1. Штрихи раннего детства. Байкал. Томпа

               
                ВСТУПЛЕНИЕ               
 

          Решил начать свои воспоминания о детстве. Где-то, когда-то, письменно я частично их уже начинал. Но найти те несколько листочков среди огромного количества бумаг, которыми в нашем небольшом доме сельских учителей забито все свободное пространство, почти невозможно. Поэтому – снова. Воспоминания буду давать штрихами, картинками, или картинками с небольшими действиями. То есть так, как все отложилось в глубинах моей памяти. Ведь если я не зафиксирую то, что помню, это уйдет навсегда в небытие. В не-бы-ти-е!… НЕ БЫТЬ! То есть, будто этого никогда и не было! Не было и самого меня!? Но ведь все – было! Все это прочувствовано и прожито во времени  и пространстве. И так не хочется, чтобы это прожитое и прочувствованное с моим уходом в вечность исчезло навсегда. А хочется, чтобы мои дочери, племянницы, их дети и близкие друзья когда-то познакомились бы с этими рукописями и пусть каждый своими мыслеобразами представил бы все то, о чем будет написано. Писать же постараюсь так, чтобы читать было интересно.


Самым приятным для меня всегда были именно воспоминания о детстве. Думаю, что это так и должно быть для большинства людей. Каким бы оно ни было и где бы ни проходило, эта пора познания окружающего тебя мира самая счастливая для каждого человека. Пора, когда ты совершенно чист, как белый лист бумаги, когда разум свободен и сознание не замутнено тысячами  условностей человеческой жизни…И как важно и необходимо, чтобы первые ее шаги в познании добра и зла были поставлены правильно…


Начну с воспоминаний о Томпе. Это метеостанция на севере Байкала, куда мои родители перевелись из Бодайбинского района  Иркутской области, с метеостанции прииска Светлого, где работали радистами наблюдателями и где я имел честь появиться на свет в августе 17-го числа 1954-го года…Через год после смерти Сталина и всего через 9 лет после войны с фашизмом! Переезжали мы туда летом 1956-го, когда мне было около двух лет, но я ПОМНЮ! Помню в основном ноги, бесчисленное количество ног людей! Наверное, по причине своего еще малого роста, когда родители опускали меня на землю? Как во сне, в туманных видениях, мне слышатся паровозные гудки старинной бодайбинской железной дороги времен английской концессии, видится в моей детской памяти наш мало устроенный ночлег на чьей-то квартире (спали на полу). Самолета уже не помню…


Итак – Томпа. Папа пишет в своих воспоминаниях, что, по заверениям начальства, там был полнокровный рыболовецкий поселок, расположенный на противоположном от Нижнеангарска берегу Байкала. Но по приезду оказалось, что этот поселок, вследствие хрущевских укрупнений, был ликвидирован и там было всего несколько домов. Для мамы после жизни в большом поселении людей прииска   Светлого такая перемена была сильнейшим стрессом, до слез! Но папа уговорил ее остаться там хотя бы на год. В итоге они прожили в Томпе почти пять полных лет. И, может быть, самых счастливых пять лет в их совместной жизни….


  1. ПЕЧКА

                Помню своих родителей, уставших, замаранных известкой, сидевших дома на кухне, когда я забежал туда под вечер. Наверное, где-то долго бегал. Может даже с самого обеда. Вернее всего с обеда, так как с утра этого бы не произошло. Мама все равно бы меня увидела. Что же произошло? И почему мои папа и мама сидели уставшие, измазанные известкой?..
 

Оказалось, что они уже выбелили всю нашу квартиру. А белили ее срочно, потому, что после обеда, когда родители ушли, я наложил полную печку дров, нащипал лучинок, сложил их, как это видел много раз, под дрова, и, подпалив их спичками,  убежал играть на улицу. Про то, что нужно было открыть заслонку даже не вспомнил. Печь, конечно, протопилась. Но весь дым шел в дом и прокоптил хорошо стены, мебель, одежду! Вот родители и белили весь дом заново… Постели и одежда были вынесены на улицу. Все проветривалось.   Не помню, чтобы меня за это наказали. Наверное, рассудили просто, что ребенок, желая помочь, сделал то, что они делали ежедневно. Но про вьюшку (заслонку), может быть, я просто не знал еще? Ведь весь мир тогда воспринимался только ниже метра…
 

              Наверняка, родители меня видели, где я брожу или играю в свои придуманные игры и не стали меня звать и разбираться, а засучили рукава. А может я ускорил своим действием запланированную побелку? Потому папа и не ругал? Сейчас подумал, что вернее всего правильнее последнее предположение. Почему папы и мамы во время моей «топки» не было дома, не помню. Может, сидели у своих друзей по жизни, соседей Федоровых, может были на метеостанции, находящейся в одном большом дворе? Брата еще тогда не было. Это я помню точно. Значит, мне было где-то от 2,5 до 3-х лет.


2. БОЛОТО


                Как то отец уступил моему нытью в непрестанных просьбах взять меня с собой в лес. С ружьем, с которым он не расставался, и со мной за руку он решил пройтись недалеко от метеостанции. В те времена дичи всякой  было много и почти всегда ему удавалось подстрелить уток, рябчиков или глухарей. Я не помню охотничий результат той вылазки в лес, но хорошо запомнил, как мы забрели с ним на какое-то болото. И зашли на него. Может отцу понадобилось сократить путь, не знаю, но болото, его покров,  оказался зыбким и качался под ногами. Отец, думаю, испугался, но вида мне не подал. Он взял меня на спину «на кукорки», перевесив ружье спереди, и долго потихоньку ходил со мной по обширному болоту в поисках места где из него выйти. Наконец, найдя такое место, он прыгнул вместе со мной на берег. Провалился, но меня успел выбросить на сухое место! Затем с помощью своего шеста  потихоньку вылез и сам. Я только помню зыбкость поверхности болота, как оно покачивалось, и свой испуг, когда папа прыгал со мной. Больше из той «охоты» не помню ничего.

3. УТИНАЯ ГРЯЗЬ

    А вот другую охоту, на которую он меня взял, помню уже всю.

Весна была в разгаре и на улице уже было довольно тепло. Байкал еще стоял во льду, хоть этот лед уже потемнел. Снег уже почти сошел и начался перелет уток. Я все дольше оставался на улице, играя на сухих проталинах.  От метеостанции, стоявшей на возвышенности, в полутора километрах на юг впадала в Байкал река Томпуда. При впадении она образовывала  небольшие заливы в сторону станции, которые соединялись со старицами и озерцами за прибрежным валом. А сам вал, образованный прибойными волнами, всегда был покрыт выброшенным лесом.

Отец, забираясь с биноклем на забор, ограждавший территорию станции, периодически просматривал те старицы и озера. И если замечал там  уток, то бежал поохотиться, передав свое дежурство маме. И вот, однажды, он прихватил и меня. По сухому склону мы спустились на лед Байкала напротив метеостанции. Я нес самодельные санки, а папа берестяную лодку, которую называли почему-то «стружок». То ли ему ее сделал кто-то, то ли она осталась от живших здесь до этого эвенков, не помню. Но лодка, выполненная из коры березы без единого гвоздя, была легкой и переносилась одним человеком.

На льду Байкала отец закрепил лодку на санках, посадил меня  в нее и легко  повез этот груз в сторону устья Томпуды по темному, но еще крепкому льду. От разлившихся озер и стариц нас закрывал прибрежный вал с выброшенным  лесом. Мы подошли почти к устью Томпуды, когда папа остановился и, сказав мне сидеть тихо, стал подкрадываться к той баррикаде из леса. Сначала он шел по гальке и песку пригнувшись, затем встал на коленки и последние метры до завала деревьев подполз уже на животе. Долго там что-то разглядывал и, наконец, повернувшись, поманил меня к себе, поднеся палец к губам. Я было сначала побежал к нему, но увидев, что он отчаянно машет рукой, пошел шагом и в конце уже тоже подполз. Папа показал мне ружье, вставленное в просвет между стволами плавника, и шепотом сказал, чтобы я посмотрел по направлению ствола. Я с бьющимся сердцем начал внимательно смотреть по стволу на эти старицы и озерки. Но ничего там  не увидел! Папа спросил меня, вижу ли я уток, но сколько бы я ни вглядывался, я никак не мог их увидеть! Просто на поверхности воды была видна какая-то темная грязь и все. Мне было по детски обидно, от волнения я даже вспотел и готов был уже пустить слезу от моего «невидения»! Но отец отодвинул меня и сказал «теперь смотри».

Раздался громкий дуплетный выстрел! Я, соскочив, посмотрел на воду и увидел, как вся та темная грязь, которую я только что видел, мгновенно пришла в движение! Оказывается, это было столько там плавающих уток! Отец быстро переломил ружье и, вставив патроны, выстрелил два раза в эту пришедшую в движение, начинающую взлетать утиную массу. Затем, когда эта масса  поднималась в воздух, делая полукруг, он успел сделать еще два выстрела! И от последних выстрелов я видел падающих сбитых уток. Когда утиные стаи улетели, отец принес с берега Байкала нашу берестянку, и мы, плавая на ней, собрали больше десятка селезней, чирков. Затем таким же путем вернулись домой.

Перелетной птицы в те времена было много, и весной  и осенью папа буквально заваливал наш дом утиным мясом. Мама, устававшая и не успевавшая теребить  тех уток, иногда ворчала по этому поводу. Но никогда перо и пух не выбрасывались. Все шло в дело. А если были излишки, то хозяйки всегда находили им выгодный обмен или сбыт.
 


    4. ШКУРА, ИЛИ КАК ЧУТЬ НЕ УТОНУЛ МОЙ МЛАДШИЙ БРАТ СЕРЕЖА


           Сережа может быть тогда начал только ходить, ну а мне было лет 5 не больше. Ну, какая из меня была еще нянька? Тем не менее, родители уже доверяли мне за ним приглядывать. А тут еще ревность к маминой любви! К ее ласкам и просто к маме. С тех пор как появился братик, мне, конечно, уже не доставалось всего того, что раньше мама давала только мне –  поглаживания  по головке и все остальное, чего не передать словами. Разница в возрасте между нами была почти в четыре года. А это по жизни опасная разница. Такие братья и сестры обычно бесконечно конфликтуют, причем в детстве это бывает даже жестоко. Я сейчас это ассоциирую именно с дележкой, нехваткой материнской ласки и нежности для старшего ребенка, особенно, когда младший еще мал и грудничок. Как же, раньше эти теплые мамины слова и руки доставляли радость только ему!! А теперь, в основном, тому неведомому еще, кто чмокает и сопит в колыбельке…А тебе почти ничего! Ну да ладно. К тому случаю, который я описываю в воспоминаниях, он почти не относится, но все-таки…


Мама с папой, предыдущим днем на нашей большой мотолодке уехали  по делам в село Байкальское, находившееся на противоположном берегу Байкала в 40-45-ти километрах. Родители уехали рано и наши соседи по двухквартирному дому, радисты Федоровы, когда мы проснулись,  накормили, одели и отпустили нас гулять. Гулять там особо было негде и нас, конечно, всегда, как магнит, притягивал к себе Байкал!


Погода была тихая и солнечная и я спустился с братиком на берег к пирсу.  Недалеко от него, где находились вытащенные на берег несколько томпинских лодок, Кузнецовы, приехавшие порыбачить, перебирали снятые утром сети. Мы покидали камни в набегающие волны и затем поднялись на причальный пирс, в те годы еще не разрушенный штормами. Построен он был еще во времена, когда здесь находился рыболовецкий колхоз. Пирс по моим меркам был огромен. К нему с обеих сторон тогда могли пришвартоваться два катера! По срединному трапу, проложенному по забутованным в пирс камням, мы дошли почти до его края. С этого причального сооружения так интересно было разглядывать на дне камни, байкальских бычков, в простонародии – широколобок! Я и увлекся тогда этим разглядыванием с правой стороны пирса, начисто позабыв, что рядом младший братик – карапуз. Когда оглянулся, чтобы посмотреть с другой стороны пирса на дно Байкала, то увидел какую-то, как мне показалось, шкуру, покачивающуюся на волнах возле свай. Совершенно не помня, что рядом был братик, я крикнул Кузнецовым, «Дядя Саша, какую-то шкуру несет!». Дядя Саша обернулся, мгновенно изменился в лице и, выронив из рук перебираемые сети, с разбегу бросился в воду! Он добрел уже по грудь, до той «шкуры» и выхватил ее из воды. Это оказался Сережа под своим пальтишком, который и не дал ему сразу утонуть и который я принял за шкуру! Дядя Саша, вынес его на берег и почти бегом они убежали с Сережей на метеостанцию!


     А меня охватил страх!! Да такой, что я спрятался в какой-то яме в сторону метеоплощадки и просидел там до вечера. Там и нашел меня отец, вернувшийся с мамой под вечер из Северобайкальска. С Сережей тогда обошлось. Его успели откачать! А у меня на всю жизнь остался страх перед наказанием. Я тогда не осознавал, что мой братик Сережа, был на волосок от гибели. Страх перед смертью появится еще очень и очень не скоро. Но вот страх перед наказанием от отца остался на долгие годы.


