ГЛАВА 2. Пубертат – время контрастов.
По восточному гороскопу я родилась в год Огненной Лошади. По зодиакальному – под созвездием Рак. Астрологи говорят, это значит: я, как цирковая лошадка, бегаю по кругу, не живу, как хочу.
Боже мой! Как же я сердилась на Фрейда за его виденье во всём сексуального подтекста. Но что же иное, как не привлечение мужского внимания, желание женщин блистать? «Мужчина хочет, чтобы его любили, а женщина – чтобы её хотели», - слова героини популярного в 2014-ом сериала «Сыны анархии». Так и есть. Но в юности заинтересованность тобой исключительно как сексуальным объектом воспринималась, как оскорбление. Хотелось большего. Обожания, преклонения… всей той чепухи, которой нашпигована классическая литература. А может, и не чепухи. Люди такие трогательные создания…
Так или иначе, с Петровым у меня не сложилось. Его отношения с Ириной стали серьёзными настолько, что ходили слухи об их женитьбе. «Тили-тили-тесто» перестала быть детской дразнилкой, обретя вполне взрослые очертания. Татьяна Георгиевна-старшая права: никто не станет ждать, пока я из гадкого утёнка превращусь в лебедя. Хоть мы и похожи с носителями Y-хромосом* во взгляде на мир, во взгляде друг на друга у нас существенные различия.
Знакомиться я не умела. Очереди из кавалеров не наблюдалось. Тут-то я и обратила взор в прошлое. Точнее – к Дёмычу. Не могу сказать, что я шла на вечер встречи одноклассников сразу с таким прицелом. Но всё-таки ПОШЛА. Что само по себе говорило о моём желании что-то изменить в своей жизни.
- Таня, может, съездишь за границу? – спросила меня как-то мама.
- Зачем? – испугалась я. – Не-ет.
- Господи, что ж ты дикая такая? – мать швыранула тряпку, которой вытирала кухонный стол, в раковину. Да с досады промахнулась. Это раздражило её ещё больше. – Тебе вообще что-нибудь интересно? Учишься из-под палки, никуда не ходишь…
Она замолчала, придумывая другие обвиненья. «А кто виноват? - мысленно ответила я ей. - Сами запихнули меня в это чёртово училище, а теперь ещё и не довольны!» Но дискутировать – значит бросаться в пучину скандала. Оно мне надо? Да и куда пойдёшь при весе как у меня - семьдесят кило?
Тем не менее, я всё равно умудрялась выглядеть не хуже других. Особенно в верхней одежде. Мать слово сдержала. Заказала для меня в ателье два пальто: зимнее и демисезонное. Зимнее, я бы сказала, удалось. Его сшили с учётом моей нестандартной фигуры: строго в талию и ;колокольчиком; от неё. Вот только воротник из оленьего меха безбожно лез, оставляя всюду ворсинки наподобие сосновых иголок. Фасон осеннего пальто я содрала с того, что было на подружке Тутси, Джессике Ланж*. Понимаете, что получилось? Нет? Тогда расскажу. Я, этакая ёлка, запихала своё тулово в вещь прямого силуэта. Кроме того, пальто было длинным, ноги короткими, обувь - без каблука. Красота! Под пальто ещё хуже: я таскала вещички из маминого гардероба. Те, что она надевала до рождения Бори. Даже мать понимала, что в этом есть чего-то не того.
- Давай купим тебе джинсы, - предлагала она.
- Зачем? – снова пугалась я. Представляя свои жирненькие ляжечки с «ушками», обтянутые джинсой.
Эти проклятые «ушки»* были заметны даже в свободной юбке. Не говоря уже о «карандаше»*. Они лезли всем на обозрение самым нахальным образом.
- Налегай на бабушкины пироги – скоро будешь, как она, - подзуживала меня Татьяна Георгиевна.
Она время от времени появлялась в моих сновидениях. Очевидно, чтобы посетовать над своей пропащей жизнью. Моими молитвами. А я назло ей набивала рот чем-нибудь калорийным.
