ГЛАВА 4. Э-ге-гей, залётные!
- Я не понимаю, как можно тратить свою жизнь на ЭТО, - выговаривала мне Т.Г. Но не свысока, как обычно, а по-человечески. – Мне хотелось исправить допущенные ошибки, но ты повторяешь их снова и снова. Какой-то замкнутый круг, ей-богу!
Она говорила с таким отчаяньем, что её состояние передалось мне.
- Я ещё не видела тебя такой, - растерялась я.
- Ты не понимаешь… - мой мудрый аналог едва сдерживал слёзы. – Мне казалось, я - чья жизнь сложилась столь бестолково - получила второй шанс. Но я всё время опаздывала. Только хочу тебя упредить – но нет! – ты уже вляпалась в очередное дерьмо. Думала, что помогу тебе. Научу, как надо. Но всё напрасно. Учатся только на собственных ошибках.
- Откуда мне знать, что тебе можно верить? Кто ты? Как появилась в моей жизни?– вышла я из себя. – Сны, которые преследовали меня всё детство…от них мне гадко до сих пор. Не от них ли я стала той, кем являюсь?
- Ты не умеешь отделять сон от яви, - грустно сказала Т.Г. и растаяла.
Я проснулась в замешательстве. Хорошо, что у меня теперь отдельная комната и, разув глаза, я не сразу попадаю под пытливый взгляд Бабушки. И всё же что-то было не то. Запах еды вызвал тошноту. Я бросилась в ванную, но не успела. Рвотные массы остались лежать на коврике неопровержимой уликой того, как я провела вчерашний вечер… А, собственно, как? Ничего ТАКОГО не было. Встретились с Романовой в «Застолье». Вскоре подгребли Светкин новый ухажёр с товарищем. К которому я, похоже, начала испытывать нежные чувства.
Расскажу, как всё началось. Мы отдыхали со Светкой на юге… Стоп. Придётся начать издалека. Сальникова, как вы помните, встречалась с Лысым по протекции Романовой (помните, я ещё рассказывала, что Лысый не потому, что лысый, а потому, что коротко стриженный). Почему-то все парочки одержимы страстным желанием устраивать парные свидания. Для этой цели Романова и познакомила Таньку с другом своего друга. Итак, дело Романовой и её возлюбленного закончилось свадьбой (только на другой девице). Сальникова со своим длинным языком, жаждой пое@аться на стороне и патологической честностью постепенно приближалась к такому же финалу. Светка спешила на корабль любви с новым партнёром. ПОТЕНЦИАЛЬНЫМ партнёром. Его ещё только предстояло найти. В спешном порядке. Мы уже достигли алкогольного совершеннолетия. Старость не за горами. Поэтому Светка работала по программе поиска, как динамо машина.
Мы взяли путёвку и уехали отдыхать под Одессу. Романова пользовалась успехом. Я не слишком. Но не обижалась. Мне не привыкать быть в чьей-то тени. Времяпровождение строилось в привычном для курортника распорядке. В 8:00 – подъём, 9:00 – рынок, 10:00 - завтрак, после – пляж, 14:00 – обед, до четырёх – сиеста, потом снова пляж. Между принятиями пищи мы перекусывали тем, что купили на рынке. Светка ела, как птичка. У меня, напротив, был волчий аппетит. Но, похудев до шестидесяти килограмм, я больше не набирала. Ужин, положенный нам, как организованным отдыхающим, мы, как правило, пропускали. Почти каждый день ходили в ресторан. Всё время в один и тот же. Маленький, чистенький, уютный. По вечерам там пел ансамбль. На Светку положил глаз гитарист.
- Вы откуда? – был первый вопрос, который он нам задал.
Мы танцевали рядом со сценой. Тёмные глаза музыканта сливались с очень загорелым лицом. Только по повороту головы можно было догадаться, что обращается он к нам.
- Из Ленинграда, - ответили мы. Это был своего рода пароль – гарант того, что к нам будут добры.
Украинцы вычисляют нас по говору. Такой же смешной, какой кажется нам их речь, им кажется наша. Они, гадёныши, даже пытаются её пародировать, нарочито акая. Когда же начинаем доказывать, что правильно так, как говорим мы, они не соглашаются ни в какую. Ослы упёртые. Вместе с нашей речью хохлы отрицают всю нашу «самость»: культуру, традиции, веру. Послушать их, так Киев, как был матерью городов русских, так им и остался. К городу на Неве относились снисходительно. Считая, наверно, его таким же оппонентом первопрестольной, каковым являлся их престольный град. Столицу нашей Родины называли «большой деревней». Тогда я думала, Москва заработала репутацию большой деревни из-за разнородного строительства (именно поэтому люди, которым по-настоящему дорог наш город, противятся современной застройке в историческом центре). Сейчас мне кажется, Москву называют большой деревней из-за жителей, её населяющих. Коренного населения в нашей Матушке семь миллионов, а по факту около двенадцати. Особенно жители Украины не любили москалей. Они для них, что заноза в жопе - заносчивые, высокомерные гордецы. Возможно, к жителям северной столицы народ Украйны относился толерантно, чтя наше камерное сознание. Ленинградцы дозированно терпимы. Из вежливости. Но впустить кого-то в свой дом…это уже слишком. Так же, как и те, чьими гостями мы тогда являлись.
