Арджуна. Фрагменты. Сказка

АРДЖУНА



"Не понимаю, средневековый алхимик, который в юности уходил от мира, как он мог так жить, отказавшись от всего... и потом, когда возвращался, вселенная для него - как капля..."
Со слов одного сокурсника.


ГЛАВА 1.

Распутья


Арджуна сидел на распутье трех дорог и не понимал уже, сколько времени прошло с тех пор, как он впервые вышел из дома, впервые пошел по тропе, уходящей в лес, - всё впервые за последние семь лет. Ему было уже двадцать, но возраст свой он не отмечал, только зарубки на стене кельи, где он проходил свой затвор, отчеркивали один за другим праздники, неформальные удачи души, когда у него хоть что-то получалось. А как он смог выйти из кельи, он тоже не понимал. И вот перед ним стоял выбор. Одна дорога была пустынна, и никого никогда – он это знал – он на этой дороге бы не встретил. По второй дороге бежала собака, и этой собаке казалось, будто она бежит по прямой, на деле же она кружилась вокруг оси в ограниченном туманном круге и, начиная круг, делалась щенком, а потом снова вырастала. Третью дорогу ему указала девочка с корзиной ягод, и та дорога вела в совсем уже непроходимый лес. Девочка казалась Арджуне феей, и он подумал, что зло не может прикинуться таким чистым существом и не может иметь над подобным существом никакой власти. Тем не менее, Арджуна выбрал первую дорогу, пустынную и знойную.
Он шел по каменной земле, и песок, нагретый солнцем, почти испускал пар. Дорога вела в гору. В руках Арджуна нес светящийся от солнца хрустальный шар, и будто что-то живое, переливаясь, двигалось в этом шаре. Арджуна думал, что бесполезно смотреть на внешнее, когда ландшафт настолько однообразен, и его радовало, что внешнее не отвлекает ум. Он созерцал. Созерцал сознанием свою душу и мысли, так, что пустынное солнце стало казаться черным. Иногда ему хотелось проснуться, но он понимал, что не имеет на это права.
Его имя, индийское, имя прославленного героя, дали ему Братья. На самом деле с рождения его окрестили Марком. Детство его проходило в замке рыцаря, его отца, но когда мальчику исполнилось двенадцать лет, в дом к ним пришел высокий старец и попросился переночевать. Старец назвал себя Обероном и сказал Арджуне, жаждавшему путешествий, что в мире есть неизведанная земля, размерами своими превосходящая размеры самого мира. Мальчик спросил: Так где же она, эта земля? – Я по ней странствую, - ответил Оберон. – Но ведь ты находишься здесь, передо мной, в этом мире, - удивился Арджуна, - и здесь все самое обыкновенное. – Обыкновенное? – загадочно улыбнулся старец. – Смотри, - продолжал он, - вот растет роза. Ты можешь объяснить, как она растет? Можешь понять, как она родилась? Куда потом исчезнет, когда настанет ее срок?.. Ты можешь достоверно знать, откуда ты сам произошел, как родился?.. И что ты называешь миром? Лепестки и листья розы? Земную поверхность? Камни? Дороги? Дома? – разве это мир? – А что это? – спросил Арджуна. – Это – МИРЫ... Бесконечно великое вмещает в себя бесконечно малое, и бесконечно малое содержит в себе бесконечно великое. Миры могут находиться один в другом, и когда они освобождаются друг от друга, тогда Вселенная рушится и преображается. – У меня сегодня день рождения, - сказал Арджуна. – Я видел во сне птицу с белыми перьями, и она сказала, что в день моего рождения я получу самый замечательный подарок. Может быть, ты и есть этот подарок? – Может быть, - сказал старец. – Ведь мир всегда дарит, не спрашивая.
С тех пор Арджуну словно подменили. Он стал ко всему присматриваться и во всё вживаться. Он потерял интерес к играм в рыцарей, и играл в миры. Больше всего его стали занимать разговоры с какими-нибудь растениями, солнцем или даже с неодушевленными предметами. Отец смотрел на сына и ничего не понимал.
Потом отец ушел в поход. Арджуна просился идти с ним и был взят им в качестве оруженосца, но по дороге заболел и остался в попутной деревне. Через какое-то время пришло известие о смерти отца. А потом в его жизни снова появился Оберон.
И вот, с четырнадцати лет Арджуна сидел затворником в башне. Никто его ни к чему не принуждал и сам он был вполне доволен своей жизнью. У него была цель. Для достижения этой цели он бы пожертвовал всем, что имел, да, впрочем, он это и так уже сделал.
Арджуна споткнулся о камень и чуть не выронил хрустальный шар. Только тогда он наконец заметил, что нес его. Да и споткнулся он вовремя: перед ним на камне лежала змея с крыльями бабочки и улыбалась. Арджуна опустил шар на землю и сел рядом.
-Что за дорога такая тебе примерещилась? – спросила змея. – Неужели тебе непременно надо идти мимо меня?
-Странно, - задумчиво произнес Арджуна, не отвечая на вопрос. – Я думал, что действительно здесь никого не встречу.
Змея только шире заулыбалась.
-Я здесь страж, - сказала она. – Стражи есть везде. И на самом деле я не змея, а только кажусь змеей. Я – стихийный дух. И я  не хочу пускать тебя на вершину горы, где живут стихии, покуда не узнаю, что ты несешь в своем шаре.
-Я сам этого не знаю, - сказал Арджуна.
-Пододвинь ко мне шар, - сказала змея. 
Арджуна сделал это, и в шаре зарябили тысячи отражений змеиных голов.
-Если оставишь шар мне, можешь идти дальше на гору. – Змея улеглась удобнее.
-А что в нем? – спросил Арджуна.
-В нем – твое бессмертие.
-Мой учитель говорил мне, что бессмертие в человеке, а не в чем-то отдельном от человека.
-Но это же сон, - возразила змея.
-Сон – тоже реальность. И бессмертие – реальность. И человек – реальность, и ты, и я.
-Почему ты думаешь, будто я – реальность?
-Ты бы иначе не отражалась в шаре.
-Странно ты понимаешь реальность, - заметила змея. – Хорошо, оставь мне твой шар на хранение, а сам иди, раз уж ты так в себе уверен.
Поднялась и закатилась тысяча черных солнц, прежде чем Арджуна достиг вершины горы. С горы он увидел Всё. Это Всё лежало у подножия и менялось, будто океан. Он уже не помнил ни о змее, ни о шаре, ни о том, что оставил змее на хранение бессмертие. И тогда смерть настигла его как преображение всего естества, и он слился со Всем. Он увидел множество светящихся шаров, в каждом из которых заключалась вечность, но каждый из которых этого не понимал. Шары отражались друг в друге. Они жили. Арджуна посмотрел, отделившись сознанием, на себя и увидел, что он больше не человек. Вернее, он вообще себя не увидел. Одно было бессмертием, но другое – вечностью. А вечность – это вечное круговращение и видимое умирание и воскресение, хотя тот, кто поднялся в самую ее, вечности, сердцевину и душу, не замечает ни рождения, ни смерти.
Возвращаясь, Арджуна забрал у змеи шар. Ему надо было еще слишком много совершить на этой земле.


. . .

«Вечность – это состояние бытия и небытия, Единство и полное Сознание, великая Любовь и великий Свет. В Вечности возможно всё». – Так записал Арджуна в свою тетрадь. За окном лил дождь. Арджуна долго любовался в окно на цветник, на ритм опускающихся и поднимающихся под каплями веток, а дождь шумел, как морской прибой, и влажный воздух через окно наполнял комнату. На стене слабо, сквозь полумрак, вычерчивались надписи и формулы. Опять Арджуна мог часами и даже сутками сидеть и прислушиваться к миру, затихнув в себе, и это созерцательное бодрствование могло прерваться только визитом одного из Братьев. Странная вещь стояла у Арджуны на столе: колба причудливой формы с эликсиром, которым Арджуна однажды воскресил увядший цветок. Эту колбу ему дал Оберон. Арджуна пробовал разобраться в составе эликсира, но не мог. Эликсир даже не был жидкостью, но в жидкое, материальное состояние его можно было ввести сосредоточением воли. На самом деле он был опасен для живого, хоть и возвращал жизнь отжившему.
Арджуна попытался представить себе мир пяти измерений. В таком мире нет линейного времени, и возможности существуют параллельно. Но он не мог еще прочувствовать до конца эту все-осуществимость, хотя там, на горе, она ему была понятна. Только «гора» эта была просто особым состоянием сознания без рассудка, когда же пробуждался обычный земной ум, всё терялось. Оберон говорил ему, что в какой-то момент, на определенном этапе все озарения сольются в один непрерывный Свет, непрерывную память. Тогда ты выйдешь из своего затвора, - говорил Оберон. – Ничто отделённое не совершенно. Но пока есть время – учись.
-Ты говорил о сизигиях, - спрашивал Арджуна Оберона. – Это единственно возможная цельность?.. – Представь себе, что есть нечто, и есть То, Откуда оно вышло, - отвечал Оберон. – И То, Откуда оно вышло, сотворило это нечто для взаимодействия. Естественно, если есть одна половина, что есть и другая. Когда две половины еще не познали себя в мирах, они замкнуты друг на друге и спят. Когда познали каждая себя и соединились вновь, они пробуждены. Но изначально, если они пробуждаются, они начинают творить. Всё в мире подчинено одно другому, всё, кроме Единого. Сизигии настолько же порождения, насколько и породители.
-Но почему мы созданы с этой тягой? – спрашивал Арджуна. – Мы не созданы с нею, - отвечал Оберон. – Она возникает только в силу разделения.
Арджуна снова посмотрел на колбу с эликсиром жизни. А ведь он дал мне задание найти его формулу, - подумал Арджуна. – Пока я ее не найду, я отсюда не должен выходить. Он сказал: обратись к своей половине, к сизигию. А что я могу? Да, он указал, что проекция моей половины во мне самом. И что свойства эликсира еще не до конца мне известны. Всякий эликсир обладает и «положительным», и «отрицательным» началом, - может, мне стоит попробовать их разделить?.. – Он снова посмотрел в сад, на мокрые кусты. В небе вдруг высветилась молния и потом рухнула куда-то за дальний лес. – Я был безмятежно-спокоен, когда осознал эту молнию, - даже не словесной мыслью, но мгновенно понял в себе Арджуна. – Никакая буря, никакая стихийная катастрофа никогда не нарушит гармонии природы. Природа цельна, хоть все в ней разделено и многообразно. Природа вдохновенно-радостна, даже когда кажется, что она буйствует. Природа чувствует свою вечность, и потому смиренна. Мощь великая ее для нее ничто.
Как можно разделить две силы в том же эликсире, когда он целен настолько же, насколько и природа, и вся жизнь? – это означало бы потерю всех его свойств...
Арджуна любил «читать» камни, и чтобы отвлечься от эликсира, он взял в руки один из кристаллов и сосредоточился на нем. Но мысль об эликсире проникла и сюда. Теперь всякий природный процесс, всякое построение материи в мире преломлялось через аналогию создания воды жизни. Если это действительно жизнь, то она зарождается естественно и непостижимо. Если же создается нечто мертвое, то оно – лишь форма. То, в чем есть жизнь, всегда аналогично природному процессу.
Перед глазами Арджуны поплыли картины, спроецированные в сознание кристаллом. Там тоже текла вода. И вот, Арджуна понял, что не случайно выбрал из множества лежащих перед ним камней именно этот кристалл. Что-то родное, до бесконечности родное мелькнуло перед мысленным взором. «Моя прошлая жизнь», - осознал Арджуна.
Он был дельфином на дне океана. Его окружали родные души из дельфиньей семьи. Он смотрел на морской мир и поражался его красоте. И вот он увидел странное существо, не дельфина и не рыбу, вообще не морского жителя, оно было золотистым и без плавников, с руками и ногами, и плыло ему навстречу. Арджуна, бывший дельфином, чувствовал по отношению к этому существу бесконечную нежность, и потому запел свою дельфинью песнь и бросился к нему навстречу, стал ласкаться к нему. Это была девушка, лемурийка. Она ответила ему на дельфиньем языке, и они поплыли вместе к бассейну, что был около человеческого города, и долго там играли. Арджуна прекрасно помнил эту девушку и удивился, что даже непривычная внешность ее воспринимается им легко. Почему  именно девушка? – этого он не знал рассудком. От нее просто исходила энергия женского начала, начала Матери. Кристалл же, что держал в руках Арджуна, оказался одним из украшений стены бассейна.
Арджуна долго сидел и улыбался увиденной картине. А может, она, эта лемурийка, и есть мой сизигий? – вдруг подумал он...
И он решил, вспомнив гору из своего видения, представить себя стихией. Эликсир перестал его заботить, Арджуна посмотрел из окна в гущу туч и попробовал «сбежать». В конце концов, стихиям совершенно нечего делать в человеческом доме, если только они не вызваны к работе человеком. И, став духом воздуха, он облетел башню и напился дождя, отяжелел и стал уже водой, упал в цветы. И в цветах увидел: девушка, почти подросток играла с чашечками цветов, стряхивая с них воду. Он посмотрел на нее и будто тоже стал ребенком ее возраста. Ты кто? – спросил он ее. – Я – Магдалена, - сказала она и взглянула на него зелеными в золотых брызгах глазами. – А меня здесь называют Арджуной, - сказал Арджуна. – Ты здесь живешь? – Да, я живу в этой башне, - ответила Магдалена. – Странно, - сказал Арджуна. – Я уже семь лет тоже живу в этой башне, и ни разу тебя не встречал. – Ты весь мокрый, - сказала девушка. – И смешной. И я тоже ни разу тебя здесь не видела, хоть отец говорил мне, что здесь живут еще люди, только не сказал, кто. Видишь этот камень? – Магдалена указала на плоский валун, по которому шли какие-то надписи. – Если прочитать то, что на нем написано, то поймешь, как рождаются и умирают. – Никто никогда не рождался и не умирал, - сказал Арджуна. – Всё это видимость. – И он чуть не проговорился про эликсир. – А еще я видел змею с крыльями бабочки, - добавил он. – И много таких же странных существ, как она. Все они только меняют формы... – И тут Арджуну осенило. Он мгновенно испарил из себя всю воду и влетел обратно в окно башни, надеясь теперь уже вплотную заняться эликсиром. Каково же было его удивление, когда он увидел, что Магдалена последовала за ним! – он даже обиделся на нее.
И вместе с тем он понимал, что ничем помешать она ему не может. Она с интересом рассматривала надписи на стене, а он думал, что, в общем-то, будет не против, если она останется здесь подольше.
Он вел себя с ней как хозяин с гостьей. Показал атласы, рассказал про камни, - он чувствовал себя таким большим и важным! Но девушка вдруг опустилась на края кровати и загрустила. – У меня никого нет, - сказала она. – Я целыми днями брожу по саду и говорю с цветами, а они отвечают мне, что они цветы, а я человек, и что они не понимают меня. Мне говорили, что мама моя умерла, когда мне не было и года, что отец мой уехал в далекую страну, что Оберон подобрал меня у себя в саду, что много событий прошло с тех пор, но я их не помню. – У меня тоже никого нет, - ответил Арджуна. – Но у меня есть множество миров, у меня есть Братья... утешься, я попрошу их помочь тебе. – Я знаю тех, кого ты называешь Братьями, - сказала Магдалена, - только они не помогут. Скажу тебе: у меня есть тайна. Я выдумала себе Рыцаря, Брата, Близкого человека. Целыми днями я думаю о нем, об этом человеке, но думать – это одно, а видеть и знать – совсем другое. – На кого он похож? – спросил Арджуна. – Не знаю, ни на кого... но когда я впервые сегодня в саду увидела тебя, мне показалось, что это пришел он... – она вдруг замолчала, смутившись. Столько наивности было в этой душе, что Арджуна задумался, как бы ее уберечь. Поняв, что способен взять на себя ответственность, он снова сделался взрослым, «детство» слетело с него, как игра. – Давай теперь я буду тебе братом, тем, что ты выдумала, - сказал Арджуна. – Только успокойся и не думай больше о своем одиночестве... – Я еще не все сказала, - грустно произнесла Магдалена. – Этот брат должен пройти испытания, прежде чем мы сможем соединиться с ним. Поэтому, если это ты, то нам нужно расстаться... - Магдалена в последний раз посмотрела на юношу, встала с кровати, и он не заметил, что в комнате ее уже нет.
Он обыскал все портьеры и углы, заглянул за все шкафы, да только ничего и никого не нашел. Лишь на столе его рядом с колбой эликсира жизни осталась лежать мокрая фиалка.


