КРУГ 2-ой. ЗАМКНУТЫЙ
ГЛАВА 1. Мальчики и девочки.
Я завидовала девчонкам, которые запросто вхожи в мальчишеские компании. Думала: «Вот бы и мне так!» Потом я точно с таким же восхищением смотрела на женщин типа Беатрикс Киддо. * Исполнявшая её Ума Турман без труда мочила всех крутых воинов, включая самого Билла-Заклинателя змей. С не меньшей завистью я воспринимала также и тех, кто из ничего создал всё. Как Скарлетт О’Харра. Построила империю имени себя. При этом во всех психологических тестах на вопрос «Считаете ли Вы себя завистливой?» я абсолютно искренне отвечала НЕТ. Так как в жизни меня окружали большей частью такие же середнячки, как и я. Иногда встречались и хуже. Читая «Чёрного ворона», внутренне я соглашалась с автором: реальность богатых и бедных не пересекается (чем не «Параллельные миры»*?). В СВОЕЙ жизни я не встречалась ни с Беатрикс Киддо, ни со Скарлетт О;Хара.
Между тем, считая мир красивых успешных женщин фантастическим, я не переставала мечтать о превращении домашней упитанной Пеструшки (коей являлась) в орлицу. А к этому не было ровно никаких предпосылок. Не обладая ни одним спортивным качеством (сила, ловкость, быстрота), к физической культуре я сохраняла отношение настороженное - потому ставить обидчиков на место при помощи кулаков не способная. Прочно усвоив, что толста и непопулярна, сверстников во дворе я сторонилась – неровен час, насмехаться будут. Ограждаемая от социума, я не могла даже сходить в магазин и произвести мало-мальски толковую покупку. Вероятно, тут сказывалась бабушкина наука («все торгаши - ворьё и жульё»). Подходя к кассе, язык у меня будто к нёбу прилипал.
- Чего тебе, девочка? – досадливо морщила губы продавщица.
Я лишь мычала и показывала, как слабоумная, пальцем на товар. Разумеется, мне рады были всучить всё ненужное, дорогое, лежалое. Дома меня ждала головомойка, заканчивающаяся страшным:
- Иди, меняй!
Я – рыдать в голос. Более унизительного, жуткого наказания нельзя и придумать. Прийти обратно, объяснить ситуацию, попытаться обменять товар или востребовать потраченную сумму под недобрый глаз продавщицы…врагу не пожелаешь!
Домашние на меня плюнули. От идеи приобщения к хозяйству отказались:
- с уборкой отстали, мотивируя моей криворукостью (наматывать тряпку на швабру я научилась только на первом месте работы);
- от готовки освободили, так как приготовление пищи значилось бабушкиной прерогативой (училась готовить я уже во втором замужестве);
- от магазинов отстранили в связи с причинами, изложенными выше.
Смирившись со своей неполноценностью, отношение к себе мальчиков я принимала как должное. Полагая, что они существуют на белом свете, чтобы портить кровь таким, как я. Но! Появление альтернативной жизни в виде школы (где меня всё ж не так давили, как в семье) и главное – моя ночная жизнь - породили революционную мысль, что я могу измениться в лучшую сторону.
Первый мой год обучения в школе пролетел незаметно. Думаю, не все ребята и запомнили часто болеющую девочку Таню Радкевич. В детской районной поликлинике определили проблему, как «аденоиды». Странное название. Что это такое, я так до конца и не уяснила. Вроде бы, разросшаяся миндалина, вызывающая затруднённое дыхание. Пугали также деформацией всего лица – в связи с тем, что дышала я чаще ртом. Рот был, как правило, полуоткрытым. Оттого вид немного дебиловатым.
Меня уложили на три дня в больницу, где обещали, что будет не больно. Да ещё и мороженого дадут. Обманули, конечно. Но я особо не удивилась. Взрослые всегда врут. Выставляют всё в таком свете, как им выгодно. Что действительно удивляло, так это то, что из раза в раз, имея резонные сомнения, я клевала на их удочку.
Спустя неделю, со спутанными волосами (толком расчёсываться – не говоря уже о плетении косиц – я по-прежнему не умела) и сраными трусами (если честно, подтирку мне тоже дома не доверяли) меня выдали на дом.