5. ПЛАВАНИЕ В ВАННЕ


             Помню, как мы с Сережей плавали в ванне! Мы незаметно утащили ее со двора. Вернее утащил ее я. Братик ведь был гораздо младше. Сначала опробовал ее сам, проплыв немного у берега, отталкиваясь палкой, и, убедившись в прибрежно-мореходных качествах той ванны, взял «на борт» Сережу. Серьга забрался в наш корабль и я, развернув его в сторону   Байкала и оттолкнувшись,  лихо запрыгнул в него сам. Ванна тут же накренилась и мы оказались в ледяной воде!… Не помню, как мы выскочили на берег, посиневшие от холода. Вода в Байкале, да еще на севере почти все лето очень холодная! Но помню, как мы весело смеялись над нашим приключением, когда голенькие сидели на теплой гальке и кидали в Байкал камни! А рядом с нами сушились наши трусики, штанишки и рубашки. Было тепло, солнечно и озеро играло мириадами желтых бликов. И было удивительно радостно!


       Ну, а ванну потом, наверняка, вытащил отец, когда узнал о нашем кораблекрушении…


      РС. Конечно, чтобы плавать в ванне на Байкале надо было это увидеть у кого-то. Этим регулярно занимались ребята Ивановы, когда-то до нас жившие на этой метеостанции и теперь на каникулах и летом приезжавшие в Томпу погостить.

6. МЕД


      Я как то узнал от старших, что мед дают пчелы. И решил добыть этого меда, так как уже познал его божественный вкус. Напротив метеостанции, с северной стороны, был пологий косогор с зарослями ягодников голубицы, брусники. Начали подрастать там и небольшие кедры. И как-то, бродя по этим зарослям цветущих ягодников, я увидел на одном цветке большую пчелу! Подкравшись, я бесстрашно схватил ее рукой и быстро посадил в коробку из под спичек, которую заблаговременно приготовил. Принес  ту коробочку домой и спрятал в свою кроватку под матрасик. Через день достал ее и заглянул – меда нет! Еще дня два или три я дожидался меда, но он так и не появился в коробке из-под спичек! Та пчела, а вернее всего, это был шмель, уже еле двигалась, когда я выпустил ее, наконец, на свободу. Вот так я добывал мед…


7. БУРЯ


              Мы трое, я, Витька и Томка Ивановы, сидели на бревнах, предназначенных на дрова и привезенных отцом на коне еще по снегу поближе к дому. Витька с Томкой раньше жили в Томпе и почти каждое лето подолгу гостили здесь. А иногда с ними приезжали и старшие их братья Вовка с Валеркой. Вот тогда у меня жизнь оживлялась предельно: я, живший там почти один, как губка впитывал от них всё,  участвуя во всех их вылазках и проказах! Ну, а тогда.


     В тот день мы мирно сидели на бревнышках, лежавших за забором и о чем то по детски болтали. Наверное, как всегда, хвастались друг перед другом всем подряд. Разговаривая, мы услышали шум реактивного самолета, которые почти ежедневно пролетали в томпинском небе над Байкалом. Но сколько ни вглядывались, задрав головы, мы не могли заметить летевшего там и обычно видимого по белой полоске самолета. Вдруг Томка, которая была старше нас с Витькой, уставилась в Байкал и замолчала. Мы тоже посмотрели туда. Сначала я ничего там особенного не увидел. Но, приглядевшись, заметил на самом горизонте черную пречерную полосу! Томка крикнула моему отцу, в это время проходившему по двору.


- Дядя Витя. Посмотрите, что там в Байкале?


Отец вышел из калитки и поднес руку козырьком к глазам. Вглядевшись, он вздрогнул и громко нам крикнул, чтобы мы быстро бежали  домой! Сам же бросился в нашу квартиру, крикнул что-то моей маме и потом также быстро начал закрывать ставни окон. Одна ставня во двор оказалась без наружного крючка и он, прибежав в дом, схватил молоток с гвоздем и заколотил ее  наглухо. Кажется, это же он проделал затем со всеми ставнями. Из нашей квартиры было слышно, как соседи Федоровы, через стенку, предупрежденные мамой, тоже заколачивают ставни. И только-только мои мама с папой забежали в дом, закрывшись на задвижку в сенях и на крючок в доме, как началось!!!


Началось такое, что трудно описать! Но я попытаюсь. За стенами дома вдруг одновременно засвистело, завыло и застонало! Мгновенно полоски света только что солнечного спокойного дня, видневшиеся сквозь прикрытые ставни, исчезли и в доме стало черным черно! Раздался грохот чего-то ударившегося за оградой! Дом, огромный двухквартирный жилой дом, казалось, начал ходить ходуном! Такой силы шквалы ураганного ветра  сотрясали его! Мы с братом, прижавшись к маме, сидели за печкой в спальне родителей и вздрагивали при каждом новом грохоте, раздававшемся снаружи. Послышался шум падающей поленницы. Ветер завывал в трубах и под полом через открытые на лето отдушины! Этот невообразимый хаос звуков и какофония порывов ветра продолжались минут десять. Затем начало потихоньку стихать. И все равно, родители еще долго не выпускали нас  на улицу. Когда же  вышли, то увидели потрясающую и незабываемую картину!


Все поленницы дров были развалены. В двух местах забор в сторону Байкала лежал на земле, а один его пролет ударил в дом. Огромная крыша лабаза, бывшего хранилища рыбы рыболовецкого колхоза, была почти вся снесена и валялась в 15-20-ти метрах от него (этот грохот мы и услышали). Не было крыщ на летней поварке, складе метеостанции. По всему общему двору было разбросаны всякие доски, тряпки и даже улетевшие далеко поленья. А сам Байкал шумел и ревел, поднимая огромные валы и яростно бросая их на берег. Вот в ту бурю то и разрушился так долго служивший всем пирс… Подобное мне пришлось пережить через 15 лет в Центральном Тянь-Шане на одном из его перевалов, когда мы, студенты из Иркутска, с группой попали в горный ураган…


                8. С ТОМКОЙ НА МЕТЕОПЛОЩАДКЕ


      
                Как я говорил, к нам на метеостанцию Томпа летом часто приезжали просто пожить дети Ивановых, ранее работавших здесь. Теперь Ивановы жили в селе Байкальском, которое находилось на противоположном берегу Байкала в 40-45-ти километрах.
 

Чаще всего гостили Тома и Витя. Тома была старше меня, а Витя, кажется, был ровесником. Мы довольно часто с ним дрались, что было вполне по мальчишески в нашем возрасте. Однажды, когда я одержал верх в нашей схватке, он в порыве гнева изрубил мои самодельные лыжи. Папа, конечно, сделал мне другие, может даже еще лучше, но факт этот хорошо помню. Сейчас, с уровня своих познаний человеческой жизни, я понимаю, что драться мальчишкам – это нормально. Но тогда, в пору становления и самоузнавания, те стычки и драки переживались очень остро.


Наверное, поэтому чаще всего я играл с Томкой, которая во всем задавала тон и была, как сейчас говорят, неформальным лидером.
 

И вот однажды под осень мы с ней, гуляя, добрались до самой метеоплощадки, которая находилась в лесу метрах в трехстах от самой метеостанции. Томка раньше тут уже когда то бывала и знала где и что. Наверное, с родителями, работавшими здесь метеорологами. Мы смело вошли на ее территорию через калитку, просмотрели все приборы. Мне всех интересней показался прозрачный шар с полукруглой синей лентой. Это был, как гораздо позднее я узнал, гелиограф, записывающий интенсивность солнечного излучения. Солнечные лучи через тот прозрачный шар фокусировались и прожигали синюю ленту по полукругу по мере движения солнца. Но ни до него, ни до осадкомера и барографа с метеобудками мы тогда из-за своего маленького роста дотянуться не могли. Они находились на столбах и высоко от земли. А вот длинные термометры, измерявшие температуру земли на специальных грядках, нас о-о-чень даже заинтересовали! Томка смело их взяла с земли и один из них переломила пополам. Ртуть оттуда сразу вытекла, все остальное было вытряхнуто и получились такие интереснейшие тоненькие и длинные стаканчики! В них мы сразу же начали слаживать в изобилии растущую там бруснику. Объем нашей импровизированной посуды был очень мал и мы решительно из оставшихся  2-3-х термометров сделали дополнительную тару.
 

       Так, счастливые от нашей сообразительности, с ворохами тоненьких прозрачных трубочек, наполненных брусникой, мы и заявились на метеостанцию! Реакцию моих родителей было нетрудно угадать, если учесть, что резервных подобных термометров не оказалось.  Был скандал с разборкой и я тогда впервые попробовал своего школьного ремня, подаренного мне отцом весной того года.


Ремень почему-то действовал на меня не так сильно, как «угол». Да, было такое наказание – поставить «в угол»! В любой угол в доме. Ты должен стоять, уткнувшись головой в этот самый угол, столько, сколько посчитают нужным и не поворачиваться. Не знаю почему, но этот вид наказания я переносил во много раз болезненнее, чем просто ремень. Хотя наказание ремнем сейчас считаю  прямым насилием над личностью ребенка. Но  вот «угол», повторяюсь, я переживал гораздо острее. Потому, наверное, что это было насилие над душой… Странно, тот «угол» был как бы загипнотизированным местом. Ты не мог из него выйти и стоял там, пока тебе не разрешат его покинуть.
 

    Что поделать, взрослые  всегда перенимают методы воспитания и наказания от своих родителей. Так, вернее всего, было у моего отца, когда он рос в большой семье. Так поступал и он - старался, чтобы мы боялись наказания. Позже, когда он отправил меня учиться с 5-го класса в Танхой на юг Байкала к своим родителям, я почувствовал там, что мой дедушка был суровым и строгим. Почему-то я его в первые два года боялся. Он никогда не трогал меня даже пальцем,  но я всегда внутренне напрягался в его присутствии. Дедушка никогда не смеялся и не улыбался и с лица его не сходило суровое выражение. Он, потомственный крестьянин, прожив невероятно тяжелую трудовую жизнь  в условиях государственных ломок и советских перемен, в условиях последней разрушительной войны, в те жесточайшие годы вырастил и поднял на ноги шестерых своих сыновей и дочь. Трое из сыновей воевали на фронтах той человеческой бойни и один из них в возрасте 19 лет(!)  погиб под Берлином в 1945-ом.  И, конечно, та жизнь, большая часть которой была направлена на элементарное  выживание, отразилась на его характере. Вместе с тем, основы взаимоотношений в его семье были заложены патриархальным жестким укладом в большой крестьянской  семье его отца, выехавшего по мудрой столыпинской реформе с берегов Волги на свободные сибирские земли в начале двадцатого века…


Но это уже совсем другая тема. А пока я в начале своей жизни, получаю свои первые жизненные уроки. Но с высоты прожитых лет в своих воспоминаниях пытаюсь сразу делать анализы и выводы, которые, надеюсь, потом пригодятся кому-нибудь из моих близких или друзей.
 
    
   9.  ПЕРВЫЙ УЛОВ


                Разве такое забудется? Первая пойманная тобой рыба!

    Это случилось зимой, когда мне было лет 5 не более. Я долго канючил, упрашивал отца  дать мне порыбачить его удочку. Не знаю, почему он не хотел ее давать? Вероятно, они были для него тогда ценностью. Наконец, терпение его иссякло и он выделил мне одну из своих удочек. Мало того, раздолбил и забормашил остатками бормаша, который был на вес золота, одну из своих лунок вблизи первых торосов. А сам в тот день на мотоцикле уехал  по делам в село Байкальское на другой берег Байкала. Бормаш отцу выделяли приезжавшие рыбаки и он хранился в подполье, чем то подкармливаемый. Тогда, наверное, это были его остатки.


И вот я, не раз видевший, как он это делает, пришел на место,  размотал удочку, опустил ее в прорубь и, периодически отбрасывая намерзающий ледок деревянной лопаточкой, застыл над лункой. День был морозный. Наверное, через час из дома прибежала мама. Постояла какое-то время и, притопывая и стуча валенком об валенок, начала уговаривать меня пойти домой. Взять за руку и увести меня силой у нее уже не хватило смелости. Ведь на старом ящике сидел уже не маленький ее сыночек, а настоящий рыбак, одетый как капуста, да еще обвязанный маминой шалью! Этот рыбак-филлипок при маме важно подергивал удочку, заправски отбрасывал ледок с поверхности проруби и говорил, что ни капельки не замерз… И, конечно, наотрез отказывался идти домой погреться.