. . .

И вот, Арджуна впервые задумался о силе женственного в природе и в человеке. Он знал, что существует Великая Матерь, он чувствовал порой эту силу окутывающей его и хранящей, но всегда был внутри нее, естественно и благодарно, и никогда – вовне. Магдалена же, какой он ее увидел, была слабой и хрупкой, и по отношению  к ней ему самому хотелось быть хранящей силой. Что было ему делать, как хотя бы снова увидеть ее, чтобы передать ей хоть часть защиты?..
Мысль о Магдалене не давала ему покоя. И он стал молиться Великой Матери. Он просил, чтобы Матерь Мира поддержала Магдалену, поддержала свою дочь и дала ей силу, и сам не понимал, откуда такая нежность поднялась по отношению к девушке в его душе. – Я бы смог соединить с ней свою силу, и вместе мы бы поняли, что представляет собой эликсир, - вдруг подумал он. – Но она исчезла, исчезла так же внезапно, как и появилась, и теперь мне нужно искать ее. Где же искать?..
И вот он снова оказался на распутье дорог, да только это уже были другие дороги, и их было две. Одна из них, правая, была страшна. Но Арджуне она показалась чище и приятнее левой, вдоль которой цвели орхидеи всевозможных резких оттенков. У правой дороги на земле сидела женщина, закутанная в черный плащ. Куда ведет эта дорога? – спросил Арджуна. – Вверх, - прозвучал из-под ткани плаща голос.  – А другая? – В сад наслаждений. Но запах орхидей был похож на наркотические пары, и Арджуна пошел направо.
Едва он прошел несколько поворотов, как на него напали какие-то люди. Их было семеро. Они схватили его, связали и повели. В доме, похожем на темницу, вдоль стены ходил, отсвечивая от огня жаровни, огромный маятник, и движение его было скрежещущим и неумолимым. Арджуна предельно устал, но спать не мог. Подсознательно он чувствовал, что в этом доме за дверями  темницы решается его судьба. Он забылся от усталости в чутком, неверном бреду. И ему привиделось вот что:
Чаши весов, одна серебряная, другая железная, и на железной – меч. На серебряной же стояла клетка с белоснежной птицей, и он узнал в птице ту самую, что предсказала ему когда-то подарок накануне дня рождения. Птица смотрела на него человеческими глазами, и лицо ее тоже было человеческое. - Выбирай: твоя жизнь или жизнь этой птицы, - сказал голос, не имевший источника. – В этой птице – зло, - услышал Арджуна еще один голос, но не поверил ему. – Этот меч даст тебе свободу, - вдруг раздался третий голос, и Арджуна понял, что окружен тысячей свидетелей, ждущих, что он будет делать. Он не хотел прикасаться к мечу, и потому снял с серебряной чаши весов клетку с птицей. Пространство вокруг оказалось площадью под открытым небом. Арджуна открыл дверцу клетки, но птица не улетела, а села ему на плечо. Тогда один из людей, окруживших его, взял упавший с железной чаши весов меч и замахнулся на него. Небо рассыпалось в клочья и за тканью его открылась тысяча солнц, и тогда птица поднялась с его плеча в этот распахнувшийся свет, запела и стала таять в великом блаженстве. Когда Арджуна очнулся от этого сна, маятник на стене висел неподвижно.
В темницу зашли семеро людей, схвативших его на дороге, и Арджуна наконец рассмотрел их. Один был толст и безобразен, разврат читался на лице другого, злоба – в глазах третьего... вид их всех был крайне неприятен. Они приблизились к нему и потом повели в ночь, но Арджуна вдруг вспомнил. Будто белый луч опустился ему на плечи, разбойники вдруг превратились в кусты и деревья, коряво тянувшие руки, веревки, связывающие его, распались, и он шел по глухому лесу с белой светящейся птицей, стоявшей лапами на его плечах.
Лес становился все гуще, а ночь все темнее. Только свет, лившийся от лица птицы, был виден Арджуне и освещал малый радиус пути. Вдруг что-то странное показалось ему в окружающем лесе. Он вдруг заметил, что деревья блестят, что свет отражается в них. Присмотревшись, он увидел, что деревья имеют кору из осколков зеркал. В зеркалах отражались еще зеркала, и в каждом осколке  - лицо Арджуны и птицы. И все эти лица были разными. Арджуна видел себя то младенцем, то стариком, то в пестрых одеждах, то в черных, то злым и безобразным, то прекрасным. – Это все – возможности твоей жизни, и деревья выросли из их семян, - сказала птица. Лицо же самой птицы во всех отражениях было неизменно. - Почему так? – спросил Арджуна. – Я душа твоей души, твое Высшее Я, - птица повела крыльями. – На самом деле мой облик – облик чистого света. Но чтобы говорить с тобой, я принимаю вид птицы. Ты не предал своего высшего перед лицом телесной смерти, и был вознагражден. Пороки, одолевшие тебя в пути, сошли с тебя подобно потоку воды. Но сейчас на твоей дороге тьма, ибо ты выбрал такую дорогу. Если бы ты пошел по левой тропе, запах орхидей одурманил бы тебя, их окраска затмила бы твое зрение, и ты бы забыл, куда идешь. На твоем же теперешнем пути у тебя только один свет – я, до тех пор, пока не пройдешь весь путь до конца.
Сейчас маятник твоей жизни замер, - добавила птица. – Это была твоя прежняя жизнь, до пробуждения. В новой – все новое, и в ней ты можешь действовать будто с чистого листа.
Так Арджуна шел по темному лесу и разговаривал со своей душой. – Ты знаешь, куда я иду и что ищу? – спрашивал он. – Я это знала до твоего земного рождения. Знала, что будет и этот лес, и этот путь, и эта жизнь, и сад с цветами, и Магдалена. И я знаю все, что произойдет с тобой дальше, знаю, что будет после этой жизни и в следующих... – Расскажи, - просил Арджуна, но птица говорила: - Это все, что отражается в зеркальном лесу. Если ты будешь рассматривать каждое отражение, ты никогда из этого бесконечного леса не выйдешь. – Он бесконечен?.. – Арджуну охватил ужас. – Его бесконечность преодолевается волей, - сказала птица, - и потому – не бойся.


. . .

Арджуна уже не понимал, что ему снится, а что не является сном. Он все смотрел в колбу с эликсиром и видел, как спиралью закручивается в ней свет. И вот свет стал золотым змеем, спираль его напряглась лучами, субстанция же эликсира обрела серебристый оттенок. Арджуна понимал, что змей этот – не животное-змей, но тоже сила. Он отлил каплю из колбы и полил ею сухое яблочное семечко, но семечко не ожило. Это удивило Арджуну. Семечко только засветилось через какое-то время и стало прозрачным. Росток внутри него обрел природу духа. Эликсир не возвращает жизнь, - понял Арджуна, - он ее продолжает, причем на более высоком плане. Тот цветок просто не закончил своего земного цветения, и потому снова зацвел, но и цвел он странно. Эликсир дает забывшему себя память о вечном... – И Арджуна бросил семечко в землю, хоть оно уже не нуждалось в земле.
В то же время он видел лес с зеркальными деревьями и чувствовал на своих плечах белую птицу. Он продолжал идти по лесу. Светлее в лесу не стало, но и темнее тоже. С одной стороны жизни – комната в башне и замкнутые стены, с другой – бесконечный лес и никакого признака жилья. Да, человек может жить в двух мирах, и даже не в двух, во множестве. В сознании своем Арджуна путешествовал по лесу, и все же это было странно и непонятно. Он подошел к очередному изгибу тропы и сел на землю, и птица на его плечах зашумела крыльями. – Что мне делать с этим лесом? – спросил ее Арджуна. – И что мне делать с этой башней?.. – Ничего, - сказала птица. – И то, и другое – лишь условность. Ты можешь начать еще один путь, можешь начать множество путей... Думай. Ты можешь назначить себе какую угодно встречу с каким угодно существом или человеком, но только не с Магдаленой, не с Братьями, не с Обероном. Ибо все пути твои внешне будут иллюзией. Простой иллюзией, на которой можно учиться. Братья же, Магдалена и Оберон – реальные люди, обладающие такой же волей, как и твоя.
Я хочу призвать кого-нибудь из Братьев, - сказал Арджуна.  – Это уже поздно делать, - ответила птица. – Ты уже вступил на путь. На этом пути только они могут что-то менять, но не ты и не твои желания относительно них. На этом пути у тебя остаются только я и твоя цель.


. . .

Я хочу породить свет, - сказал Арджуна. Вернее, приказал это, произнес как заклинание, закрыв глаза. И вот он увидел себя царем. Царь сидел на высоком троне посреди яшмового зала, окруженный советниками и слугами. Царь готовился к войне. Не он желал этой войны, но и отказаться от нее он не мог. У царя же был советник по имени Цинь. Царь как-то раз спросил его: скажи, в чем счастье на этой земле? – Счастье, когда ты последний в толпе, - ответил Цинь. – Тогда тебя никто не преследует, никто за тобой не гонится, и тебе не от кого бежать. – Но если все станут последними, кто поведет народ? – спросил царь. – Народ сам пойдет, - сказал Цинь. – А ты будешь идти за ним и только его подгонять. - И вот, царь следовал этому совету, пока не возникла угроза войны. И царь стал думать: какой прок в царстве, если оно не может защитить народ от врага? – И придумал царь игру, и решил играть на царство с враждебным царем. Играли они, играли, ни один из них не мог другого обыграть. Но вражий царь схитрил и обманом все же выиграл партию. Стал у страны другой царь, и разорил он страну: ведь все равно страна не его. А прежний царь с женой был в изгнании и жил в лесу, пока не стал святым бессмертным мудрецом, и жена его также. И сказал мудрец жене:
-Я хочу породить свет.
-Весь лес тобой освещен, чего же тебе еще? – спросила жена. Мудрец вдруг заплакал и сказал: почему только для того, чтобы стать святым, надо перестать быть царем? Почему свет в этом мире может светить только во тьме, в лесу, в ночи, но не при людях? – ведь как счастливы должны были быть люди от силы этого света...
«...Почувствуешь в себе желание учить – закройся на три замка, сиди и молчи», - так говорил Арджуне Оберон. И Арджуна уже понимал, что на самом деле желание учить приходит к человеку тогда, когда он познаёт нечто для себя и передать никому еще не может. Только для самого человека имеет смысл этот подъем, это неизвестно откуда идущее знание. Оно выражается в формах, близких и понятных только ему, не другим. Любое знание нужно подтвердить. И лишь когда знание становится опытом, преобразившим всего человека, через годы, а может, и десятилетия, лишь тогда оно обретает пользу для кого-то еще, и этот кто-то сам приходит к тебе, но ты его, этого кого-то, уже не ищешь.



                ГЛАВА 2


                Идущий к Горизонту

«На четыре четверти от века была разделена земля, на четыре части. На две части равные, одну часть Начала и одну – Конца, и правил каждой четвертью мудрый Сфинкс. Тогда были даны правителям светлые белые камни, и сила и мудрость правителей была в тех камнях. Но однажды сказал Сфинкс стороны Конца и Захода; глядя в глаза Сфинкса Начала и Рассвета, сказал он:
-На горе встает Солнце, для боли рождаются твари земные; только печаль вижу я на земле, лишь скорбь в земном существовании... Брат! запрети всходить Солнцу. Запрети давать жизнь несчастным...
И согласился владыка Рассвета и Рождения, согласился он с царем Конца и Смерти, не спросил он совета у своего камня, завалил пещеру Солнца скалами, и не могло Солнце выйти наружу...
В темной пещере бродило Солнце, и стало страшно Солнцу в темной пещере; стало Солнцу в пещере одиноко, и разлило оно свет повсюду. Стала золотом сиять пещера, и родилась от света радость. И прошло пещеру Солнце из конца в конец, и наполнило Солнце счастьем пещеру по ту сторону жизни, и взошло Солнце над землею в стране Конца и Захода, высоко взошло Солнце, и не мог его остановить Владыка Смерти, только грустно провожал глазами.
Так перепутались в мире начало и конец, жизнь и смерть.
Прошло солнце свой путь над землей и спустилось в Страну Рассвета. Замешкался Владыка Рассвета, разбирая глыбы у входа в пещеру Солнца, и опалил его жар светила, стал белый камень правителя красным.
Но увидел правитель в пещере страну  Света, узнал новое начало после конца, и стали называть владыку Ожидающим Сфинксом, Провожающим Солнце, и красный камень его – камнем терпения и надежды.
Но не знал ничего о подземной стране царь Смерти, наполнялась печалью душа его, когда следил он жизнь земных тварей, и по-прежнему с тоской встречал он встающее Солнце. И дали ему имя Печального Сфинкса, Стерегущего Рассвет, и белый камень его почернел от печали и скорби...»

