Последнее желание
Тьма стала постепенно рассеиваться. Глухая чернота потихоньку начала прореживаться серыми бликами. Появилось нечто похожее на мерное колыхание, сопровождающееся тихими-тихими вздохами. В просветляющейся дали Петр Андреевич очень смутно увидел густой лес, вернее, его опушку, подступающую к обрывистому берегу небольшой речки. На самом краю этого обрыва виднелась тоненькая фигурка. Похоже, это была девчушка лет пяти-шести. Голову ее покрывал белый платочек. Иногда казалось, что она кому-то машет рукой, очень неуверенно и застенчиво. От ее неясного силуэта исходило нечто радостное и одновременно грустное, какая-то тихая и печальная отрада. Это мягкое, ласкающее воздействие уводило память Петра Андреевича в далекое детство, всегда представляемое им в неразрывной связи с дорогим образом бабушки.
Появилось желание поближе рассмотреть манящую его картину, но непонятно почему вдруг стремительно стал наступать сизый туман, заволакивающий и лес, и берег речки, и девчушку в белом платочке. Появилось чувство особой легкости, перерастающее в ощущение полета. Пространство начало наполняться не то пением, не то звуками каких-то музыкальных инструментов. Перед Петром Андреевичем появился яркий просвет в виде идеально прямого пространства широкого коридора. Жесткая и аккуратная сила понудила его войти в этот коридор и устремиться по нему вдаль.
Было трудно понять, сколько прошло времени. Но вот на пути возникло роскошное седалище, необыкновенной красоты и значимости трон, на котором скорее не восседал, а скромно присутствовал седой бородатый старик с суровым лицом аскета и добрыми-предобрыми глазами. От него исходил странный, неземной свет, ласкающий и одновременно давящий. Невесть откуда взявшаяся спокойная сила повелела Петру Андреевичу опуститься на колени.
– Вот, раб Божий Петр, и встретились мы, – старик грустно улыбнулся одними глазами. – Это пока не главная наша встреча, а лишь предварительное свидание. Пройдет совсем немного времени и тебе придется держать ответ на Высшем суде, а до того – побеседовать со мною.
– Неужели я умер? – обида и нечто похожее на отчаяние мгновенно охватили Петра Андреевича. – Как же так? Почему? Как это могло произойти?
– Разве ты не помнишь, что было в твое земное последнее утро?
– Почему последнее? – он никак не мог смириться с мыслью, что все кончено вот так вдруг, так неожиданно. – Почему?
– Вспомни то последнее утро. Все было как обычно, да? Ты ехал на работу в метро, – в голосе старика зазвучали металлические нотки. – Ты не помнишь, как раздался взрыв? Этот взрыв погубил плоти нескольких десятков людей и тебя в их числе.
– Вот оно в чем дело! Да, кажется, именно так, – страшная картина последствий террористического акта возникла перед внутренним взором Петра Андреевича. Все его существо содрогнулось от ужаса. – За что все это, скажи, Владыко?
Почему он так назвал старика? Видно, что-то или кто-то подсказали ему, как следует правильно обращаться в данном случае.
– Ответить на твой вопрос, раб Божий, сложно, да ты, как и большинство людей, вряд ли поймешь, – старик говорил это с тусклой печалью в голосе. – Мало кто из вас в земной жизни задумывается над такими вопросами. Люди все куда-то спешат, суетятся, ставят перед собой ложные цели. Земной мир все больше и больше погрязает в грехах, смертных грехах. Вы сами стремитесь уничтожить свою цивилизацию и свои души.
– Конечно, все мы грешники, но скажи, Владыко, как можно дойти до того, чтобы взрывать невинных людей?
– В земном мире почитаемыми являются многие религии. Они первоначально даны Господом для охранения душ и плотей, для сохранения жизни, – старик немного помолчал. – Любая религия – великое благо, если она не проповедует умерщвления, убийства, разврата, корыстолюбия и прочих гадостей, – он говорил медленно и очень весомо. Его слова входили в самые глубинные слои сущности Петра Андреевича.– Однако, – продолжал Владыко, – даже тебе ведомо, раб Божий Петр, что самое хорошее, самое святое при желании можно превратить в полную противоположность. Земная история имеет много таких горьких примеров, и некоторые из них тебе известны. Убивший тебя террорист – это погибшая душа, ее ждет самая ужасная участь. Один из важнейших постулатов истины гласит, что ничем нельзя оправдать гибель невинных Божьих тварей, а уж человека и подавно.
– Ну, а как тогда воспринимать гибель воинов на поле боя? – даже здесь, перед взором могучего Владыки любознательность Петра Андреевича не давала ему покоя.
– Это совсем иное. Потом я постараюсь ответить на все твои вопросы, а сейчас осталось мало времени для нашего первого свидания, – добрые глаза старика теплым взглядом прошлись по пришельцу. – Ну, что тебе еще не терпится узнать?
– Скажи, Владыко, все ли души умерших людей ты встречаешь?
– Нет, конечно. Разные люди, разные души и разные встречающие посредники. Я встречаю только таких, как ты – вольнодумных православных христиан.
– Почему, вольнодумных?
– Любая религия дает только рекомендации, только указывает путь, степень праведности которого обязан определить сам человек, ибо потом именно ему придется отвечать за свои поступки, – старик начал убыстрять свою речь. – Вот ты, раб Божий, хотя и считаешь себя православным, но нет в тебе полного послушания церкви, нет в тебе полного согласия с ее постулатами. Потому и являешься ты вольнодумцем.
– Прости, Владыко, что задаю тебе много вопросов.
На аскетическом лице старика появилась почти мальчишеская улыбка.
– А теперь задам вопрос тебе я, – он немного помолчал и, сделавшись первоначально серьезным, продолжил. – Конечно, грехов на твоей душе достаточно. Вижу. Не время сейчас все подсчитывать и давать им должные оценки. Впереди ждет тебя Высший суд. Могу только сообщить тебе, что есть надежда на Божье прощенье. Да и я постараюсь помочь тебе.
Печаль, звучавшая в словах старика, была не безысходна, она давала надежду, пробуждала тихую радость.
