Супермен до востребования

               


СУПЕРМЕН  ДО  ВОСТРЕБОВАНИЯ



                «…Вымысел – не есть обман,
                Замысел – еще не точка.
                Дайте дописать роман
                До последнего листочка.
                И пока еще жива
                Роза красная в бутылке,
                Дайте выкрикнуть слова,
                Что давно лежат в копилке…»

(Булат Окуджава)
Посвящается моей дочери Маргарите.



«… В зеркале Борисов увидел уставшее лицо пятидесятилетнего человека с седыми висками и паутинками морщин под глазами. Холодная безучастная стекляшка выдавала ожидаемый результат: да, зеркало не обманешь, что есть – то есть, и нечего пенять… Леонид  показал зеркалу зубы, всмотрелся. Так и есть, внизу четвертый слева просился к дантисту и просился уже давно: от горячего ныл и от холодного тоже. Вместо своего отражения в зеркале Леня Борисов на миг представил  стоматологический кабинет с яркой лампой, откидным креслом и кучей мерзких железяк, готовых попасть к нему в рот. Видение исчезло, и Леонид, почувствовав приступ тошноты, наскоро плеснул себе на лицо водой из-под крана, затем наступил на педаль смыва и шагнул в коридор.
     Вагон покачивало на стрелках, и он жалобно поскрипывал, будто жалуясь на свою нелегкую судьбу. Все больше огней мелькало за окнами, все чаще слышался стук колес на стыках. Все это говорило о приближающейся большой станции.
     Леонид остановился в коридоре и, раздвинув оконные шторки, стал всматриваться в пролетающие в ночи огоньки полустанков. Ему всегда нравилась романтика железной дороги. На самолете, конечно же, быстрее, но самолетов он по возможности старался избегать, так как летать на них он боялся.
     Борисов вдруг вспомнил маленький белорусский городок, в котором так давно проходила его служба и, конечно же, вспомнил Оксанку. В той далёкой, такой далёкой  молодой и наивной девчонке было столько чистоты и невостребованной нежности! Она смешно говорила, порой мешая белорусские и русские слова, и сама смущалась и краснела, видя, как он смеется над её забавной речью. Оксанка тогда только-только окончила школу, и что творилось у нее в душе, можно было догадываться. А тут еще молодой брюнет с голубыми глазами, разом ворвавшийся в её жизнь… Леонид провёл рукой по лысой макушке. «Да, как давно…» - прошептал он. Ему вдруг так захотелось вновь шагнуть в ту ночную беседку своей молодости и начать всё сначала… Они тогда не виделись с Оксанкой целый месяц: в воинской части проходила какая-то проверка, и все увольнительные временно отменили. Никаких «мобильников» в том далёком восемьдесят четвёртом еще не было, да что там «мобильники», обычные домашние телефоны и то были далеко не у всех. И он решился… Это сейчас сгонять в «самоволку» ничего не стоит, да и служба нынешняя просто смешна. А в те далёкие восьмидесятые всё было по-другому, и за самовольную отлучку из подразделения можно было не только сесть на «губу», но и «вылететь» из нормальной части в какой-нибудь далёкий полк, находящийся у чёрта на куличках в глухом лесу в ста километрах от ближайшего города. Ну и, разумеется, навсегда забыть об увольнительных. Но желание увидеть, наконец, девушку, которая с каждым днём становилась для него всё дороже, оказалось сильнее страха наказания. Легко перемахнув через забор в «специально отведенном» для самоволок месте, Лёнька Борисов, цепляясь кедами о болотистые кочки, торопливо шагал к светящемуся вдалеке тусклыми огоньками городку. Болотистую равнину скупо освещала закрытая туманной дымкой Луна, а до города оставалось ещё километра четыре. Лёнька торопился, ведь до рассвета у него в запасе всего несколько часов. Он прыгнул через небольшой ручеек, но промахнулся, и левая нога по колено погрузилась в трясину. По началу Лёнька особо и не испугался, оперся о скользкий берег, потихоньку вытягивая ногу из болота. Но вдруг руки его соскользнули, и вот он уже по пояс в трясине. Жадно хлюпая, чёрная жижа словно ожила и торопливо принялась засасывать Борисова в своё чрево… Спас тогда влюблённого солдата Лёню случайно подвернувшийся под руку корень какого-то растения. Когда Борисов,  наконец, вышел к городу и, ускорив шаг, направился по улице к домишку Оксаны, он просил Бога только о том, чтобы не попасть в поле зрения случайному ночному патрулю.  Видок у него был «еще тот»: он почти по горло был покрыт коркой чёрной высохшей грязи. Одним словом – чёртик из преисподней. Наверное, так и подумала испуганная Оксана. Услыхав стук в окно, девушка в ужасе вскрикнула, вспоминая известные ей молитвы, но, присмотревшись, все же узнала в «чёртике» Лёню и долго и нервно до икоты смеялась… Оксанка помогла Лёне умыться и дала старую футболку и широкие отцовские штаны. Затем они бродили по сонному городу, пока не нашли ту самую беседку, которая осталась навсегда в памяти у Борисова…
     Борисов пробрался в свое купе и улегся на полку. Вот и на этот раз всё обошлось, граница осталась позади, и уже днем, если всё пройдет нормально, он будет в Москве.
     Леонид протянул руку и, нащупав на столике стакан, вынул из него надоедливо стучавшую ложечку…

     Этим способом  Семён  Грек пользовался не часто, но пользовался. Добирался на «перекладных»  до относительно крупного города, причем, добирался налегке. Там же на вокзале ждал первого пассажирского поезда на Москву. Перед самым отправлением покупал мороженое и, пристраиваясь к вышедшим покурить на перрон пассажирам, делал вид, что тоже только что вышел с ними, чтобы что-то купить перекусить, и проходил в вагон. Если кто-то из самых дотошных и сообразительных проводников  заинтересовывался незнакомцем, Грек нагло ворчал, что он из соседнего вагона, после чего следовал в вагон-ресторан и сидел там до самого его закрытия. Пробираясь по уже спящему поезду, он проходил через плацкартные вагоны и, не задерживаясь, направлялся к вагонам купейным: пассажиры в них, как правило, были состоятельней и не такие дерганые, как в плацкартных. Прихватив в первом попавшемся вагоне у зазевавшегося пассажира казенное вафельное полотенце, Семён  набрасывал его себе на плечо и, расстегнув рубашку, вытаскивал ее из брюк. В таком виде он входил в купейный вагон, щелкал дверью туалета и, проходя по всему вагону, не спеша дергал ручки спящих купе. Как правило, какое-нибудь непременно оказывалось открытым.
     Вот и сейчас Грек, привычно прикрыв за собой дверь купе, принялся не спеша его осматривать. Сегодня ему повезло: оно оказалось почти пустым, не считая мужичка, сладко храпевшего на нижней полке.    
       Неторопливо достав из кармана брюк небольшой флакон, Грек намочил его содержимым платок, после чего положил этот платок к лицу спящего пассажира. Мужичок всхлипнул, на секунду дыхание его прервалось, чтобы тут же вырваться из легких с глубоким храпом.
        Семён  огляделся и, подняв голову, увидел большой темный чемодан…»


      В заводской столовой пахло подгорелой кашей и еще чем-то, похожим на карбофос. Надоедливые мухи, без устали летающие  от столика к столику, потерявшие чувство опасности, садились едва ли не на ложки обедающих.
     -… Девушка, я же просил без подливки, а вместо риса – картошку…
     Дребезжащий голос принадлежал щуплому парню лет тридцати, обыкновенной наружности блондину в потертых джинсах и клетчатой рубашке навыпуск.
     Повариха почему-то обиделась и, выхватив тарелку из рук парня, тут же пододвинула ему другую, громко звякнув ею о металлический раздаточный стол.
     Обиженно вздохнув и  поправив  пальцем съезжающие с носа очки с перетянутой изолентой дужкой, парень в клетчатой рубашке взял тарелку и направился к свободному столику.
     Никита Красавин – так звали молодого человека, с аппетитом поедавшего сейчас столовскую картошку. Он работал научным сотрудником в одном московском НИИ. По роду своей деятельности - то есть специальности – Красавину приходилось мотаться по командировкам, к чему он, собственно,  уже привык и даже находил это забавным.
     Втайне от всех надеясь на случайное знакомство, Красавин использовал любой повод для этого. Но фортуна улыбнулась ему лишь однажды: Никите удалось затащить в кровать подвыпившую горничную той же гостиницы, где он остановился. Роман продолжался три дня, после чего распутную горничную уволили, а Красавину сделали устное замечание о развращении им рабочего персонала.
     Непонятно как, но это приключение стало известно в институте, и секретарша директора Светка Линовская – длинноногая симпатичная блондинка, да и к тому же обладательница шикарного бюста – при виде Никиты тут же начинала острить на тему сексуальных пристрастий Красавина и в шутку назвала его «красавчиком». Теперь за глаза  Никиту издевательски называли не иначе как «Красавчик», а молодые девчонки-лаборантки прыскали в кулачок у него за спиной.
     Несмотря на свою фамилию, а теперь еще и прилепившуюся к нему кличку, назвать Никиту красавцем было никак нельзя. Близорукий, худощавый блондин вызывал, скорее, жалость, чем сексуальное влечение. К тому же Красавин особенно не беспокоился по поводу своей внешности, шлясь по институту в мятых и порой не очень свежих футболках и рубашках.
     Завлаб Сан-Саныч Краевский долго не ломал голову, кого послать в очередную командировку, и посылал туда, конечно же, Никиту.
     - Жены и детей у тебя, Красавин, нет, - усмехался  он, - и как ты сам говоришь, не предвидится. Поэтому давай, развлекись, если получится, но и про дело не забывай…
     После очередной командировки Москва  встретила Никиту хмурым небом и вяло моросящим дождиком.
     Поднявшись по ступеням из чрева московской  «подземки», Красавин вспомнил о своей прекрасной незнакомке-мечте и улыбнулся. «Прекрасная незнакомка-мечта» работала неподалёку от его дома в магазине недорогой косметики, и Никита частенько туда забегал, забегал просто так, ни на что не надеясь и просто желая посмотреть ещё раз на приглянувшуюся ему девушку.
      Стройную миловидную брюнетку звали Маргаритой или просто Ритой, правда, Никита этого не знал, как не знал и того, что тоже нравится Маргарите. Девушка давно заметила очкастого парня, частенько появляющегося в магазине, как заметила и взгляды, которые тот, стараясь быть незамеченным, бросал на неё. Девчонки, работающие вместе с ней, давно обо всём догадались, и как только Красавин появлялся в магазине, тут же ей об этот докладывали.
     - Ритка, Ритка, твой очкастенький опять пришёл! – забежав в подсобку, сообщила Татьяна и, посмотрев в зеркало, поправила причёску. – И что ты в нём нашла, не понимаю… Худой, очкастый…
     - Шла бы ты, Танюша, конкретней куда, говорить не стану, сама догадаешься!
     Рита сверкнула глазами на Татьяну и, мазнув по губам помадой, пошла к прилавку.
     - Добрый вечер, молодой человек, вы чем-то интересуетесь? – улыбнулась она Никите.
     - Д-да, знаете ли, я… мне… - растерялся Красавин, - в общем, мне нужна мужская вода, по-моему, называется «Диор Хомм Спорт», - наконец выдавил он из себя и от смущения опустил голову.
     Маргарита тоже неожиданно покраснела.
     - А такой воды сейчас, к сожалению, нет. Но вы не расстраивайтесь, послезавтра у нас завоз и возможно будет и «Диор». Вы заходите через пару дней. А если эту воду привезут, я могу отложить для вас. Обязательно заходите!
     Рита проговорила это таким голосом, словно боялась, что Красавин не зайдёт больше.
     Никита что-то хрюкнул себе под нос, кивнул и быстро выскочил из магазина.
     Красавин жил в двухкомнатной «хрущевке» по улице Таллинской, в доме номер двенадцать. Жил вдвоем с мамой, поэтому для него всегда горело в ночи его окно, и за этим окном Никиту ждали.
     Наскоро поужинав и вяло поговорив с мамой, он отправился спать…

     «… Все удалось, как нельзя лучше, и Грек, удачно прыгнувший с подножки поезда, вскоре уже вышел к небольшому полустанку.
     Чемодан оказался тяжелее обычного. «Кирпичей он туда наложил, что ли…» -  недоумевал  Семён.
     Полутёмный вокзальчик был почти пуст, лишь в дальнем углу на скамейке дремали две старухи, положив под голову старое пальто.
     От чемодана  нужно было быстрее избавиться, и  Сеня   направился к туалету. Закрывшись в кабинке, он открыл ножом крышку и опять удивился: в чемодане лежали несколько рубашек и свитер.
     - Во, блин, песня про войну, обхохочешься, - проговорил он. – А чего такой тяжелый?
     Вещи Грека не интересовали, вернее, интересовали, но не такие: подумаешь, рубашки! Вот меха – другое дело. Или кожа импортной выделки. Ему были нужны деньги, а их как назло в  чемодане не было. Выкинув рубашки и свитер в урну, разозлившийся  Сеня смотрел в пустой чемодан и думал о неудавшейся поездке. Затем хлопнул ладонью по днищу и вдруг все понял.
     Дно чемодана да и крышка были тяжелыми и на ощупь слишком толстыми. «Двойное дно! - осенило его. – Да и крышка слишком толстая!»
     Ловко распоров подкладку, он наткнулся на пластиковую крышку второго дна и, приподняв уголок, чуть не вскрикнул от неожиданности: под пластиковой крышкой в белом и толстом полиэтиленовом пакете белел порошок. Судя по всему, порошка этого было много, он был и в крышке чемодана. И порошок этот был почти «золотым».
     Грек, тихо матерясь, вытаскивал из туалетной урны рубашки и свитер, одновременно соображая, куда он «влип». Если это тот самый случай, которого ждут всю жизнь, и порошок этот «разовой поставки», скажем так, то ему жутко повезло. Ну а если эти поставки «золотого» порошка совершаются  неоднократно, значит, за этим стоят серьезные люди, и дело плохо. Вспотевший от накативших на него мыслей, Грек сложил рубашки в чемодан и вышел из туалета. С другой стороны, он сделал все чисто и следов, вроде, не оставил. «Ха! – оживился  Семён. – Попробуйте, найдите! А уж тогда «будьте любезны бриться».
     Своей блатной кличкой – «Грек» - Сенька Болдиков был обязан своему родному папаше, вору-рецидивисту Николаю Устюгову, а проще – «Утюгу».  Кличку эту в местах не столь отдаленных Николай получил не только из-за фамилии, а скорее потому, что природа-матушка наградила Устюгова здоровенным носом, и в профиль его прыщеватое худощавое лицо очень напоминало утюг. Сеньке Болдикову немного повезло, он не стал обладателем огромного шнобеля, а получил в наследство нос тоже немаленький, но больше напоминающий греческий.
     Родного папашу-рецидивиста Сеня-Грек никогда не видел, да и видеть не мог. Мать рассказывала ему в детстве о том, что батя его Николай Устюгов был известным геологом и погиб в неравной схватке с медведем. Сеньке увидеть медведя не приходилось даже на картинках в детских книжках, просто потому, что никаких книжек в их комнате в коммуналке не было. Он представлял этого медведя огромным клыкастым зверем, похожим почему-то на моржа.
     На самом деле рассказ Сенькиной матери не совсем соответствовал действительности.
     …Летом тысяча девятьсот восьмидесятого года в покосившуюся на один бок избу в глухой уральской деревушке постучался человек в потрепанной лагерной одежде. «Кто там?» - испуганно спросила Валентина. Несколько секунд за дверью не отвечали, а затем жёстко, едва слышно: «Пусти, хозяйка, пусти, ради Христа, не то помру…». У носатого с синими татуировками на руках парня на окровавленных ногах словно лохмотья висела кожа, а по истерзанной черной одёжке Валентина сразу догадалась, что парень «в бегах». Как умела она перевязала ему ноги и оставила на ночлег, удивляясь сама своей бесшабашности. Всю неделю носатый Колька Утюг  отлёживался на печи и не показывал своего большого носа на дворе. Жалуясь на свою никудышную судьбу, он разбил сердце молодой двадцатилетней Валюхи. А потом и случилось то, что должно было случиться в подобной ситуации. Валя жила одна, пару лет назад похоронив  свою бабку, поэтому была даже рада появившемуся в ее одинокой жизни Кольке Утюгу. Около месяца длился их случайный роман. Утюг рассказывал трогательные байки из тюремной жизни, объяснял ей значения своих наколок. Но от любой работы категорически отказывался, ссылаясь на свой уголовный статус «вора в законе». Валюха особо и не настаивала, привыкнув давно обходиться без помощников, радуясь в душе кончившемуся одиночеству. А еще через пару недель Валюха поняла, что беременна. Обдумать своё новое положение и сообщить радостную новость Утюгу она не успела: во дворе лаяли собаки, дом обложили менты, и одуревший от адреналина Утюг схватился за неизвестно откуда появившийся у него пистолет. Валя спряталась за печь, обхватив голову руками. А не пожелавший сдаться Утюг стрелял из окна до тех пор, пока не закончились патроны. Затем поднял руки и ударом ноги распахнул входную дверь: «Ваша взяла, суки! Не стреляйте, сдаюсь..» - успел крикнуть Утюг и тут же получил пулю в лоб.
     Беременная Валюха опять осталась одна, но ненадолго.  Поселковый почтальон Иваныч принёс ей письмо, из которого следовало, что в Москве находится при смерти ее единственная родная тётка по отцовской линии, которая хочет оставить ей  свою комнату в коммуналке. Родила Валя уже в Москве. Малыша назвала Семёном, радуясь, что нос у него всё же не такой большущий, как у батьки. А вскоре в их коммуналке появился новый Валькин ухажёр – плотник Жора Болдиков.  Плотник Жора воспитанием приёмного сына особо не озабочивался, всё чаще и чаще прикладываясь к бутылке. Валентина работала дворником. И частенько из-за Жоркиных запоев семья влачила существование только на её скудную зарплату…
     В общем, детства у Сени Болдикова не было, не хотелось Семёну вспоминать о своём детстве. Отчима Жору он люто ненавидел, постоянно получая от него затрещины и пинки. Частое недоедание привело к тому, что в третьем классе Сеня упал в обморок прямо у доски на уроке. А насмешки одноклассников по поводу его заплатанного костюмчика привели к тому, что Семён начал драться, драться жестко и безжалостно, и к восьмому классу Болдикова побаивались даже старшеклассники. Единственным человеком, принявшим участие в нелегкой судьбе мальчишки, была классная руководительница Анна Ивановна. Учительница как могла поддерживала Семёна, занималась с ним дополнительно, подкармливала его своей нехитрой домашней снедью, приносила вещи из дома и пыталась доказать завучу, что из Семёна получится хороший гражданин своего отечества. Но, несмотря на поддержку Анны Ивановны, Семён Болдиков бросил школу после восьмого класса, связался со шпаной и вскоре сел за свою первую дурацкую кражу.
     Грек на всю жизнь запомнил то весеннее тёплое майское утро, когда за ним захлопнулись лагерные ворота. Он по-мальчишески открыто улыбался солнечному весеннему дню, первому долгожданному дню его свободы. Семён шагал к железнодорожному вокзалу, твёрдо обещая себе самому «завязать» с кражами, устроиться на работу (а хоть бы и шоферить – тоже неплохо!)…
     В плацкартном вагоне пассажирского поезда Н-ск-Москва почти не было народа: две сердобольных бабульки с большими тюками и пара потных тёток в середине вагона, самозабвенно играющих в «дурака». Семён сел на свою полку пустого купе и, наскоро перекусив бутербродами, заснул, облокотившись руками на столик.
     На следующей станции в купе к Греку подсел пассажир. Чисто выбритому мордастому в роговых очёчках дядьке по всему было лет около пятидесяти. Интеллигентный мужичок выложил на стол богатую закуску, как то: колбаска-салями, банка красной икры и много чего ещё. Дядька  кряхтел и причмокивал, усердно жуя, словно боялся, что у него всё это отнимут. Наконец насытившись, мордастый выпил пару рюмок коньяка и принялся бесцеремонно рассматривать Семёна.
     - Итак, судя по вашей бритой голове, молодой человек, вы совсем недавно освободились из-под стражи, так сказать, - хихикнул «Мордастый». – И за что сидели, если не секрет?
     - Да нет никакого секрета, за кражу из ларька, - ответил прямодушный Семён.
     - За кражу из ларька – как это мило! – поправил очки дядька. – Эх ты, недотёпа. Все вы  молодые -  недоумки. Учишь вас, учишь, да всё бестолку! Я в твои годы уже комсоргом был! Уважение, почёт! – ткнул пальцем вверх «Мордастый». А ты ларёк ограбил… Смешно.
     - А вы сейчас кем работаете? – поинтересовался Семён.
     Дядька «хлопнул» ешё рюмку и, крякнув, отломил дольку шоколада.
     - Заведующим продуктовым складом. Машина – есть, - стал загибать пальцы на руке «Мордатый», - квартира – есть, жена шубы как перчатки меняет, всеобщий почет и уважение! – Он ухмыльнулся и вытер жирный подбородок салфеткой. – Посмотри на мои часы, - продолжал он, - а? Швейцария! Знаешь, сколько стоят?! А ты – ларёк… Балбес! – подытожил дядька и стал укладываться спать.
     Долго еще сидел за столиком Грек, слушая храп мордастого завскладом. За темным окном мелькали едва угадываемые в ночи перелески, проносились освещенные тусклым светом полустанки. А на душе у Семёна было так погано, что не передать!
     Наконец Грек опомнился и профессиональным умелым движением, как учили в колонии, снял с руки «Мордастого» часы. Он вышел в тамбур и с силой шмякнул швейцарские часы о дверной косяк. Затем встряхнул разбитые часовые внутренности, вернулся в купе и надел на руку храпящему ворюге, то, что недавно было часами. Чемодан у «Мордастого» был шикарный, из натуральной кожи. Семён секунду поработал скрепкой и, щелкнув замками, переложил из своего вещмешка в туго набитый чемодан «кладовщика» свою старую любимую тельняшку. Затем забросил вещмешок на полку и, подхватив тяжёлый чемодан, вышел в тамбур, дождался, когда поезд замедлит ход, и прыгнул в темноту…
     С тех пор прошёл не один год, но  Грек навсегда запомнил хитрого делягу, учившего его жить.
     Он вышел из вокзальчика, спустился к насыпи и, поудобнее взяв чемодан, пошел вдоль железной дороги. «Главное сейчас – не суетясь добраться до «хаты», - рассуждал Грек, - а там будет видно».
     Утром следующего дня Семен – Грек – на попутных электричках добрался до Москвы и, смешавшись с толпой спешащих на работу москвичей, оказался в Южном Бутове, где у него имелась маленькая комнатка в коммуналке.
     Уже подходя к дому, он чертыхнулся и зло плюнул: у подъезда на лавочке сидели две любопытные старые грымзы.
      - Здравствуй, Семен! - приветливо начала одна из них. – Ты никак уезжал куда, давно я тебя с чемоданом не видала.
     - К приятелю в деревню ездил, - ответил Грек и, ускорив шаг, прошел в подъезд.
     В квартире в этот час никого не оказалось, и он, с облегчением вздохнув, пройдя в свою комнату, закрыл дверь.
     Положив на ободранный пол большой кусок полиэтилена, Семён  взялся за чемодан, и через пару минут в центре убогой комнатки на полу выросла куча порошка.  Он стоял перед порошком на коленях и, улыбаясь, перебирал его пальцами. Порошка было много, «на глаз» - килограммов десять, и этот порошок должен был наконец решить  многочисленные проблемы Семена Грека.
     Порывшись в старом шкафу, он вытащил на свет две пустые коробки из-под обуви, аккуратно пересыпал в них героин, которым и являлся порошок,  и снова убрал коробки в шкаф.
     Завтра у Грека вырисовывалось много дел. Нужно было найти старика Абрама Шора: в прошлом зажиточный ювелир – еврейская его морда! – наверняка укажет дорожку для сбыта порошка. И тогда на тарелочке, сами знаете с какой каемочкой, появятся упоительные, умопомрачительные хрустящие купюры с явным, манящим запахом свежей типографской краски.
     Он хлебнул воды из алюминиевого чайника, бросил остатки чемодана в угол - ночью от него нужно непременно избавиться! – и, упав на скрипучий диван, забылся глубоким сном…