«Далеко-далеко, за тремя морями, за семью горами, жил старый волшебник, Король Лесов, и несметные богатства были у него: шум деревьев да пение птиц, тепло лесных зверей да холод ручьев, сверкающих в чаще; щедрость земли да ласка трав, да нежность тени и туманная дымка, оседавшая алмазами рос. Все судьбы в лесу были подвластны ему; а еще имел он сына и дочь.
Росла дочь похожей на отца, старого колдуна, а сын – похожим на мать, Деву Луны. Играла дочь с малых лет в чаще с лесными зверями да беседовала с птицами и собирала, смеясь, по утрам алмазы в подол с влажных трав. Но сын не прельщался земными алмазами, он смотрел в глаза ночи, на звезды, учась их молчанию, и были его товарищами лишь хмурый филин да бессонный болотный кот.
Говорил отец сыну, что небо есть пустота и что звезды – просто горящие камни, не больше; но не слушал сын этих слов и ловил лишь след звезд в зрачках диких зверей, лишь отблески ночных лучей во влажных, сонных травах.
Учил отец сына языку зверей и птиц, но сын хотел знать слова вековых деревьев и скал, стоящих с начала мира, свидетелей зарождения.
Открывал отец сыну тайны земли, но сын  искал ответа у неба, и земля казалась ему мала, как росинка в ладони.
И печалился отец, и сердился, и говорил сыну:
-Выбрал ты себе судьбу не по силам, не по разуму...
И как стал умирать старый колдун, Король Лесов, завещал он детям в наследство: дочери – леса, и диких зверей, и деревья, и травы;
Сыну же сказал:
-Ты хотел небо, - возьми же его...»

Человек всемогущ, - подумал Арджуна. – И он живет своим сознанием во всем, в чем только может жить. Сознание – это Бог; Бытие, Сознание и Блаженство. Миры не замкнуты. И цель человека та же: разомкнуть себя и стать МИРОМ.
И тогда Арджуна увидел перед собой человека. Человек этот был ненамного выше среднего роста, худощав и темноволос, на вид старше Арджуны, и Арджуна дал бы ему лет двадцать семь. Серые глаза человека смотрели твердо и испытующе, но будто какая-то дума постоянно присутствовала в их глубине. На плече человека, так же, как когда-то на плечах Арджуны сидела белая птица, сидел серый сокол, и лицо сокола тоже показалось Арджуне почти человеческим по выражению, настолько осознанным был его взгляд. И вот к этому человеку подошли еще несколько людей. Боже, что это были за люди!.. Лица серые и испитые, красные глаза и отвисшие рты. Они смеялись над чем-то и видимо задевали своими остротами человека, но человек не говорил ни слова. Потом он повел плечом и отстранился от неприятных людей, и Арджуна увидел его уже в степи. Ветер развевал его темные прямые волосы, достигавшие плеч, а в серых глазах было выражение силы и упоения какой-то свободой. Человек шел, неся на плече своего сокола, степь казалась бескрайней, а путь человека – радостным.

«Солнце выходило из моря и поднималось, катясь между куполом неба и склоном Восточной Горы. Солнце отражалось в больших и печальных глазах Сфинкса, плавало в черных зрачках, не мигающих от света и таких широких, что солнечный диск постепенно тонул в них, поглощаемый тьмой, а глаза оставались по прежнему мрачными, полными извечной грусти.
Расскажи нам твою тоску, - кричали, скача по вершинам, горные серны. – Мы унесем ее далеко-далеко на своих рогах и забросим на большой дуб... – Но Сфинкс молчал.
Расскажи нам твою тоску, - кричали птицы, проносясь в облаках. – Мы унесем ее на крыльях и повесим на светлую радугу... – Но Сфинкс молчал.
Расскажи нам твою тоску, - пели русалки, играя в волнах. – Мы уплывем с ней на дно океана и запрем ее в перламутровой раковине...
Но Сфинкс не отвечал ничего и молча хранил свою тоску в глубине широко открытых глаз, в глубине сердца, в черном камне на своей груди».

«Он  отдыхал на невысоком холме, положив рядом с собой дорожный посох и наполовину пустую котомку. Наступал вечер, а кругом была только степь и никакого жилья на протяжении многих верст. Красное солнце садилось в траву, как в море, ветер стихал, и на дорогах укладывалась взметенная за день пыль.
По земле проходил похожий на стон глухой звук, скребущий по травам и камням, звук, подобный скрежету железа, будто дракон шевелился в пещере, и чешуя его терлась о камень.
-Здравствуй, - услышал путник у себя за спиной тихий голос. Прошелестела трава, и рядом с ним на холмик опустился старик, должно быть, такой же скиталец. Старик не смотрел на него и сидел молча, провожая глазами заходящее солнце. Молодой странник не удивлялся молчанию незнакомца и тоже ничего не говорил. Солнце медленно склонялось, заходило за почерневший, будто обугленный край земли, будто его затягивала пустота там, внизу, и вдруг резко упало, словно в воронку, и скрылось. Тогда старик обернулся к молчавшему юноше и сказал:
-А ведь это не просто случай – встретиться двум странникам на бескрайнем просторе степи.
Идущий к Горизонту взглянул в лицо старого человека. Тот был смугл от степного солнца и будто высушен ветром, но в глазах его жила молодая сила.
-Я знал твоего отца, - сказал старик. – Я помню твое детское имя и детское имя твоей сестры. Помню, как ты качал сестру в колыбели, когда ваша мать ушла на небо...
-Да, - сказал Идущий к Горизонту. – Я тоже помню. Помню, как вы с отцом говорили ночи напролет и делали что-то из пустоты при свете свечи... Я не спал ночами... Только я все же забыл, кто ты, друг.
-Меня называют Повелителем Ветра, - ответил старик.
-Так спасибо за теплый ветер, что встречал меня в пути, - улыбнулся юноша. Старик оставался серьезным.
-Ты хочешь знать Тайну, - сказал он. – Хочешь знать, что за пределом земли, за гранью Конца и Начала. Отец завещал тебе то, чего сам никогда не имел и чем не владел и не будет владеть никто до конца времен... Я, знающий все, что между небом и землей, говорю тебе: поверни назад, пока не поздно. Не стремись узнать то, чему нет названия, иначе ты будешь несчастнейшим существом в мире.
-Может быть, - ответил Идущий к Горизонту.
-Это не мое право – менять судьбы, - сказал Повелитель Ветра. – И я не имею права убеждать тебя отказаться от своего пути. Я только скажу тебе: есть человек, что узнал Тайну. Я видел, сейчас это уже не человек. Назвать тебе имя?
Юноша молчал, и старик произнес имя, звучащее как падение и удар о землю. Идущий к Горизонту вздрогнул.
-Ты хочешь избрать такую же судьбу? – спросил Повелитель Ветра.
-Нет... – медленно ответил Идущий к Горизонту. – Но если я откажусь от поиска Тайны, моя жизнь станет бессмысленной...
-Просто ты слишком молод и мало видел в жизни. Если бы ты видел жизнь в ее цельности и гармонии, вряд ли у тебя осталось бы желание знать ее движущие силы, ты просто побоялся бы разрушить ее, доискиваясь до причин...
-Я знаю, что мысль способна разрушить, - сказал Идущий к Горизонту. – И знаю, что мысль способна создать. Пойми, я хочу быть тем, чем предназначен быть...»
Арджуна нашел его спящим в степи. Проснувшись, Идущий к Горизонту рассказал Арджуне свой сон, и Арджуна понял, что теперь его другом надолго станет человек из легенды. И новый друг поведал ему притчу о Блудном Сыне.

«-Свиной пастух! Свиной пастух!
-Жена – свинья! Дом – лужа грязи! Еда – болотная тина!..
-Эй, не спи, свинья сожрет! Свиной пастух! Не спи – свинья сожрет! Свинья сожрет, свинья!..
«Злые, глупые дети...» – подумал человек, с усилием поднимая отяжелевшую от бессонницы и кошмаров голову. Голова кружилась, он прислонил затылок к стволу дуба, у подножия которого сидел, и прикрыл усталые глаза.
«Свиной пастух... жена – свинья... не спи – сожрет...» – кричали и прыгали дети вокруг и кидались комьями земли. Человеку было все равно, только болела голова и звенело в ушах от криков. Он даже не поднял руки, чтобы защититься от летящей в него грязи.
-А ну замолчите, охальники! Бога побойтесь, идолы!.. – кричала вернувшаяся с поля мать и уводила детей, сбивая их в одну кучу, но дети вырывались и показывали красные языки, и сквозь удалявшиеся смешки их еще было слышно затихающее: «Свинья... свинья...»
«Надо следить... ведь разбредутся...» – вспомнил человек и попытался приподняться, но  не мог даже оторвать руки от земли. Земля за день нагрелась, но трава оставалась холодной. Был вечер. Человек открыл глаза, ища взглядом свиней, и подумал, что уже пора возвращаться, но глаза закрылись от бессилия и голова упала назад, ударившись затылком о ствол дерева. В белом небе, темнея, опускалось закатное солнце, лучи с вершины дерева сползли вниз и ложились на грязное, заросшее лицо человека, на лохмотья его истрепанного рубища, посеревшего от пыли пройденных человеком дорог. И красный диск заходящего солнца просунулся в бред забывшегося свиным, ухмыляющимся и круглым рылом, и та свинья сказала злорадно: «Я пожалуюсь хозяину...» и улетела на прозрачных раскрывшихся крыльях, розовея грязным задом, и, наверное, хохотала. А снизу, из земли, выползали полчища смеющихся гадов, разевающих жабры и рты, покрытых слизью и шерстью, коричневых, одноглазых, трехглазых, многоголовых и многохвостых, они шипели и пищали, каркали и свистели, и говорили на тысячи голосов, и вся эта шевелящаяся масса цвета грязи, земли и болотного месива вздымалась над неподвижно лежащим, и он не мог пошевелиться, потому что знал, что лежит в обмороке, глухом голодном обмороке.
Начинало темнеть, и по лугу шел хозяин с кнутом в руке. Хозяин кричал, и хозяйские слуги трясли человека за плечи, но ему это виделось лишь беснованием и воплями бредовых чудищ, и удары кнута отдавались болью от многохвостой плети смрадного дьявола, плети из ядовитых змееподобных тварей, и морда того дьявола была почерневшим хозяйским лицом, изуродованным наплывами сна. Господин утомился, и слуги оставили бесчувственного и рассыпались по долине, собирая разбредшихся свиней. Они ушли, гоня перед собой стадо, а потом медленно наступила тьма.

Он был младшим сыном своего отца и младшим братом своего брата. Он был любимым ребенком матери, но он покинул дом, где родился и вырос. Он ушел, не взяв с собой ничего, кроме куска хлеба да медных грошей, оставив за порогом рыдающую мать и горестно молчащего отца. «Простите меня за все зло, которое я вам причинил. Простите за то, что я ухожу. Не горюйте, у вас остается брат», - сказал он им. Он не умел объяснить родным, что толкнуло его в дальний путь. Он и сам за всю свою жизнь так и не понял этого.
Он шел один день и одну ночь, не пугаясь темноты и глядя в опрокинутое лицо тихо вздыхающей во сне степи; он еще не знал, что мир страшен. На исходе ночи, когда начинало смутно белеть предрассветное небо, он набрел на темный дом у дороги. Дом был темен, но окна его горели ярким оранжевым светом, и через окно было видно, как по стенам мечутся тени. В доме плясали и пели, и играли на гундосых дудках, визжали женщины и задирали платья, но все уже падали от вина и усталости, - они плясали и пели целую ночь. Путник постучал в двери – он долго шел и выбился из сил; ему открыла черная тень в огненном прямоугольнике прохода и, кривляясь, ввела в дом, где его подхватил визжащий и голосящий вихрь вздувавшихся юбок и голых ног и увлек куда-то наверх по деревянной лестнице, оставляя в воздухе густой винный дух. Наверху, в духоте и чаду, где плясали, пели и пили, уже валясь с ног, пришельца закружили в мятущемся круге, пока он, запутавшись в лицах, не повалился на пол, подкошенный вином и усталостью, а вокруг всё плясали и пели, рыгали, дрались и испражнялись, и лапали баб, но уже затихая, и падали на пол, хватаясь один за другого и увлекая его за собой, и когда взошло солнце, в доме была тишина и люди лежали вповалку и спали, как мертвые, сжимая в объятиях чью-то ногу, а на стенах догорали светильники.
Солнце медленно всходило и заходило; день проходил за днем, не задевая спящего дома, только кто-то хрипло бормотал во сне, то ли ругаясь, то ли признаваясь в любви, да пробовал было начать непристойную песню, но только повторял слабеющим голосом первое слово, все медленнее и медленнее, и на полуслоге замолкал.
Но вечерами дом оживал, зажигались светильники, лилось вино, и пьяные музыканты играли на дудках, и вокруг хохотали, визжали и пели.
Молва о веселом доме гремела далеко, и скоро дошла до покинутых сыном родителей весть, что мальчик их закутил с краснорожими скотами и падшими женщинами, что пропадает он в вихре дурных вечеров и разгульных ночей и не может остановиться. Тогда отрекся от младшего брата старший брат.


Но однажды проснулся днем человек; от луча взошедшего солнца, упавшего на лицо, бежал пьяный, муторный бред. Человек пробудился от света и огляделся вокруг, но не поверил и подумал, что это сон. Облезлые стены, протухшие от испарений, пол, залитый зловонными лужами и черные, чудовищные тела на полу, набухшие и страшные, не человеческие тела, издающие сонные звуки и свисты всеми смрадными отверстиями. Человек почувствовал, как что-то давит его грудь. На нем, вжимая тело в лужу испражнений, спала иссохшая кикимора со всклоченными седыми космами. Он закричал от ужаса и вскочил, отдирая от себя птичьи лапы кикиморы, и бросился вон, спотыкаясь о расслабленные уродливые тела и сбивая светильники, и ему казалось, что чудища пробудились и погнались за ним, размахивая черными корявыми лапами, и он принимал гул сердца в висках за топот ног по деревянным ступеням. Он кинулся было прочь, не глядя и не оглядываясь, но приступ тошноты скрутил его у самого крыльца и он упал на колени и, содрогаясь от отвращения, извергал из себя остатки бредового пойла, и призраки мерзостных гадов плясали и кривлялись перед глазами. Едва отдышавшись, ежеминутно ожидая, что со спины обрушится, улюлюкая, черная нечисть, он бежал от страшного дома, но ему только мерещилось, как бывает во сне, что он бежит; он брел, шатаясь и падая, не разбирая дороги, и казался помешанным. За спиной у него пылал веселый дом, загоревшийся от упавшего светильника.
Скоро дом сгорел, сгорел дотла и исчез, как будто его и не было. Нечисть сгорела и исчезла вместе с домом. Когда до покинутой семьи долетела весть, что младший сын погиб в пожаре веселого дома, умерла от горя старушка мать.


Он лежал в пыли посреди дороги, в забытьи и беспамятстве, и над ним склонялись безносые хари с выпученными глазами и ртами, растянутыми от уха до уха. Наклонялись, смотрели, потом выпрямлялись и шли по дороге дальше, и могло показаться, что хари смеются, если бы рты их могли еще больше растягиваться. Он не помнил, кто подобрал его, он очнулся посреди темноты в одну из ночей и видел, как сквозь неплотно прикрытую дверь пробивается свет и тени мечутся и пляшут по стене, а из щелей между бревнами лезут двухвостые твари и, притворяясь сучками, мигают глаза и скалятся рты. Не сознавая себя от ужаса, он бросился в окно...
Его считали юродивым и оставляли у крыльца немного объедков. Кто-то бросил ему старый мешок, чтобы сделал себе одежду. Он сторонился людей. Он не мог видеть, как ругаются рыба и жаба и, встав на задние конечности, бросают друг в друга тиной, не мог видеть, как кто-то пучеглазый и бородавчатый, напившись, идет любиться посреди луга со своей женой-муреной с лицом улитки... Мир вокруг был как кошмарный сон; закрывая глаза, он старался воскресить в памяти родные лица, но образы эти менялись и таяли, как облака под ветром, на обратной стороне век, и он начинал сомневаться в том, что это вообще было. Силясь поверить в реальность прошлого, он хотел вернуться, но забыл, как это делается и не помнил, куда возвращаться, только смутно, в уголке души еще хранилось тепло печальной тоски от того, что где-то было совсем по-другому и хорошо».