– Мне дано право исполнить последнее желание приходящей из земного мира в меру грешной души. Спрашиваю я тебя, раб Божий Петр, чтобы ты пожелал? Каким из своих грехов ты хотел бы облегчить душу свою? – его взгляд стал пронизывающим. – Итак, твое последнее желание?
От неожиданности заметалась вся суть Петра Андреевича. Он не знал, что и ответить Владыке.
– Время нашего свидания истекло, – старик поднялся со своего трона. – Сейчас ты вернешься на малое время в земную жизнь. Попробуй вспомнить свои грехи. Постарайся постичь их тяжесть. Скоро, очень скоро я встречу тебя здесь же и поведу дальше, на Высший суд. Вот тогда ты, раб Божий Петр, и попросишь исполнить свое последнее желание.
Появившаяся опять неземная легкость с поразительной быстротой стала уносить Петра Андреевича от места свидания с Владыкой. Промелькнули светлые коридоры, проплыл клубящийся туман, прошли неясные картины каких-то зданий, улиц, деревьев.
Перед его взором появилась большая ярко освещенная комната. Почти в центре нее стоял стол, над которым склонилось несколько человек, облаченных в одежду операционного медперсонала. Рядом находилось множество приборов со светящимися экранами. На сам;м операционном столе лежало тело пожилого человека, не подававшего признаков жизни.
С большим удивлением Петр Андреевич обнаружил, что на столе лежит именно он, хотя также он смотрит на свое тело со стороны. Чувство неимоверной жалости к этой бездыханной своей оболочке стало приближать его к ней. Вот обе ипостаси соединились, и резкая боль, возникшая в груди, заставила лежащего на столе человека открыть глаза.
Он увидел лица склонившихся над ним хирургов. Были они крайне напряжены и сосредоточены. Четкие и резковатые движения, сопровождающиеся короткими командами. Постепенно боль стала отступать. Вероятно, начали действовать вводимые в вену обезболивающие препараты. Петр Андреевич закрыл глаза, и им стало овладевать состояние покоя.
Самое первое и самое светлое воспоминание – это, конечно, бабушка. Петя помнил ее не только совсем старенькой и сгорбленной, но и еще довольно молодой, высокой, стройной и красивой женщиной. А вот маму свою он не помнил вообще, да и об отце остался в памяти лишь один четкий эпизод – эпизод встречи. Пытаться представить живого отца было очень тяжко, поскольку его образ всегда сопровождался чудовищным душераздирающим кашлем смертельно больного человека.
В раннем детстве у Пети все было очень хорошо. Он был окружен заботами и любовью самых близких людей. Его отец работал инженером на оборонном заводе, а веселая мама вместе с бабушкой вели домашнее хозяйство. Все кардинально изменилось, когда Пете едва лишь исполнилось два годика.
В одну из майских суббот родители ушли на дружескую вечеринку. Веселье, танцы, разговоры на разные темы, забавные истории, анекдоты. Поздним вечером счастливая пара возвратилась домой. Прошло совсем немного времени, еще даже ранний рассвет не успел окрасить весеннее небо, как раздался требовательный стук в дверь их квартиры. Это сотрудники НКВД пришли арестовывать Петиных родителей.
Причиной такого сурового поворота в жизни всей семьи явился политический анекдот, рассказанный одним из подвыпивших папиных друзей на только что закончившейся вечеринке. Органам государственной безопасности нельзя дремать.
Нашелся бдительный товарищ, который уже успел донести в органы, сообщить об антигосударственном анекдоте и реакции на него присутствующих. В результате – немедленный арест и 10 лет лагерей каждому из тех, кто слушал этот анекдот, но вовремя не сообщил об этом пасквиле на народное социалистическое государство. Такие были жестокие времена. Исключение составили только судьбы рассказчика – его расстреляли, и доносчика – его сердечно поблагодарили за бдительность и верность коммунистической морали.
Пете больше не суждено было увидеть свою веселую маму. Где-то далеко-далеко на Севере, в вечной мерзлоте остались ее косточки. Отец все же вернулся. Вернулся он уже после окончания Отечественной войны. Вечером, когда Петя заканчивал приготовление домашних уроков, а бабушка продолжала строчить на старенькой швейной машинке «Зингер» в дверях комнаты неожиданно появился скорее даже не человек, а ходячий скелет. На плечевых костях пришедшего висело что-то напоминающее верхнюю одежду.
Горящим, лихорадочным взглядом отец окинул убогую обстановку комнаты и, протянув вперед руки, тихонько позвал:
– Сынок …
Нет, Петя не кинулся на впалую грудь своего родителя, нет. Он испугался и, пятясь, отпрянул подальше от него.
Потом, уже ставши взрослым, как истово корил себя Петр Андреевич за этот гадкий поступок. Мучает его совесть и сейчас. Много раз в мыслях своих он как заученную молитву повторял:
– Прости меня, папа. Прости, если сможешь, дурного сына своего.
У отца была последняя стадия туберкулеза. Он вернулся, чтобы умереть на малой родине. Опять остался Петя вдвоем с бабушкой. Вдвоем они пережили не только войну, но и послевоенную разруху.
Во время войны Петя с бабушкой находились в эвакуации. Папины друзья с завода помогли им оставить осажденный фашистами город и уехать на Урал. Там, в глубоком тылу, в небольшом селе, скорее напоминающем рабочий поселок, и прошли детские годы Петра. Там он пошел учиться в первый класс.
Еще до поступления в школу Петя научился читать и писать. Научила его этому, конечно, бабушка. Он всегда был исключительно любознательным мальчиком. Его постоянные «почему?» нередко выводили взрослых из себя. Только бабушка, только его милая бабушка готова была терпеть назойливые вопросы внука.
У самой околицы села протекала небольшая речка. В теплое время года Петя пропадал там целыми днями. Его притягивала, влекла водная стихия. Иногда мальчик подолгу просто смотрел на воду, то ли наблюдал копошившуюся там жизнь, то ли отрешенно созерцал. Любил Петя и рыбалку. Утром спозаранку он убегал из дома, чтобы застать самый лучший утренний клев. Однако, в отличие от многих деревенских ребят, рыбацкое счастье почти всегда обходило его стороной. Эти неудачи, бывало, вызывали у него зависть к босоногим счастливцам. Зависть эта была не злобной, но все же была. И все-таки для него речка являлась скорее не источником материальных приобретений, а каким-то особенным загадочным миром.