     … За обитой  дерматином дверью было тихо. Так тихо, что Никита явственно слышал, как бьется  о тусклую лампочку, горящую на площадке, ночной мотылёк. То, что Лысый находится сейчас за этой дверью, у Красавчика не было сомнений.
     Никита вынул из-за ремня джинсов свой «Макаров» и нажал на стертую кнопку звонка. В ответ ему оскалилась тишина: звонок не работал. Он решительно постучал в дверь.
     Где-то в глубине комнаты из-за двери прохрипел голос:
     - Какого черта нужно?!...
     - Открывайте! Утечка газа, нужно проверить! – металлическим голосом прокричал Красавчик.
     Звякнул открывающийся замок. Но едва дверь приоткрылась, он ударом ноги едва не сбил ее с петель.   В  темном коридоре послышался глухой звук падающего тела. Но в ту же минуту с пола грохнуло, и яркая вспышка озарила обшарпанные стены.
     Пуля пролетела у Красавина  возле уха, оставив за собой дырку в штукатуреной стене. Никита пальнул в ответ. Но где-то в комнате уже раздался грохот разбиваемого оконного стекла, и он бросился туда.
     Лысый был уже внизу: прыгнул прямо на крышу гаража под окнами, и Никита прыгнул следом. Темный силуэт ловко перепрыгивал с одного гаража на другой. И если бы Лысый не отстреливался,  Красавин,  наверное, давно бы потерял его в темноте. Расстояние между ними все же сокращалось, и Лысый, спрыгнув  с гаража,  пробежал  через двор в темную арку между домами.
     - Куда же ты, дурашка, - задыхаясь, шептал Красавчик, -  там же тупик!
     Лысый пропал в темноте арки, и Никита осторожно, прислушиваясь к малейшему шороху, шел следом.
     Бандит не стрелял в Красавчика, радостно понимая, что у того кончились патроны. С уханьем откуда-то сбоку на Никиту полетела деревянная балка, от которой он лихо увернулся и, нырнув вниз, перекувыркнувшись через голову, оказался прямо напротив Лысого. Рассекая воздух, в голову Красавчика устремился кулак. Качнувшись в сторону, тот с разворота носка левой ноги быстро ударил правой куда-то вверх и по характерному хрусту и оханью понял, что попал…»

     … Красавин  закашлялся и проснулся. Нащупал на тумбочке очки и, близоруко щурясь, сел на диване.
     В окно неторопливо заглядывал августовский рассвет, а из открытой форточки тянуло сыростью.
     Что за бред,  вот это сон! И главное, что в этом сне Никита был бесстрашным оперативником с хорошо развитой мускулатурой и никаких тебе очков!
     Красавин недоверчиво посмотрел на свои гладкие, практически без признаков мускулатуры, руки: «Приснится же…».
     В утреннюю тишину ворвался звонок мобильника. «Это кому же приспичило звонить в пять утра?» - подумал Никита, но на звонок ответил. В трубке кроме потрескиваний и какого-то шелеста больше ничего не было слышно. «Шутники, это в такую рань! А ведь у меня еще три часа времени, чтобы поспать» - вспомнил  Красавин, снял очки и, набросив на голову простыню, уткнулся в подушку…

     «…Из кабинета криминалистов вышел Сазонов и чуть было не наткнулся на Никиту.
     - Во, голубь сизый, ты чего трубку не берешь? Я тебе звоню, звоню… Тебя «Дед» ищет. Говорят, ты Лысого вчера «взял». Уважаю, брателло! Ну, пока, увидимся!
     Протараторив все это, Серега Сазонов понесся по коридору.
     «И слова не дал сказать» - посмотрел ему  вслед  Никита.
     - Капитан Красавин! – послышался сзади знакомый голос.
     «Ритка!» – обрадовался Никита и, улыбаясь, обернулся.
     Рита  стояла у кабинета полковника и осуждающе смотрела на Никиту.
     «Какая же она красивая! – вздохнул  он. – Ей так идет этот лейтенантский китель!».
     Маргарита Васильчикова – эксперт-криминалист – и вправду была красива: длинноногая симпатичная блондинка, предмет мечтаний всего мужского коллектива Управления. Они дружили уже полгода и очень подходили друг другу: Никита – голубоглазый, атлетически сложенный блондин и она – модель, да и только.
     - Ритулька,  я так рад тебя видеть! Ты представляешь, всю ночь не спал, о тебе думал.
     Никита взял ее ладонь своей сильной рукой.  Васильчикова  попыталась освободиться, но Красавин  не дал ей этого сделать.
     - Ритка, ты знаешь…
     - Почему ты снова лихачишь? Для чего этот ненужный риск? – горячо шептала Рита. – Ведь Лысый был вооружен. Ты совсем не думаешь обо мне. Хочешь медаль посмертно?
     Ее шепот становился жестче, она раскраснелась.
     - Марго, поверь, ты безумно красивая, и я, наверное, полный дурак, что получается так, как получается. Но… Сейчас меня ищет Дед, прости, я обязательно позвоню.
     - … Заходи, заходи, Красавин!..
     По всему было видно, что настроение у полковника отличное, и Никита здесь сыграл не последнюю роль.
     - Ты, Красавин, несомненно, молодец, - продолжал полковник, - но рисковать надо разумно. И потом, почему один, а где ребята были?.. Ну да ладно, сейчас не об этом…» 
    
     (Где-то прямо над ухом у Никиты зазвенел будильник, и полковник удивленно посмотрел на Красавчика).

     … Запутавшись в простыне, Красавин шлепнулся с дивана и затряс головой, пытаясь прийти в себя. Когда к нему вернулась способность снова воспринимать реальность, Никита услышал звенящий и, казалось, готовый лопнуть от напряжения, будильник.
     - Вот же надоел…, - проскрипел он и запустил в  трещащий механизм тапок.
     Будильник обиженно булькнул и замолчал.
     Настенные пластиковые часы, меж тем, показывали ровно восемь, и, вспомнив о работе, Никита побежал в ванную бриться…

     Маргарита Васильчикова, та самая миловидная стройная блондинка, по которой тайно вздыхал Никита, и которую он увидел во сне так, словно был с ней давно знаком, звезд с неба не хватала, хотя и была девушкой неглупой.
     Рита выросла в семье военного, и её отец подполковник Игорь Васильчиков делал всё от него зависящее, чтобы дочка выросла хорошим человечком. Когда у подполковника, вполне здорового и жизнерадостного человека, остановилось сердце – остановилось без видимых причин прямо в лифте – маленькой Ритке было всего лишь семь лет и она только-только пошла в школу. Дальнейшим воспитанием девочки занималась мама - всё еще красивая стройная шатенка, которой, надо прямо сказать, завидовали все вдовушки и кумушки, живущие в этом же дворе. Маргарита навсегда запомнила, какими взглядами провожали местные тётки красиво плывущую мимо них её маму, возвращавшуюся с работы. Мама, словно сошедшая с обложки модного журнала, благоухала французскими духами, и Ритка немного стеснялась почему-то этого женского совершенства, на минуту забывала о подружках, прыгалках, мячиках и бежала к маме навстречу, чтобы обнять её шуршащую модную юбку и прижаться головой к её животу. Постепенно  воспоминания об отце у взрослеющей девушки становились расплывчатыми и туманными, и лишь большой фотопортрет в гостиной  да форменная фуражка в шкафу на верхней полке не давали этим воспоминаниям исчезнуть совсем.
        В школе Марго училась без особенного энтузиазма, но, обладая волевым характером, до двоек не опускалась, плавно дрейфуя между тройками и четверками. В душе Рита была очень благодарна своей доброй интеллигентной маме, которая не устраивала по поводу этого дрейфа истеричных разборок с банальным набором одинаковых фраз типа «и кем ты будешь» и «половая тряпка по тебе плачет». Как бы то ни было, но по окончанию школы Маргарита поступила таки в химико-технологический институт, но доучиться до конца не сумела, потому как по уши влюбилась в популярного в то время местного диджея и жила и дышала только им.
    Диджея звали Дэн, вернее, это был его сценический псевдоним. Ну а под псевдонимом скрывался обыкновенный Вася Кузовкин. Диджей Василий, казалось, подавал большие надежды и обещал, что вскоре поменяет площадку парка Горького на более престижную и, конечно же, заграничную.  Маргарита уже строила грандиозные планы на будущее и потихоньку собирала чемодан, но тут совсем неожиданно случился казус, а затем и скандал: Вася Кузовкин оказался наследником потомственного алкоголика и, соответствуя всем наследственным канонам, ушёл в дичайший запой, разбив вдребезги дорогущую аппаратуру и заплевав своего администратора.
     Ритка почти полгода отходила от последствий совместного сожительства с алкашом Васей, а потом успокоилась и, случайно встретив на улице одноклассницу Таньку, устроилась продавцом в парфюмерный магазин, в котором уже давно работала подруга…
     Трудно сказать, что именно понравилось в Никите Красавином Маргарите, но теперь она всегда улыбалась, когда в магазин заходил Никита…
     - Ну и как мы тут, девчонки? Как живёте, как животик? – Косорылов, муж хозяйки парфюмерного магазинчика, появился в дверях, лукаво подмигнув Татьяне. – Как торговля, план даёте? А то Люська на вас жалуется, лентяйки, мол, ленятся лишний раз рот открыть, а с клиентом надо разговаривать, внушать ему надо, что этот парфюм ему очень идёт…  Смотрите, девки,  моя Люська баба отходчивая, но уж коли взбрыкнёт!…
     Косорылов посмотрел на себя в зеркало и поправил рябенькое кашне. Зеркало подарило Косорылову его любимое и такое привычное отражение коротко стриженной «под бобрик» узколобой физиономии с рыжими усами-щётками.
     Евгений прошёлся вдоль стеклянных витрин и взял с полки коробочку с мужской водой.
     - Запиши за мной, Ритуля, одеколон «Кензо». Пробивать не обязательно, - Косорылов ухмыльнулся и подошёл к девушке поближе. – Слушай, - негромко начал он, - может «сообразим» сегодня вечерком этакое… Люськи всё равно дома нет, за товаром уехала. Ты как, Ритуля?
     - Что вы, Евгений Николаевич! Мама заболела, забот полно: стирка, готовка и прочее…
     Маргарита попыталась мило улыбнуться, но поняла, что своей неприязни к этому кретину скрыть ей не удалось.
     - Ну-ну…, - снова посмотрел в зеркало Косорылов и хотел что-то добавить, но тут звякнул колокольчик и в магазин зашёл небольшого роста дядька в старомодном костюмчике и заляпаном пятнами бежевом берете.
     На его пухлом с круглыми щёчками лице красовалась седая бородка клинышком. Он забавно потянул носом витавший в магазине стойкий запах парфюма, а потом, словно вспомнив о чём-то, стал всматриваться в Риткино лицо и даже подошёл поближе.
     - Вам что-то подсказать, гражданин? – спросила Марго.- Вы что-то хотели?
     - Нет-нет, спасибо, я сам посмотрю, с вашего позволения, может, что-то и выберу… – Дядька стал всматриваться в Риткин бейджик. – Простите меня, но я сдуру забыл очки и не могу прочитать, как вас величать.
     - Маргарита, Маргарита Васильчикова, - улыбнулась Ритка и посмотрела на внимательно слушавшего разговор Косорылова.
     Дядька в берете тоже посмотрел на Евгения, а затем достал блокнот и стал что-то в нём писать.
     Косорылов сделал Маргарите «глаза» и кивнул на дядьку.
     - Всего хорошего, молодые люди! – раскланялся тот и, улыбнувшись, направился к дверям, столкнувшись с двумя входившими в магазин таджиками.
     - Не иначе, какой-нибудь санинспектор, - шмыгнул носом Косорылов.
     - Дэвюшк, нам хотим деколон душить «Тайна Равшана», - произнёс один из таджиков…

        Гражданин в берете, между тем, потолкался в очереди на остановке и, наконец, сел в «маршрутку», едущую до остановки «Филевский парк».
     Проворно выскочив из автобуса, он наступил на ногу здоровенной тётке с пакетами и был очень удивлён, когда она пропищала ему в след тонюсеньким сопрано.
     По дороге гражданин забежал в «Канцтовары», где купил пачку писчей бумаги высшего сорта.
     - …Это ты, Володя? – услышал он голос жены и, устало отдуваясь, присел на стул в коридоре. – Ну почему же так долго, Володя? Ты купил, что я тебя просила?
     - Прости Еленочка, совсем вылетело из головы, ты же знаешь мою рассеянность. Зато, Еленочка, я нашёл ЁЁ! Представляешь, совсем случайно зашёл в парфюмерный магазин и понял, что это – ОНА, совсем такая, как я и представлял себе! Так что потолкался я по городу сегодня не зря, совсем не зря. А рядом с нею тоже великолепный типаж: узколобый с рыжими усами-метелками…
     - Ах, Данилин, Данилин, скачешь с утра по городу в поисках не знаю чего, словно мальчишка! – Елена Данилина подвинула Владимиру тапочки. – Кстати, звонил Игорь Петрович, справлялся, как идут твои дела. Я ответила, что всё в порядке, и ты поехал на пленэр, если это можно так назвать, в общем, в поисках натуры.
     - Торопит Игорь Петрович, торопит! – надевая халат, произнёс Данилин. – А я не волшебник, я – трудяга, и не могу вытянуть из шляпы кролика, если его там нет! Будет звонить ещё, Еленочка, скажи ему, что я просил не дёргать: к сроку всё будет готово…

     …Маргарита проснулась от жуткой головной боли и села на кровать. Опять этот похожий сон! Что за ерунда? Она, Ритка Васильчикова, в этом сне – лейтенант милиции. А её любовник – тот самый очкарик, который несколько раз уже заходил к ним в магазин. И этот парень в её снах – капитан милиции, отчаянный оперативник. Да… Никак, запахи парфюма, которыми она каждый день дышит на работе, так действуют, просто наркотически. Вот и снится всякий бред! Хотя, как сказать. В постели с этим Никитой очень даже ничего. Вот бы и наяву он оказался бы таким же страстным!
     Ритка улыбнулась и пошла в ванную.
     Горячие струйки воды приятно пощипывали кожу, и Маргарита подставила лицо под эти искрящиеся и словно стеклянные водяные нити.
      - …Что с тобой, Ритка, сегодня? Думаешь о чём-то, думаешь.
     Людмила Николаевна разливала по чашкам кофе, всматриваясь в лицо дочери.
     - Ты знаешь, ма,  сны стали сниться такие странные, и всё прямо как наяву… Нет, я не хочу бутерброд, ма, - воскликнула Рита, - а  вот кофе, пожалуй, выпью.
     - Ну, сны и сны, что с того? Мало ли что может присниться! – улыбнулась мама. – Вот помню, снился мне на днях сон, и я…
     - Да послушай же, ма, - недовольно перебила её Ритка, - помнишь, я тебе рассказывала о парне, который пару раз к нам в магазин заходил? Ну, очкастенький такой, на меня всё смотрит? Так вот. В моих снах мы с ним уже давно встречаемся, она, как и я, работает в полиции. Только он – оперативник, капитан, а я – лейтенант, работаю с ним в одном отделении, представляешь? Но дело даже не в этом. А странное то, что сны эти повторяются, и события в этих снах тоже продолжаются. В общем, во сне я живу другой жизнью. А этот парень, во сне его Никита зовут, там мой любовник.
     - Интересные какие у тебя сны, Ритуля! – Людмила Николаевна намазала масло на кусочек хлеба. – И вот что я тебе скажу. Главное, чтобы ты во сне не забеременела, ну, от этого очкастенького! – Она сделала «большие глаза», и обе дружно засмеялись.
     На работу Маргарита явилась раньше обычного в отличном настроении, какого раньше по утрам никогда не бывало, и тут же наткнулась на мужа хозяйки Женьку Косорылова.
     Косорылов, прихрамывая, шагал вдоль витрин, то и дело странно поглядывая на Маргариту. Рита сначала было удивилась этим странным взглядам, но присмотревшись к Косорылову и заметив его сегодняшнюю хромоту, вдруг всё вспомнила. В сегодняшнем сне, когда она возвращалась из Управления домой, в тёмной арке недалеко от её дома на неё напал какой-то парень и, схватив сзади её за шею, потащил к ближайшим кустам. Неизвестно, как бы отреагировала девушка на эту наглость в реальной жизни, но во сне Ритка быстро вспомнила всё, чему её учили на занятиях по рукопашной, и потому резво двинула искателя приключений каблуком в коленную чашечку. И когда тот, охнув от боли, её отпустил, бросилась бежать. Но в последний момент её любопытство взяло верх, и она оглянулась. В тусклом свете от лампочки у подъезда она успела заметить знакомые черты, и ещё там, во сне вспоминала, где она могла видеть эту рожу с рыжими усами.
     Рита подошла к Женьке Косорылову, якобы рассматривающему пузырьки с парфюмом, и хлопнула его по плечу. Женька вздрогнул и боязливо отступил от Ритки.
     - Т-ты чего, Марго? – чуть заикаясь, произнёс он. – Чего ты?
     - Что, Женечка, сладенького захотелось? – наступала на него Марго, помахивая лентой с бейджиком. – Как коленка, не сильно болит?
     Косорылов вздрогнул ешё раз и, споткнувшись о витрину, полетел на пол. Но тут же резво вскочил и помчался к выходу, забыв о больном колене.
     - Чего это он? -  Удивлённо спросила Татьяна. – Во,  даёт! Перепил вчера, что ли?
     - Он, Танька, знает, чего! – улыбнулась Марго и увидела Никиту: он стоял за окном по ту сторону витрин и, уже не стесняясь, смотрел на Маргариту.   
     «А он возмужал за последний месяц, - подумала Маргарита, - мой супермен из сновидений. Интересно, кто он на самом деле и чем занимается…»
     Она решительно направилась к выходу из магазина, чтобы расспросить его обо всём и всё ему рассказать. Но очкастого неловкого парня на улице уже не оказалось.  «А там во сне ты гораздо решительнее…» - вспомнила Ритка и тяжело вздохнула…


