлку.
-Да – а - а … - отозвалось.
Это был её, явственный голос. Я бы узнал его из тысячи других. Он заставлял меня вздрагивать, напрягаться, зажиматься, эти прошедшие мучительнейшие пять месяцев. Я боготворил этот бархатистый низковатый перелив. Все мысли, чувства, надежды, желания, соединились, наконец, в этот счастливый момент, когда я смогу начистоту, прямо и открыто поговорить с ней. Ясно вдруг вспомнилась одна случайная встреча с Женькой, когда мы стояли около этого лазарета, и она мне говорила про него, что там проходили какие то тайные свидания - очень удобно, в отдалении и возле медпункта, всегда, мол, можно сделать вид, что оказывал медицинскую помощь. Да, тогда это было последнее наше осмысленное общение. Я вышел в медблок из каюты, она из соседней с моим помощником, ей что-то понадобилось из лекарств и я сказал, что всё равно туда иду, нечего переться втроём. Больше я с ней никогда не оставался так, наедине; тогда, наверное, была ещё какая то, последняя, возможность как-то, чего-то объяснить, что-нибудь наладить в отношениях, но я уже и тогда перестал надеяться, я только сдерживался в спокойствии, чтоб не сорваться в раздражении, не нагрубить…
* * *
Бывает так, что, увидев человека, которого хорошо знал или помнил, через долгое время, заново возвращаешься в ту атмосферу, когда общался, разговаривал, или пребывал - в неге, воздушности, блаженстве. Женька доставила мне такие минуты, когда я увидел её снова, через полтора года, в коридоре конторы, - очень обрадовался, даже заговорил. Она отвечала мне, легко и просто, как обыкновенному, когда-то знакомому, не более. Нам было по пути. Мы вместе вышли к причалам, на морозный ещё воздух конца зимы. Меня только что определили в давно ожидаемую командировку, от которой зависела вся моя дальнейшая служебная судьба, карьера. Я был возбуждён, переполнен довольством, а тут ещё рядом обожаемая мною когда-то женщина, всё ещё волнующая меня, всё ещё такая же безразлично прекрасная.
- А я ведь был влюблён в тебя, ты знаешь? - выпалил я в конце разговора. Она ничего не ответила, пошла вперёд и в сторону, быстрее, почти бегом, а я остановился, долго смотрел вслед, до того момента, пока она не скрылась в чреве корабля.
2002, январь. А/л "Россия", Баренцево море.