После того, как парень из ансамбля (к сожалению, забыла его имя, поэтому буду звать его N) узнал место нашего рождения, мы стали общаться. Между отделениями он подсаживался к нам, и мы болтали. По окончании работы, когда ресторан закрывался, N шёл нас провожать. Вернее, не НАС, а Светку. Когда у нас не было других провожатых. Относительно ДРУГИХ провожатых N не возражал. У них с Романовой ничего не было. Мы стали достаточно взрослыми, чтобы поцелуи означали «ничего не было». Миновала юношеская пора, когда касание одних лишь только рук приравнивалось к предложению руки и сердца. Кроме того, N был женат. И не скрывал этого.
- Говорит, что любит свою жену! Представляешь? – негодовала Романова.
Я пожимала плечами, никак не комментируя его возмутительное поведение. К чему сердиться, если всё равно «ничего не было»?
Лето разбудило дремавшую во мне сексуальность. Пока что это мало кто замечал. Только те, на которых она была направлена. Когда я стряхивала с себя анабиотическое оцепенение, «на тропу любви выходила хищница»… Это я где-то прочла. Не помню, где конкретно.
Где-то в глубинах моего сознания продолжал жить незамутнённый образ Петрова. И, как только я видела кого-то, похожего на него, мне хотелось его сделать своим трофеем. Так было с Генрихом. Так случилось с парнем из Прибалтики, которого занесло в тот курортный городишко, где мы проводили с Романовой отпуск.
Надо сказать, в тот год я открыла для себя Films for adults. Вместе с этим открытием сделала второе: достичь оргазма можно не только под сильной струёй душа. Но и энергично массируя клитор под визуально-возбуждающее порно. Потом мне это сослужило дурную службу. «Потом» - это когда я разобралась, что клиторальный оргазм – враг вагинальному. Уже не говоря о том, как страдает внешний вид дамского органа. Малые половые губы истоньшаются и, выходя за пределы больших, выглядят мятыми тряпками, высовывающимися из кошёлки. Наверно, это имел в виду муж моей подруги, оправдывая адюльтер:
- У тебя пися некрасивая.
Вот ведь повод нашёл, сукин сын!
Всё это я говорю к тому, что просмотр порнофильмов посеял весьма сомнительные плоды. Я стала думать, что громкие стенания во время секса есть хорошо. И когда тебя прихватывают за интересные места, надо издавать звуки различной степени высоты. P.S. Позднее сия теория неоднократно опровергалась. P.P.S. Но для меня по-прежнему порно без звука – всё равно что обед без десерта. Руководствуясь соображениями, изложенными выше, на свидании с двойником Петрова я старалась вовсю: и покрикивала, и посапывала, и постанывала. Одновременно подёргиваясь и замирая. Со стороны это походило на эпилептические судороги. Недаром, размышляя о том, что люди находят красивого в сексе, мне пришло на ум, что так они хотят эстетизировать сексуальные отношения. Всё-таки мы люди, высоко организованные существа. Потому и возвеличили низменное. Но, в конце-то концов, мы же не поэтизируем кобеля, вылизывающего свои яйца! Тоже мне, придумали: воспалённую мятую щель сравнивать с розой и восхищаться уродливо-багровым предметом с синевой вздувшихся вен.
- Когда вы… это… - Романова не могла найти слов, чтобы выразить моё бесстыдство, - ОН сидел, как на иголках!
ОН – это друг прибалта.
Когда мы с воодушевлением целовались, вторая пара была вынуждена за нами наблюдать. Романова, как честная девушка, не могла позволить целовать себя на первом свидании. Особенно, когда это свидание никуда не ведёт.
Светка отказала. Я вздохнула и присоединилась к ней. Из чувства женской солидарности. ЛжеПетров сделал попытку наладить отношения со мной без привязки к своему приятелю. Но так дела не делались.
Вскоре двое молодых симпатичных ребят из Прибалтики оказались в сопровождении девиц постарше. Но, по всему, более сговорчивых, чем мы. Романова счастливо воссоединилась со своим женатым гитаристом. Я привычно была третьей.
Приближался отъезд. Курортный роман, имевший продолжение, не завязался. Но я в отличие от Романовой ни на что и не рассчитывала.
- За знакомство! – поднял бокал N. – Счастливо вам добраться и всё такое…
На следующее утро мы должны были сесть в поезд и уехать в Питер. Накануне сами себе устроили прощальный вечер.
В тот день мы выглядели очень хорошо. Обе. Светка постепенно оказывала положительное воздействие на формирование моего вкуса. Спасибо ей за это. Я надела туфли на каблуке – и носить их с изяществом мне, кстати, труда не составляло (хоть повседневной моей обувью оставались мыльники). Костюм из крепдешина, который я выбрала в магазине тканей (где я вторично встретила Генриха), получился удачным. Скрывал недостатки и подчёркивал достоинства. Которые я наконец начала осознавать.
Буквально на последние деньги мы взяли коньяк. На закуску деньжат уже не хватило. Итогом таких посиделок стало изрядное опьянение. Хорошо, что двадцать лет – не время чудовищной похмелюги.
Пьяные в дым, мы добрели до частного сектора, куда нас поселили, в компании N. Его дом находился в этом же квартале. Нельзя не признать, N - рисковый парень (учитывая, что он женат). Расположились «посидеть» мы в тот вечер на аллейке, аккурат ведущей к его дому.