По поводу гигиены интимных зон. Каждый индивид социума живёт в убеждении: тот свод правил, что был заложен внутри его семьи, есть единственно правильный. Может, я и вправду того… фьють… но услыхав примерно лет в четырнадцать новость, что девочек подмывают каждый день, подумала, что правы они, а не мои домашние, где подмывание осуществлялось вместе с помывкой всего тела. Которая проводилась строго один раз в неделю по субботам. Извинением организации нашего быта может служить тот факт, что после дефекации попа вытиралась очень тщательно. Конечно, сей пикантный момент моего отрочества не мог не извратиться.
- Тебе жопу подтирали до двенадцати лет! – напоминали мне буквально всякий раз, когда я отправлялась в уборную.
Позже возраст был продлён до тринадцати. А потом даже до четырнадцати лет.
Так всякий раз указывали на мою житейскую несостоятельность, когда я начинала качать права (мол, «я уже взрослая»). Конечно, обозначенный возраст являлся уничижительно-преувеличенным. Не до двенадцати, тринадцати, четырнадцати, а до девяти… от силы до десяти я кричала, распахивая двери туалета настежь:
- Бабушка-а!
И та, переваливаясь, спешила ко мне, комкая четвертинку от листа газеты.
В обязанности отца, как я уже говорила, входила заготовка этой импровизированной туалетной бумаги. Выбирать её следовало с умом. Например, глянцевые обложки с журналов «Здоровье» или «Крестьянка» не годились. Так же как и все без исключения листы «Советского экрана». Впрочем, кому же в голову придёт резать журналы? Их аккуратно складировали. Соблюдая при этом месячную очередность. Чтобы всегда можно было поднять нужный номер и ещё раз перечесть. Если, к примеру, возникнет надобность в обновлении гардероба (на развороте «Крестьянки» помещались новомодные выкройки) либо в приготовлении настойки от кашля (в журнале «Здоровье»). На подтирку шла главным образом «Ленинградская правда». «Известия» тоже. «Комсомолка» реже. Промелькивала «Литературная газета». Хотя именно нечастные гости клозета были наиболее читаемы… ТАМ, разумеется. Чтение периодики я рассматривала, как учёное занятие (вроде политинформации). И способность к оному видела только в отце. Он мог. Мы, женская половина, нет.
Во втором классе у нас появилась новенькая. На голову выше всех прочих. Со смешной причёской: хвост не как хвост, а всего лишь забранная прядка, остальные волосы свисали по бокам. Поговаривали, что явилась эта чуда-юда из-за границы. Из самой Африки. Может, африканское солнце поспособствовало её активному росту, не знаю. Бабушка говорила: «Папа у ней дипломат, большая шишка - а у ребёнка на глазу бельмо». Произносилось это таким тоном, как будто одно связано с другим. Но всё ж дыму без огня бывает. Не случайно же новенькая всегда ходила в очках! А в тех очках была вставлена чёрная бумажка. Что характерно, бумажка менялась местами: то на левом глазу, то на правом. И не поймёшь, где бельмо. Да и есть ли оно на самом деле. Потому как бельмо – это белый глаз. А у новенькой Каменевой Саши глаза зелёные. Только немного косые. Ну, да это ничего. Бельмо хуже.
Во втором классе мы скооперировались с Марой Хлебодаровой. Первые три года я не понимала, дружба это или что другое. Потому как друг, по моим понятиям, не станет вдавливать тебе в тугую ляжку карандаш, пока на ноге не вызреет синяк величиной со сливу. Или вот вам ещё забава. Привела меня как-то Мара к себе в гости, заперла в ванной, погасила свет. А потом, втиснувшись туда же, окунула подругу головой в грязную воду. Вроде бы, в тазу замачивалось чьё-то исподнее. Домой я прибежала вся растревоженная. Бабушка тут же заметила во мне нехорошую перемену. Я – по дурости – возьми да и расскажи. С тех пор они с мамой потешались:
- Ну-ка, расскажи, как подружка мордой в грязь тебя макнула?
В Хлебодаровой, если присмотреться, было что-то от крупного рогатого скота. Тот же бычий взгляд, прямые коровьи ресницы. Круп без намёка на талию. Высокие тонкие ноги. И упёртый характер. У Мары имелась бабуля. Классическая такая старушенция: на голове платок, на носу очки, на ногах круглоносые стоптанные башмаки. Сухая и сердитая. Меня в упор не замечала.
- Марочка, хочешь огурчика? – спрашивала она у внучки. – А то иду выбрасывать.
- Нет, ты слышала?! – злобствовала Марка.
Я понимала не сразу.
