Александр Александров. На Урале.
В августе 1941 года семья моего отца (жена и четверо детей) после тяжёлого переезда прибыла в уральскую Верхнюю Туру Свердловской области. Переезд, как говорят, равносилен пожару, а у нас в семье за всю историю было, как подсчитала мама, двадцать три переезда. Квартира для нас была ещё не готова, и мы временно разместились вшестером в одной комнате. По соседству жили люди суровые, неулыбчивые, но к нам – детям относились хорошо. Когда семья переехала в отремонтированную для нас трёхкомнатную квартиру, мы продолжали с ними общаться, как хорошие знакомые. В нашем новом небольшом доме, была ещё одна квартира – двухкомнатная. В ней поселили семью Григорьевых (они последовали за моим отцом в Верхнюю Туру из Чебоксар, где работали вместе). Анна Архиповна Григорьева была много старше мамы, но стала ей доброй подругой и советчицей. Годы проживания в Верхней Туре были очень трудными: мы познали и голод, и холод, и тяжкий труд.
Наш дом, по-видимому, раньше принадлежал какому-то богатому купцу. Через большие ворота, в которые могла въехать тройка лошадей, приезжий попадал в большой двор, в глубине которого стояли лабазы с сеном и зерном (а раньше и с крупами). Через другие ворота можно было попасть в большой сарай, а оттуда – в сад и огород, где жила в небольшом домике (предназначенном ранее для «обслуги») пожилая дама, с которой мы не общались. С другой стороны дома был большой двор – территория двухэтажного ремесленного училища, что стояло в глубине. Под окнами нашего дома, выходящими во двор училища, рос огромный старый, «Есенинский», «подгнивший под окнами клён» (однажды в него ударила молния и «убила» проходящего мимо юношу, но его удалось «оживить», закопав в землю). Фасад дома, находящегося на горе, выходил на улицу, главной достопримечательностью которой был продуктовый магазин, торгующий, в основном, хлебом (да и то по карточкам – нехватка продовольствия тогда ощущалась очень сильно). И слева, и справа были спуски с горы, которые мы использовали (особенно левый), катаясь на санках до городских бань, находящихся под горой на соседней улице. А на горке соседней улицы было здание городской пожарной команды, из ворот которой с громкими сигналами выезжали, во всей своей лакированной красоте, огромные красные пожарные машины.
В сентябре 1941 года я пошёл в первый класс. Школа была далеко от дома, туда надо было идти и идти. Со второго класса меня перевели в другую – совсем рядом – всего-то перейти двор между нашим домом и соседним ремесленным училищем, а потом свернуть налево. Школа находилась в трёхэтажном доме, третьем от угла. А во втором доме жил мой друг и одноклассник Владик, у которого я часто бывал дома и рисовал вместе с ним. Мы «воспроизводили» (старым «дедовским» способом – «по клеточкам») лошадей с картин о войне художника Соколова-Скаля, карикатуры художников-«Кукрыниксов» (Куприянов, Крылов, Николай Соколов), рисунки художника-карикатуриста Бориса Ефимова, а также цветные портреты Сталина и Кутузова. В первом классе я писал только левой рукой, а рисовать не умел вообще (за меня рисовала мама), а к третьему классу я уже довольно неплохо рисовал правой рукой. Забегая вперёд, могу сказать, что в рисовании я быстро прогрессировал и после седьмого класса даже поступил в художественное училище, представив нарисованные цветными карандашами пейзажи и картину (на фанере) «Витязь в тигровой шкуре» знаменитого художника Ираклия Тоидзе.
