*Ла-Ла Лендом навеяно*
Клуб прокурен, набит под завязку и тих. Все смотрят на меня жадно, ждут, пока Джаз начнет представление. Мне тридцать, я крепок и свеж, пальцы целы, а разум – свободен от жалкой телесной оболочки. Рояль уже в нетерпении, он манит, притягивает, а я дрожу, готовлюсь вновь пережить страшное. Но так надо, я должен все вспомнить. Иначе в чем смысл? Кто я после этого? Что останется тебе?
И Джаз отвечает, вступает игриво, распевается, а потом тянет за краешек синтетический воздух. Тот рябит нехотя, сонно, тягуче, точно затянутый ряской пруд, но все равно оживляет публику.
Только меня на сцене уже нет.
Я исчез и лечу с тобой по ночному крымскому серпантину, кричу на тебя за какую-то оплошность на выступлении, ты молчишь, игнорируешь, будто нарочно, и я злюсь сильней. Где мне понять, что ты просто боишься за нас, ловишь взглядом каждую мелочь, что фары высвечивают в ночи...
Но прошлого не исправишь. Ты ведь просила сбавить скорость, уговаривала, а я плевал. Слушал Джаз со старенькой магнитолы, бесился и давил на газ. Успел лишь мотнуть руль вправо, и мы снесли ограду, точно карточный домик...
Музыка замерла, зрители стиснули зубы, словно чувствуя, что мы с тобой вот-вот сиганем по склону, но никто не издал ни звука. Я унял дрожь, собрался и продолжил смотреть. Джаз каркнул сердито, пискнул – в машине и на сцене, – и капот сшиб первое хлипкое деревце.
Помню истошный клаксон встречного автомобиля, твой вопль, затем тяжелое дыхание, руку, вцепившуюся в мое запястье, отчаянный взгляд и это чертово глиссандо – сверху вниз, стремительное, быстрое, простое, но всегда эффектное, фатальное...
Джаз тоже помнит, ведь это он познакомил нас когда-то. Оказался общим другом, связал двоих мечтателей и создал ансамбль, возродивший классику. Мы блистали втроем. Твой хриплый голос творил несусветные вещи, издевался над зрителем: то швырял его ввысь, то вбивал лбом в промерзший асфальт. А я огранял твой бриллиант, игрался с ритмом и тональностью, мы водили друг друга за нос – каждый себе на уме, но с оглядкой на музыку. Джаз жил вместе с нами на сцене, искрил, фантазировал, был нашим лицом, вдохновением и свободой. Он подарил нам славу, деньги, карьеру... и усталость от разъездов, ответственности и нас самих. Мы скатились в яму и охладели, все чаще ошибались и искали причину друг в друге. Почти забыли, что мы не только партнеры, но семья.
Это продлилось два года, публика перестала любить нас, а мы – музыку. Все полетело к чертям, сквасилось, мы готовы были перевернуть страницу и начать зализывать раны – так было плохо. А потом вдруг Джаз намекнул, пропел, что есть еще шанс, и мы бросили все – гастроли, друзей, родных – и махнули на юг в надежде развеяться и все исправить. Но не вышло, теперь уж наверняка. И дело в чувствах.
– Они пьянили, – скажешь ты за минуту до катастрофы. – Люди смотрят на нас. Музыка ни при чем, мы ошибались всегда.
– Ерунда, – отмахнусь я. – Ты ребенок. Оправдываешь свою лень.
– Идиот! – заслуженно вспылишь ты. – Посмотри старые выступления! Химия, понимаешь? Её больше нет!
И все. Последние твои слова. Я не желал с ними мириться.
Затем клаксон, скачок в пропасть, затравленный взгляд...
Головокружительное глиссандо, что будет мучить меня в кошмарах следующие тридцать лет...
Удар, мое переломанное тело, и я, весь в слезах, ставлю точку.
Джаз отпускает этот странный неживой воздух, ряска стягивает прорехи хищно и быстро, но всего на мгновенье – аплодисменты гремят, оглушают, и пахучий болотный коктейль вскипает вновь. Зрители на ногах, хлопают меня по плечу, вручают цветы.
Я смог, я все вспомнил, сыграл глиссандо.
Вот только тебя здесь нет. Ты осталась в пустыне, на чертовом склоне, жаришься на солнце изо дня в день.
Прежде чем отключиться, я плачу, разглядываю твое лицо: губы, глаза, брови, испачканные кровью. Ты мне снишься, милая, все эти тридцать лет. Снишься на сцене, рядом со мной, и мы играем первый концерт. Дешевый грязный подвальчик, кажется, готов треснуть – то ли от обжорства, то ли от нашей с тобою энергии. Выпивохи, завсегдатаи, случайные прохожие – в восторге. И так каждую ночь. Настоящая пытка. Наш дебют, глиссандо, клаксон и твое израненное лицо. Не знаю, что может быть хуже.
Я так и не смог повторить этот пассаж. Вел рукой по клавишам, но ничего не понимал, не различал звуков, ритмов, цветов... Амузия – так зовется мое проклятье. Джаз выгнали из меня, он так и не вернулся, остался в перевернутом автомобиле. Единственный настоящий друг пропал. Врачи наперебой заверяли, что височная доля восстановилась, что причин болезни нет... но исцеления не случилось.
Я замкнулся с упоительной легкостью, обвинил себя в трагедии и стал наказывать. Решил, что если получу сполна, Джаз вернется. Полагал, что он ждет этого, преподает мне урок... но ошибся. Вы любили меня всегда. А Джаз, к тому же, никуда не ушел – он ждал все эти годы, пока не найдется решение.
Карл Фойер – так зовут главную звезду современности – русский язык не знает. Зато знает язык музыки. Представляешь, много лет назад он забрел на наш концерт, потом на другой, третий, и стал поклонником. Когда мы разбились, он узнал о моем недуге. Нашел в этом смысл жизни и работы, возжелав вернуть людям то, что реальность у них отняла: слух, зрение, осязание. Испытал технологию и пригласил меня бесплатно – играть для таких же несчастных.
Ты скажешь, что это фикция. Что Джаз нереален, что звук должен распространяться по воздуху – чистому, податливому, легкому, никакой ряски... Но я не знаю, что ответить, милая, я совершенно в этом не разбираюсь. Скажу только, что слышу его, как наяву. А еще – вижу людей в искусственном клубе, вижу счастье, цифровые улыбки, ожившие мечты... Может, дело в вере? Как работает этот компьютерный мир? Что он творит с сознанием? Ведь мы с тобой тоже мечтали, помнишь? Не это ли самая прекрасная пора?
Пытаюсь сказать, что и моя мечта наконец сбывается. Мне впервые легче, Джаз со мной, и я могу снова стать счастливым. Но время на исходе, милая, и тело мое скоро увянет. Фойер предложил сбежать в мир грез навсегда, лечить музыкой чужие души, а заодно и мою собственную. Я согласился, хотел лишь проститься с тобой – ведь ты совсем в другом месте, и путь в физическое для тебя закрыт. Потому я и пишу эту пространную исповедь – чтобы оставить снаружи кусочек себя. Для тебя. Я всегда так мыслил и писал, ты знаешь. Пруды, кувшинки, волны...
Надеюсь только, что там, где ты, тоже есть Джаз.