В гостях

               
  В тот ясный январский полдень, когда ядрёный крещенский морозец чуть ли не мгновенно белил всем налево и направо носы, щёки и уши, я не спеша шёл к вокзалу в Большом Невере. Шёл с чувством исполненного долга: работая эвакуатором в Свободненском детприемнике, я без эксцессов доставил сбежавшего из семьи парнишку его матери, и она расписалась в получении. И вот теперь я свободен.

  На пути к вокзалу дорогу мне перегородил необычного сложения человек в меховой шапке, в которой тонула не только его голова, но, казалось, и он сам. Похоже в плечах он был больше, чем ростом. Поравнявшись со мной, пристально вгляделся в моё лицо, остановился пораженный:
- Падалко?! Лёха?!

  Я был поражён не меньше:
- А ты кто?
- Грязнов. Колян. Мы с тобой в пятом классе учились. Ну, помнишь?
- Колька?! Грязнов! Ну, как же… Ты ещё литераторше – Анастасии Степановне – подножку подставил, и тебя выгнали из школы. Как ты меня узнал?
- «Амурку», небось, читаю. Твою морду не раз видел… Ты куда сейчас?
- В Свободный.
- Пошли ко мне! Тридцать лет не виделись… Пошли, пошли!
- Ну, допустим, не тридцать, а двадцать пять точно.
- Переспишь у меня, а завтра – на утренний поезд.

  И мы пошли в Коляну. На пути к его жилью повстречался магазин.
- Ты тут постой, - наказал он мне. – Я заскочу на минутку.
  Он заскочил и тут же выскочил обратно с шестью бутылками «перцовки».
- Для сугреву, - пояснил он. – Я ж только с рейса… на Алдан хожу.
- Дальнобойщиком? Что возишь?
- Запчасти к «камацу», горючку, жратву для золотарей.
- Сейчас суток двое передыху?
- Да нет, утром опять. Мужика одного попросили подменить.
- Успеешь выспаться?

- Высплюсь. Ты никогда не ездил по этой трассе?
- Никогда.
- Поедешь, посмотри сколько искорёженных машин внизу, в пропастях по обоим сторонам дороги.
- Водители под солидной мухой, заснули за рулём…- догадался я.
- Всё так… под мухой да ещё и устали… Ну, вот и мои апартаменты!

  Коляновы апартаменты в лучшем случае тянули на халупу. Крошечная, покосившаяся, наверное, насколько десятилетий не белная мазанка без крыльца и сенцев. Моё внимание привлёк её угол у самой земли. Вернее не угол, а сквозное отверстие в нём. Я живо представил, какой морозяка бушует сейчас в апартаментах.

  Он перехватил мой взгляд:
- Мы его изнутри матрасом заткнули.
  Открыл дверь – и нас обдало морозным туманом и жарким теплом одновременно.
- Познакомься. Это Клава, моя жена.

  Мне протянула ссохшуюся жилистую ручку небольшого росточка старушка лет 80. На её жёлтом лице сетка морщин, похожая на мелкоячеистое сито. Под глубоко запрятанными чёрными, цыганскими глазками лиловели огромные мертвецкие пятна. Но это был живой человек! В крохотных штанишках, обтягивающих кости и кожу чуть ниже колен, в старенькой, аккуратно штопанной кофточке,  сквозь ткань которой проглядывала дощатая, мужская, грудь. Поверх кисти поданной мне руки было выколото: «1938». Видимо, год её рождения.
  Неужели ровесница?! Бог ты мой, да ей не больше 40 лет! А выше цифр, к локтю, - другая наколка: «Умру за горячую любовь» и под ней рисунок розы.

  Когда Колян разделся, я обомлел: у него была мощная грудь (даже у качков такой не видел) и совсем не было живота. Правда, он имелся, но на фоне гулливерской груди не выделялся. Я невольно восхитился:
- Ну, ты и даёшь! Это сколько ж надо было анаболиков съесть!
- Какие там анаболики! На зоне я только тем и занимался, что мешки с песком перетаскивал да противовесы к хедерам. Мы трактора и комбайны ремонтировали.
 
- Сколько тебе давали?
- Первый раз – восемь… два раза – по пятёрке.
- Хоть за дело-то?
- Сам виноват… Да ладно об этом! Двигай к столу.

  Стол, к которому меня приглашал Колян, стоял в правом углу халупы, пол которой, может, и был когда-то покрашен, но весь в яминах сейчас смотрелся, как разлитый куриный желток. Это ж надо как отмывает! – невольно восхитился хозяйкой.

  В дальнем правом углу стояла солдатская койка со старыми солдатскими бушлатами вместо постели. Больше в халупе ничего не было. Да, ещё у стола стоял мешок с мукой, а на столе духмянился алюминиевый таз литров на 6-7, с верхом наполненный пельменями.
  Клава выставила три алюминиевых кружки, тоже видимо, солдатских, три вилки, причём вилка мужа напоминала больше вязальную спицу.

