Стрелка часов упала на полшестого, лаская взгляд и суля приближение долгожданного личного времени. Ванечка Бурлаков, подающий надежды молодой сотрудник финансового департамента, с наслаждением потянулся, предвкушая две-три запотевшие кружечки пива с друзьями в ближайшем баре. Стол уже был девственно чист, заточенные карандаши бодро топорщились из черного стакана, и оставалось лишь протянуть руку и выключить компьютер, когда Ванечку что-то тихонько кольнуло в сердце – стрелка часов не двигалась. Дрожала, напрягая все свои силы, чтобы прыгнуть в следующую завершающую четверть рабочего дня, но словно натыкалась на невидимую преграду и отскакивала назад.
И в это время зазвонил телефон.
- Бурлаков, – упавшим голосом произнес Ванечка.
- Иван Николаевич, срочно зайдите к Михаилу Александровичу, – непререкаемым тоном произнесла секретарша Оленька и, не дожидаясь ответа, бросила трубку.
Холодок пробежал по спине Ванечки снизу вверх, слегка приподняв волосы на затылке. Даже у самых матерых сотрудников их огромной организации начинало неприятно ныть под ложечкой, когда раздавался неожиданный звонок от секретарши Оленьки, а уж звонок в половине шестого вечера из приемной шефа вообще не предвещал ничего хорошего.
Ванечка поднялся по многочисленным пересекающимся лестничным проемам, лихорадочно перебирая всевозможные варианты вопросов, которыми мог оглоушить коварный биг-босс, по слухам равно не терпевший как неуверенности и некомпетентности в подчиненных, так и невыносимого всезнайства и тем более независимости. Стараясь унять готовое выпрыгнуть сердце, он потянул на себя тяжелую дверь приемной, словно специально созданной для того, чтобы заставить почувствовать тебя хилым ничтожеством.
Оленька, тут же неуловимо сманипулировала пальчиками над кнопками телефона , не дав ни одной секунды на передышку, немилосердно быстро произнесла в трубку:
"Михаил Александрович, Бурлаков подошел". И равнодушными глазами указала Ванечке на огромную черную дверь. Сердце Ванечки пропустило пару ударов и противно задрожало. Он снова напрягся, потянул за ручку и шагнул во тьму.
Михаил Александрович Паукер сидел за массивным длинным т-образным столом в необъятном кожаном кресле. Густые осенние сумерки уже давно вползли в кабинет, но свет не горел, и о том, где именно располагается хозяин кабинета, можно было догадаться лишь по бесформенному силуэту на фоне окна и маленькому красному пятнышку сигареты. Кресло, чуть скрипнув, повернулось так, что стал виден нечеткий профиль с тремя подбородками, очки и внушительный живот хозяина кабинета. Красное светящееся пятнышко не спеша совершило дугу, и над креслом медленно одно за другим поплыли кольца дыма.
- Вы – Бурлаков?
- Дда… - связки Ванечки предательски пересохли и выдали какой-то сиплый вздох.
Кольца дыма, расползаясь, плыли в его сторону. Через несколько минут кресло вновь скрипнуло, и на освещенный уличным светом участок длинного стола шлепнулась солидная красная папка.
- Эту папку завтра отвезете в Новосибирск. К пяти часам доставите ее на место. Адрес, деньги и билеты на самолет возьмете в приемной. Послезавтра к девяти утра подписанные бумаги должны быть у меня на столе. Вы все поняли?
- Дда… – снова пустил петуха Ванечка.
- Идите.
Приемная ослепила Бурлакова, и он на миг зажмурился, прижимая к груди кроваво-красную папку, а Оленька уже протягивала ему конверт с деньгами и билетами, одновременно тараторя какие-то фамилии и телефоны.
- Иван Николаевич, послезавтра в девять утра я жду вас с документами! В девять утра ровно. И не опаздывайте – Михаил Александрович не терпит опозданий. Вы поняли?
