ГЛАВА 6. Хорошее дело браком не назовут.
Удостоверившись, что дверь на кухню плотно закрыта, я распустила газовые краны и легла на матрасик перед открытой духовкой умирать. Несмотря на то что предварительно я постаралась притупить свои чувства изрядной порцией водки, сознание работало чётко. Надежды, что приму смерть во сне, не оправдывались. «Глаза отчаявшейся героини, оглушённой алкоголем, неумолимо слипались, а газ, с шипением вырывающийся из конфорок, умерщвлял её…» пришли мне на ум строки романа, предназначенного для чтения в метро. Вот бы и мне так. Но мои глаза и не думали слипаться. Напротив, таращились на прозаическую до противности газовую плиту. В голову лезли мысли, не соответствующие пафосу момента: стекло духовки закоптилось, надо бы его отмыть. Я тут же гнала эти мысли прочь: ТЕБЕ ЛЬ ТЕПЕРЬ ОТМЫВАТЬ? НАДОБНО ПОДУМАТЬ О ВЕЧНОМ… Перекрывая благочестивые думы, возникала Т.Г.:
- Таня, что ты творишь? Нет, ты только подумай: ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ?!
Я переворачивалась, пытаясь избавиться от навязчивого видения. И вспоминала, что у меня куча бумаг, которые не предназначены для чтения другими лицами… тем паче органами милиции. Неприятно, если после моей смерти будут глумиться над сокровенным. Я поднялась с матраца. Проследовала в комнату. Там гулял сквознячок. Я открыла все окна. Ведь в квартире кроме меня находились Бабушка и котёнок. Бабушка сильно сдала за последний год. Она почти не выходила из своей комнаты. Я бы не хотела, чтоб она погибла из-за меня. Котёнок тоже ни в чём не виноват. Его я взяла из подвала для лучшей участи. А не для того, чтобы он задохнулся СН4.
Найдя дневник, я отсоединила обложку и начала планомерно уничтожать листы. Нет, чтобы измельчить его таким образом, требовалось время. Слишком много страниц. Меня осенило: надо его сжечь!
Я одержима огнём. Могу сидеть у костра часами, наблюдая игру пламени. Как-то раз я собрала свои «писульки» (так называла мама мои рукописи) и подожгла их. На лестнице. Сделав дело, я удалилась в свои апартаменты. Через десять минут раздался звонок в дверь. Это был сосед из квартиры напротив. Увидев такой беспредел, он пришёл в крайнюю степень ажитации:
- Вы что же это пожар устроили?
- Какой пожар? – вопросом на вопрос ответила я.
- А что это по-вашему? – гневно вопрошал он, устремив корявые руки к груде обуглившихся бумаг, покоившихся в луже воды. Видимо, в целях пожарной безопасности предусмотрительный сосед их залил.
- А что это? – вновь спросила я. Как попка-дурак.
Он только рукой махнул. Но матери всё ж таки нажаловался.
Мама была более конкретна в формулировках:
- Таня, я знала, что ты дура. Но не до такой же степени!
И постановила:
- Чтобы это было в первый и в последний раз. Ясно?
Мне оставалось только кивнуть.
Сейчас я нарушила данное слово. Я подошла к раковине и чиркнула спичкой. Услыхав позади себя какой-то странный хлопок, я обернулась. Из уроков географии помню, что молнии бывают линейные, горизонтальные, пунктирные, шаровые… Шаровую до этого мне приходилось видеть лишь однажды, мельком. Теперь это фантастическое зрелище открылось моим глазам в полном объёме (во всяком случае, нечто очень похожее). Представьте огненный шар, висящий под потолком. Раскалённый, как солнце. Воздух вокруг него плавился, и нечёткий контур образовывал гало. Однако вдоволь налюбоваться фантастическим явлением мне было не суждено. Ужасная боль ожгла мне руки. Переключив внимание на место болевых ощущений, я узрела голубоватый огонёк, взбегающий от предмета горения до окантовки рукавов. На мне был красный капроновый пеньюар. До сих пор не понимаю, почему сама я не вспыхнула, как факел. Физические муки мигом вытеснили психические. Я тотчас выключила газ и огляделась. Огненный шар пронёсся по кухне, опалив кухонные полки. Слизав попутно со стены карту Ленинградской области (от неё остался лишь пепел), он ударил всей своей мощью по плотно закрытой двери, вышиб её и был таков. Напоминанием, что в кухонную дверь было вставлено зеркало от трельяжа, служили многочисленные осколки. Сама же дверь (или то, что от неё осталось), сорванная с петель, лежала на полу. Пошатываясь (видимо, газ всё-таки оказал кое-какое воздействие на мой здоровый юношеский организм), я попыталась миновать баррикаду из щепок и стёкол. Споткнувшись, упала. Один из осколков вошёл мне под коленную чашечку. Я не сразу это заметила.
Но вот шок прошёл, и боль вспыхнула снова. Она скрючила мне пальцы, и я едва могла справиться с телефонным диском, чтобы набрать номер скорой помощи.
- У меня взорвался газ, - сообщила я дежурной. – Обожгло руки. Что мне делать?
Мой голос противно вибрировал.
- Источник утечки ликвидирован? – был первый вопрос дежурной.
- Да, - проскулила я. – Скажите, что мне делать? Мне очень больно.
Руки горели так, будто всё ещё находились в огне.
- Под холодную воду, - распорядился диспетчер. – И ждите скорую. Называйте адрес…
Бригада скорой помощи несколько смешалась, завидев на кухне матрасик.
- Что он тут делает? – подозрительно спросила врачиха.
Пока я придумывала ответ, мне его подсказал другой член бригады.
- Вы, наверно, пожар им тушили?
«Какой пожар? Не было никакого пожара». Но согласно закивала.
- Да, да.
Дотошничать не стали. Но позвонить по «04» всё ж рекомендовали.
Кожа – после того, как я встала под ледяной душ - сорвалась с кистей и висела лохмотьями, обнажая сине-красные мышцы. Какими их рисуют в учебнике по анатомии.
Доктора, бегло осмотрев меня, уже заполняли бумаги. Изредка перебрасываясь фразами:
- Пишем вторую?
- А лицо смотрела?
- А что с лицом? - я кинулась к зеркалу.
С лицом всё в порядке. Щека слегка опалена. Да ссадина на брови. Ну, ещё чёлка обгорела. Это ничего. Отрастёт. Вот ранку под коленом придётся зашить. Глубокая.
Руки мне облили то ли антисептиком, то ли обезболивающим. Но болеть они от этого не перестали.
- Куда её, на Будапештскую? – спросил шофёр.
- Куда ж ещё, - вздохнул доктор помоложе.
- Это больница Скорой помощи? – поинтересовалась я.
- Была там? - осведомилась пытливая врачиха (которая спрашивала про матрас в кухне).
- Была…
Я вспомнила ту ночь.
На шестнадцать лет мне подарили колечко с александритом. Говорят, носить александрит следует в паре: кольцо + серёжки. В противном случае будешь коротать свою жизнь в одиночестве. И, хоть вопросы одиночества меня мало волновали, статеечку касательно этого камешка я всё ж прочла. Оказалось, в нашей стране научились выращивать искусственные александриты незадолго до Великой Отечественной. Изделие с недорогим и красивым камнем появилось почти у каждой советской женщины. Вскоре началась война. Каждая вторая потеряла на ней мужа. Дарёное благоверным колечко осталось, а кормильца схоронила. Так и появилась легенда: меняющий цвет камень приносит в семью печаль. Нарекли его с тех пор вдовьим камнем.
Я практически не разлучалась с первым в своей жизни кольцом. Только раз, приехав к Земляникиной за модными колготами в розочку, я сняла ювелирное украшение и положила к ней на комод. Да там и оставила.
Самое интересное, что я его не хватилась. Обнаружила пропажу мама.