Такая вот Я по приглашению Хлебодаровой явилась на встречу с одноклассниками. Те, кто закончил десять классов, были студентами-первогодками, я – уже третьекурсницей. Дёма – по-прежнему худой и нескладный – всё ещё неровно ко мне дышал. Интересно, что он во мне нашёл? Для повышения самооценки я стала с ним встречаться.
Мало-помалу у нас сложилась четвёрка: Дёма – я, Хлебодарова – мой троюродный братец Лёха. Роли распределились неожиданно: я – лидер, Дёма – Капитан, Марка – Коломбина, Лёшка – Паяц (что равноценно козлу отпущения). Когда наш союз четырёх распался, выяснилось, что Лёшку так ранили мои подколы, что он, бедолага, приходя домой, даже плакал. Переживал ужасно. Может, поэтому выбрал себе в жены дурёху деревенскую? Молодец среди овец. Впрочем, насколько я знаю, та с ним тоже не церемонится. Вот так: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся»*.
С Дёмычем мне нравилось целоваться. В рейтинге всех моих целовальников он до сих пор прочно занимает первое место. Поскольку отвечает всем требованиям настоящего умельца по части поцелуев. Кстати, оценка качества имеет довольно много критериев. Если бы существовал целовальный кодекс, он выглядел бы так:
1. Поцелуй должен быть требовательным, но не жёстким.
2. Ни в коем случае поцелуй не должен быть слюнявым.
3. Не надо сосать верхнюю или нижнюю губу! (разве что из желания пошалить)
4. Следует завладеть ртом целиком и проникнуть языком меж твоих зубов так, будто это член проникает в лоно.
5. Разумеется, изо рта должен быть свежий запах (как, впрочем, изо всех мест целующегося).
6. А также: у «целовальника» должны отсутствовать металлические зубы. И присутствовать ВСЕ зубы в зоне видимости.
Ещё одно наблюдение. Если мужчина целуется как Бог, это не означает, что он будет на высоте и во всём остальном. Даже наоборот. Во всяком случае, в ЭТОМ плане у нас вышел с Дёмой облом.
Мы тискались в его комнате, когда наступил момент Икс. Я не сопротивлялась. Но и не помогала. Дёма поелозил-поелозил и слез с меня.
- Чёрт… не получается.
- Что не получается? – не поняла я.
- Да не сто;т.
- А-а…
Если честно, я не знала, как реагировать на подобное. И, если уж совсем честно, была рада такому повороту событий.
- Надо будет Петрову рассказать. Вместе поржём, - Дёма невесело рассмеялся.
- Он ещё встречается с Князевой? – осторожно спросила я.
- А как же, - равнодушно подтвердил он. – Трахаются вовсю.
И сорвался в ванную.
Зря он упомянул Петрова. Я оделась и присела к письменному столу. Значит, «трахаются вовсю». Очень приятно. Я нашла на столе карандаш и нацарапала на листе бумаги: «ЭТОГО больше не будет. Никогда». Потом подумала, что занимаюсь ерундой. Зачем я это пишу? Сказать нельзя, что ли? Или лучше ничего не писать и не говорить. Просто не возвращаться к этому вопросу. Ничего не делать. А то получается как-то само собой: сначала целуешься, потом он тебя раздевает, трогает, ты, соответственно, его - и понеслось… И, между прочим, мне не показалось, что Дёма не мог. Просто испугался.
Я сидела, комкая записку. От Дёмы происходил какой-то хороший запах. В этом всё деле. С ним было уютно сидеть, лежать, ехать в автобусе, положив голову ему на плечо. Можно было напиться, а он дотащил бы тебя до постели, убрав за тобой блевотину. Дёмченко принимал меня такой, какая я есть. Несовершенной, всякой. Главное, чтоб Я.
- Ты чего? – Дёмка вошёл в комнату, пытливо вглядываясь в меня.
- Ничего, - я встала и, не придумав, как незаметно взять скомканную бумажку, решила оставить её на столе. Кому нужен мятый клочок бумаги? Он его просто выбросит – да и всё. – Домой пора. Проводишь?
Но у Дёмы было чутьё на такие штуки. Вроде той записки, что не дошла до адресата. Конечно, он её нашёл, прочёл, заистерил. Побежал к Хлебодаровой.
