Первая глава
Раннее осеннее утро. Раннее осеннее утро королевского бабьего лета. Светка идет на работу. Работа называется "Ухты" – она будет заметать, убирать, землю родную метлой познавать. Осенние листья в мешок собирать, сжигать их, как память, и не вспоминать, но увы: из памяти, закрытой на засов, выходят в танец много голосов...
Спешащие женщины, деловые королевы... ни одной небрежности – только Светка одна среди них выглядит как желтый, скрученный листок. Цок-цок – звук туфелек с новыми подошвами, клеймя своим благополучием по раненному асфальту. Прекрасное осеннее утро. Не холодно и не жарко, красота опавших листьев вызывает томные воспоминания. Она завидует им, тем, идущим, куда-то спешащим. Завидует, как баба, завидует всеми фибрами своей души, завидует их стремлению, их внешности, их будущему. У них будет день, деловой, у них будет вечер – уютный и обязательно любовь. Может быть, под звездами бабьего лета, а может быть, в уютной квартире, где этих женщин уже ждут, и пусть они сейчас выглядят уж слишком деловыми, идущими по персидскому ковру багряной любви, она завидует. Этот день непременно принесет им вечер – вечер страсти, любви и удовольствия.
Мелькают яркие плащи, куртки, сумочки, папки, деловые дипломаты вперемешку с ярко-золотистыми разносившимися багряными листьями, летящими от непринужденного, обвивающего всех своей прохладой ветерка.
Куда вы спешите, унесенные ветром листья, познавшие все? За такое короткое время – с весны по осень – прожившие такую прекрасную жизнь, и падаете в ноги, к своей кроне? Благодаря ей, за память той любви, которую она вам дала? Крона вас любит, как детей, она весною опять оденется, и каждый листочек будет свой любить, как мать.
Одна Светка идет вникуда, никому ненужная, к никому не стремящаяся, никем не ожидаемая. У нее нет будущего – только прошлое. И вот этот начинающийся день, на фоне которого она выглядит просто мерзко, улавливая презренные мимолетные взгляды. Она не опускает глаза, не прячет руки, не стыдится этих придирчивых взглядов – и не потому что ей не больно, и она ничего не чувствует – наоборот – боль, это единственное чувство, которое говорит, что она еще жива. Светке моей тридцать семь лет – она уже не женщина, она – зомби. Бесчувственный зомби, живой, автоматически работающий покойник. Ей нравилось все равно подметать листья и думать о своем.
"Нужно не забыть зайти в магазин – купить хлеба, хотя я в таком виде... а у нас сейчас супермодные магазины – ах, будет, что будет: одним взглядом больше, одним меньше – какая разница? Если я презираю сама себя. А хлеб, все-таки, купить нужно".
Как ни странно, в магазине все прошло гладко: пришла домой, разгрузила покупки, поставила чайник и занялась уборкой. Напротив сидит ее единственный сын, приехавший, чтобы увидеть свою заблудшую мать, которая его бросила, когда ему было полтора года. Он слушает ей непонятную музыку, а она, вздыхая, все умирает – делает вид, что не обращает на него никакого внимания. Хотя вся сосредоточилась на его молчании. И что?...
Ей бы рассказать ему, что она его никогда не бросала, что просто надели на нее наручники, дали ей десять лет и отправили по этапу в места не столь отдаленные. Но еще маленький, он не поймет. Для него уже трагедия, что мать отсидела десять лет. Да еще она могла представить себе, что папа ему подрасказал. Вот он куда-то позвонил, к какому-то другу, видимо, тот ему что-то ответил нехорошее, он бросил телефон и обратился к Свете:
– Ну что ты там? Давай я что-то покушаю, мне нужно ехать. Папа ждет.
Света повернулась и вызывающе ответила ему:
– А ты едь так, с голоду не умрешь. Папа накормит.
Он схватил рюкзак, натянул как попало туфли, хлопнул дверью, не попрощавшись ушел.
Света бросила тряпку в мусорное ведро, хотя это тряпка кухонная, села и расплакалась. Воспоминания нахлынули...