От тривиально-будничного «где кольцо?» маман вскоре докатилась до воплей:
- Всё мужикам своим пораздавала!
- Каким мужикам? Что я пораздавала?! – негодовала я.
- Сама знаешь ЧТО… - бухтит мать.
Следует понимать, что она прозрачно намекает на мою утраченную девственность.
- Я ни-че-го ни-ко-му не раздавала! – рявкаю я.
- Ну да, конечно! – хмыкает мама, продолжая вымешивать тесто.
Мне на глаза опустилась красная штора. Разум поплыл. Я не ведала, что творила.
- Я не отдавала его, не отдавала, не отдавала! – визжала я, себя не помня.
Со звероподобным рыком я вырвала у неё миску с тестом и, ухватив добрую порцию заготовки для пирога, стеная и расцарапывая себе щёки, начала мазать им лицо.
- Больная! – испуганно прошептала мать.
Я метнулась в комнату за аптечкой. Там хранились бабушкины препараты. Она являлась пациенткой психоневрологического диспансера, и у нас дома был широкий спектр лекарств. Весьма ценных с точки зрения наркомана. Я выгребла оттуда всё, что могло освободить меня от проживания в бренном мире. Свернув головки ампулам реланиума, я залпом опорожнила содержимое. Далее в ход пошли таблетки: от димедрола и элениума – до галоперидола. На достигнутом я не остановилась, справедливо полагая, что уснуть дома мне не дадут. Я сорвала с вешалки пальто и достала сапоги. Мать наблюдала за мной с возрастающей тревогой. Отца дома, по обыкновению, не было. Бабушка была занята в своей комнате пересчётом накопленного добра. В наши дела она теперь не лезла.
- Ты что, правда всё это выпила? – спросила мать, кивнув на фантики от таблеток рядом с фужером, на дне которого плескались остатки реланиума.
- Ага, - беспечно сказала я.
Мною вдруг завладело необъяснимое веселье. Может, потому, что план моей дальнейшей жизни наконец сложился. Согласно ему я должна была проследовать к одной из высоток нашего района, где покончу со своей тягостной, никому не нужной жизнью.
Вскоре я стояла на крыше девятиэтажного здания. Его крыша была ровной, как вертолётная площадка. Я посидела на поребрике, окантовывающим крышу. Посмотрела вниз. Внезапно мне стало страшно сделать решающий шаг. К тому же: что, если разобьюсь не насмерть, а только стану инвалидом? Меня это в корне не устраивало. Надобно найти такое здание, где всё случится наверняка. Руководствуясь такими соображениями (и оттягивая тем самым момент ИКС), я спустилась вниз и пошла в сторону юго-запада, к двенадцатиэтажному дому Сальниковой. Чтобы уж гарантированно сломать себе шею.
Мне казалось, что я шагаю в заданном направлении. В то время как ноги (или ангел-хранитель) неумолимо вели меня к собственному дому. Такие вот метаморфозы. Всё остальное видится мне как бы в тумане. Как бы вскоре я буквально натолкнулась в темноте на маму, которая пошла меня искать. Как бы у меня было совсем неплохое настроение. Как бы я даже шутила и смеялась. Но всё это происходило в темпе ritardante*. И было полустёрто. Неясно. Как бы потом приехала скорая. К этому времени я так размякла, что не могла справиться с простейшими заданиями. Вроде того, чтоб препроводить себя самоё к карете скорой помощи. Пришлось звать на помощь водителя скорой, чтобы погрузить меня на носилки и снести с пятого этажа вниз.
Мама рассказывала, что я, встав, рухнула на пол, как подкошенная. Ей хотелось придать моему положению более пристойный вид, но моё тело было словно налито свинцом. Меня было не сдвинуть с места – так я отяжелела.
Впрочем, всего этого я уже не помню. Я погрузилась в фазу глубокого сна. Настолько глубокого, что его можно было бы назвать мёртвым.
- Как она? – справлялась мать на посту токсикологического отделения больницы Скорой помощи.
Юная сестрица подняла на неё глаза:
- Как, говорите, фамилия пациентки?
- Радкевич. Татьяна Георгиевна Радкевич.
Медсестра помялась: говорить – не говорить…
- У неё зафиксирована остановка дыхания, - наконец произнесла она.
- Она что… умерла? – не веря, что может потерять меня, спросила мать.
- Там сейчас реанимационная бригада, - девушка отвела взгляд.
Я хотела поправить волосы и не смогла. С удивлением обнаружив, что мои руки привязаны к стальной раме больничной койки. Рядом со мной возникла фигура в белом халате.
- Почему я привязана? – обратилась я к фигуре.
- Потому что Вы на отделении токсикологии, - проинформировали меня.
- И что?
- Кажется, вчера Вы пытались свести счёты с жизнью, - поправляя капельницу, спокойно произнесла фигура в белом. – Это мера предосторожности. Чтобы Вы не навредили самой себе.
- Я не буду, - упорствовала я в своём желании освободиться от пут.
Ответом меня не удостоили. Дав таким образом понять, что дебаты окончены.
Ко мне потянулась другая фигура. С соседней койки. Она - так же, как и я - была приторочена к своему лежаку.
- Сейчас будет обход. Доктор поговорит с каждым и решит: можно тебя освобождать или нет.
Глядя на говорившую, я поняла, почему приняла её и ту, другую, за безликие фигуры. Из-за освещения. В сумеречном свете палаты казалось, что все скользят, подобно теням. Хмурое питерское утро было здесь напрочь лишено красок из-за решёток на окнах.
- А если я захочу в туалет? – справилась я у фигуры по соседству.
- Об этом можешь не беспокоиться, - хмыкнула она. Указав глазами на шнурок, тянущийся из-под простыни.
Я свесила голову. Шнур шёл к судну, которое стояло под моей кроватью.
- Всем вновь прибывшим ставят катетер. Чтоб в бессознательном состоянии под себя не напурили, – пояснила соседка.
Значит, это от катетера у меня такое чувство, будто я проснулась с циститом. Я взглянула на соседку: не слишком ли много она знает об этом месте?
Словно почитав мои мысли, она сказала:
- Я здесь четвёртый раз. Всё время мешает что-то или кто-то…
«Или ты сама», - подумала я. Некоторые пытаются привлечь к себе внимание таким изуверским способом.
Глаза тем временем привыкли к больничному освещению. Я стала визуально обследовать помещение. Наша палата сообщалась с другой, расположенной через арку. Рассмотреть её пока не представлялось возможным. С потолка свисала лампочка Ильича. Светит тускло, но, как я узнала потом, постоянно. Не вырубается ни днём, ни ночью. В палате восемь коек. Заняты не все. В углу палаты оборудовано место для медсестры. Она неотлучно находится при тех, кому не удалась суицидальная попытка.
- Сегодня поступила только ты. Зато у мужчин аншлаг, - вновь подала голос постоялица отделения. - Мужская токсикология за стенкой.
Она меня утомила. Я закрыла глаза и сделала вид, что сплю.
Где-то через час пожаловала психологиня. Меня освободили от ремней, и я смогла сесть.
- Здравствуйте. Как себя чувствуете? Рассказывайте, что случилось, - дежурной улыбкой и профессионально-вкрадчивым голосом приветствовала она меня.
Я вернула ей улыбку.
- Хорошо.
Действительно, чувствовала я себя неплохо. Наверное, очищающие кровь капельницы вернули бодрость моему телу и духу. Рассказывать врачихе историю нашего многолетнего конфликта с мамахен я не собиралась. Ещё упекут куда подальше. Здесь это запросто.
Постаралась выразиться лаконично:
- Я действовала в состоянии аффекта.
- Часто у Вас бывает такое состояние? – взгляд доктора был неприятно проницательным.
Я сделала вид, что задумалась.
- Пожалуй, это впервые, - наконец произнесла я.
- Почему это произошло? – психотерапевт впилась в меня глазами.