Что же нам теперь делать? – спросил Арджуна. Идущий к Горизонту грустно улыбнулся.  – Я рассказал тебе то, о чем услышал в таверне, - сказал он. – Есть и другое. Только те, кто говорил мне об этом, того не знают. Наверное, они просто угадали мысль Печального Сфинкса. – Куда ты идешь? – спросил Арджуна. – Туда, где начинается горизонт. Там я хочу найти ответ на свой вопрос. – Это очень далеко, - сказал Арджуна. – Пусть. – Идущий к Горизонту задумчиво посмотрел вдаль, будто измеряя расстояние. – У меня на это есть вечность. – Ты тоже знаешь, что такое вечность? – Знаю. – А потом, когда ты туда дойдешь? – Потом я уже не вернусь. – Почему? – Потому что меня не будет.
Не пугайся, - добавил он. – В этом нет ничего страшного. Через миллиарды миллиардов тысячелетий свет, проникнув Вселенную, возвращается к своему истоку...
И тут поднялся ветер. Этот ветер был просто страшен, плотен как вода. Весь мир будто содрогнулся. Арджуна приник к земле, но Идущий к Горизонту только наклонил голову и закрыл глаза. «Это Повелитель Ветра услышал наш разговор, - подумал он. – Ну что ж, я приму его дар». – Как мы пойдем дальше? – спросил Арджуна с земли, пытаясь перекричать ветер. Идущий к Горизонту только опустил ладонь на его плечо и ничего не ответил.
Ветер не утихал до ночи. Они не могли больше общаться между собой и только слушали, как гудит небо. Будто Сфинксы Границ переговаривались над замершей землей... Звук был низок и мощен, и почва вибрировала ему в резонанс. И Арджуна почему-то вспомнил свое детство. Вспомнил, как в детстве ничего не боялся. Ветер будто вливал в него свою мощь. «Повелитель Ветра посылает нам дар мужества», - подумал Идущий к Горизонту...
И вот наступила ночь. В необыкновенной тишине на небе проступили звезды. Идущий к Горизонту вздохнул и поднял лицо к этим звездам, принимая в себя их свет. Арджуна тоже повернулся лицом к небу. Будто они оба были скованы, и теперь обрели свободу.  – Всё будет не так, как в той притче, - сказал Арджуна. – Смотря для кого, - отозвался Идущий к Горизонту. – Главное – вовремя пробудиться...


. . .

-То, что ты мне рассказал, прозвучало как удар, - грустно сказал Арджуна.
-Прости, - сказал Идущий к Горизонту, - но тебе надо было это знать, хоть и не стоит слишком на этом сосредоточиваться. Тот, кто смотрит в небо, часто не замечает грязи под ногами.
-Я чувствовал жалость, - сказал Арджуна.
-Это хорошо.
-Ты испытывал меня?
-Я не имею права испытывать и судить людей. Я могу только отвечать за себя. И я рассказал тебе это, рискуя твоим доверием ко мне.
-Ты добрый, - сказал Арджуна.
-Не знаю. – Идущий к Горизонту погладил ладонью траву. – Когда-то я тоже хотел видеть небо, - сказал он. – И я его видел. Я хотел, чтобы другие тоже его увидели. Но оказывается, что это очень трудно, - видеть небо и идти по земле. Я искал знания, но всё вокруг говорило о преходящем. И я смотрел, как рушится мое небо, ибо никто в него не верил и ничто не могло его поддержать. Только я сам мог, но мне еще не хватало сил. И тогда я увидел странных людей. Они шли будто по земле, но на самом деле им не было больно. Я же уже настолько сроднился с землей, что своей боли оставлять не хотел. И я сказал им: «Я иду по осколкам моего неба и потому чувствую боль, но вы, - неужели сохранили вы свои небеса? И почему всякий, пришедший на эту землю, теряет надежды, но не вы?..» И они повели меня в свой город. Там всё было так же, как и в обычных людских городах. Только небо там было ближе, и в него можно было подняться. Они помогли мне взойти в него, и я увидел, что всё, о чем я мечтал в детстве, существует на самом деле. «Теперь ты обрел веру, - сказали они. – Собери свои осколки. Тебе будет так же трудно, как и до сих пор, но в тебе родится сила, и сила эта поддержит мир, как одна из сил. Ты увидишь Братьев, увидишь Ангелов. Ты будешь испытывать сострадание – к тем, кто внизу, и к тем, кто выше тебя, - и от него тебя никто не избавит. И в конце концов ты почувствуешь радость. Ты поймешь, что твое страдание и страдание всех людей – лишь малая капля на чаше весов, но капля, которая перевесит чашу зла. И потому не стоит отчаиваться. Мир велик и прекрасен, и за ним существует прекраснейшее его. Изначальная благая мысль и гармония поддерживает его, и когда-нибудь он ее осознает...» Они простились со мной у ворот своего города, и я вернулся назад. С тех пор я хожу по земле в надежде однажды достичь горизонта.
-Почему на того, кто идет к свету, обрушивается мрак, на того, кто хочет видеть небо, ложатся земные тяжести? – спросил Арджуна.
-Видимо, одно притягивает другое. И только этим противодействием измеряется искренность твоего стремления, ничем больше...



-Куда мы теперь? – спросил Арджуна.
-Пойдем навестим мою сестру. Она расскажет тебе, чем живет лес.
Лес жил. Арджуна впервые почувствовал, что деревья в лесу не неподвижны. Что они не стоят на месте. Почва для дерева – то же, что большая река, что океан, полный волн. И дерево чувствует эту вибрацию и качается на волнах. Планета Земля через дерево чувствует Космос. Лес, окружая Землю, пытается охранить ее. Множество жизней лесных строят свои обиталища и радуют Землю. Все это Арджуна понял, когда шел по старому лесу к дому лесной Королевы.
Она была похожа на брата и в то же время не похожа на него. Брат ее был человеком, она же казалась неотделимой от мира природы, в котором жила. Идущий к Горизонту говорил еще раньше Арджуне, что каждый из лесных волшебников умеет превращаться в зверя или птицу, или даже в растение, говорил, что и сам он это умел, но почти никогда не пользовался своим даром, предпочитая человеческую судьбу. А сестра его понимала дыхание каждой травинки, мысль каждого лесного существа. Но, увидев брата, она задала ему странный вопрос, которого Арджуна не понял, пока не восстановил в памяти каждое слово.
-Лину, ты не ждала меня? – спросил брат сестру.
-Я уж и не знала, что о тебе думать, Эйлин. Про тебя говорят разное.
-Неужели ты так во мне не уверена?
-Не знаю. Твои дороги всегда мне были непонятны.
-Лину, но ведь ты помнишь наши с тобой детские игры, помнишь, как мы общались с деревьями и помогали зверям, - помнишь, как твой нынешний муж, Серебристый Олень, всё расспрашивал меня о тебе, а ты в это время стояла за дверью и слушала?.. Помнишь, как Зеленоглазый Волк пытался похитить тебя, и мне пришлось с ним бороться?..
-Он был твоим другом, Эйлин.
-Да... – На лицо Идущего к Горизонту легла тень. – Но зачем я все это вспомнил... Пусть мы не всегда понимаем друг друга, - продолжал он, - пусть не всё разделяем друг в друге и живем по-разному, но ты знай: я всегда приду к тебе на помощь, и ты можешь быть уверена, что я буду защищать тебя до последнего дыхания, буду думать о тебе с благодарностью и любовью до самой своей смерти.
-Прости, Эйлин, - сказала Королева Леса. – Я подумала о тебе то, чего не должно было думать. Это моя вина.
И тогда Арджуна вдруг четко услышал в своем сознании тот самый первый вопрос, который задала сестра брату при встрече. Теперь он ясно помнил каждое слово:
-Эйлин, тебя опять преследует Каргад?



-Кто такой Каргад? – спросил Арджуна.
-Тебе не надо этого знать.
-Нет, мне надо знать.
-Это темный колдун.
-Он угрожает тебе?
-Я не хочу вмешивать тебя в эти дела.
-Если я не буду в них вмешиваться, мне придется уйти из твоей сказки, ничему не научившись.
-Хорошо, - сказал Идущий к Горизонту. – Он меня ненавидит, потому что я не раз вставал на его пути. Он в свою очередь не раз пытался поработить меня, и этого как раз и испугалась моя сестра: он пустил слух, будто я поддался его воле. Когда-то он хотел подчинить себе Зеленоглазого Волка, и на какое-то время это ему почти удалось, но Зеленоглазый Волк все же вырвался из-под его влияния. И тогда он навел на него руку охотника...
-Тебе тяжело это вспоминать?
-Да. Но если тебе надо знать, я расскажу.


«Он был со мной одних лет, хотя появился в наших лесах позднее. Он рассказывал мне, что в детстве жил в степи, в семействе волков-оборотней. Потому он был непредсказуем. Мне нравилась его независимость и сильная воля. Вначале мы в шутку с ним даже соперничали, устраивали нечто вроде состязаний, ставя перед собой различные цели и добиваясь их. Но потом он полюбил мою сестру, и это стало для него роковым.
Сестра не понимала его и боялась, не зная, чего от него ожидать. «Этот человек способен на всё», - говорила она, и я это знал, но именно потому и общался с ним.
Я ценил в людях: в незнакомых – непредсказуемость, в друзьях – индивидуальность, в близких – искренность; и даже потом, перестав быть мне близким, - хоть этого желал он, а не я, он желал этого из-за чувства стыда, - даже порвав со мной всякую связь, он был сознательно открыт мне, и я следил по знакам, что он оставлял, его путь.
Мы вместе взрослели, и хоть времена эти не были безмятежными и простыми, но в них не существовало никакой тьмы. До поры...»