     «… - Веня, ты будешь смеяться, - одышливо  отдувался  Борисов, - но меня обокрали.
     Он подошел к столу Горского и, вытирая платком вспотевшее лицо, сел в кресло.
     Вениамин Горский отодвинул от себя чашку кофе и удивленно посмотрел на Борисова.
     - У тебя что, Лёня, дачу обокрали? Что-то я не пойму…
     - Какую дачу, не дачу, черт бы её  побрал, а чемодан с материалом! Ну, ты меня понимаешь…, - понизив голос, проговорил тот.
     Несколько секунд Горский внимательно смотрел на Борисова, будто бы не понимая, о чем идет речь.
     - Лёня,  ты спятил! – прорвало, наконец, его. – У тебя украли десять кило порошка, и ты так спокойно об этом говоришь?!
     - Да я понимаю, что произошло… Я понимаю, Веня, я все понимаю!
     Борисов встал с кресла и стал нервно ходить по кабинету. Невысокого роста, полноватый, он густо краснел и потел, когда нервничал.
     - Сколько раз я просил тебя, Веня предоставить мне охрану, хотя бы одного из твоих головорезов! И вот – результат. Я не железный,  Венеамин,  устал, перенервничал на границе, вот меня и сморило…  Кстати, сморило очень основательно: проспал как убитый почти до самой Москвы. Я думаю, Веня, это не случайно, за мной наверняка охотились, странно, что не прибили.
     - Не говори ерунды, Лёня.  Никто не мог знать, что и когда ты повезешь. Скорее, это случайность: повезло какому-нибудь «щипачу»… Вот только что я скажу Самому…
     Горский нервно закурил и достал мобильник…»

     … Никита бодро шагал по институтскому коридору то и дело здороваясь за руку со знакомыми коллегами по работе. Странное дело, но сегодня, как никогда, он чувствовал удивительную легкость во всем теле. Шагалось Красавину как когда-то в юношеские годы. Его худые длинные ноги вдруг окрепли и налились силой, а шаг стал пружинистым и легким.
     До лаборатории оставалось пройти метров пятьдесят. Он повернул за угол и… институтский коридор вдруг сжался, потом вытянулся, неведомая сила крутанула Никиту, будто кто-то схватил его за ноги и дернул вверх. Красавин не успел испугаться и лишь на секунду закрыл глаза…

     «… В битком набитом людьми вагоне «подземки» было так душно, что не спасали от этой духоты и запаха потных тел даже открытые форточки окон.
     Вплотную к Красавчику, придавив его своей огромной грудью, стояла и томилась от жары толстая тетка. Ее завитая «химией» и выкрашенная в рыжий цвет голова мешала Красавину: Маркушин был впереди в нескольких метрах от него, и упустить его было никак нельзя.
     - Что ты ерзаешь, ну что ерзаешь?! – заверещала дурным голосом тетка, но, подняв глаза и посмотрев на Никиту, его голубые глаза и широкие плечи, моментально подобрела, ее белужьи глаза заблестели, она улыбнулась. – Ну что вы, молодой человек, мы ведь цивилизованные люди, - проворковала тетка.
     Протиснувшись чуть правее, Красавчик вновь увидел Маркушина.
      Костя Маркушин, он же Костя «Малек» - известный московский наркоторговец – давно находился в полицейских разработках, но всегда умело уходил от преследования. Не брезговал Малек и мелким воровством. Любимым местом для этого у него, конечно же, был метрополитен.
     …Когда-то давно инициалы Константина Маркушина можно было прочитать на театральных афишах провинциального театрика на Орловщине. Театральный художник Костик был узнаваем в лицо, а его манера одеваться по последнему писку моды сводила с ума многих девушек, знающих в этом толк.
     Маркушин воспитывался в семье гуманитариев-интеллигентов: папа – директор музучилища, мама – завуч одной из школ Н-ска.
     Однажды еще в садике Костик удачно, пусть и несколько своеобразно, нарисовал лошадь. Вот с этой самой лошади всё и началось. Воспитательница всплеснула руками и умилилась, а затем умилилась и мама. У сына тут же был выявлен несомненный талант к живописи, и на семейном совете было решено как можно скорее отдать Костика в художественную студию. Через несколько лет Маркушин, будучи уже студентом художественного училища, с ненавистью вспоминал ту самую детсадовскую лошадь, которую его бес попутал нарисовать!
     С трудом закончив художественное училище, да и то только благодаря папочкиным связям, Костик был трудоустроен в местный театрик, где с головой погрузился в пучину театральных склок и сплетен, удивляясь половой невоздержанности и алкогольной зависимости актёров, а в особенности молоденьких актрис. Мельпомене, наверное, стало бы не по себе, если бы она однажды увидела, что творится в театральной мастерской у главного художника драмтеатра. А что такого?  Да, в сущности, ничего особенного, подумаешь: пьянки и гулянки по любому поводу и без, половые оргии любой сексуальной ориентации, куда однажды попытались было привлечь и театрального сторожа семидесятилетнего дядю Пашу. Дядя Паша принять участие отказался, но судя по тому, как  загорелись его погасшие еще лет двадцать назад глаза, отказался он вовсе не из-за морально-нравственных убеждений…
     Возможно, Маркушин проработал бы в «нехорошем» театрике ещё много лет, но как всегда бывает, рано или поздно всё решает Его Величество Случай.
     На одну из очередных театральных вечеринок вместе с актрисой Ленкой Зубилиной пришла прелестная незнакомка, как сразу же окрестил девушку Костик. И тот час же свела Маркушина с ума. Роман бурно развивался, и на удивление театральным сплетницам ничто не предвещало его окончание, хотя до этого Костик характеризовался исключительно как бабник, не задерживающий возле себя слишком долго ни одну из своих пассий.
     Прелестницу звали Юлей. Юля была студенткой Н-ского института культуры, родителей имела небедных: папа был известен в городе как владелец мебельного бизнеса. Поэтому совсем неудивительным был тот факт, что девушка в свои девятнадцать лет уже имела собственный автомобиль. Маркушин по праву считал, что ему наконец-то повезло: его полюбила такая красивая девушка, да ещё и с автомобилем.
     Костик и Юля встречались около года. И когда все уже к этому привыкли, и развратные актриски поставили на Маркушине «крест», произошло нечто, перевернувшее до этого такую уютную и счастливую жизнь Кости Маркушина.
     Как-то пара возвращалась в Н-ск из Владимира, где они гостили у Юлиной тётки. Юля вполне уверенно водила машину, а вот Маркушин этим похвастаться не мог, но однако уговорил Юлю пустить его за руль на пустынном отрезке трассы. Поначалу всё было относительно нормально. Костик снисходительно улыбался на замечания Юли по поводу слишком быстрой ещё для него езды, но остановиться уже не мог, очевидно, почувствовав себя великолепным гонщиком. Закончилась эта лихая поездка плачевно: Костик не справился с управлением и вылетел на встречную полосу, столкнувшись с неизвестно откуда взявшимся грузовиком.
     Маркушин пришёл в сознание лишь только на следующий день в больнице с тяжёлыми переломами почти всего, что можно было сломать. А вот Юльке повезло меньше… Её хоронили в закрытом гробу. Да и нельзя было иначе, настолько сильно её тело изуродовала авария.
     Через полгода Маркушин вышел из больницы, но это был уже совсем не тот Костик Маркушин – балагур и любитель женщин.
     Отец Юльки, тот самый известный в городе бизнесмен, несмотря на то, что следствие по произошедшей полгода назад аварии было прекращено, настаивал на его возобновлении, потому что был уверен в ложных показаниях Костика, утверждавшего, что за рулём была именно Юля.  В конце концов, утомлённый чередой  следственных экспериментов и судебных заседаний, Маркушин бросил всё и уехал в Москву.
     С театральными художниками в Москве всё было «хорошо», не требовались. Костик, не ожидавший такого фиаско, затосковал. Но однажды, ночуя на вокзале, решился и вытащил у спящего на лавочке мужика бумажник. Пальцы Кости Маркушина – длинные и чувствительные  пальцы художника – оказались прекрасным инструментом для изъятия денежных знаков у зазевавшихся лохов. Маркушин вдруг понял, что всю жизнь занимался не тем, чем следовало бы.
     Воровство давало ощутимый доход, и потом, он еще ни разу не попался. А это что-нибудь да значило! Ночевать на вокзалах Костик вскоре перестал, сняв недорогую комнатку в коммуналке в Мытищах, и с удовольствием и даже какой-то бравадой стал грабить пассажиров метрополитена.
     Тот день, когда его поймали за руку, чего Маркушин никак не ожидал, он запомнил на всю свою жизнь.
     …На коммунальной кухне с утра орал радиоприёмник и ругались две бабки-соседки.
    - Ты, Нюрка, зачем брала мою кастрюльку, скажи вот мне, зачем? – свистела беззубым ртом сухая седоватая бабка, тыча в лицо другой старушенции алюминиевой кастрюлькой. – А я вот знаю зачем, знаю. Сыну своему алкашу и уголовнику какую-то дрянь варила! Вон, все стенки липкие, не пойму в чём!  Пусть идёт работает! Сколько  ещё ты его обихаживать будешь? Ни стыда у тебя, Нюрка, нет, ни совести!
     Константин Маркушин вышел из ванной с полотенцем на плечах, и старухи, увидев его, как по команде замолчали и принялись что-то строгать и резать за своими столиками.
     - Всё грызётесь, девчонки, - усмехнулся Маркушин, зайдя на кухню.
     Он вырубил доставший его приёмник и принялся готовить завтрак.
     - Кстати, а к тебе вчера участковый приходил, - повернулась к Косте одна из бабок, - спрашивал, когда, мол, жилец ваш  дома бывает.
     - И что же нужно было нашему уважаемому полисмену?
     Костик нарочито беспечно произнёс эти слова, но в душе у него будто бы провели холодным крысиным хвостом.
     - Он мне не сообщал, - ответила обиженно бабка, словно участковый непременно должен был всё ей рассказать.
     Шагая по привычке к станции метрополитена, Костик Маркушин прикидывал в голове, на кой чёрт он понадобился участковому. И из всех «прикидок» самым безобидным было отсутствие прописки.  «Нет, надо сегодня же сваливать с квартиры. Не буди лихо, пока оно тихо…» - размышлял Костик, протискиваясь в металлическое чрево вагона.
     Народу в вагоне как и всегда в утренние часы было более чем достаточно, и прямо рядом с Маркушиным недовольно пыхтел лысоватый дядька в классном «прикиде». «И чего это он в метро полез?» - подумал Маркушин, одной рукой уже залезая дядьке в карман костюма: так и есть – кошелёк! «Коселёк, коселёк…» - вспомнилось ему вдруг. «Ещё секунда – и портмоне «товарисча» в «прикиде»  будет у меня!» - радовался Костик, выуживая потихоньку кожаный бумажник.
     Что произошло дальше, Маркушин не успел понять, так как получил сильный профессионально поставленный удар в ухо и, клюнув носом блестящий поручень, погрузился в темноту.
     -…Нет, Веня, это просто беспредел! – услышал откуда-то глухой голос Костик и открыл глаза.
     Кожаный диван, на котором сидел связанный по рукам и ногам Маркушин, находился в похожем на офис помещении. Напротив дивана  в двух дорогущих по виду мягких креслах сидели два незнакомых типа. Хотя нет, один был Костику уже знаком – тот самый одышливый мужик в «прикиде», чей кошель так и остался неоприходованным.
     - Чёрт меня дёрнул спуститься в «подземку»! – горячился «Неоприходованный». – Хорошо, Сергей был рядом. У него глаз-алмаз, сразу распознал воришку.
     - Да ладно тебе, Лёня, всё хорошо, что хорошо кончается. Только не пойму, на кой хрен вы его сюда притащили? – незнакомый мужчина поморщился и, закурив, уставился на Маркушина. – Ну те-с, любезный, и давно это вы промышляете таким вот видом заработка? Развяжи его, Серёжа! – кивнул он бугаю в белой рубашке. – Зовут меня Вениамин Горский, - представился он и кивнул на «Неоприходованного»: А это – мой товарищ и заместитель Леонид Борисов, которого вы хотели, так сказать, «нагреть» на… На сколько, Лёня?
     - На много, на много, - вздохнул тот, кого назвали Лёней Борисовым.
     - Вот видите, молодой человек, - намного! Ай-яй-яй! Обокрасть пожилого человека, ну как-то нехорошо!
     - Вы что меня перевоспитать решили? – ухмыльнулся Маркушин, растирая затёкшие от верёвки руки. -  Так поздно уже, ничего не получится!
     - Заткнись, дурак! – крикнул вдруг Горский. – Заткнись и слушай! Тебе несказанно повезло, что это был Лёня Борисов. Окажись на его месте я, и ты давно бы уже лежал с дырой в башке в ближайшей лесополосе. Это Лёня у нас добрый, вот, привёз тебя сюда. А на что ты мне нужен, шушера мелкая, ворюга?...
     Горский много чего еще говорил Маркушину, пытаясь объяснить, что для грабежа он выбрал не того человека, потом вдруг перекидывался на одышливого Борисова, ругая того за жадность, что Борисов до сих пор ездит на ржавой «Волге», которая всё время к тому же  ломается.
     -…Но всё, что ни делается, всё к лучшему! – подвёл итог Горский. – Возможно, что ваша попытка сегодняшней кражи, будь на месте Лёни другой человек, закончилась как-нибудь иначе, но так уж сложилось, что вы, Костик Маркушин, попали к нам. А потому хочу предложить вам работу. Работа не пыльная, Маркушин, тебе понравится.
     Горский встал с кресла и подошёл к столу, затем выдвинул ящик и, достав пачку тысячных купюр, бросил её Костику.
     - Приведи себя в порядок, парень. А подчиняться будешь своему старому знакомому – Лёне Борисову. Ну, а чтобы ты не передумал, паспорт твой пока побудет у меня. – Вениамин помахал красной  книжечкой и бросил её в ящик стола.
     С этого дня Маркушин стал курьером Горского.
     Комнатку в Мытищах он, конечно же, бросил и переселился в Марьино, в однокомнатную квартиру. Работа наркокурьера и впрямь оказалась не обременительной, хотя риск, конечно же, был. Но приноровившись, Костик за версту чуял оперативников и вовремя сбрасывал пакетики с героином…

     …То, что Малек попался ему сегодня, было удачей, и упускать его Красавин не имел права.
     Маркушин – длинный худощавый парень  (очевидно, поэтому в шутку прозванный «Мальком»), остроносый, с давно немытыми слипшимися черными волосами – сейчас слишком близко прислонился к стоявшему впереди интеллигентного вида мужчине в светлой соломенной шляпе.
     «Ну, прощайтесь с денежкой, товарищ!» - подумал Красавин и попробовал подвинуться поближе.
     Состав, наконец, застучал на перегоне и начал притормаживать. Душный вагон оживился, и выходившие стали пробираться к выходу. В какой-то момент Маркушин встретился взглядом с Красавчиком и наверное понял, что тот не просто так  в этом вагоне, а именно «по его душу». Малек засуетился, и, не церемонясь, стал пробиваться к выходу.
     - Станция «Сходненская», - прошуршал голос из динамиков, - будьте взаимно вежливы, выходя из вагона, не забывайте….
      Маркушин бежал по перрону. Красавчик бежал следом, расталкивая людей на платформе. Наконец, Малек выскочил на улицу и под негодующие гудки клаксонов перебежал через дорогу и прыгнул в отправляющуюся уже маршрутку.   
     Маршрутка, быстро набирая скорость, удалялась в сторону новостроек, не оставляя никаких шансов Красавину. Никита посмотрел по сторонам. Недалеко  от входа в метро, оживленно жестикулируя, о чем-то спорили подростки, двое из них были на скутерах. Время на размышления у Красавчика не было, и он торопливо направился к ним.
     - Нужно догнать маршрутку! Ребята, поможете? – крикнул  Никита
     - Да вы слишком большой, дядя, - ответил рыжий паренек, рассматривая Красавчика.
     - Может, все же попробуем? В маршрутке преступник, нужно его догнать… Или с тобой или без тебя, - взявшись за руль, добавил Никита. – Садись сзади! – крикнул он, и рыжий едва успел вскочить на скутер.
     Недовольно заурчав движком, тот дернулся, и Красавин вырулил на дорогу. Через пару минут впереди среди потока машин показалась, наконец, и нужная белая маршрутка. Никита прибавил «газу», и скутер, чихнув черным клубком дыма, покатился чуть быстрее.
     Прямо на горизонте километрах в двух выстроились ровными рядами новые высотки строящегося микрорайона.
     «Вот куда ты торопишься, Малек! – догадался Красавин. – Да, в строящихся «коробках» можно легко затеряться.
     Будто услышав его размышления, белая маршрутка, до которой оставалось метров двести, на секунду остановилась, оттуда выпрыгнул парень в знакомой рубашке в полоску и побежал к стройке.
     - Ну, все, пацан, держи свое «авто», спасибо за помощь! – прокричал  на ходу Никита и, едва не угодив в лужу, бросился следом за Маркушиным.
     А тот, несмотря на свое тщедушное телосложение и узкую грудную клетку, бежал, как ни странно, очень хорошо и вскоре, забежав в строящийся дом, затерялся в его коридорах. «Искать Малька в этой зияющей пустыми глазницами окон многоэтажке будет непросто» - прикинул  Красавин. Пройдя по первому этажу, утопая в цементной пыли и цепляясь за торчащую арматуру, Никита на миг остановился и прислушался: где-то в районе третьего этажа что-то упало, и он бросился туда. Выбежал на лестничную площадку и, задрав голову вверх, успел заметить на самом верху лестничного пролета мелькнувшую рубашку Маркушина.
     - Стой, Маркушин! – крикнул Никита и, упруго отталкиваясь от перил, побежал следом.
     Сверху посыпалось облако строительной пыли, а преследуемый поднимался все выше. На мгновение он остановился  на последней площадке шестнадцатого этажа, пытаясь отдышаться, и посмотрел вниз: мент был совсем рядом, еще пара пролетов и он достанет Малька. То, что это – мент, у Малька не было никаких сомнений: этот колючий взгляд, который он поймал там, в метро, говорил о многом. Вот только попадать в руки к ментам не было никакого желания. Пакет с героином он сбросил как только выскочил из маршрутки, и все же охота за ним началась уже давно, Маркушин это знал. Бес попутал с этой «подземкой», захотелось «срубить» по-скорому. Кто ж знал, что проныра-мент, знающий его в лицо, окажется рядом… Малек на секунду растерялся, а затем стал ловко подниматься по лесенке, ведущей на крышу.
     Красавин опоздал совсем чуть-чуть и, запыхавшись, вбежав на площадку верхнего – шестнадцатого – этажа, услышал, как хлопнула крышка люка.
     Никита стоял на крыше, а в метрах ста от него копошился Маркушин, перебегая от одного края дома до другого и заглядывая вниз, как будто что-то искал.
     - Может, хватит бегать, Малек? – крикнул Красавин. – По-моему, ты отбегался…
     - Не подходи, мент, иначе прыгну! – крикнул  парень, подходя к самому краю крыши.
     - Подумай, Костя, стоит оно того, а?...
     Расстояние между ними сокращалось. Никита не спеша подходил к Маркушину. В этот момент Малек вскочил на бетонный парапет, криво усмехнулся и прыгнул вниз. Что-то лязгнуло и зашуршало. Никита бросился к парапету и увидел его: тот смотрел на него снизу вверх и ухмылялся. Строительная люлька, раскачиваясь, уносила Малька все  дальше  вниз.
     Недолго думая, Красавин, ухватившись за трос, заскользил следом.
     На уровне десятого этажа люлька с Маркушиным качнулась и остановилась, затем один из тросов звонко лопнул, вслед за ним лопнул другой, и Малек, не удержавшись, с воплем полетел вниз.
     Никита опустился по тросу до висящей вертикально люльки, шагнул в проем окна и прыгнул внутрь…»

