ГЛАВА 3. Генрих и кошки.
Когда дело доходило до секса, обороняться для меня стало привычкой. Да и секса, как такового, не существовало. Включая само слово. Sex - неотъемлемая часть буржуазного образа жизни. Как насилие и кровь в бандах Нью-Йорка.
С одной стороны мне хотелось, чтобы подруги считали меня ас-профи в вопросах пола. Но быть таковой в глазах мужчин я считала ошибочной политикой. Я слышала, мужская мечта – это «хозяйка на кухне, леди в гостиной и проститутка в постели». Но не особо этому доверяла: «одно дело, что джентльмены говорят, и совсем другое – что они делают»*. Образ неискушённой девочки мне казался куда более привлекательным. И проверенным временем.
Отличительная черта Рака – держаться обеими клешнями за то, что принадлежит ему. Это касается рака-членистоногого и Рака, рождённого под одноименным зодиакальным созвездием. Никто и никогда не мог поколебать мою уверенность до тех пор, пока я сама кардинально не поменяю своё мнение о предмете. Это случилось, когда мы всё с тою же Сальниковой (несмотря на некоторое расхождение взглядов на принципы товарищества) отправились на отдых. В первый раз.
Танька без труда подцепила молодого человека. Я, смирившись со своею участью, оставалась на вторых ролях. Всё ещё не понимая, в чём тут дело. Для себя я объясняла Танькин успех размером её лифчика.
- ЖЕНЩИНА! – с восхищением цокал языком Эдька, четырнадцатилетний пацанчик, увивающийся за Татьяной.
- А я разве не женщина? – норовила я примазаться к Танькиной славе.
- Ты? – презрительно кривил очаровательную мордашку Эдька. – Ты – якутёнок!
Я смотрела на своё отражение, не совсем понимая, что он имеет в виду. Наверное, высокие скулы. А уменьшительно-ласкательный суффикс намекал на то, что до полноценной якутки я недоразвилась. Ни бюстом, ни сексуальностью.
Сальникова тем временем не довольствовалась одним соискателем её прелестей. Ей хотелось всех и сразу. В отсутствие Андрюхи – молодого человека, которого Танька имела с первого дня заезда – она не отказывала себе в маленьких радостях. Очередной такой радостью явился Белов Игорь Генрихович. С ним она познакомилась на танцах Дома отдыха «Дюны».
Белов – огромный такой детина. Под метр девяносто. С длинными ногами иксом. И красивым лицом. Чем-то он напоминал мне шведа или финна… или Петрова. Впервые после долгих лет моё сердце ёкнуло. И хоть его выбор пал на Сальникову, я в тот раз решила так просто не сдаваться. Тем более что в тот раз Игорь был с девушкой. Сказал, правда, что пришёл с сестрой. Развлечься. Их дача находилась неподалёку от нашего Дома отдыха в Солнечном. Я почему-то была уверена, что эта встреча не последняя. Будут и другие.
И не ошиблась. Второй раз нам довелось поручкаться, когда мы спустя день заявились на пляж. Вообще-то, ни я, ни Сальникова не были охочи до питерского солнца. Валяться день-деньской на песке – тоска зелёная. К тому же мы обе комплексовали: я по поводу толстых, Танька – тощих ног. И если уж выбирались позагорать, то где-нибудь поодаль в сосняке. Нас занесло на официальный пляж «Дюны» состояние лёгкого опьянения. Мы были в ударе. И нам хотелось освежиться.
Белов загорал на полотенце. По-европейски. Большинство советских сограждан, если выбирались позагорать, брали старые покрывала. Завидя нас, Игорь подхватил полотенчико и легко зашагал к нам. Он был весь ровно-загорелый. Ранее знакомых мне мужчин покрывал загар бомжа: исключительно торс. Причём руки были темнее. И присутствовала черта от футболки (там, где заканчивается рукав). Ноги настоящих мужчин оставались белыми в любое время года. Ибо ходить в шортах – привилегия пидарасов. А не наших суровых мужиков.
Итак, Белов топал к нам. Мы притормозили. Завязалась светская беседа.
