На колхозном рынке жара. Под землей шайтаны печь кочегарят так, что плавится асфальт. По рынку ходят Ркаиль Зайдулла и Адель Хаиров. Собирают фольклор. Ркаиль татарский. Хиров русский.
Часто они сидят в турецком кафе на Нариманова. Там грохочет османская музыка. Но поэты просят поставить Паганини и оба, как заворожённые, слушают. Слушают и плачут. Один не очень талантливый казанский писатель, часто бывающий там по делам своего романа (письменного и плотского, ибо имеет связь с тамошней посудомойкой и пишет с неё образ татарской Сонечки Мармеладовой), этот писатель однажды у Хаирова спрашивает:
— Скажите, пжа, Хаиров, - говорит он, - отчего это вам нравится именно Паганини? Ведь все знают, что этот Паганини...
— Паганини? Ах, Паганини! — перебивает Хаиров, тянет того за рукав к столу, наливает вина полный фужер, больше похожий на вазу для фруктов, и заставляет пить.
А так как тот писатель не талантлив (а у нас только талантливые писатели при деньгах!),— тот на халяву пьёт и пьёт. Хаиров же подливает и подливает, приговаривая:
— Паганини туфту не гнал.
В конце концов, писатель встаёт из-за стола, покачиваясь, с мутными глазами, и, едва удерживаясь за край столешни, кричит на весь зал:
— Я вас в гробу видал, шайтаны!
Турецкая служба безопасности, дремавшая у входа, вздрагивает при этих словах. Ибо казанские алкаши-мусульмане, хватившие тут лишнего, не раз их обзывали шайтами. Турки выводят беднягу через служебный выход, дают хорошие тычки и сажают в мусорный контейнер, так что торчат только ноги.
А вообще Хаиров лирик и фетишист. Потягивая вино с шайтанами, он непременно размышляет о древних персах, эллинах или этрусках.
Ну, не может Хаиров без разговоров о древностях, о красках! В каждой тряпке, повешенной на забор, он найдёт оттенок крыла фламинго, а в сутулом юноше распознает Катулла! Вот Хаиров бродит по отрогам Нижнего Услона, где у него дача. Он следопыт, и нет для него занятия слаще… Вот здесь отдыхали туристы — Хаиров веткой потрошит кострище, воспроизводит минувшее… Вот зажигалка. Она мерцала пламенем, как пасть собаки языком. И, любитель изяществ, Хаиров жалеет, что не он сочинил эту метафору. Но больше его интересует женский волос на ветке. Волос звенит тем звуком, который не воспроизвести ни Шопену, ни Листу. Разве что Моцарту... А вот и следы обуви. Здесь долго стояли двое. И было объяснение в любви... А вот и подтверждение — презерватив! Прозорливый Хаиров цепляет его двумя веточками барбариса, поднимает к солнцу,— презерватив ярчайше блестит ссохшимися кристаллами. И Хаиров думает: да, здесь, в резине, умер яркий поэт!
У Аделя ручка с золотым пером, он выменял ее у шайтанов на фантик от конфеты «Шурале»
Хаиров пытается читать шайтанам свои опусы. Подражание Данте Алигьери о кругах ада. Но шайтаны отмахиваются: «Юк! Данте — кафэр! Читай лучше в оригинале Тукая «Шурале». Мы хоть поплачем о нашем предке. Тут Хаиров мнётся. Ему пеняют, что он не знает татарского языка, обзывают манкуртом и в будущем обещают за это тамук.
— Так я же немного знаю,— возражает Хаиров.
— Ну, и жарить тебя будут немного,— говорит шайтан.
— То есть без крышки,— добавляет Ркаиль Зайдулла.
— А как это — без крышки?
— Ну, у тебя будет возможность скакать. Подпрыгнул — и, пока летишь, пятки охлаждаются.
— Ну, ты изверг! — говорит Хаиров.
—Почему изверг? Родной язык надо учить, брат! Все манкурты сгорят в тамуке! — заявляет Зайдулла. Но, увидев, что Хаиров загрустил, дружески хлопает его по плечу: — Я пошутил. Думаешь, я в ад не пойду? За цистерну выпитой водки и за то, что одного муллу споил, отвечу по шариату.
При этом Ркаиль вынимает из души фибру и с шипением охлаждает ее под краном.
Понятно, оба продали душу. За талант. Талант-то у них есть. А если иссякнет?