- Зачем вообще целоваться, если каждый раз доводишь себя до изнеможения? – недоумевала Романова, возвращаясь со свиданки с гитаристом.
Так вот: за ЭТИМ САМЫМ. Потому что после жарких поцелуев на скамейке мне захотелось продемонстрировать степень своего загара. Ту, что контрастировала с бикини. Минута – и я осталась без бикини. Лифчик я не носила. Тонкая ткань крепдешина лишь разжигала возбуждение. Первый раз я была сверху. И не надо было обучающих программ, чтобы понять, что делать. Как-то всё было на удивление гармонично. Словно ключ попал в родной замок. Никаких тебе рефлексий, почему что-то не ладится. Никаких разговоров и выяснений отношений. Всё просто: он сидит, я на нём. Внутри меня большой, твёрдый, горячий стержень.
- Я зайду утром, занесу деньги, - мне показалось, что N хочет со мной расплатиться за то, что случилось (хоть весь вечер мы с Романовой ныли, что денег в обрез - не то что на сувениры, даже на жрачку в дороге не хватит).
- Нет, - отрезала я, затворяя за собой калитку.
Это стало вторым этапом в развитии моих отношений: секс на одну ночь. Чтобы потом не видеть этого человека никогда. Романовой я предпочла ничего не рассказывать.
Вот мы и подошли к той части, где я рассказывала, с каким рвением Романова искала преемника своему бывшему. И как я способствовала ей в этом непростом занятии. Мы шастали без устали по всем «рыбным» местам. На удочку всё попадалась второсортная рыбёшка. Но и второй сорт, как известно, не брак. Один из второсортных был серьёзно увлечён Светкой. А также не дурён собою и не жаден. Но женат. Что перечёркивало все прочие заслуги. Встречаясь с ним, Романова лечила своё оскорблённое самолюбие. Раны были глубоки. Ведь её бросили без какой бы то ни было причины. Светка потащила меня на очередную встречу с её новым поклонником.
Мы зашли к приятелю её приятеля. Узкая комната в коммуналке содержала ждановский шкаф* и занавески из ситчика (который был бы более уместен в бельевом варианте). Тем не менее хозяин раритетов вёл себя, как отъявленный сноб. Разглагольствуя о Hennessy* в тысячу рэ, о фешенебельных ресторанах, где он завсегдатай, о политических деятелях, с которыми был на короткой ноге.
Его разговоры со Светкиным хахалем мы были непонятны.
- Да ты чё? Он мне должен полторы штуки!
- Да не может быть! Он и мне торчит полторы косых… с тех пор, как мы пересеклись в «Моргане»*.
- Вот урод!
Тематика беседы была мне в новинку. Но содержание невольно внушало уважение. Парни запросто жонглировали суммами, которые простые сограждане вынуждены копить годами.
Дура я дура! Хвастовство и направлено на то, чтобы производить впечатление на пустом месте. О себе они не слишком распространялись. Где учились, где работают – информация оставалась за кадром. На этом поприще похвалиться было нечем. Да и выше сказанное - если принять во внимание, как сложился тот бестолковый вечер, на поверку оказалось полной туфтой. В «Аустерию»* нас не пустили, в «Советской»* также не оказалось свободных мест. В результате мы прибыли на хазу к какому-то господину в районе станции метро «Политехническая». Мосты, конечно, к тому времени были разведены. И в этом есть некая символичность: разведены – сожжены. У питерских хитрых мужиков такая фишка: мариновать бабец, пока не разведут мосты через Неву, а потом «куда ты денешься, когда разденешься». На заметку молодым, неопытным: мосты разводят лишь на пару часов (см. график разведения мостов).
Мы расположились на ночлег на квартире у кого-то хмыря. С одной стороны, я была рада освободиться от одежды, сковывающей мои члены. Дань моде. И стилю Романовой. Своего стиля у меня не было. А посему время от времени у меня в гардеробе появлялись вещи а-ля ;новая подружка;. С Хлебодаровой это были джинсы, с Кузей – костюмы, с Сальниковой юбки в пол, с Ворониной… с ней я вообще не заморачивалась. Когда подружилась с Романовой, я копировала фасоны её вещей. Так у меня появилась чёрная юбка-карандаш и модная кофточка с баской. Разница в том, что Светка носила фирм;, а я - что мама сошьёт. Частенько мои шмотки выкраивались то из шёлковой скатерти, то из маминого свадебного платья. Вот и в тот раз я надела костюм, пошитый из плаща, модного в 60-е. Пронзительного цвета морской волны. И если бы мне довелось повторить тот крой из той ткани, я бы сделала это снова. Распарывать и перешивать не такое уж позорное дело. Это практикуется всеми модельерами мира. Помню, я смотрела модный приговор от какой-то Таши (Саши, Даши, Наташи – не важно). Девушка-ведущая объясняла, почему она выбрала ничем не примечательную кофточку советских времён:
- Каждый шов в ней – произведение искусства. Никакой небрежности.
Можно было обвинить советскую швейную промышленность в чём угодно, но только не в халтуре.
Я лишь хочу сказать, что в мире моды нет запретов. Можно соединять кружево и джинсу, элементы повседневного и выходного костюма, платье и брюки. Главное – уметь комбинировать. И тот мой ансамбль поистине являлся дизайнерской находкой, зуб даю.
