Бжезница, 23 Х 1953 г.
Маленькое вступление
Во имя Божие продолжаю повесть о моей жизни. Трудно мне было приступить к окончанию этой истории даже под давлением официально выраженного желания настоятеля и крестной Матери. Может быть потому, что это было уже так давно – прошло более 11 лет, многие подробности стёрлись в моей памяти, другие, возможно, приобрели какие-то фантастические наслоения, да и вообще мало что осталось в моей памяти, ведь и с момента моего вступления в Орден прошло почти 8 лет. Главная причина, пожалуй, состоит в том, что я здесь должен писать о любви, поселившейся в моей душе, а это, к сожалению, превышает мои духовные силы. К тому же Господь, несмотря на все, что Он для меня сделал, не снял с глаз моих остатки «катаракты» и, пожалуй, не снимет их в этой жизни. Хотя… кто знает? Пути Его неисповедимы. Он окружил меня такой безмерной милостью, которая может быть когда-нибудь начнет открывать для меня до сих пор ещё закрытые тайны. <…>
Пишу об этом уже как христианский священник. Нет предо мной тех заметок [имеется в виду предыдущая тетрадь. пер.], но кажется мне, что я закончил их лет 10-11 тому назад. Закончил на описании моего крещения и предсказания матушки (пожалуй, это было что-то вроде сверхъестественного прояснения), что стану я священником. Вот я им и стал. <…>
Я - священник. Сначала мне было трудно в это поверить, теперь – легче. <…>
Здесь я нахожусь в условиях, подобных тем , какие были у них [в монастыре] в Мире. Лечу сорванное горло. Скорее существую в молчании, и у меня есть время – много времени. Должен ведь закончить, и это меня тяготит. Чем быстрее, тем лучше. Такие вещи нельзя писать долго. Святой Иоанн [от Креста] написал «Живое Пламя» за несколько дней. Хотелось бы, чтобы эту работу тоже охватило пламя. В душе моей оно не гаснет, но чтобы перешло на бумагу, нужна особая милость.
Чтобы потом зажечь читателей – нужен еще не один человек. Хотя, говоря коротко, не знаю, для кого я это пишу. Для Матушки и сестер, что святили? – наверное. Будет ли это кто-то еще читать – не знаю, сомневаюсь. Сейчас столько воспоминаний, что еще одно ничего не прибавит. К тому же сейчас они появиться не могут, а тогда, когда появятся, если вообще когда-нибудь это случится, уже не будут, по всей вероятности, актуальны. Кому тогда нужна будет история еврея, который оказался в сложной ситуации на Востоке, был на службе в немецкой полиции, чудом избежал смерти, скрывался у монахинь, бродил по лесам с партизанами, а после краткого пребывания в советской милиции был мальчиком на побегушках в приходе, наконец – обрел приют в Ордене. Несмотря на все, пишу и чувствую, что должен это сделать, чтобы предоставить внешние доказательства моей благодарности, чтобы отдать дань уважения и действительной любви к ближнему, чтобы возрадовать не одно сердце чудесными деяниями Провидения, и дать утешение и надежду на избавление от гнетущего зла. И будут уповать на Тебя, знающие имя Твое, потому что Ты не оставляешь ищущих Тебя, Господи (Пс 9,11).
Когда перед церемонией пострижения нес одежду монашескую, пел в душе Богу любимую песню Авраама, что пожертвовал Исаака на заклание. Эту же песню пел про себя в костелеXX миссионеров на Страдоме, когда стоял в очереди на церемонию рукоположения епископом. <…>
Постепенно меня охватывает любовь. Эта великая Госпожа на всё имеет время. Она не торопится. Люди так часто больны спешкой. <…>
Когда во время ужина после крещения увидел на столе четки и святые образки, сказал вслух:
– Во все верю но в это [четки] еще не верю. Как могут Пресвятой Богородице нравиться те же повторяемые молитвы?
Сестры не огорчились, только усмехнулись. Придет время – подумали – и поверишь.
И пришло это время. Через неделю стало не по себе. Казалось мне, что нельзя мне рисковать сестрами и спокойно здесь сидеть, когда там евреи несчастные бродят по лесу, не имея, может быть, пищи. Да и не знают истинной веры, а я ее уже знаю. Думал, что того, что знаю достаточно мне, чтобы справиться в дискуссии и достаточно, чтобы устоять перед искушением. Может и хватило бы, Бог знает.