Жили мы трудно и скудно. Отца «забрали» на сверхсекретную оборонную работу, и он почти не общался с семьёй. Мама с четырьмя малолетними детьми выбивалась из сил. Младшим ребёнком была сестрёнка Галя, ей было всего 1,5 года. Мама занималась огородом и прирабатывала на службе. Огород был скудным в условиях сурового уральского климата и нехватки посадочного материала (особенно картофеля). Выручало просо. Варили пшённую кашу, но без масла (которого просто не было). Было голодно и холодно. Лакомством считались лепёшки из картофельной кожуры (выискивали картошины, похожие на маленькие комочки грязи на общественном поле после уборки картофеля). Хлеба не хватало, а потому собирали мусор после вывоза зерна из лабазов нашего дома, когда мешки с зерном были повреждены мышами и через дырки немного пшеницы или ржи просыпалось в пыль. Летом ездили в «Бородинку» – один из посёлков, принадлежавших предприятию, где работал отец. Пытались собрать немного грибов и ягод, хотя «разрешены» были только «организованные сборы для нужд фронта» (в те годы вся жизнь в тылу была осенена лозунгом «Всё для фронта, всё для победы»).
Только два года спустя был ослаблен режим секретности. Мы стали иногда видеть отца, а семью перевели на условия «повышенного снабжения»... А пока мы голодали, как и все. Ходили украдкой собирать малину возле Бородинки. Там было много медведей, так как все мужики -охотники ушли на фронт. Я сам однажды столкнулся с огромным медведем «носом к носу», но, действуя «по инструкции» (отступать тихо, пятясь), отделался лишь испугом и остался жив.
Маме было трудно, её лицо, почерневшее от недосыпания и усталости, стало неулыбчивым, строгим. Мы помогали ей «по хозяйству», как могли. Обязанности среди детей были строго распределены. Я помогал маме на работе, брат Володя занимался домашним «хозяйством». На нём была уборка, стирка, мытьё посуды и даже приготовление пищи (это в его-то пять–шесть лет!). Ухаживать за полуторагодовалой Галей (по прозвищу «чувашла, куда пошла») было поручено Вите. Ему было всего 3–4 года, но он справлялся со своей «работой» и даже помогал Володе с уборкой в доме. Когда мама была им недовольна, называла Витю «дубина стоеросовая» (он был очень крупным ребёнком для своего возраста и смышлёным). А когда недовольство касалось старших детей (это – мы с братом Володей), нас отправляли вон из дома «идти куда глаза глядят», облачив в лохмотья. Обычно нам в таких случаях всегда встречалась на пути сердобольная соседка Анна Архиповна Григорьева, приглашала к себе, сочувственно выслушивала сбивчивые жалобы готовых разреветься мальчишек, которых «выгнали из дома», и убеждала «пойти к мамочке, повиниться и пообещать, что мы больше никогда-никогда так не будем». Мы приходили, винились и обещали. Тогда мама нас прощала. Эти сцены были «запланированы» от начала до конца, но мы об этом не знали и очень переживали.
Помню, мама пыталась устроить меня в младшую группу пионерского лагеря, чтобы я немного отдохнул и «подъелся», но ничего путного из этого не вышло. Здесь было также голодно, как и дома, большинство ребят были много старше меня, но мне они казались глупыми, с ними было неинтересно – беспечная малышня за спинами папочек и мамочек, ни обязанностей, ни забот. Я не мог бездельничать в то время, как мамочка надрывалась с малыми детьми, и сбежал домой. С тех пор я был в пионерлагере только один раз, когда после шестого класса получил, как отличник, путёвку в пионерский лагерь «Артек» на Южном берегу Крыма. Там мне очень понравилось.
Так мы и жили, пока на работе моего отца не произошли события, которые круто изменили нашу нелёгкую жизнь. Предприятие получило от Правительства срочный заказ «огромной государственной важности» для нужд фронта. Самые «жёсткие» расчёты показали, что для выполнения заказа потребуется не менее 45 суток напряжённой работы. Отец собирался эту цифру сообщить «на верх». И в это время последовал вызов из Москвы. Отцу сказали, что сейчас его соединят... с самим И. В. Сталиным. В трубке раздался негромкий спокойный голос вождя. Он спросил: «Как Вы оцениваете возможно краткие сроки выполнения заказа?» Отец понял чрезвычайность ситуации и («скрепя сердце») сообщил: «36 суток, товарищ Сталин». И услышал в ответ: «Мы Вам даём не 36, а 75... часов, другого выхода нет. Доложите мне о выполнении». И Сталин повесил трубку. Отец был потрясён. Понятно, что в течение трёх суток никто не покидал предприятия, ни о каком отдыхе и сне не было и речи.