- «А то иду выбрасывать», - передразнивала её Мара.
- А-а, - задним числом доходило до меня.
Сообразительностью я не отличалась. И детское «до тебя как до утки – на десятые сутки» было весьма ко мне применимо.
Надо сказать, Марка ненавидела свою бабулю до самой смерти. И даже бабулина погибель не примирила их. Мало-помалу Маркина ненависть к своей бабуленции проникла и в меня. Оказалось, ненавистнические чувства заразны. Потому как ненависть – своего рода хвороба. Передающаяся воздушно-капельным путём от ядовитых слов и испепеляющих взглядов. Не подвержены этой болезни лишь те, кто живёт в атмосфере любви и ласки. Кто не знаком с грубостью и хамством. Но тут не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. У этих неженок, стоит им только столкнуться с жизненными реалиями, может от горя разорваться сердце или остановиться дыхание. А мы люди привычные. Перетерпим.
Сейчас, вспоминая хлебодаровскую семью, мне кажется симпатичным только Маркин отец. Георгий Александрович, на мой взгляд, имел специфическую внешность: носатый, маленького роста (ниже супруги), с густыми волнистыми волосами. Известно, что генотип смуглых черноволосых людей сильнее. И, как правило, дети наследуют черноту своего родителя. Пример тому – негритята. Будь их папочка-негр женат хоть на альбиноске, дети рождаются всё равно курчавыми и темнокожими. Это пример «вообще». И Хлебодаровы не исключение (с разницей, что их отец – представитель ромалов). Маркин брат и она сама уродились лицом в отца. Добро мальчик, но Маре, как девочке, больше бы подошли черты миловидной матери. Однако нельзя сказать, что материно наследие обошло Мару вовсе. Как раз фигуру она заимствовала у Ларисы Анатольевны. Широкая по периметру, с выдающейся грудью, на тонких ногах. У Ларисы Анатольевны к этому богатству прилагалась ещё изящная головка, как у балерины. Неизвестно откуда взявшаяся. С годами эта головка заплешивела и выдвинулась вперёд. Так что напоминала больше змеиную, а не балеринью. Прибавьте к этому пробелы в некогда мелких ровных зубах и едкий, как серная кислота, взгляд. Так что не нам решать, что лучше, а что хуже. Природе видней.
Мама Мары, если уж на то пошло, тоже была дамой сердитой. Сердечность её обращений казалась мне фальшивой. А фразочки и улыбочки с двойным дном. Как раскрылось потом, меня Лариса Анатольевна считала девочкой из богатой семьи. И, возможно, обижалась за свою Марку. До Радкевичей семье Хлебодаровых приходилось раздражающе подтягиваться: выкраивать из меховых отрезов шубки для Мары, украшать дочкины курточки тесьмой ручной работы, изощряться в шитье манжет и воротничков для дочери (входивших в комплект школьного платья). Как выяснилось ещё, Маркина мама была оголтелой максималисткой. Любая кажущаяся несправедливость коробила её светлую душу. Видимо, то, что моя семья жила материально лучше, шло вразрез с коммунистической моралью.
И, наконец, братец. Андрей. «Мой брат – мой идеал», - признается мне Марка в седьмом классе. Любая оброненная Андреем фраза превращалась в Маркиных устах в многократно повторяемый афоризм. Андрей и вправду был остроумен. Но его внешний вид меня не привлекал. Пышные волосы выглядели антисоветски. Как у тех музыкантов, чьё пение (и даже слушание) не поощрялось государством. Поэтому иметь в доме плакат с изображением этих волосатиков считалось верхом крутизны. Степень крутизны соотносилась с величиной плаката. Над каждой такой картинкой буквально чахли – как Кощей над своим златом. Видимо, Андрей Хлебодаров шёл вровень с модой. Был он так же, как и прочие члены его фамилии (за исключением мамы), носат и чёрен. Однако худощав и неожиданно высок.
Возможно, мои детские впечатления стоило бы поменять на более поздние, юношеские. Когда я стала вхожа в хлебодаровскую компанию, Андрей выступал в ней вожаком. Что характеризует его как лидера. Но в школьные годы чудесные признаков неординарности в нём я не замечала. Впрочем, как я уже неоднократно упоминала, особым умом и сообразительностью я в ту пору не отличалась.
Мара тоже по натуре была лидером. Её лидерство выражалось в том, чтобы держать верх надо мной. Я, не имеющая подруг до этого, не знала правил дружбы. И то поддавалась, то пряталась, смущённая претензиями Хлебодаровой.
