1.
Солнцу было скучно. Местному хозяину системы. Каждый цикл неоднократно оно предъявляло свои права на восемь планет и несколько планетоидов. Озаряло их жесткими лучами, не несущими ничего кроме оцепенения и равнодушия к утраченным облакам, туману над живительной прохладой океанов, непрестанной карусели жизни-смерти в их непонятной целесообразности.
Эти лучи, как крик одинокого старца потерявшего надежду быть услышанным, выжигают последнее внутри себя, сожгли много времени назад и редкие облака одних планет и красноватые споры, пересыпаемые ветром в ожидании возрождения на других. Именно они растопили льды на самых далеких мирах и, не дав зародиться едва проклевывающейся жизни, сначала сварили её с собственном соку, а потом и вовсе бездумно выпарили бульон.
Светило не могло и не помышляло что-то менять. Оно было беременно. Время меняло его самого. И ему было скучно.
Совсем скоро в этой точке пространства вместо планет с их лунами, случайными кометами и иным космическим мусором прорастет зерно сверхновой. Сможет ли эта звезда вспомнить когда-нибудь, что было до её рождения? Вряд ли.
Жизнь продолжится, и новое умирание будет зреть до времени..
2.
Молодой человек не курил. Курила его спутница. Она приоткрыла окно справа и, небрежно постукивая по кромке стекла, изредка стряхивала сигаретный пепел в образовавшуюся щель. Она знала, что его бесит, когда она курит в его присутствии. Только бы добраться до города. Уж тогда она выскажет все наболевшее за два дня.
Что-то тревожило её со вчерашнего вечера, раздражала каждая мелочь, каждое его движение, жест. Выходные на даче его родителей явно не заладились. Дважды отключали свет во всем поселке, и они сидели в темноте несколько минут, а может часов, в ожидании какого-то чуда в виде внезапно вспыхнувшей лампочки. Всякий раз, когда он пытался обнять её просто так, чтобы успокоить, она ускользала то на кресло у камина, то просто вставала у темного окна, прижимаясь коленями к горячему радиатору отопления. Нечто более сильное, чем она сама, жесткое и безжалостное каждый раз, наталкиваясь на его молчаливое терпение, раздражало еще больше.
Утро было на удивление душным. Молчание спутника, пустынная трасса, прохлада в салоне от работающего кондиционера становились нестерпимыми. «Не хватает только истерики», - подумалось с тревогой. Девушка опустила стекло полностью. Горячий ветер, ворвался в раскрытое окно, сыпанул пеплом на колени. Она выругалась сквозь зубы. Молодой человек промолчал. Впереди на спуске пустынного в это раннее время шоссе показалась фура.
Что-то необычное было в этом грузовике. Сначала он принял за облачко пыли то, что вихрилось с левой стороны длиннющего контейнера.
Потом с интересом разглядел сорвавшуюся с крепления стропу, которая опоясывала контейнер сверху. Ударяясь пряжкой крепления то о контейнер, то о дорогу, стропа выписывала причудливые пируэты по всей ширине встречной полосы.И еще... водитель лежал головой на рулевом колесе.
Девушка, кажется, тоже заметила грозящую опасность. «Тормози, тормози, кретин.» Машину чуть занесло. Выравниваясь, она прижалась к обочине и царапнула колесом гравий. Словно в замедленной киносъемке металлическая пряжка на брезентовой ленте приближалась к лобовому стеклу внедорожника.
…Водителю легковушки, тормознувшему возле стоящего на дороге автомобиля и вышедшему посмотреть, что произошло, стало плохо. Лобовое стекло джипа отсутствовало. У сидевшего за рулем мужчины не было половины черепа. Разорванная у самой крыши левая передняя стойка машины торчала немного вперед. Сидевшая рядом на сидении женщина, вряд ли сознавая, что делает, вытаскивала из пачки одну сигарету за другой. Крошила их себе на джинсы и снова с какой-то тупой настойчивостью вынимала очередную сигарету. Оба седока были пристегнуты…
3. Сад ждал. Не просто покрывался цветами каждую весну. Он цвел ежегодно. Хоть и считается, что плодовые отдыхают время от времени, - этот сад делал невозможное. Яблони каждую осень приносили саду столько плодов, что они устилали всю землю вокруг стволов. Рыжие, пурпурно-прозрачные, просто желтенькие и совсем зеленые падали, падали на траву весь август, сентябрь и октябрь. Наиболее стойкие и незрелые ждали благодарных ценителей своей красоты до самого ноября.
Сад ждал. Каждый год ждал человека. Уже не людей, не шумных школьников. Даже не праздных туристов. Просто человека. Хотя бы одного. Ждал в надежде, что руки этого, так и не понятого им существа, снимут с ветки хотя бы один плод. Он, этот плод, обязательно должен понравиться одинокому и единственному на тот момент ценителю.
Потом придут другие. Ведь невозможно, чтобы таким количеством первобытных плодов наслаждался один. Он обязательно призовет других, таких же, как сам, восхищенных, удивленных изобилием, нетерпеливых и шумных. Перекличка затерявшихся в огромном саду десятков людей оживит разноцветное молчание последних лет одиночества.
Многие деревья еще помнили чувство легкости и омоложения после того, как последнее яблоко бывало снято теплой неспешной рукой. Хотелось жить, не смотря на приближение холодов. Хотелось следующей весной стать еще краше в своем безудержном цвету. И зима принималась без боязни. И засыпание не страшило. Потому что весной обязательно появится тот, для кого он плодоносил каждый год.
И потому забытый всеми старый колхозный сад близ давно покинутой людьми деревеньки ждал…