Правда в полном объёме недопустима. Но и лживые утверждения были бы ошибкой.
- У нас была серьёзная ссора с мамой, - осторожно произнесла я.
- По поводу?
- Я потеряла золотое кольцо…
- В Вашей семье материальные ценности превалируют над духовными? – не дав закончить, спросила она.
Куда она ведёт? Я начала нервничать.
- Нет… не думаю… не всегда, - путано изъяснялась я.
- Так да или нет? – настаивал психотерапевт.
Я придумала, как ответить.
- Видите ли, кольцо – это мамин подарок. Наверное, мама подумала, если я его потеряла, то не слишком дорожу её подарками.
- И ею самой, - подсказала доктор.
- Это как раз то, что я и хотела сказать.
- Вы не ладите с матерью? – постепенно она подводила к тому, что мне бы не хотелось освещать.
Видя, что мне готовят западню, я постаралась ответить максимально честно.
- Только ОНА может меня так вывести из себя.
Плохо, конечно, наговаривать на мать. На самом деле меня может вывести из себя сослуживец, продавец или случайный прохожий. Но говоря, что только ОНА может довести меня до белого каления, я отчего-то испытывала злорадство. Таким образом я мстила ей. Хоть в малом.
Врач сделала пометки в своём блокнотике и поднялась.
- Никаких отклонений личности в Вашем случае я не наблюдаю, - «разве?». – Но Вам не помешает научиться контролировать свои эмоции.
Чуть позже в кулуарах больницы с моей матерью состоялась похожая беседа.
- Вы чувствуете вину за случившееся? – спросил её душевед.
- Я? – удивилась она. – Нет. Почему я должна чувствовать вину?
Меня при этом разговоре не было. Но я легко могу себе представить маман. Как она при этом выглядела. Озадаченной.
- У нас, конечно, бывают разногласия… как у всякой матери с дочерью…
Доктор бомбардировал её вопросами, на которые у неё не было ответов:
- Иными словами Вы не слишком ладите?
- (приподнятые брови)
- Вы в курсе деталей личной жизни дочери?
- В общем…
- Как Вы полагаете, что она испытывает в общении с Вами?
- Ну-у…
- Ваша дочь сказала, что только Вы можете её вывести из себя.
- Ну, Таня!... – и прикусила язык.
Забегая вперёд, хочу рассказать, как мать (будучи Бабушкой) наставляла моего шестилетнего сына, когда тот оставался у неё на попечении:
- Никому ничего не давай! В дом никого не води! Из дома ничего не выноси!
Слава богу, у Юрика достаточно юмора, чтобы вспоминать бабушкины заветы с улыбкой.
В мои годы наставления звучали несколько иначе:
- Ничего никому не рассказывай! Ни о чём никому не говори! Сор из избы не выноси!
Я нарушила моральный кодекс. Но не без пользы для себя. С тех пор мать всё-таки держала субординацию.
За время моего отсутствия нашлось кольцо – Земляникина позвонила. А ещё звонил и звонил, и звонил Дёмченко. А потом перестал. И я на время забыла о нём. Что было бы, если… если бы да кабы… чему быть – того не миновать. А раз не случилось – значит не судьба. И я стала с присущим мне энтузиазмом ковать будущее.
- Как бы ты не сердилась на мать, она права: куда ходишь – того и найдёшь, - поучала меня Т.Г.
Поучают, поучают… «Поучайте лучше ваших паучат» - как говорил Буратино. Но если учесть, что Т.Г. – взрослая особь меня самой, в каком-то смысле я и есть её паучонок. Проглотив очередное наставление, я взяла путёвки и махнула в Карпаты. Вдвоём с Сальниковой.
- Смотри, Танька, не вернись обратно с гуцулом, - смеялась Оля Земляникина.
- Ещё чего! – фыркала я.
Для меня существовала одна категория женихов – наши, питерские.
Прибыв на место, мы с Танькой выделили из параллельной группы отдыхающих двоих самых красивых джигитов. Почему я их так назвала? Очень просто: это была Тбилисская группа. Джигиты, соответственно, являлись грузинами. При распределении (кто чей будет) я решила однозначно: тот, кто выше. Его выбор, кстати, был обусловлен тем же. Потом, правда, он не раз крестился, что не попал в лапы Сальниковой. Танька в том путешествии показала себя во всей красе: истеричной, злобной, завистливой хамкой.
То ли я расцвела, то ли Танькина красота пошла на убыль, но наши роли переменились. Теперь всё внимание доставалось мне. Сальникову это бесило ужасно. Злобилась Татьяна ещё и по той причине, что понравился ей тот же парень, что и мне. Како Алавидзе. Прообраз Петрова в грузинском обличье.
Я не видела Игоря Петрова семь лет. Но помнила его, как будто мы расстались вчера. Более того, представляла, каким он стал: очень высоким, физически развитым, с открытой улыбкой, внимательными глазами и красивыми руками. Таким был Алавидзе. Но, как известно, любая копия хуже оригинала. У копии были смешные волосы: тёмно-рыжие, как медная проволока, и курчавые, как у негритёнка. И глаза цвета расплавленного шоколада. Портрет молодого африканца. Наверно, таким был бы и Петров, перекрась его.
Самым негодным в моём сезонном ухажёре было его имя. Короткое (Како) - не сахар. Далеко не сахар. Похоже на какашку. Но полное – вообще абзац. Акакий. Можете себе представить?
Наши отношения с Акакием строились по такой схеме: днём грузинская группа тусила на экскурсиях – вечером мы встречались. Обменивались новостями, гуляли и разбивались на пары. Вначале предполагалось, что интим будет составляющей обеих пар. Однако Танька с какой-то стати заартачилась. Видите ли, дома её поджидал Лысый, изменять ему невесть с кем она не собиралась. Странное заявление. Если учесть, что раньше она всегда это делала. Та же история, что с Анжеликой – маркизой ангелов*. Анжелика переспала со всеми, кто её добивался, кроме главного претендента - короля.
Танькиного партнёра все звали Бачи (от фамилии Бачиашвили). Он был симпатичным: черноволосым и синеглазым, среднего роста и худощавого телосложения. Бачи знал Како с детства. И находился под его влиянием. Дабы угодить другу, проводил время с Сальниковой. Хотя, как я подозреваю, Танька ему не нравилась. Бачи считал её слишком костлявой. И, что совсем плохо, желчной и неуживчивой. Они с Како были одногодками. И на один год младше нас. Бачи учился на психологическом факультете Тбилисского университета, его товарищ – на экономическом. Семья Алавидзе была состоятельной. Сынок – спортсмен и красавец – слёту поступил в вуз и мажорил. Толком не учился. Тогда папа Акакия (безусловный лидер семейства) счёл за благо отправить сыночка послужить. В Армию. Служба пошла Како на пользу. Вернувшись, он восстановился в университет и перед учёбой поехал отдохнуть. Где встретил меня. Я стала первой девушкой Како после вынужденного двухлетнего воздержания в рядах Советской армии.
- У-у, - разочарованно протянула Сальникова, жадно наблюдая за моими действиями по приходу со свидания. – Я-то думала, что вы гуляли, а вы…
Она презрительно поджала губы. Комментарий относился к тому, что я делала: вооружившись таблеткой аспирина (который является импровизированным контрацептивом), я отправилась в туалет.
На склоне карпатских гор (вернее, холмов; горы в моём понимании – это скалы и камни) в несколько рядов стояли трейлеры. В них размещались по двое экскурсанты из Ленинграда. Грузины жили над нами. На вершине холма были выстроены дома барачного типа. Они были более комфортабельны, но менее экзотичны. Так что мы с Танькой не жаловались. Во всяком случае, не на это.
Что касается всего остального, Сальникова была невыносима. Ладно, если бы она просто ныла. Это я бы ещё могла понять: разлука со своим парнем действовала на неё удручающе. Но она почему-то во всех своих бедах винила меня. Наши с ней отношения в то лето достигли пика деструктивизма. Например, идём мы по шоссе к столовой. Шофёр «буханки»* высунулся из авто, чтобы прищёлкнуть языком и показать мне знак одобрения.