- Дда… - в третий раз проблеял Ванечка.
Но послезавтра в девять утра стол Ванечки Бурлакова был по-прежнему девственно чист, компьютер не подавал признаков жизни и также бодро, но как-то сиротливо, торчали из черного стакана заточенные карандаши. Ванечки не было. Начиная с девяти часов телефон без конца разрывался длинными возмущенными трелями, и уже в половине десятого в финансовый департамент ворвалась покрасневшая, разъяренная Оленька. Звоня по трем мобильникам сразу она разыскивала Ванечку одновременно и в Новосибирске и в Москве и, кажется, в воздухе. Ванечки не было нигде – ни в Москве, ни в Новосибирске, ни в воздухе. Служба безопасности быстро выяснила, что на вчерашний рейс в столицу Сибири Бурлаков Иван Николаевич не садился и, соответственно, в Москву не возвращался. Мобильный и домашний телефоны его не отвечали. Ни коллеги, ни друзья, ни родные не знали, где он и что с ним. Более всего босса, естественно, волновала судьба красной папки. Этаж руководства три дня был окутан мрачными тучами, там сверкали молнии, и по всему офису громыхали раскаты грома. Наконец, буря разрешилась градом выговоров и лишением квартальных премий и утихла только тогда, когда в Новосибирск с дубликатами ни жив ни мертв экстренно смотался непосредственный начальник Ванечки. Только после этого сотрудники потихоньку распрямили зажатые плечи и, осторожно выглядывая, из кабинетов стали по-настоящему беспокоиться о судьбе их молодого и теперь по-видимому уже точно не перспективного сотрудника.
Но Ванечка Бурлаков как в воду канул…
Прошла неделя. И вот в пятницу под вечер пискнул кодовый замок и на пороге финансового департамента возникла странная зыбкая фигура, в которой лишь опытный глаз давнего знакомого смог бы узнать Ванечку Бурлакова.
Он был взъерошен, мят, небрит и находился в весьма дымном состоянии. Помутневшие глаза его то затуманивались слезами, то отчаянно сверкали решимостью, но на все вопросы он, теряя равновесие, только махал руками, мотал головой и бормотал что-то нечленораздельное про шестое чувство, распространяя по департаменту волны ядреного недельного перегара. Ванечка протопал к своему столу, бухнул на него мятую и уже не совсем красную папку, достал из ящика лист бумаги и осторожно взял остро отточенный карандаш.
«Прошу уволить мня по собственному желанию…» - прочитала влетевшая Оленька, до которой весть о явлении Бурлакова народу донеслась быстрее ветра. Все адские громы и молнии, которые она изготовилась обрушить на провинившегося дипкурьера, все самые изощренные угрозы увольнения, строжайших выговоров и лишение зарплаты на год вперед вмиг разбились об это коряво выведенное «прошу уволить меня по собственному желанию». В бессилии потрясая кулачками, она выхватила у него грязную папку, и с развесистым нецензурным выражением всяческих проклятий на голову несчастного Бурлакова умчалась к Хозяину.
В офисе повисла страшная тишина. Эшафот был готов, и где-то поблизости палач точил орудие возмездия. И в этой звенящей тишине ровно в половине шестого вечера грянул телефонный звонок.
- Бурррлакоффф, – с отчаянием приговоренного выдохнул Ванечка в трубку. Выслушал, встал, заправил выбившуюся рубашку в штаны, сгреб грязной пятерней свое заявление и, провожаемый сочувствующими взглядами коллег, обреченно направился в паукерову приемную.