Вот пример её лидерства в наших с ней отношениях в младших классах.
- Ещё раз слижешь мой бордюр, получишь! – Марка показала мне кулак из-под парты.
Не знаю, откуда она набралась таких ухваток. Наверно, от своего идеального брата.
Для непосвящённых Маркино обращение – туфта полная. Это не так. Объясняю: каждое домашнее задание наша учительница Валерия Евгеньевна поручала заканчивать маленьким произведением искусства. Строчкой геометрического рисунка. Не отличавшиеся креативностью одноклассники изображали ряд крестиков или ноликов. Те, кто был посмышлёней, выписывал крестики-нолики разноцветными карандашами. Отличницы (коими числились мы с Хлебодаровой) изощрялись. Это могли быть и шагающие гуськом пингвинчики, и лесок из пальмочек… словом, всё, что в ум взойдёт. Разница в том, что Мара рисовала то, что приходило на ум ей. В моей же тетрадке красовалось то, что приходило на ум моей художественно одарённой мамочке. Валерия Евгеньевна делала вид, что художественные зарисовки – дело моих рук. И ставила пятёрки. Наверно, я поступала бы так же, будь я учительницей младших классов. Потрудился ребёнок над домашним заданием – и хорошо. Получи плюсик. Так что я не в счёт. А вот учительница первая моя – это нечто. Или некто. Посвящу ей несколько строк.
- Говорит: «Я благоволю детям домашним…», - рассказывала мама после первого родительского собрания.
Я внимаю. Папа усмехается.
- Прямо так и сказала: «я благоволю»?
Мама (с воодушевлением):
- Да, так и сказала. А ещё говорит: «Из детского сада приходят дети разболтанные и недисциплинированные. А я ценю дисциплинированность превыше всего».
- Чувствуется, человек старой закалки, - снисходит папочка до обычной мамобабушкиной болтовни.
На этот раз Бабушка от высказываний воздерживается. Может быть, ей кажется разговор чрезмерно интеллектуальным: «благоволю», «дисциплинированность»… Я из этого выношу одно: ребёнок я стопроцентно недетсадовский. И, оказывается, это недурно.
Сказать, что растили меня домашней цыпой преднамеренно, значит наврать. Посещение детского сада в моей жизни было. Можно сказать, инцидент, а не посещение. Я провела в стенах дошкольной организации один день. Спустя десять минут (примерный временной интервал, в течение которого я обычно усваивала информацию), я поняла, что за мной не вернутся. В магазине обычно это выглядело так: «Стой, жди» - потом забирают. Здесь – нет. Заливайся-не заливайся горючими слезами – без толку. Я плакала до обеда, вместо обеда и после обеда – пока не уснула от переутомления. Воспитатели (тоже ведь люди) решили не будить лиха, пока тихо. И когда за мной в пятом часу явились мама с Бабушкой, я всё ещё почивала. С той поры, если мне случалось оступиться, мне грозили:
- Будешь плохо себя вести, пойдёшь в детский сад.
Вот такая аномалия: в плохом доме лучше, чем в добрых гостях.
Со временем я поняла: Валерия Евгеньевна обманула. Она не любила не только детсадовских детей, но и домашних. Вот, к примеру, мальчик Грачёв Игорь. Безобидный такой мальчик, выращенный мамой-домохозяйкой. Боялся Грачёв Валерию Евгеньевну до икоты. А мама-домохозяйка ежедневно молилась, чтобы начальную школу Игорь закончил без психических отклонений.
Ко мне Валерия Евгеньевна не придиралась. Боюсь показаться самоуверенной, но, как мне кажется, я ей нравилась совершенно искренне. Я из той породы детей, которые умиляют взрослых: старательная, ухоженная, ненахальная. А в Грачёве было что-то от юродивого: нескладный, вечно спотыкающийся – олух царя небесного, да и только. Сейчас я думаю, дело в том, что Игорёк воспитывался действительно в интеллигентной среде, где окрик – нонсенс. Я же, несмотря на просвещённого отца, впитала с молоком матери здоровый рабоче-крестьянский дух. Где крик, переходящий в ругань, - норма. Поэтому, когда Валерия Евгеньевна кричала страшным голосом:
- Сколько можно это объяснять?! Попугая в цирке и то легче научить!!! – я пропускала её нелестное замечание мимо ушей.