В это невозможно поверить, но через трое суток нечеловеческого напряжения и самоотверженного труда чрезвычайное задание Правительства было выполнено. Отец позвонил Сталину и доложил. В ответ услышал: «Благодарю Вас, передайте мою благодарность всему коллективу» и трубка «замолчала». Отец лишился дара речи. Сталин, которого боготворили, был доволен нашей работой! Благодарность вождя была воспринята коллективом с небывалым энтузиазмом. Люди устроили овацию, радостно обнимались. Через некоторое время отца «поставили» руководить министерством лесной промышленности республики.
После описанных событий мы стали иногда видеть отца. Кабинетной работы он не любил. Чтобы быть поближе к семье он обустроил себе «полевой» рабочий кабинет в здании руководства ближайшего к нам леспромхоза. Он часто объезжал подчинённые ему леспромхозы и лесопункты, причём предпочитал ездить верхом (дорог толком не было). В хозяйстве «опорного» предприятия были и машины, и лошади. Среди лошадей выделялись три орловских рысака – «Вожак», «Метеор» и «Зима». Это были огромные, очень резвые кони. Орловские рысаки обычно бывают серой масти с большими темными «яблоками». Такими были «Вожак» и «Зима». А вот «Метеор» был ослепительно белым, он и стал любимой лошадью отца. Отец, красавец-атлет почти двухметрового роста, мчался на белоснежном коне подобно сказочному принцу. Наездником он был отменным и в высшей степени эффектно смотрелся на своём «Метеоре». Эту яркую картинку я и сейчас легко вызываю в памяти.
Между тем семью поставили на спецобслуживание. Жить стало легче (хотя мы и оставались на прежнем месте – отец посчитал неприличным переезжать в «полагающуюся по чину» роскошную квартиру). Мама даже стала иногда ходить в кино и театр, взяв с собой Анну Архиповну, которая в ней души не чаяла и относилась к ней как к любимой родной дочери. Также хорошо к ней относились все, кто её знал. И не удивительно. Она была «писаной красавицей» и большой умницей. Обладала при замечательном характере очень сильной волей и особыми способностями «видеть» людей и влиять на них. Сегодня мы назвали бы такие способности «паранормальными», а тогда говорили просто, что «у неё есть особый глаз». Помню «громкое дело» с разоблачением разветвлённой и глубоко законспирированной шпионской сети, действовавшей в Свердловской области (Свердловск, Нижний Тагил, Кушва, Верхняя Тура). Мама обратила внимание на интересного мужчину средних лет, посещавшего иногда театры и кинотеатры. По её убеждению, этот человек был двуличен. Мама сказала об этом Анне Архиповне. Та понаблюдала за ним, но ничего подозрительного не заметила. Но мама настаивала. Под маской представительного, привлекательного, открытого и благожелательного человека мама отчётливо видела матёрого хищного зверя, с повадками волка. Она была абсолютно уверена в своих выводах и убедила Анну Архиповну, которая безоговорочно верила маме, заявить об этом «куда следует». Человек оказался очень уважаемым председателем большого колхоза «ВИЛ» (сокращение от «Владимир Ильич Ленин») и был так законспирирован, что разоблачить его было почти невозможно. Однако, его подвела самоуверенность и
непреднамеренно возникшая цепочка случайностей. Резидент немецкой разведки был разоблачён, а созданная им шпионская сеть (при его деятельном участии в обмен на сохранение жизни) разгромлена.
Улучшившаяся жизнь семьи позволила и мне (старшему среди детей) оставить работу по дому. Освободившееся время я посвятил художественной самодеятельности. В школе у меня обнаружился талант чтеца-декламатора. После победы на городском конкурсе Верхней Туры меня направили в районный центр, город Кушва, где я стал абсолютным победителем (среди всех возрастных групп и творческих жанров) и получил рекомендации на республиканский и Всесоюзный конкурсы. Так начался мой концертно-сценический путь (свою основную профессию, связанную с наукой и техникой, я обрёл позднее).