После окончания войны, когда Петя с бабушкой вернулись из эвакуации, тот светлый сельский период его жизни довольно скоро стал забываться, может, по малости лет, а может, из-за суетливости жизни большого города, захватывающей своих поселенцев.
Учеба в школе давалась Пете легко, хотя отличником он никогда не был. С особым увлечением он решал задачки по математике. Чем труднее была задача, тем с большим интересом и азартом мальчик старался найти правильное решение.
Бабушка шила на машинке и стегала одеяла – выполняла частные заказы. Поскольку качество ее работы было отменным, а стоимость весьма умеренной, то клиентов оказывалось достаточно для того, чтобы свести концы с концами.
Всю Петину одежонку, начиная с кепки и кончая матерчатыми тапочками, сшила бабушка из лоскутков, оставшихся после ее основной работы. Никакой поддержки от государства они не получали, поскольку являлись родственниками «врагов народа». Правда, потом, после смерти Сталина, уже никто не пытался хулить их, но и помощи было ждать ниоткуда.
Нет, какая-то помощь все-таки была. Это и дальние родственники, и оставшиеся друзья отца по работе. Их эпизодическое участие скрашивало очень скромную жизнь бабушки с внуком. После окончания школы Пете удалось без особых проблем устроиться на работу учеником в цех с перспективой получить хорошую специальность. Здорово помог ему в этом старый друг отца – дядя Леша.
Бабушка категорически возражала против того, чтобы ее Петенька пошел работать с малых лет. Она мечтала увидеть его студентом университета, и готова была отдать для этого все, что имела. Впрочем, она и так все ему отдала, и даже больше.
После долгих споров и обид компромиссный выход был все же найден. Петя клятвенно обещал поступить в институт на следующий год, но на вечернее или заочное отделение. Ему очень хотелось продолжить учебу, но не мог же он позволить себе оставаться вечным иждивенцем. Он видел и прекрасно понимал, чего стоит его самому близкому состарившемуся человеку поддерживать в доме хотя бы минимальный достаток.
В первый год своей трудовой деятельности Петя оказался рядом с удивительными людьми. Это в массе своей суровые и требовательные, не терпящие разгильдяйства, безмерно дорожащие своей репутацией рабочие-металлисты. Одновременно в них высвечивалась исключительная порядочность, доброта и забота о таких, как Петя, представителях молодого поколения. В дальнейшем по жизни Петру Андреевичу встречались разные люди: хорошие и плохие, честные и жулики, трудяги и лодыри. Однако таких жизнеутверждающих личностей, именно личностей, что окружали его в первое время, больше ему не приходилось встречать. Спустя годы, когда случалось попадать в рабочую среду, то царили в ней совсем иные порядки, даже отдаленно не напоминающие принципы той старой рабочей гвардии. Ничто не вечно, вырождению подвержен и рабочий класс.
Петя сдержал свое слово. На следующий год он поступил в заочный институт. Почему именно в заочный? Трудно ответить определенно. Во-первых, так получилось, во-вторых, это было несколько проще, чем поступить на вечернее отделение, и в-третьих, Петя любил до всего докапываться самостоятельно с помощью книг.
Спустя пару месяцев после начала учебного года рабочие-наставники порешили, что будет разумнее перейти студенту-заочнику на работу в конструкторское бюро, которое функционировало при их заводе. Удивительные это были люди. Некоторые из них имели партийные билеты, а по сути своей являлись истинными служителями Бога, хотя и не верили в него.
Переход на работу в конструкторское бюро Петя считал крайне желанным, но нереальным. Так он считал, поскольку еще не до конца представлял настоящей силы рабочего коллектива той поры. Эта могучая сила являлась стержнем побед Отечества, именно она позволила ценой невероятных потерь защитить Родину в годы фашистской агрессии.
Прошло несколько дней, и Петя стал сотрудником конструкторского бюро. Здесь ему тоже повезло. Отношение к студенту-первокурснику было доброжелательным. И все же уже никогда в жизни Петру Андреевичу больше не суждено было попасть в атмосферу чистейшей сердечности рабочей среды его первого трудового года. К сожалению, поздно понял он это, слишком поздно оценил.
Для студентов-заочников читались очень краткие курсы, так называемые установочные лекции. В них излагался материал только некоторых основных разделов, да и то весьма сжато. Студенты должны были осваивать изучаемые дисциплины самостоятельно по книгам. Проверка текущей успеваемости осуществлялась с помощью письменных контрольных работ, выполняемых дома по вариантам. Эти варианты определялись последней цифрой номера зачетной книжки. Многие студенты одновариантники списывали контрольные работы друг у друга. На этой основе складывались постоянные студенческие сообщества, где обязанности каждого члена были более или менее очерчены. Петя сам выбрал себе нагрузку по решению задач по физике.
Ни в школе, ни потом в институте он никогда не испытывал особых затруднений в общении с этой наукой. С другими предметами было сложнее. У Пети едва хватило духу на прослушивание одной единственной лекции по истории КПСС. Престарелый преподаватель что-то долдонил, переливал из пустого в порожнее. Никакого четкого содержания в его рассказе Пете так и не удалось уловить.
В зимнюю сессию без особого напряжения были сданы экзамены по физике и высшей математике. Сносно отстоял Петя свои удовлетворительные знания по английскому языку и начертательной геометрии. Хвостом осталась только история КПСС. Уже приближалась весна, а хвост все висел.
Среди одновариантников нашелся один юноша – Толя Семенов, который предложил Пете сдать за него экзамен по истории КПСС. Взамен он просил компенсацию в виде экзамена по физике. Немного поколебавшись, Петя согласился.
Техника осуществления этой аферы была следующей. Дело в том, что фотография студента приклеивалась к тыльной стороне обложки, или, как ее обычно называли, корочке зачетной книжки, а все остальное вписывалось во вставные листы. В результате имелась возможность, раздвинув скрепки, заменить внутренности зачетки на другие.
С такой зачетной книжкой, содержащей свою фотографию, но Толину фамилию и прочее, Петя пошел на экзамен по физике. Хотя он и не повторил учебный материал, но все равно получил отметку «хорошо».