Грачёв в это время каменел от ужаса. Клетки его головного мозга - в силу детского возраста и так не до конца сформировавшиеся - начинали мутировать, превращаясь то в кашу, то в кисель, а то и вовсе в опилки.
Но, конечно, если б окрик был направлен в меня, я бы тоже окаменела. Слава те господи, всё всегда у меня было записано, сделано и выучено.
- Как там наша Мальвина? – спрашивал папочка, возвращаясь из командировки.
Машина уже была куплена, а отец всё мотался по командировкам. Связывая это со спецификой работы. Думаю, он лавировал таким образом меж своими желаньями и желаниями тёщи и жены.
Я знала, что Валерию Евгеньевну мои озорники-родители нарекли Мальвиной. За то, что краска «Ирида», которой пользовалась учительница, даёт в процессе окрашивания волос голубоватый оттенок. Конечно, Валерия Евгеньевна мало общего имела с девочкой из сказки. Во-первых, она была совсем не девочкой, а скорее бабушкой. Хоть и с отсутствующими внуками. Что было вполне естественно, так как и детей, в общем-то, у неё не наблюдалось. Оттого сохранила Валерия Евгеньевна относительно статную фигуру. Крепко сбитую, с бутылочнообразными ногами, но всё ж не обезображенную отвислым животом и бюстом восьмого размера. Потому с бабушкой она не ассоциировалась.
Для меня важное место в характеристике человека имеет внешность. И если человек красив, могу простить ему многое. Так, я сразу попала под обаяние следующей моей по значимости училки, Веры Павловны Шушиной. Она была у нас классной руководительницей вплоть до окончания школы. А мы – её первым выпуском. Вера Павловна отдавалась своему делу рьяно. Даже в ущерб семье. Что явление в учительских кругах не редкое. Кстати, и у Валерии Евгеньевны, и у Веры Павловны супруг имелся, а вот детишек бог не дал. Сапожник без сапог.
Если у Валерии Евгеньевны было рыхлое, хорошо пропудренное лицо, то на личике Веры Павловны – ни грамма косметики. Зато имелись в наличии востренькие глазки под очками и греческий носик. Вера Павловна преподавала географию. Географичкой была до мозга костей. Не токмо по назначению, но и по всей своей сути. Сообразно профессии проводила и досуг: в пеших прогулках и лыжных походах (и чем длительней переход – тем увлекательней он ей казался). Была она очень нравственной, идейно подкованной и морально устойчивой. С ума сойдёшь с такой личностью. В конце концов, её муженёк и сошёл с ума – бросил её (может, и прогнала, не знаю). А Шушина взяла на воспитание девочку из Дома малютки. Много лет спустя, на странице педагогического портала я увидела фотографию Веры Павловны. Она мало изменилась. По-прежнему вела активный образ жизни. Главное фото её страницы было вполне в духе Веры Павловны. На склоне холма у бурлящей реки. Шушина не растолстела, не изменила причёску и, по-моему, даже не сменила очки. Что и говорить, «люди не меняются»*.
Схема отношений с Верой Павловной очень похожа на отношения с родителями:
- вначале – слепое обожание;
- следом – полное отрицание;
- наконец – обречённое примирение.
Родителей не выбирают. В советском обществе педагогов не выбирали тоже. Богом данные были и те, и другие. Возможно поэтому я помню всех своих учителей.
В начальных классах все предметы у нас вела Валерия Евгеньевна. Кроме физкультуры. Последнюю давала полная дама в нейлоновом физкультурном костюме, Елена Львовна. Невзирая на крупный живот, по школе она передвигалась спортивной пружинящей походкой. Поговаривали, что Елена Львовна - мастер спорта. А мастерство не пропьёшь. Её красные от хны волосы были уложены в высокую кичку. На голове красовалась кичка, а на шее – свисток на верёвочке. Все перестроения осуществлялись по свистку:
- Бег с высоким подниманием бедра! – свисток.
- Бег с захлёстом голени! – свисток.
- Гусиный шаг! – свисток.
Став инструктором физвоспитания, я тоже мечтала приобрести финский спортивный костюм и свисток. Мечты, мечты… Когда они исполняются, чувствуешь себя обездоленной.
В начальной школе я изнемогала от физических упражнений любого рода. Елена Львовна не привязывалась. Делаешь – как делаешь. Как можешь. И выводила в году твёрдую «четыре». Ставить мне пятак было бы оскорблением самой Фее физкультуры. Но и меньше никак нельзя. Всюду у меня пестрели хорошие оценки. С преобладанием пятёрок. Да и по мне видно, что девочка я примерная: толстенькие косички уплетены в тугие барашки, тесные ляжечки трутся друг о дружку, треники трещат по швам на плотном животике.