«Однажды мы с ним шли по лесу и попали в незнакомое место. Чувствовалось, что место это магическое, и нас будто притягивала туда чья-то воля. В зарослях притаилась странная корявая хижина, и в ней горел огонь. Едкий дым полз из щелей в ее крыше. Но мы были так наивны, что постучались в ее дверь.
Нам открыло странное существо. Оно не было оборотнем, но не было и человеком, хоть имело обличие не то старика, не то старухи. Из-за спины этого существа, возвышаясь над ним, - оно было ростом с карлика, - на нас смотрела поразительной красоты женщина, но мне стало ясно, что и она не была человеком.
-Кай, - шепнул я Зеленоглазому Волку, - надо уходить отсюда...
Но друг мой был будто во сне, да и сам я чувствовал, что уже не в силах владеть собой, и не мог повернуться и уйти, разбив эти чары.
-Идем со мной, - сказала женщина Зеленоглазому Волку.
-Идем со мной, - сказало мне карликовое существо.
И они разлучили нас.
Я не хочу говорить, что со мной там происходило. И когда я встретил после всего этого моего друга, он тоже мне ничего не сказал.
Я понял тогда одно: меня хотели поработить, пытаясь играть на моей жалости. Его – пытаясь вызвать в нем страсть.
Потом я узнал: и то, и другое было обличиями Каргада, двумя из множества его обличий...
Мы оба вспоминали этот вечер как бред, как какой-то провал, выпадение из реальной жизни. Зеленоглазый Волк признавался мне, что испытывает страх и отвращение по отношению к той женщине, и все же его тянет к ней. Я же рассказал ему, как однажды ночью, во сне кто-то сильно сжал мои руки. Это пожатие было властным и странным, на такое мог быть способен только уважающий тебя противник, и я даже испытал к этому существу долю симпатии. Если бы только я знал, что на самом деле за этим стояло!..
И однажды Зеленоглазый Волк исчез. Я искал его по всему лесу. Потом он сам объявился, но мне показалось, что это уже не он. Странно, но в сознании своем я будто постоянно слышал тогда плач ребенка...
Меня преследовал этот плач. Казалось, он был везде: в траве, в листьях, цветах, в ветках деревьев... Потом кончилось лето, дожди смыли последнюю листву, и в ветре и дожде я тоже все время слышал этот жалобный звук. Зеленоглазый Волк холодно посмотрел на меня и сказал, что ему смешна моя жалость. Жалость унижает, - сказал он. – Есть только сила, и побеждает сильнейший, а проигравшие должны сгинуть. – Даже если обижают ребенка? – спросил я. – О каком ребенке ты говоришь? – на лице его обозначилось что-то странное. Как будто растерянность или усилие вспомнить. И вдруг я увидел, что он едва стоит на ногах. – Не знаю, что со мной... – тихим, больным голосом сказал он. – Ты две недели пропадал неизвестно где, - сказал я ему. – Разве? – он поднял на меня удивленный взгляд. И тогда я догадался, что он ничего не помнит.
Тем не менее я скоро узнал, что он снова пошел к Каргаду. К сожалению, я узнал об этом слишком поздно.
Он вернулся опять будто не в себе и несколько дней сидел взаперти в собственном доме. Когда я пришел к нему, он не открыл мне двери, а когда потом меня встретил, то не узнал.
Я встал поперек его дороги и сжал руками его плечи, не пуская дальше. В глазах его снова выражалось что-то странное, он явно не видел меня, но и не сопротивлялся. Я повел его к себе. Там мы с отцом – отец еще был жив – за несколько дней сняли с него темное заклятие, но после этого он еще сутки лежал как мертвый. Было ясно, что говорить с ним о чем бы то ни было бессмысленно. Мы решили оставить его у себя дома и никуда не пускать.
И вот тогда он познакомился с моей сестрой. Вернее, он и раньше ее видел, но издалека, и в то время она была еще девочкой. Но ты представь себе раненого воина после битвы или спасенного пленника, который вдруг обретает возможность отдохнуть душой, и все прекрасное врезается ему в сердце, даже просто потому, что оно находится рядом, видит его, пусть даже и не отвечая на его чувства... Он находился в таком состоянии. На самом деле он всегда был способен любить, был способен преклоняться, хоть по большей части и скрывал это...
Он пытался поговорить с сестрой. Сестра его дичилась. Она стала реже бывать в доме отца, отсиживаясь у себя. Когда выздоровел, он нашел дорогу к ее дому. Я все еще не пускал его никуда одного, и его это угнетало. Тем не менее он понимал, что в моем присутствии ему проще будет общаться с моей сестрой. От меня у него не было тайн. У нее тоже, и она тогда чувствовала себя спокойнее. Но его внимание тяготило ее.
В то время сестра уже достигла брачного возраста, и к ней стали свататься. Зеленоглазого Волка все это бесило. Он ревновал. Устраивал разные дикие выходки. И вот в конце концов он сам явился на состязание женихов. Он был зол, но на самом деле злоба его была от отчаяния. Он знал, что она его никогда не полюбит, и проиграл.
Тогда я впервые в жизни видел его слезы.
-Я же люблю ее, так, как никто из них не любит, неужели это ничего не значит? – говорил он. – Ну почему все так происходит, почему то, на что непременно должен быть ответ, не встречает взаимности? Чем ей ближе ее друзья, чем ей ближе тот же Серебристый Олень?..
-Он спокойный, гармоничный человек, ты же – кипящий вулкан. Сестра не хочет всю жизнь находиться под угрозой извержения.
-И почему только всем так дорог покой?.. – Зеленоглазый Волк горестно посмотрел на мятущиеся верхушки елей. – Ведь ветер сильнее там, где высота... Я не понимаю, почему только людям так дорог покой... Ладно, - сказал он, - согласен, пусть я буду тих, как мертвое озеро, покорен, как земля перед пахотой, ради нее я сделаю все... Тогда она перестанет меня бояться?
-Нет, Кай. И ты сам это знаешь.
-Но ведь она не представляет, до какой степени я могу измениться ради нее...
Я не мог ему ничего на это сказать, только обнял за плечи; да он и не надеялся на ответ...
Мне было его бесконечно жаль. И в то же время я видел, что он что-то замышляет. Он ничего мне не говорил, только становился все мрачнее.
-Неужели ты пойдешь к Каргаду? – спросил я его.
-Пойду! – с вызовом ответил он. – Почему мне не пойти к нему, когда никто из людей не хочет мне помочь?..
-Опомнись. Где ты видел, чтобы Каргад кому-нибудь помогал?
-Мне он поможет. – Зеленоглазый Волк как-то зловеще посмотрел на меня.
-Каким образом?
Но он только все так же зловеще улыбнулся.
-Ты никуда не пойдешь, Кай. Или мне придется тебя запереть.
-Попробуй!
Я не смог его удержать. И через несколько дней он явился и сказал мне:
-Я пришел похитить твою сестру.
Какое-то время мы молча стояли и смотрели друг на друга. Я видел, что он сильно изменился за эти несколько дней. И тем не менее он ставил меня в известность относительно своего намерения, - значит, в нем все же осталось что-то прежнее...
-Я не могу позволить тебе увести сестру силой, против ее воли, - сказал я. – Если бы она была согласна пойти с тобой, я бы вас отпустил и благословил, но ты знаешь ее выбор.
-Ты идешь против меня? – спросил он, почти ощерившись.
-Я вынужден это сделать.
И тогда он решил со мной биться. Он обратился своим символом – волком – и мне тоже пришлось прибегнуть к волшебству, но не к тому, какого он ожидал.
Символ моей сестры – лесная рысь, мой – сокол. Мне всегда нравилась высота и скорость полета. Однажды, когда я обращался птицей и летал над землей, я встретил одного древнего духа. Он был волшебником. Он взял меня с собой в свой воздушный замок и там научил некоторым вещам. «Когда-нибудь это тебе пригодится», - сказал он. И вот, встретившись в битве со своим ближайшим другом, Зеленоглазым Волком, я почувствовал, что время настало.
Я не стал обращаться в сокола. Волк бросился на меня, и я противопоставил ему только силу человека. Но я наглухо запечатал с помощью силы все подходы к дому сестры. Волк хотел прорваться сквозь них и не смог. Он прибегал к магии, но ему это не помогало. И тогда он произнес страшное заклинание. Заклинание зла. Я понял, что он научился ему у Каргада. Он собирал вокруг себя темные силы. –Не делай этого! – крикнул я ему, испугавшись скорее даже не за нас с сестрой, а за него. Но было поздно.
Трое суток вся эта нечисть осаждала наш дом. Мне эти трое суток показались вечностью. Враги были видимыми и невидимыми, и прежде всего они пытались вселить в нас страх. Я уже знал, как тьма воздействует на сознание, но сестра этого еще не знала. И я с трудом удержал ее во время ее порыва бежать из дома. Я собрал всю свою волю и воззвал к Великим Силам Света, так, как учил меня этому древний дух. Не знаю, сколько времени это длилось. Но потом я почувствовал ответ. Стало легче. «Действуй», - сказали мне, и указали, как. Я погрузил сестру в сон и приготовился обороняться.
Напряжение порой становилось невыносимым, тьма и свет перемежались волнами, но с каждым разом натиск тьмы слабел. Я чувствовал, что мне помогают, что я не один, что я будто включен в световую цепочку и являюсь ее звеном на земле. Я понимал, что мое дело именно земное, что здесь, в этих обстоятельствах, мне нужно действовать самому, но осознание этой уходящей в беспредельность цепи рождало просто нечеловеческую силу. Но все равно все это было очень трудно, хоть я уже не думал о трудности, не мог. Я думал о нарушенном равновесии, которое вдруг осознал. Даже не о спасении сестры, - мне стало ясно, что Зеленоглазый Волк пробудил страшную, доселе сдерживаемую силу, и последствия этого еще долго будут сказываться...
Рассвета четвертых суток тьма уже не выдержала. Она и раньше слабела при солнечном свете, но только все больше ярилась, тут же ее остатки стали откатываться, как капли мутной воды, я почувствовал облегчение и гнал их прочь всеми известными мне способами, и нечисть ушла зализывать раны. Я благодарил Силы Света, благословлял солнце и наступивший день, и все же я оставил защиту вокруг дома, чтобы ничто не могло захватить нас врасплох. И вся эта тьма, убираясь восвояси, утащила с собой Зеленоглазого Волка...
Я вышел из битвы преображенным. Но сестра моя долго болела. И я не мог не думать об участи, на которую обрек себя Зеленоглазый Волк. Было понятно, что тьма выместит на нем всю свою ярость. Я не знал, где его искать, потому что был почти уверен, что он даже не у Каргада. И все же Каргад мог что-то знать. Я решился идти к нему.
Это было безрассудством. Я знал, что прямо Каргад мне ничего не скажет. Но я и не собирался с ним разговаривать. Я был так самонадеян, что хотел вызвать его на бой.
Каргада найти не удалось. Было ясно, что он затаился и готовит какой-то подвох. Тем более нельзя было терять бдительность. Сестра оставалась в доме под защитой Серебристого Оленя и его друзей, я же продолжал поиски Зеленоглазого Волка, оставив Каргада в покое. Из всех спрошенных мною никто не мог даже предположить, где он находится. И я принял вид сокола и искал ответа у земли и у неба».

Идущий к Горизонту вдруг замолчал. В глазах его выразилась печаль. Арджуна внимательно смотрел на него и ждал.

«Но я пошел теми путями, которыми и не предполагал идти, - продолжал Идущий к Горизонту, - я узнал на себе, что такое судьба Блудного сына...»

 «Не буду рассказывать тебе о моем падении. Но мною действительно двигала жалость, и это единственное, что способно меня оправдать. Каргад оказался прав, делая ставку именно на мою жалость...
Я перестал быть лесным волшебником и сделался обычным человеком, одним из тысяч. Я увидел, как люди страдают, и лишил себя права жить иначе.
Меня отрезвила встреча с теми людьми, о которых я тебе уже рассказал. «Ты потерял свою силу, - было сказано мне. – Возвращайся, пока ты еще не потерял своего облика». А я забыл свое прошлое и не понимал, куда мне возвращаться. Тогда мне дали в проводники сокола. Странность какая-то чудилась мне в этой птице. Я будто что-то смутно начинал вспоминать. «Ты вспомнишь все, когда случится в твоей жизни непоправимое горе», - сказали мне. И оно случилось.
Меня преследовал образ волка. Какого-то необычного, будто и не совсем волка, и этот образ рождал в душе моей боль. И оказалось, что за мной действительно следит волк. Даже живя среди людей, я никогда не участвовал в их охоте на зверей, видимо, по прежней памяти, в силу инстинкта. Потому я решил этого волка приручить. Волк будто ждал этого. Однако я понимал, что он никогда не будет таким покладистым, как собака. Волк провожал меня в странствии по лесам и степи, сначала на расстоянии, потом стал приближаться, но все же не шел рядом. Иногда утром я просыпался и видел его спящим на остывшей золе от моего костра. Я оставлял ему еду и шел дальше, и на следующую ночь он появлялся снова. Однажды он подошел ко мне днем и сел на землю передо мной, будто хотел общаться. Но он не издал ни звука, только смотрел на меня своими зелеными глазами, смотрел с такой тоской, что я подумал, будто он тоже пытается что-то вспомнить, что-то рассказать, и не может, так же, как не могу этого сделать я. Я чувствовал, что мы с ним находимся в одинаковом положении. Потом он вскочил на ноги и ринулся в лес, и я побежал за ним. Но вскоре он потерялся в лесу, запутав свои следы.
Так было несколько раз, я бежал за ним в лес, думая, что он хочет мне что-то показать или куда-то привести, и он пропадал. В конце концов это стало для нас родом игры. Я заходил за ним все дальше в глубину леса, блуждал там, пока меня не выводил на дорогу мой сокол... Странно, но меня не тянуло к людским тропам. Мне было лучше, когда я продирался сквозь лес и наконец падал в изнеможении, и надо мной смыкались лапы елей, а земля была полна жизни и следов диких зверей, и эта лесная жизнь казалась мне ближе и роднее человеческой...
Однажды мы приближались к одному селению, и я понимал, что в это селение волк со мной не войдет.
Я не хотел там останавливаться, уже достаточно отвыкнув от людского жилья. Но меня посчитали вором и несколько дней продержали взаперти, пока не разобрались. За эти несколько дней я, как ни странно, хорошо отдохнул. Пока меня так держали, я слышал, как жители селения договаривались собраться и пойти истреблять волков по всей округе. Меня это сильно встревожило, ведь я знал, что мой волк бродит где-то поблизости. Потом меня выпустили, и я бросился искать своего волка, но было поздно: охота уже началась.
Я послал своего сокола искать его, но птица не ориентировалась в густой чаще. Тогда я кинулся вслед за охотниками. Они рассыпались широким полукругом и уходили все дальше в лес. Лес был перегорожен флажками. Мне хотелось верить, что волк заблаговременно уйдет куда-нибудь из этой части леса...
Я узнал его, когда он перепрыгивал через флажки. Появилась надежда, что он сумеет спастись, но вслед ему открылась невообразимая пальба. Когда дым от выстрелов развеялся, охотники побежали смотреть, но добежав, вдруг бросились обратно с ужасными воплями. Смысл их выкриков был таков, что они вместо волка убили человека...
Тогда вокруг меня будто рассеялась тьма. Сознание стало ясным, и в этой неумолимой ясности встали четкие, неопровержимые, как печать, слова: «Такова цена твоего падения!..» Теперь я помнил всё.
...Он умирал у меня на руках. «Каргад тоже лишил меня памяти, но он лишил меня и осознания, и я так и остался зверем, - говорил он. – Я шел за тобой, но, потеряв память, я мог и убить тебя... Мне не жаль моей жизни в волчьем обличии, но мне жаль, что я так поздно все понял... Я мог бы начать жизнь заново, - сейчас...»
Я похоронил его здесь же, в лесу. Пока я копал могилу, перед моим внутренним взором проходили образы детства, образы юности... Я наконец смог соединить свое прошлое со своим настоящим, и понял, что созрел теперь для битвы с Каргадом, пусть даже своей магической силы я оказался лишенным навсегда...»


-И вот, теперь я могу сражаться с ним только как воин, но не как маг, - сказал Идущий к Горизонту.
-А он будет сражаться с тобой?
-Не знаю.
-Он малодушен?
-Да, пожалуй... Вряд ли он ответит на открытый вызов. Разве только посмеется тому, что с ним хочет биться простой человек.
-А на магический вызов он бы ответил?
-Никогда.
-Что же ты будешь делать?
-Пока не знаю.


. . .

Совет Семерых в мирное время собирался раз в десять лет, и Семеро были никому не известны. Сомневались в том, люди ли они, не знали, постоянен ли их состав или меняется, и если меняется, то откуда приходят новые; всё это было загадкой. На Совете не мог присутствовать никто кроме них, ни человек, ни оборотень, ни волшебник, за исключением редких душ, которых приводила в место Совета их судьба. Как попадали в место Совета эти немногие, тоже никому не было известно, но знали одно: это всегда происходит не просто так. Когда собирался Совет, в мире возникала особая тишина, и она длилась семь дней, и только Сфинксы Границ знали, что решается на этих Советах.
И вот в зал Совета пришел человек. Он остановился у дверей, и Семеро обратились к нему:
-Что привело тебя сюда?
-Неужели единственное, что способен совершить человек на этой земле – это умереть за кого-то или за что-то? – сказал пришедший.
-Здесь не место для таких речей, - прервал его один из Семи. – Говори.
-Я виноват в смерти человека, - сказал пришедший. – Я никогда и ничем не смогу этого искупить, ни жизнью, ни смертью. Но я хочу одного: чтобы подобное никогда больше не повторилось. Поэтому я здесь. Вы знаете, что если бы мне не было разрешено, я не дошел бы до этого места. Вы знаете, каков этот путь, но мне помогали различные силы, и потому я уверился в своем призвании. Потому имею дерзость и волю обратиться к вам за помощью, что это предначертано свыше и отменено быть не может.
-Говори.
-Мне нужно одно: избавить живущих в этом мире хотя бы от ничтожной доли страданий. Я пытался это делать, творя своими силами посильное мне добро, но попытки эти оказались почти что тщетны. Это капля в море – усилие одного человека. Но сейчас я вижу, что есть реальное дело, в котором я еще могу быть полезен. Я могу уничтожить конкретную часть зла, единичную злую волю, раз уж я не способен больше ничего изменить. Не знаю, насколько равны в этой борьбе мои и противника моего силы, но я готов к любому исходу. Я знаю своего врага лучше, чем кто бы то ни было его знает, и потому прошу доверить этот бой именно мне, надеясь исполнить таким образом свое предназначение и отдать долг этой земле.
-Чего же ты хочешь?
-Совета. Мой противник укрылся в недосягаемом месте и никогда не примет вызова. Я узнал дорогу в его укрытие и сделаю все, чтобы туда добраться. Я знаю многие уловки моего врага, и потому надеюсь на успех. Но я не могу распознать врага, когда он невидим. Ведь для него не существует ни чести, ни совести, он может подставить вместо себя любого и может просто исчезнуть из поля зрения. При внезапном нападении нет времени распознать подвох... Это принцип его действий – направлять противодействующую ему силу добра на разрушение добра же и уничтожение тех, кто ничего не ведает и слаб... Я знаю это и боюсь поддаться этому. Я не уверен в безупречности моего распознавания. Что мне делать?
-Пойдем, - сказал один из Семи и поднялся со своего места. По винтовой лестнице они взошли на башню. Человек подошел к краю и посмотрел вниз.
-Что ты видишь? – спросил один из Семи.
-То, что не раз уже видел, - сказал человек. – То, что для меня всегда ново. То, ради чего я готов жить и умереть.
-Видишь эту дымку? – спросил один из Семи.
-Какую? Ту, что покрывает собой всю землю?
-Ты говоришь так, будто не видишь ее, и в то же время ты говоришь о ней.
-Я смотрел на землю с высот, и для меня туман был прозрачен.
-И после этого ты сомневаешься в своей способности распознавать? Но тебе нужен щит.
-Зачем мне щит в таком бою? – я заострял меч.
-Да, и меч – это ты сам. Но щит – это тоже действие. Возьми его.
-Он отражает свет.
-Он отражает и тьму. Ты увидишь в нем своего врага. Лети же теперь вперед с этой башни, Сокол, Летящий к Горизонту.
-Я теперь только человек, - сказал Идущий к Горизонту.
-Человек – это бескрылая птица, - ответил один из Семи. – Но в битве ты обретешь крылья...


