Отец моей жены Софы, дед Миша, как называли его наши дети, дожил до глубокой старости, умер он на девяностом году жизни, когда мы уже почти два года жили в Израиле, в Бней-Браке, довольно большом городе недалеко от Тель-Авива. Мы жили на четвертом этаже, без лифта, выходить из квартиры не было сил, он просил нас – покажите мне Израиль, но что мы могли показать из окна, выходившего на узкую улицу. Незадолго до нашего с ним отъезда из Союза, когда здоровье и глаза его были относительно в порядке, Михаил Григорьевич взял толстую тетрадь и начал записывать свои воспоминания. Зачем – а чтобы его внуки узнали про его длинную и такую нелегкую жизнь, так он нам говорил. Эта тетрадь в клетку в бежевом переплёте сейчас лежит передо мной. Не много страниц в ней он успел исписать - начались старческие проблемы, но то, что написал, мы думаем, может быть любопытно кому-то прочесть сегодня. И не только лишь внукам, правнукам, младшим поколениям большого семейного клана.
Звали его на самом деле Моше, сын Гилера , фамилия – Горелик. Семья его родителей жила в Белоруссии, в местечке Паричи недалеко от Бобруйска. Семейная традиция гласит, что происходили они от «белых» горских евреев, живших в Дагестане. Нам рассказывали уже в Израиле знакомые горские евреи, что в тех краях были аулы, где жили евреи, непонятно как туда попавшие в далёкие времена, от своих соседей они отличались более светлой кожей. Во время религиозного восстания, «газавата», (то, что сегодня называют «джихадом) под предводительством Шамиля в 1848 году эти евреи против своей воли были вынуждены выступить на стороне мусульман. Восстание подавили, а евреев наказали как в старом анекдоте советских времён – российские власти записали их не дагестанцами, кем они считались раньше, а именно евреями, и переселили в «черту оседлости», в местечки Белоруссии. И вот что интересно – в этих местечках и сегодня у многих евреев явно северокавказские черты лица. Так выглядел и дед Миша и вся его многочисленная родня, а в семье его родителей было 8 детей. Как известно, восточные гены очень устойчивы, мою жену до сих пор часто принимают за грузинку.
У нас хранится копия свидетельства о рождении деда, где говорится : 2 июля 1902 года в семье земледельца Гилера Горелика и его жены Нехамы-Блюмы родился сын Мовша. И вот что написал Михаил Григорьевич в своих воспоминаниях о жизни в родительском доме, я попытаюсь сохранить и содержание, и его стиль. Открываю тетрадь, мелкий, но достаточно разборчивый почерк:
«Вечер. Пора пойти спать. Как всегда забираюсь на сеновал, ведь моё место - зимою и летом – только на сеновале. Как хорошо, пахнет душистым сеном. Раздеваюсь, одежду зарываю в сено, залезу под ватное одеяло, только голова торчит. Как хорошо дышать! Дом ведь маленький, тесно. Зимою в добавок под печью куры, из не мало, 30-40 штук. А во время отёла коров (у нас их 13 – 16 ) и новорожденные телята, их держат в доме неделю. В домике две небольшие комнаты - столовая и спальня, в которых спят родители, бабушка и тётя Хая-Матля. Есть кухня, в ней спали дети – Гита, девочки помладше - Хая и Гися и брат Сергей (Исрол).
Со временем вместо старой кухни построили новую, тех же размеров, перегородили её чуланом. За чуланом – полати, они служили кроватями. За то, чтобы спать на русской печи, дети дрались. В дальнейшем семья увеличивалась, родились Гриша, Яша и Абрам. Тётя Хая-Матля, сестра мамы, вышла замуж. Бабушка умерла в 1920-м году, тогда же мои старшие сестры вышли замуж, и Гита с мужем одно время жили вместе с нами. В общем, за стол садилось 10-12 человек, было бедно, но весело.
Но я забегаю вперёд. Яркие воспоминания начинаются у меня с пяти - шестилетнего возраста. Тогда у меня уже были серьёзные трудовые обязанности, ведь отец всё время болел, подозревали рак желудка.
Чем жила семья? Долгие годы мама, две мои старшие сестры, бабушка и тётя, жившая вместе с нами, были доярками у помещика. Отец был «евреем на побегушках» у того же помещика, выполнял разные хозяйственные поручения. Я был подпаском у помещика, потом моей основной обязанностью стало разносить по домам местечка молоко – от помещичьих коров и от своих коров тоже.