Татьяна шипит:
- У него, должно быть, нет вкуса.
Вывод я должна сделать сама: «В то время как рядом идёт пышногрудая блондинка со стройными длинными ногами, он обращает внимание на тебя».
Только если в глазах самой Таньки она «пышногрудая блондинка с длинными стройными ногами», то со стороны она, без сомнения, обладает выдающимся бюстом. Но не блондинка, нет. Скорее, светло-рыжая. Без бровей и ресниц. Ноги у Сальниковой длинные. Тут не поспоришь. Но далеко не стройные. Своими очертаниями они напоминают конечности печально известной Валерии Левитиной*.
Или, допустим, валяемся мы на шёлковой карпатской травке. Лето в тот год было прохладным. Не до загара. Тела, разбросанные рядом, напоминают сырые ватрушки.
Я говорю, указывая на одно из таких тел:
- Наверное, если б я растолстела, у меня была такая фигура.
Стоит уточнить, что тело похоже очертанием на морского котика.
Танька фыркает:
- Ну, у неё хоть ноги длинные…
И так во всём.
- Понимаю, почему ты ТАКАЯ, - Татьяна выразительно окидывает меня взглядом. – Ты же всё время жуёшь!
Мне хотелось взять табуретку и проломить ею Танькину черепушку. Чего, по вполне понятным причинам, я не делала. Лежала в постели и представляла, как опускаю выше названный предмет на голову подруги. Как табурет ломается, и Танькины волосы склеиваются от субстанции, схожей по своей консистенции с сиропом. Липким и тягучим. Этот сироп заливает ей лицо, сочится по шее и пачкает одежду. Обессилев, она падает. Я продолжаю избивать её ногами. Её бесчувственное, неспособное к сопротивлению тело елозит по полу. Жалости я не испытывала. Только удовлетворение. Отмщение за ежедневные унижения.
На мой день рождения Како решил свозить меня во Львов. С Танькой (куда ж без неё?). Тбилисская экскурсионная группа уже побывала в столице Западной Украины, город всем очень понравился.
Ребята вызвали такси, и мы в предвкушении чудесного дня погрузились в авто. Ещё на выезде нашего лагеря стало понятно: денёк обещает быть жарким. Я надела костюм из ацетатного шёлка: юбка в крупный горох с поясом из чёрного атласа, майка в поперечную полоску на атласных бретелях и пиджачок с баской в продольную полосу с атласным хлястиком. В туфлях на каблуке я выглядела высокой и стройной. Водные процедуры предполагали бодрящий душ. Мне не хотелось накануне поездки лезть под ледяную воду. Волосы пришлось убрать в хвост. Получилась причёска а-ля Екатерина Андреева.
Во Львов мы приехали весёлыми и бодрыми. Промаршировав пару часов по львовским мощёным улочкам, стало ясно: надолго нас не хватит. Пиджачок пришлось снять. Антиперспиранты оставались делом будущего. А посему пот струился у меня из подмышек по бокам, оставляя мокрые следы на одежде и распространяя запах. Несвежие волосы вскоре стали на вид такими, будто я их смазала гусиным салом. В поры забилась пыль – да так, что вся пудра мира не смогла бы замаскировать дефекты моей кожи.
- Зайдём, - Како повелительно махнул рукой, зазывая нас в лавку сувениров.
Мы устремились за ним. Мне нравились и не нравились его властные манеры. Он никогда не предлагал. Он утверждал. Другие мнения в расчёт не принимались. Но подчиняться ему отчего-то было не тягостно. Наверное, такой поведенческий тип должен быть у правителей мира сего: у государственных деятелей и президентов больших компаний. Осознавая все преимущества Како, я всё же его не любила. Говорят, любовь - чувство бессознательное. Я же хорошо понимала, за что я его не люблю.
Основная причина заключалась в том, что он – не Петров. Хотя и представитель той же породы. Как я уже говорила, у него с точки зрения русскоговорящего человека было неприличное имя. Что придётся пережить детям со столь неблагозвучным отчеством? Вторая причина созвучна первой. Если товарищ Алавидзе считал свою принадлежность к грузинской нации поводом для гордости, так я вовсе нет. Когда собиралось больше двух тбилисцев, и они начинали лопотать на своём каркающем языке, мне хотелось кричать КАРАУЛ! Девиц, правда, за отдельный стол не сажали, но наши интересы, мягко говоря, не учитывались. Стоило призадуматься: то ли ещё будет. Меня просто оторопь брала, когда я представляла свой дом, густо населённый этим народом. А зная грузинскую гостеприимность, сие будет неизбежным злом.
- Я хочу купить тебе вот этого слона, - Алавидзе указал мне на животное, выполненное из гипса.
- Зачем? Не надо! – отнекивалась я.
Но продавщица уже с радостью лезла доставать сувенир. Дабы угодить просителю. В этом я также усматриваю определённое сходство моего грузинского друга с Петровым. Женщины просто голову теряли, стоило Петрову завести с ними разговор.
- Пока я не могу подарить тебе бриллиантовое ожерелье, - сказал Како обиженным тоном (оттого, что я не в восторге от его выбора).
Оглядев слона, он остался доволен:
- Хороший слоник. Держи, - он великодушно протянул мне сувенир.
- Спасибо, - криво улыбнулась я. И была вынуждена носить гипсового слона оставшийся день в руках.
Тут произошло нечто такое, что испортило настроение нам с Сальниковой окончательно. Оказывается, наши путешественники в прошлое своё посещение Львова завели знакомство. И отнюдь не с гуцулом. А с вполне цивилизованной девицей, которая, если подумать, подходила нашему бравому Акакию куда больше меня. Была она высока, бела, стройна… Узнаёте портрет? Это просто Князева-2!
«Князева» была столь любезна, что познакомила нас с достопримечательностями своего замечательного города. А вечером мальчики пригласили её в ресторан. Приглашение Анна не отклонила, хотя ей было сказано, по какому поводу мы собрались в ресторан (напомню, что в тот злополучный день я праздновала день рождения). Нет, она посчитала уместным появиться вечером в белоснежной блузке, юбочке мини, открывающей её стройные ножки, и вдобавок надеть туфли на шпильке, невзирая на то, что и так была под метр восемьдесят. Мы же с Татьяной-свет-Сальниковой являли собой печальное зрелище. Смыв львовскую пыль (а вместе с ней и остатки косметики), мы сидели с красными рожами, опалёнными украинским солнцем. Больше всего нам хотелось освободиться от мучившей нас целый день обуви и прилечь. Но нет. Надо улыбаться вымученной улыбкой Анечке и восторгаться её гостеприимным городом. В своём дружном антагонизме относительно Анютиных глазок мы заключили с Сальниковой перемирие.
Како весь вечер увивался вокруг Аньки: сопровождал её до туалета, приглашал на медленные танцы… Такое чувство, что у меня дежавю. Практически один в один ситуация повторилась, когда я путешествовала с Петровым. Правда, город был другой. И спутницу звали иначе. Но в принципе… Резюме: все мужики сво…
Тогда я совсем пала духом (а кто бы не пал?). Меня утешал грузинский рыцарь Бачи:
- Не грусти. Я его знаю. Это не серьёзно. Ты чудесная девушка.
То, что сам он чудесный юноша, не оспаривала даже Сальникова. Бачи был неизменно мягок и корректен. Но нравятся другие – дерзкие и красивые.
Когда наконец треклятая Анна слезла с нашей шеи, мы остались на улицах Львова в кромешной тьме. Нужно было определяться с местом для ночлега. Отправляясь во Львов, мне рисовалась гостиница (а не убогий домик на холме), где мы с Алавидзе предаёмся безоглядному блуду. Если бы изначально траты были распределены разумно, всё могло было быть так, как мне рисовалось. Но Акакий распорядился своими деньгами иначе. Поэтому спустя четверть часа после того, как нас вышвырнули из кабака, мы оглядывали живописный квартал, где предположительно должны были остановиться на ночь.
