Когда деревья были большими, а большие неприятности даже не собирались созревать, я и был по-настоящему счастлив. Теперь в этом уверен на все сто! У меня,.. а если честнее, – «для меня» были: мама, папа и ещё бабушка. Они любили своего сына и внука за просто так. Вот любили ни за что и всё тут. Это тем более странно, что пользы от меня было – никакой. А были от меня один только вред и сплошные неприятности. Особо мне удавалось в, казалось бы, безобидной ситуации, хоть чего-нибудь да вытворить. То самообразуется пожар под одеялом (там темно, но если зажигать спички, будет почти как днём, только намного интересней). То, при помощи молотка и ножниц, саморазберутся первые и одновременно единственные мамины часы, подаренные папой на день рождения… Это сейчас часы – пустяк, мелочь, а в начале шестидесятых…
Однажды я вынес во двор старшим пацанам все деньги, что хранились в тайном месте – под клеёнкой на обеденном столе, в уплату за разрешение посидеть с ними у костра. Хорошо, – бабушка заметила. Нехорошо – папа выпорол меня … полотенцем! Я плакал, чтобы он думал: как же мне больно!
Конечно, мама любила меня лучше папы – я это чувствовал. Но она работала то ли в две, то ли в три смены – уставала. Не торчала в офисе, где только разговоры разговаривают да дуют кофе ежечасно, а именно работала на страшно-военном заводе. Я часто, без всяких шпионских целей, подолгу наблюдал за его корпусами из окна нашей комнатушки на четвёртом этаже, где сначала мы жили вчетвером, а затем, когда мама принесла из больницы малюсенькую Олю, нас стало пятеро.
Бабушка любила меня больше всех. Она всегда была со мной, бедная. И когда мне ещё совсем не было лет, вывозила меня на ночь в Стрийский парк в колясочке. Ночевала там на лавочке, что бы я дышал хорошим воздухом (врачи так сказали, а врачей она уважала). И это в 1954-ом! И это в бандеровском Львове! Она вообще никого не боялась, кроме Сталина, а он к тому времени успел помереть.
Соседи по общей кухне тоже меня любили, но уже ближе к вечеру. Могли погладить по головке, пригласить в комнату, угостить. Таких маленьких ни у кого уже не было. А вот по утрам, как я теперь понимаю, люто ненавидели. Да и было за что! Утром, когда все дико спешат по работам (опаздывать тогда не полагалось, а туалет был один на всех), мне почему-то нравилось, сидя на унитазе, упражняться в вокале. Кстати, вот сейчас только дошло, отчего маме пришло в голову сводить меня к специалисту, время от времени посещавшему завод, для отбора особо голосистых. Этот специалист мне сразу не глянулся – лысый, мелкий, противный. Он потыкал пальцем по клавише рояля, стоявшего на сцене заводского клуба, и велел повторить. Я подошёл к роялю и тоже тыкнул, да, видать, не туда... Вскочил со стула, он сердито пояснил, что повторять следует голосом! Вот так: «А-а-а-а». Я послушно повторил его «А-а-а-а»! То ли ему показалось, что я передразниваю, то ли я слишком тонко взял, а только сказал он маме, что музыкального слуха нет и не предвидится! Этот вердикт меня не больно-то огорчил, а вот маме, кажется, было немного обидно. Я некоторое время был в недоумении: – причём здесь слух, если этот специалист даже в ухо не глянул?..
Но зато меня не отдали в музыкальную школу, как соседского Женьку! И я мог свободно гонять с ребятами в казаки-разбойники, лазить по деревьям, чердакам и подвалам, в то время, как бедный Жэка после одной школы тащился с баяном в другую. И что?.. Думаете, стал великим музыкантом?.. А вот ни разу – он сделался серьёзным комсомольским секретарём.
Да!.. Сейчас это покажется дикостью, но тогда отпрысков простых работяг бесплатно учили музыке, танцам, завлекали на тренировки и даже брали в секретари. По школам рыскали тренера по всевозможным видам спорта. В доме пионеров работали всевозможные рукодельные секции. Мы разрывались от искушений – хотелось успеть везде. Я столько всякого перепробовал, пока не остановился на боксе. Если честно, и мне пришлось дважды побывать в комсомольских секретарях. Один раз в армии, другой – в институте. До сих пор не ведаю с какого такого перепугу меня всегда куда-то выбирали. Причём, всегда против моего желания. А разве можно что-то делать хорошо без желания?.. Как-то случилось попасть на классное собрание – и тут же выбрали (как я ни самоотводился) в родительский комитет школы. Стоит ли говорить, что больше в школе меня не видели… Но это всё темки из других рассказов…
Почему начал писать этот? Просто вспомнилось, как мы с бабушкой однажды пошли в кинотеатр, живущий по соседству, в Стрийском парке. Тогда парк для меня был бескрайним лесом. Огромные деревья подпирали небо, в непроходимых чащах прятались страхи, в непролазных кустах можно было отыскивать или закапывать клады... Парк пересекали огромные глубокие овраги, и зимой там было полно мест, чтобы вдоволь побегать на лыжах или напереворачиваться с горки на санях. Его иногда пересекали дрожки, где поуже, где пошире. Ещё там осыпались развалины старой-престарой, польской ещё крепости, торчал огромный памятник какому-то пану. Тот стоял во весь рост и грозил врагам кривой саблей. А ещё дальше, в самом низу раскинулось большущее озеро, и в нём плавали белые и чёрные лебеди.
Парк находился всего-то через дорогу от дома. Перебежал – и ты совсем в ином мире…
И вот пошли мы с бабушкой в кино, и фильм нам очень понравился. А запомнился наверное, оттого, что деревья тогда действительно были огромными. И назывался этот фильм: «Когда деревья были большими».
14/01/2017