Теперь настал черед Толи. Однако он все медлил, откладывал на потом визит к экзаменатору. Уже наступила весна, студенты готовились к новой сессии, а Толя все чего-то ждал. Лишь в самом конце учебного года он вручил Пете его зачетную книжку, в которой красовалась долгожданная отметка «удовлетворительно».
Летом Петю призвали на срочную службу в армию, вернее на флот. Он считал, что полностью рассчитался за первый курс института, что у него больше нет хвостов. Велико же было его удивление, когда после демобилизации в институте заявили, что он не сдал экзамен по истории КПСС. Оказалось, что Толя просто подделал подпись преподавателя.
На Петино счастье, этот преподаватель уже не работал в институте, и после некоторых сомнений было решено засчитать кудрявому матросу этот злосчастный экзамен.
Хороший урок преподала жизнь Петру Андреевичу. Вспоминая это неприятное событие, он, конечно, переживал и каялся, но также и негодовал, злился на подлого Толю. Один обман рождает другой.
Воинская служба – тяжкое испытание, а военно-морская служба – тем более. Во время ее прохождения бывало разное, но чаще других Петру Андреевичу вспоминались эпизоды, впрямую не связанные с самой воинской службой.
Занятно и юморно воскрешались в памяти выступления на политзанятиях матроса Пройдисвета. Это был очень своеобразный экземпляр, над которым любили потешаться в свободное время. Когда проводивший занятия старший лейтенант попросил Пройдисвета назвать страны, входящие в военный блок НАТО, то после неимоверной натуги от него стал поступать вымученный ответ:
– Аглия.
– Молодец. Великобритания, ну, еще кто? – подбадривал старл;й.
– Амэрика.
– Да, США. Очень хорошо. А еще кто?
Матросня ерзала на банках, предвкушая веселенькое продолжение. Аудитория ждала хохмы. Петя, сидевший в первом ряду, тихонечко подсказал:
– Бал-до-ни-я.
Пройдисвет расплылся в счастливой улыбке, а затем радостно и громко повторил:
– Балдония!
Из нескольких десятков молодых глоток вырвался восторженный, оглушающий не то хохот, не то крик. Это застоявшаяся в ребятах энергия выплеснулась наружу.
Старл;й был толковым офицером. Он не вспылил, не закричал, а после минутной паузы спокойно продолжил:
– Ну что ж, не так уж и плохо. Правда, с последней страной ты дал маху. Она входит совсем в другой блок, – и, хитровато улыбнувшись, пообещал: – Попробую пристроить тебя, Пройдисвет, в художественную самодеятельность.
Вспоминался и другой своеобразный юморист – Игорь Соломин, постоянно носивший с собой список знакомых женщин, отмечая в нем их менструальные циклы. Частенько вечером перед отбоем он мечтательно поверял своим корешам:
– Сейчас хорошо бы как раз поиметь Любаню, – при этом Игорь обязательно заглядывал в свой драгоценный список, после чего иногда следовали эмоциональные восклицания: – Нет, никак не получится, а жаль! Посмотрим тогда, в какой форме находится Зинка?
Заинтересованные слушатели понимающе кивали головами, завидуя в душе любознательному сердцееду.
Несмотря на суровые будни, невостребованной молодой энергии оставалось в достатке. Матросы пользовались любым случаем, чтобы освободить ее, найти для нее хоть какое-нибудь приемлемое применение. Применение, конечно, находилось, но не всегда достойное. В свободное время частенько вспыхивали драки. Между собой дрались чрезвычайно редко. Обычно выясняли с помощью кулаков, а то и ременных блях отношения с соседями. Если рядом располагались солдаты, то дрались с ними. Если солдат не было, а были матросы-гвардейцы, носившие на бескозырках не обычные черные, а полосатые, «ржавые» ленточки, то дрались с гвардейцами.
Потом, вспоминая эти годы, Петр Андреевич просто дивился той необузданности и раскрепощенности, а подчас и откровенной дури в застоявшейся молодой плоти. Он, конечно, тоже принимал участие во всех силовых развлекательных мероприятиях, но скорее не по собственному желанию, а так, за компанию. Эх, молодость, молодость, если б ты знала!
Петр Андреевич часто вспоминал услышанный еще в отрочестве рассказ подвыпившего старика, деда Ефима, о том, как раньше дрались на Пасху и другие большие праздники. Это был целый ритуал, выходили стенка на стенку. Те времена дед называл мирными, поскольку было это еще до начала Первой мировой войны. С особой усладой он вспоминал, как удалось ему в праздничной драке убить ударом кулака одного из самых отчаянных драчунов с соседней фабрики. Этот «подвиг» был оценен по достоинству.
– Хозяин дал мне два рубля на водку, – щурясь от приятных воспоминаний, закончил рассказывать милую его сердцу историю дед Ефим.
Военнослужащие всегда с нетерпением ждут весточек из дома. Петя получал письма часто, бабушка писала ему чуть ли не каждый день. Она не только хотела скрасить суровую жизнь любимому внуку, но и старалась подготовить плацдарм для успешной учебы после его демобилизации.
Связавшись с Петиными товарищами по учебе в институте, имевшими одинаковый вариант, она брала у них зачтенные контрольные работы и … переписывала их. Старая женщина, окончившая лишь несколько классов церковно-приходской школы, пыталась скопировать совершенно непонятные ей рисунки, математические символы и комментарии к ним. Это был настоящий подвиг.
Вернувшись после демобилизации домой, Петя, конечно, не смог воспользоваться упорными трудами своей бабушки. Он даже не всегда разбирал ее каракули. Однако дело в другом. Это были свидетельства беззаветной любви, на которую способен далеко не каждый смертный.
Самым любимым и желанным словом для абсолютного большинства юношей, проходящих срочную воинскую службу, являлось слово «дембель». Точно так же, для студентов нет более почитаемого слова, чем «халява».
Вернувшись с воинской службы, паренек с особым увлечением отдался не только интересной работе, но и амурным делам. Могло показаться, что он и его флотские товарищи старались компенсировать годы разлуки с любимым городом, с друзьями и подругами. Времени на учебу оставалось совсем немного.
Надо же такому случиться, что на бывшего матросика положила глаз секретарь комсомольской организации всего конструкторского бюро Алла Михалева. Необычайно активная и напористая, она без особого труда окрутила еще не привыкшего к гражданской жизни паренька.