Дом напоминал мне постройки Одессы: выдающийся карниз под крышей и дворовые галереи под широкими деревянными козырьками. На галереях обычно кипит жизнь. Сейчас жизнь погрузилась в сон. Нам, рискуя сломать себе шею, надлежало вскарабкаться на третий этаж, чтобы разыскать арендаторшу комнат.
- Смотрите, смотрите, ребятки. Все удобства… - по-своднически хитрющие глаза сдатчицы жилья не располагали к сотрудничеству.
В комнате стоял прелый запах. Он шёл от многочисленных подушечек с вышитыми котиками, бархатных покрывалец, гобеленовых ковриков.
- Не-ет! – одновременно замотали мы с Танькой головами.
Акакий был зол. Но удерживал своё отношение к происходящему в рамках приличий.
- Ладно, - сказал он хмуро. – Поехали тогда домой. На другое у нас денег не хватает.
В дороге мы и словом не обмолвились. Делали вид, что спим.
Я снова вспомнила случай с Петровым. Когда мы приехали в курортный городок на отдых, нас встретила симпатичная туземка. Я усмотрела в ней соперницу. Петров-голубчик был так к ней расположен, что дал мне повод сомневаться: не лишняя ли я на этом празднике жизни? По возвращении в родные пенаты я справедливо полагала, что больше его не увижу. И не проявляла ровно никакой инициативы, чтобы как-то объясниться. Что бы вы думали? Петров явился перед моими светлыми очами как ни в чём не бывало. То же – и с Алавидзе.
После львовских событий мы с Танькой провели день мира и согласия наедине друг с другом. И уже готовились ко сну, когда в дверь трейлера постучали. На пороге возникли Бачи с букетом полевых цветов, Како – со слоном (тем самым).
- Если Магомет не идёт к горе… - начал он.
- …гора идёт к Магомету, - закончил, улыбаясь, Бачи.
Мы приняли их благосклонно. И всё вернулось на круги своя. Мы с Како встречались. Танька скрежетала зубами. Бачи терпел.
Меж тем приближалось число нашего с Сальниковой отъезда. У нас с Акакием состоялся разговор, весьма похожий на предложение.
- Ты предохраняешься? – полюбопытствовал Како.
- Ну, ты же этого не делаешь, - мягко упрекнула его я.
- Я хочу, чтобы был ребёнок, - неожиданно сказал он. – Тогда бы ты точно вышла за меня замуж.
- Ты этого хочешь? – несказанно удивилась я.
- Да, - не задумываясь, ответил Како. Помолчав, он добавил: - И ДА.
Я посмотрела на него с сомнением: не врёт ли он часом? Како расшифровал этот взгляд, как просьбу разъяснить, что такое «да» и ДА.
- Да: я хочу, чтобы ты вышла за меня. И ДА: хочу, чтобы у нас был ребёнок.
Я засмеялась.
- И сколько ты хочешь детей?
- Минимум два. Максимум три.
Я поддалась соблазну фантазировать дальше.
- Где мы будем жить?
- М-мм… пожалуй, в Ленинграде. А на лето приезжать в Тбилиси.
- У меня маленькая квартирка, - предупредила я. – Ты там не поместишься.
- Не беда, - бесшабашно заявил он. – Родители дадут мне денег, и мы купим большую квартиру.
Обалдеть! Это при всём при том, что мы ни разу не сказали друг другу «люблю». Может, и не надо? И так всё понятно… Но нет. Понятно мне не было. Поэтому я предпочла оставить многоточие.
Какое-то время мы переписывались. Письма давались Како не просто. Если говорил он на русском достаточно гладко, то русский письменный являлся для него проблемой. Но меня умиляли его ошибки. Что лишний раз подтверждало нежное к нему отношение.
Мы виделись с Како ещё два раза. Он приезжал в Питер с университетской командой играть в бейсбол. И оба раза грузинская команда продула. Так же не повезло ему со мной.
Если в Карпатах Акакий выглядел хозяином положения, то у меня на родине роли поменялись. Первый раз я его продинамила, целый день таская за собой, показывая достопримечательности Ленинграда. Его неуклюжие попытки затащить меня к себе в гостиницу не увенчались успехом. Помню его взгляд при расставании: этакий простодушно-удивлённый. Будто его бессовестно облапошили.
Во второй раз (и последний) я сама пришла к нему в гостиницу «Выборгская». Како, огорчённый проигрышем, остался в номере ждать меня. Все прочие игроки ушли пить пиво. Он сидел на гостиничной койке такой умопомрачительно красивый, что на минуту я усомнилась в правильности своего выбора. Я была на третьем месяце беременности.
Чтобы отрезать путь назад, сказала сразу.
- Я выхожу замуж.
Он посмотрел на меня. В этом взгляде было всё: боль, непонимание, неверие, непонимание.
И я его добила:
- Я беременна.
Он произнёс в растерянности:
- Ничего не видно.
- Но это так.
Како проводил меня до метро.
- Счастья тебе, - пожелал он мне на прощание. – И если у тебя не получится… помни, что у тебя есть я. Ты можешь вернуться. Я буду ждать.
Большие люди они такие. Широкие во всём.
Вскоре в Грузии начались военные действия.
Оля Земляникина сказала:
- Хорошо всё то, что хорошо кончается.
Наверное, она имела в виду тот факт, что я не связалась с Како. Что было бы, объедини я свою судьбу с ним?
Моя мама на этот счёт сказала:
- Хуже не было бы.
Вот мы и подошли к развязке моего повествования. Сказки часто заканчиваются свадьбой. Я не хочу отступать от традиций. Но перед этим мне предстоит рассказать, как я встретила своего суженого и как нам пришла в голову мысль пожениться.
Последний год был ознаменован поисками мужа. Мой жених должен был иметь оценку не ниже четырёх (из пяти возможных) по шкале Петрова.
Вот вам расклад:
0 – сходство с Петровым равно нулю;
1 – практически никакого сходства;
2 – ничтожно малое сходство;
3 – нечто неуловимое;
4 – много общего;
5 – практически близнецы.
У моих приятельниц жизнь либо уже вошла в фазу замужества либо шла к этому. Воронина гармонично существовала с Беркутовым, у них родилось дитя – не слишком желанное, но вполне оправданное. Романова уверенно шла к окольцеванию своего избранника. Сальникова не теряла надежды взять Лысого измором. И только я находилась в положении «не пришей кобыле хвост».
Временами мою подругу Сальникову Татьяну одолевали сомнения: удастся ли дотащить Лысого до алтаря её чаяний (то есть до заветного замужества). Тогда она составляла мне компанию, и мы шли ловить женихов сообща. Мы даже меняли ареал обитания. Посещая танцы то Военно-морской Академии, то Дома офицеров. И ведь знакомились! Но новые знакомцы казались нам в сравнении с завсегдатаями ресторанов блёклыми и маловыразительными. В конце концов, наплевав на маменькину мораль, мы вновь заняли привычные места за столиками баров и ресторанов.
И вот ОНО. Случилось. В зал ресторана «Застолье» вальяжной походкой вошёл высоченный молодой мужчина с непокорными тёмными вихрами и пронзительно голубыми глазами. Фигура – точь в точь как у Петрова: длинные стройные ноги, ладно приделанные к короткой выпуклой попке. И взгляд тот самый, о котором сто раз упоминала: простодушно-удивлённый. Вот только улыбка подкачала. Была, как у Иванушки-дурачка. Не того, который потом оказался царевичем. А из песенки «Ваня-простота» (Ваня, Ваня – простота /Купил лошадь без хвоста. /Сел он задом наперёд / И поехал в огород). В тот же миг как его увидела, я решила: «Я выйду за него замуж».