Наконец, мама не выдержала и, наказав мне идти сразу же, как буду мерзнуть, подалась в сторону дома на пригорке. Только она поднялась на прибрежный вал, как  у меня впервые в жизни(!!) клюнуло! Какой там бродячий хариус оказался у моей давным давно уже без бормаша лунки я не знаю. Но он смело заглотил мушку-обманку на самодельном крючке из швейной иголки и потащил куда-то! От неожиданности я выронил удочку и она упала в прорубь! Но все-таки я успел ее схватить уже в воде и потянул к себе, при этом громко что-то закричав во весь голос. На конце лески, там в глубине, бился мощный «зверь» и мои ручонки это чувствовали! От волнения и охвативших меня неведомых еще ощущений я совсем забыл, что вытягивая рыбу с глубины надо наматывать леску на лопаточку и удочку не ослабляя ее ни на секунду! Соскочив с ящика, я стал мотать леску прямо на руки, потом упал, встал на коленки и тянул леску уже просто к себе! Помню, что, пятясь, оказался почему-то за льдиной тороса, когда из проруби, наконец, вылетел здоровущий хариус! Как уж он не сорвался тогда с самодельного крючка без всяких заусениц!? Непонятно! Хариус извивался и выгибался и так высоко подпрыгивал! В любую секунду он мог свалиться обратно в лунку! Я бросился чуть не грудью на этого пойманного «зверя» и оттащил его от воды! В этот момент подбежала мама. А я, перевозбужденный, во весь голос ей кричал, как этот хариус клюнул, как упала удочка и как я геройски вытащил эту огромную рыбищу!!. Помню последнее из того дня – это чувство гордости, когда мама вернувшегося вечером из Байкальска отца угощала ухой из моего первого в жизни улова…


РС. Представьте себе картину на следующий день: сосредоточенный, еще сосредоточеннее, чем вчера, рыбачок-филлипок сидит на своем ящичке и также важно, а может еще важнее отбрасывает намерзающий ледок из лунки, подергивает удочку. А вокруг него стоят, затаив дыхание Витька с Томкой Ивановы и наша собака Пальма… Светит морозное зимнее солнце, искрится снег, а с косогора, где стоит метеостанция, который раз слышен мамин призыв прийти домой погреться…


            10  ВЕРТОЛЕТ


         Помню, в то лето сильно горела тайга. Горел весь Баргузинский хребет. Отчетливо помню эти дымы, а кое-где и огонь, когда отец взял меня как – то с мамой, когда ветер дул сторону гор, прокатиться на нашей лодке на веслах в заливе Томпуды. Был вечер, стоял полный штиль и солнце уже закатилось. Но хребет был отчетливо виден и были видны на нем красные огненные факелы.


Тушить тайгу тогда прибыло много пожарников, которых забрасывали вертолетом сначала к нам в Томпу. Здесь, недалеко от берега Байкала, рядом с метеостанцией, была их временная база. Отсюда они и уходили в тайгу отрядами. Когда прилетал тот вертолет, для всей Томпы это всегда было событием. Все, и взрослые и редкие наличные ребятишки, чаще всего это был только я, бежали к поляне, находившейся внизу, ближе к реке Томпуда, где этот вертолет садился. А когда он собирался взлетать, люди тоже провожали его. Помню, как и я побежал за родителями первый раз проводить эту винтокрылую машину. Весь находившийся тогда там народ, пожарники, охотники и работники станции, кто сидя, кто стоя, находились на небольшом  расстоянии сбоку вертолета. А я сел на траву прямо по его курсу, но тоже на расстоянии. Пилот запустил двигатель, двигатель раскрутил лопасти огромного винта. И вот когда эти вращающиеся лопасти образовали сплошной круг, вертолет начал приподниматься, оторвался от земли и вдруг, накренившись вперед, пошел прямо на меня!


       Вы можете себе представить, как я испугался! Какой ужас охватил все мое существо! Огромная ревущая машина, почти не поднимаясь, низко над землей летела прямо на меня! На маленького мальчишку лет трех – четырех от роду, росшего в тишине прибрежной баргузинской тайги почти без сверстников!


            Соскочив, я во всю свою карапузную прыть, во все свои маленькие еще лопатки, бросился бежать от вертолета! Я рванул так, что мне казалось, что сам лечу над землей! Конечно, от того вселенского ужаса, вызванного видом идущего на меня ревущего чудовища, я ничего под ногами не различал! А эта гигантская стрекоза уже догоняла меня!!!
 

И тут я почувствовал, что уже реально сам лечу в воздухе! Через секунду я уже кувыркался, скатываясь в небольшой овраг, в который залетел с разбегу, а ревущее чудовище, прогрохотав надо мной, ушло дальше!


Вот и вся картинка. Но она навсегда сделала зарубку в моей памяти. Вернее всего зарубку от пережитого тогда стресса. Больше не помню ничего из зарубок того дня. Вероятно, экипаж вертолета дружно хохотал над улепетывающим в ужасе карапузом впереди вертолета! Наверное, хохотали и все остальные люди, кто это видел. Я этого уже не помню.
 

А тот овражек образовывал и размывал каждую весну небольшой ручей, текущий из леса. По весне при таянии снегов, я любил бродить вдоль него и у маленьких сливов играть с пеной, белой и желтоватой, образовавшейся от падения воды. Она была похожа на вату из моей маленькой телогреечки, которую мне сшила мама. Берешь эту водяную вату в руки и сдуваешь…


               
              11. ПРОЗРАЧНОСТЬ БАЙКАЛА

            Байкал, как магнит всегда притягивал меня к себе. Огромное водное пространство, уходящее на юг в бесконечность, а на западе через 45 км обрамленное цепью Байкальского хребта, обладало какой-то гипнотической силой! Как только выйдешь на крыльцо,  первый взгляд – на Байкал! Какой он сегодня? Хмурый, с волнением, ревущий, штормовой или тихий и зеркальный, штилевой. И даже в полный штиль все равно пусть лениво, он периодически набегал на берег почти незаметными волнами и шумел, шумел прибоем. ..Когда я плавал с отцом на лодке или бродил в поисках бычков под камнями, казалось, что воды почти нет – до того она была прозрачной! Прозрачнее любого хрусталя! С пирса на большой глубине в несколько метров были видны на дне мельчайшие камушки и даже подходившие со стороны Байкала рыбины. Береговое дно от пирса резко опускалось крутым спуском и сине-зеленая глубь быстро переходила в абсолютную черноту. Я всегда наблюдал это с лодки. Да и с пирса та уходящая вглубь чернота была тоже видна, если смотреть в сторону Байкала.
 

   Как то у отца выдалось свободное время и он, уступив моей вечной просьбе,  решил прокатить меня на лодке. Столкнув  ее со мной,  сидящем на корме, он на веслах ушел прямо в Байкал. Стоял редкий штиль при солнечной безоблачной погоде. Я, как всегда, перевесившись,  смотрел в воду и наблюдал, как дно резко уходило вниз и вот уже под нами оказалась только черная бездна (глубина Байкала в тех местах достигает километра).
 

           Помню, как отец поднял весла и, когда лодка совсем остановилась, сказал мне «Смотри». Сам же перешагнул ко мне на корму, достал из кармана сломанную алюминиевую ложку, вернее ее черпачок, и опустил его за борт. Тот черпачок, раскачиваясь из стороны в сторону, начал медленно уходить в глубину. Как известно, алюминий - белый и обломок ложки был отчетливо виден. Помню отражавшиеся от него солнечные лучи, иногда сверкавшие в воде. Прошло, наверное, полминуты, а мы все видели тонущий обломок, превратившийся  уже в белую удаляющуюся и качающуюся из стороны в сторону точку. Затем еще и еще несколько раз до нас доходил из черной глубины отраженный луч! И все. Ничего кроме черноты, как ни вглядывайся.
 

Вот так показал мне мой отец прозрачность байкальской воды конца 50-ых годов двадцатого века. На какой уж предельной глубине была видна еще та ложка? Наверное, не менее пятидесяти? А может быть и за сто метров мы видели еще отраженные лучи? И, наверное, когда-то, что-то подобное показал моему отцу  его отец. Там, на самом юге Байкала, где прошло его детство и, в скором будущем, мое отрочество…


12.КИНО


Как что-то невероятно сказочное и навечно незабываемое для меня были первые знакомства с кино. Да! Именно в Томпе! Где проживало тогда  постоянно всего две с половиной семьи радистов-наблюдателей, лесник, да одна или две еще не выехавших семьи бывшего рыболовецкого колхоза. Через год-два и эти семьи (фамилию одной помню - Бочаровы) покинули Томпу. Но кино привозили! Пусть раз в полгода, пусть с огромными трудностями в показе фильмов, но привозили и показывали!  Дважды в год все прибрежные метеостанции снабжались продуктами, горючим и всем необходимым для нормальной работы. Зимой вокруг Байкала проходил караван из нескольких грузовых машин метеоуправления, а летом эту функцию выполняли два катера, тоже подчинявшиеся метеослужбе, под названиями «Берг» и «Вознесенский». Вот с теми машинами и на катерах и привозили то волшебное кино!


Первый фильм, помню,  показали зимой. Показ шел в квартире через стенку от нас, у Федоровых. Экраном служила простыня. От чего тогда питался киноаппарат, не помню. Может для этого с собой у них была своя переносная электростанция на базе бензинового движка? Черно-белый фильм я не помню совсем. В памяти остался яркий луч от киноаппарата и что-то движущееся на простыне. Народу в квартире было много. Большинство сидели на полу, женщины на табуретках. Сам аппарат стоял на кухонном столе, а показ шел через проход в небольшом зальце…


            А вот из летнего показа цветного фильма помню даже фрагменты. Летний показ шел прямо на палубе катера, когда начало темнеть. Специальный экран был закреплен на самом носу, а киноаппарат устанавливался в рубке. Все небольшое население нашей Томпы умещалось на маленькой палубе. Дизельный двигатель «Вознесенского» где-то в его утробе тихо работал на самых малых оборотах, давая электроэнергию.
 

До сих пор помню и представляю эту картину: сумерки, а затем уже звездная ночь и мы, не более десятка людей вместе с малыми детьми, сидящие на палубе заворожено смотрящие волшебство! Цветной фильм!...

                13. ТОМПИНСКИЕ ЯРЫ И ОГРОМНЫЕ КАМНИ


На север от метеостанции, примерно в полукилометре,  в Байкале, рядом с берегом, лежали два огромных обломка скал. Один высокий, острый, примерно в 3-3,5 метра над водой, другой поменьше, сглаженный штормами. На верху сглаженного камня была как бы площадка, на которой по середине находилось небольшое углубление. Мы с ивановскими ребятами любили забираться на меньший камень и запускать в то углубление пойманных байкальских бычков-широколобок.  Конечно, перед этим наливали туда воды. И наша пойманная рыба в живом виде хранилась там до того времени, пока мы не уходили домой. Метеостанции оттуда видно не было и мы смело купались в ледяном Байкале, не боясь запрета взрослых.


Помню, Вовка с Валеркой Ивановы, достали надувной спасательный жилет ярко-красного цвета и мы, по очереди надев его и забредя по пояс, плавали! Плавать по настоящему я еще не умел, а спасательный жилет хорошо держал на воде. Проплыв несколько метров и посиневшие от холодной воды,  мы с криком выбегали на берег к разведенному костру! Как мне помнится, больше двух  таких погружений  никто не выдерживал.
 

          Тот жилет пацаны выпросили в то лето у пожарников. А давал нам его дежуривший на их базе сторож и одновременно завхоз дядя Никита. Почему я так подумал? Потому, что этот дядя Никита то ли от безделья с массой свободного сторожевого времени, то ли от сформировавшейся уже зависимости, увлекался пьянкой. Пропив несколько дней дармовой спирт, он одевал тот ярко красный спасательный жилет, шел на пирс и прыгал в Байкал. Причем, ему было безразлично, есть на озере вал или нет. Я видел, как его мотали большие волны и потом выбрасывали на берег. Результатом принятия таких ледяных ванн было протрезвление. Сам по себе он был добрейшим человеком. Когда бы я не заглянул в его сторожку-жилище на берегу Байкала, он всегда одаривал меня небольшими разноцветными леденцами, которых было у него целый мешок! Наверное, тоже из складских пожарных запасов, которыми он распоряжался. Брал оттуда пригоршню и насыпал мне в задранную рубашку. Задранную, чтобы не уронить ни одного того вкуснейшего камушка. Если был трезв, то всегда с шутками садил меня за грязнущий стол и угощал чаем. Почему то мне кажется, что он был одинок…


Напротив тех огромных камней, чуть подальше, находились яры. Их еще называли «Томпинские яры». В ясную тихую  погоду они были видны из села Байкальского с той стороны Байкала. Собой они представляли темно-желтые обрывы довольно высоких нескольких холмов, находившихся недалеко от берега. Темно-желтый цвет им придавала глина, из которой они состояли. Обрывы были не крутые, пологие, а выветрившаяся зимними морозами и летней жарой поверхностная глина превратилась в своеобразный песок. И мы любили с этих яров прыгать вниз к Байкалу. За пять шесть прыжков ты почти долетал до подножия тех обрывов, в нескольких метрах от которого уже был Байкал. Даже если упадешь и кувыркнешься, то ушибиться было невозможно.


А на верху тех яров в изобилии росла ягода шикша, которой мы любили лакомиться. Она была черного цвета, размером с гусиную дробь и не имела своего особого вкуса. Но нам она нравилась. Собирать такую маленькую ягоду было трудно, поэтому мы просто ее ели. Но иногда приносили домой по стакану-два, чтобы угостить маму или папу. Вдоль яров и по всему берегу шла хорошо натоптанная тропа, по которой в ту сторону я сам доходил даже до памятника. Памятник представлял собой бетонную тумбу с бюстом человека, покрашенного серебряной краской. Внизу, запомнил, была написана фамилия «Снеговой». Об истории, случившейся с тем человеком, будет рассказано в отдельном штрихе моего раннего детства.