В четвёртом классе – при переходе из начальной школы в среднюю – случилось сразу две большие перемены. Хлебодарову вконец достали мои обновы и моё соперничество в учёбе, и она нашла себе других подружек. А я, соответственно, перешла от неё к другой своей соученице, Оле Кожелко. Всё, как известно, познаётся в сравнении. И в сравнении с Хлебодаровой Кожелко была злобным завистливым насекомым. Сошлись мы с Ольгой на почве огромной кукольной любви. Мы превращали в куклы всё, что попадалось под руку: веточки, шишки, цветочки. Всё могло сделаться принцессой, её воздыхателем или служанкой. Ещё мы играли в бумажных кукол. И я изготовляла наряды для них. Кожелко рисовала плохо. Видимо, её подкупил мой талант живописца. Впрочем, этот талант, как оказалось позже, имел небольшой вес. Гораздо весомее было социальное положение, скажем, Микульченко, другой нашей одноклассницы. Которая была симпатичной, тоненькой и пользовалась в классе авторитетом. В то время как я со своим апломбом находилась на задворках общественного мнения. Тень моей непопулярности ложилась и на тех, кто был со мною дружен. В данном случае на Кожелко. Само оно ничем значимым не отличалось. Имело вид весьма облезлый, а нрав весьма капризный. Только появление Микульченки могло вдохнуть жизнь в ОНО. Тогда Кожелко становилось Олей. А девочка Оля улыбчивой и даже льстиво заискивающей особой. И если в четвёртом классе наши отношения с Олей Кожелко были ещё so-so, то в пятом, скажу я вам, Кожелко прям на грубость нарывалось.
Дома у меня имя Кожелко было не в чести.
- Представляешь, мам, стали мы писать заявление на льготу, - делилась после очередного родительского собрания мама с Бабушкой, - а эта Кожелко (на сей раз речь шла об Олиной маме) сказала, что её трое детей от разных мужей! И не постеснялась же!
- Это ещё что! – тут же включилась в светскую сплетню Бабушка. – Вчера вечером иду из магазина… ну, ты помнишь, молоко у нас кончилось… смотрю, кто это трётся с мужиком под лестницей? Думала, молодёжь. Хотела уж шугануть. А мне вдруг «здрастье»…
- Ой! – мама даже рот открыла от удивления. – Ты хочешь сказать, что…
- А я о чём говорю?! ОНА!!! Я так и обомлела. Совсем баба совесть потеряла!
Тут взоры двух моралисток обратились на меня.
- А ты что уши развесила? – в один голос обратились они ко мне.
Я, по обыкновению, показала, что их разговоры мне непонятны – более того, неинтересны. И с увлечением продолжила пеленать пупса. Но сообразила: старая, по-бабкиному завёрнутая в платок мать Ольги, невестится. Наверно, хочет четвёртого ребёночка. От четвёртого мужа.
В дружбе с Кожелко я разочаровалась и полностью отдалась учёбе. И всё чаще подумывала, как бы мне примириться с Хлебодаровой. Случай представился. Как бы сам собой. Так часто бывало в моей жизни. Наверно, потому, что в моей нумерологической карте есть семёрка – число удачи.
Но сначала я расскажу о парочке, с которой состояла в дружеской связи моя Хлебодарова. Светка Лапшина – самая неказистая девочка в нашем классе. С гривой огненных волос, кое-как забранных в косицы. С полуоткрытым ртом из-за вечного насморка и носом, раздутым от аденоидов (вот, что могло случиться со мной, не избавься я от них вовремя!). В младших классах из этого больного носа вылезала густая зеленовато-жёлтая сопля. Когда она подтекала к губам, Светка вшмыгивала её обратно. Но через каких-либо пятнадцать – двадцать минут сопля вновь висела над внешним органом пищеварения. Картина, щекочущая такие чувства, как брезгливость и отвращение. Потому-то «Лапша» (так мы любовно называли Светлану) и запомнилась нашим одноклассникам прежде всего свисающей над губой соплёй цвета спелого гноя.