- Я знал, что тебя здесь найду, - обращаясь к Таньке, произнёс он.
Меня взяло зло.
- Таня, - влезла я, протягивая Белову узкую, загорелую ладонь. Я знала, что у меня красивые руки.
- Значит, вы тёзки, - заметил он, улыбаясь.
- Верно, - легко рассмеялась я. – Если встанете между нами, можете загадать желание.
- Оно у меня уже есть, - он посмотрел на меня внимательно.
А я подумала: «Какие красивые у него глаза». И ещё: «Ни за что не отдам его Сальниковой. Не в этот раз». И полностью завладела разговором.
- Вы сегодня один? – невинно поинтересовалась я.
- Практически, - уклончиво ответил он.
- То есть нет? – я старалась быть находчивой и остроумной. Как героиня детективного романа.
- Мой товарищ вышел за пивом, - признался Игорь.
- Бутылочным*? – уточнила я. (Если честно, по мне что бутылочное, что разливное - один чёрт.)
- Ага, - и посмотрел на нескладного парня, направляющегося к нам.
- Это Ваш товарищ? – спросила я («Нет уж, если для меня предназначается ЭТОТ, точно НЕТ»).
- Можно на ТЫ, - продолжая меня изучать, сказал Игорь.
Я поняла: он стоит перед выбором. Надо ему помочь.
- Марк, - представился его друг. Вблизи он как две капли воды походил на Корнелюка*.
- Вы принесли пива? – вступила в разговор Танька, обращаясь к Марку.
- Да, - «Корнелюк» близоруко сощурился. – Откуда Вы знаете?
- Угостите – расскажу, - кокетливо улыбнулась Танька, предрешив тем самым свою и мою судьбу.
- У меня такое чувство, что мы уже раньше встречались, - решила я закрепить произведённый эффект. Но это действительно было так, без уловок.
- Да, мне тоже так кажется, - согласился Игорь. – Только когда и где?
- Может, вспомните до вечера? – воспользовался моментом Марк.
- Постараемся, - продолжала кокетничать Сальникова.
- А что будет вечером? – запоздало поинтересовалась я.
- Разве вечером вы нас не пригласите в гости? – похоже, это был обычный план мальчиков – мажоров.
Нам с Танюхой оставалось лишь переглянуться.
- Ладно, - снизошла я.
- Номер пятьсот двадцать три, - добавила Танька.
В десятом часу в дверь номера легонько постучали.
- К вам можно? – не дождавшись ответа, в дверях обозначились двое. Плюс бутылка.
- Можно, можно, - соблаговолили ответить мы.
Первой вошла бутылка. В вытянутой руке Белова.
- «Дипломат», - прочла Танька. – Я такую ещё не пробовала.
Вообще-то, она не переносила спиртное. Дурой становилась мгновенно. А над унитазом раком – спустя пару часов.
- Мне кажется, любая водка на один вкус, - постаралась я быть объективной.
- И какой же?
Молодые люди вытаскивали, как фокусники, из карманов плавленые сырки, печенюшки, шоколад «Особый».
- Противный, - не сговариваясь, одновременно сморщились мы.
- Не согласен, - усаживаясь, вступил в дискуссию Марк. - Сейчас мы выпьем…
- За знакомство, - встряла Танька.
- …за знакомство, - продолжил он, - и мы вам расскажем о живительной силе огненной воды.
Неринуждённый тон нашей беседы нравился мне всё больше. Пусть нас соблазняют. Но делают это изящно. Не мотивируя дегенеративным «ну, ты чё?». Так, очевидно, поступают представители интеллигенции, а не гегемоны коммунистического общества.
Мы прослушали лекцию о власти «Абсолюта» над разумом и телом человека. Убеждаясь в правдивости доводов не словом, но делом. К концу просветительной беседы Танька уже копошилась под одеялом с Марком. Светлоокий Генрих (так мы его окрестили, когда выяснили, что некоторым образом знакомы. Оказывается Белов Игорь Генрихович работал администратором в ресторане «Застолье») всё поглядывал на соседнее ложе.
- Не смотри, - я поворачивала его милую мордаху к себе.