- Какой у тебя костюм… блестящий, - трогая красивую с отливом ткань, сказал Игорь. Он, этот приятель приятеля, тоже назывался Игорем, как Генрих. Как Петров. Уже одно имя сигнализировало: «Таня, жди беды!» Но разве мы слушаем своих ангелов-хранителей?
- Я его перешила, - какой-то чёрт дёрнул меня за язык, – из маминого плаща.
Ещё ведь и похвалы ожидала, дурында. Вместо неё - хмык в ладошку и рассказ о знакомой интердевочке. Тогда все обсуждали фильм Тодоровского*, читали книгу, сравнивали, восхищались правдоподобной игрой Яковлевой.
- Выглядит, как конфетка, - рассказывал Игорь Новый о валютной проститутке. – Джинсура от Левис, ювелирка от Тиффани, часы от Картье, духи от Шанель, обувь от Версаче. Это вам не перешитый плащ…
Камень в мой огород. Мудила.
Давать я ему не собиралась.
- У тебя кто-нибудь был? – спросил он, чувствуя, что моя плоть не отзывается на его ласки.
Таким образом, он сам создал почву для безоглядного вранья.
- Был… один раз, - осторожно произнесла я.
Он охотно заглотил наживку.
- То-то я гляжу, грудка совсем не откликается, - всасывая мой сосок, нашёл оправдание моей несговорчивости Новый.
«Интересно, а как тогда ;откликается;?», - подумала я, чувствуя, как вагинальный сок заливает простынь. Я устала сопротивляться. В целом, всё что он делал, мне было приятно. Я ему не помогала. Но и не мешала.
- Не бойся, ты не забеременеешь, - удерживая своё семя в ладошке, комментировал прерванный половой акт Игорь.
По окончании он даже выказал некую благодарность. Целуя в плечо, прижал меня к себе и уткнулся носом в шею. Так мы и уснули.
Выслушав мою исповедь о беспрерывной тошниловке, Романова спросила:
- А ты часом не беременна?
Прежде чем ответить, я долго смотрела на неё, пытаясь понять: она что, шутит? Как она только могла себе такое вообразить?
- Нет, - отрезала я. – Ты, вообще, меня слушала?
- Всякое бывает, - неопределённо высказалась Светка.
Зерно сомнения она заронила.
Время шло. Месячные не приходили. Я отправилась в соседний дом на обследование. А соседний дом по стечению обстоятельств был женской консультацией. Приём у гинеколога для советской женщины – испытание. Для девушки – вообще кошмар. Ты словно на допросе в гестапо.
- Замужем?
- Нет.
- Живёте половой жизнью?
- Да.
Вопросительно-осуждающий взгляд:
- Давно?
- Нет.
- Точнее!
Я подумала, стоит назвать средне-арифметическую цифру моего падения:
- С семнадцати лет.
- Хм, - (хмыканье – способ давления на психику).
Далее следует заполнение карты. В полнейшем молчании.
Потом:
- Залезайте на кресло… Ноги шире!
Холодный металлический штырь разрывает тебе внутренности.
- Ой!
- Что?
- Больно!
- Не придумывайте! – и начинает насиловать тебя расширителем.
Лежишь, кусаешь губы. Пытка продолжается, когда доктор начинает ощупывать тебя рукой. Так потрошат утку перед начинением капустой.
- Прекратите извиваться! - гаркает на тебя врачиха.
- Больно! – вновь повторяю я.
- Ничего, потерпишь. Любишь кататься – люби и саночки возить, - ворчит она, шуруя у меня в промежности.
Всё вроде бы закончилось… или только началось. Гинеколог бросает на эмалированный поднос инструментарий, снимает перчатки, моет руки, не удостаивая ни единым словечком. Лицо бесстрастное, как будто речь вовсе и не о человеческой жизни.
Я спускаюсь и, раздавленная унижением, стою в одних носках возле дьявольского кресла. Жду приговор.
- Шесть – восемь недель, - бросает она перед тем, как опуститься на стул и заполнять карту.
У меня на миг останавливается сердце, а потом начинает биться, как шальное – до двухсот ударов в минуту. От нарушения кровообращения я глохну, краски меркнут, я долго не могу собраться с мыслями.
- Это что же… я беременная? – наконец прошелестела я.
Наверно, я выглядела столь потрясённой, что каменная баба разжалобилась.
- Сядь, - велела она.
Она взглянула на меня, как на живого человека.
- Беременность первая?
Я кивнула. В горле была такая сушь, что я разучилась говорить.
- Ну, что ж. И без мужей рожают.
- Нет, - беззвучно проговорила я.
Но докторша меня услышала.
- Значит, аборт?
- Да, - и стала одеваться.
Придя домой, я всё обмозговала с холодной головой. Как человек, верный конформистским идеалам, я полагала: что бесплатно – то плохо. Где-то так оно и есть.
В те годы главным чистилищем всех беременных ленинградских баб являлось спецучреждение на Комсомола, 4. Абортарий. Мясорубка. И другие метафорические сравнения были явно не в его пользу. Напротив, нагоняли страх и ужас. Залетевших девиц там скребли без наркоза. Боль непереносимая. И я верю. Если уж осмотр так мучителен, что уж там говорить про операцию.
Я вспомнила, что мать Романовой работает медсестрой в Мечниковской больнице*. Наверняка там есть гинекологическое отделение. А раз есть отделение – значит, и искусственное прерывание беременности.
- Я поговорю, - обещала мне Светка, когда я попросила её об услуге.
