Мы идем по лесу. Были какие-то джунгли, но они позади, теперь это редколесье, что-то навроде саванны. А вот теперь под ногами уже траву постепенно сменяет песок…
Впереди развалины. Какое-то неясное сооружение: центральная часть и два отходящих в стороны, понижающихся к концам отрога. Все это очень напоминает какой-то храм или обелиск. На изрытой глубокими трещинами, покрытой травой, кустарником и мелкими деревцами поверхности – какие-то полустертые барельефы. Я вспоминаю, что раньше видел это – в какой-то старой книге, конца XIX – начала XX веков. Иллюстрация была в виде гравюры наподобие тех, что есть в старых журналах «Вокруг света» или в «Жизни животных». На ней изображалось то же, что перед нами, но тогда это сооружение было в большем порядке – центральный куб с барельефом в центре, по бокам – что-то типа полукругом охватывающих площадку лестниц… или щупалец. Сверху тогда было что-то высокое, наподобие большой головы в высоченной шапке, но уже тогда заваленное на бок, покосившееся. Почему-то мне кажется, что в нем было что-то от сооружений, колонн и истуканов Пальмиры и, одновременно – скульптуры и архитектуры каких-нибудь майя и ацтеков. И тогда это все было оплетено лианами, густой растительностью. Вокруг были джунгли, а теперь песок и солнце. Надпись под картинкой говорила что-то про обелиск… или храм? Помню только: «сторона с лицом человека». Наверное, есть и иные… стороны, с чьими-то иными лицами.
А мы проходим куда-то чуть левее и становимся лагерем неподалеку.
Я оглядываюсь вокруг – мы встали лагерем в помещении полуразрушенного громадного… наверное, храма? Стены ближе к верху оплетены лианами, позеленели от влаги, грибка, плесени. Верх теряется в тени. До крыши метров пятьдесят. Часть крыши, кажется проломлена, в центре – громадная куча обломков. Но оставшегося места хватит чуть ли не для футбольного поля. Прямо тут стоят палатки, горят костры, привязаны какие-то ишаки и верблюды. Караван. Огромный вход в здание без дверей. Это как гараж для Титаника. Крыльцо метрах в 15-20 над землей, ступени выходят на залитую солнцем пустыню. Слева от здания что то есть… не видно. А вот перед ним, где должны вроде бы стоять те самые руины – уже что-то другое. Поменьше, из светлого, а не темного камня, и не напоминает ничем то, прежде увиденное мною сооружение…
В центре, на удалении метров 50-100 от ступеней нашего здания, находится какое-то невысокое сооружение из каменных блоков. Кажется, это мрамор. Что-то, что раньше имело прямоугольную форму, было пьедесталом… алтарем? Большой, чуть ли не в человеческий рост. Вокруг немного каких-то обломков, мусора. Слева и ближе к нашему зданию просматриваются остатки одного угла и двух стен – метра два высотой, так, обломки. Сам алтарь оббит, поцарапан, покрыт трещинами. А вокруг – поле песка, практически ровное. Ну, может, небольшие холмики, учащающиеся и увеличивающиеся к краям. Площадь где-то 150 на 200 метров, широкая сторона параллельна фасаду нашего здания. В углах этой площадки, и, кажется, кое-где по периметру, изредка, стоят обломки колонн. Я вижу, что их толщина – метров по 5-10. Добротные такие, мраморные, с вертикальными желобками. Основания занесены песком. Обломаны на разной высоте: справа вблизи – метрах в четырех над землей, другие повыше. Я думаю, что раньше они достигали высоты в сотню метров или выше… много выше.