«Я не случайно назвал тебя именем, данным тебе изначала: это должно раскрыть твои силы... Наступают трудные времена и свершаются трудные дела, воин... Но герой не думает о трудности, хоть в полной мере ее осознаёт. Герой не отчаивается при виде тьмы. Не сетует на обстояние, не жалуется. Он только сосредоточивается. Он исполняется мужеством, точностью действий, зоркостью. Что для него тьма? – не угроза ему, но угроза миру, и потому он чувствует в душе праведный гнев. Он бьется в великой битве о благе малых и беззащитных мира сего, и тьма отступает....»

. . .

На поле, где встретились два войска, было необычайно тихо. Войска стояли друг против друга на расстоянии полета стрелы, и по полю стелился легкий туман. Отряды тьмы тоже казались неясным сплошным маревом, но вот из этого  марева будто выпорхнула серая ночная бабочка: на поле выехал всадник. Арджуна смутно видел дымно-серую фигуру, будто опутанную паутиной.
-Вот и Каргад, - сказал Арджуна.
Идущий к Горизонту посмотрел на всадника и только усмехнулся.
-Это не Каргад, - сказал Идущий к Горизонту. – Это трухлявый пень.
-Почему? – изумился Арджуна.
-Смотри внимательно. Ты когда-нибудь видел, чтобы человек так сидел на коне? Это привязанная к седлу коряга.
Всадник поднял над головой копье и несколько раз потряс им. Голоса его не было слышно, хоть можно было догадаться, что он что-то кричит. Он повертелся на коне и снова поднял копье.
-Он вызывает на поединок, - сказал Арджуна. – Я поеду. Чем может быть страшна коряга?
-Эта коряга убьет тебя, - остановил его Идущий к Горизонту. – Нельзя убить мертвого. Нужен огонь. – Герард, стой! – крикнул Идущий к Горизонту одному из воинов, также собравшемуся принять вызов. Он стремительно подъехал к воину, и в каждом его движении Арджуну поражала сосредоточенная решимость. – Герард, ты знаешь, с кем собираешься сражаться?
-С колдуном!
-Ты ошибаешься. Лучше принеси мне факел.
-Это не он?
-Не он.
-Тогда тебе нельзя с ним биться, ведь тебе нужен Каргад. Ты должен беречь себя для сражения с ним.
-Дай мне факел, Герард.
-Не делай этого, Эйлин! Это ловушка...
-Знаю.
Идущий к Горизонту выхватил у воина факел и поскакал навстречу серому всаднику. Арджуна видел, как противники поприветствовали друг друга согласно установленному ритуалу, и разъехались. Все же Арджуне не верилось, что враг – не человек: никакой странности в его посадке на лошади Арджуна не замечал, движения и поведение серого всадника казались самыми естественными... Противники нацелились друг на друга копьями. Только у Идущего к Горизонту в левой руке вместо щита был факел, и его разбег отмечала огненная светящаяся линия. Всадники сшиблись в поднявшейся черной пыли, раздался треск, и огненная линия пресеклась в точку, а точка вдруг метнулась и разрослась в яркую вспышку. Нечисть, собравшаяся на противоположном конце поля, завопила и сорвалась с места, захлестнув сражавшихся, и поволокла их в свою гущу, и Арджуна, схватив щит Идущего к Горизонту, бросился в это месиво, ориентируясь на свет огня.
Арджуна успел заметить, что вокруг горящего факела оставалось пустое кольцо, тьма боялась подходить близко к огню, и по мере движения всадника с факелом за ним тянулась пустая тропа, которая тут же «зарастала» нечистью. Арджуна еще смог достичь этой тропы. Но потом он увидел, что за спиной его сомкнулся целый лес вопящих врагов и пути обратно нет, только вперед. Они слишком далеко оторвались от своего войска... Оставалось одно: пройти тьму насквозь, пока не погас факел, и Арджуне казалось это невозможным... Его конь споткнулся обо что-то темное и дымящееся, и он догадался, что это тлеющая коряга, бывшая «противником» Идущего к Горизонту.
Впереди вдруг раздалось несколько взрывов со вспышками, путь очистился, и Арджуна пришпорил коня, пуская его вскачь. Он настиг Идущего к Горизонту, и они еще какое-то время мчались по равнине в кромешной тьме, пока не затихли вопли преследователей. Факел Идущего к Горизонту уже догорел.
Тогда оба спешились, и Идущий к Горизонту отпустил лошадей. – Кони нам уже не понадобятся, - сказал он. – Они сумеют вернуться. Нам же надо идти вперед.
-Мы в обиталище тьмы, - сказал Арджуна.
-Да. И потому надо быть готовыми ко всему. Будь осторожен.
-Что там у них взорвалось?
-Пороховые запасы. Нечисть горела от моего факела, и некоторые наткнулись на порох.
-Я думал, это никогда не кончится.
-Это только началось.
Они прошли немного, но Идущий к Горизонту вдруг остановился. – Помоги мне, - сказал он Арджуне, и Арджуна увидел, что он ранен. Острие копья ударило в правое плечо, но удар был скользящим. Арджуна перевязал рану. – Если бы я не успел развернуться, он бы меня сбил, - сказал Идущий к Горизонту, но Арджуна видел, что он думает о другом. – Надо подумать, что нам делать. Чувствуешь эту гнетущую духоту?.. Не знаю, как ты, ведь ты – человек из другого мира, но существа нашего мира испытывают в царстве тьмы бесконечную тягость на сердце и в конце концов умирают от тоски. Я тоже всё это чувствую, и мне остается только держаться усилием воли. Потому я в последний раз спрашиваю тебя: действительно ли ты хочешь идти со мной? Не лучше ли тебе будет вернуться в свой мир?..
-Я не испытываю тягости, но мне грустно, - сказал Арджуна. – Мне грустно, что в вашем мире есть это темное место. Что здесь живет Каргад. Я бы хотел, чтобы всего этого не было. Так же, как и ты. Поэтому я остаюсь с тобой. Я принес тебе твой щит.
-Спасибо тебе. – В голосе Идущего к Горизонту прозвучала настоящая нежность. – Ты и предположить не сумеешь, что это значит. Это больше, чем спасти жизнь человеку...
Может быть, только  ты сможешь сделать то, чего никто больше не сделает, - задумчиво сказал Идущий к Горизонту...


-Арджуна, будь готов к тому, что за нами следят.
-Вроде всё тихо.
-Тем хуже. Это опасная тишина. За нами следят с того самого момента, как мы здесь появились. Здесь трудно говорить, слова будто гаснут в толще отравленного воздуха... Мы идем в самое сердце тьмы, и потому нам не препятствуют. Но вокруг нас давно уже образовалось темное кольцо...
-Ты их видишь?
-Я это знаю и чувствую, - сказал Идущий к Горизонту. – Ну что ж, они приведут нас к цели, - добавил он, и вдруг на мгновение улыбнулся. Арджуна поразился этой улыбке, зная, чего она стоит. Он уже сам почти начал чувствовать тягость, что была разлита вокруг, и догадывался, каково состояние его друга. Ему тоже было трудно говорить. И все же он понимал, что ему намного легче, чем Идущему к Горизонту.
Они шли долго, бесконечно долго, но вокруг ничего не менялось, только на протяжении, казалось, дней, месяцев, лет все тянулась пустынная, темная, будто дымная равнина, и оба давно потеряли счет времени... В воздухе стоял запах гари, но костров не было видно. Растительность казалась обугленной, а остовы мертвых деревьев, выступавшие на горизонте, своими очертаниями могли кого угодно повергнуть в ужас. Иногда по пути попадались обломки человеческих строений, и Арджуна думал, что и здесь когда-то жили люди, что не всегда это место принадлежало тьме, но эти руины, торчащие среди дыма, были заброшенны и зловещи, и Арджуна не мог допустить даже мысли, чтобы укрыться среди них.
Наконец Идущий к Горизонту остановился, и Арджуна видел, что его слегка шатает. Он опустился на землю, и Арджуна сел рядом с ним. Арджуну клонило в сон. Идущий к Горизонту взглядом дал ему понять, что ничего страшного не случится, если он отдохнет, и Арджуна провалился в забытье. Сколько проспал, он не знал, но когда проснулся, Идущий к Горизонту все так же сидел, настороженно глядя во тьму, и на его усталом лице выражалась решимость.
-Тебе надо поспать, - сказал Арджуна. – Я подежурю.
-Я не могу спать, иначе начнется бред, - ответил Идущий к Горизонту. – Да и не время сейчас спать.
-Так тревожно здесь... – Арджуна повел плечами. – Может, разжечь огонь?
-Этого нельзя делать.
-Но ведь тьма боится огня?
-Она боится его только вблизи. Но когда видит издалека, это лишь распаляет ее ярость. Дальний огонь притягивает темных, и они его чуют.
Они пытаются извести нас ожиданием и неизвестностью, - добавил Идущий к Горизонту, и голос его был спокоен и ясен. – Они не понимают, что если цель поставлена, неизвестности быть не может... Мой щит у тебя?
Арджуна протянул ему щит. Это был круглый выпуклый диск с полированной поверхностью без всяких узоров. Поверхность мягко светилась, и было неясным происхождение этого света, не отраженного, в мутном и мрачном пространстве без единого светоча. Идущий к Горизонту установил щит наклонно на земле. – Теперь у нас остался только этот свет, - сказал он.
Ты не знаешь истории этого щита, - после недолгого молчания продолжил Идущий к Горизонту. – Легенды, связанные с ним, часто рассказывают в минуты обстояния, вроде той, что сейчас. В такие минуты необходимо укрепиться духом...
У этого щита есть имя, - рассказывал Идущий к Горизонту. – Обычно щитам у нас не дают имен, как могут дать имя мечу, но некоторые представители древних родов покрывали поверхность своих щитов изображениями событий из родословной. Но на этом щите никогда не было никаких изображений. Он был символом дальних светил, и его назвали Звездным.
Происхождение его таинственно. Предполагают, что это действительно сгустившийся под действием воли и мысли свет звезд, и об этом существует легенда. Однажды Творец нашего мира, Великий Дух Времени, странствовал по Вселенной. Тогда он еще не приступил к творению, и нашего мира не было... Он был космическим странником. И вот он попал в неизвестное место, полное ужасных, гибельных вихрей. Он с трудом миновал это место и решил оставить знак о грозящей опасности таким же странникам, как и он. Он оградил зловещее место сетью из звездных лучей, но совсем малую часть сети сохранил у себя для благих дел, и из этого материала был создан щит. Он древнее нашего мира...
Щитом владели немногие. О нем знали Сфинксы, потом он был передан на хранение Семерым. С ним связано много легенд, но одна из них омрачена предательством. После предательства щит значительно потускнел, и только в решающие моменты можно видеть его полный свет... С моей стороны не было легкомыслием передать его на хранение тебе, ибо так велели Семеро. Они сказали, что надежным стражем щита будет человек из другого мира... Если я погибну, ты возвратишь его Семерым.
Когда-то щитом владел король Аллагорт из Линги. Ты не знаешь ни этого имени, ни этого места, и люди нашего мира тоже давно уже не помнят этих преданий. А то было время, когда люди, волшебники и духи еще жили вместе. Король Аллагорт был воином с Заповедной Горы, - так называют иногда великую цитадель, хранившую в древности этот мир, - и только в тридцать лет пришел в земли людей и стал королем. Он совершил подвиг, избавив свою будущую страну от вторжения тьмы, и ему старейшины Горы велели принять правление и остаться в миру, что было для воина Аллагорта поступком, полным самоотречения... Линга была форпостом, стоявшим на опасной границе. Тогда же королю был передан щит.
Прошло более десяти лет со времени той битвы. И вот однажды к королю пришли двое, мужчина и женщина. Женщина несла на руках младенца.
-Мы ищем прибежища, о великий правитель, - сказали они.
-Кто вы? - спросил Аллагорт.
-Мы не можем этого сказать, - ответила женщина. - Иначе стены твоего замка рухнут, а страну затопят морские волны...
-Тогда скажите, кто вас преследует?
-Этого мы тоже сказать не можем. Но знаем одно: только ты способен помочь нам одолеть наших врагов.
Аллагорт задумался. Но он умел распознавать людей, и сердце его склонилось к пришедшим. Он обещал им защиту.
Король понимал, что ставит своим поступком под угрозу вверенное ему государство. Потому он стал готовиться к битве. Но с кем - он не знал. Видел только, что мужчина и женщина и их ребенок - не обычные люди, и от их безопасности зависит многое, быть может, даже судьбы мира...
Мужчина пришел к нему и сказал, что он опытный воин и готов служить Аллагорту.
-Моя жена - мудрая женщина, - добавил мужчина. - Она всегда подаст тебе совет в трудную минуту. Мы не хотим сидеть сложа руки и пользоваться твоей благосклонностью в то время, как ты, о правитель, рискуешь столь многим. Мы тоже способны помочь тебе.
Аллагорт кивнул.
-Но как я смогу убедиться в вашей верности? - спросил он. - Как я узнаю, что вы не враги и не предадите?
-Позволь мне указать  тебе, правитель, чего следует опасаться. - Мужчина говорил, твердо и прямо глядя в лицо королю. - Я знаю, что ты был воином Цитадели. И я знаю, в каком жестоком бою ты отстоял свое сегодняшнее царство. Но теперь этого уже недостаточно. Ты помнишь прежнего правителя Линги? Он не успел оставить наследника, он был слишком молод, и он погиб в том бою. Но у него был двоюродный дядя, бывший опекун, которого после битвы не смогли найти ни среди живых, ни среди мертвых. Так вот, враги увезли этого человека с собой. Если встретишь, не доверяй ему, ни тому, кто похож на него.
Что же касается нас, меня и моей жены, то мы, к сожалению, тоже не можем сделать больше того, что можем, но мы пришли к тебе ради нашего сына. Даже если мы не сумеем победить, это сделает он. Враги наши знают это, и потому хотят его уничтожить. Но в этом ребенке сила большая, чем наши общие силы, твоя, правитель, моя и моей жены. И на самом деле враг у нас один. Только мы уже встречали его лицом к лицу, а ты встретишь чуть позже.
Тьма спускается сверху вниз, - опустив голову, добавил мужчина.
-Ты хочешь сказать, что причины надо искать не в нашем мире? - спросил Аллагорт. Мужчина кивнул.
-Может быть, ты хочешь сказать, что пал высокий дух?..
-Я не могу сказать более того, что сказал...

