Ссылка на аудиоверсию:
Дневник рядового Альфреда Зеловски, 3-я бригада Рейнджеров, Египет, Александрия, 5 июля 2028 года.
Жара… Жуткая жара, выжигающая каждый микрон на моей обуглившейся от палящих лучей пустынного солнца коже. Уж извините, что так безрадостно начал свое скудное повествование. Ах да, конечно! Забыл представится—рядовой Альфред Зеловски. Рад знакомству, безымянный читатель. Уж верь не верь, а ты мой единственный друг, которому я могу изложить свои скудные переживания. Нет, не подумай, что я тут сопли собираюсь размазывать. Я лишь хочу тебя предостеречь… От чего спросишь ты? Терпение, друг мой. Сейчас все узнаешь…
День независимости… По-настоящему святой праздник для каждого американца. Фейерверки, барбекю, наши флаги повсюду: на каждом доме, на каждой, мать его, улице развеваются пестрые полосатые флаги с белоснежными звездами на груди. Кто-то поет God Save the Queen, кто-то наш гимн, а кто-то пресловутую "America, fuck yeah!". Вот только вчера вместо песен я слышал стоны моих умирающих товарищей, а вместо запаха барбекю все мои обонятельные рецепторы упивались запахом горелой плоти танкистов, запекавшийся на развороченной броне наших хваленых "Абрамсов". Одним словом, праздник удался, вот только не для нас, а для этих фрицев, которых мы вместе с комми мочили в сорок четвертом. Во всяком случае, эти ребята были на них очень похожи. Многие спросят: "Парень, ты что сбрендил?! Супер-фрицы только в комиксах бывают! Капитан Америка, Красный Череп и все такое". Как бы не так, друзья мои, как бы не так… Ладно, давайте-ка обо всем по порядку.
Наше командование, если оно как таковое еще осталось, приказало нашей бригаде штурмовать хорошо укрепленный пункт этих тварей, который находится в Александрии. Да, да… Каждый, наверное, сейчас подумает: "О-о-о! Астерикс и Обеликс! О-о-о! Ха-ха!" Ага. Я тоже так подумал. Только потом мне было не до шуток. Так вот, друзья мои, после нескольких часов жарки на броне наших танков мы, наконец, добрались до этого порта. Зрелище было просто великолепное: позади этого чудного города, сооружённого египтянами тысячелетия назад, широкими потоками бурлился Нил, вспенивая кристально чистую речную гладь быстрыми потоками воды. На горизонте поднимался рыже-желтый солнечный Ра, являя свою неописуемую красоту беспомощному и утонувшему в пучине войны и раздора миру. В тот момент в моей голове промелькнула мысль о том, что было бы неплохо тут остаться, быть может, даже навсегда. Дурень… Верно ведь говорят: "С желаниями нужно быть осторожнее". Вблизи этот город выглядел еще прекраснее, чем издали: от каждого дома этого старого городишки веяло запахом тысячелетней старины, казалось, что время совсем не тронуло его. Египетские власти хорошо потрудились над реставрацией этого места —даже Фаросский маяк восстановили. Город выглядел даже лучше, чем во времена Александра Македонского. Но все омрачал тот факт, что на домах этого чудесного города развевались ярко-красные полотна, на багряных телах которых стояло отвратительное клеймо черного креста. "Нацисты?—промелькнула первая ассоциация в моей голове в тот момент.—Это что, шутка какая-то? Быть такого не может!" Но это была реальность, хоть и не совсем объективная: на фоне этих полотен я смог разглядеть солдат в песочном камуфляже, на плечах которых пестрили ярко-красные повязки, только вместо мозолящей глаза свастики на рукаве красовался черный крестообразный символ. Хотя я помню, что нам объясняли, что эти ребята не являются нацистами—вместо этого в наши бошки вбивали слово "ксеносы". Но кого это волновало в тот момент? Как бы то ни было, само присутствие этих ребят не на шутку разозлило меня—неужели наши предки проливали свою кровь за то, чтобы на нашей земле вновь ходили эти засранцы? Я думаю, что моя реакция не была одинока, напротив—она нашла множество последователей: я видел, как сидевший слева от меня Васкес злобно скалил свои пожелтевшие зубы и то и дело нервно дергал затвор своей M4, желая поскорее нашпиговать врагов хорошей порцией свежего свинца.
—Поверить не могу, Зеловски!—злобно усмехнулся Васкес, повернув тумблер включения лазерного указателя.—Они очень похожи на… ксеносов, о которых нам говорили на брифинге. Настоящие, мать его, ксеносы! Они что—с Луны?