За относительно небольшое время их постоянного общения Петр уже начал понимать полное несоответствие своих жизненных позиций, политических взглядов и моральных ценностей с сущностью его комсомольской богини. В то же время Алла ему очень нравилась как женщина, неудержимо влекла своей яркой внешностью.
Трудно все разложить по полочкам, но что случилось, то случилось: Петя и Алла стали мужем и женой. Началась совместная жизнь, хотя по большому счету трудно назвать ее совместной, общей. Слишком были они разными людьми, что со временем сделало их брак почти фиктивным. Даже рождение сына не повлияло на стремительное охлаждение супругов друг к другу. Брак, основанный только на физиологических инстинктах, – это тюрьма, это неволя.
Алла беспардонно пользовалась мягким, уступчивым характером мужа. Она открыто старалась установить свою диктатуру в семье. Ради справедливости следует отметить, что посторонние люди считали ее отзывчивым человеком, и не без основания. Однако отзывчивость заканчивалась, когда она переступала порог своего дома. Один из главных приоритетов Аллы состоял в желании произвести на любого человека приятное впечатление, независимо от истинного отношения к нему.
Что касается особенностей характера Петра Андреевича, то для лучшего представления удобно, хотя и несколько условно, сравнить его с цементом. Он был уважительным, незлобивым человеком, особенно при общении с близкими людьми. Однако, что случалось крайне редко, если уж он полностью уверует в справедливость какого-либо важного решения, то все изменяется на противоположное. Когда в цемент попадает вода, то он превращается в камень, а, как известно, имя Петр в переводе означает именно камень.
После нескольких лет совместного проживания Алла все настойчивей и настойчивей стала уговаривать Петра отдать бабушку в Дом престарелых. Вот тут он просто окаменел от злости, не было границ его негодованию. Ловкая Алла поняла неправильность выбранного ею метода, и перенесла свою активность на саму бабушку. Ненавязчиво, даже тактично стала она выражать сочувствие старому человеку, создавать видимость переживаний, что в их семье не может старушка получить надлежащего ухода. По секрету сообщила ей, как переживает ее Петенька по этому поводу. Словом сумела подвести бабушку к принятию твердого решения: не мучить семью внука своим присутствием, а провести остаток жизни в окружении себе подобных.
Как ни уговаривал ее Петр Андреевич изменить это решение, все напрасно. Видно, были бабушка и внук одной крови. Она осталась тверда в принятом решении, как камень.
Серый быт «Дома презрения» для Петиной бабушки скрашивался только частыми посещениями внука. На него она совсем не обижалась, а лишь печалилась из-за несложившейся жизни своего любимца. Так продолжалось около двух лет.
Петру не удалось оказаться рядом с бабушкой в последние часы ее земной жизни. Потом ему рассказывали, что умерла она тихо-тихо, а последние ее слова были: «Все хорошо».
Теперь Петр Андреевич остался совсем один. Не только для жены, но даже для сына, полностью попавшего под влияние матери, был он почти чужим.
При общении с мужем от Аллы прямо-таки сквозило недоброжелательностью. Она была уверена, что этот неудачник и ее увел от успешной карьеры и обеспеченной жизни, которых она, несомненно, заслуживала. Зачем понадобился ей этот трудяга?
Правда, иногда все же случались непонятные просветы в отношениях этих совершенно разных людей. Наверное, были это блики странного отчаянного чувства, спонтанно возникающего в постоянно ищущей чего-то душе Аллы.
– Не понимаешь, дурачок, что ты для меня значишь. Как же ты мне дорог.
Такие откровения звучали крайне редко, и были совершенно непонятны Петру Андреевичу. Алла умела говорить восторженно и проникновенно. В ее выступлениях на партийных и профсоюзных собраниях можно было услышать душещипательные обращения типа: « Дорогой и горячо любимый Генеральный секретарь …».
Однажды, после эмоционального утверждения, что муж для нее является дорогим человеком, Петр Андреевич не выдержал и поинтересовался:
– Неужели, дороже Брежнева?
Грянул очередной скандал. Какие только эпитеты не были озвучены.
– Ты гадкий мужичонка, злобный антисоветчик, – лицо и грудь Аллы покрылись красными пятнами. – Правильно сделала партия, правильно поступила с твоими предками. Ты такой же мерзкий враг советского народа.
Петр Андреевич никогда не был антисоветчиком, и даже разделял некоторые положения теории коммунизма. Он горячо любил свою Родину и ее многострадальный народ, но у Аллы были иные понятия.
Такие разборки проходили не часто, но более умеренное давление на психику главы семьи являлось нормой жизни.
Петр Андреевич очень любил своего единственного сына, хотя тот и не отвечал отцу взаимностью. Сережа был похож на свою маму и внешностью, и характером. Тяжелая атмосфера дома, давящая и унижающая, во многом определила все учащающиеся отъезды Петра Андреевича в командировки на испытательные полигоны.
Для проведения испытаний и настройки сложной аппаратуры, разрабатываемой научно-исследовательским институтом, в который со временем преобразовалось конструкторское бюро, требовались специалисты высокой квалификации. В то же время желающих прозябать в полевых условиях, быть оторванными от семьи и дома почти не было. Вот здесь и стал Петр Андреевич палочкой-выручалочкой. Не один год своей работы, да и жизни вообще отдал он важным для обороны страны сложным и длительным командировкам.
Жизнь на полигонах – это особая жизнь. Схожа она и с армейской, и с походно-туристической, но в то же время это, прежде всего, тяжелая работа инженера-испытателя и исследователя. Много необычного, интересного, а порой и гнетущего встретил и пережил Петр Андреевич за годы своего почти непрерывного пребывания в служебных командировках.
Неизгладимый след в его памяти оставили знакомство, а затем и совместная работа с Сергеем Ивановичем Смирновым. Этот русский самородок окончил лишь семь классов средней школы, что не помешало ему стать самым лучшим инженером не только в институте, но, пожалуй, во всей отрасли. Сергей Иванович был значительно старше Петра, прошел он всю Отечественную войну и вообще имел большой жизненный опыт. Тем не менее, они быстро подружились.
Сергей Иванович многое рассказывал о войне и о послевоенной разрухе. Когда он демобилизовался из армии, то никак не мог найти себя в мирной жизни.