- Она (то есть я) думает, что со мной можно вот так, да? Как со своим братцем?
«С братцем» - в смысле с Головешкой, Лёшкой Головешкой. Фамилийка - не позавидуешь. И хоть «дело не в фамилии, а в человеке»*, я всё ж поостереглась бы выйти замуж за человека с такой фамилией. Некоторые же ничего, выходят, ещё и берут позорную фамилию мужа: Лепёшкина, Балабешкина, Кашалотова… Представляете? У Хлебодаровой, правда, дело не дошло до смены фамилии. Вовремя одумалась. Зато Лёхина жена стала Головешкой, не постеснялась. Муж да жена – одна сатана. А где ж она ОДНА, если у них совершенно отдельные фамилии? Так и до полного отпочкования недалеко. Однако я вновь сменила курс повествования. Возвращаюсь.
Жалобы Дёмченко возымели эффект на мою местами правильную подругу. Заявившись ко мне, Хлебодарова говорила со мной столь строго, что я, опешив, выдавила:
- Ты что же, считаешь, что мне надо его бросить?
Марка же заявила:
- Если так пойдёт, не ТЫ его, а ОН тебя бросит!
«Вон оно как?» - такая мысль не приходила мне в голову.
Урок пошёл мне впрок. Я перестала нарываться. Между мною и Севой установить ровные дружеские отношения с оттенком флирта. И, казалось бы, всё было хорошо, как Дёма вдруг пропал.
Потом он говорил, что был на грани отчисления (действительно, задвигали мы с ним учёбу будь здоров) или его отчислили (что, впрочем, маловероятно, так как Дёма являлся студентом вуза, где преподавал его отец), или он скрывался от военкомата… Дело тёмное.
Севка возник через полгода. Как раз накануне летней сессии. Мы с Соловьёвой готовились к истории. Памятная встреча. Бабулька сидела на кастрюле с гречневой кашей, жадничала. Мамка лялькалась с Борькой, который беспрестанно хныкал. Папка ударился во все тяжкие. Обстановка наэлектризованная. И вдруг телефонный звонок (к слову сказать, телефон у нас был непереносным).
- Алло, - гаркнула я в трубку.
- Привет, как дела?- услышала я нервный Севкин голос.
;Как дела;? Да я звонила тебе сто двадцать пять раз! Где ты был?!» Этот текст остался за кадром. Вместо него с плохо прикрываемой злобой я произнесла:
- У меня всё хорошо. Я сейчас готовлюсь к экзамену и мне некогда, - и шваркнула трубку.
В подобные минуты мозг у меня закипает. Поэтому я не сразу разобрала, о чём меня спрашивала Ольга.
- Кто звонил? – наконец дошёл до меня тривиальный вопрос (скорее по губам, чем по звуку её голоса). Я сама не понимала, почему так взбесилась.
- Да никто, - отмахнулась я. – На чём мы остановились?
Мы с Соловьёвой вернулись к учебнику истории.
Севка был горд. А значит, не был настойчив. Больше не звонил.
Мы пересеклись вскоре после того, как он женился. Между нами состоялся короткий разговор по телефону. Сева был резок и ядовит.
- Я женился вообще-то. Что, не ожидала?
Я слышала новость о его внезапной женитьбе. Но, если честно, не поверила.
- Да что ты? Ну, и как оно?
- Что «оно»?
- Ну, ОНО? Впервые замужем? – рядом стояла Сальникова, и я играла на публику.
- Нормально. Сама попробуй, - не остался в долгу Дёмченко.
- Что ж, желаю тебе счастья. В семейной жизни. Покеда.
Мы посмеялись с Танькой. Но я чувствовала себя обманутой. Если даже Дёмченко предал меня, кому я нужна?
Потом Бог или дьявол… или просто случай нас с Дёмой свёл в кинотеатре «Меридиан». Я была со своей любимой подругой, Севка – с женой. Помню, я очень удивилась, что его половина совсем несимпатичная. Бабушка называла таких «курдюпистыми» (что значит: низкорослая и коренастая). Лицо у неё было широким и красным. И одежда на ней не сидела, а, скорей, торчала в разные стороны.