Арджуна уже не слышал голоса Идущего к Горизонту и не понимал, где находится. Он только знал, что вокруг уже нет пустыни тьмы. Он смотрел на щит, и в сознании его светящимся диском щита вставало утреннее солнце. Он видел прибрежные скалы, древний замок на вершине, казавшийся столь же прочным, как и сам камень; он шел по коридору этого замка и постучался в тяжелую дубовую дверь. Ему открыл маленький ребенок.


Аллагорт с изумлением смотрел на годовалого мальчика, открывшего ему дверь, а тот тоже смотрел на него снизу вверх и улыбался. За спиной мальчика встала женщина.
-Это ваш сын, госпожа? - спросил ее Аллагорт. - Я видел его беспомощным младенцем на руках матери, а тут передо мной ребенок, умеющий ходить и открывший тяжелую дверь, что таким маленьким детям вовсе не под силу... А ведь прошло только пять дней...
Женщина улыбнулась.
-Пойдемте, правитель, - пригласила она короля в комнату. - Вы, должно быть, хотите поговорить с моим мужем.
Мужчина встал навстречу королю.
-Я бы хотел поговорить с вами обоими, - сказал Аллагорт.

-Я чувствую тревогу, - сказал Аллагорт. - Сегодня ночью я видел тяжелое душное облако, и я задыхался в нем... Это был не сон... В глазах людей отражается странное. Мир будто раскалывается на две половины. Я знаю такие моменты, я привык по ним определять меру опасности, но на этот раз опасность огромна. Вам нужно укрыться в убежище.
-Нет более прочного убежища, чем сердце, полное мужества, - ответил мужчина. - Мы не можем оставить тебя, правитель. И наши воля и мужество охранят нашего сына. Нам достаточно этого замка. Нам достаточно твоей верности и чести. Мы искали в тебе друга и соратника, и мы нашли его. На самом деле твоя страна не могла бы быть в безопасности, даже если бы мы и не появились здесь. Только тогда враг напал бы на вас неожиданно.
В действительности все хорошо, правитель, - настолько, насколько это возможно при данных обстоятельствах. Нам всем не привыкать к битвам. Объединившись, мы сумеем отразить удар.
-Пройдет месяц, и наш сын превратится в воина, - добавила женщина. - Он возмужает в этой битве. Тогда уже нечего будет опасаться...
-Я пошлю вестников в соседние страны, - сказал Аллагорт...

-Что ты видишь, Мирра?
-Сейчас я вижу только, как растет в силе наш сын, Олег. На него вся надежда...
-Ты не хочешь смотреть, что делает тьма?
-На это бесполезно смотреть. Ни к чему хорошему это не приведет.
-На Лингу обрушится первый удар.
-Тем лучше. Линга - сильная крепость. Она еще долго не пропустит врага дальше, а за это время мир сумеет объединиться.
-Мир не знает величины опасности.
-На примере Линги узнает... Может, это звучит жестоко. Но мы сейчас тоже воины Линги, и имеем право так говорить.
-Что будет с нами, Мирра?
-Скорее всего, мы все погибнем, я, ты и король, - печально улыбнулась женщина. - Но война будет выиграна.
-Ты можешь сказать королю второе, но не говори первого...
-Аллагорту можно сказать и первое. Он поймет.

Это была та война, которую назвали Последней битвой Линги и Весами мира. После нее духи закрыли Небесные врата для живых воплощенных и для слуг падшего духа, оберегая мир от тьмы.

...Мальчик лет четырнадцати сидел у догорающего костра и внимательно изучал витки дыма.
-Ты хочешь узнать, что происходит, Уриэль? - спросил Аллагорт.
-Да, наставник, - ответил подросток. - Вчера я видел, как погибли мои родители, но я не могу их оплакивать, потому что знаю: они где-то здесь...
-Я тоже чувствую это, Уриэль.
-Мне кажется, что они только на время приняли человеческий облик...
-Может быть...
-А еще я видел, как стражи Небесных врат ночью зажгли свои факелы, чтобы подать сигнал Сфинксам. Но я не понял, что означает этот сигнал.
-Значит, наш мир не должен этого знать.
-Ты скоро пойдешь сквозь Небесные врата, наставник. Я тоже пойду туда, но иначе. Я видел у тебя светящийся щит.
-Ты мой наследник в этом, Уриэль. Когда меня не станет, щит перейдет к тебе.
-Знаю.
-Откуда?
-Я видел Семерых.
-Значит, это случится очень скоро...
-Ночью ко мне приходил дух, - сказал Уриэль. - Он сказал, что Линга станет мостом. Я хотел расспросить его об этом, но он исчез.
-Завтра многое решится, Уриэль.
-Я уже хорошо владею мечом, наставник. Ты возьмешь меня завтра в битву?
-Да. И завтра ты будешь держать мой щит.
-Но как же ты?
-Мне будет достаточно меча.
-Море сильно бушует, наставник...
-Линга стоит высоко. От моря ей опасности нет.
-Но я слышал шум подземных вод. Вода подмывает камень.
-Сейчас это уже не имеет значения...

Линга исчезла с лица земли. В последней битве она исполнила свое предназначение. Наш мир был охранен, но Уриэль стал последним человеком, видевшим духов. Он сразился с падшим духом и прошел сквозь Небесные врата. Тогда он отдал Семерым щит. А вокруг Небесных врат образовался светящийся город, крепость, защищавшая их. Это и была Линга, которой люди дали название Город Бога, Аллагард ...

Слово ясно прозвучало в тишине. В ответ на это раздался ужасающий визжащий скрежет, от которого у Арджуны заболела голова. -Не любят они этого слова, - прошептал Идущий к Горизонту, наклоняясь к земле. На лице его вновь мелькнула короткая улыбка. -Вставай. Теперь они проснулись, - сказал он Арджуне.

Арджуне показалось, что его друг борется с тенью. Только щит сверкал, даже резче меча. Но потом Арджуна заметил, что меч Идущего к Горизонту встречает явное сопротивление. Сопротивлялась видимая пустота. И в какой-то момент эта пустота, этот мутный воздух будто опал и рассыпался на земле на черные извивающиеся тельца змеек. Змейки крутились и уползали, и превращались в алые вспышки, потом в дымные полоски. Арджуна встал спиной к Идущему к Горизонту и тоже рубил воздух, и от него также стали врассыпную убегать змеи, он только чувствовал удушье, когда они превращались в дым. Он согнулся от кашля, глаза щипало. Идущий к Горизонту резко охватил его за плечи левой рукой и выбросил из дымного круга, потом рванулся вперед, явно кого-то преследуя. На змеек он больше внимания не обращал. Арджуна побежал за ним.
Но будто взрыв выбросил Арджуну из кипящего пространства. Он вдруг увидел на минуту свой замок и себя в его башне. Он сидел и смотрел на колбу с эликсиром, за окном бушевала гроза. То, что пригрезилось ему, на это время отдалилось от него, и он видел его будто сверху. Но он чувствовал боль. То было предельное напряжение сил Идущего к Горизонту. Тот человек, сражавшийся внизу, словно сгорал в огне. И Арджуна знал, что ничем не может ему помочь. Что это не его, Арджуны, битва. И он был готов заплакать от этой боли и от бессилия, но почему-то все смотрел и смотрел на длящееся сражение, не отводя глаз, не отворачиваясь, не плача, внимательно и неподвижно, будто пытаясь уловить, сохранить в памяти каждое движение Идущего к Горизонту. Он предчувствовал, что для того эта битва последняя, что это нечто вроде его завещания ему, Арджуне…
Идущий к Горизонту сгорал от темных, страшных заклинаний Каргада, но и колдун был обречен. В последнем припадке безумной ненависти, уже чувствуя свою смерть, колдун пытался увлечь его уходящую душу в свой ад. Борьба продолжалась уже над землей, в преднебесных пространствах, и Арджуна видел серебристого сокола, будто опутанного горящей сетью. То была душа Идущего к Горизонту. И в какой-то момент Арджуне показалось, что сокол падает, что крылья его сломаны, а из горла вырывается сдавленный крик, но в крике этом еще сильна воля к сопротивлению; сокол рванулся вверх, и навстречу ему стремительно полетела белая птица Арджуны. Сокол вспыхнул яркой, серебряной вспышкой, и две светящиеся птицы взмыли в высоту…
Арджуна увидел только одно: как сверху, из туч, из водных грозовых потоков, исчерченный светом молний, в руки ему медленно опускается щит.

. . .
Арджуна неудержимо плакал. Гроза за окном понемногу переходила в мелкий, моросящий дождь. Капли дождя стекали по деревьям и травам сада, били по оконной раме, по подоконнику. Гром уходил, молнии превратились в далекие зарницы и сполохи. Шум дождя будто вливался в душу через слух, наполняя пространство внутри сырым полумраком. Будто в самом сердце точились эти капли, как слезы, как раскаяние. Раскаяние в чем? – Арджуна не знал. Может быть, человек перед лицом чужой смерти просто чувствует смутную вину за то, что другой умер, а сам он жив, и вина эта не осознается самим человеком. Она переходит в слезы, в дождь, в вечерний полумрак. И человек чувствует себя оставленным. Дождь, подобно плачу, окутывает его, и сумрак гасит мысли, но он все скорбит, не находя утешения. Но постепенно смягчается острота потери, вечер проникает наконец в его существо и заполняет собой пространство печали, мир, окружающий его, находит ключ к его душе, и тогда он забывается в этой великой колыбели природы, понимая, что его скорбь разделили… Арджуна уснул под шум затихающего ливня, едва дойдя до кровати, и боль в душе его понемногу замолкала в этом сне, рассеивалась, уходила медленно и почти незаметно.







ГЛАВА 3

Магдалена



Арджуна вздрагивал во сне, проваливался на какие-то доли секунды в вязкую мглу и испуганно замирал во время падения, но усилие воли, как порыв вверх, к свету, тонущего выталкивало его снова на поверхность, в серый, слабый рассветный сумрак, и только с полным восходом солнца он уснул крепко и без сновидений. Проснувшись через пару часов, он открытыми глазами долго смотрел самому себе в лицо, в глаза, и только потом понял, что видит свое отражение в зеркальной, светлой поверхности круглого полированного щита, стоящего у изголовья. Тогда он все вспомнил и вздохнул от снова подступившей к горлу скорби.
Он встал, зябко провел ладонями по плечам и тут заметил, что полностью одет, что спал не раздеваясь. Но отчего-то было холодно. Арджуна посмотрел на часы. Стрелки показывали девять утра. С завитушек часового корпуса свешивалось что-то, похожее на паклю или плотный ком паутины. В комнате раздавался храп, будто в ней спал еще один человек. Храп причудливо сочетался со стуком часового механизма. Арджуна счел эти звуки каким-то издевательством над собственными скорбными чувствами. Ему хотелось покоя и тишины.
Сегодня должен прийти Оберон, - вспомнил Арджуна. – Он обещал. – Но, если честно, даже Оберона ему уже не хотелось видеть. «Вот тебе и депрессия, - подумал Арджуна. – Хотя это естественно, когда на твоих глазах погибает человек… Тем более такой человек… Пусто без него».
Ком паутины или пакли на завитке часов слабо шевельнулся, храп на секунду пресекся и потом продолжался с удвоенной силой. Арджуна возмутился, заметив, откуда и как этот храп происходит. Зацепившись за завиток и удобно вписавшись в него, на часах спал крохотный человечек, и вниз свешивалась его борода, в несколько раз больше него самого. Арджуне захотелось сдернуть с часов этого карлика и попросту выкинуть в окно. Но карлик явно был волшебником. Он чувствовал себя в полной безопасности и продолжал с наслаждением храпеть, в то время как Арджуна впустую ловил руками воздух. В конце концов Арджуну взяло сомнение в том, что карлик материален, хотя храп его раздавался вовсю.
В крайней досаде и разочаровании Арджуна вздохнул и отвернулся к окну. В саду колыхались мокрые цветы, с них скатывались на землю тяжелые капли. Мерно, как море, качались кусты сирени. Яблони почти полностью облетели, и от их лепестков на земле лежал будто снег. Но под ливнем лепестки эти сильно потускнели, запачкались и свернулись, а на песчаные дорожки вылезли дождевые черви и улитки. Чугунная витая ограда обросла бахромой из капель и вся блестела, когда из-за туч выглядывало бледное солнце. Тучи то расходились, то собирались снова. В них изредка и далеко ворчал гром.
И вот сходное ворчание и посапывание раздалось уже за спиной Арджуны в его комнате: проснувшийся и слезший с часов карлик обратился к нему басом:
-Дай кашки!
И такая наглость Арджуну просто потрясла.
-Шел бы ты восвояси, там твоя кашка, - не оборачиваясь от окна, ответил он.
-Дай кашки, а то выпью то, что у тебя в колбе! Я голоден!
Арджуна выхватил у карлика колбу, а карлик, по контрасту со своим басом, тоненько и противно засмеялся. Он сидел на спинке стула, свесив бороду и болтая ножками, и явно не собирался никуда уходить.
-От моей кашки у тебя несварение будет! – пригрозил было ему Арджуна, но карлик только пуще залился смехом. И Арджуна в сердцах протянул ему банку со столярным клеем.
Карлик сожрал весь клей – и куда только у него влезло – похлопал себя по брюшку, и, видимо, остался весьма доволен, но так и не насытился. Он все шнырял глазками по комнате, ища, чем бы еще закусить. В конце концов он нашел на столе ластик и зажевал клей им.
-Вкусная печенюшка! Еще таких у тебя нет?
Арджуна смотрел на него и думал, когда же он наконец помрет или лопнет, но тому явно только хорошело.
Наконец пришел Оберон.
-Кто это? – взглянул Оберон на карлика и на Арджуну с некоторым юмором.
-Да вот… Старичок-с-ноготок-борода-с-локоток, - процитировал Арджуна самоназвание героя одной из сказок.
-А ты откуда знаешь? – просипел карлик, удивленно выпуча глаза.
-Сам придумал. – Арджуна хотел его разыграть.
-А ведь угадал… - пробурчал карлик и уныло повесил свой длинный крючковатый нос от явного огорчения, потом растерянно хмыкнул. – Ну дай еще что-нибудь поесть, - уже почти смиренно попросил, почти проканючил он.
-Иди отсюда, - спокойно, но совсем дружелюбно и даже мирно обратился к нему Оберон. – Ты явился не вовремя.
И Арджуна видел в окно, как карлик уходит по тропке сада, напевая себе под нос своим басом песенку:

Жила-была Луна.
 Была она одна.
Жила она была
У Круглого стола.