Меня грубо не домогались. Белов как-то сразу понял, что «ничего не будет» - значит, действительно ничего не будет.
- А знаешь, почему я пошёл танцевать с ней? - спросил Генрих.
- Почему? – я внутренне напряглась.
- Она сама меня пригласила.
- Только и всего? – растерялась я.
- Тебе надо быть смелее, - усмехнулся он.
И я отважилась. Отдаться первый раз если не по любви…то по взаимному согласию. Сама я ещё не решила, под каким соусом следует подать эту сделку для Генриха. Почему-то мне казалось ниже девичьего достоинства укладываться по доброй воле в постель. Нужны обстоятельства, которые вынуждают честную девушку пойти на это. Если бы моё произведение читали представители мужского пола, они очень бы удивились, что подобная ахинея имеет право на существование. Но что было – то было.
В ночь перед свиданием Татьяна Георгиевна сказала:
- Ты похожа на серийного убийцу.
- Что-о? – сделала я круглые глаза.
- На серийного убийцу, - повторила она. – Который сначала создаёт идеологическую платформу, а потом совершает преступление. Чувствуешь себя виноватой?
Я не верила своим ушам: какой ещё серийный убийца? что за бред?
- К вашему сведению, мисс, сейчас 80-е годы XX века. Сексуальная революция произошла двадцать лет тому назад, - издевательским тоном добавила Т.Г. – Тебе не стоит оправдываться.
Я поджала губы. Каждая осталась при своём мнении.
Мы ехали домой… «душа была полна неясным для самой, каким-то новым счастьем». Но нет, скорее: «Я ехала домой, я думала о Вас, /Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась». Я положила голову на плечо Генриха. Проверяла: хорошо ли ей там будет лежаться. Было хорошо. Удобно.
- Где твои родителя? – спросил он.
- На даче, - вздохнула я.
- Понятно, - с лёгкой долей иронии произнёс он. Наверно, подумал: «Родоки на даче, она – мужика в дом». Вслух сказал: - Почему сейчас?
«Вот. Сам меня вынуждает».
- Я скажу, - пообещала я. Окончательно решившись выдать свою версию за правду.
Я прибегла к проверенному методу: сказала, что полагала, будто я всё ещё девочка (где-то так оно и было). С поправкой: был один полураз… И кто мне сказал, что так лучше? Конечно, куда лучше было бы наврать, что я потеряла голову от желания обладать его телом. Что когда он меня целует, я себя не контролирую. Что хочу его безумно, страстно… и, разумеется, подкреплять свои слова дела делом. Но ничего такого я не чувствовала. Произносить подобное язык не поворачивался. А уж подкреплять делом и вовсе стыдилась. Что делать. «Каждый, кто не первый, тот у нас второй»*.
Мы не срывали друг с друга одежду. Не целовались в упоении, постепенно раздеваясь. Просто, не сговариваясь, прошли в спальню.
- Скажешь сейчас? – спросил Генрих, снимая носки.
- Скажешь что? – включила я дурочку, освобождаясь от юбки.
- О чём говорили по пути сюда, - терпеливо пояснил он.
- Ты уверен, что хочешь услышать это сейчас?
В его глазах мелькнуло беспокойство.
- Да, хочу сейчас, - твёрдо произнёс он.
- У меня это было один раз…во время месячных, - помялась я. – Я не уверена, что девственница, но всё может быть.
Я умолчала, что проверочный вариант с деревенским механизатором всё же был. Уже не говоря о соитии с Львом.
- Ладно. Хорошо, что предупредила, - Генрих привлёк меня к себе. – Не бойся. Больно не будет.
Больно не было. И противно не было. Но всё же что-то было не так. Генрих ответил на мой вопрос сам:
- Что, не так, как пишут в книжках?
- Не так, - согласился я. Но и не похвалила его. Чего он, несомненно, ждал.
Наверно, чуткость – это плод грамотного воспитания. А у меня воспитание… сами знаете.
- Нам надо вернуться, - внезапно сказала я, не зная, как себя дальше вести.
- Что так?
- Танька будет ждать.
- Пусть ждёт.