В ту пору мы, девицы незамужние, оценивали ситуацию однояйцево. Страшная жена – значит, можно отбить у неё мужа на раз. О близости душ мужа и жены (и уж тем более об общности быта) не задумывались. А стоило.
Как-то так совпало, что на тот же период пришлась очередная встреча одноклассников.
- Как кино с подругой? – Севка, без сомнения, заметил меня тогда в кинотеатре. И сердчишко у него дрогнуло.
- Как кино с женой? – в тон ему ответила я.
Было много смешных, рваных фраз ни о чём. Мы пили вино на морозе из горлышка. И, перекрикивая друг друга, вспоминали школьные анекдоты.
На повороте к моему дому компания повзрослевших мальчиков и девочек притормозила. Я вспомнила, как в этом месте мы расставались с Петровым, когда тот провожал меня из школы. Сердце заныло.
- Как Петров? Чего не пришёл? – как можно безразличней спросила я пацанов.
- Да у него там такая шляпа, не поверишь. С Князевой-то он расстался…
Я впитывала эту информацию, как губка. Но ничего хорошего не услышала.
- Там, на своих северах, он себе нашёл женщину старше себя и с ребёнком…
Вот так раз! Такой мезальянс: Петров и женщина старше его с ребёнком. Большинство наших ровесников ещё щеглы – а Петров без пяти минут отец двоих детей. Кто бы мог подумать?
В этот момент Ситтель сунул мне в кулак записку. От Севки.
След пишущего средства проглядывал едва-едва. Чем он её писал: кровью, что ли? Придя домой, я с трудом прочла:
На выходе с Ленинского завтра. В 17:00. Буду ждать.
Можно было трубить победный гимн.
К тому времени я заметно похудела и помоднела. Но всё ещё оставалась непроходимой дурой.
Мы встретились. И снова были, как стручок и горошины*. Близкие до неприличия (учитывая, что дома Севку ждала верная жёнушка).
- И ты хотела лишить меня такого комфорта? – застёгивая ширинку, Дёмыч вышел из платного туалета (тогда это было ноу-хау).
Его усатая губа шевелилась, как у бобра. Смешно до опупения.
- Надо бы тебя наказать! Когда только у тебя появятся деньги?! - хохотала я.
Да, денег у Дёмы не было. Финансами для похода в кооперативную уборную пришлось снабдить своего незадачливого кавалера мне. Но так хорошо как с ним, мне, наверно, не было ни с кем.
Однако человек предполагает, а Бог располагает. Я совершенно неожиданно угодила в больницу. Севка звонил каждый день. На домашний, разумеется. Мобильные телефоны появились значительно позже. Мать по одной ей ведомым причинам не стала говорить, что я в больнице. Впрочем, основания у неё были. Я находилась на токсикологическом отделении больницы скорой помощи. И попала туда после отравления химическими веществами. Попросту говоря, таблетками. При попытке суицида. Но сейчас речь не об этом. А о том, что быть счастливой – не моя стезя. Воссоединение с Дёмой означало бы конец моим страданиям и разочарованиям*. А мой путь представлялся Господу иным.
Последний раз я видела Дёмченко, когда уже хватила лиха. Тогда я поняла совершенно отчётливо, что Севка не так и плох. Хоть я его и не любила.
- Ты не представляешь, как мне тогда снова захотелось быть с тобой! – говорил Дёма. Его тёмные глаза отдавали затравленностью. - Но всё сложно. ОНА (жена) живёт у меня. И сразу после ТОЙ встречи (имелось в виду СО МНОЙ) я говорил ЕЙ: может, стоит разбежаться? Но теперь всё. Конец. Она беременна. Не гнать же мне её?
- Да, уже поздно, - туманно высказалась я. Посчитав в уме: Дёмкина благоверная, скорей всего, уже на сносях (миновало полгода, как меня выпустили из лечебницы).
Я не считала аборт таким уж злодеянием, но даже моей бесстыжести не хватило, чтобы сказать: «Уже поздно… ДЕЛАТЬ АБОРТ».
- Знаешь, почему тебе было до меня не дозвониться? Я хотела свести счёты с жизнью, - сказала я внезапно. От злости, что меня отвергли.