     … Красавин пришел в себя и обнаружил, что сидит на подоконнике институтского коридора. Посмотрев на наручные часы, он даже и не удивился: половина двенадцатого, выходит, что просидел на этом подоконнике два с половиной часа. А ведь примерно столько же времени он (он?)  сегодня потратил на задержание так и не задержанного им Маркушина. Что это, шизофрения?  Сначала – это сны, в которых он лихо задерживает преступников, а теперь это происходит уже и наяву.
     Никита посмотрел на свои руки и удивился. Вместо сине-белых «сосисок» он увидел руки другого человека – того супермена  из его снов: загорелые, сильные руки с крепкими длинными пальцами.
     - Ты где пропадаешь, Красавин? – услышал Никита и, подняв голову, увидел рядом с собой Светку Линовскую. – В лаборатории тебя нет, да и…
     Светка вдруг замолчала, а потом, удивленно улыбнувшись, спросила:
     - Красавин, ты что, стал заниматься бодибилдингом? Ну, ты молодец, кто бы мог подумать! Меняешься прямо на глазах!
     Потом она посмотрела на Никиту внимательнее.
     - Где это ты, Красавчик, так вымазался? Ржавчина, что ли…
     Тот слез с подоконника и подошел к зеркалу на стене.
     В зеркале Никита увидел молодого, примерно его лет парня, мускулистого, загорелого, в светло-зеленой футболке и белых джинсах. По всей длине футболки переходя на джинсы, красовалась ржавая полоса в палец толщиной. Он вспомнил трос, люльку … и потерял сознание…

     «… - … Было бы очень неплохо, Веня, чтобы этот фраер, который из-под носа твоего курьера «увел» мой героин, и на самом деле оказался таковым. Но как быть, окажись тот человечек «спецом», знающим, что и у кого он «уводит»… Это будет означать только одно: за всеми нами следят, и вскоре ты, Венеамин,  и  твой долбаный Борисов, а потом и я окажемся в местах не столь отдаленных. А мне на старости лет этого совсем не хочется…
     Говоривший это, сидел, утопая в большом мягком кресле с высокой спинкой. На маленьком антикварном столике горела ночная лампа в бронзовой отделке в виде игривого Купидона. Свет лампы едва падал на хозяина квартиры и, скорее, светил в лицо его собеседнику. Большой, кремового окраса лабрадор лежал у ног хозяина и настороженно следил за каждым жестом отвечающего гостя.
     - Партия товара, сами знаете, не маленькая, - сказал Горский, - что-то около десяти килограммов. Так что если воришка – будем надеяться – москвич, то есть шанс, что он начнет реализовывать порошок и, конечно же, «засветится». Ну и…
     Он сделал жест рукой, и лабрадор тут же упреждающе зарычал.
     - Спокойно, Кара, спокойно, дяденька хороший, он обещает вернуть мой порошок и примерно наказать воришку. Ну, а если не найдет вора, то сам станет таковым. И вот тогда, Кара, я с удовольствием разрешу тебе его съесть.
     Старик засмеялся каркающим смехом, и Вениамину вдруг стало страшно. Он проглотил застрявший в горле комок и достал сигарету…

      Абрам Израилевич Шор сидел в скверике на лавочке и, щурясь на солнышко, кормил голубей.
     Он был совсем немолод, скорее, наоборот: недавно Шору «стукнуло» семьдесят два года. За время своего существования на земле Абраша – как ласково звала его Сонечка, его любимая жена, -  много чего повидал. Он уже и не помнил, как сразу после войны оказался в детском доме города Таганрога. Но оказался. И почему-то даже с бумажкой в карманчике, на которой были написаны его имя, фамилия и даже отчество. Из скудных воспоминаний о детском доме Абраша отчетливо запомнил запах керосина, стоявший в коридоре, ведущем на кухню, вкус мороженой картошки, а также  завхоза дядю Яшу с деревянным протезом вместо одной ноги.  Дядя Яша был славный мужик: бывший летчик-фронтовик,  самые яркие воспоминания которого были о войне. Там же, на войне, в одном из госпиталей осталась и его нога. Сбили его в небе над Курском, и все хорошее осталось для летчика дяди Яши в том самом небе. Тогда Абраша никак не мог этого понять: что может быть хорошего, когда в тебя стреляют, сбивают твоих товарищей, и ты, сжимая зубы видишь, как пылают их самолеты и, оставляя черный шлейф дыма, уходят в вечность… Завхоз  частенько был пьян, и тогда брал в руки свой старый ободранный фронтовой баян и пел песни о друзьях, о войне, о славных деньках, о голубом небе и смотрел на них – маленьких, худеньких пацанов – грустными глазами, в которых вместе со слезами навсегда поселилась печаль…
     Много, много чего  еще мог вспомнить Абрам. Например, колонию, где довелось ему отсидеть целых два года, и все из-за дурацкой кражи. Ограбили с пацанами ларек, уж очень жрать тогда хотелось, налопались вволю и шоколада, и конфет и… «да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!»,  как говорил один известный герой в одном известном фильме. Получили ребятки по два года за конфеты и шоколад.
     Неизвестно, по какой дорожке бы пошел Абраша Шор, если бы не встретил в вечерней школе Соню Клафер. Соня быстро и ненавязчиво изменила мировоззрение Абрама, заставила его учиться ювелирному делу, следить за собой, в общем, научила быть настоящим евреем.
     Они поселились в большой Сониной квартире, доставшейся ей после смерти родителей и стали таки «делать свое счастье». Соня открыла для смуглого кареглазого юноши целый мир. Благодаря ее библиотеке Абраша  познакомился с русскими и зарубежными классиками, увидел, наконец, своими глазами, что такое «балет в Большом театре», да и многое другое.
     Ювелирное дело, как ни странно, не принесло ему больших дивидендов, и слухи, ходившие по Москве, о баснословных доходах Абрама Шора, к сожалению, были только слухами.
     Последние три года он жил один, Соня умерла, причем – внезапно: Абрам нашел ее в кухне, сидящей за столом, на котором еще не остыла чашка Сониного чая…
    - Здрассти, Абрам Израилевич! – услышал Шор и повернулся на голос. – Это я, Семён Грек, узнаете?
     - Ах, это ты, Грек! Чем обязан? Или же у Сени Грека есть дело до старого Абрама? – ответил тот, зябко поеживаясь и вновь натягивая на себя пиджачок.
     - Еще какое, Абрам Израилевич! – оживился Сеня.
     - Сенечка,  я смею вам напомнить, так, знаете ли, по-дружески, что с субъектами вашего окружения я не имел ничего общего вот уже как лет шестьдесят.
     - Я это знаю, Абрам Израилевич, но также знаю и ваши связи. А дело-то, знаете, серьезное, и можно много заработать.
     Грек замолчал и посмотрел на Шора.
     - Ну, говорите уже, говорите, сказав «а», не нужно останавливаться на достигнутом, - ответил Абрам, с сочувствием глядя на Семёна.
     - Совершенно случайно перепала мне партия порошка, - начал тот. – Много, килограммов, наверное, десять. Так вот…
     - Какого порошка, Сеня? – удивился Шор. – Стирального, что ли?
     - Да какого стирального! – окрысился Грек. – Героин это, понятно вам? Героин!
     Старик отпрянул от Семёна как от прокаженного.
     - Вы что, Сеня, сегодня имели дурной сон? И вам там во сне кто-то сказал, что Абрам занимается сбытом наркотиков?
     Шор удивленно смотрел на Грека. А у того неприятно засосало под ложечкой, и он понял, что тут ничего не выгорит, зря он все рассказал этому старику. Еще не теряя надежды, он все же поинтересовался:
     - А как же ваши связи, Абрам Израилевич?
     - Да нет у меня таких знакомых! Нет, и никогда не было! Мои знакомые, шоб вы знали, Сеня, люди серьезные, цельные… Камушки, знаете ли, золото, антиквариат… Но, чтобы травить людей и потом отвечать за это ТАМ!.. – Абрам поднял палец кверху. – Извините, Сенечка,  что не оправдал ваших надежд, но таки нет!
     - Нет – значит, нет, - встал с лавочки Грек.
     - Хотите  бесплатного совета? – произнес старик. – Отнесите свое «богатство» в ближайшее отделение полиции и не делайте себе «геморроя».
     Как только молодой человек скрылся из виду, Абрам поднялся с лавочки и быстренько поспешил домой.
     Провозившись несколько минут с непослушным замком (а, может, руки уже не слушались старого ювелира), Шор вошел в прихожую и включил свет.
     Прямо над тумбочкой с домашним телефоном висел большой портрет его Сонечки. На портрете Соня была совсем молода и красива. Игриво подпирая пальчиком подбородок, она, улыбаясь, смотрела на Абрашу.
      Взяв с тумбочки записную книжку, старик нашел в ней телефон  Горского и стал крутить диск. Несколько секунд он слушал  длинные гудки, а затем в трубке щелкнуло, и послышался голос.   
     - Веня, это Шор, - произнес Абрам, - звоню по твоей просьбе…
     Внезапно связь прервалась, и в прихожей погас свет.
     - Что такое…, - пробурчал старик  и, открыв дверь, выглянул на площадку.
     Удар чем-то тяжелым, который обрушился  на голову Шора, был так силен, что на стены брызнул мозг.
     В темноте кто-то переступил через тело мертвого ювелира  и побежал вниз по лестнице…»

     … - Ну вот, мама, я тебе все и рассказал. Очевидно, я болен, мама, сильно болен.
     Никита попробовал подняться с дивана, но мать не позволила ему это сделать.
     - Нет-нет, лежи, тебе нужно отдохнуть. Вот и доктор так сказал. Это переутомление, и наверняка скоро все пройдет, - добавила она.
     - Какое переутомление, мама! В нашем институте нельзя переутомиться! Пойми, в моих снах я – супермен, но с такой же фамилией и именем, и даже живу здесь же, в нашей квартире!
     - Вот видишь, это всего лишь сны…
     - И я так думал. Но когда и в институте средь бела дня я опять стал этим «Красавчиком»… Крыши… Погони….
     - Ты потерял сознание, вот тебе и привиделось.
     - А как же полоса от троса на футболке, это тоже привиделось? – спросил Никита.
     - Ты просто упал и обо что-то измазался, - ответила мать.
     Она пошла в свою комнату, а  Красавин  встал с дивана и подошел к зеркалу.
     В зеркальном отражении он снова был тем самым тщедушным парнем с синюшными незагорелыми руками.
     Прошлепав босыми ногами на кухню, Красавин достал из шкафчика таблетки анальгина и, приняв пару, пошел спать…
    ... Кувшинки ударялись о дно лодки и, увлекаемые водоворотом от всплеска весел,  на миг погружались под воду. Глубокое и темное озеро было величаво спокойным, и ивы, растущие по берегам, склоняли свои зеленые ветви почти к его середине, словно любуясь своим отражением.
     - Никита, ты можешь грести сильнее? – закричала Ленка. – Сильнее, сильнее! Я хочу, чтобы мы плыли быстро-быстро!
     Ленка – девчонка лет двенадцати, соседка по их даче – нравилась Никитке, и только ради нее он, еще маленький мальчишка, ровесник Ленки, соглашался отдыхать летом на этой даче.
     Девочка почти лежала на корме лодки, свесив руки в воду, и ловила кувшинки. А Никита, задыхаясь, работал веслами: он должен быть сильным и ловким, как отец, он обязательно станет сильным и… Лодка, столкнувшись в воде, очевидно, с корягой, сильно качнулась, и  мальчишка  полетел в воду. Испуганно колотя по воде руками, неумеющий плавать  Красавин  слышал, как кричит Ленка. И, когда силы покинули его, и он, нахлебавшись воды, стал тонуть, сильные мужские руки отняли его у озера. Очнувшись на берегу, Никита увидел склонившееся над ним лицо отца, а тот прикоснулся ладонью к его лбу… и Красавин проснулся.
     Он сидел на кухне, спать совсем расхотелось. Сварив себе кофе, Никита вспоминал Ленку, с которой они дружили. Теперь кажется, что это было так давно… И отец в то время еще был с ними. Он ушел от них позже. Красавину было лет пятнадцать, когда это случилось. Тогда же у него произошел первый нервный срыв и такой сильный, что он попал на неделю в больницу. Врач неврологического отделения успокаивал мать и говорил, что у подростков это часто бывает, поэтому волноваться не стоит, а Никите сейчас необходимо внимание и забота…

     «… - Венька, Венька, иди скорее, - кричал вечно сопливый Серёга Жуков, - тебя папка зовёт. Венька!
     Маленький Венька бросал друзей-товарищей, вылезая из построенного на детской площадке шалаша, и мчался к дому, к знакомому папкиному автомобилю марки «Победа». Машина стояла прямо у подъезда, и назло всем завистливым бабкам, целыми днями просиживающим на лавочках у дома, двери её были распахнуты настежь, и дивная музыка звучала из недр автомобиля: это папкин шофёр  дядя Вася нашёл по радио чудом просочившуюся в эфир Советского Союза  джазовую волну. На переднем сиденье  рядом с водителем вальяжно развалился плотный дядька в модном тогда парусиновом костюме и галстуке, казалось, намертво впившемся в толстую загорелую шею.
     - Ну что, наследник, давай, садись в машину, папка тебя покатает! – басил «парусиновый» дядька.
     И Венька, довольный,  гордо поглядывающий на окруживших машину мальчишек, залезал внутрь. «Победа», урча мотором, выпускала облачко дыма, вкусно пахнувшее бензином, и увозила Веньку кататься по вечерней Москве. Веня смотрел с заднего сиденья на красную бычью шею папаши, которую тот всё время вытирал платком, и пытался наконец понять и свыкнуться с мыслью о том, что этот «парусиновый» дядька – его отец.
     Пётр Михайлович Горский приехал с войны лишь в пятидесятом году в звании майора, притащив с собой несколько огромных чемоданов, набитых немецким добром. И через три года на свет появился Веня. Пётр Горский, обладая кипучей натурой и деловыми качествами, дома не засиживался, и поэтому впервые Веня его увидел в шесть лет. Горский приехал домой через шесть лет после Венькиного рождения, приехал уже на собственной «Победе» и с личным шофёром дядей Васей. Мать подвела стесняющегося Веню к плотному краснощекому человеку и попросила его обнять папку. Веня уткнулся головой в пухлый живот незнакомого ему человека, пахнувшего табаком и одеколоном «Шипр», подсознательно понимая, что это его отец.
     «Парусиновый» папашка снова исчез через пару месяцев. И когда появился опять с двумя большими чемоданами, то снова пробыл дома совсем недолго, так как однажды вечером за ним приехали строгие люди в милицейской форме. Перед тем, как уйти,  папаша посадил сына на колени.
     - Прощай, наследничек, хочу, чтобы тебе повезло больше, чем мне. Хотя, многое зависит и от тебя…
     Больше отца Веня не видел: посадили тогда «парусинового» папаню надолго. За что – Вениамин толком и не понял. И лишь спустя несколько лет мать рассказала повзрослевшему Вене о том, что папашка был замешан в каких-то махинациях с поставками оборудования.
     Веня Горский особо не печалился, так как не успел полюбить «парусинового» папаню. И даже когда  в одну из зимних морозных ночей они получили письмо с извещением о папашкиной смерти в лагере, Веня смотрел на плачущую мать, но выдавить из себя слёзы так и не смог.
     После конфискации имущества они с матерью жили в коммуналке в одном из пригородов Москвы. Веня учился в институте и вечно «сшибал» мелочь на пирожки у сокурсников. А мать уже много лет болела, и однажды, когда стало совсем невмоготу, она позвала к себе Вениамина. Это был её последний разговор с сыном, так как наутро она умерла. А Веня узнал о том, что всё конфисковать ушлым ОБХССникам не удалось, и в небольшой деревушке под Тулой, в старом доме папашкиного отца, а его деда, на чердаке кое-что припасено прозорливым папаней на «черный день».
     Наскоро похоронив мать, Веня добрался на электричке до Тулы, а оттуда на попутке и до дедовой деревушки.
     Покосившийся деревянный дом Веня нашёл быстро, но увидев свет в окошке, удивился: по рассказам матери, дом уже несколько лет пустовал. Веня Горский отворил скрипучую калитку и по заросшему бурьяном палисаднику, посадив на штаны кучу репейников, пробрался к дому. Он постучал в окошко, и на крыльцо вышел пропитого вида парень лет тридцати.
     Прищурившись в темноте, любитель горячительных напитков заметил, наконец, Вениамина.
     - Чё надо? – прохрипел он. – Чё по ночам шляетесь? А человек, может, уработался за день и устал, а они ходят!...
     - Ты не суетись, дружок, я ведь внук  Михаила Мефодьевича Горского. А вот ты что за гусь?
     Веня не спеша чиркнул спичкой, прикурил и поднёс догорающую спичку к помятой физиономии жильца.
     Поросшая трёхдневной щетиной морда оскалилась щербатой улыбкой.
     - О, блин, родственничек нарезался! Вот это да! То-то мне неймётся цельный день, а водяра кончилась. У тебя случайно нет, чего выпить? – Парень распахнул поросшую мхом дверь, приглашая войти.
     Предусмотрительный Веня захватил с собой бутылку водки, а потому сразу же поставил её на загаженный остатками закуски стол.
     -… А чего, я деду тоже не чужой был, все-таки двоюродный племянник! – наливая очередной стаканчик водки, улыбался «племянничек» Вова. – Ты знаешь, Венька, жизнь такая штука, нынче – так, а завтра – этак, и не поймёшь ни черта! Я ведь тут неподалёку в соседнем колхозе жил. Всё чин-чинарём: работал механиком, Валька, жена, у меня была… А потом всё понеслось к едрене-фене. Запил, а  остановиться не мог. Вот Валька и ушла, да и на работе не заладилось. Плюнул на всё и сюда подался, вспомнил, что изба дедова пустует. Вот и живу тут один, давно уже. Где чего кому нарубить, покрасить, покосить… Короче, перебиваюсь как ни то…
      Вениамин  слушал пьяную болтовню Вовчика и опять подливал ему водки. Наконец, часам к двум ночи Вовчик, утеряв реальность, упал головой в тарелку с селёдкой и затих. А Веня стал искать лестницу, чтобы попасть на чердак.
     Поднявшись, наконец, по прогнившей лестнице на пыльный, заваленный всякой дрянью чердак, Веня, помогая себе включенным фонариком, стал искать старую покрышку от папашкиной «Победы» и вскоре её нашёл.
     Покрышка висела не стене, забытая временем и всеми. Из её нутра торчали какие-то пучки трав и грязные тряпки. При виде этого «натюрморта» Веня Горский даже засомневался в успехе намеченного предприятия, но к покрышке все же подошёл и… едва снял её с костыля: настолько она оказалась тяжёлой. Бросив в нетерпении её на дощатый пол, стал вынимать тряпки и понял, что о коммуналке вскоре можно будет забыть. За тряпками и пучками кореньев в холщовых мешочках лежало золото: кольца, перстни, браслеты, подвески и цепочки – весь резиновый баллон был забит этими ювелирными украшениями.
     У Вени затряслись руки, и перехватило дыхание от этого золотого чуда. Он развязал  мешочки и ласково перебирал руками золотые цацки, всё ещё не веря своему счастью.
     - Ух и ни хрена себе!!! – раздалось у Вени за ухом, и он вздрогнул.
     Всё ещё покачиваясь, позади него стоял Вовчик. И как он мог подкрасться так неслышно?!
     Веня вспомнил, что где-то рядом лежит кусок старой металлической трубы, и стал шарить рукой. А затем поднялся с колен и повернулся к Вовчику.
     - Ну что, родственничек, будем делить поровну! – осклабился он и, не раздумывая больше, резко ударил Вовчика трубой по голове.
     Закидав тело парня тряпками, досками и прочим мусором, Веня Горский спустился с чердака, сломал лестницу и выкинул её в заросший бурьяном огород.
     Золота было много, и оно было очень тяжёлым. Горский высыпал его в старый мешок, присыпал сверху найденными в доме клубнями картошки и, взвалив на плечо, пошёл к большаку…
     Пройдёт ещё несколько лет, прежде чем Веня Горский обзаведётся друзьями, связями и решится открыть свой бизнес. Не брезгуя ничем, не обременяя свой разум моралью, он уверенно будет шагать, а вернее, ездить на дорогих иномарках, входить без приглашения в любые двери и никогда больше не вспомнит о белых костях убитого им парня, заваленных мусором на чердаке заброшенного дома.