– Помыкался я, потыкался. Все не то, а жрать хочется. Вот и посетила меня мысля – ограбить банк. Пришлось в деталях изучать его охранную систему. Разбирал я ее, разбирал по косточкам. Сам не пойму, но заманила она меня, увлекла, окаянная. Судьба, видать, сделала меня электронщиком, – хитроватая крестьянская улыбка озарила его круглую физиономию. – Вот и тружусь тепереча на благо социалистической цивилизации.
Самое приятное воспоминание у Сергея Ивановича было связано с недавним прошлым, когда, являясь оператором радиолокационной станции, он испытывал ее в полете на месте второго пилота в самолете-спарке. Почти ежедневное участие в испытательных полетах приносило непосредственным участникам огромные по тем временам деньги. Малую часть летного заработка Сергей Иванович отдавал своей жене Полине, что вызывало у нее просто поросячий восторг. Остальную же, вернее, основную часть этих денег он попросту пропивал.
– Нужно же было поддерживать хорошую летную форму, – вполне серьезно уверял испытатель.
В плохую, нелетную погоду, когда все наладочные работы были окончены, наступало отупляющее безделье. Никаких цивилизованных форм развлечений предусмотрено не было. Поблизости от испытательного полигона располагалась деревенька, в которую плавно переходил поселок аэродромной службы с гостиницей для командированных да продовольственным магазинчиком. Через поселок и деревню проходила асфальтовая дорога, соединяющая их с районным центром, расположенным на расстоянии в несколько десятков километров. Транспорт по этой дороге ходил нечасто, так что была она более или менее удобна для пеших прогулок.
Как-то прогуливаясь по этому асфальтовому проспекту небольшая группка командированных обратила внимание на старушку, стоящую у ворот своего дома и тревожно вглядывающуюся вдаль. Разговорились и выяснили, что ждет она сына, уехавшего в город покупать рубашку. Ждет она уже долго и, естественно, волнуется.
– Ох, и некрут мой. Небось, опять надрался, а рубашку не купил, ¬– взволнованно звучал своеобразный деревенский говорок. – Можить, где-то валяется.
Праздно шатающиеся мужчины еще раньше заметили недалеко от места их беседы со старушкой лежащего в грязи пьяного парня. Для здешних мест такое явление было совсем не редкостью.
– Мать, а вон там парень лежит. Не твой?
Старушка всплеснула руками:
– Ой, идол окаянный! – и, семеня ногами, бросилась к нему.
Причитая и ругаясь, попросила она мужчин помочь ей перенести свое пьяное чадо в избу. От нечего делать такая работенка была выполнена почти с удовольствием.
Пьяного и грязного парня принесли в сени и положили на лавку сначала лицом вниз. Сняли с него куртку, сапоги и брюки. Во время этого раздевания старушка не только словесно выражала свое недовольство, но и ударяла по бесчувственному телу большим валенком. Впрочем, била она не сильно, скорее, просто выполняла привычный ритуал.
Настал черед перевернуть парня лицом вверх для полного раздевания. Вот тут и выяснилось недоразумение. Старушка громко вскрикнула и, как поняли впоследствии, произнесла историческую фразу:
– Ой, робята, да он не мой!
Оказалось, что перепутала старая этого пьяного парня со своим сыном. Что оставалось делать? Пришлось опять облачить лежащее на лавке тело в грязную одежонку, а потом положить его почти на то же место, где оно пребывало ранее. Так и продолжал гуляка отдыхать вблизи акватории огромной грязной лужи.
Вернувшись в гостиницу, веселые от увиденного и содеянного мужчины стали рассказывать с подробностями и прибаутками эту забавную историю своим коллегам. Сколько было смеху и радости. Только Сергей Иванович, насупившись, сидел в углу.
Петр Андреевич подсел к нему и поинтересовался, чем вызвано его недовольство.
– И не стыдно тебе потешаться над горем несчастной матери? – Сергей Иванович безнадежно махнул рукой. – Ладно, молодежь. Не думал, что ты, Андреич, такой.
Конечно, Сергей Иванович, как всегда, был прав. Тихонечко застонала совесть у Петра. Он отошел в сторону и стал бездумно смотреть в окно на грустный российский пейзаж.
Годы, проведенные в командировках, серьезно подорвали здоровье Петра Андреевича. Начало барахлить сердце, появились проблемы с почками. Странно, но Алка категорически настаивала на том, чтобы он сменил работу, чтобы перешел на оседлый образ жизни. Здорово выросший сын тоже проявил к отцу внимание. Наверное, пришло время и у него для тяги к мужскому товариществу. Что и говорить, радостно становилось на душе Петра Андреевича при беседах с Сережей. Порой вспыхивали споры, вызванные обычно юношеским максимализмом, но были они спорами двух близких друг другу мужчин.
Решение было принято, и через некоторое время Петр Андреевич перешел на преподавательскую работу в один из известных вузов города. Его старые коллеги и раньше замечали, что не был он обделен педагогическими способностями. Этот Божий дар да многолетняя работа исследователя и конструктора давали основание для становления бывшего работника промышленности в качестве хорошего преподавателя. После примерно годовалой притирки так и получилось.
Многое в вузе казалось Петру Андреевичу весьма странным. Приоритет здесь отдавался не качеству преподавания, не важности получаемых научно-технических результатов, а только общественной работе. Порой это представлялось просто самоцелью. Совершенно ненужные собрания, заседания общественных комиссий, указания на нескончаемое увеличение агитационных плакатов, обилие странных соревнований и конкурсов – все это и подобное ложно имитировало значимость общественной жизни как преподавателей, так и студентов.
Практически никого не интересовало, какой ты преподаватель или научный работник, а вот быть на виду в общественной жизни института считалось очень престижным. Понятно, что все это оказалось чуждым для Петра Андреевича. Вот если бы на его месте была Алла!
Все же научная работа в вузе могла принести для преподавателя весьма положительный результат, но только при непременном условии, что он будет работать на кого-нибудь из руководства, а лучше всего – на ректора.
