(из его книги готовящейся к изданию)
****
МУХА КОРНЕЯ ЧУКОВСКОГО
****
Поэт Борис Пастернак страсть как любил природу. Бывало откроет ночью весной окошко и слушает пение соловья до рассвета, а то напечёт картошки в костре и ест прямо так, с обугленной кожурой. Он так и говорил: «Чем больше я живу на свете, тем сильнее люблю природу!»
Вот как-то он идет по алее писателей в поселке Переделкино, или, точнее, по алее поселка писателей Переделкино, а еще точнее, по аллее писателей поселка писателей Переделкино и всё думает, как ему поудачнее так стих о природе переделать, чтоб никто из партийных бонз не догадался, что он их не любит, а любит одну лишь природу и тем более не догался, что он сейчас пишет контрреволюционную книжку о сыне лейтенанта Шмидта.
Идет, значит, думает, размышляет, мучается творческими процессами, а навстречу ему лёгкой подпрыгивающей походкой семенит весёлый такой детский писатель Корней Иванович Чуковский. «Вот кому хорошо! – думает про него Пастернак – Знай себе строчит книжки свои для детворы и никто из партийных и других органов не догадывается, какая он контра и какой у него тяжелый, взрослый вполне, антисоветский за пазухой камень спрятан… Везёт же людям! И чего понесло меня во взрослую эту поэзию и борьбу за истину в искусстве, в жизни, в природе?! Писал бы себе про мойдодыра, крокодила Гену, так нет же: подавайте мне истину, природу и всё такое… »
Как раз на этом месте его невеселые размышления прервал весёлый окрик коллеги по перу: «Привет, Боря! Ты чего это такой грустный и печальный?» - спрашивает его Чуковский, лукаво хмуря свои кустистые, как у Брежнева, брови. «А… Корней… - отвечает ему поэт – Да так вот думаю, как лучше озаглавить сборник стихов… Думаю назвать его «На ранних поездах»» «А что?! Очень мило! Ты имеешь в виду наши электрички?» «Я имею в виду поезда!» - громко сказал Пастернак и оглянулся по сторонам. Никого не было кроме вороны на сосновой ветке.
«Подслушивают, гады! А ты чем занимаешься, Корней?» «Да вот всё никак не даётся мне эта проклятая поэма о мухе…» «О чём, о чём?» -переспрашивает его Пастернак. О чём и ком только не писали советские детские писатели и поэты: о Крокодилах, дядях Степах, тетях Мотях, Мойдодырах, Человеках рассеянных с улицы Бассеянной, но чтобы о мухах! «Ты что, наверное, хотел сказать о муках, о муках творчества?» - спрашивает поэт поэта. «Каких еще муках, какого еще там творчества! – возмутился Чуковский – Я же говорю, что мне никак не даётся поэма о мухе, понимаешь, начало положено, а вот с продолжением туговато, нет развития сюжета, да и фабула не та…
Вот послушай: Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо, муха по полю пошла, муха денежку нашла, пошла муха, это, значит, на базар и купила самовар… Вот!» «Господи, гениально-то как! – говорит, всплеснув загорелыми, мускулистыми, крепкими, как корни дуба руками, Пастернак – Простенько, но со вкусом, вот только муха меня беспокоит. Нет ли здесь у тебя подтекста, ну контекста… Сам понимаешь…» «Какого подтекста-контекста?» «Ну, например, муха ведь это заразное насекомое, а она у тебя какая-то положительная, самовар и так далее?! Да она же за чаепитием у самовара всех дизентерией позаражает! Может лучше так: пошла муха прямо в СЭС и сказала: «Да здравствует КПСС?!»» «Ты чего-то Боря перегрелся! Да кому моя муха мешает?! Летает себе…» «По помойкам…» «Ну почему сразу по помойкам? Просто летает. Что она не имеет права летать?» «Она имеет, а ты – нет, потому что ты так можешь с этой мухой залететь! Мама не горюй! Мало не покажется! Напиши лучше про соловья! Он ведь такой положительный, позитивный, от него одна польза и никакого вреда ни себе, ни людям…»
Тут Чуковский задумался. Слова Пастернака его насторожили, задели за живое. Уже давно ходит молва, что Пастернак не в себе, что по ночам не спит, всё что-то пишет, никому не показывает, вон и Федин, его сосед, говорит, что Пастернак к чему-то готовится, то ли Нобелевку получить, то ли срок. «Ты, знаешь, Боря, я подумаю, но вспомни хотя бы Крылова, Лескова, у которого Левша блоху подковал…» - пытается возразить струхнувший было детский поэт. «Так то до революции было, Корней! – говорит Пустернак - Тогда и блохи были другие, не так больно кусались, да и цензура была помягче, более терпимая к животным, чем теперь. Аллегории, Корней, тогда только приветствовались, а сегодя аллегории не того, как бы чего не вышло, можно и под панфары загреметь! »
При этих словах Пустернака Чюковский сильно испугался и сразу как-то обмяк, погрустнел. «Ну если так трактовать, тогда я уж и не знаю об чём тогда писать…» «Пиши о чём угодно, Корней, но только не о мухах, не поймут, заклюют, прихлопнут тебя, как муху твою, не за што не про што… Ты же не Жан-Поль Сартр, чтобы о мухах писать, тот во Франции живёт, ему можно...»
Смотрят, а навстречу им советский писатель Федин идет. Озорной такой, пьяненький. «Ты что это, Костя, такой весёлый?» - спрашивают его поэты. «Да вот госпремию получил за свой роман «Впервые в радости», так мы это с друзьями в кремлёвском буфете выпили, закусили... Эх, ребята, под мухой-то оно веселее жить! Так-то вот! А вы чего это такие грустные? Какая муха вас укусила? Небось опять пасквиль какой-нибудь очередной на советскую власть сочиняете?» «Да что ты, что ты, Федя, пардон муа, Костя! - нашёлся Пастернак – Мы именно о мухах-то сейчас с Корнеем как раз и говорим. Он даже поэму про неё сочиняет на ходу… И ты знаешь, она там у него такая положительная, можно сказать, советская, получается, просто прелесть!» - говорит Пастернак.
Из книги анекдотов о философах.
*
*
*
... и мой скромный комментарий....
*
... Корнея муха укусила, -
не расценив сие как зло,
поэт подумал: Повезло, -
у мухи очень мало силы...
вот если бы меня бульдог, -
то я бы и писать не смог ...
15.01.17.