               
                14.  УТЯТА ПО ТОМПУДЕ И ШУКИ ДО ЗЕМЛИ


           Как то отец решил прокатить меня с мамой немного вверх по реке Томпуде, которая впадала в Байкал южнее метеостанции примерно в километре. Мотор лодки был маломощный, всего в 3 лошадиные силы, и, конечно, мы не могли подняться по этой горной реке далеко, с километра  два-три, не больше. Помню, что мы добрались до какого-то бывшего покоса на небольшой поляне на правом, более пологом берегу. Помню, что там было остожье у самого берега и отец ловил на удочку рыбу. А мы с мамой ходили и искали ягоду.


    Но всех больше зарубку в памяти оставили маленькие утята! Мы их спугнули, когда только заехали в устье Томпуды. Четыре или пять маленьких сереньких комочков со скоростью торпеды неслись вверх по реке вдоль берега рядом с нашей лодкой! Утиная скорость была чуть больше движения нашей лодки, поэтому их было видно долго. Мама,  радостно смеясь, наблюдала за теми утятами, пока они не скрылись за поворотом реки. До сих пор я их вижу, тех утят, несущихся вереницей друг за другом вверх по Томпуде, стоит закрыть глаза. Вот такая зарубка.


Не знаю, почему в название этого штриха раннего детства я вставил еще и щук до земли? Отдельно писать про них вроде маловато. Помню только следующую картину. Мой отец с радистом дядей Валей Федоровым несут на шесте огромных щук! Их хвосты свисают с их перекладины на плечах до самой земли. Шли они от устья Томпуды, где река образовывала старицы, в которых щуки по весне выходили на мелководье на нерест. А добывали они их без каких либо рыболовных снастей, простым  способом – обыкновенными острогами или хорошими палками. Караулили, когда рыба пробиралась на такую мель, что наполовину ее спина оказывалась на воздухе и она теряла свободу быстро передвигаться. Тогда надо было только успеть ее выбросить на сушу теми палками. Через много-много лет в Еравнинской реке Холой, в Бурятии, я точно также на нересте добыл огромную щуку, которую невозможно было поразить острогой, такой величины она была! Обездвижить ее мы с другом смогли только с помощью топора. Вероятно, также действовали в Томпе и мой отец с дядей Валей…


РС. Через много лет, в 1979 году, студентом, совершая зимнюю Большую Баргузинскую экспедицию с целью  оценки всего хребта для лыжных спортивных походов, волею случая я оказался один в охотничьем зимовье, находившемся в среднем течении реки моего детства Томпуды! О том, какие я тогда  переживал чувства, не имея возможности побывать в Томпе и что там конкретно произошло, можно узнать из рассказа «Если в небе зажигаются звезды, значит это кому нибудь нужно…»


  15. ПЕЛЬМЕНИ


         Как я любил эти общие вечера, когда собирались вместе все работники метеостанции! Не в служебном помещении, где стояла рация и оборудование, а просто у кого-то в доме. У нас ли, у Федоровых – неважно! Важно то, что горели две керосиновые лампы. Одна на столе, другая на стене с каким-нибудь придуманным отражателем. Мужики по очереди раскатывают тесто на большом щите, сделанном из фанеры, нарезают большими рюмками из него кружочки. А женщины раскладывают на них мясо и лепят пельмени. Идет простое и непринужденное общение. Рассказываются всевозможные случаи из жизни, смешные ситуации из реальности в Томпе, во время дежурств. Иногда моя мама с тетей Валей Федоровой запевают красивую известную народную песню. Муж тети Вали, тоже Валя, Валентин, подпевает. Папа петь особо не любил. Но любил играть на баяне, который привез в Томпу. Долго, по многу раз он разучивал по нотам вальс «Амурские волны» и другие произведения. И на общих праздниках всегда исполнял. Мне запомнился только тот вальс.


        Руки женщин работают размеренно, точно и  быстро. Они подгоняют мужчин, так как дядя Валя не успевает с очередным замесом теста, а заготовленное уже заканчивается. Лампы светят ярко, фитили их выдвинуты максимально, но так, чтобы не было дыма. В печку подбрасывается очередная порция дров и в доме становится все теплее. А мороз крепчает. Кто-то из Федоровых очередной раз бежит в свою квартиру через стенку прикрыть печку у себя. Вернувшись, сообщает, что мороз усилился, а небо вызвездило. Все начинают вспоминать какой была погода в это время в прошлом году. Папа говорит, что можно посмотреть журнал прошлогодних наблюдений…


        Пельмени продолжают лепиться, а в большой кастрюле на плите закипает вода и кто-то их сбрасывает туда столько, чтобы хватило всем взрослым и мне, одному маленькому мальчику.  Этот мальчик сидит на своей маленькой скамеечке в уголке возле печки и, отчаянно зевая, борется с наваливающимся сном. Ему так нравятся вот такие взрослые посиделки, но его глаза слипаются и все тело уже засыпает. Он сегодня  под вечер в течение нескольких часов набегался на морозном байкальском берегу, обследуя ледяные пещеры и ниши, образованные постоянными штормами. Эти шторма не прекращались до самого замерзания Байкала. И брызги волн на октябрьском, ноябрьском и даже декабрьском морозе создавали настоящие ледяные замки с гротами и пещерами почти по всему берегу…


  И мне, набегавшемуся по этим замкам и пещерам, подмерзшему и отогревшемуся в тепле дома, неодолимо хочется спать! Я отчаянно тру глаза, но голова все чаще клонится вниз. И, наконец, мама, заметив мою сонливость, уводит меня в другую комнату и, раздев, ласково укладывает в мою маленькую кровать. Я уже не видел, как взрослые закончили стряпню, наделав тех пельменей впрок, как вместе посидели за общим ужином. Как кто-то очередной из графика радист пошел на метеоплощадку за сбором метеоинфомации и для передачи ее в закодированном виде в Иркутск по рации. И так каждые 4 часа в сутки, ежедневно, еженедельно, ежемесячно и годами…


                Я всегда любил эти общие сборы, простое общение всех взрослых без какого бы то ни было алкоголя. Какая то прекрасная человеческая светлая аура сразу поселялась в доме. И моя душа чувствовала, что так и должно быть между людьми…


           16. ПЕЧЕНКА ХАРИУСА И ВЯЛЕНЫЙ ОМУЛЬ С ОСЕТРОМ


Пусть подобные названия не смущают моих читателей. Просто в одном штрихе из детства, хочется рассказать о нескольких картинках, связанных между собой общей тематикой. Вот и в этом мини рассказе все связано с байкальской рыбой.
 

На второй или третий год работы на метеостанции Томпа папа разжился сетями и начал их ставить вместе с другими работниками. Они уходили на какой-то одной лодке в сторону севера и в Байкал. Вероятно, там была какая-то подводная коса. Местные рыбаки обычно знают рельеф дна Байкала возле своих поселений и знают где надо ставить сети. Сети были именно байкальские, с высокой стенью (высотой). Улов обычно делили поровну между собой.


  И вот, помню, как то раз привезли довольно много рыбы. Наверное, зашел какой-то косяк, так как несколько раз носилками носили ту рыбу наверх во двор метеостанции. Все немногочисленные женщины сразу же принимались потрошить свою часть пойманного омуля, чтобы его посолить. В тот раз моя  мама попросила меня ей помочь выбирать из требухи каждой рыбины одну небольшую печенку с ноготь величиной. Мне тогда пришлось довольно долго просидеть, ведь рыбы было очень много. Печенки той я навыбирал тогда полную чашку. А когда после мама поджарила ее на большой сковородке, мне показалось, что вкуснее этого я ничего не ел! Меня нахваливала мама, нахваливал отец и даже хвалил подменный радист, живший тогда с нами в доме в комнате сразу за кухней…


Однажды в общем улове оказался большущий осетр. Не забуду его ребристую спину и рот, расположенный не как у всех рыб, а как у акулы. При разделе улова, этот осетр достался, по моему, семье Федоровых. Но они потом угостили ухой из осетра и нас…


Омуль не только солили впрок, но и вялили в защищенном от прямого солнца месте, где - нибудь повыше от мух, в сарае. Перед этим, конечно, омуль должен был немного просолеть. Так вот вкус свежевяленого омуля мне до сих пор помнится из того раннего детства. Мякоть такого деликатеса для меня была лакомством. Помню.


                17.  АРБУЗ НА ПАЛУБЕ


          Это случилось в Нижнеангарске. Мы с отцом приплыли туда на каком –то катере. Был ли это служебный «Берг» или «Вознесенский» или это был катер рыбозавода неважно. Помню, что когда шли из Томпы отец стоял со мной на руках в рубке и я долго наблюдал за тем, как наш катер разрезает волны. А еще меня, как магнитом тянуло к большому вращающемуся туда сюда колесу с рожками. Это был штурвал. Матрос, который за ним стоял, дал тогда и мне подержаться и даже крутануть его немного.
 

  В Нижнеангарске в это время у берега стоял единственный тогда на Байкале пассажирский пароход «Комсомолец» и наш катер подошел к нему. Зачем и для чего не знаю, но помню, что отец мой, узнав, что на пароходе есть арбузы, попросил сбросить им на катер один, чтобы потом рассчитаться. Может быть, их было  мало, а он очень хотел угостить своего сына, еще никогда не видавшего и не пробовавшего подобного? Борт Комсомольца был значительно выше палубы катера. Арбуз нам бросили. Но отец не смог его поймать и он ударился о металлическую палубу! И, естественно, сразу же рассыпался на куски! Ярко красная, черно ноздреватая его мякоть, обрамленная полосами зеленых дорожек оболочки, сочными кусками разлетелась по палубе! Я взял ближайший кусок и попробовал ту красноту. Бог ты мой!


     Такого небесного, буквально заставлявшего замереть мой организм, невероятно приятного вкуса я еще не испытывал никогда! Разве только от сгущенки, которую по великим праздникам мама использовала для выпечки самого вкусного в мире торта! От той сваренной сгущенки мое детское сердце тоже замирало, а в душе расцветали розы…


Вот такой впервые в жизни был случай знакомства с уникальной южной ягодой – арбузом.

18. НЕРПЫ

                Нерпы к нашему берегу в Томпе приплывали. Я хорошо помню их круглые головы, торчавшие в воде не так далеко от берега.  Сколько раз мы с ивановскими ребятами, бегая по тропе в сторону яров и дальше, под вечер видели этих нерп, стоявших столбиком в воде и покачивавшихся на волнах. Когда стоял штиль, во время нашествия мотыля, вечерами сильно плавилась рыба. Она кормилась тем мотылем, падавшим в Байкал, хватая его из воды. Это и называлось – плавиться. Вот к этим кормежкам рыбы, наверняка, и приплывала нерпа, она ведь ею питалась. Тот мотыль, не помню, как его называли по местному, чуть ли не с неделю буквально облеплял все прибрежные камни, выброшенные деревья и тучами летал над водой. Мы любили в это время кидать камни в Байкал. И радостным криком отмечали те падения камней, которые угадывали в круг, образовавшийся от только что сплавившейся (поймавшей мотыля) рыбы.


                Так и стоит перед глазами та картина: вечер, закатывающееся солнце, расцвечивающее зеркальную поверхность озера в различные яркие цвета тысяч оттенков, многочисленные круги на воде от кормящейся рыбы и мы, ребятишки, с азартом кидающие в Байкал камни…


           А папа добывал эту нерпу. Наученный местными охотниками, в сшитом большом белом халате поверх телогрейки, с санками за собой, и с оружием, он уходил зимой по льду в Байкал за вторые, третьи торосы и дальше. Нерп, поддерживавших всю зиму в незамерзающем состоянии свои отдушины во льду и вылезавших на лед в солнечные дни, он находил с помощью бинокля. Когда обнаруживалась нерпа, главной задачей было незаметно подкрасться к ней на верный выстрел. Тут и выручал белый халат, не отличимый от снега. Даже после удачного выстрела нерпа могла упасть в воду и утонуть. Тут уж как повезет. В общем, я помню тот случай, когда отцу повезло и он привез домой добычу. Помню, что вкус поджаренного мяса нерпы для меня был бесподобным! А бесценный нерпичий жир мама впрок перетапливала на лекарство. Он прекрасно лечил всякие ожоги, обморожения. И от частых простуд и кашля мама всегда давала его пить, слегка его подогрев.



                Еще отец участвовал с мужиками в охоте на нерп весной, сразу после того, как Байкал вскрывался. Они уходили на моторной лодке в озеро на несколько дней, захватив с собой пищу, тулупы и даже дрова для готовки чая. Так в лодке и ночевали. Днем, обычно, нерпа вылазила на плавающие льдины погреться на солнышке. Вот на таких льдинах она и добывалась. На нос лодки вывешивалось наподобие сшитого белого паруса, в котором делалось отверстие для винтовки. Охотники обнаруживали льдины с нерпой и потихоньку подплывали к ней для выстрела. Нерпа же принимала их лодку за льдину из-за маскировочного белого паруса. И тут тоже было важным, чтобы нерпа после выстрела не упала в воду…


                Не помню о результатах именно такой охоты отца. А может быть, как раз после такой охоты и вспоминается несравнимый ни с чем вкус поджаренного нерпичьего мяса? Вспоминается, что на кухне в Томпе в тот раз было шумно, были подвыпившие мужики, громко о чем-то разговаривавшие с моим отцом. Но, может быть, это было и в другой раз...
         