  Колян раскупорил бутылку, разлил содержимое по двум кружкам, а в третью, Клаве, влил граммов тридцать, не больше. Мы чокнулись, выпили, и Колян тут же открыл вторую бутылку, половину перцовки вылил себе, выпил и стал закусывать. Я не успел съесть и десятка пельменей, как мой хозяин, нанизывая, как шашлык на шампур, на свою спицу сразу с десяток их, моментально отсылал себе в рот.
  За какие-то три-пять минут вершина у пельменной горы была срезана начисто.

  Клава пригубила содержимое своей кружки и тут же закашлялась.
Страшный, утробный кашель. Она сошла со скамейки и долго кашляла за печкой.  «Туберкулёзница», - определил я. И тут же из-за печки в мой нос ударил махорочный дым.

  Меж тем Колян вылил мне остатки второй бутылки, откупорил третью, налил себе. Чокнулись, выпили. Не закусывая, он вылил себе остатки третьей бутылки, выпил и стал закусывать.

- Ты не смотри, что я так, - смягчил он моё удивление. – Организм требует.
- Куришь?
- Никогда! Водяру тоже не пью.
  Я вылупил глаза.
- Только перцовку! Клава, ты дырку открыла, что ли? Лёшка задыхается, - наказал он ей и тут же ко мне. – А может, куришь?
- Бог миловал. Лёгкие ж у нас одни.

  Когда осоловевшими глазами я узрел, что пельменей в тазу остался с гулькин нос и что четвёртая бутылка тоже пуста, то невольно  воззрился на Колянов живот: где ж уместился ведёрный таз?
  Колян сидел в одних трусах, пот ручейками стекал по его лицу, груди, на живот, который уже заметно выделился из его конституции.

- Ну, ты и ешь? В ресторане этого таза хватило бы на добрую сотню человек.
- Тут ничего не скажешь, пожрать я люблю.
- А как же в дороге? Столовки-то там хоть есть?
- В каждом посёлке. Там все свои, все друг друга знают. Когда приезжаю, сразу два первых, шесть вторых и две перцовки.

- Два по сто пятьдесят?
  Колян посмотрел на меня, как на чокнутого, но, видимо,  по натуре добрый, тут же ответил:
- Две бутылки. Это моя норма в дороге. Больше нельзя. Выпил, покушал и за руль. За рулём не сплю… Нет, нет, никогда!.. Нерюнгри. Алдан, Якутск… Двое, трое, а когда и четверо суток… Отдыхаю только на стоянке… когда как…

- Мясо там же покупаешь?
- У якутов. Почти задарма. Пара бутылок – и вот тебе туша, уже выпотрошенная. Клаве привожу – размораживает, на мясорубке крутит…
- Давно вы вместе?
- Ну… как освободились. Сначала – она, через полгода – я. Мы года четыре переписывались. Я из своей зоны ей слал, она – от себя…

- Не дерётесь? – спросил я шутливо, надеясь проверить его на юмор, но он ответил на полном серьёзе:
- А чего нам делить. Да она баба во! Золото! Ты не смотри, что она такая. Со здоровьем у неё не лады… Путёвку на курорт третий год выбиваю. Не дают сволочуги. «Тебе, - говорят, - пожалуйста, а ей… Кто она тебе?».. Жена, с-суки! Же-на, говорю! – Колян  затрясся всем телом, саданул кулаком по столу, хрипло проорал: - Ну и что что не зарегистрированы! Жена она мне! Же-на!!! Единственное родное существо!.. С-суки…

  Чтобы как-то разрядить разговор, я спросил, указывая взглядом на заткнутую матрасом дыру:
- Квартиру не обещают?
  Но разозлил его ещё больше:
- Что?! Это кто б обещал! Они, суки?! Из каких херов?.. Себе-то строят.. А мы кто? Зе-ки! Се-кёшь, зе-ки!!!

- Ладно, Коля, ладно, - примирительно сказал я. И мне стало стыдно за наших начальников, за наше общество, которому обещают всё, но мало что дают…

  Я спал на полу, головой к печке. Сначала было тепло, а когда часам к двум перцовая дурь начала выходить из головы, проснулся. То ли оттого, что замёрз, так как из щелей  в полу в халупу вовсю лез морозяка. То ли оттого, что кто-то гремел кружками и тазом у стола.

  Поднялся на ноги задубелый, дрожа с великого перепоя, и тут же прилип в печному обогревателю, распугав на нём плотно сбившееся в огромный круг скопище тараканов.

  Клава раскатывала на столе длиннющие колбасины теста, чтобы успеть к завтраку наделать пельменей мужу, затемно отправляющемуся в очередной рейс.