Он обнял меня, и мы провели ночь вместе. Генрих больше меня не трогал. Тогда я была ему за это благодарна. Но сейчас думаю, почему?
; один раз – норма для двадцатилетнего парня?
; относился с пониманием к моему полудевственному положению?
; я его не возбуждала?
Полагаю, последнее.
Этот единственный раз перетёк в кратковременную связь. Генрих не мог разобраться, что чувствует ко мне. Я его не поощряла, так как этому мешал другой мой роман… с русской литературой. Моя голова была прочно забита глупостями, где отношения мужчин и женщин исключительно высокие. При которых юноша с рыцарским упорством добивается сердца прекрасной девы годами. Тема секса в моих художественных руководствах проскальзывала для обрисовки несчастной участи таких, как Катерина Маслова и Сонечка Мармеладова*.
В реальной жизни отсутствие близости не слишком вдохновляло моего кавалера. А уж после одноактного представления и вовсе озадачивало. Что значит это динамо*? Или он мне не нравится, или я чудачка, каких свет не видывал… В любом случае, посвятить психоанализу остаток своей жизни Генрих не собирался. Он был земным парнем: студентом торгового института, занятым в ресторанном бизнесе. Не то, чтоб он чужд всяким там эфемерам… но всему есть предел. После двух-трёх свиданий отношения сошли на нет.
Но не для меня.
Во всём, что не касалось взаимоотношений полов, я оставалась адекватной особой, шагающей в ногу со своим временем. Внушения Татьяны Георгиевны мало-помалу давали плоды. Я села на строгую диету, исключив из рациона всё сладкое и мучное. По вечерам, чтобы не наедаться, мы с Ворониной где-нибудь болтались. Чаще всего прочёсывали Невский. Туда-сюда, туда-сюда. У ленинградских девиц развлекуха такая. Завязывать знакомства в музее под открытым небом*. Но все новые знакомые не выдерживали сравнения с Генрихом. Со мной всё время так: что имею не храню, потерявши – плачу… постойте, или я в этом не оригинальна?
И Бог дал мне второй шанс… Впрочем, может, и Дьявол постарался.
Число моего рождения – точь в точь, как у Омена*. И до той поры, пока мне не взбрело в голову окреститься, я, весьма возможно, находилась под покровительством оппонента Господа.
Здесь следует немного вернуться назад, в деревню Замостье. Именно деревенские нравы повлияли на становление моей личности, как ничто другое.
Семья моя была не слишком религиозна. Но, как и большинство соотечественников, воинствующими атеистами мои родители не являлись. Других молитв кроме магической «господи, спаси и вознагради!», я не слышала. Что не помешало по прибытии в архаический край псковских земель проникнуться мне духом христианства.
Жители Замостья и окрестных деревень старались жить, следуя основным заповедям православного Катехизиса. Формально. Например, они знали твёрдо, что:
- почитать своих родителей – святое (это не обсуждалось);
- убивать – это дурно (нет сомненья);
- красть – тоже нехорошо (но красть у колхоза позволительно);
- прелюбодействовать – грех, но простительный (люди слабы);
- не лги – трудновыполнимо (ибо хочешь жить – умей вертеться);
- не завидуй… а если завидуется? Что тут поделаешь?
Вера по обстоятельствам, я бы это так назвала. Колхозники считали Бога…ну, как начальником, что ли. Строгим, но понимающим. И если они что-то делали не так, надеялись, что Бог простит. Войдёт в их положение. А иначе как жить? И то правда, жизнь у советского колхозника не дай боже.
Взамен рабы божьи от своего могущественного хозяина не отрекались. И в болезни, и в здравии. Не было ни одного новопреставленного, не получившего перед смертью благословения. И ни одного новорожденного, которого не окрестили в Бельской церкви.
Белая – большая деревня в двух километрах от Замостья. Посреди деревни, под сенью акаций, стояла красавица-церковь. Высокая, статная, с золотыми куполами. Семь дён колхознички трудились, а на седьмой шли в храм. Я и предположить не могла, что в наши дни слово божье может что-то для кого-то значить. Мне что «Отче наш», что «Боже, царя храни» - одна петрушка. Но за годы, проведённые в среде пейзан, благодатная сила церкви нашла отражение и в очерствелых душах Радкевичей.