            19. ШИГНАНДА И ТУНГУССКИЕ МОГИЛКИ


На юг от нашей Томпы, не менее, однако, чем в десяти километрах, в Байкал впадала речка Шигнанда. Там находился одноименного названия лесничий кордон. Фамилии лесника не помню, а звали его, кажется, дядей Мишей. Он жил там со своей семьей. Зарплата лесников в те времена была мизерной и я думаю, что жил он за счет Байкала и тайги. Простому охотнику и рыбаку в те времена можно было легко прожить охотой и рыбалкой. Баргузинская тайга была богата  пушным и  копытным зверем, а Байкал изобиловал рыбой. Мужик, у которого руки растут откуда надо, всегда мог прокормить, обуть и, одеть семью. Так там и жил дядя Миша. Небольшая зарплата и выручка от проданного омуля шла на закупку материи для одежды, керосина для ламп, муки  и прочей необходимой в хозяйстве мелочи, а все остальное он добывал сам. Супруга, как в основном и все женщины в те времена в сельской или таежной местности, умела практически делать все: хорошо шить, печь хлеб, кулинарничать, когда надо могла и поохотиться.  Дядя Миша же мог смастерить любую обувь, заменяя сапожника, подковать лошадь, сделать добротные сани. Словом считалось счастьем, когда семейную пару создают два таких работящих, рукастых человека. Тогда и семья как семья. Муж и все детки сыты, ухожены и обшиты. Хозяин семьи, мужик, с уверенностью, что дома все в порядке, смело уходил на охотничий промысел. Таким и был дядя Миша, на кордон к которому мы как-то заезжали с отцом по пути в Давшу, поселок, находившийся значительно южнее Томпы .


Но вот моторной лодки у него,  наверное, не было. хотя вроде бы как без нее летом на прибрежном кордоне? Ни выехать в случае чего, ни съездить в ближайший поселок за чем-то насущным. Что лодки не было, я сужу по тому, что он, тот дядя Миша, иногда приходил к нам в Томпу. Переправиться через реку Томпуду он не мог и всегда кричал кого-нибудь, кто его услышит, чтобы помогли переехать реку. Сколько раз, играя в той стороне, я первым слышал его призывы о помощи и несся к взрослым, чтобы сообщить об этом…


Теперь о тунгусских могилках. Я их никогда не видел. Но из разговоров взрослых слышал, что где-то неподалеку есть захоронения тунгусов. Причем позже от кого-то узнал, что там было их массовое захоронение после мора, вызванного какой-то болезнью. По слухам, в Томпу советская власть тогда согнала много кочующих по баргузинской тайге эвенкийских родов в один колхоз. Там, в скученности, и произошла какая-то эпидемия.


Один раз Витька Иванов предложил мне сходить с ним на лыжах до тех могилок. Мы зашли немного по старой неезженой дороге в лес. Осторожно, с опаской, прошли какое-то расстояние по этому лесу и вдруг  слева на пригорке, в чаще мы, увидели, как нам показалось, что-то подвешенное к стволам деревьев! Не сговариваясь, мы развернули лыжи и во всю прыть бегом прибежали домой! Было страшно!   Мы уже слышали, что тунгусы подвешивали  в колодах своих умерших сородичей на деревьях. Хоть и струхнули мы с ним тогда оба не на шутку, но были очень даже горды собой, что «ходили на тунгусские могилки»!...


          20. РАДИОПРИЕМНИК "РОДИНА", КУРИЦЫ В ДОМЕ И КАРАНДАШИ ПОД ПОЛОМ


     У нас дома был радиоприемник «Родина». Питание к нему отец приспособил от больших сухих батарей. Этого хватало, чтобы слушать радио. По вечерам, когда ни отец, ни мама не слушали его, я любил, включив,  медленно крутить ручку настройки, где даже сам переход с волны на волну был похож на своеобразную музыку. В пространство дома врывались неведомые голоса радиостанций, звучала музыка. В моем детском еще бедном воображении возникали непонятные мне еще картины и ощущения! Некоторые из них я до сих пор помню. Например, медленный переход однотонно звучавшего звука на другую ноту при вращении ручки настройки ассоциировался с бегущей ярко желтой лентой, меняющей свою ширину в зависимости от звука. Более высокий звук – лента становилась уже, а когда звучал звук ниже по октаве, то та лента становилась шире, набегавшая на тебя так, как для водителя бежит под машину полотно дороги.


           Ярко желтый цвет почему-то преследовал меня всю жизнь, особенно в снах. В них какие-то невероятные картины, обычно не запоминавшиеся потом, появлялись всегда из сочного ярко-желтого марева…



Но вернемся к «Родине». Приемник стоял на небольшой самодельной тумбочке и был покрыт вышитой мамой кружевной салфеткой. Такими удивительно красивыми белыми салфетками были украшены все три или четыре полочки самодельной этажерки. На стенах зальца, между окон, тоже висели вышитые прекрасными цветами полотенца и кружева. Мама любила рукодельничать, особенно вышивать. А я любил наблюдать за ее работой на пяльцах, когда иголка с цветной ниткой быстро перемещалась с одной стороны тех сдвоенных колец на другую. И на выделенном полотне мельчайшим крестиком постепенно появлялся рисунок. У меня дома много лет хранится вышитый мамой рисунок Аленушки, сидящей печально на камне у поросшего камышом озерца. Крестьянская, босая девушка оплакивала свою судьбу перед тем, как, наверное, броситься в этот омут. Справа от нее вышита тонкая березка, на одной из веток которой сидят три или четыре птицы, похожие на стрижей. Одна из веток сломана и, не оторвавшись, бессильно свисает вниз.


         Так вот, я помню, как я, наблюдал за работой мамы и видел, как появились те птицы и та сломанная ветка. Но сначала было непонятно. Ведь картина вышивки проявляется постепенно. У мамы она проявлялась сверху вниз и я никак не мог сначала понять, что там будет дальше и мучил маму вопросами, сидя или рядом или забираясь к ней на колени. Лишь к концу работы ясно и четко крестики вышивки обозначили и лес вокруг озера, и камень, на котором сидела девушка, и даже блики на воде того заросшего омута. Эта вышитая мамиными добрыми руками картина, вставленная в рамочку под стекло, хранится у меня уже много лет, напоминая о той самой счастливой поре моей жизни, когда были мама и папа, был родной, хоть и казенный, дом чуть не на берегу Байкала в красивейшем месте подножия баргузинского хребта и вся жизнь еще была впереди…


Следуя принятому мною приему делать из штрихов детства иногда бутерброды в виде объединения маленьких и несвязанных друг с другом подштрихов, дабы не рассыпаться на бесчисленное их количество, рассказываю дальше о курицах в доме.


Родители держали их в первые года два - три. На зиму курицы переезжали из уличного курятника в виде небольшой стаюшки, в дом. Там они жили на кухне сразу справа от входной двери у перегородки перед проходом в зальчик. За проходом, через полметра уже начиналась высокая печка. Зимним домом у наших квочек с черным и огненнобородым петухом служил сколоченный объемом со средний стол ящик с редкой решеткой в сторону кухни, насестом внутри и ящичком в углу под крышкой, где они неслись. Кормились наши курицы из корытца, приделанного к решетке во всю длину ящика. Там же была и закреплена поилка.


С каким то теплым чувством я вспоминаю тех куриц в доме, создававших особый уют! Как в картинах рождения Иисуса. Только там еще много другой живности жило с человеком. Здесь же только куры да воинственный петух. Мне, малышу еще, в долгие зимние вечера  нравилось наблюдать за ними, придумывать с ними игры, а еще кормить. С ладошки было очень больно от их клюва, поэтому крошки, какие-то кусочки я всегда бросал в корытце. А вот бумагу от старых газет держал в руках, пока они не склевывали ее почти всю, отрывая с каждым клевком по кусочку. Поил их и еще мне поручалось скараулить яичко, если какая-то курица села в гнездо-ящичек. Если проворонишь, то другие курицы, зорко следящие за несущейся, быстро склевывали еще теплое яйцо, когда та несушка вставала. Тут и надо было вовремя крикнуть маму, которая «спасала» то яичко для нас, открыв дверцу. Наши курицы почти не знали зерна и всю зиму, помню, кормили их вареной картошкой и конским навозом от коня лесника дяди Кеши Малыгина, который замешивали с отрубями и намораживали на всю зиму брикетами. Потом их заносили и ложили в корытце. По мере оттаивания брикетов куры склевывали все без остатка.
 

Родители рано начали мне покупать карандаши. Я больше играл ими, помню, чем рисовал. В зальце в полу были большие щели, куда  во время моих игр с катанием по полу тех карандашей они и попадали.  Сколько тогда их упало под пол, выяснилось, когда следующим летом папа с дядей Валей перебрали полы в зальце. А было их, разноцветных больших, маленьких довольно много и получил я их как бы заново! Было радостно.


21. КАК СОБАКА МЕНЯ ОПОЗОРИЛА


     Раньше, до нашего приезда, в Томпе был рыболовецкий колхоз. Об этом свидетельствовали огромный лабаз, стоявший не так далеко от метеостанции на том же пригорке и большой пирс в Бакале. В лабазе, помню, еще стояли огромные деревянные чаны (бочки) для засолки рыбы. Старые, использованные, лежали на боку внизу под пригорком и я любил в них забираться и играть во всевозможные придуманные игры. Они были такой величины, что можно было немного забежать по их круглой стенке вверх, потом, конечно, скатываясь вниз.

Это хранилище рыбы под названием лабаз, вероятно, еще функционировало в первые года два нашей жизни в Томпе, так как там еще жила приемщица рыбы и одна две семьи, занимавшиеся засолкой и работой внутри рыбохранилища. Рыба принималась уже, в основном, от рыбаков-частников, ловивших ее помногу удочками всю зиму.


          Как-то, ближе к весне, когда я был на улице, к нашему дому подъехал на коне с санями частник с полным возом пойманной мороженой рыбы, укрытой какой-то мешковиной.  Увидев меня, он подозвал и сказал, чтобы я посмотрел за конем и санями. Ну,  чтобы собаки не утащили его рыбу, а сам пошел к моему отцу в дом. Я добросовестно встал возле воза часовым.


Но мне так хотелось взглянуть на эту гору рыбы, что я не выдержал и откинул часть той мешковины. Не успел я разглядеть эту кучу замерзших хариусов, омулей и сигов, как из-за угла нашего забора показался большущий пес Загря нашего лесника дяди Кеши Малыгина! Он был таким лохматым и огромным, что я его не на шутку боялся и автоматически при его появлении тогда сделал пару шагов назад. Загря, как мне показалось, свирепо посмотрел на меня, от чего я еще попятился, и принялся обнюхивать воз! Рыба его не интересовала, так как он питался от души морожеными налимами у своего хозяина. Обнюхав воз со всех сторон, он лениво задрал свою мощную заднюю лапу и полил, пометил часть рыбы своей собачьей меткой-мочой. По простонародному – обоссал охраняемую мной рыбу!  Затем, скребнув для важности пару раз задними лапами снег рядом и еще раз свирепо взглянув на меня, ленивым шагом удалился за угол забора. И тут только я вышел из того испуганно-гипнотического состояния, в которое загнал меня Загря!


       Наконец, наговорившись, из нашего дома вышел хозяин воза и одевая овчинные рукавицы подошел к саням… Конечно, он увидел помеченную Загрей рыбу и, наверное, хорошо меня отругал. Но я этого уже не помню. Зарубка в моей памяти осталась в виде картинки:  огромный лохматый пес с задранной ногой, писающий на сани с рыбой и мой стыд и страх, что я не уследил за сохранностью груза…


                22. КАК ПОЛЕТЕЛ ГАГАРИН



   Да! Я помню, как полетел Гагарин! Был солнечный, яркий весенний день. Снег на косогоре, где был наш станционный дом, уже почти сошел и я все дольше и дольше оставался играть на улице на подсохших проталинках.  В тот день, почему-то в Томпе было довольно много народу. Десятка полтора взрослых, кажется. Может быть, подъехали рыбаки-частники и охотники вышли из тайги? Помню, как отец залез на крышу дома и приделал к мачтовой антенне небольшой репродуктор. Народ весь толпился у нашего крыльца и все чего то ждали с нетерпением. Отец спустился с крыши, протянул провода от репродуктора в дом через снятое стекло в окне, ушел туда и…раздался голос Левитана!


"Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем срочное правительственное сообщение! Сегодня  в Советском Союзе (во столько то часов и столько то минут – не помню) на космическую орбиту был выведен космический корабль с человеком на борту!..."


Дальше читалось еще о том, что это был именно Юрий Гагарин и еще что-то. Я этого уже не помню. Но помню, какое ликование поднялось у взрослых! Все кричали «ура!», кидали в воздух свои шапки, обнимались! Такой открытой, роднящей всех радости и такого бурного проявления добрых человеческих чувств не у родных людей я, кажется, больше не встречал никогда. Все смеялись и плясали под передаваемые из репродуктора народные  плясовые мелодии.
 