Спустя пару недель я подъехала к вратам больницы. Огромный комплекс Санитарно-гигиенического института включал в себя учебное заведение, НИИ и собственно больницу, где должны были меня обработать. Я чувствовала себя плохо - от всего воротило. Выглядела я соответствующе – как будто таракана проглотила. Короче, жизнь была не в радость.
- Срок, конечно, у тебя не десять недель, - сказали мне при осмотре, - и даже не двенадцать… ну, да бог тебе судья.
Что ещё за фигня? Я знала точное число. У меня не десять недель, а девять. Если только я не унаследовала двойню. Говорят, генетическая предрасположенность прослеживается через поколение. Обе мои бабушки в первых родах понесли близнецов. Но то, что касается меня… вряд ли мы об этом узнаем, так как оплодотворённое яйцо было мной разрушено. Жаль, что не до основания. Я предприняла всё то, что делают в таких ситуациях: пила аскорбинку, парила ноги в горчице, сидела в кипятке, поднимала пианино и прыгала со шкафа. И вот я здесь. Матка, как камень: что попало – не вернёшь.
Час пробил. Я стояла у стеклянной, закрашенной белой краской, двери. В очереди передо мной была одна девица. По виду – подросток. Тоже мне, горе-трахательница. Но, может, она так выглядела в казённой ночной рубахе. Наверняка, в её глазах я была такой же увечной.
Появилась каталка с первой абортированной. Девушка передо мной жалко улыбнулась.
- Ни пуха! - пожелала я ей.
Через минуту она выскочила из операционной, словно ошпаренная.
- Беременела ты тоже в трусах? – неслось ей вслед.
Понятно. Все люди этой специальности одинаково ласковы… А вот трусы полагается снять.
- Ели сегодня? – для проформы осведомилась врачиха, в то время как акушерка натягивала на меня матерчатые сапоги. Для стерильности.
- Да, - с чувством исполненного долга ответила я. Стоматологи всегда сердились, если перед приёмом я не успевала перекусить. Почему-то я решила, что это правило распространяется на всех врачей.
- И что именно? – голос доктора показался мне слегка напряжённым. Но я не придала этому значения.
- Курицу…м-м…жареную, чай сладкий с булочкой… - добросовестно перечисляла я, пока меня не прервали.
- Иными словами, покушала плотно, - усмехнулась врачиха. – Ну, что ж, красавица, а теперь собирайся. Уходи.
- Как так? – я думала, меня разыгрывают.
- Тебя что, не предупредили? Операцию делают натощак.
- Нет, - я схватилась обеими руками за стол, на который меня собирались уложить. Почему-то здесь было не кресло, а именно стол. С присобаченными к нему подколенниками. Вцепившись в него, я всем своим видом показывала, что никуда отсюда не двинусь.
Докторица с усмешкой наблюдала за мной из-под очков. Медсестра склонилась к ней и что-то шепнула на ушко. Наверно, сказала, что я блатная.
- Ладно, - приняла она решение. – Общий наркоз я не имею права тебе давать. Во время операции тебя может стошнить. И тогда ты отправишься на тот свет, а я – в тюрьму.
- Ага, ага, - закивала я.
Именно так и умер дядя Боря.
- Мы проведём местное обезболивание. Обколем шейку матки. Больно не будет… разве что неприятно.
Мне казалось, чистили меня вечность. Приводя мою матку в исходное положение, скучать мне не давали. Занимали небезынтересными разговорами, к делу совершенно не относящимися: кто я? где училась? нравилось ли мне учиться? где работаю? люблю ли свою работу? и т.д. Так меня отвлекали от происходящего.
Тогда после аборта не выпихивали в тот же день. Оставляли на ночь. С утра мерили температуру, смотрели выделения и, если ничего не вызывало опасений, отпускали.
- Больничный нужен? - спрашивали перед уходом.
- Нет, - в один голос сказали мы с девицей, которая пошла на аборт в трусах. И опустили глаза долу.
Первая тетёнька задержалась, чтобы оформить листок нетрудоспособности. Ей шифроваться было ни к чему. На вид это была замужняя матрона лет тридцати пяти.
Я же следовала непроторенной дорогой проб и ошибок. Нет бы и мне поберечься первые два-три дня после оперативного вмешательства. Куда там. Я сговорилась со своим приятелем (речь о котором пойдёт ниже), и мы рассекали мракотный Питер, пока меня не начал бить озноб, а из уязвимого места ливанул кровавый дождь. Надо ли говорить, что я испугалась? Весь вечер я висела на телефоне, выспрашивая Светкину маман, что бы это значило.
- Может, мне вызвать врача? – спросила я.
Она колебалась. Мне стало ясно: этот вариант нежелателен.
Когда же температура повысилась до тридцати восьми, я всё ж решилась на вызов. Думала наплести что-нибудь о простуде и отлежаться.
Пришёл молодой доктор. Мужчина. Мы уже пересекались. Я брала у него справку, намериваясь пойти на курсы вождения (что-то мне помешало довести дело до конца). Он подписывал заключение как терапевт.