Люди вокруг смотрят на это с настороженностью, шушукаются меж собой. Я не разбираю их шепота. Выхожу из тени на широкое, залитое солнцем крыльцо. Спускаюсь по ступеням вниз, оказываюсь на песке…
Меня тянет вперед, я вижу, что вокруг алтаря на самом деле притулилось что-то навроде хибары, какой-то навес из досок или щитов типа ДВП-ДСП, окошки. Меня продолжает тянуть вперед и я знаю, что могу просто полететь туда. Так и подмывает подпрыгнуть и зависнуть в воздухе. И одновременно – мое тело само пытается что-то изобразить, какой-то танец. Я не против…
Это отчасти похоже на лезгинку, отчасти – на какой-то северный танец: руки раскинуты, взмах, вверх, одна впереди, другая сзади, вверх, я сам тянусь вверх, приседаю, качаюсь из стороны в сторону. Это не транс, но и я уже не вполне в обычном мире. Я понимаю, что мои движения напоминают какие-то индейские танцы – я то человек, то орел, то…
Вот теперь я припал к земле. От песка – сантиметра три. Моей тело как-то изгибается из стороны в сторону, руки раскинуты в стороны, глаза полузакрыты. Рот открывается, язык я зачем-то высунул наружу и бью им вверх и вниз по змеиному… Змея.
Я почти добрался до хибары возле алтаря. Выпрямляясь я вижу то, чего не замечал раньше: между ним и зданием, где встали лагерем мои спутники, теперь собравшиеся на крыльце и смотрящие в мою сторону, - полуразрушенная стена, да и по сторонам от алтаря теперь просматриваются остатки вертикальных балок в углах бывших стен, а вверху, над ним – остатки перекрытия. Они все больше напоминают руины какого-то завода, цеха: хлам, ржавые металлические балки и листы жести, полусгнившие деревянные щиты, доски… А в центре – хибара, за которой уже почти не виден тот белый, хотя и поврежденный алтарь… хотя его присутствие еще ощущается.
Воздух вокруг тих, свеж, прозрачен. Голубое небо, на нем сияет солнце. Пустыня вокруг, только руины с алтаре в центре рядом, остатки колонн по сторонам и далеко за спиной – высокое здание с нашим лагерем. Жары нет, несмотря на палящее солнце.
Я уже почти выпрямился, непроизвольный ритуальный танец завершается. Я не знаю, откуда у меня такие способности, пластика и знание этих движений, но это было… приятно. Красиво. Я чувствую себя иначе… и по-прежнему хочу подняться над песком и полететь. Хочу, и чувствую, что могу. Я делаю шаг вперед, шаг вверх, отталкиваюсь от земли, повисаю в нескольких сантиметрах над песком. Завис, шаг, еще шаг, движение вперед, не касаясь поверхности… Я лечу – стою вертикально, почти прекращаю перебирать ногами, и лечу. Руки сами собой раскидываются в стороны. Здорово! Я поднимаюсь все выше и выше, Метров, наверное, тридцать… Не слишком быстро, но все же достаточно стремительно я как-то ухитряюсь, поднимаясь, сделать полукруг вокруг центрального сооружения и, снизившись немного,… приземлиться на его крышу, которой раньше не было. Впереди у края крыши над ней возвышаются обломки стены, а много дальше виднеется здание нашего лагеря.
Крыша - площадка ржаво-коричневого цвета, жесть. Посредине – какая-то колея, наподобие двух рельсов. Между ними, в центре крыши – прямоугольный люк размерами полметра на метра два. Я стою рядом и чувствую, что внизу, метрах в двадцати, в хибаре вокруг алтаря кто-то есть… Я приседаю, спускаюсь в люк, держусь руками за верхний его обрез. Понимая вдруг, что крыша толщиной сантиметров тридцать, перехватываюсь руками за выступ у нижнего края люка, свисаю над пропастью и вдруг как-то вытянувшись, чувствую кончиками пальцев ног близость пола, отпускаю руки и встаю у хибары. Вверху, в вышине – потолок.
Я захожу в сарайчик. Там кто-то есть, какой-то смуглый арабский паренек в этих их бедуинских тряпках. Он испуганно смотрит на меня. Я прохожу вперед. У одной из стен, под широким, но каким-то кривым окошком без стекла стоит тот самый алтарь из белого мрамора. Но теперь он больше напоминает рабочий стол: он высотой чуть больше метра, захламлен какими-то картонками, бумажками и тряпками. Парень что-то говорит мне… В его голосе смешались страх и почтение, я для него – одновременно и чужак и кто-то то вышестоящий… сакрально вышестоящий… Я его то ли не слышу, то ли не понимаю. Полуобернувшись к нему я говорю:
- Мне нужно животное. Жертва. Баран, козел… что-нибудь.