Когда мне стукнуло восемнадцать годков, я решилась на разговор с матерью.
- Хочу окреститься, - сказала я.
- Правильно, - одобрила она. – Надо и Борю покрестить.
Вопрос с крёстными мать взяла на себя. Есть такая примета: если девочка крестит мальчика, ей сопутствует удача, если девочку – крестница отбирает у неё удачу. И, соответственно, наоборот. Приметы, приметы… В нашей семье они значили многое. Следуя за ними, кумовья получились неожиданными. Рипа с братом Борисом стали моими крёстными. А я и наш единокровный отец – Борькиными. Мама сочла, коль папаня не крещён вовсе (!), то и примета на него не распространяется. Не подумав, что с точки зрения Господа бога такой кум и вовсе фикция. Рипа честно отработала свою пятёру (которую ей вручили по окончанию церемонии): помыла голову, остригла ногти и надела юбку. Постаралась, короче.
С той поры и начались мои злоключения. Один могущественный покровитель потерял мою душу, а другой, похоже, не был счастлив её приобрести. И если уж одаривал чем-то, то лишь из желания посмеяться.
В начале главы я писала, что, невзирая на девиантное поведение* в отношениях с мужчинами, во всём остальном я была нормальной. И даже не лишенной практической сметки.
То было начало перестройки. Рождение коммерции в лице кооперации. Голь на выдумки хитра – это о наших кооператорах. Мода в СССР – тема печальных анекдотов. Блат, чеки внешпосылторга*, фарца, подпольные цеха – всё это язвы на теле дефицита. Для женщин – просто катастрофа созерцать на обложках журналов расфуфыренных девиц Запада и знать, что тебе не видать как собственных ушей того, что на них надето. Приходилось хотя бы косить под них. Джинсы, кроссовки, куртки – всё это покупалось на Галере. Но шикарные манто… Конечно, жёны дипломатов могли себе это позволить. Но обычные тётеньки довольствовались дубовыми каракулевыми шубами. Наденешь такую и тебе кажется, что груз веков упал тебе на плечи. А хотелось модненькое, лёгонькое. Вот и придумали наши доморощенные бизнесмены тачать шубейки из домашних животных. Из собак да кошек. Убить собаку трудно не только из этических соображений - верный друг и всё такое. В некоторых случаях при укусах собаки происходят переломы костей, разрывы мышц и внутренние кровотечения. Это опасно. А вот кошка – другое дело. Эти питомцы внушают скорее умиление, чем страх.
Скорняжить мы начали опять же в достославном местечке Замостье. Дело это не простое. Весь процесс разбит на три составляющих:
- убийство твари божьей, что шла на изделие. Это всецело было на совести отца. Он воспринимал сие как необходимое зло. Что делать, не женское это дело - губить живую душу.
- первичную обработку производила я. В неё входило снятие шкурки и замачивание сначала в мыльно-солевом растворе, а затем – в кислотном. Надо было знать пропорции, чтобы не вылез мех.
- всё остальное делала мать. Она растягивала шкуру на специально приспособленной для дубления фанерке. После того как полуфабрикат подсыхал, она тёрла и мяла его до тех пор, пока мездра* не превращалась в нежнейшую лайку*. Кожа на маминых пальцах порой лопалась до крови от этого занятия. Запашок во время выделки стоял адовый.
Но это был лишь первый этап. Далее шёл крой и непосредственно пошив. Обрезками шкурок и безбожно сыпавшимся меховым ворсом была замусорена вся квартира.
Так производилась выделка шкурок содержащихся у нас кроликов и нутрий. Но, когда речь зашла о кошках, отец взбунтовался.
- Нет, хватит с меня! – был его категорический ответ.
Поскольку щеголять в модных нарядах хотелось мне, мне же и пришлось взять на себя часть работы, принадлежащей доселе отцу. По известным причинам я не могла это сделать так, как делал он: лупить животное головой об ванну, пока оно не издохнет. Я избрала другой способ: в мешок – и в воду. А чтобы сократить агонию зверя, пришпиливала жертву к дну ванной вантузом.