     …Горский был очень раздражен, да и было от чего.
     Сначала – арест Лысого. А ведь тот был «тертый калач» и нюх на ментов имел наработанный. А вот поди же, не помог ему его нюх… А вчера упал с «высотки» и разбился Маркушин. И какой черт понес его на эту «высотку»…
     - Что происходит, Леня? – посмотрел  Горский  на  сидящего в кресле Борисова. – Почему всё  «сыпется»? Я нервничаю, Леня… Идиотская кража в поезде… Ты хоть понимаешь, на какую сумму нас наказали?!
     - Из достоверных источников, Веня, поимкой Лысого занимался один дотошный капитанишка, - просипел  Борисов, прикуривая сигарету, - некий Красавин. Среди ментов пользуется уважением, подтянутый, спортивный. Кстати, смерть Маркушина – тоже его рук дело. Никак на медаль тянет капитан, выслуживается…
       -Так в чем дело, Леня? Возьми ребят, и потолкуйте с этим капитаном. Нам от него ничего не надо, просто объясните ему, чтобы не усердствовал, работал себе спокойно и иногда не видел то, что ему видеть не надо. А за его бездействие можно и отблагодарить. Возьми,  в сейфе пять штук «зеленых», думаю, ему хватит… Да, чуть не забыл. Вчера вечером позвонил мне старичок один, бывший ювелир. Я просил его мне «звякнуть», если на горизонте появится наш героин…
     Горский многозначительно посмотрел на Борисова. Тот заерзал в кресле и опустил глаза.
     -… Позвонить-то – позвонил, да сказать ничего не успел, отключилась связь. Живет наш Абрам Израилевич в Южном Бутове. Вот тебе адрес.
    Он наклонился над блокнотом и, написав адрес, вырвал листок и протянул его Борисову.
     - Пожалуйста, Леня, поезжай на место и поделикатнее там узнай, жив ли наш старичок. Чувствую, нам повезло. Возможно, и порошок скоро вернем, хотя, наверное, и не весь…

     … Степан Николаевич! – раздавался голос за дверью. – Это я, Лариса. Пенсию вам принесла, ну открывайте же!
     Старик поднялся с кресла и, посмотрев на собаку, которая никак не отреагировала на вопли почтальонши, чуть пошатываясь, пошел в прихожую. Сбросив с плеч дорогой атласный халат, он надел висящий на вешалке старенький залатанный пиджак и какое-то время повозился с замками.
     - Ах, это вы, Ларочка! – заулыбался старичок, приоткрыв входную дверь. – А я, знаете ли, задремал по-стариковски. Телевизор, знаете ли, Ларочка, сломался. Надо бы починить, да вот все недосуг или же склероз…, - то ли закашлял, то ли рассмеялся он. – Извините, в дом вас не пускаю, вы же знаете, собака у меня. Такая же старая, как и я. И что ей придет в голову… А видеть – не дай Бог – вас, Лариса,  укушенной моей собакой, я бы не хотел.
     - Да понимаю я все, - ответила почтальонша, - распишитесь вот здесь и получите.
     - Ой, Ларочка, а сегодня больше, чем обычно!
     - Прибавили вам пенсию, наверное, Степан Николаевич. С вас причитается!
     - Конечно, конечно, в следующий раз – обязательно! – оживился старик и закрыл дверь.
     Степан Николаевич Синица -  добродушный старичок может быть с чуть колючим взглядом маленьких карих глаз – всегда старался выглядеть невидимкой. Быстренько семенил  в ближайший гастроном за кефиром или яйцами, так же быстренько выгуливал  свою собаку и скрывался в подъезде. Соседи по подъезду сочувствовали одинокому старичку: жена у него умерла уже с десяток лет назад, пенсия  маленькая, одиноко ему, и только собака – его верный друг – скрашивает нерадостную жизнь.
     С тех пор как в тридцать первом году семья Степана Синицы попала под раскулачивание, и отца и мать увезли в неизвестном направлении, Степа остался с теткой, помогая ей, как мог, поддерживать развалившееся враз хозяйство родителей. С тех самых пор поселилась в его душе ненависть к правящему гегемону. Эта ненависть заставила его в первые же дни войны бросить свое ружье и сдаться на милость немцев. Затем был лагерь, потом спецшкола, потом другой лагерь – американский, и спецшкола тоже другая.
     Синица вернулся в Советский Союз в начале пятидесятых, и даже успел попасть еше в один лагерь – сталинский. Затем смерть Сталина, амнистия, работа на восстановлении Сталиногорского химкомбината.
     Здесь Степан знакомится с веселой девушкой-комсомолкой, да еще и москвичкой – Танечкой Сивцевой. Становится вскоре ее мужем и перебирается в Москву.
     В годы «холодной войны» про него вспомнили. Отыскался, якобы, его родной брат, которого у Синицы, кстати, никогда не было. Дорогой гость погостил у «брата» несколько дней, объяснил, что к чему и оставил дальнейший план работы. Степан Николаевич сразу предупредил «брата», что никакие теракты как то: взрыв мостов, заводов, отравления колодцев, он устраивать не будет. Но тот успокоил Степана, объяснив ему, что это и не требуется. «Мы, дорогой «братик», будем разваливать твою «любимую» власть с другой стороны и другим способом» - объяснил он. Вскоре «родственник» уехал, а Синица, устроившись паспортистом в один из ЖЭКов, стал жить-поживать с молодой женой Танечкой.
     Степан мило улыбался соседям, на работе был вежлив и скромен и только дома он преображался. Сколько ненависти и злобы было в его голосе, он яро ненавидел власть и убедительно доказывал свою правоту жене.
     Раз в полгода к нему приезжал курьер и привозил ему посылку от «брата». В посылке, как правило, были деньги, американские порножурналы и прочая западная пропаганда.
     Танечка, когда-то восторженная, убежденная в идеалах справедливости, девушка, вскоре уже «пела вторым голосом» и искренне поддерживала настроение мужа.
     Время шло, менялись правители, менялись политические убеждения. Но только не для Степана Синицы. Он «оброс» связями, разбогател, купил шикарную дачу под Москвой и, конечно же, на имя жены.
     Курьер приезжал сам или же за товаром приходилось посылать «своего» человека. Как-то незаметно исчезли журналы с молодыми красотками, а вместо них все чаще ему стали привозить героин. В последние годы старик, лишенный к тому времени каких бы то ни было политических убеждений, был убежден только в одном: во власти «золотого тельца»…»
    
    … Голубое пламя горелки нагревало колбу с прозрачной жидкостью. Никита записывал в тетрадь результаты опытов, невольно прислушиваясь к разговору двух молодых сотрудниц, сидящих у окна. Девчонки «трещали» о всякой ерунде, ничуть не беспокоясь о работе.
     - Красавин, как приятно и даже, ты знаешь, неожиданно увидеть тебя на рабочем месте, - ворвался в лабораторию ее заведующий Сан Саныч Краевский. – Слушай, Никита, что у тебя с диссертацией, пишешь? – спросил он. – Или не до этого?
     - Пытаюсь писать, Сан Саныч, пытаюсь, - со вздохом признался тот.
     - Ты пиши, Красавин, пиши, - задумчиво произнес Краевский. – Твоя диссертация у нас в плане на следующее полугодие… Да брось ты свои колбы! Пойдем ко мне, покурим.
     За стеклянной перегородкой в маленьком  кабинетике   было душно, и Краевский включил стоящий в углу вентилятор.
     - Садись, Никита. Что там у тебя происходит? Светка сказала, что видела тебя недавно в совершенно растрепанном виде, и потом, этот обморок… Может, тебе отдохнуть, а? Недельку я тебе выделю.
     - Нет-нет, наоборот, на работе мне лучше.
     - Как скажешь, Красавин, как скажешь…
     Никита задержался в институте до восьми вечера и теперь был этому рад: в это час  в полупустом вагоне метро было тихо и спокойно. За окнами пробегали огни дежурных фонарей, привычно на поворотах скрежетали о рельсы колеса, и …

     «… - Вчера на утренней десятиминутке тебя опять хвалил Дед,…
     Ритка улыбнулась и чмокнула Красавина в нос.
      -… говорил о чести и достоинстве, о благородном риске и бла-бла-бла.
     Никита был у нее дома, они лежали в постели и уже минут пять как просто отдыхали, утомленные бурным сексом.
     - Женись на мне, Красавчик! А я  буду тебя любить, - говорила Рита, - заботиться о тебе буду. Ты бросишь, наконец, свою оперативную работу и устроишься в банк – в охрану.
     - Угу, стану толстым и ленивым, - ответил в полудреме Никита.
     - А я буду ждать тебя дома и готовить тебе борщи буду.
     Ритка поглаживала пальцами рубец чуть ниже правого соска на груди у Красавина - след от огнестрельного ранения.
     - Когда-нибудь, Марго, это обязательно произойдет, - повернулся к ней Никита. – Ты будешь меня ждать и готовить мне борщи… Кстати, о борщах: безумно хочется жрать, Ритуль!
      Они поцеловались, и Маргарита побежала на кухню
      На полу возле кровати зазвенел мобильник, и Никита, нащупав его пальцами, поднес к уху.
     - Капитан Красавин? – спросил хрипловатый мужской голос.
     - Да. А кто это? – удивился Никита
     - Не все ли тебе равно, капитан, ты меня все равно не знаешь.
     - Опа! Мы уже перешли «на ты»?
     Из кухни выглянула Рита, вопросительно глядя на Красавина. Махнув ей рукой, чтобы не беспокоилась, Никита продолжал слушать.
     - Нужно встретиться, Капитан, есть разговор. Нам обоим нужен этот разговор… Что молчишь, капитан? – просипел голос.
     - Я не молчу, я слушаю, - ответил Никита.
     - Короче, давай завтра на Патриарших, на лавочке в шесть. Я тебя найду.
     На кухне у Ритки что-то загремело, и…»

     … Красавин проснулся как раз вовремя: приближалась его станция…

     «… Семен Болдиков, он же Сеня-Грек, бесцельно слонялся по Москве в поисках легкой наживы. Ничего стоящего ему не попадалось, а заниматься карманными кражами он не привык: не его профиль. Грек и сейчас сожалел о том, что тогда на лестнице, убивая старого ювелира, поторопился и позорно убежал, даже не заглянув в его квартиру. Сам виноват ювелир, не надо было так с Греком, мягче нужно было. Ну, да чего уж там, теперь не исправить…
     Проходя мимо одного из дворов, он решил попытать удачу и зашел внутрь сгруппировавшихся старых пятиэтажек. Сейчас, когда везде появились домофоны, квартирные кражи стали не так доступны, но иногда бдительные жильцы забывали закрыть подъездную дверь и сами того не желая, «приглашали» воришек поохотиться. Вот и сейчас дверь одного из подъездов оказалась открытой, и Грек шустрой ящерицей шмыгнул внутрь.
     Поднявшись на третий этаж, он наугад выбрал дверь и позвонил. На звонок никто внутри не отреагировал, а это значило, что там никого и нет. Быстренько поколдовав с замком, Семен попал в квартиру.
     Судя по скромненькой, хотя и чистой прихожей, в квартирке поживиться особо будет нечем, подумал загрустивший Грек, но в гостиную прошел. Двухкомнатная «хрущевка», казалось, насквозь пропахла валерьянкой и нафталином. В гостиной стояла типовая «стенка» времен «  Дорогого  Леонида Ильича», продавленная тахта и пара кресел, на которые и садиться-то было страшно: того и гляди развалятся. Увешанные фотографиями стены с давно выцветшими обоями… В общем, все это говорило Сене, что фортуна сегодня смотрит не в его сторону.
     Он скорее по привычке натянул резиновые перчатки и стал рыться в ящиках. В одном из них  Грек  нашел полторы тысячи рублей.
     В это время скрипнула дверь в спальню, и на пороге перед изумленным Греком появилась ухоженная бабулька. На мгновение что-то знакомое увидел Семен в ее чертах, но что – понять не мог.
     Старушка, меж тем, с трудом передвигаясь,  внимательно и совсем не испуганно смотрела, близоруко щурясь, на Грека. Семен стоял, словно загипнотизированный ее взглядом и не шевелился.
     Старуха приблизилась к нему и еще раз внимательно всмотревшись в его лицо, заговорила.
     - Сеня, Болдиков, ведь это ты! Ты пришел меня проведать! Как это славно! Меня так давно никто не навещал. Что же ты стоишь, - продолжала она, - ты, Сеня, садись, а я  сейчас тебя угощу чаем с пряниками. Ведь ты любишь пряники?
     Старушка улыбнулась и заковыляла на кухню.
     Семена прошиб холодный пот, и он вспомнил. Да-да, не было никаких сомнений, это была Анна Ивановна – их «училка», как они говорили тогда в школе. К тому же, она была их классным руководителем.
     Семен дотянул с трудом до восьмого класса и вскоре думать забыл о школе: не до того было. А потом – первый срок за кражу, и пошло-поехало… А вот она помнила, помнила Семена.
     На душе у него заскребли кошки. И так сильно заскребли, что он брезгливо стянул свои резиновые перчатки, положил на столик у окна деньги старой учительницы, затем порылся в карманах, нашел еще пятьсот рублей, сунул их к остальным и незаметно выскочил из квартиры. Никогда еще Семену Греку не было так паршиво. Даже тогда, когда его в СИЗО били, жестко били менты, или потом били на «зоне»: все это казалось сейчас ничтожным и мелким. Он вспоминал полубезумные, но такие добрые глаза своей старой учительницы и думал о том, как хорошо, что она так и поняла, зачем он приходил.
Греку хотелось одного: напиться, напиться до беспамятства, потому что Семену Греку было очень стыдно…
     Уже подходя к своему дому, в летней кафешке за столиком он увидел своего старого приятеля Коляна Ткачева и, подсев к нему за столик, попросил купить ему водки.
     Через час, когда Сеню окончательно «развезло», и он перестал осознавать реальность, Грек рассказал внимательному Коляну о десяти килограммах героина, хранящихся у него дома. Хвастаясь своим богатством, он взял у того слово о неразглашении тайны, затем посмотрел мутным взглядом на хорошенькую официантку и уронил голову в салат…»

     … Всю ночь Никита не сомкнул глаз: из головы не выходила мысль о встрече его двойника, то есть, Красавчика, которую тому назначили на Патриарших. То, что события во сне и даже уже и наяву происходили в последовательном порядке, означало только одно: где-то все ЭТО происходит, и любые такого рода приключения рано или поздно заканчиваются. Да, финал неизбежен, вот только каким он будет…
     Вчера вечером, уже подходя к дому, Красавин внезапно почувствовал резкое и навязчивое желание закурить. Он удивленно пожал плечами, но пачку сигарет в киоске все же купил, а ведь никогда даже и не пробовал курить! Ночью, сидя на кухне и думая о       происходящих событиях, Никита выкурил полпачки сигарет.
     Утром, собираясь на работу,  вдруг понял, что очки – нелепые очки «ботана» с перевязанной изоляцией, дужкой, -  ему больше не нужны: он все прекрасно видел и без очков. Из зеркала в прихожей на Красавина смотрел Красавин, но у ЭТОГО Красавина были обветренные скулы и спортивное загорелое тело.
     На остановке «маршруток» толпился народ, и Никита понял, что всё равно уже опоздал на работу и так или иначе, но придётся ехать на метро.
     Красавин перешёл через дорогу и снова оказался у маленького парфюмерного магазинчика. Не решаясь зайти внутрь, он остановился у окна, через которое хорошо просматривалось всё помещение, и опять увидел ЕЁ. Как она похожа на Маргариту Васильчикову из его необычных снов,  вспомнил Никита. Ему вдруг захотелось подойти к ней, вот прямо сейчас и всё-всё ей рассказать, чтобы потом вместе посмеяться над нелепыми снами, которые он видит всё чаще.
     Красавин заметил, что девушка тоже его увидела и, секунду помешкав, решительно направилась к нему. Никита испуганно отшатнулся от окна и побежал к станции метрополитена.
     В институте до обеда ничего интересного не происходило, если не считать того, что молодые девчонки-лаборантки как-то странно поглядывали на него.
     Ровно в полдень к Никите подошла Светка Линовская и, почему-то смущаясь, предложила вместе пообедать в летней кафешке. Реакция Красавина оказалась странной даже для него же самого. Светка, конечно, ему нравилась, и нравилась давно. Но при виде ее Никита обычно терялся, а ноги становились совсем ватными, он начинал молоть всякую чушь и, краснея и потея, стремился побыстрее уйти. Но сегодня он с удовольствием принял ее предложение и, оставив свои колбы и тетради, улыбнулся Светке, совершенно нисколько не смущаясь.
     Народу в летнем ресторанчике было немного. Тихо играла музыка. И первые желтые листья залетали с тротуара прямо к столикам.
     Девушка  ковыряла ложечкой мороженое и хитро посматривала на Никиту.
     - Слушай, Красавин, что с тобой происходит? Ты меняешься прямо на глазах. И очки снял. Линзы, наверное, поставил, да? – интересовалась  она.
     Никита, довольно улыбаясь, полез в карман за сигаретами и уже собирался рассказать Светке, ЧТО с ним происходит, но тут подошел официант.  Он  поставил  на стол чашечку кофе, и  вдруг замер в нелепой позе: раздался звук, будто бы сильно хлопнули дверью и…