- И что потом? – спросил он. Читалась неловкость, с какой он задал этот вопрос.
– Потом, - я решилась быть откровенной, - было много всего. Я встретила человека, за которого собиралась выйти замуж. Но, как оказалось, у него уже была невеста. Он даже успел отнести заявление в ЗАГС и ждал дня свадьбы. Я тем временем успела забеременеть... Его свадьба расстроилась - прогнозируемая жена узнала о моём существовании. Но я всё равно сделала аборт.
Дёма сглотнул. Его домашняя история выглядела блёкло на фоне этой «Санта Барбары». Сейчас мне пришло на ум, что мой исполненный греха монолог и доконал Дёму. Будучи человеком здравомыслящим, он, наверно, подумал: «А зачем мне этот геморрой?» К чему возможны приложения: «Да она ведьма! Бесстыжая!» Впрочем, это догадки. А факт остаётся фактом: наши пути-дорожки разошлись. И, сказать честно, я об этом немало сожалела.
P.S. Но в лице Дёмченко Всеволода Витальевича я не приобрела благородного защитника, коего алкала заполучить со всем романтическим пылом семнадцатилетней барышни. Даже при нём в один из злополучных вечеров я умудрилась заработать по мордасам от какого-то хмыря, привязавшегося ко мне в баре.
- Я не получала даже от родного отца, - всхлипывала я по дороге домой. Дёмыч тащился рядом.
В общем-то, это не было правдой. Но Севка об этом не знал.
- И что я мог сделать? – мямлил он.
Действительно, что? Может быть, мы ждём от своих кавалеров того, что они не могут нам дать по определению?
- Если подумать, ты сама виновата… - гнул он свою линию.
Может быть. Не спорю. Но как же быть с утверждением «если женщина виновата, нужно попросить у неё прощения»? Может быть, этот инцидент и помешал мне в конечном итоге влюбиться в Дёму. И, конечно, смутные догадки, что Петров так бы этого не оставил. Порвал бы моего обидчика на тряпки.
Лев Семёнович.
Ещё в Дёмину бытность случилось мне как-то раз прогуливаться по Невскому. В одиночестве. И, как сейчас помню, состоялась любопытная встреча. Где-то в районе «Невского паласа» ветхий старичилло, седой и согбенный, зацепил меня за рукав крючковатым пальцем и что-то прошамкал в самое ухо. Неприятно пахнуло старостью. Вот ещё одна правда, озвучив которую, подтвержу репутацию Бесстыжей. Что делать.
Дело в том, что у старости есть запах. И он отвратителен. Это сладковатый запах гниения. Если разложить его на составляющие, получится сумма из:
- нечистот (запах общественной уборной доперестроечных времён);
- пота (опрысканного «Красной Москвой» или «Тройным» одеколоном);
- запах плесени (так пахнут хрущёвки в неотапливаемое межсезонье)
и
- несвежих продуктов (блевотина + помойка).
Сквозь нахлынувшие «ароматы» слуховые нервы едва справились со своей работой.
- Вы удивительно… УДИВИТЕЛЬНО похожи на мою покойную супругу! – слуховые анализаторы смогли-таки различить свистящий шёпот старика.
Сейчас-то я понимаю, что сказанное - лишь крючок старых эротоманов. Но тогда я с радостью его заглотила. И даже расчувствовалась.
- Те же чудные глаза, брови, волосы, - гнусавил старикан, вцепившись мне в руку. Наверно, боялся, что мне надоест слушать его бредни, и я уйду.
«Старость надо уважать» гласит одна из заповедей социума. Поэтому я стояла, превозмогая чувство, которое мы испытываем к пожилым людям: смесь жалости и брезгливости.
- Вы не торопитесь? – он вскинул на меня выпуклые, подёрнутые желтизной глаза.
- Вообще-то, тороплюсь, - очнулась я от дурмана, исходящего от старика.
- Жаль, жаль, - прошамкал он, озабоченно теребя отвислую нижнюю губу. – А то я тут живу неподалёку…
«Старый Зяма, - неприязненно подумала я. – Самому сто лет в обед – и туда же».