Конечно, тут же было организовано общее гуляние на накрытых во дворе столах, но это мне уже не так интересно описывать. Главная же зарубка в моей памяти от того апрельского дня 1961-го года осталась от голоса Левитана, фамилии Гагарин и ликующих лиц взрослых. И еще от шапок, летящих вверх…


     23. УКРАДЕННАЯ ХАЛВА И РАДИО ОТ ПАПЫ


Небесный вкус халвы я познал впервые в 4 года. Тогда, когда ее привезли в Томпу в зимний завоз продуктов и горючего на метеостанцию. Помню папа, как начальник той станции, при приемке продуктов вскрывал каждый ящик с консервами, маслом, тушенкой, перевешивал каждый мешок муки, крупы, сахара или макарон. Вскрыли и небольшой плоский ящик с халвой. Когда развернули промасленную бумагу, то оказалось, что части халвы не было! Халва представляла собой сплошной монолитный пласт толщиной сантиметров с десять. Так вот ровным слоем было отрезана  третья часть того монолита. Все, кто там находился, сбежались к этому ящику. Прекрасно помню его вид и даже как он стоял на весах. Конечно, тут же был составлен акт о недостаче. Вечером, после ужина мама и дала мне впервые кусочек той темно-коричневой халвы…


Ну, а папа однажды сделал мне игрушечное радио. Вообще то, он особенно никогда не занимался со мной. Я такого не помню. Только когда сильно надоешь ему с какой-нибудь просьбой: прокатиться на мотоцикле с ним, поплавать на лодке или еще чего. Вот и здесь, помня, что он обещал сделать мне радио, я буквально изнылся с этой просьбой. И он, наконец, снизошел!


Взял у мамы катушку ниток, отмотал от нее несколько метров, а остальное, не обращая внимания на мамины протесты, разрезал острым ножом и выбросил к печке. Затем освободил от спичек один коробок и проделал в нем посредине дырочку. Привязав к одной спичке за ее середину нитку, он вставил ее в коробок, а другой конец нитки привязал свободно к пустой катушке. Сказав мне, чтобы я прижал к уху коробок, папа натянул нитку и начал потихоньку крутить пустую катушку, сидя на пороге. Я же сидел на кухонной лавке у стола в 3-х метрах от него. Привязанная нитка со скрипом прокручивалась на катушке и ее скрип по нитке передавался и усиливался в пустом коробке, так, что в ухе уже звучал не скрип, а набат. Вращая каток с разной скоростью, можно было получать в трубке такого телефона чуть ли не мелодии! Я, замерев, слушал свое радио!...


          24. С ОТЦОМ НА ЛОДКЕ В ШТОРМ


Это произошло летом, когда мне было не больше 5-ти лет. Была какая-то гулянка. Не знаю, почему мы с моим папой оказались вдвоем в Байкале? Когда он сталкивал лодку и отплывал со мной на веслах, ветер только начинался и волны были небольшими. Но постепенно они становились все больше и больше! И вот уже лодка проваливалась между двух огромных водяных гор и вновь взлетала на гребни, с которых я видел на берегу всех томпинских взрослых и мечущуюся мою маму. Вот уже лодку начало захлестывать водой! И я вижу, как мой папа, при каждом вплеске воды в лодку начинает притворно смеяться. Мне,  малышу, тоже становится весело и я принимаю все происходящее за игру! Лодка держится строго поперек волн. В противном случае она была бы опрокинута первой же волной, которые, повторяю и помню, были уже настоящими горами с белыми гребнями. Помню крики взрослых, помню, как мы приближались к берегу! И, наконец, помню, как огромный вал понес нас на берег, а все взрослые мужики, вероятно тоже протрезвевшие, бросились в воду и все разом успели выдернуть лодку подальше на берег, пока не ударил следующий вал! Помню, как плачущая мама выхватила меня всего промокшего из лодки и с рыданиями убежала со мной наверх в наш дом. И последнее – помню, что после того случая, отец не жил дома сколько то дней…



               
     25. СТАКАН БРАЖКИ


          Было затянувшееся гуляние в соседней квартире. Помню гул хмельных мужицких голосов, яркий свет на кухне от нескольких керосиновых ламп. Гуляли мужики, рыбаки, приезжавшие на сезон порыбачить со своим бормашом из села Байкальского, которое находилось на противоположной стороне Байкала почти напротив Томпы. Женщины, сотрудницы метеостанции, моя мама и тетя Валя Федорова, в той гулянке не участвовали и, вероятно, рукодельничали в нашей половине дома. Иначе бы звучали красивые народные песни. Я почему-то был там, где гуляли и играл чем-то на полу в свете, падавшем от кухни в зальчик.

         И тут рыбак по фамилии Наумов, который сидел на кухне повернулся на табуретке и, увидев меня, поманил пальцем к себе. Я подошел. А он взял со стола граненый стакан бражки и, прикрыв меня от всех собой, протянул его с пьяными словами.


         - Попробуй, Генка. Она – сла-а-а-тенькая!  Приученный и привыкший слушаться взрослых,  я попробовал тот напиток в руках рыбака. Мне показался он действительно сладким! Сделал несколько глотков. Рыбак же, увидев, что мне понравилось, сказал:


        - Пей, пей, пей….- и, придерживая и, наклоняя стакан, выпоил мне его весь. Переведя дух и икнув, я с благодарностью посмотрел на рыбака Наумова за этот сладкий и вкусный напиток. А он в это время внимательно смотрел на меня….Вдруг в голове у меня все закачалось. Я повернулся к зальцу, сделал несколько шагов в его сторону и у меня все не просто закачалось, а поплыло и я рухнул на пол, как подкошенный. Последнее, что я помню, это был веселый смех рыбака Наумова!... Больше не помню ничего. Наверное, после, меня откачивали  и отпаивали. И было мне тогда может три, а может  четыре годика. Помню, что был еще совсем маленький…


   26. СНЕГИРИ ЧЕРЕЗ БАЙКАЛ


Как-то по весне, папа взял меня с собой в село Байкальское на ту сторону Байкала. И мы поехали не на попутной машине (такое вполне могло быть) и тем более не на мотоцикле, а на санях, запряженных конем лесника дяди Кеши. Помню безветренную, теплую весеннюю погоду. С лужами на льду, с протаявшими следами от саней и  машин на дороге и даже с протаявшими глубокими ямами кое-где там, где попадался конский навоз на пути. Солнечный свет, как известно, притягивается прежде всего к темному. Вот поэтому под любым темным предметом и вокруг него, даже вокруг клочка потерянного сена, была в это время протаявшая ямка и даже яма.


  Я полеживал на сене в передке саней и все посматривал по сторонам и, по возможности, вперед. По возможности, потому, что  когда конь бежал рысью, то в передке было сложно заглядывать вперед из-за летящих на тебя комьев снега из под копыт коня. Картина кругом была  однообразной: необозримые ледяные просторы, изредка пересекаемые линиями торосов, да след наших саней, убегающий назад. Но больше всего через какое-то время и до конца поездки мое внимание привлекла небольшая стайка снегирей!  Они появились как то неожиданно примерно через полчаса после того, как мы отъехали от берега Томпы. Со своим особым птичьим писком сели стайкой сначала позади нас, затем, взлетев и обогнав сани на несколько десятков метров, сели впереди на дорогу. Когда мы приближались к ним, они с птичьим гомоном взлетали и опять перелетали на такое же расстояние вперед. И так продолжалось все время до самого обеда.


             Через пару, тройку часов езды дядя Кеша остановился, задал коню сена и мы пообедали захваченными в дорогу вареной рыбой с хлебом. И был еще сладкий теплый чай в какой то толстостенной стеклянной банке, укутанной в овчину. Снегири уже никуда не улетали и сидели неподалеку. Когда мы поели, дядя Кеша, накрошив хлеба, бросил его рядом  с санями. Подкормив коня еще чашкой овса, он скомандовал нам садиться и конь тронулся дальше. Снегири, как мы тронулись, вмиг снялись  и подлетели к месту, где мы стояли и их хвостики замелькали, часто поднимаясь! Они дружно подчищали хлебные крошки. Я было испугался, что они потеряют нас. Но нет! Через пятнадцать-двадцать минут они, весело приветствуя нас, пронеслись над санями   и их перелеты впереди начались снова. Уже до самого села Байкальского. Помню, когда приблизились к берегу, где находилось село, мы долго искали выезд на сам берег. От загрязнений и более раннего на этом берегу таяния льда везде были  большие проталины до дна…Выехать мы смогли только на значительном расстоянии от поселка. А снегирей я потерял сразу, как показалось различимое впереди село.


    27. КАПИТАН "ВОЗНЕСЕНСКОГО"


   Родители довольно рано научили меня читать. Я прекрасно помню азбуку в виде развернутой большой твердокартонной книги из двух листов с яркими рисунками возле каждой буквы. В форме игры, мама или папа закрывали сначала букву, чтобы я назвал первую букву из названия рисунка. Затем наоборот. Таким способом я очень быстро овладел алфавитом. И слога как-то сразу пошли. И читать начал… примерно в 2,5 – 3 года. Но вот беда – на станции совсем не было детских книжек. Только моя азбука. Из прочего бумажнопечатного были только метеорологические журналы с цветными фотографиями облаков и «Война и мир» Льва Толстого.


         Летом иногда на метеостанцию приходил катер метеослужбы «Вознесенский». Был еще «Берг», но чаще всего бывал именно «Вознесенский». И его капитан, которого звали дядя Саша Кузнецов, однажды привез и подарил мне небольшую книжку с детскими стихами Маршака. Я долго не выпускал из рук эту величайшую для меня драгоценность! Несколько дней беря ее всюду с собой, я приставал то к маме, то к папе с тем, чтобы они послушали мое чтение. Все те стихи я, кажется, помню наизусть до сих пор! Помню и яркие цветные картинки, сопровождавшие их. Так с легкой руки и от доброго сердца дяди Саши с «Вознесенского» я пристрастился к чтению, которое сопровождало и сопровождает меня всю сознательную жизнь. Лет через шесть или семь, когда я плыл  по Байкалу с мамой на пассажирском пароходе «Комсомолец» от Танхоя на самом юге  до Нижнеангарска на севере я узнал в старпоме его команды  своего любимого дядю Сашу Кузнецова! Я привел его к маме в каюту и мы долго общались и вспоминали…


До сих пор помню картину: вечер, сумерки, взошедшая огромная луна над хребтом и я, карапуз, бегущий вниз к пирсу, откуда вот-вот должен был отчалить катер «Вознесенский», уходя в дальнейший рейс. И я кричу в вечерней байкальской тишине:


- Дядя Саша-а-а-а-а!


Он откликается и я снова во всю мочь своих маленьких легких:


          - Книжку привези-и-и-и-и!


В ответ слышу его бас – Ладно!


Катер, взревев своим дизелем, пятясь уходит в Байкал, делает реверс и вот его силуэт начинает теряться в темноте. А я смотрю, смотрю….пока обеспокоенная мама не крикнула меня домой…


            РС. Вспомнил, что тогда на «Комсомольце» дядя Саша давал мне безраздельно пользоваться большим морским биноклем и я все время торчал с ним на верхней палубе.
 

           Почему мы плыли тогда в Нижнеангарск? Я закончил в том году шестой класс в Танхое на юге Байкала, на родине папы, живя там с его родителями уже второй год. За мной и приехала моя мама из Усть-Кутского района, где мои родители работали уже на метеостанции Максимово, что находится в глухой тайге в ста километрах от райцентра. Вот она и решила по пути навестить ставшие родными томпинские места. Помню, что в саму Томпу мы тогда не попали из-за плохой погоды, а навестили только Малыгиных в селе Байкальском.


Назад возвращались на самолете АН-2 через Улан-Удэ. Я сидел в салоне, постоянно прилипнув к иллюминатору. В целях безопасности пилоты шли все время вдоль берега. И я узнал тогда свою Томпу!! И как закричал на весь самолет «Мама! Томпа!!!». Мама, вглядевшись, тоже  разволновалась, узнав и Томпуду и станционные постройки…


…А еще мы с мамой в качестве игры на том пароходе переговаривались стуком косточки пальца по стенке в каюте, ложки  по столу в пароходном буфете. За другими столами кругом сидели люди и им было невдомек, что мы общаемся азбукой Морзе. Это было нашей тайной!  А работе на ключе родители меня обучили тоже в Томпе. Как то папа во время сеанса связи с Иркутским метеоуправлением дал мне, сидящему у него на коленях, отстучать закодированную сводку погоды! Дежурный радист из Иркутска сразу же спросил «кто на ключе?». На что папа, наверное, не без гордости ответил «сын»…



28.  ВОЛКИ И МАМИНЫ БУЛОЧКИ С ТОРТОМ


       Такие булочки, пироги и торты, какие стряпала мама, я не встречал нигде, никогда и ни у кого! Даже если сделать сноску на мое детское восприятие, когда все, что  от мамы всегда самое самое! Булочки она делала  треугольными, кренделечками, круглыми, в виде завитушек.  Все они украшались всевозможными косичками из теста.  Даже само тесто у мамы было вкуснющее! Во время стряпни я обязательно вертелся рядом и пробовал, пробовал, пробовал…Треугольники, украшенные завитушками, в середине начинялись различными маминого приготовления повидлами и вареньями. Стряпалось все это регулярно, не смотря на то, что еженедельно выпекался свежий хлеб. После выпечки все эти вкуснющие вещи раскладывались по противням и на листах фанеры и выносились зимой в кладовку на проморозку. И до чего же они были аппетитны со своей коричневой корочкой, с истомившимся и слегка подплывшим вареньем и повидлом! Когда мама заносила с мороза эти шедевры, я так любил их грызть именно когда они только-только начинали оттаивать…


А торт! Ее знаменитый торт с вареной сгущенкой! До сих пор не могу добиться, чтобы хоть раз в жизни испекла такой же моя супружница. У нее вроде все – по рецепту! Все положит и старается, а нет! Не выходит. Она и крем взбивает и коржи по особому рецепту замешивает, но все равно не то! Мама без всякого электричества в обыкновенной печке  пекла твердые, тонкие коржи, обмазывала их волшебной (!) вареной сгущенкой и сверху посыпала крошкой, сделанной из обломков по краям от тех коржей.