С самых ранних лет я научился читать и читал много.
Моими самыми любимыми писателями были Павел Бажов и Аркадий Гайдар. Мне очень нравились «сказы» Бажова, особенно «Малахитовая шкатулка», «Каменный цветок» про молодого Данилу-мастера. Я думал тогда, что Бажов — древний старик, далёкий от политики, но оказалось, что в те годы он был человеком средних лет, крупным партийным деятелем – секретарём областного комитета КПСС (уровень Министра в исполнительной власти). А писателем Аркадием Гайдаром я вообще восхищался. Меня поражало то, что он командовал полком, когда ему было всего 16 лет. Я читал все его произведения. Любил рассказы «Тимур и его команда», «Судьба барабанщика». Мне казалось, что рассказ «Чук и Гек» вообще был написан про нас с моим братом Володей... Так случилось, что судьба двух моих любимых писателей и их потомков переплелись чудесным образом. Тимур Гайдар женился на дочери Бажова и дослужился до адмиральского чина, а их сын Егор стал государственным деятелем.
Недавно я снова вспомнил о «сказах» Бажова и Уральских самоцветах, когда получил набор полудрагоценных камней, что привезла из Свердловска на мой юбилей профессор Галина Константиновна Лисовая, давняя моя знакомая из Екатеринбургского технического университета. Во время её пребывания в Москве «шефство» над ней я поручил профессору моей кафедры Л. Я. Живайкину, у которого с Екатеринбургом многое в жизни связано. Он закончил Екатеринбургский университет (тогда Свердловский политехнический институт). Здесь живут его родственники и похоронена жена. Леонид Яковлевич Живайкин – человек с интересной судьбой. Он – участник Великой Отечественной войны, воевал с японцами на Дальнем Востоке в районе Хабаровска и на территории Китая. После демобилизации он поступил в институт, где произошёл любопытный случай. Во время лыжных соревнований один «верзила» почти двухметрового роста, стараясь обогнать Живайкина, буквально «столкнул» его с лыжни, нарушив все правила обгона. Живайкин нагнал его и «отплатил» тем же. «Верзила» упал и выругался, но «культурно», не матом (как потом выяснилось, матом он вообще никогда не ругался). Этим «верзилой» был... Борис Николаевич Ельцин (впоследствии – Первый Президент России), он оказался соучеником Живайкина по институту.
После окончания Свердловского политехнического, института Б. Н. Ельцин, как известно, работал в строительстве, а потом из строительного треста перешёл на партийную работу, куда его «выдвинул» Яков Петрович Рябов (тогда – секретарь Свердловского обкома КПСС). Яков Петрович, став первым секретарём Свердловского обкома, сделал Ельцина секретарём обкома по делам строительства, а уходя на руководящую работу в Центральный комитет КПСС, рекомендовал Ельцина на пост Первого секретаря Свердловского обкома, правда, не без колебаний (как он сам мне говорил), так как, наряду с хорошими деловыми качествами, Ельцин уже тогда (в силу особенностей характера) мог «выкинуть» какую-нибудь «загогулину» (как позднее с ним случалось не раз). Сам же Я. П. Рябов послужил своей стране, работая секретарём ЦК КПСС, ответственным за оборонный комплекс. На всех занимаемых высоких постах Яков Рябов работал очень результативно, с полной отдачей сил. Он был и зампредом Совета Министров СССР, и зампредом Госплана СССР, и полномочным послом СССР во Франции. Я. П. Рябов имел воинское звание генерал-полковника, был профессором, доктором технических наук. О своих делах Яков Петрович подробно рассказал в своей книге «Записки секретаря ЦК КПСС», которую подарил мне, когда я (как Президент Ассоциации) вручал ему диплом Почётного доктора Ассоциации за выдающиеся заслуги в развитии промышленности страны. Вот уже много лет мы с Яковом Петровичем – добрые друзья, хотя и довольно редко встречаемся. Нас связывает не только общность интересов, но и одинаковый опыт, где есть тяготы войны, голод и холод, творческие взлёты и неудачи, победы и трагические потери. Мы связаны самой Жизнью.