Пока не было выверенной технологии ликвидации, всякие случались инциденты. Бывало, котяра, гонимый ужасом, вырывался из мешка и носился по квартире, оставляя повсюду мокрые следы. Один раз обезумевшему животному удалось сбежать с места казни прямо в мешке. Волоча за собой верёвку, которой был связан, кот душераздирающе орал до тех пор, пока отец не выдержал и не лишил его жизни привычным для себя способом.
- Как вы мне надоели, - тихо сказал он, тёмный от гнева.
Частенько я появлялась на людях в царапинах и укусах. Я не слишком заботилась о своём здоровье. Прививки от бешенства не ставила. Но реноме вынуждена была защищать.
- Такая вот у нас кошка, - смущалась я, когда люди обеспокоенно качали головами.
- Надо бы её показать ветеринару, - советовали они.
- Обязательно, - соглашалась я.
Вот бы они удивились, когда узнали, что никакой кошки у меня нет.
Очередной трофей, распятый для дубления, появлялся после очередного рейда. Мех хищников лучше зимой, и отлов происходил главным образом в холодное время года. Отправляясь на ловлю бродячих кошек, мы уподоблялись бомжам. Сообразно своему неблаговидному занятию. Говоря МЫ, я говорю о себе и матери. Она действовала сообща со мной. Так вот, мы напяливали старые пальто, вышедшую из моды обувь и отправлялись на охоту. Шарясь вдоль тепломагистралей и забираясь в подвалы домов.
В одной из таких точек нас приняли за тех, кто ищет даровой кров в минусовую температуру.
- Вам что тут понадобилось? Всю лестницу зассали, гопницы! – ополчилась на нас дворничиха и плюнула в сердцах.
Мы живо сдриснули.
Статью о жестоком обращении с животными ещё не привели в действие. Но был и другой суд. Суд совести. До епитимьи, когда я создала кошачий питомник, пройдёт не один десяток лет. Каждый раз, вынося освежеванную тушку на помойку, мне становилось не по себе. Мы продвинулись в своих экспериментах ещё дальше. Организовав безотходное производство. Практически «Суинни Тодд…». С той разницей, что материал был всё-таки не человеческим.
Конец 80-х – это начало долбанной перестройки. Когда всё население государства российского перевели на талоны. По талонам выдавали продукты первой необходимости. Народ забыл, что такое мясо на вкус. Ели исключительно тушёнку. За которой надо было отстоять очередь.
Тогда я поняла, почему кроличьи тушки продавались с меховыми лапками. Потому что кошка на вид - тот же кролик. И мы решили приготовить кошатинку. Выпотрошили, выбрали лучшие кусочки и потушили. С лучком и морковочкой. У отца всегда было слабое обоняние. Он ел да похваливал. А мы с матерью смотрели в четыре глаза, едва преодолевая брезгливость. Сами не смогли проглотить ни кусочка. На вид, может, и вылитый кролик. Но только на вид. Кошачье мясо воняло. Как воняет котами в грязном подъезде. Поэтому в следующий раз мы взяли кошку. Не многим лучше. Тогда мы замочили мясо в уксусе. На вид – всё тот же кролик. На вкус – дерьмо. Или сила предубеждения. С бесплатными обедами пришлось завязать.
Наше дело пошло в гору. Впору было открывать ателье по пошиву меховой одежды.
- Баба, почему у тебя в сарае шерсть кошачья? – спросил бабулю мой сынишка, который к тому времени умел говорить. Хоть и оставался ещё достаточно наивным.
Лавочку пришлось прикрыть. Предавать огласке наше предприятие мы не собирались.
В том сезоне были в почёте яркие набивные ткани. Я искала ткань на костюм. Замысловатый фасон я уже придумала. Осталвалось его реализовать.