     «… Красавин сидел на лавочке на Патриарших прудах и посматривал на часы. Стрелки показывали пять минут седьмого, а «приятели», назначившие ему встречу, все не появлялись.
     На другой стороне, через сквер, припарковался оперативный «жигуленок», в котором сидел Серега Иванин, привязался: давай, подстрахую! «Ну, пусть подстрахует, лишь бы не мешал», - подумал Никита.
     Подождав еще минут десять, он встал с лавочки и махнул рукой Иванину. Оперативный «жигуленок», словно ожидая этого, рванул с места и вскоре скрылся из виду.
     Красавин не спеша шел по аллее к выходу из сквера, размышляя над тем, почему никто из бандитов не пришел на встречу.
     У самого выхода вопреки правилам парковки остановилась красная потрепанная «Нива», и пожилой мужчина открыл капот. Заметив проходящего мимо Никиту, мужичок его окликнул и попросил помочь.
     -… Да, понимаешь, аккумулятор старенький, а заменить все руки не доходят. Помоги, мил человек, сядь за «баранку» и понажимай «газ», а я тут со стартером поколдую, - сказал дедок.
     Красавин пожал плечами и сел за руль. Дедок же снова  стал ковыряться в моторе. «Нива» никак не хотела заводиться, и Никита, потеряв терпение, хотел было уже послать деда «куда подальше» со своим металлоломом… Сильный удар сзади чем-то твердым по голове бросил Красавчика вперед на «баранку», и он отключился…
     …В воздухе резко запахло нашатырем, и Красавин пришел в себя. Попробовал встать и не смог этого сделать: руки были крепко связаны за спиной, а ноги привязаны к ножкам стула, на котором он же и сидел. Тусклый свет гаснущего дня едва пробивался в маленькое окошко за спиной у Никиты. Судя по всему, это было подвальное помещение, но чистое и ухоженное, на подвал обычного многоквартирного дома явно не похожее.
     Он повел головой и скривился от боли: тупыми болезненными ударами пульсировало где-то в районе затылка и отдавало в позвоночник.
     - Очухался, мент! Вот и славно! – услышал Красавин.
     Сзади у окна стоял человек, которого он сразу не заметил. Взяв табурет, тот сел напротив Никиты и, щелкнув зажигалкой, закурил.
     - Извини за неудобства, капитан, но что делать, надо поговорить, - произнес он.
     Красавин смотрел на этого молодого, лет двадцати восьми, парня и запоминал: зеленые нагловатые глаза, небольшой с горбинкой нос, едва заметно развернутый влево. «Наверное, боксер», -  нос то явно сломан,  Никита  снова  взглянул на парня.
     - А в скверике поговорить было неудобно, да? К чему все эти игры? Развяжи меня, вот тогда и поговорим.
     - Ты, мент, права-то не качай, - усмехнулся  носатый. – Не в том ты положении:  не у себя на Петровке… Ладно, - неожиданно подобрел он, - ноги тебе развяжу, затекли, небось. Но пока – только ноги.
     Парень достал нож и перерезал веревки на ногах. Никита пошевелил затекшими ногами, чувствуя, как  поток крови устремился к зажатым венам.
     - Знал бы о таком радушном приеме, не было бы у нас встречи, - буркнул  Красавин.
     - Ладно, ладно, не кипятись без нужды, чуть позже и руки развяжу, смотря как вести себя будешь. А теперь слушай…
     Боксёр  приоткрыл дверь и позвал  кого-то.  В подвальчик ввалился еще один субъект, чуть старше предыдущего, лысоватый, в легкой кожаной куртке  и потертых джинсах. Он встал рядом с первым и, засунув руки в карманы, начал говорить.
     - Тебя, капитан, в ваших кругах называют «Красавчиком». Так вот, если хочешь таковым оставаться, забудь об оперативных разработках твоего отдела. По твоей вине мы и так потеряли двух нужных людей. Предлагаю тебе три штуки «зеленых», и ты забываешь о героине и обо всем, что с ним связано. Тебе и делать-то ничего не нужно, - продолжал он, - просто ничего не делай. Прости за тавтологию… Неси, Леха, «бабки»!.. Да и разойдемся с миром.
     Парень с переломанным носом скрылся за дверью.
     - Развяжи мне руки, - попросил Никита.
     Лысоватый почесал подбородок, раздумывая, стоит ли ему это делать, но веревку все же перерезал.
     Никита встал со стула и, растирая руки, стал прохаживаться по подвальчику. Лысоватый угрюмо наблюдал за его перемещениями. И, наконец, удовлетворил своё любопытство:
     - Я понял так, что ты согласен, Красавчик?
     Красавин подошел почти вплотную к нему и, радушно улыбаясь, вдруг «двинул» того в челюсть. Лысоватый отлетел в угол и больше не шевелился.
     - И как тебе такое могло прийти в голову, - склонившись над ним и проверяя карманы, усмехнулся  Никита.
     Он, наконец, нашел свой пистолет и взвел курок.
     Красавчик зря ждал другого – с переломанным носом. Вероятно, он услышал шум и решил не рисковать.
     Из подвальчика нужно было выбираться и как можно быстрее. В углу зашевелился Лысоватый, и Никита наотмашь ударил того пистолетом по голове, а затем осторожно по стенке стал двигаться к выходу. Подойдя к двери, он распахнул ее ударом ноги и, бросившись в дверной проем, перекувыркнулся через голову
     Грохнул выстрел. Пуля прожужжала совсем рядом, и Красавин выстрелил в ответ туда, где увидел вспышку.
     Помещение, где он  сейчас находился, очевидно, было кухней, только очень большой. Прямо в центре разместились электроплиты, за которыми сейчас и сидел Никита.
     - Выходи, мент! – услышал он. – Патроны рано или поздно закончатся. Лучше по-хорошему выходи!
     Прячась за плитами, Красавин пробирался все ближе к открытой двери, ведущей в холл. Неожиданно он увидел тень человека, стоящего в дверном проеме и, не раздумывая подняв руку с пистолетом, выстрелил через плиту.
     Тень охнула и упала расплывшейся кляксой грузного человека в джинсовом костюме.
     Никита бросился к двери, перепрыгивая через джинсового неудачника. Вот и холл… Барная стойка, мягкие кожаные диваны… И никого. Остановившись на секунду, он схватил со стойки бутылку дорогого виски и, разбив горлышко о тяжелый венский стул, вылил содержимое на ковер. Бросив горящую спичку в спиртовую лужицу, Красавин еще некоторое время заворожено смотрел на разгорающееся пламя, а потом, спохватившись, бросился к выходу из дома.
     Ему оставалось пересечь ухоженную лужайку, а там, у ворот, его уже ждет та самая раздолбаная «Нива»… Добежать спокойно до машины Никита не успел. От сильного болезненного удара в плечо его бросило вперед, и только потом он услышал звук выстрела. Красавин упал. И в лужице после прошедшего дождя увидел пламя, вырывающееся из окна первого этажа коттеджа. А еще он увидел бегущего к нему с пистолетом в руке парня с перебитым носом и, почти теряя сознание от боли, выстрелил в приближающуюся фигуру.
     В доме что-то грохнуло, посыпались стекла, и Никита полетел в темноту…

     … - Кто ты, Сеня Болдиков? – спрашивал кто-то невидимый, голос его был требователен и грозен. – Что полезного и хорошего ты, Болдиков, сделал? Для чего ты живешь?... Не смотри так на меня, Сенька, не смотри!..
     Откуда-то из темноты выплыла пьяная физиономия отца, и требовательный голос исчез. Его заменила почти бессвязная пьяная речь когда-то близкого и родного человека.
     - … Не виноват я, Сенька, не виноват! Я нашу мамку любил… Зачем она себя убила? Зачем?!...
     Появилась серая картинка дождливого дня, кладбище, обитый дешевеньким ситцем гроб, а в гробу – мать, с восковым лицом и темной, страшной полосой на шее… Серую безысходность меняет солнечный майский день. Возле куста сирени на качелях – Танька Синицына, самая  красивая девчонка в классе. Она, лениво отталкиваясь ножкой, раскачивается и с усмешкой смотрит на Семена.
     - Неужели, Сенька, ты мог подумать, что я буду дружить с тобой? Ты – двоечник, неудачник, да к тому же  сын алкоголика…
     Танька заливается смехом.
     -… Ну, поцелуй меня! – манит она.
     Семен приближается к ней. Но это уже вовсе не Танька. На качелях их учительница Анна Ивановна. Она хитро щурит глаза и, придерживая панаму старческой иссохшей рукой, говорит:
     - Болдиков, ты опять не выучил урок!...
     Грек открыл глаза и увидел свое, давно не мытое, окно с грязным куском выцветшего неба, виднеющегося сквозь пожелтевшую листву. Ужасно болела голова. Но больше всего хотелось пить.
     Он сел на диване, собираясь пойти на кухню за чайником, и увидел две пустые коробки из-под обуви. Коробки лежали на полу. Те самые, в которых Грек хранил свой героин.
     Семен громко икнул от неожиданности такого сюжета, и остаток вчерашнего хмеля словно растворился. Вместе с этим вернулась и память, и он вспомнил, как вернувшись домой первым делом высыпал содержимое коробок в унитаз.
     - Вот и ладно, так тому и быть, - пробормотал он, - решил «завязать»  и – точка!
     Грек поднялся с дивана и поплелся на кухню за чайником. Соседей по коммуналке в этот полуденный час не было, длинный коридор был пуст. Поколдовав с чайником на плите и тронув рукой висящую на веревке футболку, он поспешил в комнату, насвистывая популярную мелодию.
     Толкнув спиной дверь, Грек с горячим чайником в руках зашел в свою комнату и только повернувшись к дивану увидел троих незнакомых мужиков, сидящих на нем.
     - А вот и чай! – сказал самый старший на вид с седыми висками. – Заходи, Грек, заходи, не стесняйся! Давно нам хотелось с тобой повидаться.
     - Вы кто? – выдавил  Семен, чувствуя, как разом пересохло во рту.
       - Мы то? Да мы – те самые «кони в пальто», у которых ты, падла, «увел» героин, - ухмыльнулся  седой.
     - А, ну тогда понятно! – обрадовался  Грек… и бросил чайник с кипятком в сидящую на диване троицу.
     Пока те матерились и орали, Семен бросился к входной двери, но, распахнув ее, получил сильный удар в лицо и, споткнувшись о порог, рухнул в коридор…
     Связанный по рукам и ногам, он лежал на диване и заплывшими от ударов глазами смотрел в окно. Возле него стоял человек с седыми висками, левая рука у него была перевязана до локтя, в правой он держал пистолет. Этот перевязанный что-то требовал у Семена, матерился и угрожал. Грек смотрел в окно и ничего не отвечал.
     За окном серое небо постепенно становилось голубым и чистым, словно кто-то большой поработал ластиком, и в синей глубине стали появляться облака, похожие на кудрявых овечек. Семен улыбнулся, и человек с пистолетом замолчал, а затем поднес ствол к голове улыбающегося Грека…. Дождь, моросивший с утра, наконец перестал нагонять тоску, и в ясном голубом небе где-то далеко-далеко поплыли маленькие овечки, очень похожие на облака…».

     … Красавин очнулся и посмотрел по сторонам. Комната, в которой он находился, походила на больничную палату и очевидно таковой и являлась.
     В небольшой комнате «вагончиком» стояли четыре кровати, на одной из которых сейчас лежал Никита. Две другие тоже не пустовали, и лишь одна кровать была свободна. Прямо над головой Красавина чуть выше обычного находилось окно с изогнутой решеткой.
     На соседней кровати зашевелилось одеяло, из-под него показался бритый наголо парень лет двадцати пяти. Он смотрел на Никиту каким-то странным взглядом.
     - Слышь, земляк, закурить есть? – наконец спросил бритый.
     - Нет у меня, в джинсах остались, - ответил Красавин и тут же спросил: - Где я?
     - В больничке ты, приятель. В психиатрической больничке номер один, а конкретнее – в «Кащенко», - усмехнулся собеседник.
     «Неужели в  «Кащенко»?! – загрустил Никита. – Докатился! –  А ничего удивительного: что ты ожидал?»
     - … Рано или поздно этим должно было кончиться, - проговорил  он  вслух.
     - Ты что там бормочешь? – оскалился «Бритый». – Хочешь, я Клавдию Петровну кликну, она тебе аминазинчику вколет… Вон, видал, Палычу сегодня «вкатили» - до сих пор спит, как убитый. А и проснется, тоже не «живой» будет. Я тут давно, всех знаю, - добавил он и придурковато улыбнулся. – Спрашивай, ежели  чё…
     Красавин встал с кровати и, пытаясь поправить полу больничного халата, вскрикнул от боли: левое плечо  да и вся рука жутко болели.
    - Как тебя… эй… Посмотри, что там у меня? – позвал он Бритого.
    - Зови меня Толяном, - отозвался тот и спрыгнул с кровати. – О, брат, это где же тебя так «приложили»? – удивился он, рассматривая голое плечо Никиты. – Оно у тебя все синее, - констатировал Толян. – Чего случилось-то?
     - Да упал неудачно с лестницы на даче, - придумал  Красавин.
     - Ага, ага, рассказывай! -  вставил Толян. – То-то тебя сюда и привезли – плечо он отбил…, – проворчал он. – Вот, например, мне скрывать нечего: я – псих. Оттого и в «Кащенко». А ты со своим плечом что здесь делаешь?... Нет, ты давай, рассказывай, – не унимался Толян.
     - Ладно, - согласился Никита, - хрен с тобой. В общем, я во сне становлюсь оперативником, прямо суперменом: обезвреживаю бандюков…
     Он помолчал и посмотрел на Толяна. Тот сидел, открыв рот, и внимательно слушал.
     - … Но в последнее время не только во сне, но и так – наяву. Вот, например, вчера. Мы со Светкой сидели в кафе, обедали. И вдруг на секунду все застыло на месте, время будто остановилось… Потом – хлопок.. И я уже  не младший научный сотрудник, а «опер»… Стрельба на даче… Кстати, я ее по-моему, поджег. Но один из этой сволоты  все-таки меня «достал», и его пуля попала мне в плечо. Вот поэтому оно и болит…
     После этого монолога Толян, похоже, сразу потерял интерес к новому соседу: он зевнул, посмотрел на Никиту и сказал:
     - Таких как ты, у нас - половина больницы…
     Потом глупо оскалился:
     - … Но ты не боись, я тебе верю. И кликуху тебе уже придумал: «Мент»… Спать хочу, - буркнул Толян и спрятался под одеялом.
     Утром Красавин проснулся от хлопающих звуков. Мужичок с кровати напротив (кажется, его зовут Палыч, вспомнил Никита)  сидел на корточках на кровати и лупил по стене тапком.
     - Развелось вас, сволочей, - бормотал он, хлопая по пустой стенке…

     Иосиф Маркович Бернштейн – главврач «психушки» -  устроился  за столом  в своем маленьком кабинетике и, крутя в руках резиновый молоточек, внимательно слушал Красавина.
     - … Вот я вам все и рассказал, - закончил тот, всматриваясь в проницательные карие глаза главврача.
     - Значит, я правильно вас понял, Никита Сергеевич, что то, что с вами происходит, происходит на самом деле? Вы так считаете?
     - Я и сам не знаю, что думать, - ответил Красавин. – Но после моих «подвигов» там… у меня на теле, да и на одежде, остаются следы. Как вы это объясните, доктор?
     - Все гораздо проще, мой друг, поверьте – проще. Начнем с того, что от  огнестрельного ранения на вашем плече осталась бы не гематома, а, простите, дырка. Хотите, я вам расскажу, как все было на самом деле?
     Иосиф Маркович положил, наконец, молоточек на стеклянную поверхность стола.
     - Ваша коллега по работе мне все рассказала. Так вот. В кафе, где вы сидели с ней вдвоем… Ее, по-моему, зовут Светлана? – поинтересовался он. – Итак, Светлана мне рассказала, что сначала все было хорошо. А потом вы вдруг «съехали» со стула на пол, но через секунду вскочили и с закрытыми глазами стали с кем-то невидимым драться, размахивая руками. Затем перевернулись через голову, присели и стали будто бы отстреливаться. Потом вы опять вскочили, схватились за плечо и упали, ударившись как раз этим плечом о стул. Ну и потеряли сознание… Скажите, в какую больницу вас нужно было везти после всего этого? Я побеседовал по телефону с вашей матушкой, - продолжал врач, - и она сообщила мне, что в юности у вас уже был такой припадок, и вы несколько дней провели в неврологическом отделении.
     - То было совсем другое, доктор,  устало  - произнес Никита, - совсем другое…
     - Вот что, голубчик, отдохните у нас немного, успокойтесь, попейте таблеточек, массажик вам организуем. И как только организм восстановится, мы вас тут же выпишем. Договорились?...
     Красавин лежал на кровати и наблюдал за Палычем, который опять давил тапком несуществующих насекомых. После укола, сделанного медсестрой, болела задница, и все больше хотелось спать…
    
     «… Красавчик открыл глаза и увидел Маргариту.  Она сидела у него на кровати и держала его за пальцы. Жутко ныло левое плечо, и Никита, повернув голову, посмотрел на крепкие бинты, стягивающие почти всю руку.
     - Ритка, я  так рад тебя видеть! –  Где я, в больнице?
     - Да, милый, у тебя сквозное ранение, но кость не задета. Так доктор сказал, - ответила Рита и улыбнулась. – Ну и наделал ты там шухеру, а дача, кстати, сгорела, - хихикнула она. Дед немного смеялся, немного тебя ругал, но и хвалил тоже. Хорошо, что твой «маячок» в джинсах сработал, да и Серега Иванин вовремя спохватился. А то бы, дорогой, неизвестно чем бы все это закончилось.
     Маргарита стала серьезной.
     - Скажи, - спросила она, - тебе это все не надоело?
     - Что «все», Марго? – улыбнулся Никита.
     - Ну, вот это все. Эти мордобои, эти сквозные ранения… Тебя мало волнует, что я волнуюсь, переживаю…
     - Это моя работа, Рит. И когда-нибудь меня с почестями отправят на пенсию… или на тот свет.
     Красавин сделал «большие глаза» и скрестил руки.
     - Ты дурак, Красавин! – вспылила  она. – Просто – дурак!
     - Непросто, наверное, любить такого дурака, а, Ритка? – спросил он. – Переживать, беспокоиться…
     - Не скажу, - улыбнулась девушка и, положив на тумбочку цветы, добавила: - Выздоравливай, супермен!...»

    … - Что случилось, голубчик? У вас опять был приступ?
     Доктор Бернштейн внимательно смотрел на Красавина.
     - Нет… То есть, да… Наверное… Я не знаю…, - бормотал Никита. – Но я знаю одно:  я, то есть мой двойник, лежит сейчас в хирургии с огнестрельным ранением плеча. И вы ведь можете это узнать, у вас, наверняка, есть общая справочная! – горячился он. – Это просто сделать: у него такая же фамилия, как и у меня, и зовут так же. Только он – капитан, капитан Красавин.
     - Хорошо, хорошо, Никита Сергеевич, я узнаю, даю слово! Что-то еще?
     - Да, конечно, чуть не забыл! – вскочил со стула Красавин. – Пусть принесут мои джинсы, там в поясе должен быть прикреплен «маячок» - такая маленькая радиодеталь.
     - Вы это серьезно? – спросил Бернштейн. – Ну, хорошо, давайте посмотрим на это прямо сейчас. Но если «маячка» не будет, вам, Никита Сергеевич, сделают успокаивающий укол, договорились?
     - Договорились! – выдохнул тот.
     Доктор покрутил диск телефона.
     - Антонина Петровна, будьте добры, принесите в мой кабинет джинсы Никиты Красавина…

     «… Наблюдая, как резвится его любимая собака, Степан Синица думал о невосполнимости утраты, утраты чего-то главного и единственно правильного, ради чего стоило жить.
     Большую часть своей жизни он посвятил (как он тогда думал)  борьбе – борьбе с Советами. Как мог он старался внести свою лепту в подрыв моральных устоев и самих идей социалистического общежития. Словно невидимый червь в яблоке он грыз изнутри  эту страну: порножурналы, модные шмотки, валюта, на которую все это можно было купить… С приходом в его жизнь Танечки поменялись и принципы его существования. Тогда главным для  Степана Синицы стало обогащение. А поставки и распространение героина приносили хорошую прибыль. Антиквариат, шикарная квартира (и не только в России), дорогие автомобили и многое чего другое было у старика. Но сейчас он вдруг понял, что все это лишено смысла, ведь он уже совсем старик, и жить ему осталось, наверное, недолго. Танечки уже давно нет, и вообще никого нет рядом…
     Ему стало вдруг страшно, страшно и обидно, что все его богатство достанется неизвестно кому.
     Он смотрел слезящимися выцветшими глазами на играющую Кару. Собака бегала по желтой, рано опавшей листве, будто бы гонялась за кем-то невидимым. Гоняла без устали и по-своему, по-собачьи, наверное, была счастлива…
     Недавно эти  уроды  сожгли его дачу: не могли справиться с одним ментом! – вспомнил старик. – Узколобые  кретины!   Если бы не он, кем бы они были со своими высшими образованиями: Веня Горский – несложившийся инженеришка-неудачник, Лёня Борисов  и того лучше – бывший массовик-затейник… Проворонить десять кило героина!...  Все это теперь ни к чему, молодость не вернешь. А со всей этой шоблой надо  «завязывать» и как можно скорее: они ему больше не нужны. И никто не нужен. У него достаточно средств, чтобы прожить безбедно оставшиеся годы. Надо кончать сразу со всеми. Устранить Горского и Борисова, а остальная шушера и сама разбежится…
     Старик позвал собаку и, прицепив к ошейнику поводок, не спеша зашагал к дому.
     Дома он пляшущей рукой набрал номер и, дождавшись соединения, попросил к телефону Андрея.
     - Андрюша, узнал старика?... Жив, Андрюша, жив, спасибо за заботу. У меня к тебе дело, дружок, и не по телефону… А можешь и ночью, у меня все равно бессонница. Жду, дорогой, жду!
     Он повесил трубку и тронул голову собаки, сидящей рядом.
     - Пойдем, Кара. Ночи у нас теперь длинные и бессонные, я буду рассказывать тебе, моя единственная подруга, о своих несбывшихся мечтах, а ты будешь внимательно слушать и не перебивать…»

     … Пока санитарка искала джинсы Красавина, Иосиф Маркович разговаривал по телефону с центральной справочной и, наконец, всё выяснив, удовлетворенно положил трубку на рычаг.
     - Как я и ожидал, Никита Сергеевич, никакого капитана Красавина с огнестрельным ранением ни в одном из хирургических отделений нет. Что вы на это скажете? – спросил он.
     В его руках  опять появился  молоточек.
     Никита растерянно смотрел то на врача, то на молоточек, не зная, что ответить.
     Дверь скрипнула, и в кабинет вошла санитарка – маленькая плотная тетка неопределенного возраста.
     - Еле нашла штаны-то пациента вашего, Иосиф Маркович, вот, пожалуйста, -  она  протянула врачу джинсы и не спеша удалилась.
       Доктор  положил  их перед собой и продолжил:
     - Мало того, я полагаю, нет, я просто убежден, Никита Сергеевич, что капитана Красавина вообще нет, и что он, к сожалению, просто плод вашей фантазии. Кстати, мы опять-таки  можем узнать в справочной ГОВД о вашем тезке. Но я предполагаю, что ответ на наш запрос нам с вами уже известен. Ну те-с,  как, будем звонить? – спросил Бернштейн, протягивая руку к телефонному аппарату.
     - Нет, не надо, - выдавил из себя Никита, - очевидно, вы правы. Он обхватил голову руками: - Наверное, я действительно болен.
     - Не волнуйтесь, голубчик, мы поставим вас на ноги, - оживился врач. – Сейчас я назначу вам лечение. Укольчик утром, укольчик вечером…, - он начал быстро записывать что-то в блокнот, – а заодно  и таблеточки вам выпишем, хорошие таблеточки, знаете ли: никаких проблем, и голова светлая. – Он оглянулся на дверь и прошептал: - Я, голубчик, их тоже пробовал: раньше все вздрагивал по ночам, спал плохо, что-то мерещилось… А сейчас…, - врач диковато усмехнулся, - сейчас все хорошо. Идите, Никита Сергеевич, в палату, а завтра начнем лечение, договорились?
     Бернштейн снова крутил в руках молоточек и улыбался.
     - Вы забыли про джинсы, - ни на что не надеясь, произнес Никита.
     Врач посмотрел на Красавина, потом вздохнул.
     - Вы разрешите мне посмотреть? – спросил он.
     - Валяйте, чего уж там.
     Никита сел на стул и опустил голову.
     Бернштейн начал ощупывать джинсовый пояс своими длинными пальцами и чем дольше, тем более ехидным становилось выражение его лица.
     - И это мое предположение оказалось…
     Он вдруг запнулся на полуслове и схватил со стола ножницы.
     Пока врач кромсал пояс джинсов, Красавин проглатывал комок, застрявший у него в горле, чувствуя, как от волнения вспотели его руки.
     Через несколько секунд на столе у доктора Бернштейна лежал кусочек пластика с впаянной в него микросхемой. Врач  удивленно переводил взгляд с микросхемы на Красавина и обратно.
     - Это… Что? … То самое, о чем вы говорили? – произнес, наконец, он.
     Никита и сам недоверчиво смотрел на маленькую радиодеталь, которую несколько минут назад достали из его джинсов.
     - Идите, Красавин, в палату. Я к вам зайду попозже, - устало произнёс  Бернштейн.
    
