Зимний вечер плотно пеленает город мертвенным саваном морозных сумерек. Суматошная дневная жизнь тонет в холодной мгле. Порывы ледяного ветра гонят по темному асфальту тонкие облака метели, закручивая вокруг уличных фонарей искрящиеся снежные смерчи. Улицы стремительно пустеют, лишь кое-где торопливо промелькнут редкие фигуры прохожих, чтобы тут же исчезнуть в гулких туннелях подземных переходов или за яркими витринами магазинов, ресторанов и кафе.
Сегодня мой маршрут, как обычно - через Центр. На Тверской, конечно же, затор. Ладно. Сворачиваю у ресторана «Арагви» направо, проезжаю Столешников и Петровку и оказываюсь на Неглинной. Дальше дороги нет – ремонт. Помните, как в песне: «У нас кладут асфальт местами и немного...» Обычное дело, нам не привыкать. Что ж, посмотрим, может удастся найти какой-нибудь лаз. Глушу мотор, и выхожу из машины. Ледяной заряд снежных колючек ударяет в лицо. Не жарко, однако. Согнувшись в три погибели навстречу пробирающему до костей ветру, перебегаю улицу, и почти на ощупь пробираюсь между бетонными блоками ограждения, высматривая хоть какой-нибудь объезд. Бесполезно, все перерыто, как после бомбежки, никакого просвета. Черт, придется объезжать вкруговую. Перескакивая через ямы и уворачиваясь от колышущихся лиан сорванных с изоляторов проводов, направляюсь обратно к машине. У развороченной стенки ремонтного ограждения трое бомжей жгут костер. Сцена, словно из времен Гражданской войны. И это в центре столицы! Нечего сказать, дожили. Трепещущие языки дымного пламени неспешно пожирают пластиковые буквы демонтированной вывески «МУЗЫКАЛЬНЫЕ ИНСТРУ...». Чад как в крематории. Откуда это? Что-то знакомое… Аа-а, ну да! Вон, справа здание известного в прошлом магазина. Торчащие ребра арматуры и пустые глазницы выбитых окон делают его похожим на труп. И тишина, как на погосте. Веселенькое место!
Хриплый голос неуверенно окликает меня из темноты:
- Слышь, командир, подкинь мелочишки! Для сугреву, а? Нет? Ну, хоть закурить!
Ответа не требуется - бомжи, судя по всему, пьяные, и просят так, на всякий случай: вдруг, повезет. И что их привело сюда в этот час? Неистребимое племя, ничто их не берет: ни голод и холод, ни водка, ни родная милиция. Все им нипочем. Пропащие души! Забираюсь в кабину, завожу движок, и...
Что-то меня останавливает. Какое-то давнее воспоминание беспокойно заворочалось в глубинах памяти, заполняя душу смутной, безотчетной тревогой. Ну, что там еще? Закуриваю сигарету, и несколько минут просто сижу, глядя сквозь замерзшее стекло. Бомжи все еще гужуются вокруг догорающего костра. Память, как всегда, не подвела...
Итак, магазин «Музыкальные инструменты» на Неглинной. Да, когда-то это было бойкое местечко. Одно время я частенько туда захаживал. Лет двадцать, тому назад. Страна переживала культурный бум «новой волны», молодежь сходила с ума от «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Их незатейливые песни вихрем ворвались в нашу размеренную жизнь, и стали символом той легендарной эпохи. Повсюду - в подъездах, во дворах, на школьных спортивных площадках ребята бренчали на гитарах, не обращая внимания на неодобрительные взгляды взрослых. По такому случаю некоторые даже пытались осилить музыкальную грамотность. Ах, «битники», «семидесятники»… Золотая пора! Мы все прошли через это. Помнится, я тоже учился в музыкальной школе. По собственному желанию, между прочим. Мой преподаватель, царствие ему небесное, вредный такой, сухонький старикашка (ему уже тогда было, наверное, лет сто), все придирался ко мне, и жутко обижался, если я пропускал занятия. Он, видимо, хотел воспитать себе приемника - мечтал видеть меня на сцене. Извините, Учитель… Не получилось. Я знаю, что разочаровал Вас. Может быть, Вы даже считали, что я Вас предал, когда бросил занятия музыкой? Но я не предавал Вас, нет! И пусть музыканта из меня не вышло, но Вы сумели научить меня главному: понимать музыку, чувствовать ее капризную и трепетную душу. Я помню Ваши уроки, Маэстро.
Так, о чем это я? Ах, да - магазин. Странная тогда приключилась история. Столько лет прошло, а вспомнилось - будто вчера.
… Ранний зимний вечер тысяча девятьсот семьдесят какого-то года. Не помню уж, почему и зачем, может, просто холодным ветром занесло меня тогда в эти самые «Музыкальные инструменты» на Неглинке. Да-а, давненько дело было, много воды утекло с тех пор… Но словно с проявляющегося фото в памяти всплывает, как стоял я тогда в центре зала, замерев перед застекленными витринами, и любовался округлыми, чувственными формами гитар, строгой, точеной красотой скрипок и бутафорской позолотой духовых, призывно поблескивающих из темноты бархатных футляров. Почему-то это зрелище действовало на меня завораживающе. Видимо, поэтому я не сразу обратил внимание, что у входных дверей что-то происходит. Был там такой закуток, где днем обычно тусовались фарцовщики, но до закрытия магазина оставалось всего полчаса, и их давно уж след простыл. Немногочисленные посетители, толкавшиеся у полупустого прилавка, за которым скучал шустрый молодой продавец с испитым лицом и не по возрасту мудрыми глазами, привлеченные невнятной возней, стали подтягиваться к закутку, чтобы поглазеть: в чем там дело.