Из моего повествования известно, что красавицей я не была. Но умела выглядеть весьма эффектно. В один из таких благоприятных дней меня и увидел наш участковый доктор. На прозаичной поликлиничной лестнице, когда я поднималась к нему в кабинет. То ли я была конкретно в его вкусе, то ли выглядела молодцом на фоне ноющих бабулек, но доктор на меня запал. Я учуяла это мгновенно по тому, как он замер. Я всегда смущалась такой реакции, и незамедлительно превращалась в снежную королеву. Врачишка явно со мной заигрывал: похихикивал, задавал неуместные вопросы. Я отвечала с холодком, выдерживая паузы. Ждала, когда он от меня отвяжется. Так расфуфырилась я неспроста. На улице меня поджидала Сальникова, с которой мы должны были посетить очередную забегаловку.
Как мне сказала мама:
- Где ищешь, такого и найдёшь.
Женихов, которые лежали на поверхности, я не рассматривала. Да и вообще ни к кому не примеривалась с точки зрения замужества. Дура. Т.Г. неоднократно указывала мне на это. Впрочем, как и мать родная.
Доктора – как у нас, так и за рубежом – считаются представителями высшей касты. Ну, что ж, имеют право. Кому ещё мы вверяем собственную жизнь? Видя такое возмутительное отторжение его заоблачного статуса и его самого (а парень он был хоть куда: высок, строен, черноволос и дерзок), доктор, вероятно, подумал: отольются мышке кошкины слёзки. И случай представился.
Осмотрев мне зев и носоглотку, он счёл моё состояние удовлетворительным. И продолжил осмотр.
- Снимите лифчик, - холодно произнёс он, поднося холодный стетоскоп к моей груди. Но и хрипов в лёгких не услышал.
Добросовестный доктор сунул мне градусник под мышку. Десять положенных минут мы сидели в полнейшем молчании. Без видимого беспокойства с его стороны. Зря, наверное, жалуются участковые, что количество вызовов от больных ежедневно зашкаливает. Мой экзекутор, во всяком случае, никуда не торопился.
Ртутный столбик перевалил отметку 38 градусов. Эскулап тщательно обследовал мой живот и обосновался на шатком музыкальном стульчике, дабы продолжить опрос.
- Месячные давно были?
- Что? – опешила я, справедливо полагая, что подобные вопросы уместны на приёме гинеколога, не терапевта.
- Спустите трусы, говорю, - бесцветно произнёс он.
Да он издевается! Но грубить не стала. Сделала, что просил. Из трусов вывалилась окровавленная тряпица. Доктор поймал её чуть не на лету и, уставившись на кровавые ошмётки, осведомился:
- Давно кровишь?
- Второй день, - призналась я, не преминув отметить, что доктор перешёл на ты.
Он взглянул на меня пристально.
- Подпольный аборт?
У меня пересохло в горле. Я молчала, не будучи уверенной, что аборт не по месту жительства не то же самое, что «подпольный аборт».
Приём затянулся. Мать решила поинтересоваться, в чём дело:
- Что-то не так?
- Ваша дочь призналась, что сделала подпольный аборт, - торжествующе произнёс человек, давший клятву Гиппократа.
- Что-о? – у матери чуть глаза не вылезли на лоб.
Оставаясь глухим к разразившейся на его глазах драме, он невозмутимо набирал 03*.
- Лет-то тебе сколько? – тон лекаря стал уничижительным.
- Таня, это правда? – складывался ансамбль из трёх человек, причём каждый из них не слушал друг друга. Интересно, как этот феномен называется в литературе?
Мне хотелось закрыть уши и кричать, как это показывают в кино. Вместо этого я взяла себя в руки и внятно произнесла:
- Мой возраст есть в карте, – этот ответ предназначался мстительному доктору.
- Я сделала…аборт, - этот – матери. Произнести слово АБОРТ в её присутствии было чрезвычайно трудно, - в больнице имени Мечникова.
Врачишка как-то сразу поблёк. Наверно, он мечтал втоптать меня в грязь по самые ноздри. А вышло только по горло.
- Почему не по прописке, на Говорова? - буднично произнёс он.
Я проигнорировала ответ.
- Что теперь? – упавшим голосом обратилась к нему мама.
- Ничего, - пожал он плечами. – Я вызвал скорую. Нужно назвать адрес, где Вас оперировали.
Он потерял ко мне интерес. Отвечал без злобы и без азарта.
- Скорей всего, отправят на повторную чистку.
Затем подхватил свой чемоданчик и был таков. Пришёл, насрал и отвалил – практически Veni, vidi, vici*.
Бригада скорой помощи отнеслась ко мне лояльно. Когда я задала вопрос, не дававший мне покоя:
- Меня везут на повторную чистку?
пугать не стали. Наоборот, попытались успокоить:
- Не надо паниковать раньше времени. Сначала осмотрят.
Так и вышло. Доктор (опять молодой, опять симпатичный, опять мужчина), осмотрев меня, сказал ободряюще:
- Придётся полежать недельку. Поколем витаминчики. Ну, и антибиотики, конечно. Куда ж без них.
Неожиданно для себя я спросила то, что, казалось, волновало меня в последнюю очередь:
- У меня ещё будут дети?
- Сколько угодно, - улыбнулся доктор.
За ту неделю, что я находилась на гинекологическом отделении, меня посетили:
; Мать. Она пришла на следующий день с поджатыми губами.
- Думала, ты у меня не такая, - сказала она.
Хотелось ответить: «Какая ТАКАЯ? Ты в это время уже имела двухлетнюю меня». Но не хотелось её злить.
; Сальникова. Охала и страдальчески кривила губы.
- Ну, надо же! Как же так?