Никуда не исчезает из памяти почти однонотный звук волчьих голосов в зимние вечера… Это бывало не часто. Но ближе к весне, когда у волков начинались  природные свадьбы, их пение заставляло поджимать хвосты и прятаться по конурам наших томпинских собак… В такие ночи не спала и единственная лошадь нашего лесника дяди Кеши Малыгина, а на ночное дежурство по станции в графике ставились исключительно мужчины…

               

     29. КАК ПАПА ТОНУЛ С МАШИНОЙ. СНЕГОВОЙ


О том случае я слышал не раз от своего отца. В детстве, да и после тоже. Вероятно, он пережил тогда один из сильнейших стрессов в жизни. У меня же остались в памяти следующие две картинки-зарубки. Первая: по нашей квартире, как тени, в каком - то белом тумане ходят мужики в белом, в доме жарко, везде на натянутых веревках висит, сушится одежда. Вторая: мы с папой и мамой подплываем к берегу на лодке и я, выскочив первым, бегу на прибрежный холм к памятнику, где на постаменте виден бюст полного человека, фамилия которого отчетливо читается внизу – Снеговой. Итак, рассказываю со слов отца…


            В тот раз ему удалось с кем-то попутно уехать на ту сторону Байкала в село Байкальское. Дела там всегда были: на почте с корреспонденцией – получить, отправить; в магазинах - что-то прикупить необходимого и т.д.  Обратно - тоже повезло. К ним в Томпу с какой-то проверкой направлялся инспектор метеослужбы по фамилии Снеговой. Вероятно, он и нанял грузовую машину?  А может со своей инспекцией он ездил по всем метеостанциям и машина была от метеослужбы? Не знаю. Знаю только, что у него в кузове находилось ящика два водки и еще какие-то продукты для магазина в Томпе. Там в первые два три года был таковой с минимальным набором продуктов и товаров для охотников и рыбаков. С этой грузовой машиной напросились пересечь Байкал несколько местных рыбаков для рыбалки на Томпинском берегу.


Хоть и был уже апрель, но рыбаки, севшие в кузов, одели на себя свои рыбацкие тулупы, валенки. Отец же, тоже сидевший в кузове, был в телогрейке, но в теплом нижнем белье и в свитере, на ногах были тоже незаменимые валенки. Снеговой оказался грузным, полным мужиком и в кабине уже не было места третьему. День был довольно теплым. На Байкальском льду от весеннего таяния начали появляться лужи. Наезженная за зиму дорога к Томпе тоже подтаяла и как бы проявилась еще резче. Кое где колеса машины вспенивали воду луж и поездка шла нормально.


Примерно на середине Байкала инспектор остановил машину, вылез из кабины и крикнул  рыбакам, чтобы они взяли из одного ящика пару бутылок водки и выпили за его здоровье за его счет. Еще посочувствовал им, что наверное промерзли в кузове! Мужики, конечно, обрадовались и дружно выпили беленькой грамм по двести. Выпили с ними и мой отец с водителем и инспектором. Снеговой сел, машина загудела и они тронулись дальше. Рыбаки от выпитого загалдели и начали травить соленые мужские анекдоты. Все они сидели у переднего борта машины на своих рыбацких ящичках. Отец же находился у заднего борта. Выпивший шофер машину погнал побыстрее и фонтаны от луж разлетались уже дальше. И вдруг…


Вдруг перед машины резко провалился в проеденную полынью! Рыбаки в своих огромных тулупах попадали друг на друга. Отец же успел схватиться за задний борт и, когда кузов стал резко наклоняться вперед и раздался скрежет обламывающегося радиатором льда, прыгнул из машины как можно дальше! Упал, расшибив колени, растянулся на льду! Превозмогая боль от удара, медленно поднялся, обернулся и его  объял ужас!!..


На том месте, где только что проваливалась машина, был только пузырящийся  пролом во льду!  И никого! Только льдинки от того пролома в виде ледяной каши, всплывающей вместе с пузырями!..


Не успел отец сделать шаг к пролому, как с каким то шумным водяным полувздохом стали один за другим всплывать рыбаки в тулупах! Вероятно, сначала, когда машина начала быстро уходить под лед, их всех засосало образовывающейся в таких случаях воздушной воронкой… А потом, когда воронка отпустила, их не промокшие еще тулупы сыграли роль поплавков. В ледяной каше пролома, хватаясь за что попало, бились пять шесть мужиков и орали от перепуга во всю мощь своих легких! Отец бросился к краю, подал руку, чтобы помочь вытащить. Но за его руку схватилось сразу несколько  полуобезумевших мужиков и стащили его в воду! Чем бы все это закончилось, если бы не один рыбак  помоложе, вылезший на лед немного в стороне от всех? Он то и помог всем вылезти! Мужики, выползшие из воды, стояли у пролома, как вдруг вода вспучилась и всплыл шофер!!!


Его быстро выдернули из пролома! Из ушей и носа водителя хлестала кровь! А из пролома иногда еще появлялись пузыри… И при каждом всплытии такого пузыря один старый рыбак крестился и говорил, что «начальник еще дышит!...». Совершенно оглохший из-за лопнутых перепонок  шофер громко говорил и говорил о том, как он не мог открыть дверцу машины, как смог открыть ее, когда кабина заполнилась водой, как, отделившись от камнем идущей в глубину машины, увидел над собой маленькую светлую точку пролома во льду, как гребся из глубины, как больно в ушах и в голове»!… Его успокаивали, хлопали по плечу, а он все говорил и говорил, все время добавляя, что «слава богу, окно открыл перед этим..»… Глубина Байкала в тех местах достигала километра…


Ждать было уже нечего и отец предложил всем быстро идти по дороге до Томпы, до которой было еще не меньше десятка километров. И все молча двинулись. Лишь иногда был слышен голос шофера, все повторявшего видения своего пережитого стресса…


Отца и всех тех людей спасло то, что погода была тихая, без ветра и светило уже весеннее солнце. Если бы был легкий морозец с небольшим ветерком, я сомневаюсь в том, что отцу удалось бы их довести до метеостанции.  Ребенком я и видел  в нашем доме их всех, переодетых в нижнее сухое белье отца, бродивших в  тепло натопленном зале…И в доме стоял пар от сушившейся одежды…


Позже, я не раз бывал у памятника на берегу Байкала  в виде бюста на постаменте, покрашенного серебряной краской, на котором была надпись Снеговой…


         30. КАК ПАПА ПРИШЕЛ ПЕШКОМ


       И еще один случай, связанный с пересечением отцом Байкала по льду, сохранила моя память.


           Уехав  в с. Байкальское на своем стареньком мотоцикле "ИЖ-49", прозванном в народе «ковровцем», он выехал назад после обеда следующего дня, рассчитывая вернуться домой к вечеру. Путь через Байкал у него обычно занимал до полутора часов.


           Вначале все шло хорошо и отец, крутя ручку газа, даже что-то подпевал себе. Довольно быстро пересек гололед, тянувшийся от северного берега на 10-12 км. Когда путь пошел по снегу, слабосильный мотор уже не тянул на третьей скорости. Пришлось идти на второй, переключаясь на первую. А это нагрев и частые остановки для охлаждения. Вскоре, примерно в 2 часа дня, мотор заглох. Выяснилось, что вылетела свеча из головки цилиндра. Вставил, закрутил запасную – повторилось. Стало понятно, что резьба сорвана. Отец принял решение двигаться дальше пешком. Сбросив ватные брюки и полушубок на мотоцикл, с небольшим рюкзаком за плечами, он скорым шагом двинулся по направлению к Томпе. Небо было хмурое, противоположного берега не видно и направление он выдерживал по застругам снега, так как ветра тут были постоянного направления. В положенное время стемнело, как он ни спешил, передвигаясь иногда перебежками. В полной темноте, через несколько часов почувствовал по углубленному снегу, что приблизился к восточному берегу.
 

Все время из головы не выходил недавний разговор с одним охотником. Тот рассказывал, что когда у него заглох недавно мотоцикл на льду Байкала, то его преследовал волк! И что его спасло то, что с собой была винтовка. В это январское время года у волков гон и они могут  переходить Байкал! Эта информация беспокоила отца. Он вспомнил по рассказам, что у волков  в темноте светятся глаза… И как только он про это подумал, как прямо по курсу вдалеке сверкнули два огонька и погасли! У папки от этих огоньков пробил такой страх, что, развернувшись, он чуть не бегом двинулся в противоположную сторону – в Байкал! Затем повернул еще и еще, возвращаясь к берегу. Только часам к 4-м утра, различив прибрежный лес, он сориентировался, как далеко находится от Томпы. И вновь двинулся вдоль берега.
 

Только в 7 часов утра он вышел из-за Томпинского мыса и увидел подсвеченные керосиновой лампой окна своего дома. Оставшиеся два километра дались очень и очень нелегко… Ложился на снег через каждые 200-300 метров, так как силы были на исходе. Когда, наконец, он постучался и ввалился в дом, силы оставили его и он сел на пороге.


Таким я его и запомнил, всего белого от инея, сидевшего на пороге, не имеющего сил даже снять валенки. Мама сама сняла их с его ног. А он, развязав рюкзак, вытащил мне, мальчугану, подарки. Это были настоящий круглый пенал для карандашей и школьный ремень!


РС. А огоньки, сверкнувшие ночью на пути отца и принятые им за глаза волка, как потом выяснилось, были светом лампочек на флюгерах. Вышедшая  ночью на дежурство мама включала их, чтобы определить силу и направление ветра…


31. БАНЯ В ДАВШЕ


          Как то летом, когда была хорошая погода, мои родители поехали на мотолодке в Давшу и взяли с собой меня. На один день, когда было время дежурства по станции у Федоровых. Ранним утром в сплошном густом тумане и при полном штиле, отец столкнул лодку в Байкал, завел трехсильный стационарный мотор (Л-3) и мы тронулись. Шли довольно близко от берега, так чтобы его было видно. Стоило только уйти немного в Байкал, как берег терялся в тумане. Хоть и был в лодке компас, по которому папа поддерживал курс при плохой видимости пересекая Байкал, но в этот раз шли вдоль берега.
 

        Я, лежащий в носовой части и укрытый теплым покрывалом и чьей-то телогрейкой, под монотонное таканье мотора крепко заснул. Родители разбудили меня только когда мы подходили к берегу Давши. Поселок Давша в те времена был еще добротным: со своими почтой, магазином, клубом и даже пекарней. Заповедный режим тогда еще практически отсутствовал и местные мужики хорошо промышляли в Баргузинской тайге.
 

        Посетив магазин, родители навестили своих хороших знакомых по фамилии Стреловы. И пока моя мама с хозяйкой, готовили праздничный встречный обед, папа по предложению хозяина пошел со мной в местную уникальную баню на термальном источнике. Она была срублена возле склона с северной стороны поселка. Топить ее было не нужно, так как там было тепло от горячей воды, текущей по трубе прямо из скального склона в небольшой огороженный  струганными досками бассейн. Сам же бассейн был  вырублен в скале. Глубина его была мне тогда по пояс и я, обалдевший от теплой воды в таком количестве, плескался вволю и даже пытался там плавать!


        Ведь в Байкале вода всегда была очень холодная, которую ты мог выдержать всего несколько минут. А потом, когда начинало от холода сводить судорогой руки, ноги, ты  вылетал на берег, чтобы согреться у костра.