В углу у дверей стояли трое солдатиков-дембелей в отутюженных шинелях и лихо сдвинутых на затылок шапках, немыслимо как державшихся на их стриженных головах. Перед ними, прямо на каменном полу, расположился грязный, в стельку пьяный мужик в расстегнутом драном пальто и заношенных валенках с одной галошей. Рядом валялась пустая «чекушка» от «Московской», а на коленях у пьяницы пристроилась маленькая, затертая, почти игрушечная гитара, которой и новой-то цена – три копейки. Мужик пытался всучить «инструмент» солдатикам. Пьяно вздыхая, он жалобно гундосил на одной ноте:
- Ребятки, за трояк, а? Возьмите, хорошая вещь. Почти даром отдаю!
«Ребятки» неуверенно ухмылялись, и переминаясь с ноги на ногу, пересчитывали мелочь. Им явно было жалко трех рублей за эту «вещь».
Продавец, неодобрительно поглядывая из-за прилавка на самостийную торговлю, лениво пообещал вызвать милицию, но тут к нему подчалил респектабельный дядечка в пыжиковой шапке, с дорогим скрипичным футляром в руке, и молодец засуетился, выкладывая товар. Клиент был явно стоящий.
А мужик все тянул:
- Слышь, робя… Ну хоть, за стакан, а?
Наконец, один из дембелей взял у него гитару, и пристроив на коленке, неуверенно пробренчал несколько простеньких аккордов. Инструмент отозвался жалобным скрежетом. Разочарованный «музыкант» сунул гитару хозяину:
- Держи, отец. Не пойдет - дерьмо!
Мужик обиженно засопел, и чувствуя, что «бизнес» срывается, вдруг озлобленно выкрикнул:
- Сам ты, дерьмо! Играть не умеешь, мать твою!
Респектабельный господин брезгливо дернулся:
- Эй, потише там!
И отвернувшись, процедил вполголоса:
- Пускают, понимаешь, всякий сброд…
Мужик присмирел. Солдатики, потеряв интерес, собрались уходить – резкий звонок возвестил о том, что магазин закрывается. И тогда незадачливый «бизнесмен» пошел ва-банк. Он бережно пристроил гитару на коленях, грязные пальцы с обломанными ногтями неожиданно умело обняли гриф, и…
Мощный, чистый аккорд легко вспорхнул к высокому сводчатому потолку. Оборванец, закинув голову и прикрыв глаза, быстро и уверенно перебирал струны. Знойные звуки фламенко поплыли над головами, будоража кровь. Солдатики, вернувшись с полдороги, плотно обступили музыканта, заворожено глядя на его мечущиеся руки, и как китайские болванчики кивали в такт одинаковыми, коротко стрижеными головами, прищелкивая пальцами в такт мелодии. Гражданин в «пыжике» застыл с разинутым ртом, а шебутной продавец, заворожено вывернув шею, выронил из рук какую-то коробку – даже поднимать не стал.
Внезапно, лицо музыканта неуловимо изменилось. Какая-то давняя боль, как неразделенная страсть, исказила его, и сделала одухотворенным. На миг, на один лишь короткий миг… Но мне хватило, чтобы представить, что пережил и похоронил в себе этот несчастный.
А мелодия все набирала силу – казалось, она затопила все вокруг какой-то нездешней тоской и нежностью, и страстью. И все обыденное, привычное, неприглядное - исчезло, без следа растворившись, в этом кружащемся водовороте звуков. Осталась только музыка, Вечная Музыка…
Господи, что это было?! Сколько длилось это наваждение? Не знаю, да и не в этом дело. Просто мир вокруг вдруг изменился – другое измерение, другое время (или безвременье?). Короче говоря: обыкновенное чудо. Или что-то еще, в этом роде. Музыка оборвалась также внезапно, как и появилась. Чудо закончилось. Ведь, и у чудес есть начало и конец. По небритым щекам музыканта текли мутные слезы.
«Респектабельный» опомнился первым. Сделав несколько неуверенных шагов к музыканту, он прошептал:
- Бог мой, как же это, а? Потрясающе! Все, теперь никогда не смогу этого забыть!
И добавил удрученно:
- Что ж это за жизнь-то такая пошла?..
Затем, достал увесистый кожаный бумажник, и выудив из него червонец, протянул музыканту:
- Вот, возьмите… Пропащая душа!
… Тлеющий окурок обжигает мне пальцы. Костер уже прогорел, да и бомжи куда-то подевались: растворились во тьме, будто их и не было.
Ладно, все. Хватит с меня на сегодня! «Было» - « не было»… Какая разница! Завожу мотор и разворачиваюсь. Пора двигать отсюда. Втыкаю в магнитолу кассету, и выруливаю на Кузнецкий мост.
Приглушенный гитарный перебор льется из динамиков, и чуть надтреснутый, хрипловатый голос певца выводит:
«...а я бегу, не ведая дороги,
Куда бегу, ей-богу, не пойму!
Да и вообще, зачем я нужен Богу?
В такую тьму, в такую тьму...»
Я, мы, он... Может, ты и прав старик - действительно, зачем?..
* * *