В тот день магазин ТКАНИ на Невском был третьим по счёту. Выставка тканей всегда ярко освещена. Чтобы посетители могли видеть характер материи в деталях. Я увидела ЕГО через окно витрины. И увидев, свет померк. Кроме лучезарного облика, всё кругом посерело. Действие, как фильмах Бекмамбетова*, замедлилось. Явление народу Игоря Белова. Яркие глаза цвета лазури, медовый оттенок кожи, выгоревшие волосы… Прошёл год. Снова лето. Снова Генрих в компании мальчика и девочки. На этот раз – приятеля и его подружки.
Меня точно сразила молния. И видок наверняка был соответствующий. Но и Генрих не выглядел безразличным. Руку даю на отсечение, он был рад меня видеть.
- Я догоню, - бросил он своим компаньонам и задержался в павильоне станции метро.
Чтобы быть одного с ним роста, мне пришлось встать на гранитный выступ при входе.
- Я думала о тебе, - сказала я, обхватив его за шею.
Он счастливо рассмеялся:
- Может, это любовь?
Мы встретились. Договорились погулять.
Я облачилась в «чудо» собственного дизайна. Бязевая тройка представляла собой юбку до пят, майку и пиджачок-хламиду. Туалет дополняли мыльники (ещё один тренд сезона). Мне есть чего стыдиться. Этот наряд – один из поводов.
Генрих любил гулять в компании. В тот раз он привёл на встречу своего двоюродного брата.
- Он тяжёлый человек, - ляпнула я, имея в виду Генриха.
- В каком отношении? – изогнул бровь его братец. Ироничный молодой человек, совсем не похожий на Игоря. Мелкий, чёрненький, с оливковой кожей. Ни дать, ни взять – китаец.
- Да не слушай ты её, - криво усмехнулся Генрих.
Верная своей репутации («до тебя – как до жирафа»), я не сразу поняла, над чем они смеются. А когда разобралась, обрадовалась: значит, Генрих рассказал обо мне брату. Зря радовалась, дубина. Если мужик чувствует, что это серьёзно, трепаться не станет.
От Московской мы шли вдвоём. Этот путь вновь наполнил мои члены неуверенностью в себе. Генрих рассказывал о своей бывшей.
- Такое вытворяла в постели – ваще-ваще. И в остальном тоже была девчонка – зашибись. В кожаных штанах и с огненной гривой. Люблю рыжих…
- Почему вы расстались? – спросила я. Очень хотелось внести правку: «Почему ж вы ТОГДА расстались?» Но не стала.
- Мы всё время ругались, - признался Генрих. – Друг без друга не могли. И вместе не могли.
Чтобы взять реванш, первым делом, войдя домой, я распахнула гардероб и продемонстрировала вешал; разнокалиберных шуб. Мол, я тоже крута.
- Вот это да-а, - протянул Генрих.
- Наше маленькое производство, - самодовольно похвалилась я.
- То есть?
- Я делаю это сама, - несколько преувеличила я свои заслуги.
- С нуля? – он округлил и без того большие глаза.
Я кивнула.
- Да ну?.. Дай померить.
«Он не стал меня осуждать», - ликовала я. Но рано. Если уж решила притвориться женщиной-вамп, следовало идти этим курсом до конца.
Но стоило ему попытаться перевернуть меня в постели на живот, я взмолилась, как маленькая девочка:
- Нет, не надо...
Генрих не стал настаивать. Но миссионерской позой не удовлетворился. Для него она была пройденным этапом.
Мы больше не виделись.
Я нашла его телефон через адресное бюро. И решила проявить инициативу. Дело было под Новый год. Я связалась с Генрихом под предлогом поиска Дедушки Мороза (Игорь позиционировал себя, как активного участника студенческой агитбригады). На репетицию Генрих не пришёл. На звонки не отвечал и не звонил. Мне пришлось смириться.
Себе я дала обет, что больше меня так позорно не кинут. Я не повторю сделанных ошибок.
- Будь последовательной, дорогая. Если пытаешься быть милой – будь ею до конца. Не рассказывай вещей, опровергающих это представление, - снисходительно говорила Т.Г.
Конечно, я не великий мастер обольщения. Держать контроль над своим болтливым языком ой как не просто. Только к сорока годам я в этом преуспела.
Но крашусь я по-прежнему в рыжий.