Было отчасти смешно, но в целом приятно.
; Воронина. Пришла с апельсинами и ворохом вопросов.
- Ты как? Больно было? Мать знает? Что Романова думает по этому поводу?
Вот бы узнать! Романова не навестила меня. Хотя я считала её косвенно причастной ко всему произошедшему. И, как минимум, вменяла ей в обязанности посещение подруги.
Напрасно я сердилась на Светку. Если разобраться, я виновата в большей степени. Из-за моей безалаберности Светкину мать привлекли к административной ответственности: кто такая Радкевич? почему она стала пациентом больницы, если прописана в другом районе? был ли проведён соответствующий инструктаж о последствиях данной операции? Тогда с этим было строго.
Несколько уроков из случившегося я вынесла. Вопросы контрацепции должна решать женщина. Как более заинтересованная (вернее, НЕзаинтересованная) сторона. Операция производится натощак. Блат здоровья не прибавит. И самое главное: если забеременеешь раньше полугода после аборта – придётся рожать.
У Сальниковой с Ворониной появилось общее хобби. Оргии по выходным. У этого собрания есть предыстория.
Я свела Зойку с отчимом Кузи. Когда зажглась звезда пленительного счастья с ясным соколом Анисимовым, падчерица дала Соболю от ворот поворот. С тех пор он находился в поиске молодых и рьяных. Я была молода, но апатична. Зато имела таковых подруг.
Время от времени Воронина с Соболевым уходили в отрыв. А чтобы было веселей, к этому мероприятию привлекли Сальникову. Получился симпатичный тройничок. Сексуальные аппетиты троицы росли. Хотелось разнообразия. Так появился ещё один участник, соболевский племяш Валерка. Сложилась групповушка. Валерий трудился на малоинтересной службе. В годы развитого социализма сие явление было распространённым. Цой исполнял обязанности кочегара, а Бродский мёл дворы. Валерка также причислял себя к творческой элите. Низко квалифицированный и мало оплачиваемый труд имел свои преимущества – Валера имел свободный график работы, и раскрывал свой потенциал со всем энтузиазмом молодости в двух направлениях. Первое (ПЕРВЫМ его считал Валерий) – это дворовая команда, ВИА «Звенящие гитары». Одной такой звенящей гитарой являлся создатель группы, Валерий Батькович Милейко. Он же писал музыку и тексты. Типа:
Однажды встретились весной
Адам и Ева под луной…
Валерка чем-то походил на модного в то время Кузьмина*. Те же волнистые светлые волосы до плеч, невысокий рост, лошадиное лицо, слегка диспропорциональное по отношению к туловищу. При всём при этом вряд ли его можно было назвать некрасивым.
- Ладно Соболев, но Валерка… - стонала Воронина после серии совокуплений.
Из чего следовало, что у соболевского племянника аппарат что надо. Впрочем, я и сама в этом скоро убедилась.
Впервые мы с ним столкнулись, когда Валерий пришёл к дядьке стрельнуть червонец до зарплаты. И влюбился в меня. Чувств, похожих на влюблённость, я к нему не испытывала. Но он мне нравился. Может, и не он сам (маленького роста, не слишком модно одетый и вечно без денег). Его, если честно, я даже стеснялась. Мне нравилось, что у меня появился друг-мужчина.
Мужчина, конечно, в такой «дружбе» хочет секса. Не потому, что он ему так уж нужен в чистом виде. Скорее, заинтересован в нём, как в способе влияния. В желании доказать, что он тут главный. Находясь в зоне дружбы, он рассчитывает взять барышню измором. И добиться-таки своего.
В итоге мужчина ничего не выигрывает. Его надежды на секс часто не оправдываются. Он тратит свои силы, время и деньги впустую.
Женщина, встречаясь с безынтимным партнёром,
а) совершенствует на нём мастерство обольщения;
б) удовлетворяет желание быть любимой;
в) имеет спутника в мероприятиях, где принято появляться в мужской компании;
г) узнаёт из первых рук, как в той или иной ситуации поступил бы мужчина.
Вывод: наличие друга мужского пола повышает женскую самооценку, расширяет опыт отношений с мужчинами и, наконец, ощущает себя полноценным членом социума.
Формирование личности происходят в трёх измерениях: как гражданина, работника и семьянина. Человек сложился только в том случае, если он реализовал себя во всех перечисленных ипостасях. Некоторые же демагоги оспаривают сложившийся взгляд на вещи. На признание личности социумом существует две диаметрально противоположные точки зрения. Первая: быть не замужем неприлично. Вторая: нет никакой связи между семейным положением и социальным статусом. А имена, которыми это общество щедро награждает свободных женщин (как то: разведёнка, брошенка и старая дева) не более чем пережиток прошлого. Возможно. Возможно, так думают просвещённые, лучшие люди современности. Это мнение они почерпнули, глядя на уверенных в себе, финансово независимых женщин – таких, как в «Sex and the City»… постойте-ка, не эта ли независимая четвёрка женщин все шесть сезонов занималась тем, что активно устраивала свою личную жизнь? В общем, спорный это вопрос. И зависит от того, к какому лагерю ты сама принадлежишь.