     - А, Привет, «мент»! – приветствовал Никиту Толян. – Наш Иосиф Маркович «вправил» тебе мозги или же не полностью?
     Он нелепо улыбался беззубым ртом, приглашая Никиту на разговор.
     - Зубы да и руки обломает ваш Иосиф Маркович о мои мозги, - раздраженно ответил Красавин и лег на кровать.
     Толян побурчал еще что-то о голове, о сильнодействующих лекарствах, а затем взял с тумбочки книгу Донцовой и затих. На соседней кровати в позе лотоса сидел Палыч и, раскачиваясь взад-вперед, смотрел в одну точку.
     Нелепость и невероятность происходившего начинала раздражать Красавина. Ведь совсем недавно в кабинете Бернштейна он все для себя решил: да, он болен, и все происходящее не более, чем его сны и его же фантазии. И все бы было понятно, если бы не этот «маячок» в его джинсах. «Маячок» был осязаем, он существовал, он не был иллюзией. А это значит, что где-то существует капитан Никита Красавин, существует вся та реальность, в которой все чаще оказывается другой Никита – младший научный сотрудник захудалого московского НИИ, а совсем не капитан полиции…
     Палыч вдруг перестал раскачиваться, посмотрел на него и, крикнув: « Задушу, ментяра!», - бросился на Никиту. Толик  воодушевленно заулюлюкал, предвкушая возню, матюки и разбитые морды, но… ничего этого не произошло, вернее, почти не произошло. Палыч едва успел схватить Никиту за рукав пижамы и тут же, получив хлесткий удар ногой, перелетел через две кровати и затих где-то в углу. Красавин при этом даже не поменял позы, только удовлетворенно посмотрел на Толяна. Тот перестал улюлюкать, словно поперхнулся, открыл рот и повел глазами в сторону приземления Палыча:
     - Ну-ка, глянь, живой он там? – едва произнес Никита.
     А Толян уже суетился возле упавшего, помогая тому подняться. Переместив периодически охавшего Палыча на его законное место, он опасливо  покосился на Красавина и лег, накрывшись с головой.
     Ближе к семи часам вечера за Никитой пришел санитар и пригласил его в кабинет Бернштейна.
     Врач курил в форточку и щурился от попадавшего в глаза дыма. У него на столе стояла початая бутылка коньяка и две рюмки.
     - Присаживайтесь, Никита Сергеевич, не стесняйтесь! Коньячку вот, не желаете ли?
    Бернштейн наливал в рюмки коньяк и с интересом посматривал на Красавина.
     - Пока вы отдыхали, Никита, я тоже времени не терял и с вашего позволения, так сказать, встретился с одним экспертом с Петровки. Так вот, он подтвердил подлинность вашего «маячка», такие действительно используются спецслужбами. Но…  Признайтесь, где вы взяли этот «маячок»?
     Красавин залпом опрокинул рюмку коньяка и, взяв бутылку,  налил себе еще.
     - А не хватит вам? – спросил, удивляясь, Бернштейн и спрятал коньяк.
     - Значит, вы считаете, что я сам где-то нашел «маячок» и зашил его в джинсы? – выдохнул  Никита.
     - Именно это, Никита Сергеевич, я и хотел сказать. Но мало того, я даже догадываюсь, кто мог вам достать его.
     - Интересно, кто же? – удивился  Никита.
     Врач открыл ящик стола и положил на его поверхность фотографию в деревянной рамке.
     - Вот это сегодня принесла ваша мама и просила вам передать, уверяя меня, что это, наверное, ваша девушка. Вот, полюбуйтесь, не она ли? – протянул он фотографию Красавину.
     С фотографии на Никиту смотрела девушка в кителе лейтенанта милиции. И он сразу ее узнал. Ритка Васильчикова  мило улыбалась Красавину, но «эта Ритка» была – та, другая, в которую был влюблен Красавин – его двойник. И каким образом это фото оказалось у него дома?!
     - Ну, что вы скажете теперь, доктор?! – Никита приблизился к столу и оперся на него руками. – Я не знаю эту девушку, вы понимаете?! Не знаю!!! – почти кричал он. – Эта девушка из моих снов, моих перевоплощений! Я впервые вижу это фото!...
     Бернштейн боязливо попятился от наседавшего на него Красавина и нажал «тревожную» кнопку. По коридорам клиники полетели громкие звонки, а в кабинет к доктору ворвались два мордоворота-санитара.
     - Рубашку на него и в бокс! – крикнул испуганный Бернштейн.
     - Это неверное решение, доктор! – успел крикнуть Красавин и, уже ничему не удивляясь, легко раскидал двух амбалов по кабинету.
     В коридоре заливался прерывистой трелью звонок, два санитара успокоились на полу, а Никита держал испуганного врача за лацкан пиджака.
     - Завтра же выписывайте меня, доктор, слышите?! – кричал он. – Ваше мнение здесь не поможет, я должен сам во всем разобраться!
     - Успокойтесь, Красавин, успокойтесь! Я, конечно, вас выпишу…
     Никита услышал шорох сзади, но не успел среагировать и, получив чем-то тяжелым по голове, отключился…

     … Странные сны стали посещать Риту почти каждый день: работа с бумагами в Управлении, проверки вышестоящего руководства, стрельбы, занятия по рукопашной, нечастые встречи с Никитой…  И любовь, конечно же, любовь: страстная, взаимная, сжигающая её и Никиту на продавленном диване в её однокомнатной квартире, в которой она жила во сне. В последнем её тревожном сновидении она столкнулась с Красавиным в отделении, и они даже толком не смогли поговорить. И всё. Снов больше не было. Как назло, не было и Никиты, он перестал приходить к магазину.
     Но Маргарита несколько дней назад решила всё же узнать, где живёт её «супермен из сновидений» и, проследив за парнем, узнала его адрес.
     Этот вонючий подъезд ничем не отличался от сотен других таких же.  Так же пахло кошками и вчерашними щами.
     Маргарита нажала на кнопку звонка, тревожно ожидая тишины за дверью. Но к её удивлению, она услышала шаги, щелкнул замок, и дверь открылась.
     -… А вы совсем такая же, как на фото, что стоит в его комнате. Только там вы в форме офицера полиции. – Зоя Львовна – мать Красавина – наливала Маргарите крепкий чай. – Никита мне много о вас рассказывал, говорил, что вы очень хорошая и по-настоящему его любите…
     - Какая фотография, Зоя Львовна?! – спросила Рита, немного удивившись, хотя уже устала чему бы то ни было удивляться.
     - Сейчас, сейчас я её принесу, - встрепенулась женщина, и через минуту Марго уже держала в руках своё фото в красивой рамке.
     - Да, похожа  на меня, - произнесла Ритка.
     - Что значит «похожа»? – удивилась Зоя Львовна. – Вы что же, Маргарита, себя не узнаёте?
     - Конечно-конечно, это я! – встрепенулась Рита. – Просто это фото одно, где я в форме, и я уже о нём забыла… Скажите же мне, где Никита? Я не видела его несколько дней и…
     - Никита в больнице, - наклонив голову, прошептала Зоя Львовна, - но не в простой, а в психиатрической. В общем, он в «Кащенко». И я не знаю, почему. Мне толком ничего не говорят и к нему не пускают.
     - Я поеду к нему, Зоя Львовна. Поеду и всё выясню. Я не верю, что он болен. – Рита надела в прихожей свою джинсовую куртку. – До свидания, Зоя Львовна. И пожалуйста, не волнуйтесь, всё будет хорошо!
     Марго вышла уже на площадку и услыхала едва слышное:
     - Эти сны его и погубили…

     «… «…Бухгалтер, милый мой бухгалтер, вот ты какой, такой простой…» - орал музыкальный центр на столике в углу комнаты. За длинным столом, уставленным  всевозможными разносолами и молочными, с яркой красноватой кожицей, поросятами, да и не только ими, сидели два человека, закутанные по грудь в простыни. Вениамин Горский и Леня Борисов отдыхали. Дверь в соседнее помещение то и дело открывалась, и оттуда в клубах пара словно из пены морской появлялись обнаженные девицы. Они, смеясь и оживленно жестикулируя, садились за стол, выпивали и закусывали, совершенно не стесняясь двух дюжих мордоворотов-охранников, лениво наблюдавших за происходящим.
     - Ты молодец, Леня. Порошка, конечно, уже не вернуть, но наказать ворюгу было необходимо. Так что не мучайся. А то, что взял грех на душу… Ну что ж, с кем не бывает.
Отвечу я за твои грехи, Леня, отвечу…
     Горский был уже достаточно пьян и, сидя рядом с Борисовым, обнимал того за шею.
     - … Подумаешь, «просрали»  десять кило героина, ха!... Кстати, Старик тоже особо не расстраивался, авось, не последняя партия… Да что там героин…
     Он вдруг осекся и посмотрел на обнаженных барышень.
     - … Тсс! – приложил он палец к губам. – Ух, милашки! – подмигнул кому-то и, уже немного покачиваясь, продолжал: - На днях придут две «фуры» с «паленой» водкой. Старик сказал, что совершенно недорого…
     Горский клюнул головой вниз и засмеялся:
     - … Вот и просил нас с тобой почему-то  прокон… проконтролировать разгрузку на дальнем складе в  Ветлугино. Что там, местных работяг не хватает, что ли?...
     Он сбросил с себя простыню и вскочил.
     - … Девчонки, а ну-ка,  айда со мной  в  парилочку!   Леня, присоединяйся к нам! Да-да, никаких…
     Горский вдруг потерял равновесие и, зацепив рукой скатерть, рухнул на пол, увлекая за собой рюмки и тарелки…»

     … Сознание возвращалось постепенно.  У Красавина дернулся глаз, и он, с трудом подняв веки, тут же зажмурился от света лампочки под потолком. Жутко ныл затылок, но потрогать его рукой не получилось, и, опустив глаза, он понял, что спеленут как ребенок, в смирительную рубашку. Небольшая комнатушка – два на три метра – стены которой были полностью обиты чем-то мягким, являлась, очевидно, боксом для особо буйных. В комнате не было ничего, кроме обветшалого матраца, на котором сейчас и лежал Никита. Вместо окна где-то под потолком зияла отдушина с вентилятором, который, естественно, не работал. Определить сейчас время не представлялось возможным, и он по какому-то наитию чувствовал, что новый день давно наступил.
     Вспомнил, как легко «успокоил» озверевшего Палыча, да и о двух амбалах-санитарах думать было тоже приятно. А ведь совсем недавно он и драться-то толком не умел. Получалось, что капитан Красавин и Красавин из московского НИИ теперь одно целое. Но ведь этого не может быть!!! Тогда кто объяснит, как попал к нему в джинсы «маячок» или же еще лучше – фотка Маргариты?... Никита увидел вдруг как наяву смятую постель и разметавшееся по этой постели  Риткино  тело…. Как не хватает ее сейчас….
     В двери щелкнул замок, и в комнату вошли двое – врач Бернштейн и один из санитаров, причем левый глаз у санитара был совсем плох: не глаз, а сплошная гематома.
     «Сам виноват» - подумал Никита.
     - Развяжите меня, господин доктор, или предупреждаю, что разнесу всю вашу клинику! – проговорил  Красавин охрипшим голосом.
     - Вот именно поэтому я сейчас не могу удовлетворить вашу просьбу, - улыбнулся Бернштейн. – Ваше маниакально-депрессивное состояние свойственно всем шизофреникам. Мой диагноз подтвердился, и я теперь корю себя за то, что пошел у вас на поводу. Ведь это же совершенная нелепица: «маячок», фотография… Да, вы хорошо подготовились, Никита Сергеевич. А ваша болезнь началась, по-видимому, уже давно, и сейчас мы наблюдаем обыкновенное обострение… Но мы вам поможем. Несколько уколов – и вы  придете в норму. Можете даже не…
     - Развяжите меня! – крикнул Красавин. – Я абсолютно здоров! Это вы тут все больные, если не видите очевидного. Развяжите! – опять крикнул он и завертелся на матраце, пытаясь освободиться от рубашки.
     Бернштейн удрученно качал головой, наблюдая за манипуляциями Никиты, потом повернулся к санитару.
     - Укольчик ему, и пусть поспит. А к вечеру, я думаю, можно будет перевести в палату.
     Доктор вышел и закрыл дверь. Санитар с гематомой, ухмыляясь, вынул из кармана шприц и «всадил» его прямо через одежду в ляжку Красавину. Вытащив иглу, он наклонился к Никите.
     - А ведь я тебя узнал, ты и вправду мент. Помнишь банду Лехи «Кривого»? Ты нас тогда «брал» со своими архаровцами. Давно это было. И вот надо же, где встретились! Ну, теперь, мент,  я тебе буду «гостинцы» приносить…
     Голос санитара становился еле слышен, тупое равнодушие сковало тело.
     - … И вот тебе мой первый «гостинец»!
     Бугай с гематомой выпрямился и со всей силы «заехал» Красавину ногой в бок. Никита не почувствовал боли, он только дернулся от удара  и полетел в темноту…