Следует отдать должное Хлебодаровой. Она первая заметила за непрезентабельным фасадом Лапшиной ум и доброе сердце. «Первая», не считая, конечно, Каменеву. Саша составляла парочку отверженных Лапшина +... Я уже вскользь упоминала о Саше Каменевой. Смешной девице, поступившей к нам из Африки. С заклеенными чёрными бумажками стёклами очков. Так вот, к пятому классу смешная девчонка превратилась в самую красивую девочку нашего класса. Чёрненькая, зеленоглазая, со стрижкой как у Мирей Матье и удивительно белым лицом. Не случайно, что предмет моих раскатанных губ и распущенных слюней проявил интерес не ко мне, а к Каменевой. Я говорю о своём однокласснике Игоре Петрове. К неоспоримым достоинствам которого нужно добавить и хороший вкус…во всяком случае, в годы отрочества.
Петрова я бы отложила для себя (если выражаться языком нашего общества, где процветал тотальный дефицит). Уж очень он был сладенький. Вкусненький. Так бы и съела. Как вы уже поняли, если имя у меня ассоциируется с едой – это серьёзно.
Следуя советам начинающему писателю, подробно изложенному в «Очень страшной истории» Алексина, Алик Деткин* блестяще справился с поставленной задачей. Так не оплошаю и я. Итак, Петров. На него нельзя было не обратить внимания. Во-первых, он был самым высоким. Всегда. В первом классе (да и потом) легко было представить Игорюшку, каким он был при рождении. Ну, может, не таким длинноногим. Но моська у него, отвечаю, и поныне хранит поцелуй ангела-хранителя. Те же удивлённые большие глаза, те же слегка вывернутые, как бы готовые обхватить сосок материнской (теперь уже чьей-то другой) груди, и крупной круглой головёнкой. Безмятежный взгляд свидетельствовал о его невинности. А безупречно отпаренный костюмчик – об аккуратности. Игорь хорошо успевал по всем предметам, был начитан. А потому имел самого умного друга, Лебедева Дмитрия. Лебедев, в отличие от своего друга, отличался ядовитым характером. Но его превосходство над всеми нами признавала даже Валерия Евгеньевна.
- Лебедев Дима – наша палочка-выручалочка, - как бы с удивлением говорила она. – Знает всё, о чём не спросишь.
- Лебедев, говорит, наша палочка-выручалочка, - пересказывала мама выжимки из родительского собрания. Для Бабушки – как обычно. А для меня – в назидание. Чтобы я призадумалась, чего я не знаю. И над чем мне стоит поработать.
В меня немедленно проникало невольное уважение к Лебедеву. Вместе с тем - раздражение от пытливости его ума и его проклятой памяти. Так что непонятно, чего было больше: уважения к нему или раздражения. Последнего, наверное, всё же больше. Я в противовес ему не только не являлась палочкой-выручалочкой в школе, но и дома. Что обидно вдвойне.
Лебедев воспитывался бабушкой и дедушкой. Мать жила отдельно. С новым мужем. Несмотря на молодые годы, она была вдовой. Димка отца не знал. Но вёл себя так, как будто не много и потерял. Всё у него было не хуже, чем у других. А может, и лучше. Друг у него точно был самой высшей пробы. Во всяком случае, по мнению девочек.
С годами милый пупсик Петров приобрёл черты не мальчика, но мужа. И не только внешне. Внутри этого мальчика словно помещалось реле, которое регулировало сдержанность и мягкое добродушие взрослого мужчины с очарованием наивного ребёнка. В конце 80-х появилась телевизионная программа «До и после полуночи». От одного взгляда её автора и ведущего Владимира Молчанова женщины писали кипятком. Была у телеведущего привычка как-то по-особому складывать губы и проводить по ним кончиками холёных пальцев. Выглядел этот жест очень сексуально. И был словно списан с Петрова. По точности и по сексапильности. Будучи школьником, Игорь уже обладал полным набором мужских прибамбасов: загадочностью взгляда, леностью повадок, тягучестью выговора, волнующей улыбкой. Когда он включал выше перечисленные примочки и проводил артистичным пальцем по губам, моё сердце замедляло ритм. Мне отчаянно хотелось быть лучше, чище, красивее и умнее. Для него. Такой, какой была, интереса для Петрова я не представляла. Его интерес был направлен к Каменевой. А её интерес, соответственно, к нему.