- …я как раз купил кое-что к чаю. Посидели бы, попили чайку, посмотрели фотографии, - продолжал он зазывать меня в гости.
«Или просто одинокий человек», - заключила я, поймав грустное выражение бассета* на его физиономии.
- Как-нибудь в другой раз, - произнесла я вслух.
- Тогда, может, оставишь телефон?
- Да, конечно, - желая поскорее отделаться, я вырвала из лекционной тетради лист и нарисовала номер.
Внезапный переход на ТЫ царапнул. Но обманывать с телефоном я не стала. Посчитала ниже своего достоинства.
- Лев Семёнович, - запоздало представился липучий старик. – А твой муж не будет против, если я позвоню?
- Муж? – удивилась я. «Мне только семнадцать», - чуть не сказала я. И моё знакомство на этом бы кончилось. Растление малолетних – статья.
– У меня нет мужа, - вместо этого произнесла я.
«Да если б и был, разве стал бы он ревновать к этакой развалине?»
- Тогда, может, родители? – прощупывал он почву.
- Нет, - отрезала я.
На тот момент я находилась в контрах с женской половиной своего семейства. Мужская, по обыкновению, вела себя пофигистически.
Спустя пару дней раздался звонок. Трубку взял отец.
- Тебя, - сказал он.
- Кто это был? – проквакало из аппарата.
- А что? – агрессивно ответила я.
- Ты говорила, что…
- Говорила, - оборвала я Семёныча (а это был он) на полуслове.
- Ну, ладно, ладно, - миролюбиво курлыкала трубка. – Может, встретимся?
- Что-о? – от наглости такой у меня, что называется, «в зобу дыханье спёрло».
Лёва понял свою оплошность. И тут же превратился в кроткого ягнёнка.
- Я неверно выразился, - проблеял он. – Мне просто хотелось повидать тебя… поговорить…. Я ведь уже упоминал, что ты так похожа на мою супругу…
И голос сразу такой стал слабый, жалостный…
Этот приём в арсенале старых греховодников называется ;давление на жалость;. Отвечать (а лучше НЕ отвечать вовсе) следовало: найн, нихт, ноу, нет, никогда.
Вместо этого я молвила:
- Ну, хорошо, так и быть. Я зайду к Вам. Ненадолго.
До Дёмы было не дозвониться. И я забила стрелку с дряхлым Львом.
Сойдя с эскалатора, я увидела, как он семенит ко мне шаркающей походкой. Пыльный и смердящий. Ничего кроме гадливости это существо у меня не вызывало.
Тем более странно, что по приходу к нему я позволила себя раздеть и уложить на истерзанную старостью постель. Что такого он мог говорить, что дало похоти пробиться сквозь стену омерзения? Не иначе, как Лев Семёнович обладал экстрасенсорным даром. Или же мой первый опыт говорил: только такой секс и возможен. Отвратительно-грязный. Который терпишь, зажав нос. Об этом меня и предупреждали мама с Бабушкой.
- Э, да ты вся мокрая, - просунув морщинистую лапку мне между ног, удовлетворённо хмыкнул старый педофил. – Это, наверно, от разговоров.
Когда его обвислое туловище склонилось надо мной, я содрогнулась от отвращения. А когда его синюшные губы потянулись ко мне за поцелуем, мне захотелось одного: спастись от оскорбительного акта так называемой «любви».
- Нет, - отвернулась я, зажмурившись. – Не надо.
И попыталась выползти из-под него. Но дряблые чресла Семёныча приобрели вдруг неожиданную мощь. Он прижал меня к постели и зароптал:
- Что же это ты? Сама пришла, разделась, а теперь НЕТ? – раздирая мне склеившиеся ляжки огромным членом, он освобождал своему инструменту путь к заветной щели.
- Не бойся, не бойся, - приговаривал он, содрогаясь всеми своими восковыми членами. – Будет хорошо, вот увидишь.
Но я видела лишь угри на крыльях его хищного носа. «Представляю, сколько в них гноя», - подумала я перед тем, как закрыть глаза.
Сколько раз я потом слышала это: «Будет хорошо». Но хорошо было только тем, кто втыкал в меня свой член.