Биография ректора была очень показательна. Будучи комсомольским активистом, он получил рекомендацию в аспирантуру. Поскольку способности к научной работе у него напрочь отсутствовали, то приходилось компенсировать их бурной общественной деятельностью. Кафедра, где он числился аспирантом, получила жесткий приказ из парткома института: подготовить кандидатскую диссертацию общественнику и обеспечить ее успешную защиту. Приказ был выполнен.
Вскоре молодой кандидат наук избирается секретарем парткома, а затем, после нескольких лет успешной партийной деятельности, назначается ректором. Дальше – больше. Как из рога изобилия посыпались на него степени и звания. Каких только почетных званий и научных премий не был он удостоен. Только одна мечта, самая заветная мечта партийного хозяйственника, так и осталась мечтой. Это – Нобелевская премия.
Ради справедливости нужно отметить, что ректор действительно был превосходным хозяйственником и организатором, но никак не научным работником. Именно его заботами в основном обеспечивалось устойчивое положение института, так что, пожалуй, звезда Героя Социалистического труда была единственно заслуженной наградой. Звание же академика и прочие атрибуты научного признания по сути своей являлись чистейшей профанацией.
Авторитетный хозяйственник сумел собрать в институте ряд выдающихся ученых. Обеспечил им хорошие условия для работы, солидную по тем временам зарплату. Некоторые из приглашенных специалистов получили личные автомобили и даже квартиры. Все их усилия должны были быть направлены на получение выдающихся научных результатов, за которыми последует для ректора Нобелевская премия. Во всех монографиях, статьях, докладах, изобретениях обязательно значилась фамилия ректора. В большинстве наиболее значимых научно-исследовательских работ, проводимых в институте, научным руководителем формально являлся руководящий хозяйственник, порой даже отдаленно не представлявший, о чем там идет речь.
Такая политика фикций пронизывала всю структуру вуза. Петру Андреевичу долго помнилась одна, скажем так, забавная история.
Молодой ассистент Виктор Петрович Яковлев сделал небольшое, но вполне добротное изобретение. Составил он описание заявки и подготовил сопроводительные документы, с чем и явился к заведующему кафедрой. В результате такого визита список авторов изобретения пополнился тремя новыми фамилиями. Дополнился список авторов и в деканате, а затем и в ректорате. После этого оказалось, что авторский коллектив слишком разросся для небольшого изобретения. Что оставалось делать? Было решено исправить это несоответствие отсечением нижней части списка потенциальных авторов, фамилии которых располагались в алфавитном порядке. Как известно, буква «я» – последняя в алфавите, так что Витя оказался лишним. Вот такая получилась история.
В те годы существовал строгий порядок, обязующий Ученые советы обеспечивать успешные защиты диссертаций членов КПСС. Если среди соискателей ученых степеней значительный процент составляли беспартийные специалисты, то Совет попросту ликвидировали как политически незрелый.
По указаниям сверху на кафедрах института готовились диссертации нужным людям, многие из которых не имели к науке никакого отношения. Петр Андреевич тоже принимал участие в таких трудах на благо светлого коммунистического будущего.
В то же время он прекрасно понимал, что слова «коммунистический» или «социалистический» были просто ширмами, за которыми скрывались руководящие товарищи с партийными билетами, но бесконечно далекие от коммунистических идеалов. Все, что можно получить от социализма, они уже получили. Это и пайки, и квартиры, и звезды героев, и прочее. Хотелось большего, хотелось миллионов «зеленых», хотелось всего и помногу. Верхушки всех государственных структур уже не загнивали, а вовсю разлагались. Конец СССР был предрешен.
Началась горбачевская перестройка, которая плавно переросла в ельцинский беспредел. Многие из ревностных поборников прежних коммунистических порядков стали непримиримыми демократами. Такая вот метаморфоза произошла и с Аллой. Теперь ее активность получила новое, как считал Петр Андреевич, более жуткое направление. Все, что было родным и святым, вмиг превратилось в гадкое и пошлое. Высшей целью стала вседозволенность, которая почему-то называлась свободой.
В канун выборов Ельцина на первый президентский срок Алла пустила в ход все свои способности лидера, все свое увядающее женское очарование.
– Голосуй за процветание. История дает нам шанс, голосуя за Ельцина, избрать счастливую жизнь и для себя, и для своих потомков, – Алла была в ударе. Ее искренность поражала и завораживала.
– Неужели ты, Петенька, такой умный и прозорливый, хочешь и дальше гнить в коммунистическом рабстве? Что получил ты от прежней власти за свой многолетний героический труд?
Уже тогда, если и не полностью, но осознавал Петр Андреевич дьявольскую сущность нового лидера страны. Он не собирался ни при каких условиях голосовать за него. Не собирался, но все же проголосовал. Его сломал крик Алкиной души:
– Ты не хочешь счастья для своего сына!
Как же потом он ругал, как корил себя за эту слабость.
С избранием Ельцина развал, уничтожение всех основ государственности, науки и промышленности, армии и сельского хозяйства, моральных устоев общества приняли катастрофический характер. На остатки бывшей державы хлынули потоки всего самого худшего, самого гадкого из того, что сопровождало развитие западных цивилизаций.
Для абсолютного большинства российского народа наступили тяжелые времена. Однако эта тяжесть показалась Петру Андреевичу сущей ерундой в сравнении с неимоверным горем, свалившимся на их несчастную семью.
Умер Сережа. Его нашли лежащим на лавочке в сквере недалеко от дискотеки. Заключение патологоанатома было однозначным: умер от передозировки наркотиков.
Горе вконец раздавило Петра Андреевича. Неудачная семейная жизнь давно превратила его в замкнутого человека. Теперь он полностью ушел в себя. Окружающее совсем перестало его интересовать. Одно единственное желание еще как-то отвлекало от бездумного существования. Желание это – навсегда расстаться с Аллой, больше не видеть ее никогда. Ладно, что она погубила его жизнь, но ее же считал Петр и виновницей смерти Сережи.
Как она переживала горе, ему было все равно. В нем не осталось ни капли жалости к этой в одночасье состарившейся женщине.
Петр Андреевич начал обдумывать технологию развода и разъезда с Аллой. Все, как впрочем и это, делал он, превозмогая себя, превозмогая свое оцепенение. На этот раз ему повезло. Не прошло и года со дня смерти сына, как Алла уехала в США. Уехала, дай Бог, навсегда.