Часы показывали уже без четверти восемь. Но не только сотрудники финансового департамента, а и все другие департаменты именно в этот вечер вдруг обнаружили необыкновенную преданность делу, жертвуя своим личным временем, продолжали трудиться на своих рабочих местах, когда в коридоре, покачиваясь сильнее прежнего, вновь появился Ванечка. Вопреки ожиданиям он был с головой, руки-ноги были на месте, все зубы вроде были целы, и на лице не наблюдалось свежих синяков и ссадин. Отупело посидев под безмолвными вопросительными взглядами за своим столом, он вопреки ожиданиям, не стал выгребать из ящиков их содержимое, а лишь задумчиво заточил карандаш, которым недавно писал заявление и ничего так и не объяснив изнывающим сотрудникам, просто встал и ушел.
Ровно в девять утра в понедельник Ванечка Бурлаков – чистый и опрятный – как ни в чем не бывало вновь сидел за своим столом. Такое положение дел было совсем уж невыносимо, в связи с чем измученные за выходные неизвестностью сотрудники финансового департамента, отринув всякий такт и рефлексию, с калеными клещами приступили к своему молодому коллеге. Говори, мол, что это было, и почему ты до сих пор здесь. Ванечка пытался ускользнуть от допроса, но он знал, с кем имеет дело, да и правда рано или поздно все равно выйдет наружу.
И Ванечка рассказал.
Хотите верьте, хотите нет, но оказывается, испокон вся многочисленная семья Бурлаковых по мужской линии - от прапрадеда и до самого меньшого шестилетнего внучатого племянника в Таганроге - совершенно необъяснимым образом смертельно боится летать самолетами. Возможно, генеалогически удалось бы проследить истоки этой фобии и дальше во тьму веков, но семейное предание упиралось в печальную встречу в Гражданскую тогда еще молодого прапрадеда Бурлаковых с первым аэропланом. С тех самых пор иррациональный, парализующий ужас, даже перед самым коротким полетом даже на самом комфортабельном воздушном судне не мог сравниться для них по силе ни с какой другой, пусть даже самой реальной, смертельной опасностью. Сами по себе не робкого десятка, физически крепкие и во всем остальном вполне себе мускулистые Бурлаковы , все как один, напрочь теряют волю и превращаются в трясущееся желе от одной только мысли о трапе самолета. В связи с этим передвижение по миру Бурлаковых ограничивается железнодорожными и морскими путями, а также ударными автопробегами по отечественному и зарубежному бездорожью. Изредка кто-то из Бурлаковых пытается поднять бунт против своей природы или хотя бы обмануть ее, но одолеть наследственный изъян, который в семье с течением времени стал почитаться за шестое чувство и чуть ли не характерный признак чистоты бурлаковской породы, не получалось. Так как-то раз, одного из дюжих представителей сего славного во всех иных отношениях рода, поставленного однажды перед неумолимой необходимостью все-таки лететь, по решению семейного совета пришлось прямо в аэропорту общими усилиями клана безжалостно накачать дорогущим шотландским виски с одной только целью - погрузить его бесчувственное тело на борт. Виски долго не оказывало никакого воздействия на находящегося в шоковом состоянии родственника, а когда он все же отключился, выяснилось, что рейс задерживается на пять часов. И очнувшийся через три часа родич, чуть было не впал в кому от того, что природа оказалась хитрее, что обмануть шестое чувство не удалось, и наотрез отказался лететь.
Ванечке же - чистокровному представителю могучего рода Бурлаковых - было приказано лететь аж в Новосибирск и сразу обратно. И кровь из носу доставить документы биг-боссу к утру следующего дня. Будь задание хотя бы не так сильно ограничено во времени, Ванечка купил бы билеты на самый что ни на есть скорый поезд, взял бы самый что ни на есть скоростной автомобиль и домчал бы туда и обратно за неделю. Но что это за скорости в современном мире, кому нужен такой курьер? Поэтому самым правильным было бы попросту отказался от поручения.