         Вода из этой своеобразной бани вытекала наружу уже по другой трубе в противоположной стене. Приток и отток были уравновешены и уровень воды держался всегда одинаково. Единственный запрет здесь был только на мыло. То есть мыться как в обычной бане тут не приветствовалось. Для этого в 20 метрах плескался батюшка Байкал. Когда мы порядочно наплескались, подошедшие несколько местных сделали следующее. Они сначала с разбегу прыгали в Байкал, а потом бегом бежали в эту баню.  Эффект от этого, говорили , был очень сильный…


        Да, вспомнил! Мы проделывали тоже самое с ивановскими ребятами в Томпе ближе к устью Томпуды. Там после весеннего половодья и разлива реки всегда образовывались своеобразные старицы, в которых вода в солнечные дни нагревалась до теплой. Там мы тоже, нагишом, сначала прыгали в озеро, а потом в эти старицы, вода которой из-за контраста казалась нам чуть ли не горячей…
 

               
   32. ЗАГОТОВКА КОРМА ДЛЯ СОБАК



           Вспомнилось еще вот что. Глубокой осенью или даже в начале зимы, когда начинал вставать Байкал, иногда в ночь замерзания стоял полный штиль. И тогда наш томпинский залив покрывался зеркально чистым льдом. Брошенная на тот лед льдинка катилась долго-долго и также долго был слышен тонкий звенящий звук ее скольжения. Вот тогда, через пару дней, когда лед становился крепким, мой папа с дядей Валей Федоровым шли на заготовку налима. С собой они брали пешню, самодельные санки с большим коробом и пару длинных жердей, на конце одной из которых была закреплена острога. Брали они  с собой и меня. С нами всегда еше увязывались все станционные собаки. Среди них была и наша Пальма. Собаки четко знали, что им перепадет тут пища.  Под прозрачным  хрустальным льдом было отлично видно дно Байкала. Четкая видимость дна была даже на большой глубине. Залив был усеян затопленными деревьями, корягами, вынесенными горной рекой Томпудой. А в таких местах всегда водился налим. Эти коряги и деревья были для него своеобразным укрытием. В реках налим обычно прячется под плоскими камнями. Так вот, обнаружив на дне налима, мужики прорубали лунку над тем местом и, медленно  опуская жердь с острогой, закалывали его. Затем шевелили рядом лежащие на дне деревья и, часто бывало, из-под них выплывали другие рыбины. Так мы и двигались по заливу, постепенно наполняя короб. Собаки, получив по рыбине, обычно убегали на метеостанцию. Если глубина увеличивалась, а налимы были видны, то длина остроги увеличивалась второй жердью, которую прочно привязывали к первой. И так за несколько дней рыбы заготавливалось на всю зиму! Налимы шли только на корм собакам. Мама брезговала их употреблять в пищу, услышав однажды рассказ о том, что они обсасывают утопленников…Но позже, на метеостанции в Максимово, что в Усть- Кутском районе Иркутской области, варила уху из пойманных там налимов.

   
   33. ЕЩЕ КОЕ КАКИЕ ШТРИХИ О ТОМПЕ


             Ягоды голубики в Томпе было столько, что мама на склоне сразу за метеостанцией, ввиду своего дома, набирала руками по ведру буквально за несколько часов. Такое же изобилие было брусники на поле в сторону Томпуды. Голубичного и брусничного варенья мама готовила всегда впрок. И оно уходило на стряпню, на еду или просто для морсов. Кедровый орех почему-то не заготавливали, хотя кедр рос рядом. Может быть из-за трудоемкости его добычи? Это ведь надо с тяжелым колотом бродить днями по тайге, доставить мешки с шишкой до дома, и переработать шишку. Потом просушить хорошо и прокалить для хранения. Я думаю, что все таки из-за трудоемкости и затратности по времени, которого на метеостанции хватало только на элементарное поддержание жизни: готовка пищи на плите дома зимой и летом на летней кухне, выпечка хлеба там и там, стирка белья вручную, носка воды с Байкала домой, в баню, заготовка дров и т. д. А свободное время у мужиков уходило на простую охоту… Сейчас, живя такой же деревенской жизнью, я очень даже понимаю моих родителей и их коллег по работе.
.
                ----------

                Федоров Валентин, когда приехал к нам работать в Томпу еще холостым, привез с собой небольшого бычка. Вот такой он был хозяйственный мужик! Так вот тот бычок однажды меня забудал!!!. Толи я его сам раздразнил, толи еще что случилось, но бычок вдруг погнался за мной! Я носился от него вокруг какой то загородки перед домом на полянке (кажется это был реперный знак для нивелировки Байкала), а Томка с Витькой Ивановы, сидя на заборе перед домом, ухохатывались… Потом я кинулся к калитке в ограду, ткнулся туда, а она оказалась закрытой изнутри! Бычок, почти безрогий, просто своим лбом тыкал мне в спину, а я орал благим матом! Не от боли, а просто от страха. Орал, пока меня не услыхала мама в квартире и не прибежала спасти! Ну и…спасла, конечно. В памяти остался тот священный ужас, когда этот зверюга гонялся за мной по кругу и потом тыкался лбом в спину! А ребятишки Ивановы в это время звонко и весело надо мной смеялись… В небе было ни облачка, а  Байкал стоял, как стеклянный, в полном штиле. Стояло лето 1957-го года…


            ----------


                На метеостанции всегда было несколько собак. У нас была Пальма. У Меньшикова дяди Кеши был свирепый Загря, который упоминается мной в одном рассказе, и еще два больших пса. У Федоровых тоже было две собаки. Словом, свободно разгуливающие по Томпе, они часто в жару лежали в тени дома у нас в большой станционной ограде. Как то я пошел на метеостанцию к отцу вдоль дома. Один черный лохматый пес лежал  на дорожке и я сделал ногой движение, прогоняющее его с дороги. Пес, когда я прикоснулся к нему ногой, вдруг резко спросонья подскочил и мгновенно схватил мою ступню зубами! Я упал и от боли разразился детским плачем.! Из здания метеостанции, что стояла во дворе выскочил с ружьем мой отец. Вероятно, он собирался сбегать за утками, вот и приготовил его заранее. Выскочил, подбежал ко мне и, увидев показавшуюся на ноге кровь и следы прокуса на ступне, сразу же выстрелом в голову убил того пса… 

               До сих пор у меня в душе занозой сидит чувство вины перед тем псом! Не тронь я его тогда ногой, обойди его сонного, и ничего бы не было.. А так была естественная реакция собаки на прикосновение…Правда я после этого долго еще хромал на правую прокушенную тем псом ногу…


                ----------


Помню, как однажды весной,  когда по льду в нашем томпинском заливе были уже проталины в темных местах, выпал неожиданно большой снег. Этот снег и последующий мороз с метелью скрыли все проталины, которые были тогда уже очень глубокие. Я, уже самостоятельный подросток, гуляя как то по Байкалу в нашем Топинском заливчике, вдруг неожиданно провалился!… Слава богу, что под снегом  оказалась не большая проталина, а старая прорубь. Упершись руками о ее края, я выбрался на лед и бегом прибежал домой. Отец с мамой с той поры в тот год настрого запретили мне ходить на лед Байкала.


                -----------


                Вспоминаю, как мама показала мне, как правильно пришивать пуговицы. Я для тренировки, тайно от нее срезал все пуговицы со своей маленькой телогреечки,  недавно сшитой мне мамой, и заново их пришил, как научили – крестиком..
      -----------               

                Вспоминаю, какие невыносимые боли я испытывал, когда    болели зубы!  Мама пыталась их уменьшить, прикладывая   на болевший зуб ватку с одеколоном, еще с чем-то, но боли все равно не уменьшались! Наслушавшись моего плача, папа не выдерживал и, если зуб шатался, он решительно его выдергивал простыми плоскогубцами!  Правда, при этом кто-то держал меня очень крепко. Чаще всего это был дядя Валя Федоров… Удаленный зуб заделывался в корочку хлеба и бросался мышкам в подполье. Было такое древнее поверье, что потом у тебя вырастет снова хороший зуб.

                ------------

      Еще, помню, как однажды папа, начав меня стричь, прическа была одна - налысо, простриг ручной машинкой спереди до затылка   по центру головы одну полосу. И сказал, что этого достаточно,  «иди гуляй». Я подошел к зеркалу,  увидел ту полосу на своей голове и, испугавшись, заревел. Потом побежал со слезами к верной своей защитнице маме. Мама откостерила папку, который, довольный своей шуткой над сыном, смеялся. Конечно, он потом обстриг меня под ноль, но в памяти остался тот испуг, что буду я такой макакой дальше жить… И, конечно, такую шутку  наверняка проделывали и над ним в детстве…

                ------------

                Вспоминаются еще вороты для вытаскивания лодок из Байкала. Они представляли собой прочно врытые в землю столбы, на которые одевались, по моему, выдолбленные из толстого дерева трубы. Где тогда было взять такие из металла?  Трос от лодки, на конце которого была петля, протягивался к вороту, в петлю вставлялась жердь. Затем ходишь с этой жердью по кругу, наматывая   трос на ту деревянную трубу, которая вращалась на вкопанном столбе. Таким образом можно вытащить на сушу самую тяжелую лодку, предварительно подкладывая под нее катки из столбиков поменьше. Такие вороты стояли для каждой лодки. Много лет спустя, в 1979-ом году, я применил этот принцип ворота при строительстве навесного моста через горную речку Белюты в центре Восточных Саян, куда мою бригаду из пяти студентов иркутского политеха забросили вертолетом. Таким подобным воротом мы  натянули   и закрепили наш мост из тросов длиной в 42 метра так, что он там провисел 10 лет, пока понадобилось сменить прогнивший деревянный трап. Снова набрав бригаду, я залетел туда по просьбе контрольно спасательной службы в 1989- ом  и произвел ремонт. И снова были изумительные виды саянских хребтов весеннего апреля, снова был экстремальный выход через Аршанский перевал в Тункинскую долину в условиях сильнейшей лавинной опасности... На том перевале погибло немало туристов…И в третий раз, через 11 лет (!) меня вновь звонком из Иркутска пригласили из иркутской МЧС поучаствовать в ремонте моего моста… Но именно на это время мною уже готовилась группа школьников из моего района севера Бурятии в поход на Хамар Дабан! И когда мы сидели, отдыхая после восхождения, на вершине пика Черского, я ребятам сообщил, что сегодня примерно в ста километрах от нас пролетит в Саяны на тот мост вертолет и что я мог бы быть в нем…

                ---------

       Еще вижу картинку   из томпинского детства… Вечер, мы сидим за кухонным столом, ужинаем.   Керосиновая лампа, свет которой усиливался отражателем из яркой большой золотинки, висит над столом, на стене. Поели приготовленную мамой жаренную картошку и к чаю папа достает из сахарницы с надписью РККА (рабоче-крестьянская красная армия), кусковой сахар и специальными щипчиками колет его на кусочки и дает нам по порции. Еще он его колол ударом своего охотничьего ножа. Если не было кускового, то мама насыпала нам с братом по маленькой кучке сахарного песка на клеенку и мы смакивали его хлебом до последней крупинки. Вот такая была у нас в детстве, в прочем как и у каждого малыша, рабская, гипнотическая зависимость от сладкого…Позже, когда взрослым я делился с мамой этим воспоминанием, она почему-то категорически отрицала, что нам насыпала сахар на стол? Чего стыдиться? Что было, то было…


                ----------


     Я иду с Витей по берегу, по прибрежному валу почти до самой реки Томпуды. В сеточки мы собираем бересту, попадавшуюся нам то кусочками, то рулончиками. За один такой походик туда и назад мы набираем по полной сетке и, довольные, приносим домой. Этой бересты маме с папой хватит разжигать огонь в печи на кухне на целый зимний месяц. Так, потихоньку, мы и натаскивали той лучшей растопки на всю зиму…


                ----------


        Еще вспомнился фрагмент. С тем же Витей чуть не полдня ширкаем, пилим  двуручной пилой, отпиливая от толстого дерева на берегу всего одну чурку. Под вечер, когда, наконец, чурка отпилена, приходит отец, вскидывает ее себе на плечо с помощью топора и уносит наверх к дому. У нас нет никакой радости или удовлетворения. Столько времени пилили! А тут раз, на плечо и унесли! И там быстро ее расколют. Кажется, мы больше не пилили то бревно…


                ----------


      А вот уток пытались добыть, и не раз. Уходили с ним к Томпуде, где за прибрежным валом были небольшие старицы. Там возле самой воды устраивали «скрадок» из подручного материала, из веток, выброшенных жердей. Набирали камней, прятались в скрадок   и ждали уток в изобилии там водившихся. Они все время перелетали с места на место и, бывало, что садились на воду возле нас. Мы выскакивали и кидали в них камнями! Не помню, чтобы наша охота была успешной. Наверное бы, запомнилось, если бы мы принесли домой добычу…


                ----------


     Как какое-то видение вспоминаются дерущиеся на току глухари… Или папа взял меня на ток, или  я сам набрел    на них недалеко от метеостанции? Но отчетливо в сознании стоит картина поляны с багульником и двух красавцев петухов, распушивших хвосты, периодически сшибающихся в схватке за свою короткую природную любовь. Мне хочется верить, что это было рядом со станцией, чуть в сторону тунгусских могилок, рядом с уже зараставшей в лесу дорогой.               


Через много лет во время учебы в десятом классе в городе Бодайбо мы с моим одноклассником Сергеем Леоновым ездили на двух мотоциклах на недельную охоту за 140 км от города. И там, в окрестностях озера Леприндо, водилось много глухарей, которые по утрам выходили на тропы заглатывать в свои зобы  камушки. Вот тут -то мы их и встречали, бродя по тем тропам. Помню, что я сначала никак не мог среагировать на обнаружившегося и убегавшего, а затем и улетавшего от меня красавца! Засмотришься на то, как он, подняв высоко голову, начинал сначала медленно, потом все быстрее и быстрее удирать по тропе, что забудешь про ружье…


                -----------


   Вижу коня дяди Кеши Малыгина, вспотевшего, напрягающего все свои силы, везущего наколотые дрова из леса. Меня, как малыша, посадили поверх дров, отец с хозяином коня идут за санями. Весна, яркое солнце! В воздухе пахнет сырым снегом, хвоей деревьев и дровами. Дрова для метеостанции и квартир заготавливались двуручной пилой. Их кололи и складывали в поленницы там же в лесу для годовой просушки. Вывозили уже на следующую весну…