Основные занятия семьи это молочное хозяйство и аренда сада. Также сенокос и сплав брёвен по реке Березине. В половодье смывало с берегов брёвна, мы их собирали, сплачивали в плоты и сплавляли на продажу. Надо сказать, молока коровы давали мало, тощие были , как говорили тогда, только хвосты и рога. Но работы с ними было – уйма. Доили их бабушка, мама и сёстры Гита и Хая, иногда приходилось доить и мне. Молоко разносили по клиентам, оставшееся ставили на кислое, делали масло, творог. Иногда докупали молоко у помещика и на хуторах. За покупным молоком мы, то есть я и сёстры ходили за реку, носили на коромысле 4 километра, летом переезжали на лодке. Мало того – договаривались с некоторыми крестьянами и они давали нам осенью гусей, мы откармливали их до то торговой кондиции. Потом вытапливали жир высшего качества - «кошерный для пасхи» и возили на продажу в город Бобруйск. За осенний сезон откармливали до 1000 штук. Удивляюсь сейчас, как мы могли справляться с таким объёмом работы!
Ведь на каждый день расходовали воз сена, хранить могли только на неделю, не хватало места, Каждый день каждой корове дважды полагалась бадья пойла – два ведра воды с отрубями или жмыхом, мы варили это в русской печи в больших вёдрах или чугунах. А сколько воды требовалось? Днём коров гоняли к реке на водопой, остальная вода – из колодца, это ведер 150-200 в день, ведь и ведра мыли после дойки и обработки молока. А ещё работа – хлеб надо было печь, бельё стирать, и т.п. В общем – жуть! Мы не голодали, но одеты и обуты были кое-как, не помню стОящей обновки и у родителей. Семья большая, какие там обновки…
Все работали. Помню, было мне лет шесть, не больше, с вечера мне было поручено сходить на рассвете, примерно в 5 часов, в соседнюю деревню Козловка и передать постоянным возчикам, чтобы привезли очередную порцию сена. Разбудил отец, опоздал ты , говорит, надо бегом. А бежать туда – через всё местечко, затем мимо русского кладбища, где на крестах на ветру болтаются полотенца, где, как говорят, по ночам ходят мертвецы, черти. Страшно, мУка невыносимая, а дома я не имею права даже подавать виду, я ведь старший сын. Бегу, слёзы ручьём, бесы мерещатся, а тут вдруг бродячая собака пробежит – душа уйдёт в пятки. И такие походы – 3 раза в неделю, долго не мог свыкнуться с ними, сохранились в памяти на всю жизнь.
В школу , «хедер», учиться грамоте отдали меня, как положено по традиции, в 7 лет. Приходили в 9 утра, занимались, потом уходили обедать, после обеда ещё 3 часа . В общем 7 часов в день, в пятницу и в канун начала месяца по еврейскому календарю – полдня. Учился я 5 лет, до 1914 года, научили меня чтению и письму по-еврейски, 4 действиям арифметики и кое-какому чтению-письму по русски. В детском возрасте мне внушили, что я , старший из сыновей, первый помощник папе. К слову сказать, старше меня были сестра Гита (1898г), сестра Хая (1900г), я -1902 года рождения, сестра Гися (1904г), брат Сергей (1906г), брат Гриша (1909г), брат Яша (1914г) и Абрам (1916г). Природа меня здоровьем не обидела, я вместе с остальными делал все работы по хозяйству. До того, как стал ходить учиться в «хедер» я приносил сено и солому коровам, возил и носил воду, таскал телят из дома в хлев к коровам и обратно, помогал кормить и обрабатывать гусей и ещё много всего делал. Папа , конечно, руководил всем хозяйством, тяжело работали бабушка, мама и Гита , сестра Хая, помню, по возможности отлынивала от тяжелых работ, но и ей дела хватало. В доме царило уважение к старшим, за стол садились кушать только после того, как села бабушка, мать нашей мамы. Папа подавал пример почёта и уважения.
Грамотеев у нас в селе не было, умели лишь расписаться, с трудом написать письмо по-еврейски. Но папа наш среди жителей местечка пользовался большим уважением и кредитом. Скажем, попадал кто-то в беду, папа одалживал для него деньги на время у человека имущего. А случись , тот не принесёт во-время долг , так папа одалживает у другого и покрывает долг. Впоследствии должник приносил свой долг и круг, как говорится, замыкался. Бедность в нашей среде пороком не не считалась, папа , совсем небогатый человек, пользовался из-за своей честности, порядочности и отзывчивости к попавшему в беду всеобщим уважением в местечке. Чувство взаимной выручки было у него в крови, как и у его отца, моего дедушки, за что я им вечно благодарен. Наше скромное существование, недостаток материальных средств закалило меня физически и морально.
http://www.proza.ru/2019/09/10/1444