Одиночество совсем не тяготило Петра Андреевича. Он и раньше был одинок. Постепенно наладился неказистый быт. Поскольку в институте зарплату почти не выплачивали, стал он подрабатывать сначала дворником, а затем сторожем на автостоянке. Постоянное общение с разными людьми глушило душевное отчаяние. Со временем пришло и смирение со своей горькой судьбой. Что еще оставалось делать?
Через несколько лет после отъезда Аллы за границу, вдруг она позвонила по телефону и в свойственной ей нагловатой манере предложила приехать к ней, посмотреть, как она устроилась. Петру Андреевичу было противно разговаривать со своей бывшей женой, и он повесил трубку.
Затем последовали и другие звонки. Временные интервалы между ними уменьшались, и тон приглашений менялся от пренебрежительного к умоляющему. Теперь уже Алла слезно просила приехать к ней. Уверяла, что все у нее хорошо, все прекрасно, но нет рядом ее Петеньки, а этого она не может перенести.
– Странное существо. Видно не дано ей понять, что не могу я и не хочу покинуть землю своих предков, – рассуждал сам с собой Петр Андреевич. – Разве в силах я оставить могилы самых дорогих и близких мне людей: отца, бабушки и сына?
Несмотря на жесткие отповеди, Алла все продолжала уговаривать мужа, меняла тактику. Непонятная женщина. Неужели она еще на что-то рассчитывает?
Потихоньку жизнь в стране начала как-то налаживаться. Россия мучительно, со срывами, но все же стала подниматься с колен. Заработали некоторые предприятия, появился кое-какой порядок. Начали выплачивать пенсии и заработную плату. Конечно, было далеко до хорошего, но все же изменения к лучшему бросались в глаза.
В институте тоже наблюдались положительные сдвиги. Постепенно появились более или менее сносные условия для удовлетворительного проведения занятий. Предчувствие хороших перемен, естественно, влияло и на настроение людей.
В то весеннее утро Петр Андреевич ехал в институт к первой лекции в бодром рабочем настроении. Держась за поручень в вагоне поезда метро, он по давней привычке закрыл глаза и стал мысленно проходить по лекционному материалу, который вскоре должен озвучить.
Монотонный стук колес и шум битком набитого поезда вдруг разверзся под действием чего-то страшного, корежащего и разрывающего, уносящего планы и заботы людских душ в иное измерение.
Мучительная боль в груди, то затихающая, то усиливающаяся, наконец, исчезла совсем. Она осталась там, внизу, а сам Петр Андреевич как бы парил над своим бывшим телом и уже без всякого сожаления прощался с ним.
Он легко и просто покинул здание больницы и с нарастающей скоростью помчался навстречу манящему его ласковому свету. Он уже готовился войти во влекущий светлый коридор, но почему-то вход в него неожиданно начал заволакиваться клубящимся туманом.
Прошло какое-то время, и из этого тумана выступила совсем недавно являвшаяся ему картина с тоненькой девчушкой, стоящей на крутом берегу речки. На этот раз Петру Андреевичу удалось остановить свой полет. Девочка помахала ему белым платочком и тихонечко спросила:
– Ты совсем не помнишь меня, Петенька?
Образ этой девчушки уносил память куда-то очень-очень далеко. Вроде бы и вспоминалось что-то, но очень смутно, не до конца. Нет, похоже, что Петр Андреевич раньше не видел ее.
Девочка грустно улыбнулась.
– Ты жил со своей бабушкой недалеко от нас. Тогда шла война, – она вопросительно посмотрела в его сторону. – Иногда утром я приносила вам молоко от нашей коровы.
Теперь Петя стал припоминать. Да, эта девчонка жила рядом с ними в далеком уральском поселке. Вспомнились и крынки с молоком, повязанные чистыми тряпочками.
– Вспомнил я тебя, девочка. Только не знаю, как твое имя?
– Все звали меня Нюшкой или Нюркой. Только твоя бабушка Маня называла меня Анечкой. Какая она была хорошая, – девочка опять грустно улыбнулась. – Всем нашим девчонкам нравился кудрявый городской мальчик. Но больше всех ты нравился мне.
«Надо же, – подумал Петя. – Какие чудные эти девчонки! Мне тогда нравилась только речка, рыбалка».
– Да, мне очень-очень нравился ты, Петенька, – продолжала девочка. – Так и прождала я тебя всю свою жизнь. Жду и до сих пор, уже почти старушкой.
– Какая же ты старушка, Анечка?
– Это ты своей памятью видишь меня маленькой девочкой. Спасибо тебе, Петенька, что вспомнил.
Петру Андреевичу очень захотелось продлить это свидание, хотелось подольше побыть возле речки своего детства, но вновь неведомая сила начала стремительно удалять его от милой Анечки, оставшейся стоять на том берегу.
– Прощай, Петенька, – прозвучал, угасая, ее голосок.
Из сизого тумана появился яркий просвет широкого коридора. Исчезло чувство времени. Колыхающие звуки сопровождения предвещали скорое свидание с Владыкой. Вот и его роскошное седалище. Старик приветливо покивал головой и посмотрел куда-то вглубь Петра Андреевича своими добрыми глазами. Затем он поднял правую руку вверх и заговорил:
– Теперь, раб Божий Петр, настало время нашей главной встречи. Поведай мне о грехах своих. Подумаем, как помочь душе твоей.
– Я в твоей власти, Владыко, – новопреставленный опустился к подножью трона. – Ты говорил, что сможешь выполнить мое последнее желание?
– Да, постараюсь, – серьезное лицо старика стало еще серьезней. – Слушаю тебя, раб Божий. Какой из своих грехов ты просишь меня замолить перед Высшим судом?
– Владыко! Я не прошу снисхождения за свою нескладную жизнь. Не прошу заступничества за грехи свои тяжкие ни у тебя, ни у Высшего Суда. Готов ответить за все.
Старик внимательно слушал.
– Прошу, молю о другом. Взываю к твоей милости, – все существо Петра Андреевича кричало, взывало в искреннем порыве. – Не жду я рая, но коль грехи мои окажутся искупаемыми, если будет дана мне новая плоть и суждено опять вернуться в грешный мир людской, то выполни мое последнее желание: помоги, Владыко, сделай так, чтобы вновь родился я на земле, которая зовется Россией.