—Еще скажите с Марса, сэр,—в шутку ответил я своему командиру. Васкесу, по всей видимости, шутка не понравилась: в ту же секунду я получил нежилую затрещину позади каски. Он старался придерживаться указаний центра, поэтому и врагов называл так, как называл их центр. От нас он всеми силами требовал того же самого. Поправив свой пустынный головой убор, я прокашлялся и ответил:—Виноват, сэр. Извините, сэр.
—Следи за языком, рядовой,—сказал Васкес и снова уставился на горизонт. В тот момент мне показалось, что фрицы нас заметили: на горизонте началась суета, забегали солдаты, офицеры начали что-то кричать подчиненным. Из домов высыпались на улицу рядовые в песочного цвета касках, державшие в руках какие-то странные ящики. Что это были за ящики, я в тот момент не разглядел, но потом, как только их инженеры в течение нескольких секунд повозились с ними, я понял, что эти штуки представляли из себя собранные двухствольные турели. Васкес тоже сообразил, что сейчас нам будет нехилый такой "привет", и заорал: "В укрытие!" Весь наш крошечный взвод пригнулся за толстую башню "Абрамса", и в ту же секунду мой слух разрезала жуткая свистопляска экспансивных пуль, врезавшихся в броню нашего танка.
Но не всем бойцам нашего отряда повезло так же, как нам: краем глаза я увидел, как на соседних танках эти пули отрывают руки и куски мяса от ребят нашего взвода, обагряя их молодую кровь на песочную броню "Абрамсов" и создавая на их металической оболочке страшный камуфляж из разорванных конечностей и разлетавшихся в разные стороны мозгов. Наблюдая за этим страшным зрелищем, я молил Бога о том, чтобы этот кошмар прекратился. Мои руки дрожали, сжимая в руках жалкий M4. Я был беспомощен. Мне было страшно. Мне хотелось закопаться в броню нашего "Абрамса", вырыть в ней металическую нору—лишь бы выжить. Лишь бы выжить… Я молил Бога о том, чтобы они прекратили стрелять. Я никогда еще не чувствовал такой страх. Наконец, мои мольбы о пощаде были услышаны Всевышним—пулеметы прекратили плеваться своими смертоносными зарядами. И тут я почувствовал прилив радости: я услышал, как стреляют наши ребята. Наши танки. Бросив взгляд на горизонт, я с упоением смотрел, как управляемые заряды наших красавцев раздирают в клочья оборону их жалкого блокпоста. Бравые вояки бежали наутек, забирая с собой все жалкие пожитки. Наши ряды взорвались всеобщем ликованием. Я уже было оправился от шока и уже окунулся в эйфорию победы, как вдруг от оглушительного рёва моторов позади клина нашей молниеносной атаки у меня пробежали мурашки. Я чувствовал, как ледяной пот стекает по моей спине, а сердце в страхе начинает отчаянно пробиваться сквозь темную тюрьму ребер. Поправив трясущимися руками свою каску, я в мгновение ока повернулся назад, и от увиденного все волосы на моей нестриженой голове встали дыбом. На горизонте, ощетинившись грозными гладкоствольными пушками и мощными крупнокалиберными пулеметами, стояли танки, одетые в пестрый песочный камуфляж, из люков башни которых выглядывали их командиры, взглядом хищника пожиравших наш крошечный танковый отряд. Один из них, сидевший на башне головного командирского танка поднял одетую в черную перчатку руку вверх, что-то показал всем остальным и скрылся в широкой башне своего бронированного монстра. Другие командиры, прокричав что-то на немецком, поспешили последовать примеру своего начальника и юркнули за прочное укрытие своих зверюг. Заревели моторы, и сливающаяся с горизонтом вереница вражеских боевых машин двинулась навстречу нашему отряду. В тот момент я понял, что нам конец: в нашем танковом соединении было от силы штук двадцать, в то время как в их чертовом легионе были сотни, если не тысячи стальных монстров.
Наши действия не заставили себя долго ждать: тут же гладкоствольное орудие нашего красавца-"Абрамса" изрыгнуло из своего металического чрева управляемый снаряд, и карающее копье свободы стремглав понеслось по направлению к головному танку противника. Его примеру последовали остальные танки, и ласкающий мои уши грохот орудий огласил пустынные окрестности Александрии, разорвав тишину мирной утренней зари. Как только раздался грохот взрывов и горизонт заволокло беспроглядное облако песка и пыли, весь наш отряд взорвался оглушительным криком восторга. "Так им! Так им!—заорал Васкес, в порыве радости сняв с себя каску.—Пусть знают, что с нами иметь дело плохо! Особенно в День Независимости!" Уверенные в победе, наши толстяки, вспенивая золотисты горячий песок своими широкими металическими гусеницами, развернулись и ринулись навстречу густой пыльной дымке, заполонившей тонкую нить пристанища Ра.