Он кидается наружу. Не знаю, сколько проходит времени – миг или несколько минут, но в окне появляются несколько стариков-бедуинов. Седые бороды, смуглые морщинистые лица. Прежде разноцветные, а теперь грязные землистого цвета потрепанные одеяния. Они смотрят на меня так же, как и парень, лишь чуть более уверенно (это ж старики… старейшины?). Что-то говорят, настойчиво, отчасти недовольно, но по их голосу я понимаю что это недовольство – бунт на коленях. Они недовольны, но и только. А страх и неясное почтение никуда не делись. Сзади распахивается дверь. Парень и один из стариков. Не знаю, как я их понимаю, но они поясняют, что баранов то ли не было, то ли они почему-то не подходят. Рядом с хижиной я замечаю еще оного старика, держащего на руках светло-серого кучерявого ягненка-подростка. Но мне его не несут. Вместо этого стоящий в дверях старик протягивает мне котенка. По его словам, это подходит. Я не могу понять, то ли он в этом убежден, то ли где-то в глубине посмеивается… Но если и так, то только в глубине, потому что все мы понимаем, что котенок тоже подойдет.
Котенок нескольких недель, может, месяц от роду. Шоколадного цвета. Мяучет, шипит, дерет мне руки коготками. Крепко, до крови. Краем сознания я понимаю, что он как-то мало похож на котенка: голова несуразно маленькая, с орех. Скорее он похож на какую-то тряпичную игрушку в виде котенка…
Вокруг никого. И парень и старики куда-то делись, они, кажется, неподалеку, может, даже за спиной (только в окне перед собой я их уже не вижу). Я кладу котенка на алтарь, сдвинув с него в сторону лежавший здесь хлам. Прижимаю жертву к его поверхности, которая мне сейчас не кажется ни мраморной, ни особо светлой. Он дерет мне руки когтями и пытается вырваться. Я прижимаю его и большим пальцем правой руки упираюсь ему в шею. Голова у него, действительно, несуразно маленькая даже для такого тельца… Я начинаю.
- Во имя Аллаха, милостливого, милосердного…
Какое отношение эти слова имеют к тому, что я делаю, при чем здесь Аллах и вообще мусульманство - я сам не знаю. Эта формула произносятся сама. Зачем я все это делаю – тоже не знаю.
Я давлю ногтем на шею котенка, он, дерет мне руки, но постепенно сопротивление стихает.
- Бог, это жертва тебе. Возьми его ярость, эту кровь, эту жизнь…
Крови, в общем-то нет, жертва задушена (подраны только мои руки). Но тут что-то происходит. Котенок последний раз судорожно дергается, я жду немного, отпускаю его. Что-то меняется вокруг. Кажется, я чувствую, что кто-то оживает. И я не уверен, что это хорошо…
Я просыпаюсь. На будильнике – без пяти семь. Еще можно поваляться. Но сон… Смотрю на руки – все в порядке. Вспоминаю сон. Да уж… Как фильм, склеенный из обрывков. Какие-то фрагменты кажутся смутно знакомыми, наверное, мотивы и вправду, из книг и фильмов. Полетать во сне я всегда любил, жаль, что такие сны снятся теперь все реже. Котенок – тот вообще, как я теперь понимаю, копия какой-то игрушки. Но все вместе… Да уж…
Я нечасто вижу ясные сны, редко могу их вспомнить после того, как проснусь, и крайне редко мне удается восстановить в памяти то, что я видел во сне, запомнить, пересказать их. Почти никогда. Хотя иногда сны возвращаются, или я оказываюсь в тех же местах, с теми же людьми, в тех же событиях, продолжая разговор или какие-то действия, начатые месяцы или годы назад в предыдущем сне. Тогда я их вспоминаю – во сне. И, проснувшись, снова почти забываю. И чем сильнее стараюсь вспомнить, тем сильнее забываю. Но таких снов я раньше не видел… Что бы это значило, к чему бы это…