Мы познакомились (на том этапе для меня не было ничего невозможного). В тот же вечер он остался у меня. В моей комнатке стояло чешское кресло-кровать. Я очень любила на нём спать. Голове было так покойно меж массивных подлокотников. Но спать вдвоём там было неловко… да мы и не спали. Потенциал моего нового знакомого оказался огромным (во всех смыслах). Он буквально с меня не слезал. Мог, не вынимая своего орудие, приняться за дело снова. Я сбилась со счёта, сколько раз за ночь мы проделали ЭТО.
Думала, под утро я потихоньку открою дверь и выпущу его. Не тут-то было. Как назло, маме потребовалось проявить обо мне заботу.
- Таня, ты на работу не опоздаешь?
Её изумлённому взгляду открылась картина: на одной подушке с головой дщери покоилась огромная кудлатая голова незнакомца. В ужасе маман захлопнула дверь. Чтобы прийти в себя, наскоро нахлобучив верхнюю одежду, она отправилась выгуливать нашего пёсика Босика. Мы с товарищем, взятые с поличным, тоже распростились.
- Тебе попадёт? – поинтересовался он перед уходом.
- Ерунда. Не бери в голову, - с видом бывалой девицы заверила его я.
Но внутри у меня творилось неладное. От волнения начался понос …или что-то похожее. У меня так бывает. А может, приступ ветров объяснялся недавними активными совокуплениями. Кто его знает.
Маман тем временем, прогуливаясь неподалёку, не спускала глаз с подъезда. Когда из него небрежной походкой вышел обладатель той самой кудлатой головы, которую моя родительница уже имела неудовольствие видеть спозаранку, она чуть в обморок не грохнулась.
- Корчишь из себя умную! – кричала она, пока я собиралась на работу. – Тут одного взгляда достаточно, чтобы понять, кто перед тобой!
- И кто же? – полюбопытствовала я.
Постановка диагноза была произведена молниеносно:
- Ничтожество! Брачный аферист! Мошенник!
Надо же… По мне, так он самый классный перец, что побывал у меня в постели (на тот момент).
- Ты всегда сможешь меня найти на Владимирской, - сказал он мне при знакомстве.
Однако! «ТЫ всегда сможешь найти…» Стоит ли из этого делать вывод, что сам он искать меня не собирается?
- А ты там что, работаешь? – спросила я.
- Я директор кооператива! – гордо произнёс он.
«О-о!»
В те давние-давние лета я ещё не умела отделять зёрна от плевел, а ложь от вымысла. Не знала, что не всё золото, что блестит. И что, в общем-то, нужно доверять, но обязательно проверять. Всё-то я, дура-дурочка, принимала за чистую монету. Не понимая: как можно врать на каждом шагу? как запомнить собственные враки и не запутаться в них? а ежели тебя разоблачат? как потом в глаза смотреть? Меня смущали такие вопросы, которые теперь и перечислять-то смешно.
Несмотря на категорический запрет мамочки видеться с новым знакомым (а, скорее, ВОПРЕКИ этому запрету), я стала регулярно с ним встречаться.
Бабушка говорила: хоть горшком назови, только в печку не ставь. Не согласна. Слово многое значит. Тем более, имя. Так вот: звучное имя парня тоже сыграло не последнюю роль в вопросе продолжении знакомства. Горбачёв Вадим – это звучит гордо! Для продолжения рода годится.
Его отношение ко мне было двояким. Мне приходилось часами толкаться с ним по Владимирской площади. Не скажу, чтобы мне это нравилось. В чём состоит его работа, я так и не выяснила. Я пыталась вникнуть в смысл его бесед с «сослуживцами», но это было выше моего понимания. Казалось, у них свой язык, густо пересыпанный матом и неологизмами. Одно я усвоила твёрдо: его товарищи – совсем мне не товарищи. И старалась оторвать Вадика от них, дав то, что они дать не могли – телесную усладу.
Когда я интересовалась, какое образование надо иметь, чтобы стать директором кооператива, Вадик скромно отвечал:
- Лично у меня образование высшее…незаконченное. Но дело не в образовании. Главное – хватка. Понимаешь?
Я соглашалась:
- Конечно.
Мне и мамочка постоянно об этом говорила. Дескать, у нас, Гошиных детей, нет коммерческой жилки. В отличие от неё. В ком эта жилка есть, тот всё на лету хватает (ОНА то есть). А в ком нет (то есть в НАС), до того всё доходит, как до жирафа.
Горбачёв при каждой встрече дарил мне цветы. Я, неизбалованная мужским вниманьем, чувствовала себя неловко. По окончании работы я сразу ехала на Владимирскую к своему возлюбленному. Теперь и про меня можно было сказать: «Её всегда можно найти на Владимирской». Букет приходилось класть на ограждение Владимирского собора. Дабы он не стеснял моих движений.
Итак, мы тусовались (или тусили). Каждодневные сборища в одном и том же месте и разговоры ни о чём – это и есть тусовка. Пустое времяпрепровождение. При малейшем передвижении мы брали такси. Будь то одна-единственная трамвайная остановка. Мы преодолевали её, сидя в таксомоторе.
Вечерами Вадик меня водил ужинать. В «Застолье». Общество, в котором он толкался весь день, опять присутствовало за столом. В полном составе. Никакого уединения. Его товарищи осточертевали мне за день до икоты. Ещё и вечером их терпи. Но терпела. И даже улыбалась. Куда ж денешься? Наверное, про таких как я говорят: до свадьбы была шёлковая, а потом словно бес в неё вселился… Могу сказать честно: чуть ли не с первого дня знакомства с Горбачёвым я мечтала избавиться от его друзей.
Любовь получалась главным образом студенческой. К себе я его больше не зазывала. Он в гости меня не приглашал. Горбачёв жил с тёткой. Со своей РОДНОЙ тёткой. Позиционировал её проживание в своей квартире так:
- Я позволяю ей жить у меня. Тётушка у меня на хозяйстве: постирать там, погладить, приготовить. Понимаешь?
Я согласно кивала:
- Понимаю, - (чего ж тут непонятного?)
Позднее я узнала, что в комплект к тётушке шла сестрица Оксанушка, братец Эдик и дядюшка Робик. Широта души Горбачёва поистине не знала границ.
Помимо квартиры в Озерках, у Горбачёва были в наличии две комнаты на Гражданке. Он их сдавал. Иными словами, недостачи в жилье не было. А мы были вынуждены скитаться по друзьям и знакомым в поисках, где бы перепихнуться. Жизнь, поначалу захлестнувшая своей новизной, стала меня тяготить.
Иногда Вадик куда-то исчезал. Когда отлучка длилась недолго, я торчала на площади одна, изнывая от скуки. Когда он пропадал на несколько дней, говорил, что едет на рыбалку или охоту (узнав о действительном роде его деятельности, думаю, второе ближе к теме).
От матери действительное положение вещей я не скрывала. Она, конечно, бесновалась от перспективы иметь такого зятя. Вам не передать как. Но моя оппозиция была крепка. Хоть теперь и не понимаю, зачем мне это было надо.
- Вадик – директор кооператива! – заявила я ей на очередном допросе.
- Какого кооператива? И ты ему веришь?! – ярость в ней клокотала, как чугун в доменной печи. – Ты на рожу его посмотри! Директор он, как же!
Не понимаю, что такого она усмотрела в его «роже». Я находила её (рожу) очень даже привлекательной. Владелец был о своей физиономии того же мнения.
- Я такой зайчик, - сказал он о себе после того, как вышел из парикмахерской.
Зайчик не зайчик. Но чертовски обаятелен.
Однажды я отдыхала после ночи неисчислимых совокуплений с Горбачёвым. У меня дома раздался телефонный звонок. Голос женский. Прононс, что называется, неинтеллигентный.