Вернёмся к Валере. Мне нравилось, как он на меня смотрит. С обожанием. С ним мне было легко. Можно было говорить, говорить, говорить обо всём на свете. Без запретов. Не боясь, что каким-либо нечаянным словом разочарую его. Мы смеялись до слёз, до икоты. И болтались по городу до стёртых набоек. Так было с Дёмченко. А потом ещё несколько раз. И каждый раз приятельство заканчивалось в постели. И заканчивалось вообще.
Расставание с Валерием Милейко было запоминающимся. Заколев от шляния по городу, мы напросились в гости к Соболеву. Тот холостевал. Марину отправил к сестре в деревню. Светка где-то шарилась с Анисимовым. Семейство Соболевых недавно переехало. Квартиру надо было обустраивать. Пока она существовала в виде голых стен и груды коробок, навевающих тоску. Дабы развеять грусть-кручину, Соболев вызвонил Зойку Воронину и находился в ожидании: накрыл поляну и глушил водяру в одно рыло. Мы с Валерием с удовольствием к нему присоединились. Получилось русское классическое трио. Разговор завязался философский.
- Любовь, - глубокомысленно затянулась я сигареткой, - это когда хочется смотреть на НЕГО, слушать ЕГО, лежать с НИМ, целовать ЕГО… Весь мир сосредоточен на нём одном.
- Здорово, - Валерка мечтательно выпустил в потолок струйку дыма.
- Ну, так ёбть, и я про то же, - прикуривая следующую сигарету от ещё тлевшей, крякнул Соболев. – Когда на сторону не тянет – значит, всё, бля…
Развернуть тему во всю мощь своей эрудиции Соболеву помешал звонок в дверь. С трудом преодолевая в дымовой завесе хаотично расставленные вещи, новосёл пошёл встречать Воронину. Мы с Валеркой сочли за благо оставить их наедине. А поскольку в комнате, куда мы забрели, был только неряшливо заправленный матрац, очень скоро Валерий оказался на нём, а я - на Валерии. Нагая. «Даже странно, что у меня всё так хорошо получается, - пришло мне в голову». Видимо, это был тот случай, когда ключ опять подошёл к замку.
Скакала я, оседлав Милейко, как угорелая. Испытывая, между прочим, настоящее блаженство. Дальше – провал. Вроде бы, мелькнула тень сатира. Такого, каким его изображают античные картины: пузатого, покрытого по всему периметру густою шерстью, с тонкими, по-козлиному кривыми ногами. Но это, конечно же, только видение. Мираж. Как у обезвоженного путника в пустыне. Только вместе с этим миражом моё наслаждение многократно усилилось. Когда Валерка прекратил свои толчки, я открыла глаза. Кого же я узрела? Соболева! На карачках. В точке нашего совокупления с Валерием. Вот отчего я испытывала влажный жар на своих губах (НА ТЕХ САМЫХ губах)! Пока племянничек обрабатывал меня вагинально, его дядюшка делал это орально.
Как только Валерка вытащил своё немалое орудие на просушку, Соболев тут же вознамерился занять его место. Я с негодованием оттолкнула его. Он, качнувшись, повалился на спину и взвыл:
- Ах ты, сука! Динамишь меня? Пили тут, жрали за мой счёт… а как е@аться, так обломись?!
Да, така любовь.
- Дядь Вить, ну, ты чего? – Валерка, прижав покрывало к причинному месту, хотел примирительно похлопать дядьку по плечу. Но тот завёлся.
- А ты, - орал дядя Витя, - щенок! Нищеброд! То тебе трёху отстегни, то пятёру… а теперь тёлку мою будешь трахать! Во тебе!
С этими словами Соболев взял своё поникшее в результате баталии хозяйство и потряс им. Пьяный, конечно, человек – что с него возьмёшь. Но всё равно противно.
Я торопливо одевалась. Соболев вцепился в мои шмотки.
- Куда собралась??? Не пущу!!!
- Я тебе что, проститутка? - взревела я. – Пошёл на @уй! Ненавижу!
- Дядя Витя, дядя Витя… - бубнил в бессилии Валерка.
Он мне тоже разом опротивел. Разве так себя ведут настоящие мужики?
Соболев закрыл собою выход. Валерка попытался его оттащить. Получилась драка. Из соседней комнаты на шум явилась Воронина. В юбке, но без лифака.
- Что за шум, а драки нет? – осклабилась она. – О! А вот и драка. Извините…
- Ты со мной? – бросила я ей.
- Я же только пришла… - Зойка была не в курсах, что произошло.
Я махнула рукой и, воспользовавшись минутным замешательством, выбежала из квартиры. На улице шёл дождь. Я мигом промокла. Можно было под эту канитель реветь, списывая размазанную тушь на превратности погоды. Презирая и жалея себя, горемычную. За мной выскочил Валерка.
- Прости! Ну, что мне сделать, чтобы ты простила? – канючил он.
- Отстань от меня! – отбрыкивалась я от его рук, пытавшихся меня обхватить. – Оставь меня в покое!
Мне повезло с такси. Через каких-то десять-пятнадцать минут я уже садилась в машину. Обернувшись к Милейко, я прошипела:
- Никогда мне больше не звони!
И захлопнула дверь перед его носом.
В машине я предалась безутешным рыданьям. Валерий вернулся в дядькину квартиру, где предался блуду с неразборчивой в связях Ворониной. Она мне потом подробно передала ход событий того вечера: кто, в какой очерёдности и сколько. Налицо особенности переживаний девочек и мальчиков. Ну, и ладно. Неприятность эту мы переживём. Главное не залететь.