- Вот и осень пришла, - сказала Серафима Ивановна, глубоко вздохнула и грустно посмотрела на ворохи жёлтых листьев под липой, - вчера ещё ничего не было, да вот за ночь насыпало по колено.
Вдруг на вековом дубе напротив дома трижды надрывно каркнул ворон. Женщина вздрогнула и погрозила ему кулаком:
- Чего кричишь, старый отшельник, не видишь, морковочку выкопала, просушиться ей надо, а ты дождик кличешь! Я вот тебе! Не получишь больше косточку!
Ворон встряхнулся, перебирая лапами по сухому суку и, как будто, ответил.
- Что ты там возмущаешься? Карлы-варлы, карлы-варлы…
Не была я в Карловых Варах. Не довелось. А вот в блокаду в Ленинграде была. Еле вырвались с мамой и братом, успели, а мои подружки там и остались навсегда, лежат горемычные на Пискарёвском кладбище. Я помню всё, я старше тебя. И финскую войну, папа тогда погиб. А Гитлеру тут рядом под Малым намяли бока, как и супостату Наполеону, давно это было. Не принимает их земля русская, чего лезут?
Ворон перелетел на липу и снова каркнул.
- Ах ты, негодник, сейчас я Ваську позову, он потреплет твой хилый хвост!
Ворон косил чёрным глазом на пожилую женщину, но больше не кричал, а издавал звуки похожие на ворчание, словно перекатывал камушки в клюве. Серафима Ивановна села на лавочку, посмотрела наверх и спросила:
- А помнишь, Карлуша, как немец из Свитино стрелял из пушек по нашей деревне? Тогда деда и бабушку разорвало одним снарядом вот на этом пригорочке. Прямо у нас на глазах, они из погреба картошку несли. Потом церковь разбомбили, хорошая была церковь, светлая, Николая Чудотворца. Сам барин строил Николай Иванович Дурново, прабабка рассказывала. Ну, а следом и немцы пришли, из домов всех повыгоняли. Мы с мамой и соседями жили в лесу в землянке. Старшего брата в девочку рядили, чтобы на работы не взяли к фашистам. Так всё равно, ироды, всех согнали и увезли неведомо куда. Слава Богу, освободили их партизаны в Белоруссии. Так и живёт Санька в Минске. Что это я вдруг вспомнила? Ах, да – осень. Осенью это было. Эх – хе-хе, родимый…
Женщина достала платок и вытерла набежавшие слёзы.
- А маму в ногу ранило, она на поле капусту собирала, немцы – то все продукты отобрали, кур перебили, собак. Коров оставили с хозяевами, те так и поили их, до капли всё выпивали троглодиты. До снега прикармливались брошенным овощем на полях, а как снег выпал, немцы просто отстреливали несчастных голодных людей, развлекались так. Маме нужно было пулю достать, в деревне никто не мог этого сделать и тогда она вот через этот лес поползла к нашим, у Радюкино линия фронта была. Там её подобрали и прооперировали в медсанбате. Так она спасла ногу и себя для нас.
Ворон не улетал, слушал её. То ли из-за того, что она прикармливала его, то ли из-за многолетней привязанности к человеку, но Серафима Ивановна была уверена, что он понимал её и отвечал, картавя что-то на своём вороньем языке.
- Смотри, Карлуша, благодать, какая. Последнее тепло Господь посылает нам с тобой, может и не доведётся больше погреться на солнышке. А небеса, какие синие и пронзительные, как глаза Всевышнего.
Женщина встала и перекрестилась:
- Спаси, Господи!
Ворон взмахнул крыльями и полетел в сторону, нарядившегося в золото, леса. Оттуда Серафима Ивановна услышала его долгое громкоголосое карканье.
Осень. Октябрь.