Быть «лучше, чище и красивее» у меня пока не получалось. А умнее – сколько угодно. Поэтому, когда учительница русского и литературы Раиса Сергеевна поручила нескольким примерным ученицам (включая и меня) проводить проверку домашних заданий, я отрывалась на Петрове. Благо сидел он на последней парте моей колонки. Я обычно придиралась к какой-нибудь мелочи и ставила ему четвёрку. В один прекрасный момент его это достало.
Он посмотрел исподлобья и сурово произнёс:
- За что?
Взгляд ледяной. Непонятно почему, но мне вдруг стало звеняще-радостно (может, потому, что подспудно я этого и добивалась?)
- У тебя помарки, - безразлично и непререкаемо ответила я.
- Послушай… - он назвал меня по фамилии и это отозвалось в моём сердце песней, - почему тогда твоя подруга получила пятак?
В тетрадке Лапши грязь непролазная, да ещё и почерк «как кура лапой». Но Петров заметил правильно: она подруга. А он отставной козы барабанщик. Даже хуже. Это я отставной козы барабанщица.
В тот момент, когда я высокомерно созерцаю осанистую фигуру Петрова, он схватил меня за локоть. Довольно грубо, между прочим.
- Игорь! – взгляд изумрудных глаз Каменевой выражает укор…
В пятом классе, подражая Хлебодаровой, я просила маму заплетать меня в одну косу. С этаким причесоном моя ряха выглядела особенно ряшистой. Плюс ко всему я научилась выдавливать угри. Искушение посмотреть, как из тебя лезут столбики утрамбованного сала, было выше меня. Угри после зачистки не истреблялись, а множились. Перекидываясь с крыльев носа на прилегающие области. Прыщи полюбили щёки. А фурункулы – подбородок. Где ни даванёшь – не ошибёшься: лопнет прыщик, вылезет угорёк. Если раздавила, не дождавшись зрелости, жди появления долгоиграющего прыща, наполненного светлым и прозрачным, как водица, гноем. Фурункулы давились знатно: брызгали фонтанчиком, после чего выступала сукровица. Оставляя тёмно-синие, долго не проходящие пятна.
Бабушка сердилась.
- О, как мамочка! – слово «мамочка» звучало, как оскорбление. – Сидит – полдня морду ковыряет.
И учила уму-разуму.
- Видишь яму? – она тыкала себя в щёку.
Было не совсем ясно, о какой именно яме идёт речь. Бабушка достигла того возраста, когда всё лицо (и фигура тоже) в многочисленных ямках, провалах и морщах. По бабушкиной легенде на том месте, куда она положила свой палец, когда-то вскочил чирей. Хотели резать. Но Бабушка не далась. Дождалась, пока вызрел. И прорвался сам. Гноя, говорит, стакан вытек. А если б давила, шрам бы остался.
Но Бабушкиным байкам верить… недаром говорят: «бабушка надвое сказала». Например, в широком ходу у неё была история, как после первых родов (в результате которых появилась двойня) брюхо у неё разошлось – настолько оно было велико. Его (брюхо) сшили. И с тех пор у Бабушки посреди живота рубец.
- Вот, - в доказательство сказанного она вываливала белый тестообразный пузень на моё обозрение.
Никакого рубца на нём я в упор не видела. Если сжимать такие объёмы, появятся какие угодно образования. Самых причудливых форм. Некоторым извращенцам это и нравится в полных женщинах. Растягивай их, сплющивай, как капитошку. Играй грудью, лепи из ягодиц забавные фигурки… Но речь не об этом.
Мама на пагубную привычку мнимого избавления от прыщей (невзирая на собственное аналогичное пристрастие) реагировала похоже. С той разницей, что сравнивала меня с папочкой.
- Будет вся рожа в рытвинах. Как у папочки.
С тем, что болезнь акне наследственная, не поспоришь. В этом мама совершенно права. Но учить надо на собственном примере. А когда получается, как в миниатюре Райкина о вреде курения*, то увольте.
Извлечение комедонов из закупоренных пор хоть и было крайне увлекательным занятием, авторитет тётеньки из снов оставался высок. И когда она сказала, что я останусь этаким уродом на всю оставшуюся жизнь, её аргумент убедил меня заняться щадящим лечением своей многострадальной кожи, а никак не её давлением.
Так, мало-помалу, я подбиралась всё ближе к объекту своего вожделения и девичьих грёз – Игорю Петрову.
• «Беатрикс Киддо» - главная героиня дилогии К.Тарантино «Убить Билла» (Заклинателя змей)
• «Параллельные миры» - фильм 2012 г. Главные роли: Кирстен Данст, Тимоти Сполл