После всё было, как в тумане. Поразительней всего, что я – стыдливая по натуре – совершенно не стеснялась этого человека. Наверное, находилась в шоке. Лев Семёнович провёл меня на кухню. Там, за ширмой, стояла ванна. Он соорудил раствор марганцовки и приготовил всё для спринцевания. Оставаясь при этой процедуре голым. Как в фильмах ужаса, дальнейшие действия происходили в замедленном действии. Он усадил меня в ванну на доску, где стояли какие-то тазы. И довольно ловко ввёл во влагалище трубку, соединённую с клизмой. Продезинфицировав меня, он взялся за себя. Буквально. Обхватив член, Лёва, стоя передком ко мне, бесстыдно загонял в расщелину головки острую штучку, напоминающее перо чернильной ручки. При этом он чуть присел, разведя колени. Сбоку было видно, как «львиные» ягодицы сморщились в напряжении.
- Помоги, - попросил он.
Я вопросительно посмотрела на него. В ответ на немой вопрос получила в руку старческий пенис.
- Держи его под корень, - инструктировал меня Лев. – И следи, чтоб он своим глазком смотрел на тебя.
Как зачарованная, я изучала мужское естество. Кожа на впалой груди Льва Семёновича косо свисала с рёбер. Ноги, широко расставленные в коленях, были дряблыми в ляжках, но сухими и узловатыми в щиколотках. Над опавшим задом имелась сеть крупных чёрных точек. Сам детородный орган – хоть имел длинную историю – не так уж отличался от Дёминого. Разве что мошонкой. У Семёныча она была бурой, поросшей редким седым волосом и неопрятно болталась в промежности пустым мешком.
Видя мой интерес, Лев Семёныч осклабился. Его орудие – видимо, оттого что его теребили - не опускалось, а всё ещё плотоядно пялилось на меня. Я продолжала сидеть на той самой доске, куда меня усадили. Мокрая и жалкая.
- Подмываться надо, - пояснил он. – Мало ли что… хотя в моём возрасте… мне ведь семьдесят шесть.
«Я думала, сто семьдесят шесть».
Лев Семёнович напялил на тощий зад штанцы и полез в холодильник. Привычным жестом он ухватил с дверцы поллитровку.
- Будешь? – кивнул он мне.
- Нет, - качнула я головой. «На сегодняшний день глупостей с меня и так с лихвой».
- Как знаешь.
Лев Семёныч расслабился и вёл себя заметно вальяжней. Он хлопнул стопарик и завёл интригующую повесть.
- Тут заходила ко мне девица… тоже на Невском познакомились… мы с ней тяпнули по двести и еблись до дыма.
- Кхе, кхе, - выразительно кашлянула я в ответ на меткую метафору. – А фотографии Вы мне так и не показали.
- Фотографии, фотографии, - засуетился Семёныч.
Он снял с книжной полки альбом и водрузил на угристый клюв очки.
- Садись, - распорядился он. - Вот. Гляди.
Семёныч показал мне коричневую от времени фотку женщины в белом платье. Я заметила: все фотографии того времени похожи. Только не на меня.
- Ничего общего, - скучно произнесла я.
Этого и следовало ожидать: приманка оказалась уткой. Ничего во мне не колыхнулось. Замерло всё. Атрофировалось.
- Выпустите меня, - сказала я.
- А что так? Посидели бы ещё, - «конечно, ты даже кальсоны не надел на жопу; тоже, видать, рассчитываешь… ;до дыма;». – Вот давай я лучше тебе тоже налью…
Семёныч изготовился достать из серванта вторую стопку, но я его упредила:
- Выпусти, не то закричу.
Обычная угроза в таких случаях возымела действие. Видимо, он и так стоял на заметке у соседей. Шуму не хотел.
- Ну-ну… чего кричать-то? – раздражённо фыркнул старый ловелас. – Ещё подумают, что я тебя насилую…
Лев Семёнович торопливо открыл дверь. Я, преисполненная ненависти даже к этой худой руке с вздувшимися венами, шагнула за порог.
О произошедшем инциденте я никому не рассказала и постаралась забыть.