Была она кругла,
Как крышка у стола,
И очень хороша
Была ее душа…

-До Луны-то ему какое дело, - проворчал Оберон, провожая карлика взглядом.
-Наверное, он бы ее с удовольствием съел, - предположил Арджуна, но Оберон не ответил на шутку.
-Я пришел за своим щитом, - серьезно сказал он Арджуне.
-Своим?
-Да. Ведь я и есть тот самый Дух Времени, что хранит планету Идущего к Горизонту.
-Но он велел передать щит Семерым.
-Семерка – Сатурн, - ответил Оберон, - Сатурн – Время. Так что я могу его забрать.
-Честно?
-Я твой Учитель, в конце концов. Неужели думаешь, что ты знаешь больше меня?.. – Оберон говорил с тем же юмором, но в то же время совершенно серьезно, даже почти грозно, так, что Арджуна слегка струхнул. Но он решил не сдаваться.
-А чем ты докажешь?
Оберон улыбнулся.
-Ты же помнишь легенду, - сказал он. – Ту, что рассказал тебе Идущий к Горизонту. О Великом Духе Времени, космическом путешественнике, создавшим и этот щит, и тот мир? Неужели ты не узнаёшь меня?..
И Арджуна вспомнил тот день, когда он впервые встретил Оберона. День его, Арджуны, рожденья. Они говорили тогда о мирах… Да, он вспомнил…
-Я рад, что это Ты, - сказал Арджуна. – Значит, мне не надо куда-то идти, чего-то искать, что-то придумывать… Спасибо тебе!..
Щит светился. Он светился тем звездным светом, из которого был изначально создан. И свет тот был ярок даже днем и не сливался с солнечным…
Цветы в саду тоже светились, переливались, играли радугами. И у каждого цветка была своя тональность, свой оттенок, свой тон… Листья зеленью, от самой темной до легких зеленых брызг, обрамляли их цветовую игру, и все это колыхалось, подобно симфонии. «Как прекрасен этот сад, это небо, это солнце, и эта звезда посреди комнаты!..» - восхитился Арджуна. Он мог бы любоваться на все это вечно, и вечность такая была бы живой. От жизни не устаешь…
Но ему было радостно и в то же время скорбно. Он только вчера потерял друга.
-Ты плачешь? – спросил Оберон.
Арджуна действительно плакал. От радости, от боли, от чего-то еще… Ему самому было странно. То, что накопилось за ночь, вдруг вылилось щемящим  душу потоком. Оберон ждал, пока он успокоится, и будто знал причину его слез.
-Ну в чем дело? - наконец ласково спросил Оберон.
-Не знаю. Вернее, ты же знаешь. Он погиб.
-Да, знаю. Его мир был тесен для него. Ему нечего уже было там делать.
Арджуна содрогнулся, вспомнив зрелище этой смерти. Оберон понял, о чем он думает.
-Он все исполнил, - сказал Оберон. – И смерть его – смерть воина в бою. Что ты знаешь о битвах? – сражающийся не замечает смерти… Разве ты не понял, чем было это сражение, разве не видел, что такая смерть – это победа? Он победил, а о победителях не плачут. О них радуются, какой бы ценой они ни победили…
-Даже если цена слишком велика?
-Что значит «слишком»? Цена всегда соразмерна, иначе победа не была бы победой…
-Зачем мы живем? – спросил Арджуна.
-Зачем? – чтобы радоваться и радовать других, низачем больше.
-И только?
-А что тебе надо?
-Это слишком… просто.
-Ответы на вечные вопросы всегда просты и многомерны. Их не многие понимают.
-Значит, я не понял.
-Ты еще слишком молод. Человек только с возрастом начинает ценить радость.
-Он бы жил и радовался… - вздохнул Арджуна.
-Он и сейчас радуется, радуется еще больше…
-Я скучаю по нему…
-Вы еще встретитесь, и не раз.
-Правда?
-Конечно. – Оберон поднялся со стула и взял в руки щит. Щит так сиял в его руках, что самого Оберона в его белых одеждах свет этот почти полностью скрывал. Арджуна зажмурился. Когда он открыл глаза, Оберона в комнате уже не было.

. . .

«Я пишу эти строки никому, для себя, потому что их никто никогда не прочитает. Это мой дневник, и я говорю в нем сама с собой, что хочу и как хочу. Я думала, что живу здесь одна. С самых ранних лет, с самого младенчества, когда меня принес сюда Оберон, я никого здесь кроме Оберона  не видела, до тех пор, пока… Но об этом позже. Ведь сам Оберон не живет в этом замке, он только временами сюда заходит, или прилетает, или как-то еще появляется здесь… Он запретил мне выходить отсюда, и я могу только гулять в саду и общаться с цветами и деревьями, с камнями, ящерицами, бабочками… Мне нравится такая жизнь. Нравилась до тех пор, пока… Но… Хотя почему бы и нет. Почему бы и не написать об этом. Ведь я видела его. Он был в саду. Вернее, то была его мысль, а сам он находился в это время в башне. А потом моя мысль полетела в башню за его мыслью. Всё так просто… И мы с ним говорили. А еще в его келье на столе стоит эликсир жизни… Я улетела от него тогда, и до сих пор жалею об этом. Но я не могла остаться. Это было бы против правил…» - Магдалена задумалась, опустив перо. Влажные буквы пахли краской. Посмотрев на лист, она решила ничего не писать на нем больше, но изобразить самого Арджуну, хотя бы лицо, в общих чертах, но рисовать не умела. В конце концов она оторвала половину листа с неудачным портретом и выбросила в корзину, потом вырвала из тетради и сам лист и переписала текст заново на следующем. «… против правил. Но я не могу его забыть, - продолжала она. – Потому что я знаю, кто он. И знаю, что он для меня. Потому что, потому что… Но зачем кому-то еще это знать? Однако я все это пишу только для себя самой, и потому себе я могу признаться, что он – моя половинка. Я угадала это сразу. А он… не знаю». – Магдалена снова задумалась. – «Что, если он меня не узнает, никогда не узнает?.. Что, если мы с ним никогда больше не встретимся, хоть и живем в одних стенах?.. Ведь такое может быть!.. Что я ему?.. А если я ему никто, то я никогда больше его не увижу… ведь Оберон знает, что делает». Это было самым страшным. Кого из них двоих предпочтет Оберон в таком случае? Но дело даже не в Обероне, Магдалена знала, в ком… Оберон всегда был строг, хоть и добр. Был справедлив. Магдалена не могла и не хотела навязываться Арджуне, не могла и не хотела искать его, хоть и знала теперь, где его келья, потому что если бы Арджуна не узнал ее, Оберон мог бы его наказать, так или иначе, вернее, мог бы исполнить веление его, Арджуны, судьбы… И это тогда было бы благом, хоть это было бы горько. И тогда все раз и навсегда бы распалось… Ошибка в таких вещах – навсегда.
«Остается только положиться на Волю Высшую…» - вздохнула Магдалена и отложила тетрадь. Но она знала, что и бежать от судьбы невозможно…
Ей вспомнилось, как года полтора назад она сидела в саду, и к ней подошел Оберон и сказал:
-Ты грустишь, девочка.
-Я думаю: а вдруг на этой земле есть сердце, которое нуждается во мне больше всего?..
Оберон положил ладонь ей на голову.
-Есть, - сказал он.
-А вдруг это сердце страдает? – спросила она.
-Пока что страдаешь ты, - ответил Оберон, - а человек не должен страдать из-за своих предположений. От этого только силы уходят в пустоту…


. . .

-«Радоваться и радовать других…» - печально повторил Арджуна…
-Заповедь богов – вечная радость. Заповедь человека – самосовершенствование.
-А что лучше?
-Кто что выберет, для того то и лучше.
-А совместить можно?
-Можно… Ну все, иди, хватит с тебя высоких материй.
«Ну вот, всегда так, «иди», - слегка обиделся на Оберона Арджуна. В саду пели птицы. «Вот тоже боги, - подумал про них Арджуна, - поют и радуются… И эта кошка, что разлеглась на камне, тоже бог. А что там, на камне, написано? – «Люди – это смертные боги, боги – это бессмертные люди»… В контексте всего вышепередуманного это начинает звучать сомнительно… Такое впечатление, что человек не может радоваться так же, как радуется бог». – «О чем задумался, дитятко?» - «Да вот, о самосовершенствовании…» - «Ну что, трудновато научить человека радоваться?» - спросила кошка и спрыгнула с камня…
«Я исходил из того, - читал однажды Арджуна одну из юношеских записей Оберона, - что всё Мироздание можно воспринять сознанием и как Сознание, как вглубь, так и в бесконечность, насколько только достанет сил… И уподобление микрокосма Макрокосму и законы подобных аналогий реальны, и через малое можно познать великое и обратно, только хочется думать, что есть и еще что-то более удивительное, чем аналогии, познаваемость, предсказуемость, иначе находишь конец там, где должна быть бесконечность… (И предел, и беспредельность способны повергнуть в ужас неготовое сознание, и потому нужно чувствовать свою меру. Но сознание растет…)»
Там же была выписана цитата из известного философа: «Я не считаю абсурдным и немыслимым, а, наоборот, вполне естественным подобающим, что каждый предмет подвержен определенному возможному числу изменений» . Словосочетание «определенно возможному» были подчеркнуты и после них поставлен вопросительный знак, и пометка на полях: «Изменения конечны, или можно изменяться до бесконечности?»
-И что мы из этого имеем? – думал Арджуна. – Если мы изменяемся бесконечно, от нас в конечном итоге ничего не остается, если изменения конечны, то при бесконечном времени это дурная бесконечность… Замкнутый круг.
В конце концов от этих мыслей у него заболела голова. Кто сказал, что от нас ничего не остается? – подумал он. – А наша вечная сущность? Но если мы никогда не рождались и никогда не исчезнем, то где мы были раньше, в своей вечности, чтобы сейчас, здесь находиться в таком убогом состоянии?.. Или мы так и живем, всё на свете забывая?.. Опускаясь и поднимаясь до бесконечности, полностью стирая опыт и вновь накапливая его?..
Грустно все это.
Вот мы растворились в Божестве. А дальше?..
Арджуне казалось, что Оберон относится к этим его мыслям с иронией. Но Оберон ничего не объяснял. «Наверное, есть что-то еще, - думал Арджуна. – Ведь не может быть все так примитивно». И он смирялся на том, что Бог неизмеримо мудрее и добрее человека. Наверняка Он придумает и уже придумал что-нибудь получше.
А ведь Оберон даже не задавал вопроса: «Зачем тебе это знать?», когда многие посчитали бы подобные рассуждения праздными. Он понимал, что если существо смертно, то такому существу все равно что не жить. А если бессмертно, то оно задает вечные вопросы.
Но Оберон тогда  просто рассмеялся, чистым, солнечным смехом.
-Ты не понял, - сказал он, - ты совсем ничего не понял, как и я тогда не понимал. Это «определенное возможное число изменений» означает только то, что в каждом существе присутствует Вечное Неизменное Начало.
-А оно действительно вечно? – спросил тогда Арджуна.
-А ты еще сомневался?..


. . .

-Ты говорил о радости, учитель. Но если у меня нет сил радоваться и тем более кажется насилием над собой приносить в данный момент кому-то радость?
-«Нет сил» - это одно. «Не хочется» - другое. «Насилие» - третье. Пойми природу этих вещей, и ответишь на свой вопрос. Но если ты по лени или небрежности не сделаешь чего-то, что другого могло бы порадовать, особенно в его час нужды, это не будет неправильно. Но это значит, что в данной точке пространства будет меньше света. А природа света – светить.
Ты ничего не «должен» делать. Никто ничего не требует. Но ты проявляй свою природу, естественно и просто.
Арджуна всегда чувствовал этот умиротворяющий свет, покой, исходящий от Оберона. В нем растворялись все непонимания и вопросы. «Понять природу «не хочу», «нет сил», «насилия» и понять свою собственную природу», - так сформулировал он себе данное ему Обероном задание. Но он почувствовал, что в глубине его сердца шевелится еще одно, новое недоразумение. Он поднял глаза на учителя, еще не до конца понимая, в чем состоит этот новый вопрос. Учитель все так же улыбался.
-Выходит, все равно, помочь или пройти мимо? – спросил Арджуна.
-Твоя природа научила тебя состраданию, - сказал Оберон. – Мимо нуждающегося ты не пройдешь.
-А природа может учить противоположному?
-Нет.

. . .

На следующий день Арджуна снова пришел к Оберону.
-Я пытался исследовать, - сказал он. – «Нет сил» - это слабость. Подозрение в «насилии» - проявление изначальной свободы духа в бунте, исходящем от непонимания, что свобода действительно изначальна. «Нежелание» слишком похоже на сочетание того и другого и еще на инертность и лень. Ты говоришь, что все едино, но что тогда может учить жестокости?
-Та же природа, но отчужденная от себя. И учит этому в ней не истина, а ущербность.
Арджуна помолчал и вдруг спросил:
-Зачем я живу? И зачем я здесь, в этом мире?..
-Мир в этом нуждается. Надо отвечать на нужду, - это естественно, - сказал Оберон.


На подоконник опустился серебристый сокол.
-Ты жив? – спросил Арджуна.
«Конечно», - услышал он мысль.
«Ты птица?»
«Я душа».
«Но почему ты птица?»
«А ты?»
Арджуна вспомнил свою белую птицу.
Сокол смотрел ему прямо в глаза.
«Какие у него глаза, - подумал Арджуна, - в них столько осознанности…»
Это были глаза Идущего к Горизонту.




(…)
-А почему тебя зовут Арджуна? – спросила Магдалена.
-Арджуна значит «светлый», и еще «Арджентум», серебро. Оберон произносит это слово именно так.
               ( . . .)

Магдалена отвела ему волосы, упавшие на лоб.

-Это только сейчас ты светловолосый, - сказала она. – На самом деле ты темный, ночной, как синяя бездна.
-А ты?
-Я мягкое сияние, - сказала она. – На Земле, наверное, моей тональности соответствовал бы зеленый, но в моих мирах зеленого нет.

. . .

. . .Эпилог.

- Ты говорил о сизигиях…Могут ли быть два  зерна духа, которые захотели бы пройти пути всей вечности совместно? И два зерна духа это или одно? И они – две монады, две индивидуальности, чьи пути сплетены нераздельно, но они ведь хотели идти именно такими путями и сами изначально выбрали их, их дух выбрал их? Дух вездесущ, всеведущ. Потому это было всегда, вечно, ведь так?
                Ведь так, скажи, учитель?
Оберон молчал и улыбался. «Ты поручаешься за всю свою вечность?- думал он. – И кто способен поручиться за всю вечность?..» - Но он светился, он был похож на Солнце. На Солнце, которое никогда ничего не отвергает и не отрицает. Потому ничего, кроме утверждения, Арджуна не видел в нем. Но это утверждение было обычным состоянием Оберона, но вовсе не ответом на вопрос.
И все же Арджуна почувствовал мир в своем сердце, во всем своем существе. Он улыбнулся и отошел. «Пусть я чего-то не понимаю, - подумал он, - перед Светом это ничто. Не важно». Он чувствовал себя за пределом своей мысли, своего сформулированного в словах вопроса. Потому вопрос прозвучал в пространстве и растворился. Осталось то, что за ним.



,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

Во время учебы в ВШК, плюс юношеские фрагменты.