В поисках нового места укрытия
И тогда я собрался в дорогу. Сестры обеспечили меня всем. Сначала я должен был остановиться у некого Кола, жившего на краю местечка, поблизости от того места, где я несколько дней назад убегал от смерти. Я действительно пошел к нему где-то в первых числах сентября 1942 года. Ночью в дом не достучался и проспал, околевая от холода, у сарая на куче хвороста. Утром, как только он вышел из дома (я поднялся очень рано), я выбрался из укрытия и пошел за ним в конюшню. Со страхом и радостью он поздоровался со мной. Думаю, что первое чувство перевешивало. Попросил, чтобы он мне позволил побыть пару дней. Он показал на чердак, наполненный сеном. Влез туда, он за мной. Расспрашивал об обстоятельствах спасения, поблагодарил Бога и пообещал, что сделает все, что в его силах. Был это человек почтенный и благородный, православия ему было недостаточно, кидало его из одной секты в другую. При этом деятельный, полон любви к ближнему, всегда был готов привести какую-нибудь цитату из Святого Писания. Во время полевых работ сестры часто пользовались его бескорыстной помощью и он никогда не отказывал. Поэтому, собственно, я его и выбрал. Попросил у него Святое Писание. Принес на русском языке, наверное издание Библейского общества, но он тогда не различал источники и не считал грехом читать чужие издания. Сказал мне, что служанка видела меня, когда я с ним входил в сарай, что боится за себя и за ребенка. Вижу, что ничего здесь не получится. Не спорил, только попросил, чтобы сжалился и хоть до ночи подождал.
Ночью вышел и отправился на ближайшее католическое кладбище. Не знаю почему, но не пошел сразу в лес. Что-то меня удержало. Хотел день спокойно пробыть на кладбище. Но тут принесло какую-то бабку за хворостом. Прятался как мог, но все-таки она меня заметила. Я сделал вид, что мне все равно, и что я читаю книгу (Святое Писание), но она, увидев меня, видимо узнала, ушла с кладбища и исчезла. Пошел и я с тяжелым сердцем. Где-то переждал до ночи, после чего двинулся в сторону Барановичей. Там у меня в Долматовщине был знакомый староста, которому я доверял и хотел у него задержаться. Тем временем по дороге меня обогнали два грузовика с полицейскими, которые повернули в ту же сторону. Через какое-то время увидел зарево от пожара в той же стороне. Пришлось от плана отказаться. На полдороги или дальше жил поляк-арендатор, немного мне знакомый. Постучал в окно. Он узнал меня, но в дом не пустил. Опасался. Разрешил, если хочу, спрятаться в подвале его разобранного крестьянами дома, что в 4-5 километрах от Мира. Туда он принесет мне завтра что-нибудь поесть. Я пошел и нашел это место. Находилось оно в чистом поле, в метрах 400-х от шоссе Мир – Барановичи, по которому интенсивно двигались люди и немецкий транспорт. Однако я не думал, что кто-нибудь сюда завернет. Да и к чему? В поле торчали только бетонные части фундамента. Спрыгнул в погреб. Недолго раздумывая, лег и уснул. Разбудили меня крики издалека. Осторожно выглянул. День уже был ближе к полудню. На краю погреба в тени стояла бочка с водой. С горы доносились крики белоруса, пахавшего на лошади поле. Другой помогал ему. Их обоих я знал. Один из них получил от начальника жандармерии по физиономии, другой был вроде его братом. Что делать? Меня охватило отчаяние – куда не приду, везде помеха. Что делать? Притих и прочитал целые четки молитв, 15 десятков. Затем успокоившись, уже знал что делать. Было далеко за полдень, когда меня заметили. Вышел из погреба и заговорил с ними. Вели они себя спокойно. Видимо знали обо всем, что со мной случилось; наверное, думали, что у меня есть оружие или просто были вежливы. Приехал и тот арендатор, Савицкий, на велосипеде. В кармане у него был для меня пакет с едой, но он не мог его отдать при них. Сделал вид, что мы встретились случайно. Уехал.
Я все время наблюдал за белорусами, держась неподалеку, боясь, чтобы они не дали кому-нибудь знать о моем присутствии. Наконец, около четырех или пяти, один из них пошел домой, правда, в другую сторону от Мира. Но я решил не рисковать. Забрав свои вещички, отправился в дорогу. Покружил немного, чтобы сбить с толку оставшегося. Но с наступлением темноты, двинулся снова в сторону Мира. Осторожно подошел к монастырю, который находился возле самой жандармерии, влез за ограду и подождал до утра.
фото 1946 года