Мдаа… Отказаться от поручения. Тут-то сотрудники финансового департамента, перед которыми только что разверзлась немыслимая пропасть столь всепоглощающей фобии, наконец-то поняли ужасное положение несчастного Ванечки, оказавшегося между двух огней – иррациональным, парализующим страхом перед самолетом и не менее парализующим, но вполне им понятным ужасом перед Михаилом Александровичем Паукером. Случись с ними, не приведи Господи, нечто подобное, пить беспросветно всю неделю оказалось бы, пожалуй, единственным подходящим выходом из ситуации.
Ошарашенным коллегам оставалось непонятным только одно – почему же Паук не уволил Ванечку. И этот вопрос терзал их в тысячу раз острее тайны ванечкиного изъяна. Хозяин вызвал провинившегося, уже зная, что тот написал заявление по собственному желанию, а значит, скорее всего им двигало любопытство, не меньшее, чем у сотрудников всего офиса.
Когда за Ванечкой тяжко закрылась огромная черная дверь хозяйского кабинета, в дальнем темном углу что-то грузно заворочалось, и вспыхнула уже знакомая красная точка. Ванечка сделал пару нерешительных шагов и положил на стол свое несчастное заявление. Но пауку мало было жалкой бумажки - ему было интересно. И Ванечка, начиная с прапрадеда и той единственной гражданской вплоть до последнего его собственного «новосибирского «приключения» все рассказал, как на духу, ничего не утаил.
Беспрецедентное ослушание какого-то молокососа, а затем шокирующее чистосердечное признание в какой-то совершенно непостижимой фобии по-настоящему ошеломило Михаила Александровича. Вот это был изъян так изъян! Молодой, сильный и симпатичный парень, сидевший сейчас перед ним совершенно раздавленным, с опущенными богатырскими плечами, теперь казался чуть ли не инвалидом по сравнению с ним самим, ибо Михаил Александрович - прирожденный манипулятор, непревзойденный мастер ввергать подчиненных в ужас и унижение, сам был нашпигован всевозможными комплексами под самую завязочку. Но еще более поразило его то, что столь ужасную ванечкину фобию, получается, уравновесила другая, не менее ужасная – он сам, Михаил Александрович!
Вот это была истинная мощь, вершина его трудов! Tyrannosaurus Rex! Подлинная власть над умами и сердцами! А этот парень – молодец! Не вертится ужом на сковородке, не пытается врать и изворачиваться, громоздя ложь на ложь, а хоть и пил от ужаса всю неделю и теперь сидит трясется, но тем не менее честно и откровенно признается ему – Великому и Ужасному - в том, что облажался. И в Михаиле Александровиче Паукере вдруг шевельнулось что-то отдаленно похожее на жалость и сострадание, что-то смягчило и даже, пожалуй, обезоружило его. Принять "по собственному желанию" и отпустить на все четыре стороны такой редкий экземпляр было теперь нежеланно для него самого. Это было сокровище, которое необходимо было держать при себе.
Вот таким образом, заявление, написанное ванечкиным остро отточенным карандашом, после долгой доверительной беседы в темноте под путающимися под потолком кольцами дыма и мирное позвякивание кубиков льда в стаканах с виски, отправилось в шредер, а Ванечка Бурлаков на свое рабочее место - без выговора и даже без лишения квартальной премии.
Правда, Ванечка все эти догадки о причине такого неожиданно благоприятного поворота дела, подсказанной ему не иначе как фамильным шестым чувством, благоразумно оставил при себе. Сотрудникам же своего родного финансового департамента, ожидавших как минимум пыточных подробностей, а скорее всего подписанного кровью договора с дьяволом, он возмутительно кратко резюмировал лишь то, что шеф, судя по всему, вовсе не такой уж монстр, и вообще, похоже, нормальный мужик. Хотите - верьте, хотите - проверьте. Увидев недоверие, с каким обычно смотрят на людей, побывавших в "терра инкогнита", Ванечка Бурлаков понял, что закладывает основу нового мифа. При этом постаравшись как можно быстрее изгнать из собственной памяти пристальный исполненный алчным любопытством хищный взгляд из-под очков в клубах сизого сигаретного дыма...