Причем Хаиров, как любитель европейских изяществ, берет в прикуп дворец в Италии, белокурых итальянок (хотя таких Чиччолин трудно достать). И чтоб прорыли канал от Средиземного моря до его любимого Нижнего Услона. И всё будет выглядеть так: у волжского берега ходят деревянные корабли, на палубе лежат голые девушки, машут Хаирову, показывая свои прелести. Причём все они в распахнутом пальто с лисьим воротником.
— А пальто-то летом зачем? — недоумевает прямодушный Ркаиль.
— А это моё глубоко личное! Да ещё...— говорит Хаиров шайтанам,— палубы должны быть из карфагенского леса, из рощи самого Ганнибала , а мачты из галльских дубрав Цезаря.
- Это что ж? – чешут репу шайтаны, - гяурам идти на поклон?
- Иначе пойду в Лядской сад, - стращает Хаиров, - и продам душу Ляду.
Зайдулла тоже не простак, он в деревне вырос и мякину от поп-корна отличит. Кроме лирики, в нем гражданская жила, и требования его таковы: он становится единоличным правителем Поволжья, то есть ханом. Ему дают гарем – укро- раксоланок с такими пышными бедрами ,чтоб эч-печмак на них держался и даже при танце живота не свалился, эфиопок там с ослепительными белками глаз, как у горничной Стросс-Кана, и десять белокожих немок из ЮАР.
— А может, табунок прямо из Германии подогнать? — спрашивает шайтан, - тут ближе.
— Нет. Загар не тот. Да и с европейским судом по правам человека дел иметь не хочу.
— Булды!- соглашаются шайтаны.
— Погоди, брат! — обрывает Зайдулла,— это не всё. Казанское телевидение говорит на букву «щ». Например, слово «цветок» звучит у них как «щащак» . Мишаре говорят на букву «ч» - у них «чачак». А вот истинные татары, — заявляет Зайдулла.— говорят на букву «ц»! И слово цветок у них звучит вот так: «Цацак»! И я требую, чтобы казанское телевидение перешло на букву «ц»!
— Чиво-чиво? — тянут ошеломлённые шайтаны, — тогда Черчилль станет Церциллем?
— Не станет! — твердо отвечает Зайдулла,— имя собственное.
— Не,— тянет нечистый.— Казанцы свою речь не уступят. Ни речь, ни веру. Вон, чуваши. Якобы приняли православие. А сами запрут попа в церкви и молятся идолам.
— А писатель из посёлка Калуга,— говорит другой шайтан.— Как его… имя забыл… Тоже кричит, что он — волжский язычник. Поклонник Тенгри. И не собирается, мол, лоб расшибать о чужие кастрюли. Конечно, он по-другому запоет, когда щипцами прихватим. Отступников взять трудно, но у нас нанотехноогии.
— А нельзя ли этого, который с Калуги,— мягко встревает в разговор Хаиров,— нельзя ли его, уважаемые шайтаны, с новыми технологиями поподжаристей — того...
— Чего «того»? Конкретней! — требует шайтан.
— Испечь на противне...— робко молвит Хаиров.
— Это заказ? Заказ денег стоит,— говорит шайтан.— А что он тебе сделал?
— Мне? — мнется Хаиров. – Не знаю. Просто мне кажется, если его хорошо зажарить, то мне как-то приятнее будет.
— Лукавишь!
— Ну, если честно, то зачем он тут про меня с вами пишет...
- И про меня! - добавляет Ркаиль.
— А-а! — говорит шайтан.— За это он лично перед нами ответит. За наш, шайтанский, счёт антрациту в огонь прибавим!
- Ну так не перепутайте, - говорит Хаиров, - фамилия у него Сахибзадинов.
- А зовут - Айдар, - добавляет Ркаиль. - Ибо не фиг…
-Постой , постой, – говорит старший шайтан, листая шайтанскую тетрадь. – Как, говоришь, зовут? Сахибзадинов? Так он давно нам душу продал.
- Вот гад! - изумляются поэты.
- Танцором хотел стать, – продолжает шайтан. - Или уж певцом… Хочу , говорит, петь как Назон! Но пьяный был, отмечаться не пришел. И мои шайтаны что-то там напутали. Певцом стал этот Ренат , как его… Ибрагимов. Есть такой?
- Есть.
- А этот Сахибзадинов – что? - спрашивает шайтан.
- Так вот же, гад, про нас сейчас пишет…
2016 г