Но не проехали мы и нескольких метров, как головной танк нашей бравой колонны в доли секунды превратился в груду металлолома: снаряд одного из их танков вскрыл броню соседнего "Абрамса", словно консервный нож, и разворотил его на маленькие кусочки обедненного урана. Тяжелая башня, обрубленная пушка которой воткнулась в пылающий песок, словно копье, как пушинка, вылетела из чрева нашего громилы и, объятая пламенем тысяч солнц, с приглушенным стуком рухнула в песок, взметнув вверх столб обжигающей пыли. Я не мог поверить своим глазам: в доли секунды гордость нашей армии превратилась в пылающий экспонат абстракционизма. Такого я еще не видел никогда. Холодный пот пробежал по моему телу. Но не успел я оправиться от шока, как вдруг еще один наш танк был подбит: после попадания он на секунду остановился, заискрился, а затем рванул, как битком набитый бензином спорткар. Объятое пламенем топливо, гейзером выплеснувшееся из огромного бензобака нашего обжоры, дождем вылилось на головы чудом уцелевший танковый десант. В тот момент я наконец смог представить жуткие рассказы дедушки о напалме, которым он выжигал непокорных желтокожих во Вьетнаме. Теперь это пробирающее до костей зрелище предстало перед моими глазами: я видел, как наши морпехи бьются в предсмертной агонии, пытаясь потушить огонь, охвативший каждую клетку из израненных тел, как пытаются содрать обуглившиеся лоскутки кожи с их бренных тел, как их тела безжизненно падают в объятый пламенем бензина песок. В чувство меня привел Васкес, который пытался сбросить меня с танка, чтобы затащить меня в укрытие; он пытался докричаться до меня, что-то истошно орал мне на ухо, но я ничего не хотел слышать: страх заполонил каждую клеточку моего бренного тела. Я продолжал наблюдать за тем, как остатки нашей армии погибают в этом кровавом пустынном котле. Я видел, как наших солдат раздербанивают в фаршированные котлеты гриль крупнокалиберные пулеметы "Тигров", как из наших танков пытаются вылезти еще живые люди-угольки без ног, как по раскаленному солнцем песку текут стройные реки крови, шипящей, как масло на сковородке, на безжизненном пустынном песке. Но все в момент оборвалось—раздался оглушительный взрыв, и меня с Васкесом выкинуло с танка. На мгновение я потерял сознание… Но лишь на мгновение, чтобы, проснувшись, увидеть, как лейтенант, разрубленный напополам металическим куском брони взорвавшегося танка пытается окровавленными руками затащить в свое чрево красные кишки, лежавшие на песке, словно щупальца экзотической медузы. Ноги его лежали неподалеку, еще слегка подёргиваясь от неожиданной разлуки с бренным телом. Я отвел взгляд в сторону и стал отчаянно молить Бога о том, чтобы этот кошмар наконец закончился. Я проклинал День Независимости, я проклинал Америку, я проклинал себя, проклинал этих чертовых упырей с их непобедимыми танками—все на свете попало под мое негодование. А вокруг продолжался бой… Нет, не бой—истребление. Самое настоящее истребление. Мои уши ласкал звук капающей воды. Я стал прислушиваться к нему, чтобы отвлечься от всей этой свистопляски смерти, собиравший свой долгожданный урожай. Кап, кап, кап… На душе было так спокойно… Кап, кап, кап… Я попытался уснуть. Уснуть. Провалиться в сон, чтобы затем подумать, что это был простой ночной кошмар. Я чувствовал, как на меня брызжет кровь, я знал, что это была кровь, но всеми силами пытался представить, что это была утренняя роса… Кап, кап, кап… Страх уходит, ничто вокруг не имеет смысла… Я провалился в сон… Кап, кап, кап…
Очнулся я уже где-то под утро. Бог услышал мои молитвы: я остался в живых. По всей видимости, эти утырки меня не заметили. Я видел на песке следы гусениц их танков и пехоты. Они прошли мимо. Подумали, что я мертв. Пожары потухли—последний язычок пламени закончил свое существование, как только я начал писать свое жалкое письмецо. Кому? Куда? Не знаю. Да и знать не хочу. Похоже, что скоро я отправлюсь на тот свет. Похоже, что недолго мне осталось. Мама, папа, Джесси, я люблю вас. Жаль, что мы не увидимся снова. Не в этой жизни… А сейчас я должен уходить. Валить из этой чертовой дыры. На запад, на восток, на север, юг—куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Я заканчиваю свое письмо этим. Я призываю вас—сражайтесь, бейтесь, рвите зубами их инопланетные глотки. И не повторяйте наших ошибок… Никогда… Не повторяйте…