- Могу я поговорить с Таней? – претенциозно осведомилась обладательница просторечного говорка.
- Да. Я Таня, - в некотором обалдении проговорила я.
Не люблю я это чёртово изобретение Белла*, хошь режь. Ничего путного от телефона. Одни неприятности.
Вот и тогда. Жопой чувствовала: предстоящий разговор будет не из приятных.
- Меня зовут Ольгой Николаевной, - представился Голос. – Я невеста Вадима Горбачёва.
Ну и ну.
- Что? Кто? Как Вы сказали? – от нечеловеческого напряжения я начала заикаться.
- Я невеста Горбачёва Вадима, - членораздельно сказала женщина, представившаяся Ольгой Николаевной. - Вам знаком Вадим?
- Да, - икнула я. – Знаком…но как же… он ведь ночует со мной!
То, что он «ночует со мной» просто вырвалось. Сорвалось с языка. Я никоим образом не хотела ранить Ольгу Николаевну преднамеренно.
- А приходит переодеваться он ко мне, - усмехнулась Ольга Николаевна.
- Нам надо встретиться, - внезапно сказала она.
Что ж, встретились. Поговорили. Вынесли резолюцию: проучить мерзавца!
Желание проучить было сильно. Но возникли отягощающие обстоятельства: я увязла. Решение выйти замуж за Горбачёва оказалось сильнее, чем желание отомстить. Он мне казался подходящей кандидатурой для замужества: с благозвучной фамилией, подходящей антропометрией и щедрыми жестами.
Совсем некстати я вспомнила, что заняла ему двести рублей. И заняла их у родителей. Что-то будет, когда они об этом узнают? Чуть погодя перед глазами встала картина: перед очередным походом я надеваю Вадиму на шею крест (семейную реликвию).
На какое число у них назначена свадьба? Я в панике бросилась к календарю. Боже мой, это практически сразу по возвращении его из очередной командировке! А ведь мамочка меня предупреждала! Я вспомнила ещё один эпизод, связанный с именем Горбачёва Вадима.
- Съездила я тут на Владимирскую, повидала твоего «директора»… - мамочка горько усмехнулась. – Я бы с таким…
Деликатность не позволила ей продолжить. Но и так было понятно, что с таким как Горбачёв она срать на одном поле не села бы.
- Ныряет там в бочку с огурцами…
Помню, эта бочка с огурцами фигурировала каждый раз, когда я была на грани отчисления из музыкального училища. Но теперь… мамочкина метафоричность познала свой предел.
- Какая бочка? О чём ты говоришь?
Но она меня не слышала.
- Матерится через слово. Плюётся. И дружки ему под стать!
Я до сих пор не знаю, ездила она наблюдать моего (вернее, чужого) жениха в естественной, так сказать, среде. Либо же это являлось психологическим приёмом. Средством воздействия на мою неокрепшую психику. Дабы уберечь дочь от необдуманного шага. Загадки, загадки…
Часть этих загадок была разгадана Ольгой Николавной и представлена мне на размышление.
Родиться довелось гражданину Горбачёву в маленьком городке Кандалакша, что в Мурманской области. По окончании десяти классов у себя на родине он прибыл в Ленинград и более нигде не учился. Специальности, как таковой, у него не было, и чем занимался Вадим Горбачёв в действительности, не знала даже его невеста. Впрочем, на этот счёт Ольга Николаевна иллюзий не строила. Полагала, что делает он как раз СВОЁ дело. То, что подобает людям аналогичной внешности.
Тут мне пришли на ум случаи, которым я по своему легкомыслию ранее значения не придавала.
- Ёбть, - ругнулся Горбачёв, вышагивая по Невскому своей горделивой походкой: руки в брюки, брюки в полосочку, свитер по последней моде заправлен в брюки. Я болтаюсь на руке (ростом не вышла).
Ярко окрашенное междометие относится к предмету, который он случайно выронил. На асфальте лежал аккуратненький блестящий пистолетик.
- Он настоящий? – ахнула я, присев. И хотела уже поднять его.
Вадик меня опередил.
- Тс-с! – сделал он страшные глаза, прижав палец к губам, а пистолет быстро засунул в носок.
Я прыснула – так это было неожиданно и смешно.
- Приятелю обещал передать, - поясняет он. – Понимаешь?
Я важно кивнула. И мы пошли в кино…кажется.
Ещё вспомнилось, как я его встречала после ;каникул; на Украине.
- Бабушка болеет. Надо навестить, - сказал до поездки заботливый внучок.
Теперь думаю, это была версия для меня.
Горбачёв нёс видавший виды чемоданчик. И выглядел бы как слесарь ЖЭКа, если б у него не было страшно разбито лицо. Оно было натурально синего цвета. Я такого ещё не видела.
- Как бабушка? – участливо поинтересовалась я.
- Нормально, - прохрипел Горбачёв. – На поправку пошла.
Разбитые губы мешали ему говорить. Судя по страдальческой улыбке, Вадим испытывал нечеловеческие муки.
Я старалась утишить эту боль, как могла. Целовала и целовала его разбитую морду – до того, что самому Горбачёву стало неловко.
- Выключи свет, - попросил он.
Собираясь домой, я наткнулась в темноте на чемодан. А он возьми и распахнись. Мне на ноги посыпалась труха. Я взвизгнула.
- Ну, как же ты так, - хмыкнул Горбачёв, запихивая содержимое обратно.
Вадик осветил убогие апартаменты. Чтобы ловчей собирать рассыпанное.
- А что это? – спросила я Горбачёва, взяв в руку что-то, более всего напоминающее элемент гербария.
Определённо это было высушенное растение.
- Послушай, так это маковый стебель! – осенило меня.
- Ну, да, - согласился он. – Маковая соломка.
- Ты за ней, что ли, ездил? – прозревала я относительно цели его поездки.
- И да, и нет… Ты, часом, не опаздываешь? – буркнул он.
Да, Горбачёв не любил говорить о своих делах.
Всплыли и другие подробности. Как он приходил и держал руки под струёй холодной воды. До того они были разбиты. В кровь.
Постепенно фразы, которыми он перебрасывался на Владимирской со своими дружками, наполнились смыслом:
- Взяли плана на пол-лимона…
- Ганджубаса на полторы косых…
- Чувак в кумаре. Крышу сорвало от колёс…
- Чудик не помнит, что две штуки просрал. Пришёл упыханный и вырубился…
Чёрт бы его драл! Я представила, как вновь открываю компанию по соисканию жениха. Мне стало дурно.
А я-то хороша! Своими руками отдала ему двести рублей! Да ещё крест на шею повесила! Зная теперь, что это за фрукт, понимаю, что ни того, ни другого не видать мне, как собственных ушей.
Я подумала, как мать будет кричать на меня, бешено вращая глазами:
- Дура последняя! Сволочь! Только и умеешь, что вытаскивать из дома… и т.д. и т.п.
Решение созрело внезапно. Я открыла в квартире все окна. Подтащила матрасик к газовой плите, плотно закрыла кухонную дверь и открыла газ.
- Передайте, пожалуйста, семье Радкевич, что у них в квартире взорвался газ. Их дочь пострадала, - врач скорой помощи вызвалась позвонить нашим соседям по даче, чтобы те передали сообщение моим родителям.
Соседи в тот же вечер подъехали на дачу с недобрыми вестями. Мои, не мешкая, вернулись в город. Что же открылось их взору по возвращению домой?
1) Бабушка сидела на ковре и ела из кошачьего блюдечка.
2) Рядом лежала кухонная дверь, засыпанная зеркальными осколками.
3) На ней возлежал диковатого вида чёрный котёнок.
- Ой-ёй! – увидев этот беспорядок, покачал головой отец.
- Что это? – не веря своим глазам, задала риторический вопрос мама.
- А ты ещё кто такой? – Борька сделал шаг, чтобы дотянуться до котёнка.