     «… - Привет, Никита! Ну, ты как, оклемался? Рад тебя видеть, - пожал Красавину руку Серега Иванин.
     - Спасибо, Серега. Я у тебя в долгу! – крикнул вслед убегающему товарищу Никита.
     По коридору Управления словно в броуновском движении проходили и даже пробегали сослуживцы. «Привет, Красавчик! Слышал о твоих приключениях… - Здорово, Колян, как семья?... – Привет, Никита! Здоров, «курилка»? … - Да, вроде… - Привет Иринке, Игорек!...». 
     Навстречу Красавину шла ОНА, та единственная и неповторимая. Как давно они не были вместе!
     - Ну, здравствуй, мой герой!
     Ритка прижалась к Никите, совершенно не стесняясь пробегающих мимо оперативников.
     - Ты скучала?
     - А ты как думаешь?
     - Надеюсь, что скучала.
     - Правильно. Надейся! – улыбнулась Маргарита  и добавила: - Мог бы и не спрашивать.
     - Рит, меня Дед вызывает. Но вечером, если ты меня будешь ждать, я обязательно приду!
     - Обязательно? – спросила та.
     И Никита, утопая в карем омуте ее глаз, ответил:
     - Обязательно. Не смотря ни на что.
     Полковник Заварзин обрадовался Красавину, и Никита с удовольствием это отметил.
     - Ну, наконец-то! Ты как себя чувствуешь? Немного бледный… Но это пройдет. Времени, Никита, у нас в обрез!
     Он достал откуда-то из-под стола бутылку коньяка и две рюмки.
     У Красавина в голове промелькнула странная картинка: кабинет, человек в белом халате, бутылка коньяка на столе…
     - Что с тобой, Никита? Давай, за твое здоровье!... Теперь слушай.  Пока ты отлеживался в больничке, я нарыл кучу материалов, не без помощи наших сексотов, конечно, о твоих «знакомых» и в частности, тех, кого ты «ухлопал» на даче. Кое-что нам рассказал «Лысый». Итак..., - Заварзин  удовлетворенно потер руки, - пожалуйте к столу!
     Полковник вынул из папки несколько фотографий и разложил их на столе.
     - Вот эти двое, - он взял две фотографии в руки, - контролируют наркобизнес в нашем городе. Ну и не только наркотики, много чего другого. Запоминай: Горский Вениамин Петрович и его помощник Борисов Леонид Васильевич. Все остальные – мелкая сошка, шестерки, так сказать: охрана, боевики. Но Лысый нам поведал, взяв с нас слово о неразглашении, - он улыбнулся, - что над ними «стоит» один древний старичок. Сам он его никогда не видел, но много слышал…
     Заварзин закурил и продолжал.
     -… Из достоверных источников стало известно, что вся эта шушера сегодня встречается на одном из своих складов, а именно – поселок Ветлугино, сегодня в шесть вечера. Они будут ждать на складе доставку товара: то ли водку, то ли еще что-то… Хорошо бы «накрыть» их там всех вместе. По крайней мере, старичка того обязательно. Интересный какой старичок «нарисовался»! И если Лысый не соврал… Короче, бери ребят, и дуйте в это  Ветлугино.  Сейчас четыре, встреча у них в шесть. Два часа тебе, Никита, на все про все…
     Старенький служебный «Форд» съехал с шоссе и покатил по грунтовке, ведущей к Ветлугино.
     «Начало сентября, а уже все по-осеннему золотистого цвета» - думал Красавин, рассматривая перелески. Впереди правее от дороги запестрели крыши домиков. Вот и Ветлугино.
     - Останови, Серега, я поинтересуюсь, - попросил Никита и, выйдя из машины, не спеша направился к старику, пасущему двух коз.
     - … Вон там, на взгорочке, бывший коровник. Видите? Ну вот, а  таперича  там какой-то склад, - размахивая руками и радуясь, что наконец-то есть с кем поговорить, разъяснял дед.
     Подъехать к складу решили сзади, и старенький «Форд» мужественно перенес ухабы и кочки бездорожья.
     Склад когда-то, как говорил старик с козами, был коровником. Но в начале девяностых дождался полного запустения и был приватизирован, а вскоре и полностью перестроен. Теперь добротное одноэтажное строение было обнесено каменным забором с железными выдвигающимися воротами на центральном входе.
     - Ну, парни, задача такая. Ты, Коля, сидишь в машине и нас страхуешь. А мы с Серегой посторожим у входа вон в том кустарнике. Как только появляется «фура», дождемся, пока она туда въедет, а дальше – по обстоятельствам.
     Никита достал пистолет и снял его с предохранителя. Пробравшись через посадку недалеко от  склада, они с Иваниным устроились в кустах и принялись ждать. Ждать пришлось около двух часов, пока, наконец, измученные комариными атаками, парни не увидели подъезжающую к воротам склада «фуру». Огромная машина неуклюже развернулась и задним ходом стала «сдавать» в открывшиеся ворота.
     - Серега, пора, давай за мной! – крикнул Красавин и бросился к машине.
     Запрыгнув в кабину еще не остановившейся «фуры», Никита ткнул пистолетом под ребра водителю.
     - Сиди тихо, понял? – произнес он и тут же добавил: - Документы на груз, живо!
     Испуганный водитель остановил машину, въехав ровно наполовину на территорию склада. Площадка за воротами была небольшая, и передняя часть «фуры» оставалась за забором. Забрав у шофера документы на груз и пристегнув его наручниками к рулю, Красавин вместе с Иваниным выбрались из кабины.
     - Кто тут старший? – крикнул Никита. – Груз принимаем?
     Из группы людей, стоящих у склада, к тому подошел Горский – Никита сразу его узнал.
     - Что кричишь, дружок, новенький что ли? Что-то я тебя не помню.
     - Ага, новенький, - ответил Красавин Горскому и подошел к нему поближе. – Здравствуйте, Вениамин Петрович. Давайте, сразу к делу…
     Горский настороженно посмотрел на него, а тот продолжил:
     - … Сзади за поясом моих джинсов – пистолет. И поверьте, он окажется в моих руках гораздо быстрее, чем вы позовете на помощь.
     - Что вам угодно? – прищурился Вениамин. – И кто вы?
     - Успокойтесь, я не бандит, и убивать вас не собираюсь. По крайней мере, пока. А там – посмотрим. Я из другого ведомства. Но скажу вам прямо, руки у меня чешутся, уж больно хочется мне вас «хлопнуть». Сколько молодых людей из-за таких как вы «сидят на игле», а скольких уже нет…
     - Я не понимаю, о чем вы говорите и что вам нужно, - волнуясь, сказал Горский.
     - Пусть ваши люди займутся разгрузкой!.. Сережа, присмотри, хорошо? – попросил Красавин Иванина. – А мы с вами пройдемся в контору, мне нужно увидеться еще с двумя вашими друзьями, и они наверняка здесь.
     Склад – как и положено складу - был уставлен ящиками и всевозможными коробками. В небольшой комнатке в самом углу  горел свет, и никого не было. Пропуская вперед Горского, Красавин понял, что что-то пошло не так. Контора была пуста, а тот сел на диван, ехидно ухмыляясь.
     - Где Борисов?! – крикнул Никита. – И еще один, ваш главный, ну?!
     Он схватил Горского за плечо.
     - Говорите, Вениамин Петрович, у меня нет времени.
    Горский поднял голову и посмотрел на Красавина.
     - Борисов там, у машины, вместе с грузчиками. А о ком вы еще говорите, я не понимаю.
     - Позвоните ему и попросите его прийти сюда, - сказал Никита.
     - Хорошо, как скажете, - сказал Горский и полез за мобильником.
     Где-то у ворот склада раздались одиночные выстрелы и звуки автоматной очереди.
     - Вы с ума сошли?! – встрепенулся Вениамин.
     - Сидите тихо!
     Никита увидел моток скотча на стуле в углу.
     - Руки, дайте руки! Вот так… Мне кажется, Горский, что вас «заказали», проговорил он, тщательно заматывая руки и ноги Вениамину. – А потому сядьте на пол и молитесь, чтобы за вами раньше времени не пришла «безносая».
     С пистолетом в руке Красавин выскочил из подсобки и сразу заметил двоих,  идущих к конторке. Двое молодых парней в коротких кожаных куртках. В руке одного из них он  увидел  автомат.
     Парни тоже увидели его.
     - Вот еще один, Андрюха!- крикнул идущий с автоматом.
     И в грохоте выстрелов в лицо Красавину полетели щепки от ящиков. Никита выстрелил, целясь в автоматчика, но парень оказался шустрым и проворно юркнул за ящики.
     «А ребята-то подготовленные, бывшие «спецы» или спортсмены», - успел подумать  Красавин, прежде чем в его сторону полетели, жужжащие как злые осы, пули.
     Прячась за ящиком, он стал отстреливаться. И, наконец, автоматчик вскрикнул и повалился набок.
     - Эй, мужик, кто ты? – крикнул оставшийся с пистолетом. – Если ты не Горский, то можешь отваливать, не трону!
     - Как бы я тебя не тронул! – негромко сказал Никита и выстрелил на голос.
     Вставив другую обойму, он вышел из-за ящиков и стал медленно двигаться в сторону парня с пистолетом. Первым не выдержал парень и, выскочив на дорожку между ящиками, дважды выстрелил в Красавина. Вместо третьего выстрела у него вхолостую щелкнул боек. А Никита, резко вскинув пистолет, прицельно выстрелил. На лбу у стрелка появилось черное отверстие, и он тяжело рухнул на цементный пол.
     Выбежав из дверей склада, пробираясь среди разбросанных перед «фурой»  мертвых тел, Никита искал Серегу Иванина.
     - Сюда, Никита, мы здесь! – услышал он и слева у забора увидел Николая Глухова, склонившегося над телом Сереги.
     - Они выскочили из «фуры»…, - тяжело дыша чуть слышно сказал Сергей, - я не ожидал…, извини, Никита…
     Кровавая пена появилась на губах парня, он судорожно вздохнул и замер.
     Где-то в посадке  трещали испуганные сороки. Смеркалось. Начал моросить мелкий холодный дождь.
     Красавин смотрел на побелевшее Серегино лицо и думал, что он скажет Ленке, Серегиной жене…
     - Вызывай наших. Не забудьте про «водилу» в кабине. И дай мне ключи от «Форда», - сказал Никита и пошел в склад.
     Возле стола на полу сидел перепуганный Горский. От его улыбки не осталось и следа.
     Красавин перерезал скотч на ногах и посадил Вениамина на стул.
     - Только что, - заговорил он, - погиб мой товарищ. Ему было всего двадцать восемь лет. Он погиб из-за тебя, Горский. И если ты сейчас не скажешь мне, где Старик, я тебя пристрелю «при попытке к бегству».
     Тот побледнел и, глядя на лицо Красавина, понял, что тот не шутит.
     - Хорошо, я скажу адрес…, - Горский облизал пересохшие губы, - записывайте.
     - Нет уж! Ты, Горский, поедешь со мной, - сказал Никита и кивнул ему на выход.
     Выйдя на площадку перед складом, Вениамин махнул головой в сторону лежащего тела:
     - Вы искали Борисова, он перед вами…
     Было уже совсем темно, когда старенький «Форд» въехал в район Южного Бутова и остановился у дома номер пять на улице Адмирала Лазарева.
     Горский сидел на заднем сидении и выглядел неважно: под глазами у него появились темные круги, лицо осунулось.
     - Послушайте, Горский, - сказал Никита, глуша мотор, - я сейчас развяжу вам руки, потому что в квартиру к вашему старичку мы пойдем вместе. Но предупреждаю: не дай вам Бог…
     Тот угрюмо кивнул, и они зашли в подъезд.
     На четвертом этаже остановились перед квартирой Старика.
     - Звоните, - кивнул  Красавин, - скажите, что у вас неотложное дело. Звоните, ну!
     Горский тронул кнопку звонка, и в ответ где-то за дверью залаяла собака, послышались шаркающие шаги. Шаги остановились, и за дверью стало тихо.
     - Кто там так поздно? – просипел старческий голос.
     - Это я, Степан Николаевич! Срочное дело!
     Вениамин посмотрел на Красавина. Тот стоял сбоку от двери, прижавшись к стене.
     За дверью снова раздался лай.
     - Уберите собаку, - попросил Горский.
     - Хорошо, сейчас, - ответил старик.
     Через минуту дверь, наконец, открылась, и Красавин, проталкивая вперед Вениамина, ворвался внутрь.
     … Горский и Старик сидели на диване. Перед ними на старом дубовом стуле с резной спинкой с пистолетом наготове восседал Красавин.
     -… И все же я не понимаю, что вы хотите от старика..., - голос Степана Синицы дребезжал, как пластинка в древнем патефоне. – Я, конечно, знаком с Вениамином: несколько раз играли за одним столом в покер, но и только. Что он там вам наговорил, я не знаю, но все это – бред. И потом, где доказательства? Их у вас нет.
     - Будут и доказательства, старик. Все будет. Главное, что я тебя нашел, - усмехнулся Красавин.
     Он встал со стула и стал осматривать квартиру.
     Старик жил в двухкомнатной «хрущевке». Ничего особенного Никита в квартире не заметил. Ну, несколько старых картин, возможно, что это были копии; старинная мебель; пара бронзовых светильников… и что? В спальне тоже ничего «такого» Красавин не нашел: старый комод да двуспальная кровать с резными дубовыми спинками. Большой славянский шкаф с множеством различных полочек и большими широкими дверцами по краям занимал слишком много места в гостиной, но о вкусах не спорят…
     В ванной залаяла, а потом заскулила собака старика. Никита повернул голову в сторону коридора.
     - А зачем вам, гражданин Синица, раскладушка? Гости были? –  поинтересовался  он.
     Раскладушка веселенькой расцветки в цветочек стояла у стены к коридору, и Красавин не сразу ее заметил.
     - Внучка гостила, - ответил старик. – Что еще вас интересует?
     Он явно нервничал, и Никита заметил, как трясутся его руки.
     - Пожалуй, все. Но вам с вашим другом придется поехать со мной.
     - На каком основании? – прокаркал Синица. – На основании клеветы?
     - Тем более, тогда вам и волноваться не стоит, - ответил Красавин.
     Скрипнула дверца старинного шкафа. Никита вспомнил о раскладушке, но было поздно: у виска он почувствовал холодную сталь пистолета.
     - Спокойно, мент, брось оружие на пол! – скомандовал кто-то неизвестный. - Несите веревку или скотч, Вениамин Петрович!
     Горский быстро метнулся выполнять распоряжение «Неизвестного»
     - Руки назад! – продолжал командовать тот. – Вот так, хорошо!
     Через минуты Красавин сидел на том же стуле со связанными скотчем руками.
     - Как это опрометчиво с вашей стороны, товарищ… ох, извините, господин полицейский, выполнять такие задания одному.
     Старик рассмеялся жутким хрипловатым смехом. Горский ходил по комнате, бросая на Никиту злобные взгляды.
     - Как ты мог, Вениамин, привести ко мне  этого «мента»? – спросил старик. – Налей-ка мне коньячку, Рустамчик.
     Никита, наконец, увидел крепкого молодого парня, на вид – кавказца. Тот ушел на кухню и вернулся с бутылкой коньяка.
     - У нас мало времени, хозяин, надо спешить, - проговорил он.
     - А что мне оставалось делать? Вы в курсе, Степан Николаевич, что нас чуть не перестреляли на складе? Я один и остался…, - говорил Горский, размахивая руками.
     - Что, происки конкурентов? – наивно воскликнул Старик. – Ай-яй-яй!... Вот недоумки… Ладно, потом договорим. Вы приехали одни? – посмотрел  он на Горского. -… Отлично, ведите этого. Нужно ехать. Давай,  Рустамчик,  на старое место.
    … В багажнике служебного «Форда», куда положили со связанными руками Красавина, было тесно и душно. «Говорил же я Николаю, чтобы освободил багажник, вот – как в воду смотрел! – думал Никита. – А меня они, наверняка, везут в «последний путь» - усмехнулся он.
     Минут через сорок машина, наконец, остановилась, и Красавина вытащили из багажника.
     Хвойный молодой лесок проснулся от света фар, и где-то недовольно затрещала сорока. Никита с удовольствием вдохнул полной грудью этот свежий лесной воздух, настоянный грибами и хвоей.
     - Ну, вот мы  и на месте, молодой человек, - просипел старик. – Красивое место, не правда ли? Это наше братское кладбище. Видите, какая уютная полянка, и не подумаешь, что в земле под этой полянкой лежит столько народу… К сожалению, они слишком много знали или слишком много хотели: были и те, и другие, знаете ли… Где-то там наша лопата, пойду, посмотрю.
     Старик скрылся в кустарнике, а Красавин остался стоять под прицелом пистолета Рустама.
     - Не серчайте на старика, - сказал Синица, появляясь с лопатой в руках, - но копать вы будете сами.
    … Никита копал себе могилу, поглядывая на старика. Тот о чем-то беседовал с Горским. И вдруг вздрогнул от внезапного выстрела и увидел, как Вениамин упал.
     - Копайте, копайте, сыщик! Вдвоем вам будет веселее! – захихикал старик.
     «Доигрался Горский, - подумал Никита. – Ах, какой нехороший старичок…»
     - Ты, Рустамчик, доделай без меня, – крикнул Синица, – а я в машине подожду. Ночи уже прохладные, боюсь застудиться.
     Красавин стоял уже по пояс в яме, а рядом на корточках у края могилы сидел Рустам с пистолетом в руках.
     - По-моему, ты увлекся, мент. Давай, завязывай, нам с тобой еще Вениамина нужно будет притащить.
     - Не торопи, дай пожить еще немного, - обиделся Красавин и вдруг наотмашь ударил его лопатой.
     Удар пришелся в голову, и Рустам, охнув, упал на траву.
     Одним рывком выскочив из ямы, Никита выхватил пистолет из его рук и бросился к машине. Старик, не ожидающий ничего подобного, дремал на переднем сидении. Никита дернул ручку двери и ударил его рукояткой пистолета. Тот вздрогнул и отключился. Красавин забрал у старика пистолет и сел за руль.
     … Рустам пришел в себя и, увидев отъезжающий «Форд», достал из внутреннего кармана куртки еще один пистолет, тыльной стороной ладони вытер кровь на лице и прицелился.
     Никита, уже выруливавший на шоссе, не услышал выстрела, а только почувствовал удар в спину. Пуля пробила сидение и попала Красавину под правую лопатку. Почти теряя сознание, он нажал на «газ», и машина помчалась по шоссе. Через несколько минут истекающий кровью Никита увидел впереди яркий свет фар, вильнул влево и столкнулся со встречной грузовой машиной. От удара старик вылетел через лобовое стекло и, разбрызгивая разбитой головой мозг, упал на дорогу…»

     … Тревожная трель звонка неслась по коридорам психиатрической лечебницы, заставляя вздрогнуть и расплакаться одних пациентов и приводя в буйное состояние других. Больница проснулась и засверкала в ночи всеми своими огнями.
     Доктор Бернштейн бежал по коридору вместе с санитаром.
     - Он весь в крови, Иосиф Маркович! – одышливо кричал на бегу санитар.
     - Как он мог снять смирительную рубашку? – сердился в ответ Бернштейн
     - Он ее не снимал! – крикнул санитар, и доктор от неожиданности остановился.
     Красавин лежал на матраце в боксе, лежал так, как его и оставили. Только вот спина, да и весь матрац были в крови.
     - Скорее поверните его на живот и снимите уже рубашку! – кричал Бернштейн. – И скорее ко мне в кабинет за бинтами!
     Санитар убежал. А доктор Бернштейн увидел… пулевое отверстие в спине Красавина и, приложив пальцы к сонной артерии на шее, понял, что опоздал…

     «… «Как жаль, привезли молодого парня, говорят, полицейского, с огнестрельным ранением в спину. Да еще и в аварию попал! – шептались медсестры. – Виктор Борисович сейчас с ним в операционной и что… что…»
     Дверь операционной открылась, показался перепачканный кровью врач.
     - Катя, - сказал он, обращаясь к молоденькой медсестре, - зафиксируйте время смерти и отключите аппаратуру».

     …Данилин выключил лампу ненужного уже ночника на кухне, где он только что дописал последнюю страницу своего романа.
     Ярче обычного вспыхнула зажженная спичка, но сигарета в руке Данилина так и осталась не прикуренной. Он вспомнил, что обещал жене бросить курить, и с сожалением ткнул сигарету мордой в пепельницу.
     За окном продирал глаза и потягивался новый осенний день, и вскоре прототипы его героев, те самые  люди, которых он выбрал для своего романа, побегут на работу и займутся неотложными и нужными делами, начнется их обычная ежедневная жизнь. А как бы было здорово, если бы они прожили жизнь своих «героев» и полностью находились в его власти!
     Идея  собирать образы своих будущих героев для романа или повести пришла к Данилину неожиданно, и теперь он частенько бродил по улицам, всматриваясь в лица прохожих, а иногда даже  узнавал их имена и фамилии. И теперь его герои не были бестелесны, за каждым именем и фамилией стоял настоящий, живой человек. Для эпизодических персонажей узнавать имена и фамилии не имело смысла: проходная фигура не заслуживала большого внимания и, как правило, имела вымышленное имя. Другое дело, персонажи первых ролей! Для них Данилин ничего не придумывал. Все: фамилии, имена, внешность оставались такими же, как и у оригиналов.
     Правда, последние дни Данилину не давало покоя одно обстоятельство. Но он старался не думать об этом: конечно же, совпадение и только! Образ Лёни Борисова он «позаимствовал» у часовщика на Неглинной. Просто шёл мимо, увидел часовую мастерскую да вдруг и вспомнил о своей старой «Ракете», которую до сих пор носил по привычке на руке, хотя часы давно уже не ходили. Данилин скрипнул входной дверью и почти сразу же понял, что Лёня Борисов – его Лёня – вот он, перед ним. За стеклом перегородки сидел мужичок лет пятидесяти с часовой лупой на седовласой лысеющей голове. Данилин несколько секунд рассматривал оригинал «Лёни Борисова», и часовщик, наконец, спросил, что ему угодно. Тогда он отдал в ремонт свою старую «Ракету» и поинтересовался, когда за часами можно будет зайти. Часовщик ответил, что тому повезло, у него как раз есть такая же деталь для замены, и через пару дней можно будет часы забрать.  Владимир Данилин навестил мастера, как  и договаривались, два дня спустя, и был удивлён, увидев на его месте молодого вихрастого парня. Паренёк взял у Данилина квитанцию и вручил ему его «Ракету». Писатель был рад, что старые часы наконец-то пошли, но всё же из вежливости поинтересовался, почему нет мастера: неужели, заболел? Паренёк буркнул что-то о том, что не знает, да и не обязан…
     - Слушай, чего скажу-то, - подошла к Данилину тётка с ведром и шваброй. – Убили Николаича, как есть застрелили! У меня свояченица понятой была, живёт рядом с Николаичем. Позвали, значит, она и пошла. А он родимый, значит, лежит, говорит, на постели и вся грудь в крови… Эксперты сразу и сказали, что, мол, застрелили его. Во как!
     Уборщица шмыгнула носом и, звякнув ведром, скрылась в подвале.
     - А когда это случилось? – заглянул в подсобку Данилин.
     - Да когда…, - развела руками тётка, - вчера нашли, а застрелили, говорят, позавчера.
     Данилин похолодел. Как раз позавчера он в романе и «порешил» Лёню Борисова. Выходит… Мысль, пришедшая ему в голову, была настолько дерзкой, как и фантастичной.  «Совпадение, не иначе, - думал Данилин, шагая домой, - но все же как странно…»
     Больше об этом он пытался не вспоминать, боясь узнать страшную правду.
     Данилин ровно сложил пачку рукописи и, стараясь не шуметь, налил себе остывший уже кофе.
     Где-то внизу понемногу просыпалась суматошная Москва, звуки двигателей и клаксонов сплетались в единый, такой привычный гул большого города.
     Владимир Данилин присел на постель.
      -Ты спишь, Танюша? – спросил он у жены.
      - Уже нет, - заворчала она. – Ты все пишешь, неужели нельзя подождать до утра?
      - Можешь поздравить, я только что закончил. Нужно утром позвонить в издательство, они давно меня торопят. Как тебе название: роман Владимира Данилина «Красавчик», а?
      - Ты обещал оставить главного героя живым, - приподнялась в кровати Татьяна, - Никита, по-моему…?
      - Понимаешь, Танюша…, - замялся Данилин.
      - Нет, Володя, ты ДОЛЖЕН оставить его в живых, слышишь?!

     «… Катя смотрела на мужественное лицо незнакомого ей парня, лежавшего перед ней на операционном столе. Смотрела и думала о превратностях человеческой судьбы и о несправедливом выборе «безносой».  Катина рука потянулась к аппаратуре, как вдруг пискнул дисплей, и прямая линия забилась короткими всплесками: это вновь заработало отдохнувшее сердце».

     …Маргариту теперь вряд ли можно было остановить, и, прорвавшись через пост дежурной охраны, она бежала по коридору клиники, не обращая внимания на крики преследовавших её охранников. Ритка отталкивала руками немногочисленных «психов», выползавших в такую рань из палат, и стремилась скорее туда, к столпившейся кучке врачей в конце коридора.
     - Пустите, пустите же меня!!! – крикнула Рита.

     …Доктор Бернштейн отрицательно покачал головой, давая понять санитару, что бинты уже не нужны. Здоровенный малый растерянно смотрел на мертвого Красавина, на глазах у санитара появились слезы, и он их не стеснялся. Бернштейн отвернулся…
     А Никита Красавин… вдруг вздрогнул, затем глубоко вздохнул и открыл глаза.




Дмитрий   Грановский.