И тут же получил по рукам от матери.
- Не трогал бы ты его, - поддержал её отец. – Неизвестно, откуда его Таня принесла.
Мамочка продолжала шмон.
- Гоша, смотри! – она извлекла из недр серванта чулок и вывернула его наизнанку.
Там хранились свёрнутые в трубочку купюры. Двухсот рублей не хватало. Сунув оставшиеся банкноты в лифчик, пустой чулок она в бессильной ярости швырнула оземь. Пока суть да дело, Борька почесал репу, подобрал дамский аксессуар и принялся запихивать в него котёнка.
- Мама, да перестань же! – реплика относилась к Бабушке, которая всё ещё лакомилась кошачьим кормом.
Бабуля обиженно засопела.
- Боря, что ты делаешь? – мать вырвала у брата чулок с животным, приобретшим в чулке вид марсианина. Вытряхнутый из чулка зверёк задрал тощий хвост и потрусил под кровать. Тут-то мать и поняла: надо срочно что-то предпринимать.
- Я сейчас вернусь, - бросила она.
Подхватив котёнка, маман покинула квартиру.
Вернулась она одна.
- Отнесла в детдом, - пояснила она в ответ на немой вопрос мужа.
Учёт был произведён. Недостача выявлена. На следующее утро мамочка пришла ко мне в больницу за ответами.
После завтрака мне сменили повязку. Теперь я знала, что такое перевязка в ожоговом: бинты без анестезии отдирают с кожей. Было так больно, что я всё ещё поскуливала. В палате это было делать неудобно, поэтому я прогуливалась взад-вперёд по коридору, изредка останавливаясь, чтобы подуть на свои перебинтованные культи. Усмотрев в приближающейся фигуре женщины свою мамахен, я ретировалась в палату. Не станет же она распекать меня при всём честном народе?
Я оказалась права. Учинять скандал мать не стала. Только буравила меня глазами. Спустя минут пять, в палату заглянула медсестра.
- Татьяна Георгиевна, к Вам пришли.
- Кто? – удивилась я.
- Молодой человек.
Это был Горбачёв. Он отдал мне двести рублей и вложил в руку крест на цепочке.
- Ты… из-за ЭТОГО? – в его голосе звучание недоумение: как из-за такой малости можно покушаться на собственную драгоценную жизнь? – Ты думала, что я не отдам? Думала, я вор?
«Правильно, ты не вор. Ты бандит». Но мне отчего-то стало не по себе. Стыдно, что и тут я дурака сваляла. Если уж кончать с собой, то от большой неразделённой любви, а не от долга в двести рэ.
Именно из-за произошедшего инцидента наши отношения вдруг приобрели характер стабильности и постоянства. Горбачёв, наверно, не хотел оказаться виновником смерти экзальтированной особы. Пусть и косвенным. Хотя в случае других смертей он был не так щепетилен.
День его свадьбы с Ольгой Николаевной мы провели вместе.
- Я бы всё равно не пошёл, - усмехнулся он, раскусив мою маленькую хитрость.
- Зачем тогда заявление подавал? – не поверила я.
- Да чтоб отстала!
Срок аренды одной из общежитских комнат Горбачёва истёк, и мы поселились вместе. Надоело скитаться в поисках мест, где бы потрахаться. Один раз мы даже заявились ко мне на работу (напомню: работала я в детском саду). Днём я не закрыла дверь музыкального зала, выходившую на крыльцо. А вечером, под изумлённые взгляды кучковавшейся на площадке детского сада молодёжи (площадки детских садов были излюблённым местом сборищ курящих, пьющих и бренчащих на гитарах оболтусов), проникли в здание. Поднявшись на второй этаж, мы бросили на пол несколько детских матрасиков и предались безудержной страсти.
В общежитском периоде Горбачёв попытался жить честно. Подрядился на строительство дачек. Подвигла его на это моя беременность. Мне казалось невероятным, но Горбачёв хотел ребёнка. С другой стороны, почему бы не хотеть? Гораздо позднее я узнала, чем отличается отцовство от материнства. В первом случае у тебя есть право гордо именоваться ОТЦОМ. Во втором – нескончаемые обязанности по уходу, воспитанию и научению малыша.
Беременность я переносила плохо. Поскольку Вадик работал с древесиной, от него распространялся специфический запах. Не могу сказать, что противный. Тем не менее, меня от него тошнило. Постепенно этот запах стал у меня ассоциироваться с его владельцем. Стоило Горбачёву приблизиться, тошнота подкатывала к горлу.
Однажды, когда я пыталась что-то приготовить (именно «пыталась» – потому что навыков готовки у меня не было) на общаковой кухне величиной с актовый зал, нагрянула маман. Брезгливо оглядев помещение, она выразила желание выяснить отношения с будущим зятем.
После аудиенции Вадик попросил меня выйти в коридор. Поговорить.
- ОНА приехала за тобой, - взглянув исподлобья, констатировал он. – Что скажешь?
- А ты со мной пойдёшь?
- А ты этого хочешь?
Я хотела замуж. Всё уже сложилось. Мне не хотелось ничего ломать. Чтобы начать заново строить, нужны были силы. А у меня их не осталось. Всё было брошено на завоевание Горбачёва.
- Да, - безвольно произнесла я.
Горбачёв положил мне руки на плечи, заглянул в глаза и сказал:
- Я никогда не говорил, но я люблю тебя. И хочу, чтобы ты стала моей женой.
В тот же день Горбачёв переехал на Благодатную. Мы сделали перестановку и стали готовиться к свадьбе.
Очень скоро Вадик вернулся к прежнему роду своей деятельности. И жил в том ритме, в котором привык: напивался до потери пульса, не приходил на ночь, висел на телефоне… Так продолжалось до тех пор, пока я не приняла решение.
- Или мы едем к твоим. Или расстаёмся, - сказала я строго.
- Как хочешь, дорогая, - не стал прекословить муженёк.
Мы поженились без особой помпы. И в качестве свадебного путешествия отправились за полярный круг. Где, к моему изумлению, я была оставлена на попечение его родителей, чтобы взращивать свой живот до степени зрелости. Сам же отец семейства вернулся в Питер, чтобы бегать по улицам города с пистолетом в носке.
Но это другая часть моей жизни. Где я прозрела, поумнела, похудела и даже приобрела некоторую практическую сметку.
ЭПИЛОГ.
…В вагоне метро азбукой Морзе замерцал свет: вспыхнул – погас, вспыхнул – погас.
- Граждане пассажиры! Пожалуйста, сохраняйте спокойствие! - перекрикивая возбуждённые возгласы, раздался голос. Шёл он не из репродуктора.
Присмотревшись, я увидела в хвосте вагона человека в форме работника метрополитена.
- Уважаемые пассажиры, выслушайте информацию! Произошёл сбой оборудования. Нужно пешком добраться до следующей станции… - люди загалдели пуще прежнего.
Человек вооружился рупором.
- Пожалуйста, соблюдайте тишину!
Мы примолкли, подчинившись властному голосу.
- Сейчас я открою дверь. Мы спустимся в тоннель. И будем двигаться по ходу поезда к следующей станции. Идти надо друг за другом вдоль полотна между рельсами. Кабелей, укреплённых на стенах, прошу не касаться. Они могут быть повреждены…
Я машинально двигалась в очереди к выходу. Голова была занята промелькнувшими сценами моей жизни. Складывалось впечатление, что я не отсмотрела, а прожила свою жизнь заново. «Я и есть та самая Т.Г.! - ослепило меня прозрение. – Ничему не научившая молодую себя на уже состоявшихся ошибках».
Сколько же шансов даст тебе Господь, чтобы исправить то, что сделано? Следуя теории Эйнштейна, время - величина непостоянная. Не получилось раз, получится другой. Я буду пытаться. Снова и снова. «В конце концов, я изменю свою жизнь и стану хозяйкой своей судьбы», – дала я себе слово.